После долгого ожидания я наконец делаю медленный, неуверенный шаг. Он ощущается колоссальным и невыносимым. Мне предстоит сделать ещё тысячи таких. От этих мыслей мозгу хочется сбежать как можно быстрее и дальше. Я ощущаю лишь тяжесть внутри, будто веки становятся свинцовыми и давят на глазницы, перекрывая взгляд. Я замечаю, что в моменты, когда поддаюсь этим ощущениям, я перестаю видеть, будто разум отбрасывает эту информацию за ненадобностью. Медленное передвижение ноги ватным, отвратительным ощущением расходится по телу. Я чувствую, как мои внутренности медленно плавятся и растекаются. Ещё тысячи шагов, тысячи. Чем дольше я думаю, тем меньше понимаю, почему когда-то я отказался от идеи просто остаться здесь, лечь и уснуть в этих диких местах.

Нужно периодически прокручивать происходящее в голове, чтобы не потерять нить происходящего и рассудок. Всё должно было быть не так. Я отправился в путь несколько месяцев назад, по пути заблудившись в густом лесу. В какой-то момент я поскользнувшись на мокрой земле сорвался и кубарем полетев в овраг. Когда я пришёл в себя левая нога, часть рёбер и позвонков отдавали сильной, тянущей болью. Благо, вроде бы, ничего не было сломано. Около пяти часов мне пришлось выползать оттуда, множество раз выбиваясь из сил. А затем день за днём идти вперёд. Сначала тело адски болело, затем начало  гореть, что честно говоря ощущалось спасением, после невыносимой, острой боли. А сейчас тело испытывает лишь тошнотворное, отвратительное ощущение, которые я не могу описать, так как не испытывал его ранее. Я ненавижу его в каждом вдохе, оно вызывает у меня неугасающую злобу и отторжение. Довольно трудно описать сколько сил уходит на каждое движение, такое ощущение, что при попытке сделать шаг, нога врезается в землю и тянет её за собой. Даже застряв в болоте по пояс несколько лет назад я не ощущал ничего подобного. В эту секунду, необходимость движения заполняет разум, отбрасывая всё остальное, это мгновения тянутся, будто вечность, постоянно требуя необъятный поток усилий. После каждого такого шага, мне интуитивно хочется остановиться и несколько минут, остолбенев учащённо дышать, пытаясь отойти от шока, но даже на это у меня совершенно не хватает сил.

Не знаю, благо ли это или же проклятие, но в этом лесу достаточно тепло, а земля и редкие деревья усыпаны влажным мхом. Он на удивление съедобен, но совершенно безвкусен. Периодически, утомлённый взгляд теряет фокус и окружающее пространство начинает двоиться, медленно накапливая головокружение, из-за чего мне приходится прикладывать усилия и возвращать концентрацию. Не сказал бы, что это трудно мне даётся, просто в данном состоянии необходимость прикладывать какое-либо усилие ощущается крайне неприятным. Часто приходится убеждать себя, то подбадривая, то заставляя, по нескольку минут, чтобы сделать даже самое простейшее действие.

Не знаю почему, но сон не приносит практически никакого отдыха. Такое ощущение, будто всё время, между тем моментом, когда я закрываю глаза и просыпаюсь просто исчезает. Лишь изредка в это время мне что-то снится, я всегда рад этим дням, не важно был ли сон приятен или наоборот до ужаса отвратительным. Это даёт мне хоть какую-то возможность отвлечься. Хотя как раз таки приятные сны оказываются хуже всего, омерзительное чувство, под конец медленно осознавать реальность и видеть, как мираж просачивается сквозь пальцы. В эти моменты я готов отдать, что угодно. Всё, что может придумать мой разум и всё, до чего он не может додуматься, лишь бы остаться там. Дни после такого пробуждения полны отчаяния. Несколько часов уходит на то, чтобы подавить в себе обиду, разочарование и остановить разум от тщетных попыток вообразить, будто я так и остался в тех миражах. Я бы очень хотел, чтобы он преуспел, но к сожалению у него ни разу не получилось. А затем приходит подавленное, совершенно безжизненное состояние. Где мысли полностью замирают, оставляя лишь воздух наполненный страданиями. Иногда в этом состоянии я нахожу некое утешение, иногда не нахожу ничего.

