Удивительный город
Посетил этот чудесный город.
Много слышал о нем, но такой красоты и масштаба не ожидал.
С размахом можно провести выходной.
Нечто среднее между Москвой и Калининградом
Это Йошкар-Ола
Посетил этот чудесный город.
Много слышал о нем, но такой красоты и масштаба не ожидал.
С размахом можно провести выходной.
Нечто среднее между Москвой и Калининградом
Это Йошкар-Ола
Привет от горелого Пирожочка. Сдали кучу анализов. Пока причину его облысения не нашли. Но стало лучше после обработки Фипристом и он перестал чесаться. Врачи говорят, что скорее всего, стресс. Сейчас включили Фелифей. Надеюсь, что поможет. Кот просто прелестный. Очень ласковый любитель поесть
686 бездомных хвоста нашли свой дом
https://t.me/s/irescue - мой телеграм канал с уютным чатом и большим количеством котиков и общения на разные темы (телега animalrescueed)
Донаты на Пикабу (для мобильной версии) https://pay.cloudtips.ru/p/0649c6db
Альбом с теми, кто ищет дом (СПБ и ЛО) https://vk.com/album-203932626_280491845)
Мариша повязала платок, вышла из избы, подошла к забору, посмотрела в сторону горизонта.
Солнца не было и никогда не будет здесь. Она подсознательно уже понимала это. Но привычка смотреть утром в сторону, где, по ее мнению, должен быть восток, надежда увидеть рассвет осталась как рефлекс, бледный проблеск прошлой жизни. И как слова из песен, которые они пели на работе.
Вернулась в дом, взяла ведро и пошла к речке. Зачерпнула пыль, вернулась домой, по дороге срывая свежие угли с засохших веток. Разогрела пыль на плите, бросила угли в чайник, заварила чай.
После угольного чая стало чуть лучше, спокойнее, хотя тревога, привычное состояние обитателей колхоза, осталось. Как хорошо, что у нее есть эта пара утренних часов! У многих колхозниц нет и такого.
Корова тихо постучалась трухлявым рогом в дверь сеней, Мариша вдруг вспомнила, что корова не доена. Открыла дверь в пристрой, сунула бадью под рваное вымя. Свежая скорбь, сочащаяся через черные ребра, наполнила бадью до краев. Это хорошо — блины, если удастся дожить до вечера, будут жирными, сочными.
Едва смешала с прахом и поставила опару, как пришла пора идти на работу, и Мариша собрала котомку сухарей, налила пыль в крохотную фляжку и зашагала к колхозному полю.
Вчера они закапывали картофель, а сегодня пришла пора его откопать, чтобы собрать в огромные мешки и отнести к огромным печам. Завтра его испекут, десятую часть съедят и отнесут через неделю угли обратно, чтобы закопать в землю. Каждый раз съедобного оставалось все меньше, все меньше углей напитывались пылью, и если две тысячи смен назад нужно было оставлять две трети, то сейчас — девять десятых.
Через полчаса бабы на поле затянули песню:
— Черный ворон, что ж ты въешься…
Под песню стало работаться чуть веселее, они откапывали вчерашние клубни, кидали в мешки, иногда смотрели друг на друга, пытаясь отыскать искру света в глазах.
— Между Землей и небом — война…
На перерыве они сели в овраге, стали жевать сухари, запивая пылью.
— Что там? — вдруг спросила Мариша. — Там, за речкой, за черным лесом, за горизонтом?
— Другой Колхоз, — сказала Светлана.
— Ты была там?
— Нет, там никто не был, — раздраженно ответила Ленка, влезая в разговор.
В ее смуглых, как уголь, волосах застряли пылинки.
— Даже Председатель?
— А тебе какое дело, куда он ходит? Да и почем мне знать!
Бабы в овраге засмеялись — хриплым, прокуренным смехом.
— Как не знать, когда к тебе, Галка, каждую ночь Председатель ходит!
Галка вмиг покраснела, да что покраснела — побагровела.
— Уж да, Председатель Ленку ой как любит! Каждую ночь привечает!
В руке Галки сверкнула бледным отражением неба совковая лопата.
— Я тебя, сучку, сейчас разрублю! Завидно тебе, что ли? Ты хоть знаешь... знаешь...
Слова застыли у нее на губах, словно кто-то рукой зажал ей рот.
Лопата упала в землю, Галку стало корчить в судорогах, а все бабы вернулись к привычным делам.
Мешки полнились черными червивыми клубнями, затем, наконец, подгонали клячу, потерявшую челюсть еще в прошлом месяце, закинули в телегу мешки. Отвезли мешки к печам и ушли обратно, в поле.
Через двадцать часов небо погасло, и на небе зажглась Звезда. Это была единственная звезда на небосводе, но глаза Мариши быстро адаптировались к почти полному мраку, выделив далекие огни у колхозных бараков и изб.
— По домам! — крикнули бабы.
Рабочий день Мариши закончился, но кому-то предстояло еще топить печи и жечь на них картофель, чтобы колхозу было чего есть.
