Помимо профессионализма у Елизаветы Прокофьевны можно было поучиться и умению одеваться. Она всегда прекрасно выглядела, умудряясь поражать народ элегантными нарядами. Когда я как-то выразила ей свое восхищение по этому поводу, Елизавета Прокофьевна скромно ответила, что вещи себе всегда покупала в секонд-хенде. Брендовую одежду небогатая преподавательница не могла себе позволить. Никто не видел на ней меха или действительно дорогие украшения. Но и бижутерия, и блузки нежных оттенков, и юбки самой разной длины были всегда подобраны с безупречным вкусом. С собакой Елизавета Прокофьевна же обычно гуляла в брюках и тяжелых тупоносых ботинках армейского типа, моментально перевоплощаясь из утонченной интеллигентной дамы в раскованную эмансипе.

Елизавета Прокофьевна была давно в разводе. Ее единственная дочь, моя сверстница, делала театральную карьеру в Москве. Таким образом, мы с любимой преподавательницей являлись своего рода зеркальными близнецами, ведь у меня в столице жила мать.

Поздравив меня с выставкой (удивительно, прошло уже столько времени, а я все еще продолжала получать поздравления, как будто камень, брошенный мной в озеро городской арт-индустрии, породил волну, которая все не могла сойти на нет), Елизавета Прокофьевна предложила встретиться у нее дома и, «может быть, пройтись с Германом». Германом звали пса, прекрасного беспородного кобеля, подобранного где-то на окраине.

Я с радостью согласилась. Каждая встреча с Елизаветой Прокофьевной становилась праздником. В моей жизни было чрезвычайно мало авторитетов, людей, на которых хотелось равняться. Аллилуева была как раз из них.

Жила Елизавета Прокофьевна в центре города, неподалеку от старой крепости, в шестиэтажном доме сталинской постройки. В квартире с магическим номером 77 бывал весь местный бомонд, но главное – там царила атмосфера замечательного творческого порядка и спокойствия. Елизавета Прокофьевна умела жить. Она окружала себя адекватными людьми, искренне любящими профессию, искусство, мир…

Наверно, для меня это был пример действительно самодостаточной и успешной женщины. Не в пошлом смысле социального достигаторства, а именно пример человека, состоявшегося в жизни.

Я приобрела по дороге два кусочка чизкейка с вишней и желтую розу. Мне казалось, она будет хорошо смотреться в нежно-салатовой гостиной Елизаветы Прокофьевны.

Отделанный светло-зеленой обивкой диван, невесомые этажерки с книгами и альбомами по искусству, цветы в старых глиняных горшках…

Здесь было действительно хорошо и спокойно. Здесь, кажется, никто не скандалил, не выяснял отношения. Разве что периодически разражался лаем Герман, выражая негодование по поводу поднимавшихся и опускающихся по лестнице соседей, но ко мне он привык и даже заискивающе вилял хвостом при моем появлении.

Попав в эту замечательную комнату, я словно вздохнула полной грудью. И поняла, что всю неделю напряженной работы подсознательно пыталась перебить тяжелые московские впечатления.

Здесь было не так, как на Преображенке. Совсем не так.

Чизкейк Елизавету Прокофьевну обрадовал, а роза привела в смущение.

– Ну что ты, Аня, зачем… Цветы… от женщины…

– Просто знак признательности.

– Это лишнее. Ты будешь чай? У меня есть всякий. Можешь выбрать.

– Да, конечно. Мне простой… Черный будет в самый раз.

– С лимоном?

– Если можно.

Елизавета Прокофьевна хлопочет на кухне. Приносит чашки и блюдца из фарфорового сервиза – пасторальные сцены и золотистая каемочка. Аромат чая щекочет ноздри. Я вгрызаюсь в свой кусок пирога. Отвратительно калорийно, но безумно вкусно.

– Как твои дела, Аня? Про выставку я знаю, а в остальном?

– Да как-то… вроде бы ничего…

Мне отчего-то кажется, что вопрос этот неспроста.

И вскоре моя догадка подтверждается.

– Ты в свободном полете?

– В общем-то, да.

– Вера Васильевна уходит на пенсию. Освобождается полставки. Нужен преподаватель на курс академического рисунка. Мы тут поговорили на кафедре, может быть, ты подхватишь?

Лимон сковывает мой язык.

– Ээээ…

– Подумай.

– А деньги?

– Ты знаешь. Немного.

Это не немного. Это почти ничего.

Даже на своих нерегулярно продающихся картинах я заработаю больше.

– Я не чувствую призвания к преподавательской работе.

– Это все надуманное. Каждый человек в то или иное время в своей жизни выступает в роли педагога. Хотя бы когда у него рождаются дети.

– У меня нет детей.

– Скорее всего, это временно.

Елизавета Прокофьевна хладнокровно пьет чай.

Я уныло жую лимон.

Говоря откровенно, я не чувствую призвания не только к преподавательской работе, но и к работе как таковой. А тут… я ведь хорошо понимаю, что меня ждет. Непонятные нагрузки за непонятные деньги. Волонтерство.

И свои проекты придется задвинуть. У меня просто не будет на них времени.

Но тем не менее искушение велико. Где-то в глубине души мне хочется попробовать себя в роли академической ведьмы. Истязать студентов перфекционизмом и дотошно придираться к мелким недочетам.

Впрочем, скорее всего, я быстро выгорю и буду относиться к ученическим работам формально, не пытаясь сделать из них шедевры. Чтобы предсказать это, не надо обладать талантом Ванги.

А как же собственное? Мое драгоценное… Ненаглядное… Самое главное… Проклятое призвание…

Я молчу. Лимон и здравый смысл замыкают мои уста.

– У тебя есть время подумать, – сообщает Елизавета Прокофьевна. – Пойдем гулять?

– Да. Конечно. Непременно.

Елизавета Прокофьевна одевается, берет Германа на поводок, и мы выходим. На Аллилуевой светло-зеленое пальто, как стены в ее гостиной, и светло-желтая шляпка с искусственной гвоздикой. На улице холодно. Я засовываю руки в карманы пальто.

Мы идем по улице, спускаясь к набережной. В вечернем солнце золотится река. За опорами моста светится багрово-алое. Герман жизнерадостно тащит нас вперед. У него так много сил… Так много желания жить… Ему не приходится страдать, каждый день делая какой-то выбор. Пространство решений ограничивается кустом, к которому потянет любопытный нос. Я мимолетно завидую псу и жалею о том, что родилась человеком.

Это бегство от свободы. Мне не хочется выбирать. Мне не хочется ничего решать. Я девочка, я хочу кружевные трусики и чтобы от меня отстали.

К разговору о пустующей половине ставки мы больше не возвращаемся. У нас с Елизаветой Прокофьевной много тем для беседы. И я благодарна ей за то, что она не хочет на меня давить.