Когда жена Дилана, Мара, сказала мне, что он умер, я сразу понял три вещи:
Первое: это было самоубийство.
Второе: всё вело к водоочистной станции Фолл-Крик — туда, где мы убили Джулиана Веррета.
И третье: игра, которую Веррет затеял с нами, так и не была завершена. Даже спустя двадцать лет.
Ты точно встречал таких подростков, как мы: Камерон, Феликс, Доминик, Дилан и я.
Камерон, которого за любую оценку ниже A-минус запирали в кладовке.
Дом, который обожал подводку для глаз, но ещё больше — мелкий поджог и крепкие сигареты.
Феликс, свободно говоривший на трёх языках и столько же раз надевший наручники.
Дилан, который не прекращал играть — даже после того, как мы убили Джулиана Веррета.
И я. Тихий парень, переведённый в другую школу в ноябре и солгавший, что это из-за работы отца.
Думаешь, кто-нибудь стал бы связывать всё воедино?
Не когда смерть Джулиана Веррета признали несчастным случаем.
Не когда Рики Бойс получил тридцать лет по сделке за похищение и непредумышленное убийство.
Не когда четверо бывших учеников-математиков Веррета покинули школу среди учебного года из-за «нервического истощения».
Я два года спал в комнате родителей. Ещё три не выходил на улицу один.
Камерон доучивался дома с командой элитных репетиторов. Феликс исчез, пока я не получил звонок из учебного лагеря: он буквально сиял от радости, что избавился от родителей.
Мы не говорили о том, что произошло в субподвале.
И никогда, ни одним словом, не упоминали о том, что стало с бедным, обречённым Домиником.
Наши родители тоже замолчали. И хотя я клялся когда-нибудь рассказать правду, я так и не сделал этого. Просто последовал их примеру.
Это было до того, как Дилан повесился на собачьем поводке.
А вместе с ним кончились и все оправдания.
Дилан оставил для нас коробку.
Мара сказала, что он собирал её всю взрослую жизнь. «Пытался понять, что с вами случилось тогда, — объяснила она. — Всё, над чем он работал, лежит в этой большой жёлто-чёрной бочке из Costco в подвале». У нас было два часа, пока не приедут родственники Дилана.
Завтра его хоронили на кладбище Богоматери Мира. До этого Мара хотела, чтобы ящик исчез навсегда.
Феликс метался взад-вперёд. Камерон притих. Я открыл крышку. Запах ударил сразу.
Винстоны Веррета, плесневый дух мокрой бумаги, серный смрад газа с муниципальной станции очистки воды — всё разом вцепилось и не отпускало.
Феликс блеванул в раковину. Камерон уставился в коробку. По подвалу прошёлся странный тёплый сквозняк.
— Это… из Фолл-Крика? — прошептал он.
Я не видел карт из «Сильван-Шор» двадцать лет, но они каждую неделю скользили по моим снам — золотая кромка, слизь плесени — с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать.
Я так и не знал, чем кончилась игра, кроме того, что счёт трупов был три и рос.
Я поднял стопку карт, стянутых резинкой. Голова закружилась. Дым, плесень и запах воды распустились, как чёрный цветок. Феликса опять стошнило.
Я отмахнулся от табачного дыма. Странный тёплый ветер переменил направление. Я не понимал, где нахожусь.
В подвале. Сейчас. Перед похоронами.
Двадцать лет назад. Я чувствовал длинные жёлтые ногти Веррета на своей шее.
Всё началось в четверти мили от ярмарочных павильонов.
Мы свернули с Кистоун-авеню к облезлой станции Фолл-Крик под выцветшим щитом:
ВСЁ, ЧТО РАСТЁТ, НУЖДАЕТСЯ В ВОДЕ.
Проскользнули через навесные замки ворот.
Сбежали по лестнице мимо запертой пожарной двери.
Проскользнули в мёртво запертый стальной пролёт с табличкой:
Субподвал вонял. Плесень, хлор и прокуренные сигареты въедались в кожу.