Мариша пошла на огни, и постепенно красные точки превратились в зияющие рты печей и тусклую редкую гирлянду ламп вдоль единственной улицы. По улице тихо, бесшумно прошел пес — облезлый, с бельмами на глазах. Его лапы, казалось, почти не касаются земли.
На душе слегка полегчало, когда Мариша прошла мимо бараков, вспомнив, каково это — спать в одном помещении с кучей баб, больных, кривоногих и слепых, и как хорошо, что ее за примерное поведение перевели в избу.
Она пришла домой, не переодеваясь, пошла к речке и зачерпнула два ведра пыли, поставила греться на плиту, чтобы помыться. Сняла платок с головы. Потом взяла пару ведер праха в куче во дворе и покормила корову.
Пока пыль грелась, натерла солидолом сковороду и стала печь блины из скорби — серые, дырявые, вонючие. Поставила чай из углей, поела блины с позавчерашней картошкой.
Пыль в ведрах становилась все теплее, и легкий приятный холодок пробежал по спине, когда Мариша представила, как будет мыться, а потом чистая, вымытая, ляжет в кровать и будет спать. Помыться и поспать — вот главные радости колхозницы.
Пыль пересыпала в бадью, зашла в крохотный закуток за шторкой с решетчатым полом. Посмотрела в окно и решилась на небольшую шалость. Она не стала раздеваться за шторкой, а скинула старую телегрейку, развязала рубаху, медленно сняла штаны и бросила на пол прямо здесь, в комнате. Мельком взглянула на себя в обломке зеркала — испачканную в полевой грязи, со спутанными волосами, со слегка обвисшей, но все еще красивой, острой грудью. В очередной раз поискала и обнаружила пару едва заметных шрамов на запястьях. Повернулась, коснулась сосков, провела рукой по бедрам, словно сожалея о чем-то.
Наконец зашла за шторку и встала в бадью, взяла ковшик и стала лить на себя пыль, царапая кожу старой вехоткой, оставшейся еще от прошлой хозяйки. Это было немного больно, но вместе с тем приятно, потому что мелкие частицы пыли, забивавшиеся в волосы, набивавшиеся в уши, уносили грязь и комья земли.
Внезапно она услышала тихий стук двери и движение за шторкой, вскрикнула от неожиданности.
Тусклый свет уличных ламп, пробивавшийся в окно, рисовал на стенке угловатый, кривой силуэт Председателя, вошедшего в избу.
— Ой, — сказала Мариша и высунула лицо из-за шторки.
Председатель был безмолвен. Он просто глядел на нее из-под густых черных бровей, почти сливающихся с шапкой.
Мариша все поняла. Медленно отпустила рукой шторку, обнажаясь перед Председателем. Отряхнула вехотью остатки пыли. Он медленно кивнул, потянулся рукой в сени, взял метлу Мариши, присел на скамейку. Вытащил сначала один прутик, потом второй, затем третий.
— Пока что хватит. Ложись на стол.
Мариша молча подошла, наклонилась, отодвинула тарелки и чашки, легла животом на стол.
Перед первым взмахом розог Председатель спросил ее:
— Ты поняла, почему я к тебе пришел?
— Поняла! — выдохнула Мариша.
Она действительно все поняла. Нельзя было смотреть за реку и спрашивать у баб про другие Колхозы.
Ведь в этом мире нет больше никаких других Колхозов. Да и самого Колхоза нет. И их самих нет, уже давно. А чтобы запомнить это, придется снова испытать боль. Стиснув зубы, не проронив ни слова.
*
— А откуда на нашем складе появляется одежда и лопаты? — спросила Мариша. — И кухонная утварь.
— Тише, тише, — сказала Анютка, пододвинувшись вплотную. — Услышат же!
— Ну их же кто-то привозит? Правильно?
— Откуда привозит? — испугалась Анютка. — Неоткуда. Да и некому привезти.
— Почему некому?
Анютка — молодая, маленькая — пожала худыми плечами. Посыпала картошку солью, смешанной с пылью, откусила.
— Потому что все люди остались здесь. А других людей нет, вымерли.
— Анютка правильно говорит, — сказала Галка. — Только не вымерли, на Земле остались. А мы тут оставшиеся эти... колонисты. Или как их правильно?
— Колонизаторы? То есть, хочешь сказать, это другая планета? Марс?
— Ну не Земля же! На Земле все по-другому было.
Все замолчали, пытаясь вспомнить, каково им было на Земле. Пыталась вспомнить и Мариша — но ничего не приходило в голову, кроме койки в бараке, в том первом бараке, из которого ее перевели в избу. Получается, она родилась здесь? Или ей стерли память?
— Нет, ну получается же, что лопаты делают в других колхозах? И Светлана говорила про другие колхозы. А Председатель, получается, привозит их на склад.
— Тише, тише, — зашептались за спиной.
— Какая Светлана? — сказала Галка. — Нет никакой Светланы. И не было.
Мариша подумала и кивнула. Действительно, не было никакой Светланы, ей показалось.
