Верден. Мясорубка дьявола
Верден. Мясорубка дьявола II
Верден. Мясорубка дьявола III
Верден. Мясорубка дьявола IV
Верден. Мясорубка дьявола V
Для ЛЛ. В э гл н с инс спс.
Впереди могил, лицом к нам, стоит офицер в звании майора. Он держит в руках список погибших. Рядом с ним еще несколько офицеров и священник. Военные в парадной форме, священник в темном облачении. Чуть дальше, на грубо сколоченной табуретке, большой патефон. Теперь все готово. Майор принимает скорбный вид и громко командует «смирно!». Караул вытягивается и замирает. Командиры взводов салютуют саблями и траурная церемония прощания начинается.
- Эдмон Флобер! – громко провозглашает майор.
- Погиб за Францию! – хором отвечает почетный караул.
- Гюстав Леру! – раздается над полем.
- Погиб за Францию! – доносится в ответ.
- Шарль Бине!
- Погиб за Францию!
- Эжен Форестье!
- Погиб за Францию!
- Николя Шарнэ!
- Погиб за Францию!
…Майор называет имена и фамилии убитых долго. Но на каждое имя у почетного караула есть только один ответ: погиб за Францию! У всех из них один конец жизненного пути. Они убиты... Убиты здесь... Убиты на войне...
Наконец, список оглашен полностью. Полковой кюре неторопливо проходит вдоль линии лежащих пред ним гробов. Он монотонно бормочет под нос молитву, щедро кропя святой водой и сами могилы, и и деревянные ящики с их обитателями, терпеливо ожидающих окончания торжественной процедуры. Наконец, в дело вступают могильщики. На широких ремнях они опускают гробы в глубокие ямы. В их руках это дело спорится проворно и привычно.
Громко и раскатисто подается команда «карау-у-у-л, залпо-о-о-м, пли!». В ту же секунду грохот солдатских винтовок раскалывает осеннее небо. Живые отдают последний салют мертвым. Ребята из похоронной команды берутся за лопаты, шустро и резво начиная засыпать могилы. Глухими, противными шлепками падает на деревянные гробы размокшая земля.
- Пли! - вновь звучит приказ и снова в ответ следует громкий залп.
- Пли!
Залп…
- Пли!
Залп…
- Пли! – раздается в последний раз, и эхо винтовочного огня отдает убитым последнюю почесть. Один из офицеров ставит на патефоне пластинку. Из широкого раструба по полю разносится мужской тенор, громко и торжественно исполняющий «Марсельезу».
Оглашен печальный список. Отзвучал государственный гимн. Отгремели прощальные выстрелы. Могилы засыпаны, молитвы прочитаны. Траурный почетный караул уходит, салютуя своим товарищам на прощание штыками. Деревянные кресты с именами погибших и обязательной надписью «БЛАГОДАРНАЯ ФРАНЦИЯ», поставят сегодня, но чуть позже, без нас. Франция отдала своим мертвым детям прощальные почести. Для живых, закончилась очередная церемония похорон. А для тех, кого мы хоронили сегодня, закончилось все. Вообще все. Через несколько дней их родные получат похоронные извещения.
…Он был примером для солдат нашего батальона…
…Среди нас нет человека, кто бы не оплакивал его гибель…
…Товарищи поклялись отомстить врагу за его смерть…
Эти сухие казенные строки, которые сейчас пишутся в специальном отделе полковой канцелярии, скоро будут читать в Париже и Марселе, в Лионе и Тулузе, в Бордо и Лилле, а также во множестве маленьких городков и деревень, о которых большинство из нас даже никогда не слышали. Но в отличие от военных писарей, высокопарно составляющих печальные извещения, те, кому они адресованы, поймут в них совсем не пафосные слова, нет, они поймут совсем другое. Увы, но им будет ясно только одно: тот, которого они так ждали, за чье спасение молили Бога и ставили в церкви свечи, больше не вернется к ним. Никогда не вернется.
