Повисла тяжёлая пауза, нарушаемая лишь ровным гумором мотора.
— Ладно, — Леонид сдавленно выдохнул, смирившись с неизбежным. — Одна попытка. Но одно неверное слово, один странный взгляд медсестры — и мы уходим. Мгновенно. Понял?

— Понял, понял, — Сергей уже включил передачу. — Будем тише воды, ниже травы. Поехали, а то моя решимость тает быстрее, чем моё терпение ко всей этой чертовщине.

Больница встретила их ярким, ядовито-зелёным светом люминесцентных ламп и запахом хлорки, за которым угадывалось что-то сладковато-приторное, как увядшие цветы. Леонид, сгорбившись, мгновенно вошел в роль уставшего деда, а Сергей, нахмурившись, изобразил озабоченного старшего брата. Медсестра, женщина с усталым, осунувшимся лицом и тёмными кругами под глазами, отнеслась к ним с равнодушием выгоревшего человека.

— По коридору налево, палаты 307 и 309, — буркнула она, даже не подняв головы от бумаг. — Только тихо. Они... плохо спят.

Коридор казался бесконечным. Они шли, и их шаги глухо отдавались в гулкой, мертвой тишине. Казалось, что двери в палаты приоткрываются на сантиметр вслед за ними, и из щелей на них смотрят десятки невидимых глаз.

Двери и в правду были приоткрыты, оттуда доносилось ровное, механическое гудение медицинской аппаратуры. Но не это было странным.

Была тишина. В обычном детском отделении ночью слышны вздохи, плач, шёпот. Здесь же стояла гнетущая, абсолютная тишина. Как в склепе.

Сергей краем глаза заглянул в одну из палат. В свете ночника он увидел девочку лет семи. Она сидела на кровати, абсолютно неподвижная, и смотрела в стену. Её руки лежали на одеяле, пальцы медленно, с интервалом в несколько секунд, почесывали ткань абсолютно синхронно. Как заводная кукла. Её глаза были широко открыты, но в них не было ни сна, ни бодрствования — только пустота.

Леонид тихо тронул его за локоть, и они двинулись дальше. Из другой палаты доносилось тихое, монотонное бормотание. Мальчик, его лицо было скрыто в тенях, ритмично, без пауз, повторял один и тот же набор слов, похожий на считалку или заклинание: «Кукла спит, я сплю, кукла смотрит, я вижу, кукла хочет, я делаю...»

Воздух на этом этаже был холоднее, чем в остальной больнице. Холоднее, чем того требовали нормы.

Они нашли нужные палаты. В 307-й лежал мальчик, тот самый, из первого дома. Петя. Он был привязан к кровати мягкими ремнями. Не потому, что был буйным. Наоборот. Он лежал так прямо и неподвижно, что это выглядело неестественно. Его голова была повёрнута к ним, глаза открыты. Он улыбался. Широкая, неестественная, десневая улыбка и пустые глаза. В его взгляде не было осознания — только стеклянная, довольная пустота. На тумбочке рядом, под стеклянным колпаком, лежала фарфоровая игрушка. Казалось, её глаза следят за каждым движением в комнате.

В 309-й палате была девочка, Маша. Она не была привязана. Она сидела на кровати и... играла. Её пальцы перебирали кукольные волосы, но сама кукла лежала на полу. Девочка играла с пустотой, совершая точные, выверенные движения: причесывала, поправляла несуществующее платье, подносила ко рту несуществующую ложку. Её лицо было сосредоточено и абсолютно спокойно. Она напевала ту самую считалочку, но шёпотом, на одном выдохе.

Сергей сделал шаг вперёд, решив проверить свою теорию.
— Маш? — тихо позвал он.

Девочка замолкла. Её пальцы застыли в воздухе. Медленно, с едва слышным скрипом шейных позвонков, она повернула голову к нему. В её глазах не было ни страха, ни удивления. Только холодное, отстранённое любопытство, словно она смотрела на насекомое.

— Маша, мы... мы от тёти Люды, — соврал Сергей, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Губы девочки растянулись в точной копии той улыбки, что была у мальчика в соседней палате. Слишком широкой, слишком десневой.
— Тётя Люда спит, — её голосок был без интонации, ровным, шелестящим потоком, как запись на плёнке. — Она крепко спит в земле. А я играю. Мы все тут играем. Когда вы присоединитесь к нашей игре?»

Сергей отшатнулся. Леонид схватил его за рукав.
— Всё. Пошли. Сейчас же.

Они почти бегом вышли из палаты. По коридору, направляясь к ним, шла та самая медсестра. Но теперь её лицо было искажено не усталостью, а странной, напряжённой маской. В руках она несла не медицинский инструмент, а небольшой распылитель, похожий на тот, что используют для цветов.

— Вы тут ещё? — её голос прозвучал неестественно громко в тихом коридоре. — Время приёма давно закончилось.

Леонид, не сбавляя шага, прошёл мимо неё, таща за собой ошалевшего Сергея.
— Всё, сестричка, уже уходим. Просто навестили.

