В соавторстве с Татьяной Минасян и Александром Голиковым
- Что, на работу собрался, импотент вшивый?
Иван Иванович обернулся и посмотрел на толстую, обрюзгшую морду, похожую на рыло жирной свиньи, за которой никогда не ухаживали хозяева. На бочкообразное, студенистое тело. Открылся огромный рот, из которого жутко воняло. Женщине было сложно подняться с кровати, чтобы почистить зубы, так что по утрам Ивану Ивановичу приходилось самому выскребать остатки пищи с гнилых обрубков. А потом умывать супругу, вытирать и сбрызгивать парфюмом. Этот запах подходил благоверной Ивана Ивановича так же, как вшивой дворняге – кабриолет.
Существо, только отдаленно напоминавшее человека, передвигалось по коридору, опираясь на стены. Сахарный диабет, гипертония, недержание и другие болячки, которых внутри огромного тела скопился целый взвод, пожирали его изнутри.
- Стоять, урод! – снова захрюкало, зарычало и засопело. – Куда собрался? А кто будет меня умывать?
Мертвая надежда не встретиться утром с женой разлагалась в мозгу, загрязняя его трупными выделениями. Однако в безразличных, словно стеклянных, глазах Ивана Ивановича не было ни мысли, ни чувства. Уже по-осеннему одетый, он просто стоял посреди комнаты и смотрел на чудовище, с которым когда-то связал свою жизнь, - смотрел безропотно, но и бесстрашно. Создавалось впечатление, что ему все равно.
- Чего стал, как статуя? – Женщина добавила матерную рифму и сплюнула на пол. – Ну, че уставился на меня своим стоячим болотом?! – Женщина подошла-подползла ближе и ткнула пальцем мужу в глаз.
Тот отшатнулся, но взгляда не отвел. Супруга продолжала хрипеть. Шумно сглотнула мокроту. Как же эти проклятые, похожие на черные льдинки лупешки выводили ее из себя!..
- Почему ты вчера не помыл посуду?! – заорала она.
Иван Иванович не двигался и по-прежнему не произносил ни слова.
- Мне из тебя каленым железом надо слова тянуть, олух? Так будь уверен, я его применю! Где ты шатался до поздней ночи?
Молчание.
Злоба уже стала гневом, а теперь переходила в безотчетную ярость. Лицо женщины покраснело, изо рта брызгала слюна, отвратительный запах нечищеных зубов становился невыносимым.
- Я тебя спрашиваю! Где ты был?! Снова у этой сучки Ленки? Отвечай!
Она начала трястись всем телом.
Наконец, раздался голос Ивана Ивановича – как пересыпающийся из ладони на землю песок. Как шуршащий на ветру целлофановый пакет. Такой же невыразительный, блеклый, бесцветный:
- Марго, мне пора.
Он прошел мимо жены, боком, стараясь не задеть ее. Супруга посмотрела вслед удаляющейся фигуре.
- И это все, что ты можешь сказать? Моллюск поганый! Ты всю жизнь был бесхребетным и им же останешься!
- Пока, Марго.
- И трахаешься ты, как педик! – бросила она ему вслед, так громко, чтобы услышали соседи.
Ни слова в ответ.
Женщина с ненавистью оглушительно хлопнула дверью.
Иван Иванович вышел в промозглую осень. И едва ли не впервые за сегодняшний день в голове его родилась мысль.
«Ты сдохнешь, сволочь», - подумал он и вялой походкой направился к автобусной остановке.
Дед, как обычно, не любезничал – содрал одеяло с худенького тела и был таков, процедив напоследок:
- Вставай, парень! Тебя ждут великие дела – завтрак и школа.
Петруша не обиделся. Дед просто вчера выпил. Если б не похмелье, пришел бы и обнял, колясь щетиной, и прошептал: «Внучок, ну хватит дрыхнуть-то. Так и жизнь проспишь...» И непременно бы поцеловал в нос, чего Петруша терпеть не мог, но от чего сладко замирало сердце - тебя любят! Только такое с тех пор, как мама с папой разбились на том самолете, бывало все реже и реже…
Бабушка чем-то гремела на кухне, и слышался ее рассерженный голос. В ответ раздавалось ленивое, равнодушное отбрехивание деда. Сам же виноват, и он это понимал. Оттого и нервничал. И огрызался. Ему бы опохмелиться сейчас, а не слушать всякое. Обычное утро в обычной семье.