Процедура военных похорон для меня не выносима. Потом еще добрых два часа все дрожит внутри. Я не знаю почему, даже не могу понять что это: страх или отвращение? С одной стороны, закапыванием мертвецов в землю меня невозможно ни удивить, ни напугать. Уж чего - чего, а этого я здесь нагляделся. С другой стороны, страшно противно, просто до тошноты бесит весь этот показной официальный пафос. По здравому пониманию, зарытым сегодня покойникам, крупно повезло после смерти. Добротный деревянный гроб, нормальная глубокая могила. У каждого свой отдельный крест с указанием имени и фамилии. Гораздо приятней братской траншеи, наполовину залитой грязью и наполненной останками растерзанных тел, оторванными конечностями да выпотрошенными кишками, сгребаемыми туда большими лопатами. Тошнотворными шлепками сваливается туда человеческая требуха, наспех присыпаясь землей. Да и это еще не так плохо. Куда хуже если останешься лежать на ничейной земле после обычной контратаки. Полусгнивший, развороченный и иссеченный осколками, вспухший от времени и влаги, изрешеченный от пуль вражеских стрелков палящих по тебе от безделья в минуты затишья. Все. Стоп. Хватит, хватит, хватит. Так и самому спятить недолго. Самое лучшее, вообще не думать об этом. От смерти все равно не уйдешь, а где кого зароют, там того и зароют, так что черт с ними со всеми. Все едино, никто из дохляков уже никогда не встанет.
По возвращении в расположение роты, принимавшие участие в похоронах солдаты получают двойную порцию пинарда. Традиция и неписанный воинский закон. Выслушав доклад Гийома о выполненных за день работах, я прошу его принять командование. До утра. Стыдно признаться, но сейчас я как выжатый лимон. Взводный отнесся к моей просьбе с пониманием. Время от времени такое случается на фронте со всеми. И никто не скажет вам, почему. Просто случается, и все. Нужно принимать это как должное и никак иначе. Оставшись в помещении ротной канцелярии, я страшно напился. Один. До беспамятства…
Следующие дни проходят в обычной, монотонной тыловой работе. Разгрузка снарядов, продовольствия и иных припасов, рытье и углубление траншей, оборудование артиллерийских позиций, установка рядов колючей проволоки и прочее, прочее, прочее. На пятый день я собираюсь наведаться в тыловой госпиталь, расположенный в восьми километрах от расположения нашей части. Там уже третью неделю лежит, точнее я думаю, что он еще там, мой старый знакомый, лейтенант Анри Клебер. Не сказать, что он мне друг, конечно. На войне самое глупое дело – это заводить друзей. Просто приятель. Мы знакомы с начала пятнадцатого года. Вверенные нам роты соприкасались на позициях, поэтому ничуть не удивительно, что их командиры познакомились и нашли друг друга довольно не глупыми людьми. Затем война разбросала нас по разным участкам фронта, и вот в конце года мы снова встретились. Толком, правда, поговорить не успели, мой отряд должен был вот-вот выдвигаться на передовую. А через пару дней я узнал, что Клеберу в шальной перестрелке раздробило осколком колено на левой ноге. Ранение было самым что ни на есть подлым и обидным: его люди вернулись из окопов, отдохнули день, и занимались прокладкой линии связи в траншеях второй линии. Серьезной пальбы-то и не было, так, обычная, ленивая перестрелка. И Анри зацепило. Причем именно в колено. Жутко не повезло.
Батальонный командир без проблем отпустил меня до вечера, он всегда очень хорошо относился ко мне. Сдав роту под начало Гийома, я набил рюкзак нужной в госпитале всякой всячиной, прыгнул в кабину попутной санитарной машины и отправился в путь.
