Дружба | Борис Майнаев
Иллюстрация Екатерины Ковалевской. Больше Чтива: chtivo.spb.ru
Атлантида ещё не утонула.
Советский Союз ещё не превратился в РФ, потерявшую свои провинции. Он балансировал на грани войны с многомиллионным южным соседом. Его лидер жаждал выяснить, кто в этом мире сильнее.
И мы, солдаты империи, готовились умирать. И не оттого, что хотели этого или были фанатиками. Просто у полка в полторы тысячи человек, стоявших против бронекавалерийской дивизии в четырнадцать тысяч штыков и тридцать танков, шансов выжить не было. Но самым смешным, по-моему, было то, что полк, с которым нас собирались послать в «последний решительный…», был не моим, да и станция «Дружба» не была местом моей постоянной службы. Я с двоими своими сослуживцами был тут в командировке.
Нас прислали отбирать из молодых солдат кандидатов в операторы противотанковых комплексов. На тот момент это были самые современные управляемые ракеты. Они были способны поражать любые движущиеся по земле объекты, низколетящие вертолёты и огневые точки обороны противника. Ракеты были хороши, но только управлять ими были нелегко. Операторы-наводчики, способные уничтожить танк на расстоянии трёх-четырёх километров, были на вес золота. На тот момент нас было всего несколько человек. Мы колесили по всей стране и на полигонах СССР практически доказывали боеспособность противотанкового управляемого реактивного снаряда. ПТУРС — так сокращённо назывался этот комплекс. В это время его выпускали в двух вариантах — пехотном и мобильном, на броневике.
Но эта командировка была странной. В полку уже третий год существовала батарея ПТУРС. В ней, соответственно армейскому уставу и всяческим положениям, делалось всё для отбора и обучения противотанкистов. Да, они стреляли только в кабине электронного имитатора, а мы уже были известными на весь Союз операторами с боевыми пусками ракет. У меня к тому времени было одиннадцать боевых пусков. Мои товарищи отстреляли ракет меньше, чем я, но тоже были классными операторами. Только вот умение управлять ракетой было как раз тем, чего не передашь во время занятий. Попадание в цель полностью зависело от чувства оператора, от его внутреннего состояния. Да и ракета в разном климате и при разной температуре вела себя по-разному. В жаркой пустыне она во время полёта лезла под облака, и её надо было прижимать к земле. В средней полосе России, над стылой землёй и болотами, снаряд падал, и его надо было удерживать на нужной высоте. Оператор был главным, но показать своё умение мог только во время реальной стрельбы.
В Туркмении, на полигоне, подполковник Ройтман, командир дивизиона ПТУРС, единственного подобного подразделения в мире, посадил за пульт управления офицера, командира одного из взводов. Комдив надеялся, что профессионал сделает то, чего не удавалось рядовым. Ракеты, которыми был вооружён дивизион, были смонтированы на бронемашинах. Это было грозное оружие.
Лейтенант взлетел на броневик, опустился в люк и закрыл его за собой. Меньше минуты понадобилось офицеру на подготовку. Над боевым отсеком поднялся пакет направляющих. Почти тотчас с него сорвалась ракета и уверенно устремилась к цели. Когда до неё осталось совсем немного, с полминуты, подполковник подошёл к броневику и металлическим прутом ударил по борту. Снаряд мгновенно ткнулся в землю и взорвался где-то в паре сотен метров от «вражеского» танка. Тут же распахнулся люк машины, и из него вылетел оператор. Он шальными глазами обвёл всех нас, потом дрожащим голосом спросил:
— Что это было?!.
— Твою мать, — выругался комбриг. — А если бы тут падали снаряды, то ты бы и пусковую кнопку не нашёл?!
Подполковник в ярости пнул колесо броневика и, сев в свою машину, уехал с полигона.
Я при стрельбе впадал почти в трансовое состояние и ничего не слышал и не видел, кроме того что было в поле зрения моего визира. Один раз в лесу под Лугой был смешной случай. Я вёл ракету над лесным озером, и восходящие и нисходящие потоки воздуха заставляли снаряд скакать. Мне пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы удержать его в повиновении и поразить цель. В этот момент где-то на грани сознания я услышал чей-то кашель. Почти в тот же миг ракета поразила мишень, и я вернулся к действительности. Кашлял мой водитель, сидевший в полуметре от меня.
