Я работаю на этой текстильной фабрике уже сорок лет. Видела, как приходят и уходят — и живые, и мертвые. Когда Сара вошла в то утро, с яркими глазами и полной надежд, моё сердце сжалось. Вначале они всегда такие. Они никогда не слушают. Никогда не верят. В ней было что-то, что напомнило мне саму себя десятки лет назад, до того, как я узнала истинную природу этого места.
Воспоминания нахлынули, как только я увидела её. Эмили в 92-м — у неё была такая же решительная походка, гордо поднятая голова, несмотря на шёпот старожилов. Она продержалась три недели, пока резальная машина её не погубила. Мария в 98-м — её смех мог осветить весь цех, пока однажды она не откликнулась на крик о помощи, который не исходил из живого горла. А ещё Кейт в 2003-м, Лиза в 2007-м, Аманда в 2012-м... С каждым годом этот список растёт, и я заставляю себя помнить каждое имя, каждое лицо, каждую историю. Кто-то должен хранить их память.
Я наблюдала, как Сара заполняла бумаги, её рука была твёрдой и уверенной. Если бы она только знала, что на самом деле означают эти документы — не просто трудовые соглашения, но потенциальные некрологи, ожидающие, чтобы их написали.
Фабрика почти не изменилась с тех пор, как я пришла сюда в 1985 году. Те же самые промышленные лампы мерцают над головой, отбрасывая длинные тени между рядами машин. Воздух всё ещё насыщен смесью хлопковых волокон и машинного масла. Но теперь он наполнен ещё чем-то — шёпотом, эхом и присутствием тех, кто никогда не ушёл.
Я помню свой первый день, как будто это было вчера. Тогдашний начальник цеха, Маргарет, провела для меня тот же самый тур, что теперь провожу я для других. В тот день она казалась рассеянной, её взгляд постоянно метался по пустым углам комнаты. Теперь я понимаю, что она видела. Она не дожила до пенсии — погибла под резальной машиной в 93-м. Иногда я до сих пор слышу, как она считает инвентарь в кладовой.
Я пытаюсь предупредить всех новеньких по-своему. Во время обеденного перерыва Сары я отвела её в сторону. Мои руки дрожали — теперь они всегда дрожат, после всего, что я видела.
— Есть вещи, которые ты должна знать об этом месте, — сказала я, внимательно наблюдая за её молодым лицом в поисках хотя бы тени понимания.
— Если услышишь, как кто-то просит помочь с машиной, не ходи. Никогда не ходи одна. Всегда убедись у хотя бы двух других людей, что помощь действительно нужна. Эти голоса... это не всегда те, за кого они себя выдают.
Я помню, как давала тот же самый совет Дженнифер в 2005-м. Она просто рассмеялась. Три дня спустя мы нашли её возле прядильного станка. Призрак, который её позвал, говорил моим голосом.
Сара вежливо кивнула, но я увидела скепсис в её глазах. Они все так смотрят вначале — это смесь беспокойства и жалости к старой женщине, которая провела слишком много лет среди машин. Кто-то думает, что я надышалась слишком большим количеством хлопковой пыли. Другие уверены, что меня одолело одиночество. Ах, если бы всё было так просто.
В 97-м я пыталась задокументировать всё. Вела подробные записи каждого происшествия, каждого замеченного закономерного признака. Как машины начинали работать с чуть разной скоростью перед чьей-то гибелью. Как в новых местах появлялись холодные пятна. Голоса, которые звучали слишком идеально, слишком знакомо. Менеджеры нашли мои записки во время обычной проверки шкафчиков. Меня отправили к трём разным психиатрам. После этого я научилась держать свои наблюдения при себе.
Я наблюдала за Сарой на протяжении её первой недели. Замечала, как быстро она освоила работу. У неё был хороший инстинкт в обращении с машинами, она уважала их мощь. Но она была слишком добра — слишком. Когда Люси из упаковочного отдела взяла больничный, Сара вызвалась частично заменить её на смене. Она не знала, что Люси умерла в 2001 году, а её призрак иногда всё ещё отмечается на ночных сменах.