До места добрался быстро, без проблем. Тыловой лазарет огромен, целое трех этажное здание. Даже невозможно понять, что здесь располагалось до войны. Ушло около получаса на получение информации о том, здесь ли еще лейтенант Клебер, и если да, то в каком состоянии. В обмен на три пачки сигарет, мне сообщили, что он лежит на первом этаже госпиталя. Правда, встать теперь ему будет затруднительно: левая нога ампутирована выше колена. Честно говоря, я ждал этого. При осколочном ранении коленной чашечки иного варианта попросту не предвидится.
Весь этаж плотно, чуть ли не впритык, заставлен койками. Здесь собраны раненые после ампутаций конечностей. Каждый лишился или руки, или ноги, а некоторые и того и другого. Медицинский персонал единодушно считает это отделение самым тяжким. Нет, не потому, что тут самые тяжелые смены, совсем нет. С теми, у кого страшные ранения в живот куда хуже, от некоторых из них вообще ни на шаг нельзя отойти. Но именно здесь чаще всего встречаются попытки суицида. Оно и понятно. Хорошо ли молодому парню остаться без рук или ног?
Тяжело идти под их тоскливыми, ненавидящими взглядами. Все понятно, ты то шагаешь на обеих ногах да с двумя руками, а вот они… Воздух здесь, конечно, не такой тяжелый, как во фронтовых госпиталях первой полосы, но тоже мало приятного. В основном сюда попадают те, кто уже пережил ампутацию на передовой и ухитрился при этом выжить, избежав заражения и прочих послеоперационных осложнений. Дежурная сестра милосердия сказу показала, куда мне нужно идти.
- А, это ты, - поплыл в улыбке Анри, увидев меня. – Признаюсь, не ожидал. Рад, что ты вернулся с позиций целым.
- Здорово, брат, здорово. Тоже рад встрече. Ну, давай, рассказывай, как сам, как тебе тут лежиться?
Я присаживаюсь на табурет стоящий возле его койки, снимая с плеча рюкзак. Меня приятно удивляют его глаза. Дальнейшую судьбу раненого во многом можно предсказать по этому признаку. Да, да, не удивляйтесь. Именно по глазам, а не почему-либо иному. Некоторые при тяжелом ранении сразу ломаются. Причем не столько физически, сколько морально. А это решительный шаг к могиле. Их захлестывает равнодушие к дальнейшему, вялость, безразличие, полная апатия. Медленно, но неизбежно, человек начинает скатываться в цепкие, холодные объятия смерти. Пропадает аппетит, кожа постепенно сереет, глаза западают. Но главное – тусклый, мертвый, безжизненный взгляд, угасающий с каждым часом. В нем читается смертный приговор. Раненый сам, добровольно, отказывается от борьбы за жизнь. И его взор говорит вам яснее ясного: парень никогда не выйдет из госпиталя. Его вынесут. Вперед ногами. Это просто вопрос времени, и причем, очень короткого.
Но бывает и по-другому. Каким бы тяжким не было ранение, сколько бы крови не было потеряно, но человек твердо решает: я ни за что не дамся старухе с косой, я не позволю себе здесь подохнуть, я любой ценой, хоть на костылях, хоть ползком, хоть на карачках, но я выберусь отсюда! Он зол, он изможден, он ослабел, но он решителен. Он похудел, он бледен, он потерял много крови, но его взгляд светится огнем, а в его глазах ярко горит жизнь. И смерть ничего не сможет поделать. Проклятая ведьма с косой на этот раз вынуждена будет отступить. Сейчас такую решимость я читаю в глазах Клебера. С удовлетворением понимаю – парень выйдет отсюда. Стуча деревянным обрубком, но выйдет. Сам.
- Как лежится? – Анри слегка пожимает плечами. - Теперь нормально, хоть у меня осталось всего одна нога. Долго они со мной возились, воспаление началось, думали, сдохну. Но шиш им всем! Я то четко знал - не видать меня курносой! Не дождется гадюка старая! Вот и выкарабкался! Так что самое страшное позади. Скоро выдадут протез, попривыкну к нему малость и свалю отсюда.
- Молодец, бодрячком держишься, - искренне говорю я.