Они шли по коридору, чувствуя её взгляд у себя в спине. Сергей обернулся. Медсестра стояла на том же месте и смотрела им вслед. А из палат, мимо которых они проходили, в дверные проёмы теперь смотрели другие дети. Молча. Неподвижно. С одинаковыми, стеклянно-пустыми улыбками на бледных лицах.

Дверь лифта закрылась, скрыв жутковатую картину. Только тогда Сергей выдохнул.
— Твою мать... Лёнь... Они же все...

— Молчи, — резко оборвал его Леонид. Его лицо было белым как полотно. — До машины. Молчи и иди.

Они вышли на улицу, под холодное ночное небо. Воздух больницы, казалось, навсегда въелся в их одежду — сладкий запах болезни и пустых, смотрящих глаз.

Машина рванула с места, увозя их от больницы, словно от чумного барака. Сергей давил на газ так, будто за ними гналась сама тень того места. Он с одержимостью смотрел в зеркало заднего вида, ожидая увидеть в темноте преследующие их огоньки или силуэты. Ему повсюду чудились эти стеклянные, пустые улыбки. В отсветах фонарей на мокром асфальте, в тени деревца у дороги. Его собственное отражение в боковом стекле на миг исказилось и застыло с неестественно широкой улыбкой. Он дёрнул рулем, оторвав взгляд. Просто дождь. Просто усталость. Только свернув за угол и оставив за спиной освещённые окна больничного корпуса, он сбросил скорость, и по салону пополз тяжёлый, спёртый воздух, пахнущий потом и страхом.

Молчание длилось несколько минут. Прервал его Сергей, его голос сорвался на хрип:
— Твою ж мать... Они же... Они все там... куклы. Не дети. Манекены какие-то с моторчиками внутри.

Леонид, прислонившись головой к холодному стеклу, не поворачивался. Он смотрел в ночь, но видел не улицы, а эти пустые, улыбающиеся лица.
— Не куклы. Сосуды. Пустые сосуды, которые оно заполнило собой. Или... наоборот. Выкачало всё, что было внутри, и оставило только оболочку.

«УАЗик» подпрыгнул на колдобине, выбив у Сергея тихий мат. Он свернул к их временному убежищу — заброшенному детсаду. Подвальные ворота со скрежетом завалились за ними, отсекая внешний мир. В темноте они не стали включать свет, плюхнулись кто куда: Сергей — на ящик, Леонид прислонился спиной к холодной бетонной стене, сполз по ней на пол.

Тишину нарушало только тяжёлое, немного хриплое дыхание Сергея.
— И что? — он спросил уже тише, без прежней истеричной ноты. — Что мы можем сделать? Сжечь и эту больницу? Там дети... или то, что от них осталось...

Леонид провёл рукой по лицу, словно стирая с него ту самую больничную липкость.
— Сжечь — не вариант. Нужно понять... откуда оно управляет этим... кукольным театром. — Он с силой сжал переносицу, пытаясь выдавить из себя усталость и навязчивую мысль: а что, если его методы неверны? Он всегда шел напролом, искал логово, источник. Но эта штука была как дым. Чем сильнее бил по ней, тем больше она растекалась. Может, нужно было не лезть в больницу? Может, именно их визит и подписал тем детям приговор? — Дети в палатах — это конечное звено. Куклы. Нужно найти кукловода.

Сергей дико зевнул, челюсть хрустнула.
— Ага. Щас, сил нет. Я себя чувствую, будто меня через мясорубку прокрутили, а потом собрали обратно кое-как.

— У всех так, — Леонид закрыл глаза. Его веки казались каменными. — Оно высасывает силы. Просто находясь рядом. Завтра... с утра... будем думать. А ночью... — он сделал паузу, — ночью вернёмся туда. Не в палаты. Пройдёмся по подвалам. По чердаку. Посмотрим, нет ли там чего... что не должно там быть.

Сергей ничего не ответил. Он уже почти спал сидя, кивая головой. Последнее, что он услышал перед тем, как провалиться в тяжёлый, бессознательный сон, был тихий, усталый голос Леонида:

— Спорим, их медицинские отходы... пахнут мёдом...

Наступила тишина. Двое взрослых, крепких мужиков, спали в холодном подвале, как убитые. Их сны были беспокойными, полными безликих улыбок и тихого скрипа несмазанных механизмов. Но решение было принято. Завтра — снова в ад.

[Утро следующего дня]

Следующее утро началось с тяжёлого пробуждения. Тело ломило, будто их действительно переехал грузовик. Молча, на автомате, они развели примус, вскипятили воду на чай и гречку. Завтрак прошёл в гнетущем молчании.

Леонид, отставив миску, принялся за оружие. Методично, с щелчками, проверял затворы, чистил стволы, перебирал патроны с крупной солью. Его движения были точными, выверенными — ритуал, возвращающий хоть какой-то контроль над ситуацией. Сергей тем временем рылся в рюкзаках, раскладывая на брезенте всё, что могло пригодиться: мощные фонари, свечные огарки, моток прочного шпагата, бензин в аварийной канистре.
— На случай, если придётся не изучать, а выжигать, — хрипло пояснил он, ловя вопросительный взгляд напарника.