Я была в комнате отдыха, когда всё случилось. Мой сэндвич остался нетронутым, когда я услышала шум — топот бегущих ног, ужасный скрежет машины, а затем тишину. Я знала, что произошло, ещё до того, как встала. Они снова использовали мой голос.
Я побежала в прядильный цех, на мгновение забыв о своём артрите. Но я опоздала. Я всегда опаздываю. Прядильный станок всё ещё гудел, нити были спутаны в невозможные узоры. Тело Сары лежало неподвижно рядом с ним, её рука всё ещё тянулась туда, где она думала, что стою я, зовя на помощь с застрявшим механизмом.
Самое страшное — это всегда последствия. Полицейские расследования, проверки безопасности, психологи для работников. Никогда не находят никаких неисправностей в машинах. Никогда не задаются вопросом, почему это всегда одни и те же машины, одни и те же обстоятельства. В отчётах всегда пишут: "ошибка оператора" или "нарушение протоколов безопасности". Но как сообщить, что на помощь звал призрак? Как объяснить, что голос, звучавший в беде, был вовсе не человеческим?
Иногда я думаю, что и я часть этого проклятия. Обречённая наблюдать, предупреждать, но никогда не спасать. Сорок лет одной и той же истории, только лица меняются. Призраки никогда не трогают меня — может быть, это моё настоящее наказание.
На следующее утро я стояла на своём привычном месте, наблюдая, как накрывают тело Сары. Машины напевали свою вечную песню, и я уже видела её призрак, начинающий формироваться в углу моего зрения — ещё одна тень среди теней, ещё один голос, который будет звать на помощь.
За сорок лет я научилась распознавать разные виды призрачного сияния. У свежих призраков свечение ярче, они всё ещё цепляются за свои последние мгновения. Сияние Сары имело тот же отчаянный блеск, который я видела слишком много раз. Все начинают одинаково — сбитые с толку, разгневанные, отчаянно пытающиеся понять, что случилось. Некоторые с годами угасают, становясь лишь шёпотом в темноте. Другие становятся сильнее, учатся подражать голосам, управлять машинами.
Я вернулась к своему рабочему месту, как делаю всегда. Единственная живая душа среди машин и их призрачных операторов. Иногда, в тихие моменты между сменами, я замечаю их всех — Эмили, Марию, Дженнифер и теперь Сару. Они смотрят на меня пустыми глазами, возможно, задаваясь вопросом, почему я выжила, а они нет.
Однажды, много лет назад, я пыталась уйти. Я дошла до стоянки, прежде чем груз ответственности потянул меня обратно. Кто будет предупреждать новеньких, если я уйду? Кто будет помнить их имена, их истории? Кто заметит знаки, поставит под сомнение знакомые голоса, зовущие в ночную смену? Так я осталась, став такой же частью этого места, как и сами призраки.
Завтра сюда войдёт кто-то новый. И я снова попробую, зная, что, скорее всего, это ничего не изменит. Это моё проклятие — продолжать пытаться, продолжать предупреждать, продолжать помнить. Это самое меньшее, что я могу сделать для всех душ, заточённых в этом месте бесконечных смен и вечных переработок.
Фабрика стоит, как всегда, памятник прогрессу и производительности, её окна сверкают в утреннем солнце. Но я знаю её истинную природу. Это не просто фабрика — это пристанище для потерянных, хранилище голосов, которые никогда не угаснут. А я остаюсь её единственным живым свидетелем, хранителем её тёмных секретов, стражем её растущей коллекции теней.
Когда начинается дневная смена, я впервые слышу голос Сары после её смерти, зовущий от прядильного станка. Он идеальный, слишком идеальный, как и все остальные. Я закрываю глаза и тихо молюсь за того, кто завтра войдёт в эти двери. Они никогда не слушают. Никогда не верят. Но я буду продолжать пытаться, потому что это всё, что я могу делать. Всё, что я всегда могла делать.
Подписывайся на ТГ, чтобы не пропускать новые истории и части.