- Знаешь, что самое худшее? Меня страшно мучают боли в ноге. Да, да не удивляйся. В той, которой у меня уже нет. Я физически чувствую, как она ноет. Порой, она мне даже снится, хоть и знаю, что ее давно спалили… Здесь говорят, что ампутированные части тел по ночам жгут в котельной, рядом с госпиталем... И от этого иной раз становится просто жутко. Хирурги утверждают, что эта чертова фантомная боль будет преследовать меня весь остаток жизни. Да ладно, ерунда, переживу и это! Хотя поверь, мне в любом случае сейчас куда лучше, чем тебе, хоть ты и скачешь на двух копытах.
- Чего так? – удивленно спрашиваю его.
- А рассуди сам. Для меня война уже окончена. Факт? Факт. И бесспорный. А для тебя еще нет. Моя дальнейшая судьба определилась четко, а вот в твоей, еще ничего не ясно. Разве ты не согласен?
- И что определилось в твоей судьбе? Домой вернешься?
- Домой? В эту дыру? Да ни за что! Здесь у меня времени подумать навалом было, как дальше жить. Вот и появились кое-какие мысли.
- Поделишься? – во мне просыпается искренний интерес. Что может замыслить искалеченный человек, недавно ускакавший на одной ноге от страшной старухи с длинной косой?
- Без проблем, может и тебе наука будет. Вот слушай. Мне осточертело быть бедным. А в этом, приятель, все наши проблемы, и мои и твои. Чего уставился? Может в твоих окопах есть богатенькие? Нет? Вот и я их там не встречал. Или ты думаешь, среди бошей в траншеях попадаются богачи? Опять нет. Дохнуть на войне - это удел бедных, что у них, что у нас. Вот в этом мы с ними совершенно равны. А для богатых война совсем не опасна.
- Ну и как же ты собрался разбогатеть? Банки грабить будешь?
- Зачем грабить? Банки сами кого хочешь ограбят. А вообще, если будешь грабить, то в тюрьму посадят. Я теперь учиться пойду. На строителя. Да ты сделай лицо-то попроще, а то сидишь будто змею проглотил. Знаешь, сколько денег пропало при стройке Панамского канала? Нет? И никто не знает, кроме Господа. Но то, что пропали десятки миллионов – это факт. Заметь, все на строительные сметы. Теперь что касается меня. Не сегодня-завтра спишут из армии вчистую, сам понимаешь, одноногие на передовой не нужны. Я, хоть и без пяти минут в отставке, но все же офицер, образование есть. Дальше мне, как военному калеке, положены льготные экзамены в университет. Плюс – бесплатное обучение. Какое-никакое пособие дадут, место в инвалидном доме полагается. Для начала хватит. С одной ногой мне от учебы отвлекаться меньше соблазнов будет. Когда-нибудь эта война закончится. Весь север страны сожжен. Нужно будет его восстанавливать. А кто за все платить будет? Правильно, государство. Вот к этому времени я и вынырну. Только бы попасть в эту среду, а там уж я разберусь. – Анри говорит тихим, но настолько яростным голосом, что я сразу же поверил ему. Похоже, он действительно намерен разобраться там серьезно.
- Ты тоже воровать на сметах хочешь? И именно для этого собираешься пойти в университет?
- А что в этом такого? Им можно, а мне кукиш? Нет, с меня хватит! - Его голос просто дрожит от злобы. Немного успокоившись, он продолжает, тихим но четким голосом. - Ты сам посмотри, сколько этой пышущей здоровьем сволочи по тылам ошивается! Спроси их: почему не на фронте? А они тебе ответят – мы принесем Франции больше пользы здесь! Мало этого! Ты бы слышал как каждый из этих скотов вещает что он был на фронте!
- Я не об этом тебя спросил.