Смена прошла быстрее, чем казалось до этого. Когда стемнело, Мариша поплелась обратно домой, запинаясь о кости, проклевывающиеся из-под земли.
Председатель уже сидел в ее избе, попивая скорбь из кружки.
— Ты вела себя хорошо, — сказал он спокойным, тихим голосом. — Ты хоть понимаешь, что могла оказаться в местах похуже нашего колхоза? Мы снизили тебе выработку, дали два утренних часа на отдых. Дали тебе дом у речки — мойся, сколько хочешь. Дали корову — не ахти какую, но процентов сорок пять коровы сохранилось...
— Кто «мы»?! — чувствуя, как сердце готово выпорхнуть из груди, спросила Мариша. — Кто дал мне это все?
— Мы! Трудовой народ! — Председатель встал во весь рост, он стал казаться выше, массивней, а в прическе стали проглядывать характерные выступы черепа. — Я — председатель трудового исправительного колхоза номер один. Вы — его труженицы. Вы должны трудиться. Я — председательствовать. Что непонятного в этой схеме?
Он поставил пустую кружку на стол.
— В общем, ты задаешь много вопросов. За это я выпил твою корову. Выпил до дна. В ней нет больше скорби...
Мариша метнулась в сени, оттуда — в пристрой.
От буренки осталась кучка праха и костей, валяющихся на полу.
— Подмети. — Председатель похлопал по плечу и подал Марише метлу. — Потом раздевайся и ложись на стол.
Он порол ее пятнадцать часов, всю долгую местную ночь, почти до рассвета. Когда мучитель ушел, а боль утихла, Мариша лежала еще несколько минут неподвижно, затем разогнулась, размяла затекшие ноги и думала лечь спать, но спать не хотелось.
Все сны Мариши были одинаковы — ей снилось, как в печах, в которых они готовят картофель, стоят огромные кастрюли. В кастрюлях, полных кипящей и жидкой пыли, сидят они, бабы, голые и раскрасневшиеся, а сверху ходит председатель, подает вехотку, чтобы лучше париться, иногда достает грабли и легонько бьет их, чешет спины или отодвигает друг от друга. Эти сны были страшны и прекрасны одновременно, и не могли наскучить, потому что каждый раз была какая-то новая деталь. То вместо граблей у Председателя будет лопата, то вместе с Председателем ходит Галка. То кого-то, например, Анюту, подцепляют граблями, достают наружу и кидают на раскаленную решетку, лежащую поверх кастрюли, а сама Мариша и другие бабы тянут к ней руки и начинают щекотать. То ее саму достанут из чана вместе с граблями, и она превращается в корову, ее доят, и она дает белую, густейшую скорбь.
Но в этот раз она не захотела спать. Она выбежала, как была, нагая, с синяками на спине и ягодицах, из дома, на ощупь, пытаясь не запнуться, дошла до реки и тронула пальцем ноги поверхность пыли.
Пыль была холодной, просто ледяной.
Мариша рискнула, сделала первый неуверенный шаг, погружаясь в водовороты пыли, окутавшие ее ногу. Затем второй, третий. Она дрожала от холода и была уже по пояс в реке, когда вдруг мощный поток оторвал ее ото дна и потащил дальше по руслу. Мариша поняла, что не умеет плавать, да и вряд ли слово «плавать» уместно для реки из пыли. Пыль забивалась в лицо, в рот, Мариша кашляла и плевалась, ее голова то погружалась в пыль целиком, то выныривала из нее. Это продолжалось долго, несколько часов, а может, и дней, как вдруг она ударилась лицом обо что-то твердое, погруженное в пыль, машинально зацепилась, ухватилась руками, дернула на себя. Ей подали руку — костлявую, худую, больно ударили плечом о борт лодки, затащили наверх, бросили на дощатое дно.
На нее смотрело худое лицо старика с пустыми глазницами, он отложил весло и сказал:
— Тебе пока еще рано переплывать реку. Сейчас я отвезу тебя обратно, в твой колхоз.
— Что?.. что там, за рекой? — спросила Мариша.
— Ты задаешь много вопросов. Ты словно чувствуешь что-то, чувствуешь, что на некоторые вопросы есть ответ. И это, наверное, хорошо. Я могу ответить на некоторые из них, но, может, лучше мне сделать так, чтобы ты задавала поменьше вопросов?
— Да. Я не хочу... я не хочу больше, чтобы Председатель приходил ко мне и...
— И делал тебе больно? Может, ты хочешь, чтобы он приходил и делал тебе приятно? Ты сама в силах сделать это, стоит лишь попросить.
Мариша подумала и замотала головой.
— Нет. Не хочу.
— Молодец. Одна из вашего колхоза триста сорок лет не может переплыть реку, потому что Председатель ходит к ней каждую ночь. Она не понимает, что Председатель — всего лишь функция, не понимает, что ей нужно сделать, чтобы переплыть реку.
— Есть другие колхозы? Есть что-то там, за рекой?
Старик нахмурился.
— Ты хочешь, чтобы они были? Чтобы они открылись для тебя? Хорошо. Я выполню твое желание. А теперь закрой глаза.
