- А потом? Куда потом делась Зельдович?

- Насколько я знаю, она уехала в небольшой городишко, где устроилась заведующей психоневрологическим интернатом для детей. Поле для наблюдений, конечно, хорошее, но…

- Но..?

- Но после этого она не написала ни одной статьи, ни одной монографии. Вообще пропала с радаров научного сообщества, что было очень странно. Раньше она была крайне плодотворной.

- А куда, в какой город она уехала?

- Хмм… Дай Бог памяти… – старушка задумалась.– Кажется, в Заринск. Да, точно Заринск. Там еще монастырь большой.

Женя поблагодарила Дарья Петровну и положила трубку. Заринск… Ехать полдня. Можно было, конечно, просто позвонить в интернат, сайт которого она нашла в сети, но ей не терпелось увидеть его собственными глазами. Если на пленке запечатлены реальные результаты работы Зельдович, то, возможно, ей посчастливиться увидеть и ее саму, и ее «подопытных»! Женя очень надеялась, что они существовали.

Она начала собирать небольшую спортивную сумочку на случай, если придется заночевать в городишке. Обильно полила цветы, отыскала термос на одну кружку, взяла диктофон. Вытащила дорогой дорожный костюм из трикотажа, который ни разу не надевала – пусть думают, что из большого города приехала состоятельная эксцентричная дама. Женя отпаривала свой драгоценный костюм, висящей на кромке двери, когда зазвонил телефон, и на дисплее высветилось «Матвей».

С Матвеем они встречались некоторое время, и он начал поговаривать о том, чтобы съехаться. Но Женя переводила серьезный разговор на какую-то ерунду, и каждый раз, когда он поднимал вопрос об их будущем, отшучивалась. Он довольно долго терпел. Терпел, когда она приглашала его в гости, но весь вечер и часть ночи сидела над очередной статьей; терпел, когда Женя в ресторане читала учебник по психиатрии и рассеянно отвечала ему; терпел, когда она забывала про их встречи, назначив прием очередного ребенка вне графика. Чаша терпения переполнилась, когда он не дождался ее в аэропорту, откуда они должны были улететь к морю и солнцу, и Женя потом оправдывалась, что не заметила, как подошло время, увлеченная новым сложным пациентом. Она даже не сразу поняла, что их отношения закончены, потому что не было серьезного разговора, не было скандалов и объяснений. Просто увидела его с другой девушкой, и хотя в сердце и кольнуло, но одновременно с этим она испытала что-то вроде облегчения. Матвей звонил Жене время от времени, порывался то привезти ей кабачки с маминой дачи, то разобраться со сбоящим ноутбуком, и она каждый раз неловко отнекивалась. Отношения, любовь – это не для нее, давным-давно поняла Женя. С ней что-то не так.

Она скорчила унылую рожицу, но нажала на кнопку приема. Матвей, запинаясь, предложил ей поездку на дачу:

- Я знаю, ты не очень любишь. Но тебя там никто не припашет, посидишь, воздухом подышишь. А мы там это… шашлыки сделаем. Или ты опять вся в работе?

Жене пришлось признаться, что ее выгнали в отпуск, и Матвей обрадовался:

- Так тем более! А то знаю я тебя – засядешь дома, книгами обложишься…

- И покроюсь плесенью, да, – вздохнула Женя. – Только с дачей ничего не получится, я уезжаю.

- Куда? – напряженным тоном спросил Матвей.

Женя коротко рассказала про кассеты и Амалию Зельдович, и он вздохнул:

- Понятно, и в отпуске опять работа. Кстати, в Заринске есть что посмотреть, старинный город. И монастырский комплекс там красивый… Слушай, давай я с тобой поеду? Ты ведь водишь не очень.

Это была правда – на дальние расстояния Женя водила плохо, плелась черепашьим шагом и шарахалась от каждой фуры.

- Сделаем тебе отпуск, Жень. А то так и зачахнешь над своими книжками!

- Ладно, уболтал, – улыбнулась она.

***

Матвей был прав – Заринск оказался очаровательно-провинциальным, сонным, тихим городишком с дореволюционной застройкой. Местная администрация, очевидно, старательно поддерживала ретро дух, и на центральных улочках все магазины были сплошь в вывесках со старинными ятями. Матвей остановил свой внедорожник около кафе с летней верандой, и они заказали обильный завтрак – оба были голодны, ибо утром перехватили только по чашке кофе.

Апрель распогодился – жарко пригревало солнце, березы покрылись прозрачной зеленой дымкой. В кафе сидели дорого одетые женщины и холеные мужчины – Заринск привлекал небедных туристов, решивших вкусить духа русской глубинки. Здешние гостиницы, расположенные в старинных купеческих домах, стоили баснословных денег.

- Ну, классно же, скажи, – Матвей отложил барную карту.

- Угу, – промычала Женя.

- В Заринском монастыре живет старец офигенно святой, к нему со всей России паломники ехали. А потом сошел с ума на религиозной почве, мерещились ему везде бесы что ли. Надо туда непременно сходить.

- Да ну. Паломничества по святыням мне только не хватало, – фыркнула Женя. – Такая фигня.

- А эти записи на кассетах – не фигня? Я к медицине отношения не имею, конечно, но даже я понимаю, что это невозможно. Синдром Дауна не лечат нигде в мире, а какая-то провинциальная тетка из интерната смогла?

- Не знаю, – пожала плечами Женя. – Дарья Петровна сказала, что Зельдович была одержима наукой. Не думаю, что она занялась бы какой-то нелепой фальсификацией. Зачем ей это нужно?

- Ради денег, например. И ты не забывай, это девяностые. Задрипанный интернат на задворках страны с больными детьми; эта твоя Амалия наверняка была бедна, как церковная мышь, а родители безнадежных детей последнюю рубаху бы отдали ради их здоровья. Вот она и смонтировала этот ролик как потрясающий пиар ход.

Женя нахмурилась:

- Вполне возможно. Тогда я буду выглядеть полной дурой, Матвей.

- Нет, – он протянул руку к ее лицу и стер кофейную пенку с верхней губы. – Не полная дура, а прелесть, какая дурочка.

- Ты же знаешь, на меня вся эта романтика не действует. – Женя отвела его ладонь.

- Знаю, – вздохнул он. – Ладно, поехали в этот твой интернат.

На выходе у них произошла короткая перепалка, потому что она настаивала, что заплатит за себя сама.

***

Интернат располагался на окраине, в таких дебрях, что за ним начинался реденький лесок. Большое старинное здание с колоннами, когда-то, очевидно, бывшее помещичьей усадьбой, забор из крашеной сетки-рабицы, лебеди и клумбы из старых покрышек. Вахтерша на входе не особенно вслушалась в рассказ Жени и, махнув рукой, рассказала, как найти кабинет заведующей.

