За что ты на самом деле платишь в супермаркете?
Я влетаю в этот неоновый морг на скорости сто двадцать ударов сердца в минуту, и флуоресцентные лампы впиваются в зрачки тысячей ледяных игл. Добро пожаловать в Кафедральный Собор Потребления, в мавзолей здравого смысла, в ебаный лабиринт, построенный безумным богом маркетинга. Стены его возведены из глянцевых упаковок, а воздух пропитан запахом пластика, отчаяния и ванильного освежителя.
Здесь нет еды. Не обманывайся. Это библиотека симулякров, каталог мертвых идей, завёрнутых в целлофан. Ты идешь вдоль бесконечных стеллажей, как по страницам некрономикона, и каждый товар — это глиф, заклинание, нацеленное на твой спинной мозг, мимо сознания, прямо в центр рептильного желания.
Вот она, священная стена пива. Пятьдесят сортов золотистой мочи в стеклянных гробах. Пятьдесят оттенков забвения, отличающихся только дизайном этикетки и бредовой легендой, сочинённой копирайтером под дедлайном. Кто их пьет? Призраки. Лунатики. Одинокий клерк в пятницу вечером покупает одну бутылку «крафтовой» хуйни, чтобы почувствовать себя не таким, как все, и вливает в себя тот же самый спиртовой раствор, что и в соседней банке за полцены. Но иллюзия, о, иллюзия стоит дополнительных пятидесяти рублей! За нее мы платим. За право выбора между одним и тем же дерьмом в разной обертке.
А дальше — бастионы чипсов, крепости сухариков, горы печенья. Сто рядов хрустящей пустоты, набитой глутаматом натрия. Это не пища, это звукоподражание. ХРУСТ. ЩЕЛК. Это единственная реальность, которую они продают. Тебе не нужен вкус, тебе нужно ощущение. Тебе не нужно насыщение, тебе нужен ритуал. Открыть пачку. Засунуть руку. ХРУСТ. Повторить. Идеальный механизм для замыкания нейронной цепи, идеальный наркотик для скучающего разума.
Корпоративные жрецы, эти хуесосы в отглаженных рубашках, называют это «ассортиментом». А я называю это опухолью. Метастазы идентичности, расползшиеся по полкам. Они скупили пространство, вытеснили реальность. Где-то там, за пределами этого флуоресцентного ада, есть фермер, у которого три мешка охуительной картошки. Но ему сюда нельзя. Его картошка слишком настоящая, она портится, она не вписывается в матрицу вечного хранения. Здесь властвуют химические големы, порожденные в чанах и ретортах. Они могут лежать на полке год. Пять лет. Вечность. Они переживут нас всех и останутся молчаливыми памятниками нашему идиотизму.
И вот кассирша, с лицом выцветшей иконы, пробивает этот мусор. Ее движения — автоматный танец, выученный годами. Пик. Пик. Пик. Каждый «пик» — это гвоздь в крышку гроба твоего кошелька. Ты платишь не за еду. Ты платишь за аренду этого гигантского склада. За свет, который слепит тебе глаза. За зарплату мерчендайзера, который расставляет коробки по фэн-шую. За рекламный ролик, в котором счастливая семья жрет этот пластик и смеется. Ты оплачиваешь весь этот ебаный спектакль.
Они говорят: «Это удобно! Все в одном месте!» Удобно для кого? Для них! Они создали систему, в которой единственный выход — через кассу. Они построили лабиринт и убедили нас, что Минотавр в центре — это и есть наша цель. Потребительский рай? Нет. Это чистилище с программой лояльности. Ад с дисконтными картами.
И единственный способ взорвать этот концлагерь изнутри — это перестать. Просто. Перестать. Ходить. По. Этим. Ебаным. Рядам. Пускай эти башни из консервов покроются пылью. Пускай армии йогуртов с двенадцатимесячным сроком годности скиснут в своем пластиковом одиночестве. Пускай их бог изобилия сдохнет от голода в своем собственном храме.
Нам не нужны эти ангары, полные пластиковой еды. Дайте нам маленькую лавку, где пахнет хлебом, а не освежителем воздуха «альпийская свежесть». Где на прилавке — мясо, которое вчера еще бегало, а не лежало полгода в анабиозе. Где овощи пахнут землей, а не типографской краской. А всю эту химию, весь этот вечный, нетленный мусор — в вендинговые автоматы на окраинах промзон. Для тех, кто окончательно решил превратить свой организм в филиал химзавода.
Этот супермаркет — величайший обман. Мнимая забота, фальшивое удобство, добровольное рабство, к которому мы привыкли, как заключенный привыкает к своей камере. Но это не свобода выбора. Это паралич выбора в камере пыток, отделанной глянцевым пластиком.