- А я тебе еще и не все ответил! - Его голос уже срывается на крик. - Ты не представляешь, ты просто не представляешь дурень, как эти псы сказочно обогатились на военных поставках! А я в отличие от них, за эту страну кровь проливал, с одной клешней вместо двух остался! И теперь тоже по-человечески теперь жить хочу! Или права такого не имею? Что, разве я не дело говорю?
- А если мы проиграем войну? Тогда как? К бошам на службу пойдешь? – спрашиваю я, понизив голос.
- Нет, мы не проиграем. Франция, Англия, Россия, нас просто больше и все вместе мы сильнее Германии. Признаю, генералы бошей толковей наших, раз сумели такое нам устроить. Согласен, крови хлебнем мы все еще по полной. Но сейчас война идет не на победу, понимаешь! В этой схватке дерутся насмерть, на износ, до полного истощения. И здесь боши надорвутся первыми, помяни мое слово.
- Хорошо все у тебя получается. Красиво. И боши надорвутся, и ты денег сумеешь сколотить. Но вот только один вопрос: а пока боши не надорвались, кто их здесь сдерживать будет? Мы? И кстати. А чего ты в строители тогда надумал податься? Шел бы в интенданты, или в армейские поставщики. И учится не надо, и воруют они так, что у них каждый сам поучится сможет.
- Да ладно тебе святого-то из себя разыгрывать! Как был ты идеалистом, так им и остался! Я тоже раньше был таким, да вот спасибо войне, научила! - Он злится и замолкает.
Но ответа на вопрос я так и не услышал. Какое-то время мы оба молчим. В воздухе висит тягучая, неприятная пауза. Вижу, Клебер жалеет о сказанных мне словах. Да и мне не приятно за свою бестактность. Пытаемся плавно перевести общение на отвлеченные темы. Анри расспрашивает меня о положении на фронте, о прочих окопных новостях. Но разговор уже почему-то не клеится. И мы оба понимаем почему. Спустя некоторое время начинаю собираться. Мне и впрямь пора. Продолжать беседу нет желания. Да и просто не хочется больше здесь оставаться. Я оставляю под его койкой рюкзак с провизией, сигаретами и вином.
- Ладно, Анри, мне уже надо возвращаться. Держи, тут не Бог весть, какое богатство, но пока ты не разбогател на строительных подрядах, оно лишним точно для тебя не будет.
- Спасибо, тебе. От всего сердца желаю, что бы ты уцелел в этом грязном поганище. И еще. Если захочешь, разыщи меня, как все закончится.
Во дворе госпиталя я встречаю группу раненых, возвращающихся с прогулки. С двух сторон их заботливо поддерживают санитары. Тело каждого из ведомых мне навстречу людей, бьет крупная, частая дрожь. Голова, туловище, руки и ноги у всех безудержно и беспрестанно сотрясаются, словно в жуткой, сумасшедшей пляске святого Витта. Будто кто-то неведомый, сидящий внутри их тел, неустанно дергает конечности этих несчастных за веревочки. Взгляд – безумен, пуст, страшен. Непонятно, как при такой дрожи они вообще могут стоять на ногах. Один из сопровождающих группу санитаров, в пол голоса поясняет мне – мол, это тяжело контуженные. Некоторые из них спятили под огнем, но ты не шугайся их, они тихие, буйных нет. Под крупный калибр попали бедолаги, да выжили на свою беду.
Назад возвращался опять на попутной санитарной машине. За несколько сигарет старший на автомобиле медицинский офицер, любезно согласился подвести меня. За всю дорогу я не вымолвил ни одного слова. Просто молча, и сосредоточенно курил, прикуривая одну сигарету от другой. А по возвращении меня ждали новости. Вездесущая солдатская молва принесла слух, будто скоро наш полк перебросят на новые позиции. Куда-то под Аррас. Новость воспринимается всеми совершенно безразлично. Под Аррас, так под Аррас. От перемены названия смысл абсолютно не меняется. Один дьявол, что здесь траншеи, что там траншеи.