Женя приуныла, когда увидела на табличке имя – Зельдович на ее посту, оказывается, сменили. Заведующая, полная невысокая женщина с круглыми толстыми щеками, приняла их довольно любезно, когда узнала, что они никакие не журналисты и не имеют отношения к проверяющим организациям. Хотя поначалу зачем-то пыталась убедить Матвея, что в интернате отличное питание, решив, что он в их паре главный.

- У нас все нормы соблюдаются. Белки-жиры, как положено, мясо регулярно.

- Очень хорошо, отлично. У вас так чисто тут, опрятно, –  на всякий случай подлизалась Женя. – Так вот насчет Зельдович…

- Я ее не застала, но была наслышана. Амалия очень много сделала для интерната, –  заведующая откинулась в заскрипевшем кожаном кресле. – Это ведь 90-е, тогда многие социальные заведения страшно бедствовали. А она как-то смогла найти спонсоров, меценатов… Это и сейчас трудно – люди готовы жертвовать обычным детдомам, а нашим подопечным, которые еще и выглядят специфично, не очень. А тогда это был целый подвиг. Не представляю, как она провернула это все. Перестроила душевые, сделала специальные ванны с подъемниками для неходячих, отдельный пристрой возвела с бассейном с подогревом, накупила кучу развивающих материалов, библиотеку обновила… Мы и сейчас всем этим пользуемся.

Женя принялась вдохновенно врать:

- Мой научный руководитель, Анна Сергеевна Петракова, рассказывала, что Зельдович была невероятно талантливым специалистом в области коррекционной педагогики. Она написала несколько трудов с описанием методики, которая просто творила чудеса. Якобы дети с глубочайшей умственной отсталостью начинали говорить и производить сложные математические действия… И это все было здесь,в стенах вашего интерната.

Заведующая рассмеялась:

- Ой, простите… Это такие глупости! Вы бы видели наших подопечных! Ну какие сложные математические действия, большинство из них не способны в туалет без посторонней помощи сходить! Амалия, конечно, была прекрасным управленцем и специалистом своего дела, но методику отращивания новых мозгов она еще не придумала!

- И вы никогда не слышали о новой методике Зельдович?

- Нет, никогда.

- А… – Женя потерла переносицу. – Как ее найти? Она вообще жива?

- О, нет. А вы не знаете? – заведующая посмотрела на них глазами-кнопками, в которых заплясали лукавые огоньки, обещавшие сплетню. – Она пропала. Просто исчезла в один день. Ее искали с милицией, весь интернат перешерстили. Каких только версий не понастроили – и что муж ее убил, и что доигралась она со своими благотворителями из этих новых русских, и что детей в аренду сдавала извращенцам всяким…

- А вы к какой версии склоняетесь? – подал голос Матвей.

- Я не верю ни в одну. Муж у нее тюфяк был, ей ноги мыл и воду пил, обожал ее безмерно. А благотворители... чего ей делить-то с ними было? Какой профит с больных детей? Да и насчет неадекватов с наклонностями… Кто на наш контингент польститься-то, господи. Я думаю, надоело ей просто все. Заринск этот паршивый, запах говна и манной каши… Некоторые так делают. Просто закрывают за собой дверь.

«Ну конечно», – мысленно съязвила Женя. Вслух же сказала:

- После нее остались какие-то… Вещи, документы?

- Что-то забрали люди из милиции, когда она пропала. И часть вещей взял муж.

- А здесь, в самом интернате что-то осталось после нее? Какие-то методологические, дидактические материалы?

Заведующая пожала пухлыми плечами:

- Весь отдел методической литературы обновлялся еще в конце нулевых. Думаю, если что и было, мы просто выкинули.

- Вы позволите взглянуть?

Заведующая подумала несколько секунд и с явной неохотой кивнула. Она проводила их в небольшой кабинет на втором этаже, расположенный недалеко от своего собственного. Кабинет был хорошо отделан – светло серые стены, широкие молдинги по потолку, отреставрированный старинный паркет. На стене красовался портрет Амалии Зельдович, в не лишенных изящества деревянных шкафах стояли шеренги книг. Женя пробежалась глазами по корешкам – ничего особенного, справочники, монографии по психиатрии, учебники; отдельно были сложены брошюрки с приказами и инструкциями. Женя полистала одну, положила обратно на полку.

- У Амалии не было своего личного архива..? Может быть…

Но заведующая тут же покачала головой и коротко ответила:

- Нет.

Она скрестила руки на груди, и Жене стало ясно, что ничего более от нее не добиться.

Они с Матвеем вышли на улицу и оба синхронно глубоко вдохнули – в интернате, несмотря на всю вылизанность и чистоту, царил тот казенный затхлый запах, присущий всем богадельням. Из леска наносило густым одуряющим запахом молодой листвы, небо совершенно очистилось от облаков, сияя чистой синевой. К входу в здание шла пожилая плотная женщина с совершенно белыми волосами, с которых косынка сползла на шею. Она остановилась и беззастенчиво уставилась на Матвея.

- Нездешние?

- А вы как догадались? – улыбнулся он.

- Лощеные больно, – бабка пошарила кармане своего синего рабочего халата. – Из города? К Ирке ходили?

- Ирка это…

- Заведка. Дура дурой, простигосподи. До Амалии ей как до неба.

- Амалии Зельдович? – насторожилась Женя. – Вы знали ее?

- А то как же, я тут сколько нянечкой тружусь. При ней порядок был, во какая баба была, кремень! – старушка потрясла кулаком перед своим лицом. – Умная, жесткая. И детей как след лечили, а не как щас – валяется овощем в памперсах, да и ладно!

- Лечили? Успешно? – Женя сделала стойку.

- А то ж. Кому-то и диагноз сняли и отправили в обычный детдом.

Женя с Матвеем переглянулись.

- Вы знали ее мужа? Он в Заринске живет? – спросил Матвей.

- Да кто ж его не знает, местного дурачка! После того, как Амалька пропала, совсем свихнулся. Носится все со своим памятником… Хочет ей памятник в городе поставить!

Матвей выспросил у словоохотливой нянечки,где живет муж Зельдович, и они отправились к машине, стоящей за забором сбоку от фасада здания. Он уже взялся за ручку двери, когда Женя посмотрела поверх его головы и произнесла:

- Там кладбище, кажется.

Матвей обернулся:

- Пошли посмотрим!

Прямо за интернатом, метрах в десяти, были натыканы куцые бедные могилки. С другой стороны к ним подступал жидкий весенний лесок. Женя насчитала всего пятнадцать могил. Памятники вызывали жгучую жалость и тоску – некоторые были кустарно сделаны из подручных материалов. Один памятник неизвестный умелец сварил из кривоватых металлических емкостей, очевидно, какого-то промышленного назначения, второй сколотили из ящиков и сверху прикрепили крест из проволоки. Только на двух могилках Женя увидела фотографии, обе ужасного качества –  выцветшие, с размытыми очертаниями. На одном она увидела ребенка с крупной деформированной головой, смятой, словно горшок у плохого гончара. Маленькие косые глазки, редкие волосенки на крупном черепе. На пирамидке памятника трепыхалась от теплого ветра выгоревшая до серого цвета гвоздика из ткани.