Леонид лишь кивнул, не отрываясь от работы. Весь день прошёл в этой мрачной, сосредоточенной подготовке. Они почти не разговаривали, экономя силы. Оба понимали — ночь будет долгой.

Под вечер Леонид, чтобы пополнить запасы воды, выбрался в ближайший продуктовый. Пока кассирша отсчитывала сдачу, его внимание привлекли тревожные заголовки на экране маленького телевизора за её спиной.

«...загадочная смерть трёх пациентов детского отделения...» — вещал бодрый голос диктора. — «Дети скончались прошлой ночью при невыясненных обстоятельствах. Предварительные версии — массовое отравление некачественными продуктами или аллергическая реакция на препараты в ходе лечения...»

На экране мелькнули фотографии. Стеклянные глаза и неестественные улыбки. Петя. Маша. Ещё одна девочка из другой палаты.

Леонид застыл, ледяная волна прокатилась по его спине. Он механически взял сдачу, не глядя сунул её в карман и вышел на улицу, где уже сгущались сумерки.

Сергей, увидев его лицо, перестал натачивать топор.
— Что опять?

— Тех детей... с кем мы говорили...и... и еще один из другой палаты — Леонид сглотнул ком в горле. — Нет в живых. По телевизору сказали — отравление или аллергия. Нет. Мы их убили, Серёг. Наше любопытство, наш налёт... Это был сигнал для него. Оно уничтожила доказательства... Не аллергия. Мы.

Сергей выругался тихо и смачно. В его глазах вспыхнуло нечто звериное, но не только ярость — впервые за долгое время там мелькнуло и настоящее, неподдельное отчаяние.
— Оно знало. Оно знало, что мы были там. И ликвидировало свидетелей. Наших... кукол. И мы сами привели его к ним.

Больше ничего говорить не требовалось. Молча, в полной боевой готовности, они погрузились в «УАЗик». Двигатель рыкнул в наступающей темноте. Они выдвинулись. Теперь это была не разведка. Это был набег на логово зверя, которое уже знало об их присутствии и готовилось к встрече.

Продолжение следует...

Сначала пропала собака лесника. Не ушла, а именно пропала. От неё нашли лишь клок шерсти и лужу странной, вязкой слизи, пахнущей, по словам хозяина, «больницей и сероводородом». Потом пошли слухи. Будто бы браконьеры видели в тех болотах «медведя-урода». Потом перестали возвращаться домой те самые браконьеры. Двоих нашли. Вернее, то, что от них осталось. Будто их пропустили под пресс — плоские, обезвоженные останки, завернутые в собственную кожу. И тот же химический смрад. Ну и в подлеске пропали какие-то мутные типы; местные говорят, варили они чего-то вонючее в доме заброшенном. И в какой-то момент пропали, а вонь осталась.

— Не фольклор, — голос Леонида был спокоен, но в нём слышалась сталь. — Биология, но очень, очень грязная. Дух гнили. Собирается из того, что плохо сгнило. Поедает всё и вбирает в себя. Здесь, оказывается, ещё до войны пытались торф добывать. Копали глубже, наткнулись на какое-то старое русло. Вода пошла ржавая, вонючая. Говорили, будто из скважины ночью что-то выползало. Слизкое. Видимо, плохо засыпали тогда. Теперь проснулось.

Он нажал на тормоз, и «УАЗик» остановился на окраине давно забытого хутора.

Место это с неблагозвучным названием Чёрный Борок давно уже не значился на картах. О нём помнили лишь старики да редкие охотники, да и те предпочитали обходить его стороной. Место было нехорошее — глухое, заболоченное, будто сама земля здесь не желала плодоносить, а лишь тлить изнутри. Тишина была оглушительной. Ни мелких животных, ни птиц, одни лишь смрадные мухи.

— Значит, это оно, твоё «чтиво», сейчас скотину режет? — уточнил Сергей, уже без сарказма.
— Не режет. Вбирает. Поглощает. У нас не так много времени. Разобьём тут лагерь, а как стемнеет — пойдём тварь эту давить. Разведи костёр, а я за палаткой.

Ночь

Солнце сползло за горизонт, как раскалённая монета, брошенная в мутные воды болота. С его уходом холод не наступил — он вылез. Выполз из-под коряг, поднялся из трясины, пополз по земле сырыми, цепкими щупальцами. Он впивался в одежду, в кожу, в самые кости, принося не свежесть, а липкую, пронизывающую ознобу.

Тьма пришла не одна. Она принесла с собой звуки. Тихое, мерзкое чавканье где-то в трясине, будто что-то большое и мягкое пережёвывало свою добычу. Ветер, которого днём почти не было, теперь заныл в разбитых стёклах хуторских изб, и этот вой был полон тоски и зловещих намёков. Сухие стебли бурьяна, похожие на кости, поскрипывали, трусь друг о друга, а из чащи леса временами доносился короткий, обрывистый хруст — будто ломали хворост. Или кости.