А ещё, периодически, прямо как сейчас, у разума возникает довольно странное осознание, не знаю чем именно оно вызвано. В голову внезапно приходит мысль, что я совершенно не понимаю, как сделать следующий шаг, будто сама концепция движения становится для меня неизвестной. Мой мозг совершенно искренне перестаёт понимать, что ему нужно делать, чтобы вызывать движение ноги. Это вызывает панический страх, но также некое удовлетворение остающееся на заднем плане. Я смотрю на дрожащую ногу недоумевая и она выглядит для меня стволом тысячелетнего древа, которое не предназначено для того, чтобы двигаться, лишь цепляться за почву, чтобы не упасть. И опять приходится прикладывать невыносимые усилия, заново придумывая, постулируя и осознавая возможность движения. В эти долгие секунды, приходится просто напрягать всё тело, пытаясь дотянутся до каждой мышцы, будто я стремлюсь собрать всего себя и неведомым образом толкнуть безжизненный кусок мяса, под названием нога вперёд. Напрягаться приходится так интенсивно, что это вызывает болезненные ощущения в висках и отдаёт болью в голову, но через некоторое время мне наконец-то удаётся и нога механистически делает следующий шаг. Это движение вызывает искренне удивление, будто я и сам не верил в результат, будто две дощечки соединённые шарниром самостоятельно делают осознанное движение, обладая своей волей, вместо того, чтобы продолжать спокойно лежать. Тысячи шагов, впереди ещё тысячи шагов.

Больница. Марина ходит по коридору от одной стены к другой, периодически останавливаясь и смотря в окно куда-то вдаль. Осень. Во всю светит солнце, подсвечивая желтые и красные листья на деревьях, словно фонарики. Однако Марина не способна видеть всю осеннюю красоту, ей не нравится ни чистое голубое него без облаков, ни солнце, чьи солнечные лучи ослепляют и дарят последнее легкое тепло перед сезоном дождей, ни разноцветные листья-фонарики на деревьях, ни дуновение последнего теплого ветерка, ни шелест листочков. Ничего ее не радует, как будто радость покинула ее бренное тело, а на смену ей пришла тревога-матушка.

— Шло бы ты, солнце, — шепчет женщина. — Не вовремя ты сегодня и не под настроение.

Как будто человек способен выбирать погоду под свое состояние, словно музыку. Наверное, это к лучшему, что у людей нет такой власти, иначе человечество бы никогда не узнало, что такое солнце, а наслаждалось бы только дождем, снегом и туманом, словно весь мир это фильм «Сумерки». Все-таки мы живем не в фильме и не в мультфильме, в котором тучка образуется только над тем человеком, который грустит. Слишком много вокруг грустных, печальных, тревожных людей. Солнце не выиграло бы эту битву, мир погрузился бы во мрак.

Марина, конечно, не отказалась бы от дождя сейчас, потому что он как ничто другое описал бы ее состояние. Мысленно она находится вместе с дочерью в операционной. Женщина пытается отвлечься, думать о хорошем, надеяться и верить в лучшее, но внутри неспокойно, на душе кошки скребутся и хочется кричать.

Вроде, ничего страшного: обычный аппендицит. Скорая приехала быстро, сразу увезли в больницу, подготовили операционную. Все будто произошло за секунду, женщина даже не успела что-то понять, успела только испугаться за свою дочь. Пусть она уже взрослая. Лера, ее Лерочка, уже двенадцатилетний подросток, но это совсем не значит, что не нужно за ребенка беспокоиться. Родители всегда боятся и волнуются за детей так, словно те только что появились на свет. И не важно, сколько ребенку лет: пять, пятнадцать или пятьдесят. Для родителей они всегда будут детьми, и они всегда будут желать им только счастья и переживать вместе с ними любое горе.

Вот и Марина такая же мама. Она плакала вместе с дочкой, когда у той были колики. Плакала не от недосыпа или усталости, а от бессилия, что ребенок мучается, но она ничем помочь ему не в состоянии. Перепробовала уже все, что было возможно, но и педиатр на каждом приеме повторяет одно: «Это временно, нужно переждать». Переждать. Легко сказать. Марина плакала, когда Лерочка песка наелась из песочницы в детском саду. Она так и не поняла, зачем. Может, обычное детское любопытство, чтобы понять, что вкусно, а что нет. Может, ее дочка поспорила с кем-то. Да это и неважно, итог все равно один. Больной живот, несварение, рвота. Они тогда были у всех врачей, к которым только могли попасть, а Марина молилась всем Богам, вплоть до Одина, чтобы у Лерочки никакие паразиты не завелись в желудке или кишечнике. Марина переживала до дрожи, а поедатель гордо заявлял: «Теперь я знаю, что это невкусно, и я выиграла!» Марина также испугалась, когда дочка пришла с прогулки вся в синяках и ссадинах и с такой радостью рассказывала, как она ела вишню, сидя на ветке, пока та не обломилась прямо под ней. Марина в этот момент благодарила все Высшие Силы, которые только существуют, что ее ребенок дома. Пусть в ссадинах, царапинах, ушибах и синяках, но зато ее Лерочка живая, с целыми руками и ногами и дома. Благодарила Высшие Силы, а внутри плакала с мыслью: «Я же была такая же егоза в ее возрасте. Бедные мои родители».