- «Наденька Сонцева», – прочитала она на табличке. – «Прости нас, ангел».

- Бабушка табличку прикрутила, – послышался голос сзади, и Женя едва не подпрыгнула.

Около них стояла давешняя нянечка.

- Родители ее алкаши были. Да и вся семья там такая. Она слепая и глухая родилась, как потом выяснилось. Мать от нее в роддоме сразу отказалась, даже диагноза не дождалась. Сюда вот попала, совсем отсталая была. Амалия ею много занималась, учила разговаривать.

- Разговаривать? – удивился Матвей. – А как же..?

- Есть методики и для таких детей, – кивнула Женя. – У нее получилось?

- Получииилось, – с нажимом протянула старушка. – Амалька умная была, к ней таких деток везли со всей России. Разговаривают они правда жутковато, как из живота звук идет. Но вы б видели, как родители радовались, когда слышали первое слово своего глухонемого ребенка! Они ж как чудо это считали. Надю Солнцеву она сама взяла, из другого города привезла. Она ласковая такая была, ко всем липла. И то понятно – она ведь только через руки этот мир и понимала. Амалька с ней долго возилась, слепоглухонемые ведь, если не заниматься ими, все отсталые. Вот вытащила ее, даже книжки читать научила, которые со шрифтом брайля. Только у девчонки диагнозов куча была, все равно померла она. Скоропостижно. А потом бабушка ее приехала, разыскала ведь! Очень плакала, каялась перед внучкой. Побоялась сразу забрать ее из роддома, испугалась, что не справится. Дочка-то ее с зятем непутевые, их бы досмотреть. Это она фото сделала, у нас с утренника фото сохранилось, она увеличила и вот прикрутила. Я за могилками-то присматриваю, траву дергаю.

Старушка подперла щеку кулаком и грустно уставилась на могилку, а они распрощались со словоохотливой нянькой и поехали к мужу Амалии.

***

Нестор Зельдович жил в желтой линялой трехэтажке, во дворе которой громоздились дощатые разваливающиеся сараи. В подъезде пахло сухим деревом и тем особенным запахом, который бывает в домах, где живет много пожилых людей. Нестор оказался высоким худым стариком с бритой головой и сизым подбородком. Он очень обрадовался, когда Женя объяснила, что они пришли поговорить о его почившей жене.

- Ах ты ж, господи, радость-то какая! Я знал, знал, что вклад Малечки в науку оценят! Наконец-то оценят!

В квартире его царил страшенный бардак – прямо на полу стояла тарелка с засохшей едой, валялись какие-то бумаги, кучей была свалена одежда, на которой спала маленькая лысая собачонка.

- Сохранились ли какие-то работы Амалии? Монографии, методички.?

- Да, да! Я ходил в Заринский ПНИ, где Малечка работала, писал в министерство образования, это ведь ценнейшие наработки! Но меня никто не слушает, представьте!

Нестор всплеснул руками.

- Вы можете… – горло Жени мгновенно пересохло, и она сглотнула. – Можете нам показать?

- Конечно, конечно! – Зельдович суетливо вскочил с кресла, открыл ящик старого советского серванта, откуда мгновенно посыпался всякий хлам.

- Вот, – он протянул ей две небольшие брошюрки машинной печати, прошитые вручную.

На обложке одной из брошюрок чернели крупные цифры «38-15» и ниже был напечатан мелко текст.

Женя жадно открыла в середине, наугад, пробежалась глазами, и брови ее поползли вверх.

«п 1-8. Запись на аудиокассете с зацикленной фразой «Бумажки. Под кроватью грязные бумажки». Включать минимум на 10 часов, лучше больше, на сон пациента – не более 5 часов»

п.1-9. Не кормить. Только вода.

п. 1-1. Не кормить. Без воды.

п. 8-3. Цветовая коррекция. Реквизит – дохлые мыши, давность трупа не менее пяти дней. Подойдут кроты и крысы. Повязки прикрепляются на глаза пациента, не менее двух дней. Попытки снять повязку пресекать.»

- Господи… – пробормотала Женя.

Не удивительно, что методику, которую рассылал муж Амалии в министерство образования и в интернаты, восприняли бредом сумасшедшего. Может, дама тронулась умом в процессе своих изысканий? Но ведь она видела запись на кассете. Женя посмотрела на обложку: «Методика коррекции когнитивных способностей у пациентов с глубокой умственной отсталостью. 38-15».

- Вы можете дать нам эти брошюры? – подняла она глаза на Зельдовича.

Тот в испуге заломил руки:

- Нет, что вы! Нет! Они в единственном экземпляре!

- А сфотографировать разрешите?

Нестор с сомнением посмотрел на Женю:

- Зачем вам?

- Я – коррекционный педагог. У меня есть связи в университетах и ПНИ. Возможно, я смогу поспособствовать распространению методики Амалии Марковны.

- О, это было бы великолепно, великолепно! Конечно, фотографируйте.

Они с Матвеем сели за стол и принялись фотографировать каждую страничку брошюрок, благо, книжицы были тонкие. Вторая брошюрка содержала описание устаревшей методики, по которой работали с глухими и слепыми детьми, но Женя отфоткала и ее. Переворачивая очередной лист, она едва не упустила скользкий рекламный буклет, изображающий толстостенную ванну-джакузи с замысловатой пластиковой крышкой у изголовья и английской надписью на белом глянце. Нынешняя заведующая интернатом, очевидно, была права – Амалия озаботилась хорошим оснащением для детей. Когда закончили, Матвей пожал руку Нестору:

- Спасибо.

И протянул ему две сложенные пополам купюры. Старик смущенно опустил глаза, суетливо поправил штаны, но деньги взял.

- Я сейчас номер дам! – спохватился он. – Вы мне позвоните, позвоните, как решится с методикой Малечки!

Он нацарапал бледным карандашом на клочке бумаги короткий телефонный номер, и Женя только сейчас увидела на журнальном столике старый телефонный аппарат с трубкой и витым шнуром.

- Знаете, жена ведь многим помогла, многим больным деткам. Это такое чудо, видеть, как у твоего безнадежно больного ребенка вдруг просыпается разум. Я ведь это сам наблюдал.

- А вы знаете, кому именно помогла Амалия? – спросила Женя. – Имена, адреса?

- Конечно! – почти возмущенно откликнулся старик.

- И… расскажете?

- Разумеется!

Он взял новый клочок бумаги и нацарапал адрес:

- Вот. Это те, которых я помню, Леночка Малышева. Остальные были в бумагах Амалии, но их забрали, когда жену искали. И не отдали! Я ходил потом, требовал! Не отдали!

***

На бумажке было всего одно имя, и Женя почувствовала, что надежды ее тают.