Триста сорок. Триста сорок лет, вдруг осознала Мариша. Это слишком много. И если другие здесь уже столько лет, то сколько здесь она сама?
— А сколько лет... Сколько осталось мне, чтобы?..
— Я сказал — закрой глаза!
Один взмах весла, удар по голове, секунды забвения, и Мариша очнулась.
*
Она лежала на полатях в бараке. Рядом спали другие бабы, кто-то громко храпел.
Мариша встала, доползла до лестницы, спустилась вниз. В центре барака у тусклой лампы на стульчике сидел Председатель и собирал лопаты — соединял черенок с ложем и откладывал рядом.
— О, новенькая! — Он обрадованно улыбнулся и отложил свои дела.
Его лицо показалось Марише слегка знакомым, и она спросила:
— Где я? Здесь все такое странное.
— Ты забыла? Ты же сама сюда пришла. Ты в колхозе номер девяносто шесть тысяч семьсот двадцать четыре. Да, у нас небольшие проблемы с финансами, но скоро мы соберем урожай, и все наладится. Скоро утро. А меня зовут Председатель. Ты пойдешь с нами на поле?
Мариша кивнула.
В поле бабы затянули песню, слова которой показались знакомыми:
— Это твоя вечность, твоя черная весна,
Ее близкое дыханье, ее голос среди сна.
Только дай ей повод — станешь тишиной,
Славною победой или новою войной.1
Мариша пела и пела мрачные песни колхозниц, слова сами приходили на ум, а в глубине души снова зарождалось чувство чего-то незаконченного, невыполненного, забытого. После слов Председателя осталось горькое чувство обмана — вернее, самообмана. Как будто она однажды ошиблась, обманула и продолжает обманывать саму себя. Как будто она уже в сотый, в тысячный раз просыпается на полатях в этом чертовом бараке, проходит путь и пытается сбежать, забыв сделать что-то важное.
Забыв признаться себе в том, что она совершила и за что она здесь, в этом месте.
И в этот миг что-то мокрое и соленое прокатилось по ее щеке и упало на телогрейку. Вторая капля прокатилась следом и упала на землю. Мариша вытерла влажную дорожку и вернулась к работе.
— Сколько ты уже тут? — спросила работающая рядом баба. — Меня Светланой зовут.
Ее лицо показалось смутно знакомым, но Мариша все же ответила:
— Я... я первый день.
— И надолго? Не знаешь?
Она пожала плечами.
— Ну-ка... Дай-ка руки посмотреть, — сказала женщина, бросила лопату и бесцеремонно сграбастала ладонь Мариши, провела по запястью. — У-у... вижу я на тебе печать. Давно ты тут. И надолго. Если не навсегда. Такие, как ты, говорят, часто навсегда.
— Навсегда?.. Как это? А так разве бывает?
— Бывает, бывает. Ну, держись. Может, очистишься, и станет потом полегче. Я вот тоже сначала в бараке жила, потом избушку пустующую на окраине дали, скотину какую-никакую.
Светлана наклонилась к уху Мариши и прошептала:
— Меня скоро как лучшую работницу в соседний колхоз повезут. Говорят, там еду особую выдают, и есть магазин, где можно шмотки разные купить. Представляешь? А в каких-то колхозах, говорят, и мужики встречаются, нормальные мужики, не то, что наш Председатель.
Мариша слушала, бездумно кивая, глядя в одну точку — ту самую, в которую упала вторая капля, и не сразу поняла, как на месте падения капли из-под земли показался и стал тянуться к тусклому небу тонкий зеленый росток.
_____
1стихи И. Шапранского.
2018 г.
Больше рассказов (и романов) автора - тут
Поначалу сомневался, покупать ли такой попсовый на вид бокал.
Вопрос решила эмблема на одноименной бутылке пива. Это же пивоварня Ван Стеенберг!
Пивоварня известна нам своими сортами пива:
Augustijn! Прекрасный аббатский эль!
Gulden Draak. Сложное для восприятия пиво, особенно квадрюпель
Monk’s Cafe. Мой любимый красный эль
Baptist. Очень легкое пшеничное пиво
Bornem. Еще одно прекрасное монастырское пиво
Fourchette. Специальный трипль эль.
Leute. Традиционный бок-бир, с очень интересным фирменным бокалом на подставке.
Bruegel. Янтарный эль.
Так что после сеанса фотографии пойду, пожалуй, на дегустацию. Думаю, Ван Стеенберг меня не разочарует.
Разгребая свои рисовальные завалы, нашла целую кучу древних артефактов (рисовать с тех пор я так и не научилась :\ ). Решила, что не стоит добру пропадать и села дорисовывать. Комикс для меня уже давно не актуален, но все равно кажется забавным, с учетом того, как старшеклассники на практике периодически докапывались из какого я класса или пытались гонять, как "малолетку".
Бюст штурмовика создан при помощи Dall-E и tripo3d.
Астрологи объявили взрывной рост объемов 3D-контента — только за последние месяцы опубликовано 13 статей про генерацию трехмерных объектов из текста и изображений.