Петруша смотрел в потолок. Давно не белили, вон сколько трещин. Вспомнилось, как года три назад они тут делали все вместе ремонт, дед тогда если и выпивал, то по праздникам. Но зато как работали! За две недели полностью обновили и привели в порядок все эти три комнаты, вкалывали как проклятые. И бабушка светилась от счастья. А сам Петруша забросил и свои любимые прогулки по соседним дворам, и книжки про путешественников… Теперь же... Все вкривь и вкось. Возможно, дело в его снах. Он припомнил последний отрывок оттуда, содрогнулся и скатился с кровати, торопливо пихая ноги в тапочки. Только бы этого не видеть! Не помнить!..
Однако память нет-нет, да и подсказывала, давала некую вводную. В ванной, когда он чистил зубы и смотрел мимоходом в зеркало. Только вместо себя мальчик увидел напоследок это существо из последнего сна. И содрогнулся: жвалы создания чуть ли не у лица, мерцающие алым глаза так и лезут в душу, и откуда-то сбоку вылезает крючковатая, страшная лапа с шариком чего-то липкого на конце – и бросок! Безжалостный, наверняка... Рывок! И горло уже захвачено – не вырваться, не уйти... Он силится крикнуть, позвать бабушку с дедом, но что-то мешает, сковывает движение и саму мысль... Что-то мерзкое, полностью тебя захлестывающее...
- Ма-ма!!! – хрипло, задыхаясь.
Крик рождает надежду. Что, возможно, помогут. В зеркале кошмарное создание отпрянуло, разорвало белесую нить и убежало куда-то в пустоту, блеснув напоследок восемью алыми зрачками, такими же безжизненными, как жерло вулкана. Но наполненными не меньшей мощью...
...Дед сорвал дверь ванной чуть ли не с петель – с похмелья сил только прибавляется. Рванул и теперь смотрел на внука остановившимся взглядом. Бабка влетела следом, отпихнув здоровенного старика плечом в сторону и даже не заметив этой невольной преграды.
- Что?!.. Боже, что?!.. Да сделай же что-нибудь, не стой столбом! – крикнула она мужу, который так и стоял с вилкой в руках, не в силах отвести взора от мальчика. Наконец дед на негнущихся ногах пошел к телефону, звонить в «скорую». Так и не поняв – привиделось ли это ему или правда было.
Мальчик более или менее успокоился. А бабка гладила его по волосам, целовала и причитала всякую ерунду, пока Петруша окончательно не опомнился, не отстранил ее и не поднялся. Не обращая ни на что внимания, он прополоскал рот, умылся, аккуратно уложил зубную щетку в общий пенальчик, повернулся к бабке, что с каким-то суеверным ужасом за ним наблюдала, и сказал обыкновенное:
- А что у нас на завтрак?
Но взгляд его при этом был настолько далек от реальности, что старушка поняла лишь одно: внук ее думает о чем угодно, но не о чае и бутербродах...
Полчаса спустя Петруша вышел из подъезда многоквартирного дома, уверив родных, что с ним все нормально, даже более чем, и что у него сегодня две контрольные. Бабка с дедом, скрепя сердце, согласились отпустить ребенка в школу: она со слезами на глазах, он с недоумением.
А «скорая» застряла по утреннему времени где-то в пробках…
Подойдя к остановке, Петруша вдруг замешкался и уставился на стоявшего чуть поодаль мужчину в наглухо застегнутом осеннем пальто. Было в этом человеке что-то такое... Что-то до ужаса знакомое...