Феликс выдернул из ледяного кулера банку, встряхнул и с шипением открыл пиво: дескать, именно это нам сейчас и нужно. Веррет сказал, что повод для поздравлений у нас действительно есть.
Мы поаплодировали Рики — он правда всё подготовил.
Рики во весь рот улыбался, помогая Веррету снять пальто. Тот приподнял здоровое плечо, пока Рики аккуратно стаскивал рукав с бесполезной руки.
Рукав зацепился за рукоять револьвера. Я уставился прямо на него, потому что Рики подмигнул мне и ловко прикрыл оружие фланелевой рубашкой Веррета.
Веррет был нашим преподавателем углублённой математики: огромные стальные очки, одна рука всегда в кармане. Ходили слухи, что он сидел в психушке, что он чёртовски богат, что у него протез, потому что он сам отрезал себе руку.
Он понимал нас. Понимал, что взрослые всегда обращают на нас не то внимание. Для большинства из нас он был первым взрослым мужчиной, который не орал постоянно.
— До моего класса Рики не мог разложить банальный трином. А теперь посмотрите: он с таким изяществом устроил нашу критическую партию. Я бы похлопал, ах, если бы мог, — тихо сказал он.
Рики, сияя, скрутил липкий косяк. Он вёл наши партии в Dungeons & Dragons, его сюжеты просачивались через еженедельные ЛСД-нырки.
Доминик и я передавали косяк «щепотка-щепотка», выдыхая густые конусы индичного дыма. Неделю назад мы с Домом покрасили волосы в Lunar Tides Eclipse Black над облупленной мойкой его мам.
Рики уверял, что нам стоит радоваться. Он играл в игру Веррета всего один раз, и она изменила его жизнь. Всё, что требовалось от нас, — протестировать финальный прототип. Взамен — сколько угодно травки, пива и D&D. Мы все были девственниками, кроме Дома, и это казалось раем.
— А кредит? — спросил Феликс. — Ты говорил, что мы получим признание.
— Ваши имена будут стоять в руководстве по игре «Сильван-Шор» на самой первой странице, — сказал Веррет.
— За что именно? — спросил я.
— То есть мы просто… бесплатная рабочая сила? — уточнил Доминик.
— На мою учительскую зарплату это… лучшее, что я могу предложить.
— Значит, ты будешь разработчиком, автором, тем, кто получит все деньги и славу?
— Нет, — рассмеялся Веррет. Его дыхание воняло кофе и плесенью. — Я лишь Переводчик.
— Рики сказал, что ты её придумал. Что, вы с ним нашли её в кислотном трипе? — хихикнул Дилан.
— Нет, ох нет, — Веррет постучал указательным пальцем по лбу. — Я только перевёл то, что мне продиктовали, и правила вошли мне в голову одно за другим.
Мы переглянулись. Он серьёзно?
— Кто продиктовал? — усмехнулся Доминик.
Веррет вздохнул и откинулся, закрыв глаза.
Несколько ребят хихикнули.
Кусок льда сжал желудок, когда я подумал о Веррете, о пистолете и трёх запертых дверях.
Так каждый тик часов на протяжении двадцати лет становился очередным ходом, пока Дилан не взмахнул белым флагом, затянув петлю рядом со своим Toyota Camry.
Видите ли, Веррет работал на водоканале. Индианаполису требовался эксперт по трубам, потокам и давлению. И вот вам — Джулиан Веррет.
Так и случился его «несчастный случай». Так он увидел Богиню.
Он помнил лишь два отчётливых звука: истеричный визг токарного станка, когда тот подхватил рукав, и один мокрый хруст, когда кость ломилась, а плечо выскакивало из сустава.
Веррет рассказывал, что станок сорвал с него всю одежду. Он был гол и замерзал, пока голова снова и снова билась о холодный металлический суппорт.
Когда он потерял почти все зубы и ослеп от собственной пенящейся крови — именно тогда он встретил Богиню.
— Она опустилась, одной изящной рукой, сквозь бурлящую красную смерть и выключила машину, — говорил он, короткой дрожащей рукой указывая наверх. — Я бы никогда не дотянулся до этой кнопки сам, мальчики.