SV3D: Stability AI показала новую модель для реконструкции изображения в 3D с высоким разрешением.
LATTE3D от NVIDIA: новый метод преобразования текста в 3D, позволяющий генерировать текстурированные сетки из текста всего за 400 мс.
Isotropic3D: генерация изображения в 3D на основе создания многоракурсных плоских изображений.
MVControl: преобразование текста в 3D с управлением по типу ControlNet (резкость, глубина и т. д.).
Make-Your-3D: преобразование изображения в 3D с возможностью управления генерацией с помощью текстовых подсказок.
MVEdit: поддерживает преобразование текста в 3D, изображения в 3D и 3D в 3D с генерацией текстур.
VFusion3D: преобразование изображения в 3D на базе предварительно обученных моделей видеодиффузии.
GVGEN: преобразование текста в 3D с объемным представлением.
GRM: эффективное преобразование текста в 3D и изображения в 3D за 100 мс.
FDGaussian: преобразование изображения в 3D с предварительной генерацией разных ракурсов в 2D.
Ultraman: преобразование изображения в 3D с упором на человеческие аватары.
Sculpt3D: и снова преобразование текста в 3D.
ComboVerse: преобразование картинок в 3D с комбинированием моделей и созданием сцен.
Не везде доступен код, так что сравнивать сложно, но первые результаты уже есть. Я сравнил восемь image-to-3d нейронок на картинках, сгенерированных в Dall-E. Все модели созданы при настройках по умолчанию.
2. TripoSR
3. CRM
4. GRM
5. mvedit
6. InstantMesh
7. tripo3d
Условно, эти решения делятся на три группы.
Самые слабые - GRM и dreamgaussian не справляются реконструкцией невидимых на картинке деталей и оставляют сквозные отверстия. Они создают деформированные, непригодные для дальнейшей обработки модели.
У второй категории решений: TripoSR, CRM, mvedit, InstantMesh - наблюдаются сложности с созданием симметричных моделей, мелкие артефакты, например, каверны и искаженные текстуры. Под ними - грязные сетки и сглаженные болванки-обмылки.
3d.csm tripo3d - лучше создают текстуры, додумывают детали на невидимых частях объекта. Хотя tripo3d умеет в ретопологию, генерациям все еще недостает выраженного рельефа. Большая часть деталей остается на текстуре.
Пока что технология image-to-3d находится в зачаточном состоянии и напоминает результаты, которые выдавали первые версии stable diffusion. Реконструкции поддаются только сравнительно простые изображения монолитных предметов.
Да, сравнивать 3d.csm, tripo3d с демо на huggingface нечестно, так как это демонстрационные версии коммерческих сервисов, которые используют более сложные пайплайны и генерируют в несколько этапов. Однако сейчас именно они юзабельнее. Более детальные текстуры - заметное преимущество, так как их можно преобразовать в карту высот и перенести часть деталей в меш.
Вряд ли результаты их работы подойдут для нужд 3D-художников, однако уже сейчас они могут быть основой для скульптинга и годятся для распечатки на FDM-принтере. Буду продолжать эксперименты в телеграм.
Санкт-Петербург и Ленинградская область – место относительно плоское, с двух рядом стоящих гор (Ореховая 175.9 м, Воронья 147 м) открывается вид на всю округу. До КАДа отсюда 12 км на север, а видимость в хорошую погоду достигает 40 км. Во время Великой Отечественной войны горы (вместе называемые Дудергофские высоты) были захвачены немцами, использовались для наблюдения за Ленинградом. Предотвратить это пытались в том числе привлечением пушек с крейсера Аврора, которые двумя батареями разместили на южном направлении: батарея «А» находилась здесь, от подножия Ореховой горы и на восток, в поле, батарея «Б» ближе к городу. В целом, план был нормальный и частично сработал (огневое прикрытие задержало 1-ю танковую и 36-ю пехотную), позволив отступающим частям и гражданским людям оторваться от преследования врагов).
Метка 143 примерно соответствует положению орудия №1 батареи "А"
Увы, враг прорвал оборону на фланге и пушки не смогли отработать в полную силу. Немцы заняли Красное Село (это севернее батареи), оттуда вышли на Дудергофские высоты, вне линии огня батареи «А». С Вороньей горы (на карте метка 167) наших вытеснили (численное преимущество, поддержка танковых орудий), а с Ореховой не смогли – даже с поддержкой миномётов и артиллерии штурм увяз. К 11 сентября 1941 получилось так: с юго-запада на батарею не выйти – она закидывает снарядами, с северо-востока (на горе) сражается пехота, на восток уходит линия батареи, с запада и северо-запада, из-за горы пошли немцы. Начались бои за орудия: где-то расчёт погибал на позиции, где-то отходил к товарищам на восток. Так бились двое суток, пока были снаряды, а в это время восточнее продолжали уходить к Ленинграду гражданские. 13 сентября оставалось только уничтожить орудия и отступать.