Мальчик помотал головой, отгоняя наваждение. Неужели этот страшный сон так и будет его теперь мучить? Это же самый обычный мужчина средних лет, бедно одетый, лысеющий, ничем не примечательный. Кажется, они и раньше встречались – тип в пальто вроде бы живет в соседнем подъезде… Однако стоило Петруше отвести глаза в сторону, и боковым зрением он снова увидел нечто странное: к полузнакомому соседу словно бы тянулись со всех сторон прозрачные, едва видимые на фоне светло-серого неба и более темных серых домов нити…
Петруша еще раз тряхнул головой, поправил сползающие с плеч лямки портфеля и решительно зашагал в сторону школы. Правда, через несколько шагов он сбавил темп и начал оглядываться по сторонам в поисках чего-нибудь интересного. В школу ему не хотелось – насмешливые замечания учителей и глупые дразнилки одноклассников на переменах надоели еще в первом классе. А потому каждый день по дороге в школу он искал хоть какой-нибудь предлог, чтобы туда не идти, - искал, но не находил. Хотя на улице было, на что посмотреть: под облетевшим кустом клевала рассыпанные крошки растрепанная воробьиха, через дорогу, дождавшись зеленого света, быстро перебежала грязная бродячая собака со свалявшейся шерстью, на автобусной остановке чему-то улыбалась сморщенная старушка с большой пузатой сумкой на тележке… Петруша засмотрелся на все это и вспомнил о школе только после того, как на него с хохотом и гиканьем налетели двое его одноклассников.
- Петька, шут гороховый, чего размечтался? – толкая его, сказал один.
- Опоздаешь – тебя опять перед всем классом ругать будут! – с довольным видом пообещал второй, пихая Петрушу с другой стороны.
Оба вновь залились злобным смехом и побежали дальше. Петруша побрел следом за ними. А стоило и правда поспешить, мальчишки знали, о чем говорили. Первый урок – русский язык. Учительница, которая его ведет, и за менее серьезное «преступление», чем опоздание, может выставить перед всеми у доски и долго, бесконечно долго возмущаться. Надо идти быстрее, но как же этого не хочется!..
Начальник отдела долго расхаживал кругами по кабинету, и на его начищенных ботинках ярко блестели блики от ламп дневного света. Он был занят любимым делом: поглядывал на ссутулившихся перед мониторами сотрудников, выискивая, к кому бы придраться. Особенно пристально он присматривался к Ивану Ивановичу, который под такими взглядами всегда допускал ошибки и нарывался на замечания и выговоры. А иногда, если шеф был в особенно плохом настроении, то и на совершенно не деловые, базарные скандалы.
Иван Иванович ждал крика, съежившись на своем рабочем месте и даже не надеясь, что начальственный гнев обойдет его стороной. Шеф ходил туда-сюда, явно не зная, к чему прицепиться: его любимый «козел отпущения» делал свое дело хорошо, ни на что не отвлекался, и даже компьютер у него в этот раз не тормозил и не зависал…
- И чего ты так медленно работаешь?! – осенило, наконец, начальника. – Спишь на ходу, что ли?! Время тянешь, чтобы потом все, что ты не успел сделать, на остальных скинули?!
Иван Иванович вздрогнул, промахнулся мимо нужной клавиши, торопливо стал исправлять ошибку, и это окончательно распалило шефа.
- Пиши заявление об уходе, дегенерат! Сейчас же!!! И чтоб завтра же духу твоего здесь не было! – рвал и метал он, брызжа слюной. – Хотя нет, ты у меня еще две недели отработаешь, имбецил, и попробуй только за это время хоть что-нибудь не так сделай, я тогда тебя…
Так сильно шеф не разорялся еще никогда. Все, кто сидел за другими компьютерами, притихли, чувствуя, что тоже могут попасть под горячую руку и вылететь с работы. Иван Иванович молча продолжал печатать, изо всех сил стараясь не дергаться, когда начальник издавал особенно громкие вопли. Руки у работника дрожали, и ему с трудом удавалось больше не сбиваться. Но начальник продолжал вопить, теперь уже обвиняя во всех смертных грехах каждого из своих подчиненных.
«Исчезни. Сгинь. Сдохни, - повторял Иван Иванович про себя после каждого выкрика шефа. – Исчезни. Умри». Постепенно эти мысленные слова стали звучать так «громко», что шеф вдруг замолчал и в кабинете наступила тишина.
- Ладно уж, живи, дебил старый. В смысле, работай, - усмехнулся выпустивший пар и успокоившийся начальник и громко фыркнул. – А вы все запомните: будете халтурить, будете тормозить – в момент отсюда вылетите! Ко мне куча народу просит своих детей или любовниц пристроить, я без работников не останусь! Поняли, придурочные?
Он обвел глазами перепуганных и мечтающих провалиться сквозь землю подчиненных и вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.
- Сдохни! – не слышно, одними губами прошептал ему вслед Иван Иванович.