— Болеешь? — Меня поразило, что я первый раз вижу своего шофёра задыхающимся от кашля. Он рассказал, что после двух выстрелов отсек наполняется газами от работы маршевых двигателей взлетающих ракет. И в машине не только трудно дышать, но нельзя ничего увидеть. Дым режет глаза, и из них ручьями бегут слезы. Я смотрел на него и не верил, ведь это был мой восьмой выстрел и в остальных случаях я не слышал его кашля и не видел боевой отсек, заполненный серым дымом.
— А я всё время удивляюсь, — развёл руками водитель. — Тут дышать нечем и впору противогаз натягивать, а ты ничего не замечаешь и спокойно ведёшь снаряд?! Что будет, если ты выпустишь весь боезапас?
Разве можно было это кому-то передать во время занятий? Это как первый бой — кто останется целым, того уже так просто не убить…
Это всё было и осталось в прошлом, а сейчас мы втроём обучаем, отбираем молодёжь и мучаемся с ней. Одним словом — командировка на станцию «Дружба», тогда ещё не принявшую и не отправившую ни одного вагона.
«Дружба» стоит посреди Джунгарских ворот [1]!
Если бы Бог решал проблему со входом в преисподнюю, то лучшего места он бы не нашёл.
Это была вечно работающая аэродинамическая труба. Ветер на станции не отдыхал ни секунды. Единственное, что менялось, — его скорость и температура. Зимой, как мне рассказывали, он был таким студёным, что продувал насквозь даже герметичные боевые машины. Сейчас он был горячим и сушил нас, как вяленую рыбу на верёвке.
Ветер и сгущённое молоко, полагавшееся в высокогорье, — единственное, имевшее смысл в этой командировке. Всё остальное было, на мой взгляд, глупостью. После двух часов занятий на тренажёре мои приятели валялись на койках, а я читал книги и бродил по расположению, изучая «достопримечательности». Главными среди них были рельсы, уже никого ни с кем не связывавшие. В депо, предназначенном для ремонта локомотивов, стояли броневики, набитые боеприпасами.
Казармы полка располагались на некоторой возвышенности по отношению к линии границы. Её охраняла застава из трёх десятков бойцов. Они почти каждый день вступали в рукопашную схватку с хулиганами с сопредельной стороны. Группы молодых чужаков в тридцать-сорок человек, иногда с пустыми руками, иногда вооружённых палками, пересекали границу. Усиленный наряд из пяти наших бойцов, имея строжайший приказ оружия не применять, встречал противника и пытался его остановить. Обычно это кончалось дракой. Советские пограничники были отменно обучены. Каждый из них стоил двух, а то и трёх нарушителей, но и это не помогало. Обычно наряд не мог устоять против превосходившего врага. В грузовике, на котором вдоль границы передвигались наши солдаты, стояла рация. Её защищали до последнего, и когда держаться не было сил, радист просил помощи своих коллег.
Первыми к месту свалки прилетали с заставы все свободные от дежурства пограничники. Противник тоже высылал подмогу. Наши дрались или спина к спине, или в тесном строю. Когда защитники рубежа страны понимали, что их силы на пределе, рация снова взвывала о помощи.
Теперь адресатом было командование мотострелкового полка. Он располагался неподалёку от «призрачного» вокзала станции «Дружба». В таком случае к границе кидалась рота пехоты на бэтээрах. Едва броневики появлялись в поле зрения нарушителей, хулиганы начинали отходить к границе. Дело в том, что командир мотострелкового полка не был ограничен строгим приказом не стрелять. Он мог действовать по обстановке. И на той стороне это знали.
Эта «игра» обещала когда-нибудь закончиться немалой кровью. И действительно, через год Джунгарские ворота стали местом вооружённого конфликта, но я в это время был уже далеко.
А пока — я бродил по расположению полка, страстно желая стремительно скатиться вниз на бронемашине, забитой под завязку боеприпасами, и очертя голову кинуться в драку с нарушителями. Но противник почему-то вёл себя тихо, и уже неделю границу никто не пересекал. Вот и сегодня, похоже, день обещал быть без приключений, и я вернулся в казарму.