Сейчас на месте орудия №1 мемориальный комплекс морякам артбатареи «А». Среди мемориальных табличек есть и такая:
«В этом артиллерийском дворике 11 сентября 1941 года шестерых тяжело раненых, но непокоренных моряков-авроровцев фашисты привязали проволокой к орудию, облили бензином и сожгли заживо».
Этот эпизод является предметом отдельного спора «было – не было». Если я правильно понял, то моряков-авроровцев здесь погибло 5, а 6-й была девушка-сандружинник («доброволец, ленинградка сандружинница Зоя, только что окончившая медкурсы»). Можно сколько угодно спорить о деталях и достоверности свидетельских показаний, но есть фотографии, на которых видны обожжённые тела (и это не мог быть пожар на позиции или огнемёт, так как на снимках деревянные настилы и маскировка не сгорела). То есть немцы, уже взяв позицию устроили сожжение. Сильно сомневаюсь, что они стали бы поджигать тела убитых, жгли ещё живых (возможно для получения данных о позициях батареи).
Важно понимать, что в этих боях не участвовали СС. Есть точка зрения, что упоротые нацисты были только там, а вермахт «просто воевал». Сожжение людей на позиции орудия №1 в сентябре 1941 показывает, что в вермахте хватало упоротых, способных сжигать людей вне боя. В этом случае не уместно говорить о накопленном ожесточении – бои конкретно здесь шли относительно недолго. Нацисты захватили позицию и из всех доступных действий выбрали сожжение людей. Можно ли это понять и простить? Я не могу.
Старая, как мир игра. Я преследую, он убегает. За мной годы спецподготовки. За ним,– острое желание жить. Мне нравится моя работа. У нее почти нет недостатков. Я много путешествую. Всеми видами транспорта, от архаичных до ультрасовременных. Риск и адреналин постоянно держат меня в форме. Каждое выполненное задание строит мою карьеру. Наконец, я просто делаю мир чище. Те, за кем я охочусь,– отступники. Отмороженные на всю голову. Причем до полного ее отрыва. Иногда и в буквальном смысле. За мелкой сошкой Удильщика не пошлют. Слишком накладно. Вот и сегодня я вываживаю крупную рыбу. Потянет на повышение в звании. Ох, и взбаламучу я болото, когда обустроюсь на шестом уровне Башни! Не уйти от меня, голубчик! Акулам на мелководье нелегко прятаться. Но не всегда. Нынешний клиент оказался крайне изобретателен и изворотлив. Мимикрировал он великолепно. Почти идеально. Час назад я едва не прошел мимо, обманутый маскировкой. Потрепаный плащ, видавшая виды шляпа. Даже ботинки в пыли. Стоял себе у газетного киоска возле метро, никого не трогал. И даже в спектре, генерируемой моими шпионскими очками, никак не проявлял себя. Самоконтроль на высоте! Хотя, почти наверняка, заметил меня загодя. Я тоже умею смешаться с толпой. Но не столь искусно, не столь. Отчасти мне повезло. Он засветился. В буквальном смысле. Выдал единомоментно всю радугу, шесть раз подряд. Естественно, в спектре, увидел только я. Рекубертат. Процесс в биологии чем-то схожий с линькой у змей. Только пресмыкающиеся медленно меняют шкуру. А мой преследуемый очень быстро обновляет тонкую оболочку. Феноменально быстро, как никто! Управлять инициацией спонтанного процесса он не может также, как человек усилием воли не способен прекратить дышать. Но вот скорость, выходит, научился регулировать!
Но хитрые манипуляции с жизненными токами не спасут его от меня. Все, красавчик, теперь ты мой! Он уходит, не оглядываясь. Я приклеиваюсь, как мокрый лист к башмаку. Улица за улицей, поворот за поворотом, переход за переходом. Людей по пути встречается все меньше. Он направляется к окраине. А мог бы рвануть в центр. И попробовать сбить след, растворившись в людском потоке. Но отчего-то не стал. Колодцы дворов, затененные арки архаичных проездов. Серый плащ, бурая шляпа все ближе. Уличные фонари зажигаются, уверенно разгоняя тьму. Большой город, развитая коммунальная структура. Глухих переулков почти нет. Как и низких заборов, которые можно перемахнуть с ходу. Хотя дома по ходу следования становятся попроще. Даже панельные изредка попадаются. Дыра в заборе. Так, надо аккуратно, чтобы не зацепить рваные края отогнутого листа полой куртки.
– Шлеп! Шлеп! Шлеп!
Он топает по лужам. Не бежит, но и не укорачивает шаг. Хотя слегка и запыхался. Даже звуки, которые он издает, человеческие. Поработал над образом, что тут скажешь!
Заброшенная стройка, сиротливо ржавеющий кран на подъездных путях.
– Скрип... Скрип...
Ветер безразлично раскачивает крюк.
Беглец ныряет в прямоугольный проем недостроенного подъезда. Ну что, погоня подошла к концу? Устремляюсь следом, уже видя перед собой уютный свеженький отнорок Коралловой Башни.
– Ха!– неожиданно обрушившийся на голову жесткий удар едва не сбивает с ног.
