«Ур*ды». Глава одиннадцатая
© Гектор Шульц
Глава первая
Глава одиннадцатая. Отстоять своё.
Каждый день моей жизни — это ебаная борьба. Она идет постоянно, заставляя истощаться нервные клетки и желание жить. Борьба идет по пути в школу, продолжается в школе и по пути домой. Даже дома и на улице приходится бороться. С уродами, с людьми, со своими комплексами и страхами. И в этой борьбе почти невозможно победить.
Издевательства над личными вещами в нашей школе начались в восьмом классе. Тогда одуревшие от безнаказанности Кот, Зяба и Глаза нихуя ничего не стеснялись. Они могли вывалить содержимое портфеля Шпилевского в унитаз и залить мочой учебники. Могли порезать портфель Алёнки лезвиями, а моим пакетом поиграть в футбол на перемене, измочалив его до состояния половой тряпки.
Мафон мог отжать у любого пиздюка на улице шапку, а с залетных снимали куртки и обувь. Одежда потом загонялась своим, или же мафоновские бляди стояли на Блохе и торговали отжатыми вещами, чтобы наскрести своему ебарю на бухло, траву и сигареты. Как-то раз двоих залетных, хуй знает что забывших в нашем парке, раздели догола, отпиздили, а шмотки сожгли при них в мусорке. Местные предпочитали не выебываться и носили что-нибудь неброское, такое, на что ни один взгляд не ляжет. Понятно, что старшаки, типа Толика-спортсмена, ходили в том, в чем хотели. Потому что знали, что на них никто не залупнется. А вот «малым», как они нас ласково иногда называли, везло меньше.
С меня неоднократно снимали шапки, однажды сняли новенькую куртку, купленную у турков на рынке, но со временем и я заматерел. Стоило только услышать: «Э, малой, поди-ка сюда», как я стартовал с места на второй космической и скрывался в лабиринтах пятиэтажек и расположенных во дворах гаражах. Бегал я быстро, поэтому меня редко догоняли и обирали. Но в школе съебаться было проблематично, поэтому я крайне редко брал или надевал в школу хорошие вещи. Порой с родителями до войны доходило, почему я не хожу в школу в новой куртке, купленной мне специально на десятый класс. Я заебался рассказывать им об уродах и что они с этой курткой сделают, поэтому просто молчал, пока мама, заламывая руки, начинала в очередной раз причитать. В хороших или новых вещах я гулял только днем и только по своему району. Мафон своих «дворовых» не трогал, разве что изредка мог что-нибудь попросить, когда не хватало денег на бухло. Поэтому в школу я ходил в одной и той же одежде: старых брюках, которые потом заменили джинсы из «секонда», на них даже Мафон бы не позарился, отцовском вытянутом свитере, колючем и жарком, и в старенькой ветровке. Туфли тоже были отцовскими, и уроды никогда не забывали подъебнуть меня, что я одеваюсь как бомж.
Ветровка была штопаной-перештопанной. Кот однажды скуки ради порезал её ножом в гардеробе, и я просидел полночи, чтобы худо-бедно её зашить, пока мамка не увидела. Моим свитером иногда играли в футбол на переменах, скатывая из него колючий шар. Это в десятом я додумался снимать свитер и прятать его с курткой под лестницей, где мы с Алёнкой проводили перемены. Конечно, зимой было холодновато, особенно когда рядом лопались трубы и школа пару недель стояла без отопления, но в итоге я привык. Всяк лучше, чем потом стирать свитер и пиздовать в школу утром в мокром, потому что он не успел высохнуть.
Шпилевскому везло меньше. Его рубашку столько раз обоссывали на физкультуре, вытирали ей жопу и что только не делали, но Лёнька всегда меланхолично подбирал одежду с пола, а утром приходил в ней же. Выстиранной и выглаженной. Свитер, по моей наводке, он тоже прятал. Но не в гардеробе, где до него могли добраться Кот и Зяба, а под лестницей, в старых ящиках. С личными вещами Шпилевскому тоже не везло: его «Электронику МК 33» Кот, веселья ради, разбил об стену. Хуй знает, как Лёнька смог его собрать, но на следующий урок по математике он пришел с этим же калькулятором, пусть и слегка погнутым. После школы Шпилевский всегда уходил с пустым пеналом. Уроды ломали его ручки и карандаши, а линейку гнули столько раз, что я порой удивлялся, как Шпилевский еще не заебался её выпрямлять.
