Глава 26 Окна "Силы Небес"
А. Викберг "Аукцион"
Сумбурные, полные недомолвок объяснения руководителей высотки совсем не понравились Зыбину. Будучи потомственным военным, он привык с детства к военной точности, а здесь пришлось выслушать абсурдное заявление о ремонте сверхнадёжной бомбы и пораженческое нытьё Главного инспектора полиции. Про отстранённость хранителя можно было и вовсе не вспоминать. Товарищ имел собственный Замок и мог в любой момент умыть руки. С него станется. Зыбин давно требовал от ЦК, чтобы перестали утверждать на эту ответственную должность лиц, имеющих независимый доход. Но, как это обычно бывает, его прожекты бесследно исчезали в многочисленных кабинетах Центральной Канцелярии.
Чтобы составить собственное мнение, начальник ЦУП решил лично допросить настоятеля храма Сила Небес отца Пафнутия.
Неприятное зрелище открылось взору генерала, когда он вошёл внутрь святого места, где должна обитать сила и благодать первых переселенцев с Сириуса. Вдоль стен стояли ряды игральных автоматов, в центре расположились зелёные прямоугольники для покера и рулетки. Однако нельзя было сказать, что здесь царило особенное оживление. Нет, конечно, так, с десяток унылых игроков терзали ручки автоматов, профессионалы расположилось за барной стойкой в ожидании богатых клиентов. И, как говорится, упс.
Нахмурив узкие брови, Зыбин-Шкловский поднялся по винтовой лестнице в раздевалку отца Пафнутия. В тренерской за длинным столом из перфорированного титана расположились члены команды. Дымился квадратный электрический самовар, приятно пахло домашней выпечкой. Прервав смех после очередной шутки отца Пафнутия, пожилые дамы с боевыми шрамами на лицах от клюшек противников дружно повернулись к посетителю. От их сурового вида у боевого генерала внезапно ёкнуло под ложечкой. Он неприятно удивился новой для себя реакции. Даже в пылу сражения на Марсе, в рукопашном бою, ничего подобного с ним не происходило, а здесь обнаружилось явное малодушие перед боевым духом, исходящим от пожилых спортсменов команды «Сила Небес».
– Дамы, приятного аппетита. Что празднуем?
– Не ваше дело, – ответила капитан хоккейной команды. – Зачем пожаловали?
– Невежливо, невежливо так разговаривать с начальством.
– И чё дальше? – смяв шрам над правой бровью, поинтересовалась капитан, уперевшись взглядом в зрачки генерала.
Нужно было немедленно показать авторитет, и Зыбин не нашёл ничего подходящего, кроме как откровенной угрозы.
– Я, собственно, по делу. Ну если взрыв бомбы никого не интересует, то могу и уйти.
– Господин Зыбин, не обращайте внимания. Капитан у нас товарищ строгий, но справедливый. Ведь так, Агрипина Степановна?
– Лезет без приглашения, а потом грозится. Вы, кажется, начальник ЦУП? Тогда, что у нас делаете?
– Ага, Агрипина Степановна, запомним, – многозначительно произнёс Зыбин. – Но к делу, это что это у вас там творится?
– Вы о чём? – продолжила допрос капитан, ничуть не смутившись генеральского «запомним». Отец Пафнутий при этом благодушно улыбался, не выказывая ни малейших признаков чинопочитания. Что крайне не понравилось генералу. Он недовольно вытянул шею из твёрдого воротника мундира с золотыми галунами:
– Отец Пафнутий, разговор приватный. Нужен конфиденс.
– А мне нечего скрывать от команды, – тренер вопросительно оглядел игроков: – Ведь так?
Суровые старушки дружно кивнули головами и поставили бокалы с эмблемой клуба на стол. Только огромный вратарь, продолжала с невозмутимым видом хлюпать горячим чаем.