На огромной, покрытой короткой жесткой шерстью голове раскрылись красные глаза. Горящие, как умирающие звезды. Зияющие, как восемь кровоточащих ран. Разинулась полная длинных острых клыков пасть. Повеяло смрадом. Конечности, острые на концах, как пики, передвигались одна за другой, отбивая по несуществующему полу неслышную дробь. Мир, скрытый туманом, завесой, что родом не из земной реальности, содрогнулся под этой поступью. Голова поднялась, обозревая происходящее вокруг. Но здесь было все так же тихо. Неподвижно. Мертво.
Двигаясь ловко и проворно, тяжелое тело приближалось к цели. О, этот дурманящий запах! О, это предвкушение долгожданной трапезы!..
Из глотки донеслось рычание: басы ударили о воздух, заставив его содрогнуться. Но цель ничего не услышала – она была в другом мире.
Время пришло! Вперед, вперед!.. Потому что концентрация достигнута, потому что лимит злобы набран, потому что если не сейчас, то когда?.. Пора, пора!..
Существо чувствовало в себе силы, и его цель, сама того не подозревая, подзывала собственную кончину. Заклинала ее, как в древние, почти забытые времена на этой и других планетах вызывали духов смерти и разложения одетые в черное фигуры.
Цель уже маячила в пределах зрения, а оно у пробудившегося существа было отличное. Налитые кроваво-красным глаза могли прозревать сквозь реальности и вероятности, сквозь миры и галактики – что ему стоило увидеть барахтающуюся на границе жизни мушку. Тем более что мушка изо всех сил звала, звала, сама того не понимая, даже не подозревая, кого призывает. Но незнание, как известно, не освобождает от ответственности. Да, в конечном счете, она сама была во всем виновата.
Оно на миг зажмурилось, чтобы получше прочувствовать этот момент, пропустить все ощущения через себя, саккумулировать их, сконцентрировать – чтобы затем выбросить вперед вместе с липкой, клейкой массой.
- Что это? Что за срань?! – Маргарита заворочалась в кровати. Попыталась выпутаться, но бесполезно: грузное и непослушное тело только еще сильнее запутывало себя в сети.
А потом она подняла взгляд и увидела его.
Крик ужаса, пронзительный и оглушительный, поднялся до верхних этажей здания, где жила женщина – и резко оборвался, когда на жирном теле сомкнулись жадные челюсти.
Возвращаться домой не хотелось. Петруша медленно брел по улице, вновь и вновь прокручивая в памяти прошедший школьный день. Утром его все-таки отчитали за опоздание, а на первой перемене пришлось бегать за одноклассниками, отобравшими у него портфель и перебрасывавшими его друг другу. А потом уговаривать злорадно хихикающих одноклассниц принести ему портфель, заброшенный обидчиками в женский туалет. Казалось бы, после бесконечного дня в школе, с обязательными издевательствами и поддразниваниями, Петруша должен был бы спешить в родное гнездо. Но там его тоже не ждало ничего хорошего, а лишь очередные вариации на тему скуки и удрученности. Вот почему мальчик шел, не торопясь, опустив голову и пиная попадавшиеся на дороге камешки.
Два пацана, более рослые и сильные, размахивая мешками со сменкой, с криками и веселым улюлюканьем пронеслись мимо. Это были те самые одноклассники, которых Петруша встретил утром. Один отвесил мальчику подзатыльник, второй громко засмеялся. Петруша на мгновение остановился, поднял взгляд, посмотрев им вслед, но затем опять опустил глаза и побрел дальше. Не хотелось ни о чем думать, так же как и грустить или злиться – впрочем, как и всегда.
В школе он ни с кем не сдружился, хотя попытки предпринимал. Только рано или поздно новые «друзья» бросали Петрушу и превращались в насмешников и задир. Поэтому домой школьник всегда шел один, не то чтобы угрюмый, но, конечно, подавленный, и эта подавленность постепенно становилась для него чем-то привычным.
На подходе к дому он заметил машину «скорой помощи». В нее грузили кого-то, лежащего на носилках. Кого-то большого, укрытого одеялом. Мальчику показалось, что он видит свисающие из-под материи толстые белесые нити.
Петруша помотал головой и снова посмотрел на автомобиль. Тело – а так перевозят одних только покойников – уже погрузили в «скорую». Захлопнулись двери. Машина зарычала и тронулась с места.
Возле подъезда стояли старушки, бабушкины приятельницы. Они глядели вслед удалявшемуся автомобилю и обсуждали случившееся.