И тут же в живот упирается твердое. Тщедушный на вид мужичок одним рывком вдавливает меня спиной в кирпичную кладку. Ну вот, куртку все-таки подпортил.
– Поговорим?– он не злится. Не паникует. Не жаждет моей крови. Хладнокровный тип, да. Игра слов. Мы оба знаем, что, в отличии от землян, его кровь и в самом деле имеет температуру окружающей среды.
– Поговорим,– так же спокойно откликаюсь я.
Ствол пистолета, так не комфортно вдавившийся в живот, я игнорирую. Обычного, местного вида, пистолет, к слову. Не десантно-космический, из другой эпохи и цивилизации.
Не сводя с меня глаз, он отступает немного. Очки, небольшая сутулость, двухдневная щетина на щеках. Нет, если бы не внезапная вспышка рекубертата, я бы его не узнал. Он делает приглашающий жест. Такой, какой принят у людей.
Проходим в квадратную комнату без потолка. Стопки кирпичей на полу возвышаются намеком на совершенство. Или на то, каким видится совершенство обитателям планеты Земля. Уних до сих пор в почете прямые линии и углы. Сумерки сгущаются, но ни одного из нас наступающая мгла не смущает. Видим в темноте мы оба неплохо.
– Присядем?– не дожидаясь его согласия, опускаюсь на стопку керамики.
– На дорожку?– он кривит губы в попытке имитации эмоций. Не мне судить, насколько высоко его актерское мастерство. Кажется, еще и козыряет знанием идиоматических выражений аборигенов.
– Почему вы не можете оставить меня в покое? Кому я мешаю?
– Есть протокол. Есть закон. Ты нарушил и то, и другое.
– Да неужели!? Но те законы, по которым жил я, остались за много световых лет отсюда. А здесь я ничего не нарушал.
– Ну брось. Оба же мы знаем.
– Метаморфоз? Трижды за девяносто шесть оборотов планеты? Ты серьезно? Я свел к минимуму деление клеток!
Трижды. Всего трижды за такой долгий срок! Если не лжет, конечно. Но зачем ему лгать? Тем более не трудно проверить. Зная физиологию гостя планеты Земля, я просто поражен его самообладанием.
– И тем не менее.
– Послушай. Не тебе меня судить! Сколько дуэлей ты пережил? Четыре, пять, семь? А я прошел более шести дюжин!
– Сколько же ты прожил на Горгоне? – Он здесь давно. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что размер вознаграждения возрастет. Плохо,– потому что у меня явно неполная информация о преследуемом.
– Я рожден раньше, чем встретились родители твоих родителей!
Это расхожее выражение горгонианцев. Крылатая фраза, гипербола. Но что-то мне подсказывает, что моего подопечного словотворчество интересует мало. И его посыл следует понимать буквально.
– Ты угнал корабль. Ты проник на планету класса «М», планету карантинного цикла. Кем ты вообще себя возомнил?
– Тебе не сказали, кто я,– он говорит уверенно.
– И кто же?– сейчас начнется демонстрация гордости и уникальности. Все отступники без исключения поражены если не вирусом мании величия, то уж бациллой тщеславия точно!
– Я генетик-менталист.
– Ханолог?– и не думаю скрывать нотки презрения в голосе. Мне нужно вывести его из равновесия. Презрение, впрочем, вполне искреннее. Названная наука сродни астрологии. Гаданию по изгибам гривы морских коньков. Или призыву духов Глубин. Чистой воды надувательство.
– Ты напрасно столь пренебрежительно отзываешься о роде моих занятий. Вполне вероятно, что не далее, как нынешним вечером, моя правота станет для тебя столь же непреложным фактом, как восход солнца над Западной Лагуной.
Снова поговорка с Горгона.
Вместо ответа я чуть потираю створки жаберного каркаса друг о друга. Раздается звук, похожий на скрип рассохшихся половиц. Не особенно громкий, но пронзительный. Жесточайшее оскорбление собеседника на его родной планете. На нашей планете.
– Вы дурно воспитаны, молодой человек. Как и три ваших предшественника.
Ха! Да он никак запугать меня хочет. На краю сознания проскакивает «трижды за девяносто шесть оборотов». Не поверю, что это донное недоразумение смогло устранить трех Удильщиков. Зря он надеется на оружие аборигенов, ох и зря! Я достаточно долго отвлекал его разговорами. Пора!
С выдохом свожу руки. Человеческие конечности анатомически устроены несовершенно. Подвижность суставов сильно ограничена. Поэтому ему не удержать оружие. Вороненый пистолет отлетает в угол. Я пытаюсь достать свой игольник. И мне удается! Сейчас сжатый под огромным давлением газ вытолкнет шприц с парализатором! Но меня ждет жутчайшее разочарование.
– А-а-ах!
Жестокий удар кулаком под локоть одновременно с блокированием запястья, напрочь выводит конечность из строя. Кракен меня возьми, ну что за уязвимое у людей тело! Куда ни ткни, либо рана, либо травма. И недолговечное к тому же! К черту!