– Дело ваше, – небрежно бросил генерал и продолжил: – Это что вы там устроили, святой отец? – он кивнул в сторону зала с игровыми автоматами.
– А что такого? Нас попросили, мы согласились. В чём дело?
– Да будет вам известно, Вселенская церковь находиться под защитой самого императора! А вы в покер играете, в рулетку! Что ещё здесь придумали?
– Вот и я вас хочу спросить. Как до такого безобразия опустилась империя? – продолжая благодушно улыбаться, переспросил отец Пафнутий.
– Что-о? – чуть не задохнулся от возмущения Зыбин-Шкловский.
– Вот вам и что-о, товарищ генерал. Приходит какой-то хлыщ, по-другому и не скажешь, и грозиться отключить электроэнергию. И что прикажете делать? У нас, между прочим, обязательное чаепитие по четвергам. Мы без этого не играем! Пришлось согласиться. Тут или хоккей, или полный разгром. Мы выбрали победу. Ведь так, дорогие товарищи?
Коллектив опять дружно кивнул и стукнул фарфоровыми бокалами о металлический стол, выплеснув недопитый чай через дырки в перфорации на пол.
– Хлыщ, говорите. А что мне не позвонили?
– Как? Когда у него в руках радиоузел? Всю власть объял, прости космос.
– Да-с, что ещё скажите, коль я здесь?
– Нам нравиться казино. Столько азартных мужчин притащил товарищ Меркулов– страсть. И безотказных, – добавила Агрипина Степановна.
– Это как?
– Мы их быстро приспособили. Амуницию таскают и шарфики вяжут. А как иначе? Без этого никак. Вот, держите, – она протянула генералу полосатый шарф с эмблемой клуба и шапочку. – Маня, помоги, – попросила невозмутимого голкипера, хлюпающего чаем.
Перешагнув скамью огромной ногой, Маня ловким приёмом откинула к стене адъютанта Бормана, который тут же громко задышал от боли в животе, затем натянула на тщедушного генерала спортивную шапочку с надписью Сила Небес.
– Орёл, – хлопнула Маня по плечу генерала, отчего тот чуть не потерял равновесие, но был вовремя подхвачен опытной рукой голкипера. – Держись, фуражка!
– Ну, молодца! Наш человек. Садись рядом. Девочки, сочините генералу чайку, – распорядилась капитан.
Оказавшись в опытных руках пожилых женщин, наделённых при этом немалой физической силой, благодаря регулярным тренировкам на подпространственном стадионе «Алатау», Зыбин-Шкловский слегка растерялся. Справа его теснила Маня, а слева Агрипина Степановна. Обняв по-дружески генерала за шею, капитан спросила:
– Ну как ты там? Что думаешь о межпланетной обстановке?
– Я? – просипел Зыбин, не понимая сути вопроса.
– Ты! А то кто же ещё, дурья башка?
– Ручку уберите, дамочка, а то дышать трудно.
– Обидчивый, что ли? – сморщила бровь капитан.
– Физика слабая, а с нервами порядок. Лучше ответьте, как сюда гермафродитов с Венеры допустили?
– Так кто нас спрашивал? Приехали все нафуфыренные такие с охраной. Ты их видел? У них бицепсы с твою фуражку. Но ведут себя скромно. А нам что, мы всё равно на сборах. Но неприятно, здесь согласна.
– И что думает народ?
Он оглянулся на своего адъютанта.
– Вы Бормана чаем напоите. Ну нельзя же так с моим подчинённым обращаться?
– Девочки, займитесь товарищем, – распорядилась капитан и продолжила: – Посмотрите в окно. Что видите? Вот именно – пусто. А почему? А неприятно стало здесь находиться. Вот и всё, вот и вам и народ. Кто детей сюда приведёт, когда такие уроды ходят. Они, может, и смирные, но не наши, это точно.