Воздух густел, превращаясь в холодный, тяжёлый бульон. Запах гниения, днём приглушённый, теперь расцвёл пышным, омерзительным цветом. Он смешивался с запахом ржавой воды, влажной плесени и той самой химической слащавости, что шла от Глинника, создавая невыносимую, тошнотворную смесь. Каждый вдох обжигал лёгкие и оставлял на языке привкус разложения и страха.

Сама ночь была слепой и беспощадной. Луны и звёзд не было — низкие, рваные тучи затянули небо грязным саваном. Тьма была не просто отсутствием света; она была живой, плотной субстанцией, враждебной и давящей. Она прятала в себе очертания покосившихся построек, превращая их в угрожающие, неясные силуэты. Каждая тень клубилась и шевелилась, обещая породить из себя нечто ужасное.

К глубокой ночи всё покрылось ледяной, колючей изморозью. Она оседала на одежде, хрустела под ногами, и казалось, что это сама ночь пытается законсервировать это проклятое место, скрыть его ужасы под хрупким, белым покровом. Но под ним всё так же пульсировала, жила и ждала своего часа древняя, неумолимая скверна.

— Слышь, Лёня, — сказал как-то у костра Сергей, — а чего это птицы над тем бором не летают? Вообще. Тишина, как в гробу.
Леонид, не поднимая глаз от чистки ствола, хмыкнул:
— Умные птицы. Чуют, что мясо протухшим пахнет. Даже черви его есть не станут. Хватит трепаться. Нам пора.

Леонид взял рюкзак, повесил на плече старое, но надежное ружье, потянул носом воздух и поморщился.
— Чуешь?
Сергей принюхался. Среди запахов сырости и гнили явственно читался тот самый больнично-химический шлейф.
— Ну вот. Оно здесь.

Свинцовое небо давило на потрескавшиеся кровли, когда Леонид и Сергей переступили незримую границу Чёрного Борка. Воздух здесь был другим — густым, спёртым, словно его не вдыхали, а разжёвывали. Он пах влажной землёй, столетиями гнившей под полами, и едкой, лекарственной слащавостью, от которой першило в горле.

Они шли по центральной, давно поросшей бурьяном улице, и с каждым шагом тишина становилась всё более зловещей. Не было ни писка птиц, ни стрекотания кузнечиков — лишь навязчивый, едва уловимый шелест, будто что-то ползло по сухой траве прямо за спиной, обгоняя и скрываясь в зарослях.

Первым заметил неладное Сергей.
— Лёнь, погляди, — он ткнул пальцем в стену ближайшего сарая.
Дерево было испещрено глубокими, хаотичными царапинами. Не от когтей животного — они были слишком длинными и частыми, будто по стене били пучком острых прутьев. Из некоторых щелей сочилась та самая знакомая по следу маслянистая слизь, медленно стекающая к земле.

Леонид молча кивнул, сжимая ружьё крепче.

Они двинулись дальше. Следы присутствия «чего-то» множились с пугающей скоростью. Вот у колодца валялась разорванная туша барсука — не съеденная, а будто выпотрошенная; из неё аккуратно, с хирургической точностью были извлечены внутренности и сложены в кучку рядом. Мухи, обычно слетающиеся на падаль, облетали это место стороной.

Вот на заборе висел клок овчины — шерсть внутрь, а кожа наружу, будто её сняли чулком и набросили на гвоздь для просушки. От неё тоже исходил тот химический смрад.

— Веселенькое местечко, — хрипло пробормотал Сергей, нервно проводя рукой по холодному металлу арбалета. — Прямо курорт. И что, оно всё это... на память оставляет?

— Нет, — без эмоций ответил Леонид. — Это не память. Это процесс. Оно метит территорию. Осваивается. И готовится к следующей трапезе.

Они подошли к покосившимся воротам самого большого на хуторе дома. Здесь следов было больше всего. Земля перед входом была утоптана в липкую, чёрную кашу, испещрённую теми самыми двойными следами. Стена вокруг двери была покрыта толстым слоем засохшей слизи, в которой застыли щепки, клочья шерсти и что-то мелкое и костлявое, похожее на птичьи лапки. Дверь в дом была приоткрыта, и из щели лился тусклый свет и доносился тот самый влажный, чавкающий звук, от которого кровь стыла в жилах.

Леонид остановился, жестом приказав Сергею замереть. Он медленно, почти беззвучно, повернул голову, окидывая взглядом мёртвый хутор. Из каждого окна, из каждой тени, казалось, на них смотрели. Здесь не просто что-то было. Здесь всё было им. Каждый сгнивший брус, каждый клочок земли был пропитан его присутствием. Они не пришли охотиться на тварь. Они вошли к ней в желудок.

Старый охотник перевёл взгляд на Сергея. В его глазах не было страха. Была холодная, тяжёлая уверенность человека, который понимает, что точка невозврата уже пройдена. Он молча взвёл курки своего двуствольного ружья и дулом указал на землю. След был огромным, размытым, словно от копыта, но странно двойным, от него исходил тот самый химический смрад.