- Кажется, что у Амалии просто поехала крыша, – произнесла она, открывая дверь внедорожника. – Вообразила себя великим новатором, заказала фейковый ролик.

- Скорее всего. Эти дохлые мыши на глазах… Надеюсь, это просто ее горячечные фантазии и она не издевалась над детьми.

Заринск был небольшим городишком, и ехать пришлось всего около пяти минут. Нужная им квартира располагалась в трехэтажном желтом домишке, коими был застроен весь город. Во дворе крутился мальчишка на металлической облезлой карусельке, на протянутых веревках сушилось постельное белье. Они поднялись на второй этаж, и на звонок открыл молодой мужчина в заляпанной спереди майке. На руках он держал годовалую девочку. Мужчина вопросительно уставился на них, а девочка загулила, улыбнулась.

- Мы хотели бы увидеть Елену Малышеву, понимаете, у меня к ней…

Но мужчина не дослушал и крикнул вглубь квартиры:

- Лен, это к тебе!

Выглянула невысокая светловолосая девушка с лицом, типичным для людей с синдромом Дауна. Она приветливо улыбнулась:

- Да? Я Елена.

Девушка, услышав имя Амалии Зельдович, пригласила их в квартиру и провела в крошечную комнатку без окон, все пространство которой занимали кровать и стул с кучей одежды.

- Вы извините, что так. Но дети поговорить не дадут.

Как бы в подтверждение ее слов в комнатку заглянул мальчик лет пяти и лукаво и любопытно уставился на гостей.

- Толечка, иди, зайка, к папе, – Елена плотно прикрыла дверь.

Женя, тщательно подбирая слова, сказала, что ищет информацию о методике Амалии Зельдович, которая, по ее сведениям, была крайне эффективна для людей с глубокими ментальными расстройствами. Она не стала говорить «умственная отсталость», чтобы не разозлить и не оттолкнуть Елену.

- Вы же были участницей экспериментальной методики?

- Да, – охотно кивнула она. – Я плохо помню, если честно. Но мама рассказывала, что она меня привела к Амалии, когда мне было 10 лет.

- Как выглядели ваши с ней занятия?

- Я не помню, – пожала плечами Елена. – Я себя помню только с десятилетнего возраста. Мама рассказывала, что я до 10 лет не говорила и вообще… Слабо понимала окружающую действительность. Первые мои воспоминания– как Амалия давала мне цветовые тесты. На столе были разноцветные карточки, и она просила выбрать то один, то другой цвет.

- Извините, а у вас какой диагноз? – задала осторожный вопрос Женя.

- Видно же! – рассмеялась Елена и помахала ладонью возле лица. – У меня синдром Дауна.

- Мозаичная форма?

- Нет. Самая что ни на есть обычная. Если бы не Амалия, я бы так и прожила отсталой всю жизнь. А так и школу закончила, хорошо, кстати, училась, и замуж вышла. Дети вот… Умственную отсталость потом убрали из диагноза, но сам диагноз никуда не делся. Я сдавала анализ, перед тем как беременеть.

- А ваши дети? – сунулся Матвей.

- Все нормально, мы делали амниоцетоз с каждым малышом. Диагноза ни у кого нет, как и носительства.

- А кем вы работаете? – спросила ошарашенная Женя.

- В соцзащите, инспектором. С головой у меня все нормально, если вы об этом, – Елена снова легко рассмеялась.

- Хоть что-нибудь вы помните из занятий с Зельдович?

- У меня в памяти сохранились только два занятия. Видимо, они и были последними. Амалия в основном давала мне задания – я учила стихи и рисовала картинки по памяти. Я тогда еще увидела других ее пациентов – один был вообще овощ, уж простите за такое определение. Его в лежачей коляске родители привезли, он просто смотрел на потолок и ни на что не реагировал.

- А вы не общались с Зельдович после лечения?

- Нет, никогда. Мама отсылала ей какое-то время отчеты – мы дома выполняли некоторые занятия на проверку интеллекта, и результаты она докладывала ей. Но потом это все прекратилось, когда я пошла в школу. Нормальную общеобразовательную школу. Я знаю, что она пропала, маму тягали в милицию тогда… Я не очень удивлена, что это произошло.

- Почему? – подалась вперед Женя.

Елена вздохнула и закинула назад льняную челку.

- Она сомнительные дела водила с сомнительными личностями. С новыми русскими, с бандитами, так говорили. Интернат Заринский ведь не то заведение, куда серьезные люди захотят деньги вкладывать, а они ей давали денег. Да и человек она была…

- Какой..?

- Знаете… Девушка задумалась на несколько секунд. – Я хоть и плохо ее помню, по ощущениям в основном, но впечатление такое было… Жесткая она была, жестокая. Мне сейчас кажется, ей наплевать на детей было, главное – эту методику свою протестировать. Она бы и по головам пошла.

***

- Чем дальше, тем страньше и страньше, – процитировал Матвей Льюиса Кэролла, когда они сели в машину.

- Я ничего не понимаю! - Женя всплеснула руками. – Успешная в науке женщина бросает все в городе миллионнике, бросает научную карьеру и уезжает в задрипанный Заринск, чтобы устроиться в богом забытый интернат!

- Но гораздо безопаснее ставить эксперименты на детях в провинции, – Матвей повернул ключ зажигания.

- Что там может быть опасного? Это же не операции!

- А мыши на глазах?

Женя отмахнулась:

- Я думаю, что Зельдович действительно разработала какую-то действенную методику, но совершенно уверена, что она не была волшебной. У Елены наверняка мозаичная форма синдрома Дауна, при которой интеллект совершенно сохранен. Новый мозг еще никому не удалось отрастить. Наверняка у Амалии к этому времени протекла крыша, и исчезновение с этим и связано.

Матвей вывел машину на дорогу, и они отправились домой.

Приют неприкаянных душ (3)

В отличие от других судебных детективов, здесь адвокат не «матёрый», а начинающий, с сомнениями и незнанием, как брать с клиентов побольше денег. Повествование неспешное, но интересное: начинается с преступления над девочкой, потом её отец решает лишить жизни надругавшихся над ней мужчин, потом город готовится к суду над ним. Что это – месть или справедливость? Нужно будет решить присяжным.

В город приезжают представители ку-клус-клана клана, угрожают присяжным, покушаются на адвоката. Но есть и движение чернокожих, которое поддерживает чернокожего подсудимого, убившего белых. Много всего происходит, особенно под конец, очень нервно – обстановка накаляется, любое решение присяжных не устроит всех в городе, ко-то из группировок станет за него мстить.

Подойдёт тем, кто любит напряжённые детективы, судебные триллеры.

• «Куджо» Стивен Кинг

Книга немного отличается от других его произведений: тут меньше героев, и меньше мистики и меньше крови. Буквально собака и несколько человек, хотя напряжения тоже хватает.

Подойдёт тем, кто любит напряжённые сюжеты.