- А как она кричала, как кричала!..
- Это ее муж кокнул, точно!
- Как же он мог ее кокнуть, если врачи никаких следов не нашли?
- Да его в это время и дома-то не было, только сейчас с работы прибежал!
- А может, он ее отравил! Оставил ей еду или чай, а она без него выпила…
- Да не фантазируй, она сама померла, у нее сколько болячек было!..
Слова залетали в уши против воли, но мальчик старался не концентрироваться на них. Все равно от деда с бабкой ему, хочешь не хочешь, придется выслушать последние новости. Конечно, с ним они говорить на такие темы не будут, однако же станут рассуждать достаточно громко – настолько, что их услышат и Петруша, и весь остальной подъезд. Эта предсказуемость, неизменность и подавляла больше всего.
Дома отчего-то было холодно. Маргариту увезли, но вопросы следователя и косые взгляды окружающих вконец измотали Ивана Ивановича. Отвечал он кое-как и невпопад – выглядеть уверенным в себе не получалось: по существу ничего сказать он не мог, путался и сбивался.
Потом Иван Иванович спокойно приготовил себе ужин – вечные макароны, чай и пара бутербродов – и уселся перед телевизором. Вскоре он задремал под бессмертное творение Моцарта... И ему приснились...
Вечная Нора... Белесые нити... Нити Жизни... Власть и Судьба... Запутать и не встать... И взять... Взять... Этот Мир... Жизнь эту... ВСЕ!..
Он встрепенулся, проснувшись. Отряхнулся от остатков видения, как мокрый воробей. И неожиданно понял, что ему хочется рвать и метать. Ведь сон этот – вещий. Да, конечно! И Иван Иванович мгновенно преобразился...
Ну почему «шут гороховый»? Незаслуженная обида жгла сильнее раскаленного железа. Чем он такое заслужил? Петруша прижался к подушке, сильно-сильно – и через какое-то время задремал…
А приснилось ему, словно он шел куда-то в темноте, в чреве пещеры, и знал, что впереди – Логово. И сидит там Зверь, обмануть которого практически невозможно. Но необходимо. Это противоречие сводило с ума, заставляло не подчиняться законам сна, выйти из них, обрубить концы и предстать перед Светом не кем-то, а – человеком...
Петруша подпрыгнул в кровати как ужаленный, заслонился от света и невольно опустил руку. Ничего и никого. Он был один. Скомканное одеяло валялось на полу. Подушка рядом. И все. Но только ощущение, что он на верной дороге и истина спрятана где-то совсем неподалеку, никуда не ушло. Осталась рядом и... навсегда. А еще остались в памяти эти жвалы. И взгляд. Полный холодной ненависти и жажды непонятно чего. Голодный взгляд дикого зверя. Петруше на секунду даже стало жаль Зверя: столько лет в одиночестве, голодным...
А потом он мгновенно посерьезнел – хватит!
«Говорите, шут гороховый? Я для вас – шут?!»
И он выпрыгнул из постели. Потому что есть интуиция, есть предвидение... А для него было – узнавание...
Дед с бабкой сидели на кухне перед телевизором и о чем-то негромко спорили – из-за застекленной двери доносились их раздраженные голоса. Кажется, решали, что смотреть, футбольный матч или сериал. Петруша не стал отвлекать их от этого важного дела и вернулся в комнату. Выглянул в окно и едва не вскрикнул от неожиданности.
По двору шел тот самый сосед. Иван Иванович, кажется, так его называли соседки. Шел медленно, ссутулившись, и казалось бы, в этом не было ничего необычного, если бы не тянущиеся от него во все стороны нити. Точно такие же, какие примерещились Петруше утром, перед школой, только теперь их было гораздо больше. Полупрозрачные, на вид довольно хлипкие, но мальчик почему-то был уверен, что на самом деле порвать их сложнее, чем самый лучший шелк. А еще – что никто, кроме него, не видит эти нити и даже не догадывается о них…
Иван Иванович уже почти дошел до конца двора и собирался свернуть за угол соседнего дома. Еле заметные нити тянулись за ним, а их верхние концы терялись где-то высоко в облаках…
Петруша бросился в прихожую, крикнул в сторону кухни: «Я погулять!» - и, накинув на одно плечо куртку, выскочил на лестницу. По заплеванным ступенькам, вниз по пропахшим мочой пролётам, он несся чуть ли не кувырком – надо было спешить, странный Иван Иванович мог уйти слишком далеко, свернуть еще куда-нибудь, скрыться из виду!