Сергей ответил ему кивком. Его собственный цинизм сгорел без остатка, оставив лишь голое, животное желание выжить. Он поднял арбалет.

Впереди была только дверь. И то, что ждало за ней.

Встреча

Внутри дома вонь ударила в нос, заставляя давиться. Стены были покрыты пульсирующим, склизким налётом. И посреди этого ада, в луче света от провала в крыше, копошилось Оно. Существо напоминало гигантского, раздувшегося паука, слепленного из склеенных друг с другом тел. В центре этой кошмарной скульптуры пульсировало бледное, бесформенное лицо без глаз.

Тварь замерла. Её «лицо» повернулось к ним. Из щелей между телами хлынул поток едкой, желтой слизи.

— Господи... — выдохнул Сергей, бледнея. — Это же... люди...

Леонид не колеблясь выстрелил. Громыхнул выстрел. Картечь впилась в плоть чудища. Тварь взревела — звук, похожий на скрип несмазанных телег, и рванулась на них, двигаясь с неестественной скоростью.

Сергей отпрыгнул, болт из его арбалета вонзился в одну из человеческих рук, торчащих из туловища, но не остановил монстра. Щупальце из сплетённых кишок и мышечной ткани хлестнуло Леонида по руке, вышибая ружьё. Старый охотник глухо ахнул от боли.

Новый выстрел Сергея из арбалета. Болт с глухим стуком вонзился в грудную клетку существа. Тварь лишь вздрогнула, будто от назойливой мухи. Из раны брызнула не кровь, а та самая едкая слизь. Леонид, привстав, громыхнул из второго ствола. Картечь вырвала клок плоти, но рана тут же начала затягиваться, будто жидкая грязь.

— Да это же бессмертный мутант! — крикнул Сергей, перезаряжая арбалет с дрожащими руками.

Глинник ответил. Из его массы выстрелило щупальце, сплетённое из кишок и жил. Оно с треском обвило ногу Леонида и рвануло на себя. Старый охотник рухнул, с трудом удерживаясь от того, чтобы не быть втянутым в эту кошмарную массу. Раздался неприятный хруст — не сломана, но вывихнута ключица. Леонид заглушил стон, бешено работая топором, отсекая упругую, живущую плоть.

— Держись, дед! — Сергей попытался прикрыть его, но второе щупальце хлестнуло его по спине, сорвав с плеча рюкзак и часть телогрейки. Хлопок был похож на удар бича. На спине проступил кровавый волдырь. Сергей с матерной руганью откатился, чувствуя, как по спине растекается адское жжение.

Они отступали под натиском твари, которая, казалось, только набирала силу от их атак. Дробь и болты не наносили ей вреда, лишь раздражали. Леонид, бледный от боли, прижал руку к груди, где торчал осколок кости, отлетевший от твари при очередном выстреле. Он впился в плечо, и рука начала неметь.

— Керосин! — хрипел Леонид. — В рюкзаке должен быть!

Сергей, сплевывая кровь от рассечённой губы, пополз к своему сорванному рюкзаку. Вместо канистры с керосином его взгляд упал на толстую стеклянную бутыль с тряпичной пробкой и жёлтым предупреждающим знаком черепа — «Крепкая водка. Не пить». Она валялась тут же, рядом с остатками чьего-то старого, разгромленного лабораторного уголка — видимо, самогонщик-умелец или бравый химик-мародер пытались тут чего-то наварить.

— Керосина нет! — закричал Сергей. — Но есть «огонь вода» местного разлива! На, тварь, выпей! — он швырнул бутыль.

Стекло разбилось о тварь, облив её мутной, пахнущей спиртом жидкостью. Глинник взревел, отступая. Но это был не керосин. Пламя от брошенной спички вспыхнуло и погасло, лишь на секунду опалив слизь.

— Хреновый самогон! — прокричал Сергей. — Даже не горит!

Его взгляд упал на второй сосуд, валявшийся в углу рядом с ржавой воронкой и обугленными ретортами — похожий на первый, но с красной полосой по стеклу. «Нашлось чем закусить!» — подумал он и швырнул ее следом.

На этот раз при ударе раздалось не глухое «бульк», а яростное шипение. Плоть Глинника задымилась, пузырилась и расползалась на глазах. Тварь взвыла уже не от ярости, а от настоящей боли.

— О, а вот это уже интереснее! — заметил Сергей. — Видимо, «водка» у них тут покрепче!

Но торжество было коротким. Из облака едкого дыма вылетело оторванное щупальце и угодило Сергею прямо в грудь. Удар был оглушающим. Он рухнул, слыша, как треснуло ребро.

Глинник, израненный кислотой, но всё ещё сильный, пополз к беспомощному Сергею. Леонид, истекая кровью, с вывихнутой ключицей, понял: обычное оружию бессильно. И тут в памяти всплыли слова деда: «Всякая нечисть — это грязь, Лёнька. А против грязи есть сила — воля мужика. Она в крови его. Особенно если её... с силой выпустить».