Освободившаяся от жгутов примитивных белковых мускулов хитиновая клешня рвется к височной кости преступника.
– Тум!– наткнулся на вздыбившуюся из плеча пластину панциря. А он научился защищать это тщедушное тело.
Мы катимся по полу, сцепившись всеми конечностями, нанося стремительные и точные удары каждой из хотя бы на миг освободившихся клешней. Костяной перестук наполняет так и не возведенное людьми жилище.
– Бам!
Хвостовой шип врезается мне в шею. Враг замирает приподнимая панцирные пластины в экстазе победителя. Выходит, у нас состоялся настоящий Поединок. Только рано тебе торжествовать, мой несостоявшийся пленник. На шее кератиновый воротник с наполнителем из спрессованных крыльев стрекоз Горгона. То, что мне заменяет бронежилет.
– Тр-р-ри-и-и-х!– этот звук пробиваемой хитиновой брони ни с чем не спутаешь. Вспышка боли обламывающегося под чужим панцирем шипа. Взрыв экстаза, протяжный скрежет отходящих от перламутровых эндогенных оболочек щитков, варварской музыкой наполняет внутреннее ухо.
– Молодец,– шепчет посиневшими губами моя поломанная ступенька в карьерной лестнице,– получай награду.
У меня не было столько Поединков, как у противника. Даже близко не было. Момент Слияния обычно оглушает. Привыкнуть к такому невозможно. Однако, на сей раз не происходит мучительного пароксизма. Меня просто жадно утаскивает гравитационная воронка, освобождая от оков пространства. На миг сознание возносится к балкам строения. Сверху я вижу распластанное клинописным знаком горгонианского алфавита тело соплеменника. Беспомощное, бесполезное, нелепое. Лишенная «хань» оболочка вызывает лишь омерзение. А рядом, в сиянии одухотворяющей энергии, я. Все, что принадлежало противнику теперь мое! В этом суть Поединка. Суть самого существования горгонианцев. Но что-то идет не так. Протоки «хань» забиваются, заплывают инородной, чуждой энергией. Яростный напор животворящей невесомой эссенции вытесняет, выдавливает, выметает прочь, наружу, мое собственное естество. Я не верю! Такого просто не может быть! На рефлексах тянусь к отлетевшему в сторону оружию. И по пути забываю, зачем я это делаю. Инструкция, внедренная в подсознание... Инструкция... Ин...
Тело превращается в статую. Контроль над верхним мозгом полностью утерян. Мои воспоминания растворяются, словно чернила осьминога, уносятся прочь полупрозрачной темной вуалью, подхваченные сильным течением. Им на смену приходят ментальные проекции изгоя. Повелители Бездны, они настолько дики и безумны, что меня пробирает холод Плавающих Ледников. Он уже даже и не горгонианец! Хотя, конечно, и не человек. Средний мозг сдается атаке, открывая перед коварным отступником створку за створкой. Одновременно рушатся барьеры Нижнего, реликтового нервного узла. Ханолог, будь он прокля...
***
Широкоплечий парень в модной куртке, неловко перебравшийся через забор заброшенной стройки, критически осматривает себя.
Так я теперь выгляжу со стороны. Надо привыкать. Координация сознания и тела еще не пришла в гармонию, конечности слушаются плохо. В закоулках сознания неупокоенными призраками бродят мысли прежнего Наездника. Его мечты о теплом отнорке в Коралловой Башне. О дальнейшей карьере. О создании собственного клана. Ничего. Скоро они угаснут окончательно. Раны затянутся. Я сменю место жительства и имя, как делал уже не раз. И займусь любимым делом. Переложением истории и обычаев Горгона на язык Земли. Сшиванием понятийных полей двух столь различных цивилизаций. Пробиванием ментального тоннеля, призванного связать две культуры.
Я вспомнил скрип пера, навевающий ассоциации с звуками придонного песка в лагуне. Ностальгическию дробь, выдаваемую механической печатной машинкой. Как ни странно, отрывистые звуки очень меня успокаивали. Клацанье клавиш клавиатуры на новом инструменте трансляции мысли на материальный носитель, совсем не то. Зато технологии позволили расширить охват аудитории до невероятных размеров! Аборигенам пришлись по душе подправленные фантазией истории! Здесь я стал тем, кому на Горгоне нет места. Писателем!
За два с половиной века моего пребывания здесь некоторые мыслеобразы уже успели дать обширные всходы. От легенд и мифов про подводные царства до историй о Ктулху и человеке-амфибии, ставших культовыми. Тогда я еще не полностью адаптировался к жизни в человеческой оболочке. Приходилось параллельно бороться со светобоязнью и иллюзиями восприятия. И осваивать особенности местного языка, создавая, по сути, новый жанр литературы. Жанр, расширяющий возможности сознания. Не то, чтобы до меня предпосылок не было вовсе. Но думаю, никто не осмелится бросить мне вызов как творцу современной фантастики! Если, конечно, не хочет получить приглашение на Поединок. Ах да... Мне еще нужно отрастить обломанный хвостовой шип. Но за этим дело не станет!
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509