Потихоньку ситуация в высотке стала проясняться. Чувствовалось, что эксперимент, затеянный ЦК в отдельно взятом здании, начинает пробуксовывать. Но в чём причина? – здесь Зыбин терялся в догадках.
– Всё одно не понимаю. И что даже на матчи перестали ходить?
– Здесь порядок. Даже что и лучше стало. Мы как прежде проигрываем, но платить стали больше. Пожаловаться нельзя. Только душевность исчезла. Трудно объяснить как, но исчезла.
– Вот видите, графены появились, клюшки новые.
– Ой, а нам-то какая разница? Куда их девать-то? Это вам – костёр. А у нас свои шашки. Кстати, эти гермики к нам не ходят. Один раз сунулись, так наши фанаты так их нарядили, что больше и не показываются. Чувствуется, что хоккей, не их игра. Вот только доски почёта почему-то жалко.
– Что-что, доски почёта? Отец Пафнутий, это те, что у фонтана были?
– Именно так, сын мой. Помните «Дождь эльтов»? В знак победы там висел портрет Феоктист Петровича. Всем нравилось. А теперь реклама, прости космос, гермиков.
– И всё одно не понимаю. Что не так-то? Мне доклад писать императору, а о чём. Что всё в порядке, кроме диверсии на бомбе?
– Об этом, – при этих словах отец Пафнутий нажал на блестящий рычажок рядом со столом, и шторы, закрывающие прозрачную стену, убрались в стороны, открывая вид на фонтан и прилегающую площадь. На большом световом панно прыгала в такт инопланетной музыки загорелая корма гермафродита, едва прикрытая узенькой полоской блестящей ткани.
– Да мало ли такого в других высотках? Почитай что и везде.
– Угу, а такое видали?
Священник щёлкнул другим тумблером.
Спряталась в стене штора с другого окна, выходящего в стратосферу. Вдалеке висела Де Борха, покрашенная наполовину в пастельные тона.
– Полная ерунда! Как будто я сам этого не знаю!
– Игровой зал видели? Пусто? Вот именно, что пусто. А почему? А все покраской занялись. И чихать они хотели на эти развлечения, – отец Пафнутий снова ткнул в ритмичную рекламу заведения мадам Жерминаль.
– Даже дети не хотят здесь гулять. А вы сами знаете, что наши детки с большим вопросом, но не хотят. Им, видишь ли, детство подавай, а не этот, прости космос, пластилин.
– Что значит, детство? – удивился генерал.
– Звёздочки, галстуки, салюты, зорька в стратосферных лагерях. Вот. Иначе отказываются в бассейн ходить. Говорят, что идиотские улыбки персонала не нравятся. Дяди и тёти в кислотных теннисках какие-то ненастоящие. А как они будут настоящие, когда кривляться у инопланетян научились. Вот как?
– И всё из-за досок почёта?
– Точно.
– Чудеса. А я-то здесь при чём?
– Я тоже не при чём. А знаете почему? А потому что я тренер «Силы Небес»! Некогда мне на эту ерунду размениваться.
Странное дело, получалось, что эксперимент товарища Семарга полностью изменил мозги граждан всего за несколько лет. Какие-то голограммы на досках почёта так перелопатили мозги, что небожители готовы терпеть лишения против единоличного благополучия. И никто не хочет испытать удачу в игре или утолить страсти в борделе. А даже что и наоборот, готовы терпеть неудобства на морозе, лишь бы быть вместе. Но при чём здесь доски почёта. Ведь получается, что опять кто-то знатнее, а значит, выше. Какая здесь радость, когда другой висит на почётном месте, а не ты?
Это, что нужно сделать с мозгами, чтобы человек отказался от единоличного счастья ради выгоды других?
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Немного корги от нейросети)
Лига Поддающих Джентльменов 69
"Кузнец Бусыгин Александр Харитонов сын куёт меч Дункану МакКлауду.