Без раздумий, с рыком ярости, Леонид отшвырнул топор. Он засунул пальцы в рану на плече, где торчал осколок, и, стиснув зубы, рванул его наружу. Хлынула кровь. Он впился зубами в собственное предплечье, чувствуя, как плоть рвётся, и плюнул окровавленным куском себя в самую сердцевину чудища.

— На, погань! Нашей плоти попробуй!

Эффект был мгновенным. Там, куда попали кровь и плоть, тело Глинника стало таять. Плоть расползалась, обнажая кости. Тварь завизжала, её структура потеряла целостность. Она более не была неуязвимой.

— Теперь! — закричал Леонид, падая на колени. — Жги её! В рюкзаке, на дне, должен быть аварийный запас! Малая канистра!

Сергей, превозмогая дикую боль, нашел в себе силы доползти. Он судорожно расстегнул рюкзак и действительно нашел на дне маленькую, литровую армейскую канистру с горючим. Он швырнул её в трепещущую массу. Леонид, собрав последние силы, чиркнул зажигалкой о шину и швырнул её следом.

Вспышка ослепила. Огонь с жадностью охватил Глинника, который теперь горел, как сухой трут. Он визжал, корчась и рассыпаясь на отдельные, горящие фрагменты. Воздух наполнился невыносимой вонью палёной плоти, химии и греха.

Они выползли на улицу, падая в грязь, и лежали, задыхаясь, глядя, как огонь пожирает кошмар.

— Ч... что это было? — хрипел Сергей, зажимая сломанное ребро. — Своей кровью и плотью? Ты чего, дед, Ван Хельсинг, блядь? Мог бы и предупредить, я бы тоже может кусочек себя ей кинул, для компании.

Леонид, с перекошенным от боли лицом, сочился кровью из двух ран.
— Не у всякой крови... сила есть, пацан, — с усилием выговорил он. — Твоя... ещё не дозрела для такого. И слава богу.

Они лежали под холодным небом, слушая, как трещат последние угли их первого общего кошмара. Победа была одержана. Ценой крови и плоти.

Я живу в этом доме уже 23 года.

Как и в прошлые восемь тысяч ночей, ложась спать, я потянулась, чтобы выключить выключатель на лестничной клетке. Тот, что находится на самом верху лестницы, с левой стороны, когда я поднимаюсь.

Но его там не было.

Я остановилась и посмотрела вниз. Рука была прижата к пустой стене. Повернувшись, я обнаружила выключатель на другой стороне лестничной площадки.

Что?

Неужели выключатель всегда был на той стороне? Прошло столько времени, что я никогда не обращала внимания на то, где именно находится выключатель. Это была чистая мышечная память. Протяни руку... выключи свет... иди в спальню.

Я посмотрела вниз.

В левой руке я держала свежевыстиранную простыню и наволочку. И это помешало мне выключить свет. Вместо того чтобы поменять руки, моя мышечная память просто сказала мозгу: «Эй! Иди вперед и выключи свет другой рукой!»

Глупый мозг.

Все было в порядке.

Я открыла дверь в спальню и начала натягивать простыню на матрас. Расправляя складки, я тянула ткань, аккуратно подворачивая уголки. Повторив это четыре раза, я со вздохом поднялась и пошла в ванную. Потянулась, чтобы включить свет...

Пустая стена.

Что за...

Протянула другую руку. После секундного колебания мои пальцы нащупали выключатель и включили его. Нахмурившись, я посмотрела на себя в зеркало. На отражение своей костлявой руки, застывшей на выключателе.

Уверена, что выключатель находился с другой стороны. Рядом с вешалкой для полотенец.

Но не... здесь.

Подойдя к стойке, я вытащила шпильки из волос. Затем собрала волосы в хвост, закрепив его неоново-зеленой заколкой. Затем я потянулась к ящику, чтобы достать зубную пасту.

Но мои пальцы схватили пустой воздух.

Посмотрев вниз, я обнаружила, что выдвижной ящик находится на несколько дюймов ниже, чем я ожидала.

– Боже, что это со мной сегодня? - пробормотала я себе под нос. Достала из ящика зубную пасту, намазала ее на щетку и принялась яростно чистить зубы.

Наклонившись над раковиной, я набрала в ладони воды. Затем втянула воду, поперхнулась и выплюнула ее. Выпрямилась...

Что?

В зеркале виднелась скомканная простыня, лежащая на матрасе.

Сердце замерло. Определенно, я натянула эту простыню. Затем я нахмурилась. Неужели? Или я только... думала... об этом? Повернувшись, я уставилась на скомканную ткань. Милый зеленый горошек исказился от складок.

Покачав головой, я подошла к кровати. Взмахнула простыней в воздухе, выравнивая углы.

Натянула ее, заправляя каждый уголок.

– Прекрасно смотрится.

Подойдя к окнам, я закрыла их. Потом заперла. Опустила жалюзи, затем задернула шторы. Без света луны в комнате было совершенно темно, если не считать золотистого света, пробивающегося из-за двери ванной.