Марина в очередной раз остановилась у окна, пытаясь хоть немного отвлечься. Да, пусть просто позлиться на солнце, что оно слишком яркое. Хоть что-то. Тоже считается.

— Мамочка, — неожиданно для себя самой взмолилась женщина. — Я знаю, что ты смотришь на нас оттуда, — женщина подняла глаза к небу, — ты нас оберегаешь. Я знаю, наверное, много прошу, но помоги ей. Умоляю, помоги, пусть все будет хорошо.

Не прошло и минуты, как вдруг налетели тучи, хлынул дождь, а ветер за окном выл, словно волки, обнаружившие добычу. От силы ветра задрожали окна. Марина испугалась такой резкой смены погоды и отпрянула от окна, словно ветер, который каким-то образом проник в помещение, сам ее оттолкнул от него. Но женщина даже не подозревала, что в этот момент происходило ТАМ.

Виктория Альбертовна. Мама Марины и родная бабушка Лерочки. Была бы. Она покинула этот мир, когда Марине только стукнуло десять. С тех самых пор она наблюдает за ней и помогает, даже если дочка об этом не просит. Она была рядом, когда ее девочка стояла над ее могилой и плакала. Она слышала, как девочка шептала слова любви. В этот день шел проливной дождь, да и всю неделю после не прекращался. Все сетовали, какая ужасная погода, но никто и не догадывался, что это не просто дождь. Это были слезы Виктории Альбертовны. Попадая на Небеса люди уже не могут плакать, не могут смеяться, потому что у них нет телесной оболочки. Это души. Однако это все еще человеческие души, которые способны на чувства, способны на сострадание, способны на любовь. И чувства эти настолько сильные, что сдержать их нет никакой возможности. Будучи на земле мы можем отложить наши переживания в дальний угол, потому что для них сейчас не время. На Небесах такой возможности нет. В тот день Викторию Альбертовну разрывала на части боль, видя страдания своей маленькой любимой девочки. Дети не должны оставаться без родителей в таком юном возрасте. С кем, как ни с мамой и папой, ребенок будет чувствовать себя дома? В безопасности? Один родитель ушел, и теперь дом, и без того хрупкий, разрушен совсем.

Виктория Альбертовна была рядом, когда дочка переживала свою первую несчастную любовь. Бедная девочка влюбилась в своего одноклассника, который даже в упор не хотел ее замечать. Ее бедная девочка. Как же она страдала. Женщина пыталась сделать все возможное, чтобы помочь своей малышке. Все Небеса подняла на уши, чтобы погода была хорошая, чтобы светило солнце, чтобы вокруг ее девочки появилась куча возможностей для новых знакомств, новых увлечений, новых хобби. Любые возможности лишь бы заинтересовать девочку и отвлечь ее от переживаний и боли.

Она была рядом, когда Марина заканчивала школу, сдавала экзамены и поступала в университет. Она наблюдала и всячески помогала, чтобы экзаменационные вопросы были проще, билеты проще, чтобы девочка набрала побольше баллов и поступила в тот университет, в который всегда хотела.

Она отвадила от девочки молодого человека, который был слишком настойчив. Она пролетела все Небеса, поговорила даже с Ангелами-хранителями и узнала, что этот человек, оказывается, сын того мужчины, который сбил саму Викторию Альбертовну на переходе пятнадцать лет назад. Марина уже успела влюбиться, когда молодой человек неожиданно пропал. От него не было никаких вестей. Он не звонил и не писал, не просил встречи. Она пыталась связаться с его друзьями, но те не брали трубку. И не зря. Много позже, когда он снова объявился на горизонте, Марина узнала, что он все это время был в тюрьме. Она не вдавалась в подробности его дела, да это ей и не нужно. Она не хотела иметь никаких дел с преступником, поэтому на его просьбы о помощи в жилье и деньгах не отвечала и никак на этого человека не реагировала. Через неделю или две он уже снова сидел в СИЗО и ждал суда по делу о наркотиках, но Виктория Альбертовна здесь уже не причем.

Виктория Альбертовна была рядом, когда Мариночка начала отношения со своим будущим мужем, была рядом на их свадьбе, была рядом, когда молодожены узнали о беременности, была рядом на каждом приеме врача и на родах, естественно, тоже. Вся Небесная Канцелярия была вновь поставлена на уши, чтобы в любой момент, если вдруг что-то пойдет не так, вступиться и помочь.

И она всегда была рядом с внучкой, с которой не удалось увидеться на земле. Она защищала ее с самого рождения, защищает сейчас и будет защищать до самого конца, пока они не встретятся здесь, на Небесах. Женщина сожалеет, что не может с ней познакомиться, но очень счастлива видеть, как девочка смеется, улыбается и какая ее внученька счастливая.