Из коленвала"
Приключение "Путь Пилигрима" и древние тайны Города Парового Солнца
Это приключение для Города Парового Солнца в жанре приключенческого боевика, подходящее для неопытных персонажей, будь то детективное агентство или другая группа героев. Под серыми песками Пустошей до сих пор хранятся многовековые тайны, а надёжно спрятанный древний артефакт ждёт того, кто будет достоин забрать его. Игрокам предстоит разгадать забытые тайны и пройти смертельно опасные испытания, в процессе раскрыв некоторые секреты истории Лимба и подробности подковёрных интриг Паутины.
Дело в том, что к персонажам за помощью обращается демон со страстью к археологии и рассказывает о недавно найденном в Пустошах храме, предлагая исследовать древние руины. Но сначала героям предстоит расшифровать текст на сохранившейся скрижали, таящей подсказки о ловушках и загадках этого храма. После этого им придется проделать нелегкий и полный опасностей путь через Пустоши и преодолеть хитрые испытания, чтобы открыть для себя новые страницы древней истории Лимба и завладеть артефактом, если они окажутся этого достойны. Впрочем, после этого перед ними встанет непростой выбор - кому же достанется этот козырь в борьбе за власть.
Так как «Путь Пилигрима» — это классическое приключение в духе фильмов об Индиане Джонсе, наиболее важными его составляющими являются загадки и зашифрованные подсказки о том, как их проходить. Для того чтобы приключение полноценно раскрылось, поощряйте игроков действовать при помощи логики и наблюдательности, используя проверки навыков, только если игроки не могут разгадать загадки сами.
Приключение «Путь Пилигрима» начинается с той же сцены, которой закончилось приключение «Дом забытых», таким образом все три приключения, входящие в книгу правил, могут быть сыграны одно за другим. Впрочем, ничего не мешает Ведущему использовать их отдельно или в другом порядке.
Глава 25 Костёр у дороги
А. Викберг "Аукцион"
После встречи с Зыбиным Мара Филипповна крайне взволнованной вернулась к себе в контору. И было от чего. Можно было, как угодно относиться к начальнику ЦУП, но дело своё он знал на отлично и всегда доводил начатое до логической точки. Здесь он полностью оправдывал свою внешность: грыз, как хорёк стратосферный, до самой кости, и дальше до мозгов.
«И зачем Гриша придумал самокат этот дурацкий дарить? И кому? Полнейшая чушь. Как будто не знает, что в ЦУП этих самокатов больше чем нужно. Да-а, натворил дел. Неужели нельзя было как-то поделикатнее уплотнить макаронника? Я тоже хороша: надо было самой побеседовать с Бобби. Всё-таки излишне прямолинейный этот Гриша. Нет в нём дипломатии. Опять моя вина. Мужчине энергию девать некуда, а у меня постоянно долгие сборы. Ну что я могу с этим поделать? Вот что? Молодая уже пятьсот лет, как не молода. Только его первобытная энергия и спасает от зевоты. А так бы чаёк с бубликами кушала и грызохвостом в компании», – размышляла Мара, с суровым лицом наблюдая за работой Парамарибо.
– Мара Филипповна, да в чём дело, наконец? У вас такой взгляд, что на нём гвозди можно вешать в авоськах, – отрываясь от печатной машинки, спросила с упрёком секретарша.
– Милочка, а есть за что? – недовольно спросила Мара, погружённая в свои мысли.
– Я усердно работаю, между прочим. Я что, не могу пирожки отправить своему папочке?
– Что это на тебя нашло? Говорила – враги навек, и вдруг такие нежности?
– Вообще-то, я Григорию Михайловичу напекла, но потом подумала, что будет даже и лучше, если он передаст их по собственной инициативе.
– Сан Санычу? Помириться хочешь?
– Ну как сказать. От меня бы не принял ни за что, а когда Гриша расскажет, как я переживаю, может, что и получиться. А он обязательно расскажет. У Григория Михайловича с фантазией всё просто замечательно! Как считаете, Мара Филипповна?