Оставив свет в ванной, чтобы не споткнуться, я села на кровать и включила настольную лампу. Взяла с тумбочки свой Kindle и открыла роман, который читала. Какая-то драма о двух очень разных женщинах, поменявшихся телами. Я читала несколько минут, но потом что-то привлекло мое внимание.

Зеркало.

В зеркале в полный рост, стоящем напротив кровати, я видела свое отражение: уютно укутанная в одеяло, стакан воды на тумбочке, Kindle в руках. Вот только что-то было ужасно, ужасно неправильно.

Мои волосы были распущены.

Нет. Я собирала волосы в хвост. В ванной. В этом я была уверена - в противном случае я бы намочила волосы в раковине, пока чистила зубы.

Разве что... может, я по рассеянности уложила их обратно, пока читала?

Неоново-зеленая резинка лежала на тумбочке. Я взяла ее и быстро заплела волосы. Затем уставилась в зеркало. Мое отражение смотрело в ответ, широко раскрыв глаза.

Ты просто устала.

У тебя был чертовски трудный день. Адская неделя. Презентация на работе, починка треснувшего окна в подвале в одиночку. Тебе просто нужно хорошо выспаться.

Я потянулась и выключила лампу.

Темнота окутала меня. И было как-то... слишком темно. Обычно в темноте был какой-то свет, даже если это был просто мигающий белый свет ноутбука, указывающий на спящий режим. Но это была чистая тьма. Густая, тяжелая тьма, словно туман, заполняла всю комнату.

Засыпай. Тебе нужно поспать.

Я прижалась к подушке, закрыла глаза и начала засыпать...

Но тут мои глаза распахнулись.

Свет.

Я оставила свет включенным в ванной.

А теперь он был выключен.

Я поднялась с кровати.

– Привет? Здесь кто-нибудь есть?

Отличная идея, Ханна. Объявить о себе, как все жертвы в слэшерах.

В темноте я пыталась нащупать свой телефон. Он лежал на тумбочке, которая должна была находиться в футе или двух справа от меня.

Но когда я продолжила искать, моя рука нащупала лишь пустой воздух.

Где, черт возьми, тумбочка?!

Медленными, замирающими шагами я пошла вперед. И тут палец ноги обо что-то ударился. Я зашипела от боли, но потянувшись вниз и наконец-то нащупала гладкий металл телефона.

И включила фонарик.

Кровь застыла в жилах.

Кровать. Тумбочка. Все это находилось в левой части комнаты, а не в правой. С замиранием сердца я уставилась на это. Белый свет заиграл на стене, так как рука моя задрожала.

Я повернулась к ванной.

Но взгляд уперся в окна. Шторы были плотно закрыты. Обернувшись, я увидел дверь в ванную на другом конце комнаты.

Какого хрена?!

Тогда я метнулась к двери в спальню. Повернула ручку. Распахнула дверь и помчалась по коридору...

По ступенькам.

Они не вели вниз.

Они вели наверх.

Я посветила фонариком на деревянные ступеньки, которые поднимались вверх, поворачивали на девяносто градусов на площадке, а затем продолжали подниматься. На самом верху была закрытая дверь. Дверь, которую я видела миллион раз.

Дверь в подвал.

Сон. Это должен быть сон. Я ущипнула себя, вскрикнула, пытаясь заставить себя проснуться. Но я все еще стояла в коридоре. В коридоре, который вел к двери в подвал.

Взбежав по лестнице, я распахнула дверь. Или попыталась - она открылась лишь на несколько дюймов, прежде чем звякнула цепочка замка. Я навалилась на дверь всем своим весом, натягивая цепь. Но дверь больше не поддавалась.

– Выпустите меня!

Замигал свет. По ту сторону двери.

И сквозь щель... я увидел что-то. Что-то знакомое. Коридор с часами с кукушкой. Стены кремового цвета. Проем, ведущий в маленькую, оклеенную обоями кухню.

Это был мой дом.

А на кухне стояла женщина. Женщина с темными волосами, затянутыми в неоново-зеленый хвост.

Это была я.

В руках она держала ящик с инструментами и мешок для мусора. При каждом ее шаге раздавался звон чего-то похожего на стекло. Затем она исчезла за поворотом, в направлении гаража.

– Помогите! - закричал я. - Выпустите меня!

Но никто не пришел.

Я пыталась позвонить в полицию. Пыталась звонить маме, друзьям, кому угодно. Но ничего не вышло. Кажется, у меня есть какое-то подключение к Интернету, но я даже не уверена, увидят ли это.

Но я надеюсь, что кто-нибудь все-таки прочитает.

И я надеюсь, что вы сможете мне помочь.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Березин Дмитрий специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Чат «Ваня — Дима»

Голосовое сообщение 1 - (09:28)
(Слышен звук закипающего кофе, спокойный, слегка удивлённый голос)
«Дима, привет. Ты не поверишь, какая дичь тут творится. Только встал, кофе сварил, как вдруг в дверь зазвонили. Не как обычно, а один раз, коротко. Я к двери, посмотрел в глазок, а там никого.
(Послышался звонок в дверь.)
Только что, вот, опять! Ты слышал? Пойду посмотрю, опять дети со двора балуются что ли?»

---

Голосовое сообщение 2 - (09:30)
(Лёгкое недоумение в голосе)
«Прикинь, вышел в коридор — а там никого. Но под дверью лежала какая-то старая кукла, страшная, с вывернутой рукой. Я её, конечно, выбросил. Но ощущение мерзкое. Как думаешь, это соседские дети дурачатся? Ты занят что ли? Ответь!»

---

Голосовое сообщение 3 – (09:41)
(Голос напряжённый, дыхание учащённое. Говорит тише, почти шёпотом)
«Дим... Тут что-то не так. После той куклы... Я на балконе был, сигарету хотел закурить, как вдруг по стеклу постучали. Ты понял? По стеклу. Я на девятом, блять, этаже, сюда даже ветки деревьев не достают. Никого, естественно, нет. Но на стекле... следы, будто кто-то мокрыми перчатками упёрся... Я балкон закрыл и свалил оттуда... Потом покурю. Сердце сейчас из груди выскочит... Чёрт. Что это такое? На шутку уже не похоже.»

---

Голосовое сообщение 4 – (09:48)
(Шёпот, полный сдерживаемой паники, прерывистое дыхание)
«Дима, ответь мне! В квартире кто-то есть... Я слышал, как кто-то пробежал в гостиную...

(Послышалось тихое шуршание, похожее на волочение чего-то по полу)
Что за... Под дверью гостиной какой-то листок торчит...»

---

Голосовое сообщение 5 – (09:50)
(Сдавленный, прерывающийся шёпот, голос дрожит)
«Они здесь. Я не знаю кто, но они в гостиной! Из-под двери... мне подсунули бумажку. Дим, я щас скину фото. Там план моей квартиры. И нарисовано... Что-то, блять, нарисовано. Дим, я тут один. Кто это мог нарисовать?»

---

[Вложение: Photo_001.jpg]
На снимке: смятый лист бумаги с кривым планом квартиры, следами и крестом в спальне.

---

Голосовое сообщение 6 – (09:51)
(Голос срывается, на грани истерики. На фоне — приглушённые, шаркающие шаги за дверью)
«Они в спальне. Я слышу шорох... Я, короче, заперся в ванной, тут единственный нормальный замок. Дим, позвони мне, срочно! Я боюсь звонить куда-либо ещё...

Я... Я сейчас выгляну... Вроде звуки прекратились...»

(Скрип двери, резкий, леденящий душу вдох)
«Она там... Эта чёртова кукла... Сидит на кровати и смотрит на меня... её голова, блять, крутится!..»

(Громкий звук падения, крик Вани, неразборчивая возня, тяжёлые шаги)
«Там... Там кто-то ещё, мать твою... Я не успел разглядеть, но оно огромное и... худое!»

(Резкая, давящая тишина, слышно лишь тяжёлое, хриплое дыхание)
«Они шепчут... Дим, они шепчут моё имя...»

(На фоне едва слышен многоголосый, накладывающийся друг на друга шёпот: «Ва-ня... Ва-ня...»)

---

Голосовое сообщение 7 – (09:53)
(Запись из-за двери ванной. Голос дико дрожит, сквозь слёзы)
«Я закрылся... они снаружи... скребутся по двери, будто когтями... Дим, мне пришло СМС с незнакомого номера! "Не бойся. Мы просто хотим поиграть." Ну ответь же ты мне, быстрее!»

(Оглушительный, деревянный удар по двери. Треск расходящейся древесины)
Иван: (истеричный крик) ОТСТАНЬТЕ ОТ МЕНЯ, БЛЯТЬ!

---

*Пропущенный вызов от Ивана - (09:54)*
*Пропущенный вызов от Ивана - (09:54)*
*Пропущенный вызов от Ивана - (09:55)*

---

Голосовое сообщение 8 – (09:57)
(Дрожащий, охрипший от крика голос, говорит быстро, почти не выдыхая)
«Да где тебя черти, сука, носят! Ответь мне! Срочно вызывай полицию, я не могу до них дозвониться!
(Ещё один сокрушающий удар, звук ломающегося замка. Детский смех, переходящий в низкий, старческий, мокрый хрип)
Иван: (шёпот, полный обречённого ужаса) Дима... помоги...

(Последний, сокрушающий удар. Дверь с грохотом распахивается. Раздаётся пронзительный, обрывающийся на полуслове крик Ивана, который тонет в нарастающем, немыслимом гуле — смехе, шёпоте и скрежете. Воцаряется абсолютная, мёртвая тишина. Через несколько секунд в ней раздаётся тихий, влажный, безжизненный шёпот прямо в микрофон:)
- Ты... следующий...

(Звук падающего телефона, звон разбитого стекла. Затем — мерное, навязчивое тиканье каплей воды. Запись обрывается.)

---

*Сообщение прочитано: 10:17*