Лёшка с Сашкой резались в карты, а я достал мемуары гитлеровского генерала Курта фон Типпельскирха и принялся читать. Вдруг динамик, висевший на стене, захрипел и заорал что было сил.
— Всем строиться! На полковом плацу всеобщее построение!
Мы не служили в этом полку, поэтому не сдвинулись с места. Вдруг дверь в комнату распахнулась, и на пороге показался дежурный офицер:
— Встать! — заорал он, краснея от напряжения. — Был приказ строиться!
Я поднялся:
— Мы тут в командировке.
Старший лейтенант покраснел ещё сильнее.
— Или началась война? — усмехнулся Лёшка.
Дежурный опустил руку к кобуре и, что было странно, успокоился:
— Там даже полковых фермеров, свинарей, на построение выгнали. — Теперь в его голосе звучала сталь: — У вас минута, чтобы привести себя в порядок…
Полк был выстроен в две шеренги. В центре стояли командир полка, начальник особого отдела и начальник караула. Я обратил внимание на то, что все они были вооружены, а у начкара, помимо штатного пистолета на поясе, на плече висел автомат. В середине этой тесной группки стоял кто-то, но рассмотреть я его не успел.
— Сержант, — окликнул меня командир батареи, к которой мы были прикомандированы, — становитесь здесь. — Он кивнул в сторону короткой шеренги солдат. Они были одеты в грязные гимнастёрки, на одном из них были белый фартук и поварской колпак.
— Дожили, — Лёшка громко выругался. — Со свинарями и поварами в одном строю стоим!
Комбат покосился в нашу сторону, но не произнёс ни слова.
— Становись! — Это командовал начальник штаба.
Теперь я увидел того, кто стоял в центре. Это была женщина.
— Баба-то что тут делает, — воскликнул Сашка, удивлённо шмыгнув носом, — товарищ капитан?!
Комбат снова взглянул на нас, но не ответил. И, как я понял, сделал это не от пренебрежения к нам, а оттого что ярость душила его.
— Равняйсь! Смирно! — голос начальника штаба тоже источал злость.
— Вольно! — Это уже был командир полка.
«Господи!» — чуть не взмолился я, поняв, что тут делает женщина.
— Парни, — негромко проговорил я, — она тут на опознании. Это либо воровство, либо изнасилование.
— Точно! — воскликнул Сашка. — А я сначала подумал, что шпионку поймали…
— Вот это и называется «попали»! — Лёшка сплюнул. — Но мы-то из расположения батареи не выходили.
— А кто подтвердит, — вздохнул я, — если вся батарея была на занятиях?
— Дневальный видел, что мы там лежали, — вспомнил Сашка.
— Эта деревенщина нам не поможет. — Состроил кислую мину Лёшка. — Этот дневальный. Стоит ему увидеть меня, как он, вспоминая, как я учил его работать джойстиком, синеет от обиды и злости.
Женщина медленно шла вдоль солдатских шеренг, внимательно всматриваясь в лица мальчишек, одетых в военную форму. Временами она останавливалась, и тишина глушила даже посвист ветра.
Холод медленно выстудил мою грудь. Я вспомнил, что несколько дней назад, в бешенстве от пренебрежительного отношения к боевой подготовке, задал солдатам, с которыми занимался, вопрос:
— Кто никогда не был с женщиной?
Двадцать три бойца были девственниками. Из троих оставшихся двое заплатили за первородный грех штампами в паспортах. Последний, ефрейтор Савушкин, весельчак и балагур, был душой батареи. Похоже, он относился к большинству, но не мог этого признать.
— Противник размажет вас по этой пустыне, а вы так и не узнаете, как пахнет женщина! — Так я пытался вызвать у своих учеников интерес к занятиям. — В любой войне выживает лучший воин. А вы этому не желаете учиться. Подумайте, их в четырнадцать раз больше, чем нас! И это не мой бред и даже не сказка…
«Неужели кто-то из них попытался заполнить этот пробел?! Тогда я невольно виноват. Это я, это мои слова подтолкнули кого-то на преступление».
Женщина приближалась к нам. Теперь я видел её лицо, изборождённое глубокими морщинами. На вид ей было лет семьдесят. Худенькое тельце едва прикрывали от пронзительного ветра серое платье и мужской пиджак. Он был явно с чужого плеча.