К слову: лейтенанта Анри Клебера я больше никогда не видел и так и не узнал, как сложилась его дальнейшая судьба. О нашем с ним разговоре я не стал рассказывать никому. Даже Гийому.
Искусство ведения войны подвластно уму любого
здравомыслящего человека. Но воевать сложно.
Тем временем Германия усилено готовилась к наступлению в районе Вердена. Операция получила кодовое название «Герихт» («Осуществление правосудия», иной вариант перевода «Место казни»).
Овладение Верденом поручалось Пятой германской армии под командованием самого наследника престола Империи - кронпринца Вильгельма Гогенцоллерна. В общей сложности ударная группировка насчитывала девятнадцать полноценных армейских дивизий развернутых в два эшелона. К этому следует добавить еще девять дивизий оперативного резерва. Таким образом, для проведения первоначального наступления на Верден предполагалось задействовать всего двадцать восемь дивизий, что совсем не много по меркам Первой мировой войны (если не сказать чуть меньше, чем ничего). Однако, следует принимать во внимание и общее соотношение сил: по состоянию на январь 1916 года Германия имела на всем Западном фронте сто пять полноценных дивизий, которым противостояли сто тридцать девять дивизий развернутых союзниками (без учета дивизий стратегического резерва).
Основной удар по замыслу Фалькенгайна, планировалось нанести лишь на правом берегу реки Маас по периметру от пункта Консенвуа до пункта Орн, общей протяженностью в двадцать километров. Кронпринц Вильгельм со своим начальником штабом генералом Шмидтом фон Кнобельсдорфом, настойчиво предлагали прорвать французскую оборону сразу в двух направлениях одновременно – на правом и левом берегах реки Маас. Доводы наследника германского престола не были лишены смысла и казались весьма разумными: в случае овладения господствующих над местностью высот на левобережье Мааса, Верденский укрепленный район был бы полностью отрезан от путей сообщения с тылом, с последующим неминуемым падением самого Вердена. Кроме того, фланкирующий огонь французской артиллерии расположенной на левобережье Мааса, будет представлять серьезную опасность для наступающей германской ударной группировки. Атака по левому берегу Мааса могла полностью нейтрализовать эту опасность. Однако после долгих размышлений генерал Эрих фон Фалькенгайн отклонил идею одновременного двойного удара, посчитав его ненужным распылением и без того немногочисленных сил. Лучше бить крепко сжатым кулаком в одно место, чем растопыренной пятерней по всему телу, - таким было его решение.
Вместо этого он предпочел провести массированное наступление на чрезвычайно узком участке, полагая, что концентрация всех огневых и человеческих средств в одном месте, гарантировано позволит прорвать и уничтожить любую оборону противника. В итоге, конечный замысел генерала Эриха фон Фалькенгайна выглядел следующим образом.
Первый удар наносился по французским позициям на правом берегу реки Маас войсками первого эшелона, сведенными в три полноценных корпуса — Седьмой, Восемнадцатый и Третий.
Седьмой армейский корпус (командующий генерал Г. фон Франсуа, состав: Тринадцатая и Четырнадцатая дивизии, а также артиллерийская группа «А» в сто пятьдесят шесть легких и двести тридцать восемь тяжелых орудий и гаубиц) развернут на восьми километровом участке фронта, от реки Маас до пункта Флябас.
Восемнадцатый резервный корпус (командующий генерал К. фон Штоймен, состав: (Двадцать первая и Двадцать пятая дивизии, при поддержке артиллерийской группы «В» в сто двадцать четыре легких и девяносто тяжелых орудия, а также пятьдесят две гаубицы большой мощности) дислоцирован на двух километровом участке от пункта Флябаса до местечка Виль-деван-Шомона.
Третий армейский корпус (командующий генерал Э. фон Лохов, состав: Пятая и Шестая дивизии, с участием артиллерийской группы «С» в сто двадцать четыре легких и сто восемнадцать тяжелых орудий, и сорок четыре гаубицы) занял позиции на пяти километровом участке между пунктами Виль-деван-Шомона и Гремили.