– Интриги за моей спиной? Гришу используешь без его согласия? Ты хорошо подумала?
– Но ведь там мой папа! А нам будет очень полезно извиниться за конденсаторы.
– И что Меркулов?
– По глазам сразу поняла – непременно передаст. Он такой предсказуемый. У него очень доброе сердце, Мара Филипповна.
– Можешь не льстить, сама знаю. Только что теперь делать с его ранимостью? Меркулов так озадачился судьбами детей, что я не смогла отказать. Столько неприкрытого возмущения звучало в его голосе. Говоришь, что всё поняла?
– Ой, да у него глазки сразу так блеснули, так и метнулись в сторону. Сразу и представил себе, как будет мосты строить. Это так мило. Как же нам повезло с управляющим, Мара Филипповна.
– Твой Сан Саныч редкий бурундук. Сразу торговаться начал. Я с извинениями позвонила, а он автобусами начал шантажировать. Бурундук и есть.
– Так, родителей не выбирают. Здесь я бессильна. Но если что, то я скала, Мара Филипповна. Сами видите, всё для родного Домкома. Пирожки напекла с яйцом и луком.
– Не ожидала от тебя такой расчётливости. Когда назад объявятся наши работнички?
– Они уже закончили. Нельзя же целый день на верёвках болтаться. Должны вернуться.
Действительно, в небе показались голубые искрящиеся плазменные диски, несущие на себе огромные стратосферные автобусы.
Вскоре дверь распахнулась, и вошёл с хмурым лицом Меркулов.
– Гришенька, что случилось? Что-то не так? – кинулась к мужчине Мара Филипповна.
– Меня пытались убить. Только невероятное стечение обстоятельств спасло. Хотел верёвку подпилить. Негодяй! Хорошо, что у меня природное чутьё на такие дела.
– Да кто же, родной?
– Китаёза какая-то белобрысый. Тьфу ты, японец. Редкая тварь! И глазки в щёлочку. Смотришь, а в них Японское море с приветом. Попробуй догадайся, что там в нём плещется. Только простоват. Что вообще пугает. Именно такие особенно опасны. Там, где у нормального человека сотни вариантов, у этих – один, и самый невероятный. Я бы на его месте не сдался, а он за кальвадосом побежал! Представляешь?
– Тут Зыбин прилетел. Так что, может быть, это его человек?
– Начальник бомбы? Во дела, стоит отлучиться на благотворительность, как сразу большое начальство пожаловало. Но ведь мы вроде как ему не подчиняемся?
– Мы нет, а бомба его.
– Так, пусть забирает к чертям, коль его!
– Это невозможно.
– Как так?
– Начнём снимать – взорвётся. Одноразовое крепление.
– Тогда надо договариваться.
– Как, родненький? Ты уже блеснул самокатом. Теперь не знаю, что и делать. Требует вернуть макароннику храм или взорвёт высотку.
– Терроризм какой-то. Нас же Аристов уверил, что мы теперь свободны?
– Получается, что нет. У них там своя война. Это, извини, не наша сфера.
– Мара, я ведь хотел, чтобы всем было хорошо. Чтобы никто не боялся. И теперь всё напрасно. Никто из местных к этим двудольным умникам не ходит, в рулетку не играют. Ты вон и та палки в колёса суёшь. Покраску эту идиотскую придумала? Ты вообще любое начинание на корню рубишь! Разве не так? Зелёные армейские бидоны нашла. Я как увидел, так сразу понял, что неспроста. Нам здесь ещё имперских солдат не хватало. Откуда они у тебя? Наверняка свою линию за спиной гнёшь. Так и, пожалуйста! Если не ко двору, так и вовсе могу отправиться восвояси.
– Куда, – подняла брови Мара, на самом деле не понимавшая, куда может улететь её энергичный управляющий.