Командир батареи негромко выругался и проговорил:
— Это какой скотиной надо быть, чтобы изнасиловать эту старуху?!
Теперь стало ясно, что происходило на плацу. Командование полка решило не докладывать о безобразном преступлении, а разобраться самостоятельно.
«Действительно, — глядя в сторону приближающейся старухи, подумал я, — нормальный человек на неё даже не обратит внимания».
Подумал — и испугался своей мысли.
«Значит, если бы она была молодой и красивой, то я мог бы оправдать насильника? Боже мой, до чего я дошёл в этой казарме?!.»
Женщина внимательно и неспешно смотрела в лицо одного из солдат, и я вдруг понял, что она уже стоит в паре шагов от меня. Худое лицо начальника особого отдела походило на маску. Командир полка бросил взгляд в мою сторону и облегчённо вздохнул. Его испытание заканчивалось через три солдата, но вторым в этом строю был я.
Страх! Ледяной ужас сковал мои плечи и высушил губы. Старуха стояла напротив меня. Глаза, почти потерявшие цвет, на миг встретились с моими, и я едва сдержался, чтобы не зажмуриться. Страх! Впервые за девятнадцать лет моей жизни мне было так страшно. Что стоило этой женщине ткнуть пальцем в меня?! Ткнуть — и вычеркнуть меня из жизни? Как я докажу, что бродил в окрестностях полка и никогда не видел её?!
Неожиданно я увидел в её глазах понимание. Потерпевшая прочла мои мысли. Она догадалась. Старуха увидела мой страх. Не успел я подумать об этом, как меня поразила спасительная мысль:
«Мы втроём носим фуражки, а все остальные, кроме пограничников, ходят в панамах. Раз полковник приказал построить весь полк, значит, насильник был в тропической униформе».
От этой мысли мне стало так легко, что я, кажется, улыбнулся. Женщина сделала шаг в сторону и теперь смотрела в Лёшкины глаза. Потом она повернулась к офицерам:
— Нет, — у неё был тихий усталый голос. — Их тут нет.
Рука начальника караула, застывшая на автомате, побелела.
Контрразведчик опустил левый край рта.
Командир полка чуть склонился к потерпевшей:
— Вы уверены?
— Да. — Мне стало жаль её, хотя в женском голосе звучала негромкая уверенность. — Они не скрывали своих лиц. Два русоволосых русских парня. Мне кажется, что они были постарше этих. — Женщина кивнула в мою сторону.
Полковник попытался скрыть свою радость:
— Тут есть ещё одно подразделение связистов, — он развёл руками, — но они мне не подчиняются.
Начальник особого отдела осторожно тронул острый старушечий локоть:
— Разберёмся. Прошу вас.
Они уходили. Вдруг кто-то положил руку на моё плечо. Я оглянулся, это был комбат:
— Всё, — было видно, что капитан смертельно устал, — всё кончилось, идём в расположение. Я хочу поговорить с тобой о тех, кого ты отобрал в операторы.
Я повертел головой. Лёшка и Сашка стояли рядом со мной.
— Что, — прохрипел Сашка, — перепугался?
— А ты — нет?
— Ещё как, — усмехнулся он, — чуть штаны не намочил.
Дул ветер. Мне показалось, что с сопредельной стороны доносится звук танковых двигателей. Но мои сослуживцы спокойно шли рядом со мной. Красное солнце ползло к горизонту, унося с собой все сложности и страхи этого дня. Наша командировка подходила к концу.
Уже на следующий день мы покидали «Дружбу» и возвращались в свой полк.
Война коротко посетила эти края, но только через год.
Тринадцатого августа шестьдесят девятого неподалёку от станции «Дружба» произошло вооружённое столкновение между бойцами полка и нарушителями. Мои ученики показали себя достойными воинами.
Примечание автора
[1] Центральная Азия. Восточно-Казахстанская область. Джунгарские ворота — горный проход между Джунгарским Алатау с запада и хребтом Барлык с востока, соединяет Балхаш-Алакольскую котловину с Джунгарской. При прохождении ветра через ворота его скорость возрастает до 70 км/ч.
Редактор: Глеб Кашеваров
Корректоры: Александра Крученкова, Катерина Гребенщикова
Больше прозы Бориса Майнаева в сборнике «Дочь греха»: https://chtivo.spb.ru/book-doch-greha.html