• «Зов кукушки» Роберт Гэлбрейт

Добралась я до детектива от Джоан Роулинг. Что скажу: детективная линия слабая и предсказуемая, история тянется ну очень медленно. Единственная жемчужина книги – отношения между частным детективом и его помощницей. Только ради них, возможно, когда-нибудь прочту всю серию книг, по пока на этом закончила.

Подойдёт тем, кто любит неспешные детективные расследования, истории про знаменитостей.

• «Купе смертников» Себастьян Жапризо

Хотела почитать прям в поезде для максимальной атмосферности, да немного не уложилась с «кукушкой». Детективная линия ещё слабее, абсолютно не поняла, за что детектив считается классикой и вообще заслуживающим внимания. Ещё и французские имена жутко трудно запоминать, отслеживать, кто есть кто.

Подойдёт тем, кто любит неспешные детективные расследования.

• «Черная земля» Дэвид Болдаччи

Эта история от автора бестселлеров понравилась ещё меньше. Расследование затянуто, хотя и начиналось очень загадочно. Возможно, связано это с тем ,что не люблю глобальные расследования про «военные силы США». Больше по душе истории про локального маньячину, который просто съехал с катушек и пошёл резать жителей этого закрытого городка. Но тут всё гораздо сложнее, и на этом моменте мне становится менее интересно.

Подойдёт тем, кто любит расследования про военных США и секретное оружие.

В этом ТОПе получились в основном детективы, скоро подведу итоги лета – там будет более разнообразно.

Вы что читали/смотрели?

Больше подборок на канале.

В цеху было тихо, насколько это возможно, когда надрывается вытяжка и приточка, гудят лампы дневного света и работает вибростенд. Гулкие шаги по плитке почти не слышны в этой обычной заводской тишине. Серж осмотрел помещение, регулировщики ушли на обед, и никто не мешал ему думать, перебивая мысли бессвязными выкриками и тупыми вопросами. С железных стеллажей свисали хвосты проводов от приспособ, тут же навалены бракованные платы и непонятные детали неизвестного происхождения, которые хранятся на всякий случай со времен Первого запуска. Пахло спиртом и жидким антистатиком с цветочным запахом, который наливали в воду для мытья полов. Серж прошёл ряд столов и сел за крайний у окна, которое занимало целую стену. Экономия на освещении днём, но сейчас за стеклом едва разгорался рассвет. От стекла шёл холод, оно слегка вибрировало или так только, казалось, от постоянного гула в цеху. Вдали виднелись силуэты корпусов и уходящие в тёмное небо стволы заводских труб, и день и ночь изрыгающих рыхлый дым, расстилающийся по небу, превращающей его в серую хмарь. Темнота вернула взгляд Сержа отражением в стекле. Хмурый, напряжённый взгляд уставших глаз. Гул цеха продолжался и в его голове, монотонный и не дающий сосредоточится: «Тебе уже тридцать три, а что дальше? Что дальше? Дальше…дальше…шее..шшш.» Действительно что, как не пытался он это обдумать, всегда что-то мешало. Люди вокруг, или как сейчас мелькнувшие на фоне золотой каймы восходящего солнца быстрые серебристые росчерки. Серж выругался, и ответом ему стала сирена. В цех вбежал мастер участка Клемов и заорал:

– Галки! Кажется, пару ворон видели!

Вот чего он орёт, можно подумать, сирену неслышно. То, что смотровой увидел “ворон” – плохо, конец смены и реакция уже не та, чтоб выходить на бой с хитрым противником. Увы, выбора нет, Серж миновал мастера, собиравшего на рабочем столе карты изделий, и вышел в коридор, а потом побежал к пусковой. Пусковая камера – металлическая труба, проходящая сквозь все многочисленные этажи завода, до его крыши, внутри платформа, на которой едва помещается боец — пневматический лифт, выбрасывающий Сержа в небо навстречу врагу. Труба узкая, так что для бойцов охраны труда выбирают худых, а костюм-крыло лучше маневрировал с малым весом. Всему этому соответствовал Серж, маленький, худой настолько, что солнце на просвет видно, но жилистый и вёрткий, иначе не выжить.

Воздух в начале давил на плечи, сопротивляясь взлёту, а потом подхватывает под руки и ложится под распахнутые в стороны крылья. На встречу летели они: четыре мелкие “Галки” небольшие вытянутые серые тела, узловатые лапы с длинными когтями, способные разрезать металл, в длинной пасти тонкие острые зубы обнажились в предвкушении рвать кабели, которые как вены тянулись по стенам корпусов. Этих тварей Серж срезал быстро, сабля из стали VG-10 осечек не давала. После атаки порыв воздуха из ближайшей выходной трубы дёрнул его вбок и вовремя, в то место, где находилось его крыло, ударили две “вороны”. Они крупнее галок в два раза, пасть сверху защищает твёрдая пластина, сильно похожая на клюв. Пришлось развернуться и резануть по замешкавшимся после неудачной атаки алэсам. Брызнула черная мазутная кровь, и остатки нападавших полетели вниз. Серж выдохнул, в голове, как обычно, после схватки зашумело, он сложил крылья и начал падать, ожидая, когда раскроется тормозной купол за спиной и в этот миг над ним развернулась чёрная хищная тень. Дикий скрежет ударил по ушам. Что-то падало вслед за ним из серого дымного марева, проявляясь обсидиановым блеском и громким скрежетом.

– Ворон… —вырвалось у Сержа.

Он никогда их не видел вживую, только в справочнике по технике безопасности рассматривал небольшую картинку с подписью “Ворон. Класс опасности С, проявления редкие, встречается у границы карьера. Уничтожение путём тотального нарушения целостности.” Там были цифры размеров, скорости и боевого потенциала, но Серж их не учил. Какой смысл? Против этой дуры с мечом идти бесполезно, тут нужна ракетница, но и она против увёртливой и хитрой твари не поможет, не берёт алэсов оружие дальнего боя, только то, что держит человеческая рука способно причинить вред. Инженеры говорили, что возможно влияет человеческое поле, но доказательств собрать не получалось, все уничтоженные алэсы распадались и исчезали за минуту, а поймать живую тварь ещё никому не удавалось. “Ворон” целился в крышу сборочного цеха, если его манёвр пройдёт, завод встанет на пару дней, а может, и неделю, это сорвёт выполнение плана, что больно ударит по всем.

Стоило ли ради этого рисковать жизнью, пронеслось в голове. Серж раскрыл крылья, и его подбросило вверх навстречу пикирующему «ворону». Сабля, зажатая перед собой обеими руками, вспорола пузо пикирующей твари. Чёрная жижа плеснула на лицо, раздался раздражённый скрипучий крик, от которого заложило уши. “Ворон” атаковал, из огромной пасти вылетел усыпанный шипами язык, похожий на кожаный хлыст, резкая боль, обожгла руки и ноги. Жар пробежал по телу, “яд” — успел подумать Серж, перед глазами замелькали белые мушки, но он собрался с силами и ещё несколько раз махнул саблей, целясь по огромным кожаным крыльям, попал или нет понять не успел, разум поглотила темнота.