Алёнке пакостили втихаря, потому что девчонка. Да и то, ей везло побольше. Максимум, что могла сделать Панкова или Куркина, так это порезать портфель или умыкнуть сменку, которую Алёнка всегда носила с собой. Тогда я пытался их оправдать, думая, что на самом деле они не такие уроды, как остальные, но потом понял, что точно такие же, как Дэн, Кот, Зяба и другие. Просто они боялись ответок или жалоб учителям. А пацанов не сдерживал никто.
Доставалось и нейтральным, типа Нефора. Его однажды поймали в туалете вечером, накинули на голову чью-то куртку и отпиздили до потери сознания. Когда Нефор пришел в себя, то обнаружил, что его «подстригли» — срезали волосы, которые валялись рядом на полу. А все из-за того, что он вдруг решился заступиться за Шпилевского, когда его чморил Дэн на потеху Панковой. После выходных он пришел в школу, подстриженный под «единичку», и, подойдя к Дэну, вытащил из кармана свою «бабочку».
— Еще раз такая хуйня будет — кровь пущу, — буднично бросил он, раскрыв перед Дэном нож.
— Еще раз такая хуйня будет — я тебя урою нахуй, — ответил ему Дэн, понимая, чем запахло. — Заступаешься за лоха, значит сам займешь его место. Нож достал — должен ударить. А если нет, то пиздуй отсюда и не сотрясай воздух.
На удивление Серый конфликт развивать не стал, кивнул и, убрав нож, отправился за свою парту. С тех пор снова воцарилось перемирие между ним и старшками, но и сам он перестал отсвечивать. Когда Кот или Дэн чморили Шпилевского, он отсутствующе смотрел в сторону или равнодушно листал учебник.
Со временем у меня, как и у других лохов, выработались привычки. Приходя в школу, я сразу шел к лестнице и прятал под ней бутерброды и калькулятор, который доставал только перед алгеброй и геометрией. Потом отправлялся под лестницу, где прятал куртку и засовывал в рукав свитер, если на улице было слишком холодно. Пакет с учебниками, всегда был свернут и крепко зажат подмышкой, пока я шел в кабинет. Бывало, несколько раз Кот или Зяба выхватывали его и, поддав ногой, отправляли в полет. Хорошо, если этим и заканчивалось. Учителя не раз жаловались, что я не слежу за школьным имуществом. Но они нихуя не знали о настоящих причинах ужасного состояния учебников.
Если у нас была «пара», то на промежуточной перемене я не выходил из класса, делая вид, что пытаюсь дописать что-то. Так же поступал и Шпилевский, и Огурцова. Правда, всегда в класс мог заскочить кто-нибудь из уродов и начать доебываться. Но чаще всего они уходили покурить за угол школы или доебывали пиздюков, тряся с них мелочь. На большой перемене мы с Огурцовой покидали класс позже всех, как и на других уроках, когда нужно было сменить кабинет. Алёнка делала вид, что роется в портфеле, а я подходил к учителям, даже тем, кого искренне ненавидел, и задавал вопросы по домашним заданиям. Многим это нравилось, но лишь Антрацит нет-нет, да спизданет что-нибудь типа: «Бездарям, вроде тебя, ничего уже не поможет». Во время этих тактических пауз уроды обычно выцепляли Шпилевского или Артаусова, либо съебывали из школы, чтобы покурить и выпить бухла. Учителя их перегар привычно не замечали. Мы с Алёнкой перебирались под лестницу и нарочно опаздывали с большой перемены, чтобы не пересечься с кем-нибудь из уродов. Сначала она заходила в класс, а потом я, неся в руках мел из учительской, как попытку оправдаться за опоздание.
— Жополиз ебаный, — лениво бурчал Кот, когда учителя, вскинувшись, благодарили меня.
— Сядь уже, блядь, — поддакивал ему Зяба, ковыряясь в зубах ногтем. Знали бы они о истинных причинах… нам с Алёнкой было бы куда хуже.
В других классах над личными вещами лохов тоже издевались. Одного пацана из параллельного свои старшаки заставили залупнуться на Кота, а когда тот отпиздил его, то до кучи распотрошил рюкзак и измочалил в труху все содержимое. На старшаков Кот не полез, оценив шутку, о чем они потом долго ржали в курилке за углом, вспоминая, как Кот хуярил того, кто не мог дать ему сдачи.
Еще одной девчонке порезали лифчик на физкультуре, но порезали неаккуратно, зацепив кожу и пролив кровь. Был очередной скандал, который замяли. Может, это тоже объясняло, почему Панкова и Куркина не особо залупаются на Огурцову. С пацанами не прокатывало. Учителя равнодушно смотрели на украшенные синяками физиономии, не стеснялись называть детей «бездарями и будущими уголовниками», но никто из них так и не сделал хотя бы слабой попытки разобраться в происходящем. Лицемеры хуевы.
После зимних каникул стало сильно заметно «взросление» моих одноклассников. Если раньше их главной целью было доебаться до лохов или устроить пакость учителям, то теперь на смену одним увлечениям пришли другие.
Дэн без палева обжимался на переменах с Наташкой Панковой, а Кот и Зяба не стеснялись выщелкивать на переменах девчонок из других классов и, под видом шутливой возни, без стеснения тискали их за сиськи. Причем Кот порой явно борзел, запуская пятерню туда, куда не следовало. Он запросто мог шлепнуть проходящую мимо девятиклассницу по жопе и заржать, глядя на её перекошенное лицо. Но какое-то особое и странное удовольствие он получал, наблюдая за обжиманиями Дэна и Панковой. Его маленькие глазки разгорались, а язык гулял туда-сюда по пересохшим губам.
В марте Кот предложил Лазаренко «гулять», но та подняла его на смех перед всем классом, когда сказала, что такому уебку, как Кот ни одна нормальная баба никогда не даст. В этом я был с ней согласен. Озверевший Кот на перемене врезал проходящему мимо Шпилевскому под дых и наорал на Дэна, который, охуев от этого, прописал Коту двоечку, давшую понять, что не стоит забывать, на кого орешь.
Однако вместо того, чтобы измениться, Кот, как и Зяба, стали вести себя как обычно. Они, будучи дежурными по школе, выцепляли симпатичных девок и, глумясь, тискали их за всякое.
— Куда несешься, курица? — грубо останавливал Кот очередную спешащую девятиклассницу. — Сбавь ход, пока в стену не въебалась. Куда летишь, спрашиваю?
— Отъебись! На урок, — рявкала та, и к ней тут же подскакивал Зяба, оттесняя девчонку от Кота, как защитник. То, что в этот момент он без стеснения трогал её за сиськи, девчонка почему-то не замечала. Потом уроды менялись, и уже Кот исполнял роль защитника. На уроках они обсуждали, чьи сиськи охуеннее и кого кто из них выебал бы. Мечтатели ебаные. Но уже довольно скоро я убедился в том, что были и такие, кто не прочь.
Мы с Алёнкой как-то возвращались с большой перемены и встретили Лазаренко, которая, вытирая губы, шла из столовой. Олька, не иначе наевшись пирожков, даже сподобилась на улыбку и дружескую подъебку.
— Чего, сосались где-то? — игриво хохотнула она, заставив Алёнку смутиться. — Да, ладно, Огурцова. Шучу. Воронин не такой уж и плохой вариант. Мог бы и Кот попасться.
— Фу, — Алёнку передернуло от отвращения, а потом она рассмеялась, увидев такую же гримасу на моем лице. Олька, пружинисто подпрыгивая, шла впереди нас, пока мы не дошли до лестницы у крыла первых классов.
— Тихо, — шепнула она и, подобравшись, приложила палец к губам. Я замолчал и, прислушавшись, услышал знакомые животные звуки. Кто-то ебался под лестницей, где я, казалось, совсем недавно прятал бутерброды и болтал с Огурцовой.
Олька, пригнувшись и с горящими глазами, осторожно полезла вперед, встав на колени. Мы с Алёнкой, переглянувшись, последовали за ней. А когда в небольшой щели показалось жирное ебало Кота, Олька икнула и зажала рот рукой.
— Да не елозь ты, бля, — шумно дыша, сказал Кот.
— Ага. Заебала жопой вертеть. Смирно стой, — добавил Зяба. Теперь мы переглянулись втроем. Правда чуть расслабились, услышав третий голос.
— Не долби так, блядь. Пизда болит уже, — прошипела какая-то девчонка. Олька Лазаренко подлезла ближе с явным намерением увидеть, кто это, чтобы потом обо всем рассказать Панковой. И по тому, как расширялись её глаза, стало понятно, что сплетен Олька набрала на месяц вперед. Я, выглянув из-за Олькиного плеча, вдруг понял, что трусь об её задницу, но Ольке было похуй, потому что все внимание поглощала чужая ебля.
— Мужики так и ебут, — гыкнул Кот. Мелькнула его обрюзгшая жопа, а Олька, повернувшись ко мне, сложила губами «О».
— Куркина, блядь! — шепнула она так тихо, чтобы услышал только я. Тут мы с Алёнкой побледнели синхронно. Одно дело увидеть, как Кот и Зяба ебут незнакомую нам бабу, и совсем другое — одноклассницу, которая тусуется с Дэном и Панковой. Олька вдруг чертыхнулась и подалась назад, заставив меня упасть. Она то ли сделала вид, что не заметила мой стояк, то ли ей действительно было не до этого, но Лазаренко тут же вскочила на ноги и прошипела нам: — Валим!
Когда мы поднялись на четвертый, где шел урок алгебры, я легонько тронул Лазаренко за плечо и, дождавшись, когда повернется, сказал:
— Оль, не говори, что мы… ну, видели. Ладно?
Олька на миг задумалась, потом, посмотрев на бледную Алёнку, словно просияла и, вздохнув, сложила пальцы в колечко.
— Нас же…
— Понимаю, — кивнула та и вдруг улыбнулась озорной улыбкой простой девчонки. — Но такое, блядь, нескоро забудется. Ладно, не ссы. Я была одна.
— И как это понимать?! — рявкнула Антрацит, когда мы вошли в кабинет, где полным ходом шла контрольная. Правда, математичка стушевалась, когда за нами вошла и Лазаренко. — Причина опоздания?
— Надежда Викторовна, нас Максим Васильевич задержал. Надо было учебные пособия перенести в кабинет биологии, — соврала Олька, избавив нас от концерта в исполнении математички.
— Зябликов и Кислицын тоже у него? — нахмурилась Антрацит. Алёнка еле сдержала улыбку и, если бы не стояла за моей спиной, то тут же бы спалилась.
— Не знаю. Мы втроем были, — улыбнулась Олька, ныряя за парту к Панковой. Причем по горящим глазам Лазаренко сейчас Наташке будет точно не до контрольной. Мы с Алёнкой сели за первую парту, потому что к Шпилевскому подсел Дэн. Лёнька, не обращая внимания, быстро решал контрольную для Дэна, а тот, зевая, черкал что-то ручкой в своем листке. Зяба, Кот и Куркина так и не пришли.
На следующий день оказалось, что Олька ошиблась. Зяба и Кот ебали не Куркину, а девку из параллельного класса, про которую в школе давно ходили слухи, что она ебется за просто так. Куркина в тот день отпросилась после второго урока и ушла домой, а мы как-то пропустили этот момент.
Увидев потом эту девчонку, я невольно вспомнил Галю Два Пальца. Тот же туманный взгляд, блядская улыбка и виляющая жопа. Ну а когда девчонка заговорила, то я понял, почему Олька ошиблась. Голоса у них были очень похожими, только у Куркиной все же не такой хриплый, да прическа один в один.