– Ну я не знаю. Хоть в эту Де Борха.
– К проститутке Жерминаль?
– Отчего же сразу и проститутке? Очен-но даже и достойная женщина.
– Женщина? Ты, Гришенька, шутишь или как? – насмешливо растянула уголки глаз Мара.
– Вот только не надо этих грязных намёков! Ничего такого я не имел ввиду. Это я про её рабочие качества.
– Качества? Рабочие? Это верно, у этой твари их в двойном количестве против наших.
– С тобой просто невозможно разговаривать. Я про Фому, а у тебя везде Марфа.
– Уже и Фома объявился? Вот что, Гришенька, у тебя от переизбытка гормонов кровь испортилась. Это ничего, это бывает. Отправим на Венеру, промоем гемодезом. Там тебе быстро норму сделают.
– Я, представь себе, сегодня вспомнил бой под Плевной. Это так странно. Стою один с шашкой под градом шрапнели, вокруг трупы, кровь, стоны, а на мне ни царапины. Это нормально вообще? Я думаю, что я вовсе не из вашего мира. Эх, жалко, что ничего не помню. Проклятая голова. Лучше бы ты меня там оставила, – Меркулов кивнул в окно на защитную сетку.
Неожиданная откровенность смутила Мару, она не ожидала такой быстрой смены настроения, такой искренней жажды смерти.
– Гриша, ну что ты, право! А как же я тогда? Ты брось такие панегирики петь. Ну сам подумай, одним борделем больше, одним меньше? Вот ерунда. Вернём макаронника, и пусть этот Герман лопает свой пармезан. А ты продолжишь в спасителя играть. А как не спаситель, конечно, он и есть! Хочешь, в концертном зале бордель организуем. Места там много. Всё равно народ покраской занят. Спектаклей нет. Тебе занятие. Прямо на сцене пусть и резвятся. Новый формат откроешь?
– Издеваешься? Ты этих гермафродитов совсем за идиотов держишь. Тогда сама и разговаривай с эфорами. Я что, я всего лишь управляющий, а они настоящие хозяева. Графены-то их!
– Недавно у нас тут дождь приключился. Думали, всё, съест высотку зелёная плесень. Ан, ничего, справились как-то. Заглянули печальные эльты в мозг Феоктист Петровича и сдулись. Пшик, и на улицах пусто. Может, и с твоими эфорами так будет. А ты здесь истерику устроил.
– Что? Я? Истерику? Снова-здорово, какая такая истерика, когда населению этот бассейн уже и без нужды. Как обезвредили бомбу, так и перестали ходить. Даже мамаши с детками исчезли. Это что такое? Да что я говорю, им и рулетка не в радость. Не понимаю, что нужно?
– Гришенька, ты, наверное, забыл. А мы забыли рассказать – Магнето, всему виной Магнето. И с этим ничего невозможно поделать. Без него мы все умрём. Тогда печальные эльфы без приглашения объявятся. Никому бы не пожелала такой смерти. Они ведь душу выпьют без остатка, и оставят умирать без неё.
– Это, что за штука такая, Магнето?
– Вот, не знаешь, а пылишь. Парамарибо, у тебя есть?
– Стоит где-то в спальне, но мне всё некогда. Вы, Мара Филипповна, такая террористка, что сил нет. Все мысли заняты работой. Да и зачем мне эта штука, когда здесь намного интереснее. Я вот на вас смотрю сейчас и радуюсь: скандал – это так здорово! Да у меня и омоложений всего одно. Я, можно сказать, совсем девчонка против вас. Купила, попробовала, а жизненного опыта ноль. Вот и забросила. А что?
– Нужно Гришу просветить. А то он тут развил бурную деятельность, а нас совсем не знает. Гриша, вот скажи мне, пожалуйста, ты кого в ЦК знаешь? – при этом вопросе Мара так и вцепилась глазами в мимическую мускулатуру Меркулова.