Она спасла его одной рукой, а второй вложила видение прямо в мозг.
Станка соскребали то, что от него осталось, и отвезли в госпиталь Methodist: двадцать два перелома, трещина черепа и рука-труп как максимум.
Он сказал, что игра способна прорвать непостижимую завесу и что именно он, Джулиан Веррет, принесёт истину Богини в наш мир.
Он щёлкал картами: плк-плк-плк.
— Шансы равны для каждого. Каждая карта — мгновение жизни от этой точки времени. Каждый ход — целая жизнь в миниатюре. Либо проверяешь волю и побеждаешь, либо подчиняешься прихоти Богини. Время увидеть своё будущее.
Карты были красивые: Чёрная, Белая, Золотая, Голубая, Красная. Названия манили блеском. «Сумрачная бухта». «Вопрос морских раковин». «Разбит о Скалы».
Тёплый сильный ветер всколыхнул камеру. Карты рассыпались по грязному полу, и Веррет ахнул.
Я поднял одну — «Отлив». Золотые пальцы тянулись над волнами, пытаясь ухватить уже ушедшее, ловя только морской бриз.
— Господи, это выглядит неприятно, — произнёс я.
— Одни карты забирают всё. Другие отдают всё. Победит только одна.
— А эта что… делает? — спросил Дилан, тыкая в «Разбит о Скалы». Он проводил пальцем по гравюре: человек разбивается, красит острые камни кровью, а пена внизу розовеет.
— Мгновенная смерть, — сказал Рики. — Игрок выбывает. Ходов больше не делает.
Веррет очистил стол. Развернул толстое чёрное игровое поле, в которое были врезаны щели для карт.
— Но это уже доказано до начала, — он раскладывал перед каждым по пять карт. — Каждая карта — неизбежная судьба, как прилив. То, что должно случиться, уже случилось и всегда происходит. Но лишь я прибуду к Сильванскому Берегу.
Дом закатил глаза, не веря.
Веррет взялся здоровой рукой за пистолет. Тишина стала такой, что слышалось тленье папиросной бумаги.
— Если кто-то думает, что может остановить начатое…
— Чушь, — бросил Доминик, когда дуло оказалось в нескольких сантиметрах.
— Первый ход. Узнай, что выбрала Богиня.
— Ты меня убьёшь? А если игра скажет, что я победил?
Веррет постучал по картам Дома.
— Ещё как значат. Ты увидишь, что Богиня уготовила каждому.
Доминик поджал губы, снял верхнюю карту. Глянул, сплюнул презрительно и швырнул через плечо.
Рики наклонился и увидел:
Веррет продолжал сверлить Доминика взглядом:
— «Разбит о Скалы», — ответил Рики.
Веррет нажал спуск в дюйме от лба. Длинные тёмные пряди Дома зашипели на игровом поле, будто жареное мясо, когда он с грохотом откинулся назад.
Веррет провёл стволом по нашим лицам и заорал, чтобы мы прекратили реветь.
Он велел Рики прибрать. Снова поднялся странный тёплый ветер, пока Рики тянул куртку Дома за плечо.
Веррет смотрел прямо в дуло. Я хотел закричать, но выдавил лишь сухие всхлипы.
Он туго затянул узел джинсовки на пропитанной голове, глубоко вдавив ткань в рану.
Рики рывком скинул тело Доминика за перила в огромный резервуар обратной промывки. Мы наблюдали, как серые воды перемалывали его, пока небо в ушах перестало звенеть и водяные потёки не окрасились в красный.
Весело, словно ничего не произошло, Веррет сказал, что теперь мой ход.
Я застыл, клетка за клеткой. Помню, как желал, чтобы Веррет упёрся дулом мне в волосы и спустил курок. Пусть всё кончится. Я рискну непостижимым.
Но страдание — вот что было в его плане.
В подвальных лабиринтах под городом он держал дымящийся пистолет и единственные ключи к дневному свету.
Мы должны были играть, пока не сойдём с ума или не умрём.
Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit
