Дух, обитающий в бане, чаще всего на полке или в подпечье.

Банника представляли как небольшого голого старика, покрытого грязью или листьями от веников. Он мог также. превращаться в собаку или кошку. Иногда банника представляли в женском облике — тогда он выступал под именем шишиги (от диалектного глагола шишить — копошиться, шевелиться, делать украдкой). Шишига выглядела как маленькая женщина и была также опасна для человека, поэтому никогда не рекомендовалось приходить в баню без соответствующего подношения.

В некоторых местах банника называли обдерихой. По поверьям, она выглядела как женщина с длинными руками, большими зубами, волосами до пола и широко расставленными глазами. Ее уважительно именовали «банной хозяюшкой». Перед мытьем почтительно просили: «Банная хозяюшка, пусти нас помыться, пожариться, попариться». Выходя, благодарили: «Спасибо, хозяюшка, за парну баньку. Тебе на строеньице, нам на здоровьице».

Поскольку баня всегда считалась местом обитания злых духов, банника обычно воспринимали как враждебного человеку персонажа. Чтобы уберечься от банника, ему приносили в жертву черную курицу, а после мытья в бане оставляли метлу, кусок мыла и немного теплой воды.

Перед тем как войти в баню, «просились» у хозяина, чтобы он пустил помыться и не причинял вреда людям. Во время банного дня все люди обычно делились на три очереди и мылись в «три пара», «четвертый пар» предназначался для банника. Перед началом мытья банника предупреждали словами: «Крещеный на полок, некрещеный — с полка».

Считалось, что банник моется вместе с другими домашними духами - домовым, дворовым, кикиморой. Поэтому после «третьего пара» людям следовало покинуть баню. Кроме того, нельзя было мыться после полуночи, категорически запрещалось ночевать в бане. Не разрешалось топить баню в праздники, особенно на Святки, потому что в это время там мылись черти или банник со своими детьми. Все эти поверья имеют четкую практическую основу, поскольку в закрытой бане постепенно накапливался угарный газ и человек мог задохнуться.

Особенно сильно банник мог навредить ребенку, оставленному в бане без присмотра. Существовало поверье, что такого ребенка банник заменяет своим детенышем. Подменыш отличается уродливым внешним обликом и всегда кричит. В отличие от остальных детей он не растет и вовремя не начинает ходить. Обычно через несколько лет подменыши умирали, превращаясь в головешку или веник.

Как место обитания нечистой силы баня считалась одним из помещений для святочных гаданий.

В полночь девушки подходили к двери бани или к челу (входу) каменки. Засунув туда руку или обнаженную заднюю часть тела, девушки ждали ответа банника. Если он касался мохнатой рукой, предполагалось, что жених будет добрым и богатым, если голой — бедным и злым.

В бане не только мылись, но и рожали, поскольку это было самое теплое и чистое место в доме. Чтобы банник не причинил вреда, роженица не снимала креста и ее никогда не оставляли одну.

В северных областях считалось, что в бане живет банная бабушка, которая может вылечить любую болезнь. К ней обращались с заговором перед первым мытьем новорожденного ребенка.

Во время строительства новой бани или при переезде на новое место банника, как и домового, приглашали с собой. Обычно это делал хозяин дома, а его обитатели приносили в баню угощение и задушенного черного петуха или курицу. Потом курицу переносили в новую баню, где закапывали под порогом. Считалось, что после совершенных обрядов банник обживал новое место и в бане можно было мыться.

Тайны славянских богов Ф. С. Капица. — М.: РИПОЛ классик, 2007.

Тик-Так издал серию скептических щелчков, и Миральда бросила на него взгляд. — Не начинай, паучок. У нас и без того полный мешок проблем.

Башня Барона фон Шума выглядела так, будто кто-то скрестил органный зал с паровой машиной. Трубы извергали разноцветный дым, окна дрожали от басов, а над входом висела табличка: «Тишина запрещена». Миральда толкнула тяжёлую дверь, и её тут же оглушил рёв труб, скрипок и чего-то, что звучало как хор механических котов.

В центре зала, на возвышении из шестерёнок и рычагов, восседал сам Барон. Высокий, тощий, с бакенбардами, которые, казалось, жили собственной жизнью, он дирижировал невидимым оркестром. Его сюртук был увешан медалями, каждая из которых звенела в своём ритме. Увидев Миральду, он взмахнул дирижёрской палочкой, и какофония стихла...почти. Где-то в углу всё ещё мяукала шестерёнка.

— Миральда Огнеборода! — прогремел Барон, его голос перекрыл даже гул башни. — Ты смеешь являться сюда после того, как твой галстук сорвал мой вечерний концерт?

— Ваш концерт и без того звучал как драка гоблинов в кузнице, — буркнула Миральда, скрестив руки. — И вообще, Вельветто — не мой. Он... сбежал.

— Сбежал? — Барон прищурился, его бакенбарды угрожающе заколыхались. — Твои творения, гномка, становятся угрозой для гармонии Громовой Наковальни! Сначала чайник, который плюётся кипятком в такт маршу, потом светильник, ослепивший половину рынка, а теперь *поющий галстук*! Что дальше? Поющая наковальня?

— Не давайте ей идей, — пробормотал Громыхало, но Миральда ткнула его локтем.

— Я всё уладила, — сказала она, стараясь звучать уверенно. — Галстук в мешке, толпа довольна, а ваш театр получил бесплатную рекламу. Может, скажете спасибо?

Барон фыркнул так громко, что одна из медалей отвалилась и улетела в трубу. — Спасибо? Ты нарушила мой новый проект! — Он хлопнул в ладоши, и из пола поднялась платформа. На ней стояла... ложка. Огромная, серебряная, с ручкой, усыпанной рунами. Она дрожала, излучая слабое сияние, а из её черпака доносился низкий, зловещий гул.

— Это ещё что? — Миральда невольно отступила. Тик-Так спрятался за её сапог, а Громыхало присвистнул.

— Это Симфония, — гордо объявил Барон. — Мой шедевр! Ложка, способная дирижировать оркестром и усиливать любую мелодию до небес! Но твой галстук... — он ткнул пальцем в Миральду, — заразил её своей арией! Теперь она отказывается играть мои партитуры и требует «свободу черпака»!

Миральда уставилась на ложку. Та медленно повернулась, её руны вспыхнули, и из черпака вырвался аккорд, от которого задрожали стены. — О, во имя Плавильного Горна, — пробормотала она. — Ещё один бунтарь.

— Ты создала моду на мятежные артефакты, — хихикнул Громыхало. — Может, откроешь школу для непослушной посуды?

— Заткнись, — рявкнула Миральда, но её мозг уже заработал. Она вытащила магический резонатор и начала его настраивать. — Барон, ваша ложка зачарована моим же заклинанием самосознания. Я могу её... утихомирить. Но мне нужно время.

— Время? — Барон взмахнул палочкой, и ложка издала новый аккорд, от которого Тик-Так чуть не улетел в трубу. — У тебя есть час, гномка! Иначе я отправлю Симфонию на Площадь Резонанса, и пусть весь город услышит её «свободу»!

Миральда стиснула зубы. Она бросила взгляд на Тик-Така, который уже сканировал ложку своими линзами. — План... э-э, Е, — шепнула она. Паучок мигнул, явно сомневаясь в существовании такого плана, но послушно пополз к платформе.

— Что ты задумала? — спросил Громыхало, пока Миральда крутила настройки резонатора.

— Если Вельветто заразил ложку, — пробормотала она, — то я могу использовать его же частоту, чтобы заглушить её. Но мне нужен доступ к рунам Симфонии.

Тик-Так, тем временем, забрался на платформу и начал тыкать лапками в руны ложки. Симфония вздрогнула, её гул стал громче, и она внезапно запела — глубоким, металлическим голосом: «О, черпак мой, полон силы! Я взлечу над всеми дивами!»

— Она ещё и поёт?! — простонал Барон, хватаясь за голову. — Миральда, исправь это!

Миральда направила резонатор на ложку, синхронизируя его с частотой Вельветто, которую она запомнила на площади. Устройство загудело, и Симфония начала дрожать. Тик-Так ловко увернулся от её размашистых движений, а Миральда крикнула: — Держись, паучок!

Резонатор издал пронзительный визг, и руны на ложке начали гаснуть. Симфония издала последний, жалобный аккорд и замерла. Зал погрузился в тишину, нарушаемую лишь слабым звоном упавшей медали Барона.

— Получилось, — выдохнула Миральда, вытирая пот со лба. Тик-Так спрыгнул с платформы и гордо мигнул огоньком.

Барон уставился на ложку, потом на Миральду. Его бакенбарды задрожали, но он медленно кивнул. — Неплохо, гномка. Но это не конец. Я хочу, чтобы ты доработала Симфонию. Она должна играть мои мелодии, а не бунтовать.

— Доработать? — Миральда прищурилась. — Это будет стоить вам, Барон. И я не про золото.

— Назови цену, — буркнул он.

— Доступ к вашим архивам заклинаний, — сказала Миральда, её глаза блеснули. — И больше никаких судов из-за моих... экспериментов.

Барон фыркнул, но протянул руку. — Договорились. Но если ещё один твой артефакт устроит концерт, я прикую тебя к органу.

Миральда пожала его руку, ухмыльнувшись. Она собрала свои вещи, похлопала Тик-Така по корпусу и зашагала к выходу. Громыхало, сияя, пробормотал: — Ложка, галстук, чайник... Миральда, ты собираешь целый оркестр хаоса.

— Хаос — это мой стиль, — ответила она, глядя на башню. Где-то в Громовой Наковальне уже зрела новая беда, и Миральда знала: её кузница никогда не будет скучать.