Вот и сейчас, услышав зов, она не может не реагировать. Ее семья. Она им нужна, им нужна ее помощь, ее поддержка. Она знает каждую душу и знает, кого эта душа оберегает. У каждого человека на земле есть свой Ангел-хранитель на Небесах, но это не сравнится с родовой защитой. Ведь у Ангелов поток таких людей. Один умирает, и они становятся хранителями кого-то другого. Они не соединены кровными узами. В то время как род скован любовью здесь и там. Род оберегает, защищает и любит всегда, где бы ты ни был.

Виктория Альбертовна полетела посмотреть, кто проводит операцию. Она узнала хирурга. С его дедушкой они уже не раз общались и помогали друг другу. Женщина сама не поняла, как слова о помощи сорвались с ее губ. Она молила дедушку приглядеть за внуком, чтобы тот не совершил ошибку.

— Знаете, он редко берется за такие операции. Это не его профиль. Однако он первоклассный хирург. Вашей внучке очень повезло.
— Если не берется, может, уже забыл, как это делается.
— Это оскорбительно!
— Прошу меня простить. Я так переживаю.
— Полно вам. Все будет так, как того желает Бог.
— Не надо мне про волю Его. Я не готова видеть здесь мою внучку.
— Я понимаю, но…

Виктория Альбертовна не стала слушать. Она понимает, что дедушка прав, но не готова сидеть на месте. Она облетает родственником медсестер, которые ассистируют хирургу и просит помощи у них, насколько те в силах помочь. В конце концов добирается до самого ангела-хранителя Лерочки.

— Вы же знаете исход, — говорит она уверенно. — Скажите мне.
— Не могу. Таковы правила.
— К черту правила. Мать переживает и просит помощи. Дайте ей хотя бы знак.
— Не могу. На все воля Божья.
— Что за воля такая, когда дети гибнут? Что за воля обрекать детей на страдания, забирая их родителей?
— Им нужно пройти этот урок.
— Кому? Родителям?
— Да.
— А причем здесь дети? Они только начали этот путь, они чистые и безгрешные. Чем они это заслужили? За что их наказывать?

Они долго смотрели друг другу в глаза, как их спор все еще продолжался где-то в мыслях. Виктория Альбертовна не собирается отступать, и Ангел это знает. Он уже не первый раз сталкивается с этой женщиной лбами. Она не первый раз нарушает все правила, чтобы прийти к нему и попросить помощи, а он не первый раз нарушает правила ради нее. Он давно не видел такой сильной любви и такой преданности своей семье.

— Виктория Альбертовна, я не могу. Такова Его воля.
— Вы уверены, что это вообще Его воля? Вы его ни разу не видели. Откуда вы знаете Его волю?

Они снова молчат. Смотрят друг на друга и ждут, когда кто-то сделает шаг. Виктория Альбертовна ждет шаг от Ангела, ждет помощи. Она не собирается сдаваться. Женщина никогда не сдавалась. Она и раньше делала все возможное для своей семьи, еще когда была на земле. Всегда защищала, всегда оберегала и дарила столько любви, сколько у нее было, но всегда думала, что этого недостаточно и корила себя за это. Никто и ничто в этом мире не заслуживает столько любви, сколько семья. И если Ангел решил, что она не забрала свою любовь к семье с собой, когда Смерть пришла за ней, и не хранит ее как самую дорогую драгоценность, то этого Ангела ждет разочарование. Хотя он ждет, смотрит на нее и ждет, что она отступит, пусть и знает, что это бесполезно.

— Виктория Альбертовна, я…, — начинает он, но осекается. — Я знаю, что вам тяжело, но я не могу нарушать правила, но…, — он замолкает и через пару секунд продолжает вновь, — но я могу помочь вам спуститься на землю. Не в вашем человеческом обличии, конечно. Что бы ни случилось, вы сможете быть с дочерью и поддержать ее. Это все, чем я могу помочь.

Она поблагодарила прекрасное создание и подумала, что нимб ему дарован не зря. Женщина тут же спустилась на землю в виде прекрасной бабочки. Бесновалась буря, которую она сама же и создала. Лил дождь стеной, сверкали молнии, гремел гром, но Виктория Альбертовна обязана была добраться до Мариночки. Лететь было тяжело, тяжелые капли падали на крылья и каждый раз сбивали ее с пути, но отступать нельзя. Долетев до больницы, она увидела Марину у входа в приемный покой и снова поблагодарила то белокрылое существо с нимбом, который всеми силами заставил Марину выйти на крыльцо и подышать свежим воздухом. Марина была удивлена, увидев большую бабочку с рыжими крыльями, которая села ей на плечо. В такую погоду ни одного живого существа не видать, а тут такая красота, которая выбрала ее.

— Спасибо, мам, — прошептала женщина. — Я все поняла.