Кот и Зяба потом рассказывали Дэну подробности своей ебли на уроке истории. Я слышал каждое слово и морщился, когда они заходились шакальим смехом, мешая Кукушке вести урок.
— Мне её Залупа из десятого «А» посоветовал, — шепотом, после очередного окрика Кукушки, произнес Кот. — Я его когда на бабки тряс, он сказал, что подгонит бабу, а потом рассказал, что в их дворе Ленку Жабину все знают, и проще сказать, кто её не драл.
— Ага. Мы с Котом её после перемены выцепили, сказали, что бабок дадим, — хохотнул Зяба. — А потом под лестницей выебали. Дэн, она прям ничо. Отвечаю. Подмахивает знатно.
— И в жопу дала, — мечтательно протянул Кот. — Ну а ты чо? Панкова сломалась?
— Не, но работа идет, — хмыкнул Дэн. — Я свой хуй не на помойке нашел. Абы кого не ебу.
— Ну да, заливай, — усмехнулся Зяба. — Но если чо, скажи. Мы подгоним, по-братски. Ворона! А ты хули уши развесил?
— Чего? — переспросил я, пытаясь сосредоточиться на уроке.
— Хуй в очо, блядь. Хули подслушиваешь? — он врезал мне кулаком по спине, заставив скривиться. — Ты еще маленький для таких разговоров. Когда хуй опушится, тогда и лезь. Сиди, вон, Кукушку слушай.
— Да хуй на него, — встрял Дэн, когда Кукушка слишком уж красноречиво посмотрела на их парту. — Извините, Лариса Пална. Обсуждаем тут тему.
— Потом будете обсуждать. А сейчас, Данилов, сосредоточьтесь на уроке, — велела Кукушка, и уроды заткнулись.
Со временем лихорадка озабоченности охватила все десятые классы. К нам толпами шли пацаны из параллельных, чтобы пригласить Лазаренко или Куркину на свидание. К Панковой не лезли, потому что история Кота еще не выветрилась, да и то, что она всегда была в обществе Дэна, напрочь отбивало желание даже у самых отбитых старшаков.
От Ольки тоже отъебались, когда за ней однажды заехал в школу рослый пацан на «восьмерке». Лазаренко, чмокнув того в губы, демонстративно посмотрела на пялящихся одноклассников, хихикнула и залезла в машину. Только Панкову и Дэна это не удивило. Они и так все знали. Дэн потом сказал Зябе и Коту, что Олька с кем-то из центровых встречается и лучше на неё не смотреть.
А вот Куркина купалась во внимании, но ноги раздвигать не спешила. Дошло до того, что ей даже Артаусов написал стихотворение, где признался в любви. И потом сидел красный все шесть уроков, потому что Куркина отдала стихотворение уродам, которые визжали и рычали, читая его на переменах и во время уроков.
— Так, блядь, и написал, — упрямо повторил Кот, вертя в руках замызганный листочек. — Типа «сердце мое кровью обливается, когда красота моя с кем-то ебаица».
— Да не гони, Котяра, — ржал Зяба. — Он там в жопу хочет присунуть. Вон, между строк читай. «Шоколад глаз твоих». Сразу понятно, что про очко.
Артаусов сидел молча, сжимая худые кулаки и играя желваками. Мне было его жалко, а когда я посмотрел на него, то увидел набухшие в глазах слезы.
Теперь к тому, чтобы отстоять свое, добавились и другие вещи, но касалось это только девчонок. Алёнка, бледнея, когда на ней останавливался блуждающий взгляд Кота, спешила поскорее сбежать из школы после уроков, а если кто-то протягивал к ней лапы, без стеснения лупила линейкой по пальцам. Но её задирали слишком редко, предпочитая более симпатичных девок, которые не ходят в старых мамкиных вещах и на сальные шутки отвечали улыбкой. Кто-то сдавался, а кто-то берег себя до выпускного. Но я почему-то думал об Алёнке. И о том, что буду делать, если охуевший Кот вдруг изберет её своей целью. Промолчу я? Или…