Серж сидел в палате, когда громкоговоритель женским голосом прогавкал: “Сергей Серов, вас ждут в красном уголке”. Сердце болезненно сжалось. Только что закончилась медицинская комиссия, после которой его отозвал в сторону председатель — хирург Жданов и, протягивая бумаги, сочувственно произнёс:

– Увы, мы не можем допустить вас до работы.

– А может, на сборку? – тоскливо и почти заискивающе протянул Серж.

– С вашими ожогами рук?

Серж посмотрел на руки и сжал кулаки, пальцы слушались неохотно. Ему и ложку сейчас держать тяжело, какой уж тут пинцет или паяльник, да и гаечный ключ, он как следует не удержит.

И сейчас, когда его вызвали к начальству, мысль в голове осталась, только одна: “его отправят в отстойник.” Жизнь кончилась, стоило погибнуть там под брюхом пикирующего на корпус “ворона”

В красном уголке, за столом, накрытым кумачом, под плакатом Богов Пролетариата сидел начальник цеха Рябов и читал что-то в открытой на столе папке.

– А Серов, заходи. Вот знакомлюсь с твоим делом. Молодец! Настоящий инспектор охраны труда, тридцать пять боевых вылетов за год.

– Был… – буркнул Серж – был я инспектором ОТ.

– Ну что ж, жизнь не стоит на месте. Как говорится: от каждого по способностям — каждому по труду.

– Слушай, Борисыч, ты не верти, скажи прямо, в отстойник меня теперь?

Рябов поморщился, повертел в руках какое-то письмо и, собравшись с мыслями, выдал.

– Тут такое дело. Ты считай сборочный спас, да есть повреждение крыши, но из строительной бригады сказали, сегодня за пару часов устранят. Короче, благодарность тебе положена, грамота, премия, а ты говоришь отстойник.

– А как же недопуск от комиссии?

– Тут такое дело, письмо-запрос пришло, пока ты в медблоке лежал. Приглашают тебя в паучатник…в смысле в Управление. Дело им какое-то до тебя, прости, что да как не знаю, просто написано командировать, перевод.

– Перевод?

– Да, причём с нашего отдела охраны труда в другой.

– А как же…заключение медиков?

– Да я почём знаю, там свои медики, разберутся. – пожал плечами Рябов.

Понятное дело, начальник рад, что теперь Серж не его головная боль, не ему совестью мучиться, если придётся списывать в отстойник. Наверху разберутся, как обычно. Но в груди затеплилась надежда, а что если и правда…

– Хорошо, куда мне теперь?

– Так, в отдел кадров, заберёшь перевод и документы, справку для общаги. У бухгалтеров командировочные получишь, премию, ну и билет купишь. Ждут тебя через четыре дня в Главном Управлении. Там на проходной скажут куда, тебе пропуск, думаю выпишут и провожатого дадут. Так и ещё бегунок держи. – сказал Рябов и протянул Сержу бумаги, пожал руку, как на вручении грамоты, а затем нервно протёр вспотевшую лысину. – Ну иди, сегодня собраться, завтра с утра на вокзал.

Попрощавшись, Серж вышел в коридор и остановился, изучая бумаги. На бегунке надо отметить, что долгов у него нет, поставить печать в библиотеке, инструменталке и общаге. Серж отправился в свой бывший кабинет, небольшая каморка без окон по соседству с кабинетом председателя профкома. Рабочий стол пустой, только папка с отчётами по вылетам и журнал с регистрацией обходов цехов. Делами уже занимался заместитель – Алекс молодой парнишка лет двадцати пяти, до этого он работал в пожарной безопасности. Порадовавшись, что приемника нет на месте, Серж полез в сейф и достал контейнер, где хранилась сабля. Металл лезвия потемнел от яда, кромку повело, придётся долго чистить и затачивать, но это уже не его проблема. Оружие надо сдать на склад инструментов, а там его получит новый инспектор охраны труда, правда у Алекса уже есть багор, привычный ему инструмент, и, возможно, сабля будет ждать нового хозяина где-то на стеллажах склада долгие годы. Серж провёл рукой по лезвию и пока решимость не закончилась, захлопнул контейнер. Больше в кабинете забирать нечего, разве что кружка с красной звездой — эмблемой завода, потемневшая от заварки, но пусть стоит на подоконнике призраком былого владельца, словно он ещё может сюда вернуться.

В инструменталке через окно для выдачи болтали Ниночка – кладовщица и парень — гальваник. Девушка хихикала, строила парню глазки, обмахиваясь накладной.

– Мне бы сдать. – потревожил идиллию Серж.

– Вы что не видите, человек получает. – огрызнулась Ниночка, но, потом заметив кто, стоит за спиной гальваника, ойкнула и сменила тон. – Сергей Викторович, вас уже выписали? Вот радость. Что сдавать-то хотите?

Серж просунул в приёмное окно контейнер. Ниночка, аккуратно придерживая, втащила внутрь оружейный сейф и понесла на ближайший стеллаж, вернувшись, раскрыла журнал.

– Так, вы, как обычно, на заточку?

Серж молча положил перед ней бегунок.

– Как же так? Уволили?

– Переводят, на новое место. – хмуро ответил он.

Ниночка и гальваник переглянулись, и уставились на изуродованные руки бывшего работника отдела охраны труда. Серж нервно сжал кулаки под их взглядами. Повисла неловкая тишина, Нина опустила глаза и забрала бегунок, расписалась, шлёпнула печать и отметила в журнале. Гальваник в это время успел покинуть помещение, можно понять, они решили, что его отправляют в отстойник – смертельный приговор для каждого, кто потерял работоспособность. Он теперь не рабочий, не товарищ им, будущий маргинал и иждивенец.

– Вот возьмите. – сказала Нина, бросила бегунок на полку окна для выдачи и скрылась, тут же упала деревянная перегородка с бумажкой “Перерыв 5 минут”.

В библиотеке стояла тишина, только из хранилища чертежей слышался чей-то разговор, скорее всего, Марина Ивановна и Наташа пили чай, время-то обеденное. Может, стоило пойти в столовую, вот только слух о том, что он негоден к работе, скорее всего уже разлетелся и в столовой его ждут сочувствующие и злорадные взгляды украдкой, но никто-то не подойдет, и есть придётся с ощущением, что он “чумной и прокажённый”, смертник, ходячий труп. Серж постучал по стойке библиотечной кафедры, разговор стих, раздались гулкие шаги из-за стеллажей с книгами, появилась Наташа.

– Чем помочь?

– Здравствуйте, отметьте. – Серж сунул ей бегунок.

— Сейчас проверю ваш формуляр. – ответила женщина, не поднимая глаз, и стало понятно, что Нина сюда уже позвонила и поделилась новостью, знала из бегунка, дальше ему в библиотеку. Серж бы мог объяснить, что его просто переводят, но не стал, кто знает, как будет дальше, может, врачи Управления, тоже поставят на нём крест, лучше привыкнуть сейчас к неприятной мысли, чтоб быть готовым ко всему. Документы и книги он брал часто, бывало, новые газеты и журналы на выходные, но всё сдавал вовремя, вот только месяц назад его желание читать пропало, как и любые другие желания. После работы Серж тупо лежал на койке в общаге и рассматривал трещины на пожелтевшем потолке, слушая, как пыхтит на соседней койке Витёк, разгадывая очередной кроссворд. В голове белым шумом шипело «И что дальшее..дальше..шее..шшш». Это началось, когда Зина, с которой он встречался последние полгода, рассмеялась его предложению подать заявление на комнату в семейном общежитии.

- Ты с ума сошёл? Ты с любого вылета можешь не вернуться и дальше что? Семья, дети, а потом я вдова. А не дай Маркс покалечишься, так и вовсе жена инвалида…фуу. Не выдумывай.

На этом они и разбежались, а в голове Сержа поселился злой, скребущий по сердцу вопрос «а что дальше?»

Библиотекарша быстро шлёпнула ему печать и разорвала формуляр и читательский билет. Всё, теперь читатель с такими именем и фамилией не существовал. Серж ушёл из библиотеки, самое сложное ждало в бухгалтерии, женщины, которые там работали и в обычное время находили повод унизить одинокого мужика. Впрочем, бухгалтерши знали, что его отправляют не в отстойник, а переводят. Так что сочувствовать и прятать глаза не станут, с другой стороны. От неприятных мыслей заурчало в животе, и Серж решил, что посещение столовой не такая уж и плохая идея, можно и на ужин так купить пирожков, правда, обед почти закончился. В огромном зале столовой оказалось безлюдно, лишь в углу два пожилых мужичка с гальваники пили компот и читали газету. Привычно пахло щами и жареной рыбой. На ленте осталась только сухая гречка и вываренные до белизны и вкуса бумаги сосиски. Катя - большая пышногрудая буфетчица посмотрела на поднос Сержа и поморщилась.

– Поздно ты, все уж разобрали. Тебе бы чего поесть получше, а то…– она замолчала. – Сейчас подожди, есть там у меня.

Она скрылась на кухне и вернулась с тарелкой борща, салатом из капусты и жидкой пюрешкой со слегка пережаренным биточком.

– Вот держи, ты не грусти. И в отстойнике люди живут, поверь, я знаю. Деда моего по молодости в станок затянуло, покалечило сильно. Думали все, а он до сих пор из отстойника мне открытки шлёт на Новый год. – жарко зашептала ему Катя, выставляя тарелки на его поднос. – Я тебе сейчас бумажку напишу с его именем и фамилией, найдёшь, скажешь от меня, встретит как родного.

Серж кивнул, на душе потеплело, действительно, почему он решил, что его выбросили и вычеркнули из общества. Съев обед, он попросил Катю положить ему с собой пару пирогов, та подмигнула и скрылась на кухне, вернулась с бумажным кульком, из которого приятно пахло выпечкой. Бумажку с именем и фамилией деда Катя положила внутрь, Серж сунул записку в карман, выкинуть рука не поднялась, да и вдруг действительно пригодится. После такого тёплого приёма посещение бухгалтерии и отдела кадров не страшно. В бухгалтерии пили чай, на вопрос Сержа махнули в сторону кассы.

– Там получай и расписывайся, чего сюда лезешь. – буркнула главный бухгалтер Серафима Ивановна и вернулась к разговору с коллегами. – Ну а он что?

Для них Серж перестал существовать, завтра его на заводе не будет, так чего баловать своим вниманием.

В окне кассы сидела Леночка и пилила ногти, внимательно осматривая результат своей кропотливой работы.

– Мне бы командировочные получить и выплаты по переводу. Премия ещё должна быть. –

– Фамилия?

– Серов.

– Сейчас вот здесь распишитесь и здесь. Две ведомости и вот квиток.

Стопка денег оказалась внушительной, деньги на руки выдавали редко. Обычно из зарплаты вычитали оплату столовой и проживания в общаге, соцобслуживание, прачечную, штрафы и ещё что-то по мелочи. Оставшуюся сумму мелочь можно было потратить в небольшом цеховом магазинчике, Серж там брал лезвия для бритвы и зубной порошок, иногда шоколадки для женщин. Мужики обычно отдавали деньги жёнам и те тратили их на хозяйственные нужды, но их было немного, всем обеспечивал завод. Серж рассовал бумажки и мелочь по карманам комбинезона и отправился через внутренний двор к проходной, где располагался отдел кадров.

В окне отдела кадров никого не оказалось, пришлось постучать.

– Обед у нас, вы что график не видите! — раздалось изнутри визгливо. – на стене все образцы, заполняйте.

Обед кончился минут пятнадцать назад, но возражать Серж не стал, просто пошёл к стенду, разглядывая примеры заявлений. Вдруг и правда надо что-то заполнить. Пожелтевшие бумажки ничем не порадовали, и приём на работу, ни отпуск, ни перевод с одной должности на другую ему не нужен.

– Серов? Вы чего там топчетесь? – раздалось в спину.

Серж повернулся к окну выдачи, оттуда выглядывала Лидочка — инспектор отдела кадров.

– Жду конца обеда.

– Да это Наташка, думала кто-то отпуск оформлять пришёл. Подходите, в приказе о переводе распишитесь и ещё потом не забудьте на проходной сдать пропуск, а в общежитии выписаться. Вот вам запрос на перевод из управления, без него вас туда не пустят.

– Спасибо, Лида. Я всё сделаю.

– Удачи вам на новом месте. Эх, как я вам завидую, но не в смысле...ну травм…в смысле я бы тоже хотела в Управлении работать. Представляете, как у них там в административном корпусе, ух красота. Я в кино видела. Фильм год назад в красном уголке крутили “Брак и его последствия”.

– Хотите я вам открытку оттуда пришлю? И спрошу, может, у них вакансия есть.

Лидочка приятная девушка, в своём отделе кадров она выглядела инородно, как новенькая гайка среди использованных резиновых прокладок.

– Это здорово было б, вы там поспрашивайте, я очень благодарна буду. – Лидочка подмигнула ему и послала воздушный поцелуй.

Уходя, Серж одобрительно кивнул плакату на стене: «Кадры решают всё». Удивительно, но только сейчас он понял, что если его действительно оформят на работу в Управлении, то это повышение. Он станет начальников над остальными отделами охраны труда по всему Заводу. Разве это не ответ на мучивший его последнее время вопрос, впрочем, рано об этом думать.

Комната общежития пустовала , сосед ушёл на смену и ещё не вернулся. Серж достал из-под кровати небольшой коричневый чемодан и стал складывать туда бельё из тумбочки. Одежды немного: майки, носки, трусы и два рабочих комбинезона, выходные брюки и рубашка, с приколотой красной лентой и значком ГТО. Ну и по мелочи: тапки, зубная щётка, банка зубного порошка и расчёска, многоразовый станок. Вот и всё личное добро. Постельное бельё, полотенца, матрас с подушкой предоставляло общежитие, и это надо было вернуть, чтоб получить печать на выписке. Серж сел на кровать, привычно проскрипели пружины матраса. Комната вокруг показалась до боли знакомой и при этом невероятно пустой и чужой. На стене напротив приклеен плакат: «Завтра будет лучше, чем вчера!». Серж лёг на скрученный матрас и подумал, а почему бы нет?

Первая группа - «Запад» ушла вправо, в чащу, чтобы зайти с фланга к сухому острову в трясине. Мы ждали сигнала - три зеленые ракеты. Ждали долго, слишком долго. Потом раздался вой, один единственный, леденящий душу звук. Вой не зверя, не человека, что-то огромное, древнее, как показалось не биологической природы, рвущееся из самой земли и сразу после, одна короткая, яростная пулеметная очередь. И через мгновение за ней полная тишина, глуше прежней. Мы поняли, что «Запад» кончился, не было даже криков, только эта одна очередь выстрелов и далекий хлюпающий звук, как будто гигантский кулак вдавил людей в топь.

Паника, холодная, липкая, поползла по нам. Краус приказал двигаться вперед, «Не поддаваться провокациям! Дисциплина! Огонь по площади!» Но даже у него дрожал голос при произнесении приказов.

Мы вышли на край черной топи. Вязкая, пузырящаяся жижа под тусклой ноябрьской луной. На островке груда разорванных сетей, раздавленный огнемет и кровавое месиво, в котором угадывались лишь клочья серо-зеленого сукна да белесость свежих костей. Ни тел целиком, ни снаряжения, как будто гигантская косилка прошлась.

И тут пришел туман. Он пришел не с неба, а из самого болота, густой, белесый, холодный. Он плыл, обволакивая стволы, затягивая землю и с ним запах усилился вдесятеро. Теперь это был запах открытой могилы, смешанный со всей яростью природы и могила эта была наша.

- Осветительные ракеты! - закричал Краус. Химические шашки взвились, зашипели, заливая туман фальшивым зеленоватым светом и в этом свете появилось оно. Точнее сказать оно было там, внезапно, как будто всегда стояло в десяти метрах, а мы просто не видели.

Не медведь, не волк, даже не гигант, а тень, масса, темнее самой ночи. Ростом выше сосен на опушке. Контуры плыли в тумане - то ли шерсть, то ли чешуя и глаза, два огромных угля, светящихся изнутри грязно-желтым, хищным светом. У всех создалось впечатление, что глаза не смотрели, а оценивали, с холодным, безразличием.

- Стреляйте! - взревел Фогт и ад начался.

Пулеметы застрочили, выплевывая трассы огня прямо в эту тень. Пули не пробивали его, они исчезали, как капли в песок, или отскакивали с тупым стуком. Патронташи пустели, гильзы ковром устилали болотную кочку. Огнеметы плюнули липким пламенем, но огонь только облизывал темную массу и тут же гас, как свеча на ветру, без следа, без вреда.

- Сети! Напряжение! - орал инженер Бауэр. Свист тросов и гигантская сеть, вся в искрах высокого напряжения, набросилась на тень, она на мгновение дрогнула, а потом просто разорвалась, как паутина, лопнула с треском, как сухие ветки.

Тогда Шлосс, безумный ученый, выхватил свой монструозный арбалет с усыпляющими стрелами и выстрелил. Толстая стрела с ампулой не вонзилась, а сломалась, как спичка о камень. Он замер, глядя на обломок, его лицо было пепельным.

- Это не зверь, не животное - прошептал он. - Его невозможно прикончить.

И тут оно двинулось в нашу сторону, не шагом и не прыжком. Оно, как будто, материализовалось среди нас, взрыв грязи, трясины, веток. И началось не убийство, а игра, жестокая, молниеносная, смертельная игра.

Лапа, даже не лапа, а темная, когтистая громадина метнулась и Фогт просто исчез. Только фонтан грязи и крови на месте, где он стоял секунду назад. Его каска, смятая в лепешку, упала к моим ногам. Кто-то заорал, - «Очередь в упор по груди и голове». - Пули отскакивали, как горох, оно даже не вздрогнуло. Другой удар - и Бауэр взлетел в воздух, как тряпичная кукла, ударился о сосну и хруст его костей был громче выстрелов.

Я упал, не от страха, а от волны чего-то, не то давления, не то ярости существа. Земля дрожала под его шагами. Я зарылся лицом в холодный мох, в грязь, чувствуя, как эта дрожь проходит сквозь меня. Слышал крики, короткие, оборванные. Слышал этот звук, мокрый хруст, глухое чавканье, как будто кто-то ел арбуз. Знаете? Этот сочный, влажный хруст. Я знал, что это, я знал, что это звук ломающихся человеческих костей.

Когда все стихло я услышал шаги, тяжелые, размеренные проходящие прям рядом со мной. Я не дышал, боясь, что стук сердца выдаст, что я еще жив. Но оно прошло и пропало в тумане, как и появилось, просто перестало быть. Но запах - смрад топи и старой мокрой шерсти, накрыл меня волной. И дальше пришла тишина, та самая, мертвая тишина большого бора.

Я не знаю, сколько пролежал, может быть, час, а может быть день. Потом я полз, как крыса из-под развалин. Я ни видел, ни тел, ни снаряжения, ничего, только вмятины в грязи размером с телегу и клочья человеческой плоти, прилипшие к веткам. И этот всепроникающий запах.

Я не помню, сколько я шел, брел в нескончаемом бреду, не помню куда, просто прочь из этого леса, от этой тьмы, от этого древнего, голодного болота. Я наткнулся на наш брошенный грузовик на опушке, забрался в кузов. Там пахло бензином, машинным маслом, человеческими вещами, но сквозь этот запах пробивался другой, тот самый, запах топи.

Русский патруль нашел меня утром. Я не мог говорить. Только тыкал пальцем в сторону большого бора. Они смотрели на меня как на сумасшедшего.

Теперь я здесь, в лагере для военнопленных. Недавно прибывшие немцы рассказали, что у нас говорят о партизанах, о засаде, о героической гибели спецкоманды Йотун, но я знаю, что они лгут. Я один знаю правду, правду, которую невозможно забыть - туман, глаза, и мокрый хруст костей под чудовищными челюстями.

Оно там, оно древнее, оно голодное, и оно не выбирает сторон, немцы, русские, мы все для него - просто мясо, зашедшее в его лес. Война между нами и русскими идет там, в лесах, в полях. А в большом бору, там другая война, война группы Йотун с ним и мы ее проиграли в ту ночь, за пять минут.

Все думают, что война людей против людей страшна, но они ошибаются. Самая страшная война - против того, что было здесь до нас, и что останется после нас.

Продолжение следует...