Кроме того, дивизия каждого из ударных корпусов была усилена специальным пионерным полком в изобилии снабженным ручными гранатами и подрывными средствами. Следует добавить, что каждая из артиллерийских групп насчитывала в своем составе по два-три отряда дирижабля и по одному отряду аэропланов для наведения и корректировки огня.
Первоначальная задача состояла в захвате первых двух рубежей французской обороны и наступления в направлении мощных и хорошо укрепленных фортов - Дуомон и Во. Но помимо основного удара, Германия планировала нанести на правобережье Мааса и вспомогательный. Для этого был выделен Пятнадцатый армейский корпус, имевший в своем составе две дивизии, шестьдесят тяжелых и сто тридцать шесть полевых орудий (командующий генерал Б. фон Мудра). Кроме того в резерве Фалькенгайна имелся Пятый резервного корпус под командованием генерала Э. фон Гюнделя, не задействованный в начале операции.
На левом березу реки Маас разворачивался Шестой резервный корпус (командующий генерал Г. фон Марвиц), в составе двух дивизий, сто одного тяжелого и восьмидесяти полевых артиллерийский орудий. На корпус возлагалась задача сковывать возможные контрудары противника на данном направлении.
На завершающем этапе операции, удар по Вердену предполагалось нанести силами специальной сформированной армейской группы под командованием генерала Г. фон Штранца, усиленной Девятым резервным корпусом.
Огненная мощь ударной немецкой группировки внушала уважение. Для организации мощной артиллерийской подготовки германский Генеральный штаб сконцентрировал более тысячи двухсот артиллерийских орудий и двухсот минометов (это шестьдесят два орудия и пятнадцать минометов на километр). А на участке дислокации Восемнадцатого корпуса плотность артиллерии доходила аж до ста сорока тяжелых орудий на один километр, только вообразите себе эту цифру! Не случайно в одном из приказов по Пятой германской армии говорилось, что «... решение овладеть крепостью Верден ускоренным способом основывается на испытанном могуществе тяжелой и большой мощности артиллерии».
Помимо сухопутных войск в наступлении планировалось задействовать сто шестьдесят восемь боевых и корректировочных аэропланов и четырнадцать аэростатов. В целом, штабисты Эриха фон Фалькенгайна превосходно справились с подготовкой операции - на направлении главного удара немцам удалось создать превосходство над противником в четыре раза по числу дивизий, а в артиллерии более чем в пять с половиной раз!
Особые надежды германский генералитет возлагал на применение новых, семидесяти пяти миллиметровых снарядов, начиненных ядовитым газом – фосгеном (соединение хлора с окисью углерода). Этот газ уже применялся в ходе газобаллонных атак, сильно зависящих от погодных условий и в первую очередь, от направления ветра. Теперь было найдено новое средство доставки отравляющего облака к цели. По мнению немецких военных химиков, применение трех – четырех сотен начиненных фосгеном снарядов, выпущенных за временной промежуток в четыре – пять минут (максимальное время необходимое для надевания защитной маски, лежащей в ранце или походной сумке), гарантировано должно уничтожить все живое в радиусе ста – ста пятидесяти метров.
Шла концентрация войск на направлении главного удара, стягивалась артиллерия, подвозились боеприпасы. Войска снимались с разных участков фронта и перебрасывались к Верденскому выступу. Немцы хорошо изучили причины страшных потерь, понесенных союзниками в прошлогодних атаках: готовясь к наступлению, англо-французские части подготавливали соответствующие плацдармы в непосредственной близости от передовой. Это почти всегда своевременно засекалось вражеской разведкой, что и естественно: противник не может быть слепым, глухим и дурным одновременно. Теперь по решению Фалькенгайна районы сосредоточения определялись в пятнадцать-двадцать километров от линии фронта. Подготавливались траншеи, ходы сообщений, укрытия, строились огневые позиции, создавались подъездные пути. Для бесперебойной доставки снарядов специально были проложены узкоколейные железнодорожные ветки из расчета одна дорога на дивизию. В общей сложности только для проведения дорожных работ под Верденом германское командование задействовало более двадцати тысяч человек!. В итоге к началу наступления немцы подвезли на передовую около двухсот двадцати полных железнодорожных эшелонов артиллерийских снарядов. А развитая дорожная сеть позволяла перебрасывать в район наступления до тридцати трех — тридцати четырех железнодорожных составов с боеприпасами ежесуточно!