Мальчик вылетел во двор, пронесся по нему, перепрыгивая через детскую песочницу и скамейки, забежал за дом, перед которым видел соседа из окна, и огляделся. Впереди была знакомая улица, по которой он каждый день ходил в школу, по ней быстрым шагом шли хмурые прохожие, мимо проносились заляпанные грязью машины… Где же сосед? Неужели Петруша опоздал и тот уже уехал на автобусе?
Но нет, в конце улицы маячила темная невысокая фигура, похожая на Ивана Ивановича, и Петруша помчался ее догонять. Вскоре ему снова стали видны таинственные нити, и он, перейдя с бега на медленный шаг, тяжело дыша, стал осторожно красться за соседом.
А сосед, между тем, все ускорял шаг и как-то подозрительно оглядывался по сторонам, словно искал кого-то глазами. При этом на прохожих, попадавшихся ему навстречу, он почти не обращал внимания, и Петруша был уверен, что Иван Иванович высматривает какого-то конкретного человека. Мальчик шел за ним, то и дело вздрагивая не то от холода, не то от страха. Все происходящее казалось ему то просто интересной игрой, то крайне серьезным делом, от которого зависело что-то очень важное.
Неожиданно Иван Иванович свернул в небольшой скверик с чахлыми деревьями и мокрыми облезлыми скамейками. Он подошел к одной из них, оперся рукой на ее спинку и замер. Петруша тоже остановился и, сделав вид, что увидел что-то интересное на земле, опустил голову, но при этом скосил глаза на соседа. Тот чего-то ждал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Петруша, старательно глядя себе под ноги, прошел мимо скверика, развернулся и так же неторопливо зашагал обратно, лихорадочно придумывая, под каким предлогом ему остаться рядом с Иваном Ивановичем, чтобы наблюдать за ним, не вызывая подозрений. Но долго ломать голову над этим мальчику не пришлось. К скверу подошел еще один мужчина, лет сорока, одетый в кожаное пальто и безупречно начищенные блестящие ботинки. Для Петруши этот человек ничем не отличался от всех остальных прохожих, но Иван Иванович словно почуял его присутствие, повернулся к нему и вдруг резко выпрямился, расправляя плечи…
Что произошло потом, Петруша понял много позже, когда все было кончено и сам он был у подъезда собственного дома. Впрочем, запомнить ему удалось лишь обрывки происходящего. То, что сначала нити, тянущиеся от соседа, стали выглядеть более материальными и ярко заблестели под пробившемся сквозь тучу лучом солнца, то, что затем они начали перекрещиваться, образуя ровную сетку, то, что эта сеть вдруг полетела в сторону богато одетого мужчины, и он как будто бы запутался в ней… А еще через секунду вслед за сетью на мужчину бросился и сам Иван Иванович. Бросился, вытянув вперед руки, которые вдруг стали похожими на паучьи лапы. И которых было уже не две, а гораздо больше!
Следующий «кадр», который остался в памяти Петруши, был и вовсе кошмарным – огромный паук обхватил прохожего всеми своими лапами, вонзил в него когти и принялся рвать на части отвратительно чавкающими челюстями. Долго ли это продолжалось, мальчик не знал. Он помнил лишь, как паук спрыгнул с растерзанного тела и побежал вглубь сквера, с каждым мгновением становясь все меньше похожим на паука и все больше – на Петрушиного соседа Ивана Ивановича.
А еще через полминуты кто-то закричал: «Сюда, человеку плохо!», и мимо Петруши пробежала какая-то женщина. Она подскочила к жертве паука… которая теперь выглядела не как окровавленный, разорванный на части труп, а как мужчина, держащийся за сердце. Мёртвый мужчина…
И тогда Петруша помчался прочь. Он не видел, куда бежит, и не думал об этом, ему хотелось лишь одного – оказаться как можно дальше от этого скверика, где только что произошло страшное убийство. Но после нескольких минут бега по дворам и переулкам он вдруг обнаружил, что несется к своему собственному дому. А к соседнему подъезду быстрым шагом подходил довольно улыбающийся Иван Иванович.