– Никого, – небрежно ответил Меркулов, занятый своими переживаниями, и продолжил в раздражении: – Ещё этот ваш Пафнутий. Ты знаешь, что он мне сказал: что всё проходит. Вот только не держите меня за идиота!
– А что обидного, если чего-то пропустил? Бывает.
– С чем? Со мной? Это точно. Я этого японца не тронул. Хотел сначала отправить в полёт. Потом подумал, должен же я узнать хоть что-то о себе.
– Брось, Гриша. Зачем тебе это. Мы вообще после омоложения свою биографию по голограммам вспоминаем, и ничего. Я уже и не знаю, что во мне настоящее, а где фантазия. Привыкай.
– И как оно, многоразрождённая?
– Ты сейчас о чём? – немедленно подобралась Мара, почувствовав опасность.
– Ну, всё знать. Поди и любовь для тебя уже, как пресный хлеб?
– Вот ты о чём, бедненький. Даже и не переживай. С тобой как в первый раз. Ты такой энергичный.
В конторе внезапно повисла необычная тишина, которую нарушил громкий вздох зависти.
Мара с Меркуловым повернулись к секретарю, удивлённые прекратившимся стуком печатной машинки.
– Всё-таки согласитесь, какие мы счастливые! – всплеснула руками со счастливым видом Парамарибо.
– Подождите, дамочки, это в чём?
– Ну как же, нет нужды пялиться в эту проклятую Магнето. Вот оно, всё наяву делается. Вы как хотите, а мне очень даже нравиться. Это как в песне:
Вот и встретились два одиночества,
Развели у дороги костёр.
А костёр разгораться не хочется.
Вот и весь, вот и весь разговор.
– довольно мелодично пропела Парамарибо и с наивным видом дважды хлопнула длинными накрашенными ресницами.
– Чё-то пакостно как-то стало на душе. Вы не находите?
– Ничуть, я за нас рада.
– Почему за нас?
– Григорий Михайлович, вы не подумайте чего плохого. Но без вас сплошная скукотища была в Домкоме. Отчёты эти проклятые. А здесь такие страсти. Прямо детектив с хвостиком. Вот и Мара Филипповна подтвердит. Тут даже серёжки марсианского генерала померкли. Ну что там было? Дождь, зелёная плесень и ничего приличного. А здесь любовь. Трагедия личности. Так бы и прыгнула к вам в койку, против воли Мары Филипповны. Исключительно из благодарности. Но мне и так хорошо, – она опять хлопнула ресницами и надолго зажмурилась от переполнявших её душу чувств.
– Вот, Гришенька, это красноречивей всяких слов, – с торжествующим видом указала Мара Филипповна на свою секретаршу.
От всей этой сцены у Меркулова разболелась голова. Он решительно не понимал, что он делает в этой стратосфере, и что ему здесь вообще надо делать, но один вывод сделал для себя непреложный – его превратили в зайца с бубенчиками в ушах и не иначе.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Барбиштейн — адский микс «Барби» и «Франкенштейна» в фильме «Бедные-несчастные»
Стимпанк-фантасмагория Йоргоса Лантимоса — уморительная, вызывающая и пленительно живописная, как и ее главная звезда Эмма Стоун.
Лондон конца XIX века. Угрюмый с виду человек с наспех перешитым лицом, доктор Годвин Бакстер (Уиллем Дефо) находит прибившееся к берегу реки тело прекрасной, словно кукла Барби, беременной девушки (Эмма Стоун). Добродетель Годвина оказывается сомнительной во всех отношениях: утопленницу он решает, подобно доктору Франкештейну, воскресить с помощью пересадки мозга ее же нерожденного ребенка. Эксперимент проходит успешно: она оживает, но в ее теле поселяется новая личность, Белла Бакстер — гомункул духа, мировоззрений и чувств. Непаханое поле кинетического песка: лепи что хочешь!
По такому важному случаю врач приглашает к себе в поместье лаборанта Макса МакКэнделса (Реми Юссеф), обязанного конспектировать биологическое развитие Беллы. Однако оно проходит не так, как запланировано. Скажем, клитор интересует девушку гораздо сильнее книжных переплетов, а из поместья тянет в мир за забором, даже несмотря на то что по его двору ходят свиноутки и другие не менее занимательные животные.
«Бедные-несчастные» — роман Аласдера Грея, шотландского писателя и художника, пример постмодернистской литературы девяностых, заслуженно пользующейся популярностью. Йоргос Лантимос («Лобстер», «Убийство священного оленя») со своим постоянным соавтором, сценаристом Тони Макнамарой (вместе они делали «Фаворитку»), перенесли действие из Шотландии в Англию, убрали повествование от первого лица, а готику Грея заменили эстетикой стимпанка. Хочется отметить, как же здорово, что грек нашел своего писателя. Слова Грея идеально ложатся на интонации персонажей Лантимоса, а причудливый мир удивителен настолько, насколько принято у этого режиссера: нет магии, зато есть фантастические твари!
Вообще в Лантимосе подкупает абсолютная свобода визионерского мышления, в которой идеально соседствуют залихватские кадры, снятые через «рыбий глаз» оператором «Фаворитки» Робби Райаном, навороченная музыка британского инди-артиста Джерскина Фендрикса и несметные палитры актерских красок. Самая неожиданная — Марк Руффало в роли главной пассии Беллы, мутного Дункана Веддерберна. Руффало дает Рудольфа Валентино, потрясающе закатывает глаза и капризничает!
Хотя капризы (по ментальному возрасту) полагаются скорее Белле. Но нет, Белла не капризничает, а живет в свое удовольствие и предлагает то же другим. Героиня Стоун буквально лезет под юбку служанке в доме Годвина, чтобы продемонстрировать чудеса мастурбации. Говорит что думает и не выстраивает личных границ. В Лиссабоне хочет объесться паштел-де-ната, хотя по этикету положено только одну тарталетку. Даме в кринолине рассказывает о том, что член у Дункана бывает солоноват, а секс с ним называет просто — «furious jumping». Так не принято, считает Дункан и в порыве праведного гнева хватается за голову.
Зал попеременно аплодирует и истерично хохочет. В сцене, где персонаж Дамьена Боннара приходит к чересчур увлекшейся своим телом Белле в парижский притон с двумя малолетними сыновьями и говорит, что «они посмотрят, пока мы с вами этим займемся, у нас урок секс-образования», кажется, что зрителям понадобится успокоительное. Хотя, само собой, «Бедные-несчастные» не только комедия положений, нравов и характеров, но еще и настоящий роман взросления. Годвин, которого сокращенно зовут Год, в общем-то и спаситель, и демиург, и Гудвин, и Шариков, и властитель душ, и герой, и злодей. А Белла одновременно героиня истории красоты и истории уродства Умберто Эко. Заложница, наложница, секс-работница, социалистка и феминистка — путь, за который вполне можно получить критическую оплеуху и плевок от зрителей.
Однако Лантимос не был бы Лантимосом, если бы после всего этого большого пути самопознания ласково не потрепал бы Беллу по голове. Ведь судить мужчин, которых не надо даже превращать в козлов, как в «Лобстере», и так с ними все понятно, зрители готовы сами без посторонней помощи. Но не тут-то было! В финальной сцене мужчина из прошлого Беллы стоит на коленках и поедает траву, потому что Белла выучилась на врача и пересадила ему мозг козы (сравните с концовкой «Барби», где эмансипированная Барби лишь пошла к врачу). Ну что же, Лантимос достиг такого совершенства в своем ремесле, что ему не зазорно закончить фильм еще и автоцитатой из «Клыка». Что поделать, если это настоящая магия, а эксперимент прошел успешно. Вуншпунш!