При разработке операции генерал Эрих фон Фалькенгайн старался учесть опыт жутких позиционных сражений 1915 года. Огненный смерч артиллерийского огня гарантировано мог уничтожить первую линию обороны, но только первую. Для подготовки переноса пушечного удара на следующие рубежи необходимо время: нужно сменить огневые позиции, сделать уточнение координат новых целей, своевременно доставить огромное количество боеприпасов, перегруппировать войска, да многое что нужно сделать! Итоги прошлогодних боев неумолимо свидетельствовали: если защитники правильно используют временную паузу, следующая атака захлебнется в крови. На поле боя неумолимо воцарился Его Величество господин пулемет. Хорошо подготовленные и защищенные пулеметные расчеты перебьют любое количество наступающих. Но овладение первой линией траншей дает ключ к ходам сообщения, а следовательно и возможность попасть на второй рубеж обороны. Такая задача возлагалась на специально подготовленные отряды, некий прообраз современных сил особого назначения – штурмовые группы.
В войсках формировались отдельные роты и взводы специально подготовленных солдат - штурмовиков. Все до одного – крепкие, молодые парни, и при том сплошь патриоты и исключительно добровольцы. Бывалые ветераны, уже не раз побывавшие под огнем. Главные козыри штурмового подразделения – великолепная подготовка и исключительная мобильность, помноженные на огневую мощь и скрытность группы. Задача проста: до подхода основных сил пехоты очистить от врага разрушенную огнем линию. И немедля вперед, по ходам сообщения к окопам второго рубежа. Они своеобразное острие пехотной атаки. Проделывают проходы во вражеских заграждениях, перерезают коммуникации, парализуют работу штабов противника, сеют повсюду панику и хаос. Штурмовики вооружены не длинными винтовками со штыком, мало пригодными в тесных и узких траншеях. Их оружие - укороченные карабины, ручные гранаты, пистолеты и ножи. Но в первую очередь гранаты. Именно ручная граната стала подлинным символом германского штурмовика эпохи Первой мировой войны. Она незаменимое оружие в окопных схватках: ударная волна и осколки поражают множество вражеских солдат, особенно в в тесном и узком пространстве траншеи. Метким попаданием гранаты можно запросто вывести из строя пулемет или развалить хорошо укрепленный блиндаж.
О подготовке этих специальных подразделений следует сказать особо. Штурмовики были обучены не только как профессиональные пехотинцы, но также как военные инженеры и саперы. Целыми днями их учили метко стрелять, заставляли ползать по пластунски без малейшего шума, бегать по пересеченной местности с полной выкладкой, часами лежать под пулеметным огнем, короткими рывками преодолевать опасные пространства, со снайперской точностью швырять гранаты, грамотно ориентироваться на незнакомой местности. Они умели обращаться пулеметом и огнеметом, знали саперное дело, были отличными минерами, великолепно разбирались во всех тонкостях вооружения противника. Каждого солдата штурмового подразделения долго и вдумчиво обучали искусству моментально найти укрытие от осколков брошенного им самим разрывного снаряда. На подготовку не жалели ни сил, не средств. Случаи, когда в тылу строились полномасштабные макеты вражеских укреплений для более четкой отработки действий штурмовиков, были не редкостью. Словом, весь процесс обучения строился по суворовскому принципу: чем больше пота в учении, тем меньше крови в сражении.
Продолжение следует...