—Анка, а Анка, а как ты в Мурюк попала? Ты же не местная? — спрашиваю я.
—Не местная, — соглашается старая женщина, — из Малого Бачата я. Кочевали с мужем. В Мурюк пришли. Остались.
—А почему решили в Мурюке остаться?
—Муж телевизор купил. Остались.
Анка, единственная в поселке телеутка, тадар, как говорит она сама. Ничего необычного в этом, конечно, нет. Мурюк, поселок, выросший вокруг одного из опорных пунктов ГУЛАГа на Золотом Китате, населяют люди разных национальностей. С шестидесятых лагерь расформирован в вольное поселение, но это не означает, что здесь живут свободные люди; это название говорит лишь о том, что передвигаться по территории поселка ссыльные могут без конвоя. Да и кто по своей воле сюда поедет? От большой земли Мурюк отделяют сотни километров непроходимой тайги и десятки лет цивилизации. Бежать отсюда некуда — кругом сопки и непролазные болота. Полгода длится суровая, снежная зима, лес кишит свирепыми хищниками, а для тех, кого не испугают ужасы тайги, есть гарнизон, напоминающий о твоём здесь статусе.
Кого только нет в Мурюке! Шорцы, местные русские, так называемые, старые люди, староверы, ссыльные немцы, казахи, киргизы, белорусы, украинцы, армяне, татары, лесные чукчи и даже одна эскимосская семья, сосланная за то, что прятала детей, не отдавая их в школу-интернат. С этими все понятно: эти или жили здесь всегда, или попали в Мурюк не по своему усмотрению. А телеуты пришли сами. Если набраться терпения, Анка обязательно расскажет, как это случилось.
Земли телеутов находятся на юге Кемеровской области, и ко второй половине двадцатого века большая часть этого народа продолжала жить так, как жили их предки. Ни тесное соседство с русскими, ни принятое телеутами православие, ни блага цивилизации, которыми они активно пользовались, не смогли нарушить традиционного уклада их жизни.
Тадары, рассказывает Анка, женятся двумя способами: или сговариваются с родичами невесты, или умыкают ее из родительского дома. Если сговор, дают богатый выкуп серебром и шкурками. Отец Анки выкупа не взял, тогда Коко Акуляков украл девушку и увез в тайгу. Сыграв свадьбу в Малый Бачат, не вернулись, стали кочевать: охотились, немного рыбачили, сдавали шкурки, покупали хлеб, соль и порох. Хорошо жили, потом пришли в Мурюк, где Коко купил телевизор. С телевизором кочевать нельзя, объясняет Анка, остались. А потом мужа на охоте задрал медведь.
Анке за шестьдесят. У нее избушка за окраиной поселка, у подножья Медведицы, так местные называют, поросшую щетиной старых елей, крутолобую сопку. Большую часть времени Анка проводит в тайге. Зимой бьет голубую с серебром белку и песца, летом собирает и сушит грибы и ягоды. Лучше Анки местную тайгу никто не знает. И стрелка лучше старой женщины в Мурюке не сыскать.
Анка подбрасывает дров в невысокую глиняную печь, и те, потрескивая, отбрасывают оранжевые блики на стены из нетесанных сосновых стволов, освещая небольшую полочку. На полочке, чинно в ряд, расселись лоскутные куколки в цветастых платьях. Глаза-бисеринки блестят, по меховой отделке пляшут искорки. Перед каждой стоит маленькая чашка. Это эменгендеры, родовые куклы, от матери к дочери должны переходить, охотно поясняет Анка, заметив мой интерес, потом задумавшись о чем-то своем, тяжело вздыхает.
Кукол у Анки много. За печью на специальной подставке (дьаныртык), в резном ларе (кайырчаке) живут деревянные хранители рода, старые, потемневшие от времени, отполированные сотнями рук. Лица им вырезал могучий шаман. Очень давно, считает Анка, лет сто назад. Или тысячу. В углу, напротив двери, сидит самая большая кукла в меховой тунике. Это Николка Чудотворец. Всех своих кукол кормит Анка кашей и молоком, а Николке еще и водки наливает, специально для него держит бутылку. "Пусть, — говорит она, улыбаясь, — русские любят".
Есть у Анки ещё две куклы: одна в красном сарафане, другая — в голубой тунике. Женщина прячет их от посторонних глаз, хранить такое в доме для телеута — непростительный грех. А было так.
Коко ушёл один. Беременная Анка уже не могла сопровождать мужа на охоту. У телеутов принято скрывать беременность, пряча живот. Такая традиция, поэтому, кроме шароваров и длинной туники с суженными рукавами, Анка накидывала кунек со складками, а поверх — длинный плотный чиймек. Вся одежда по краям, как и принято, была отделана красным шёлком, только красный цвет может соприкасаться с женским телом. Длинные волосы Анки, как и у всех замужних женщин, убирала в две тугие длинные косы и смазывала жиром.
Два дня Анка занималась домашними делами: убирала, доила корову, чистила хлев, пекла хлеб, сушила травы для зимнего чая, а на третий день почувствовала, как больно кольнуло в груди, и беспокойно заерзал ребёнок под сердцем. Присела на пороге и стала ждать. Ближе к вечеру к избе подъехала телега. Это местные охотники привезли тело Коко, задавленного медведем, и сосновый гроб, пожертвованный несчастной вдове Глухарихой, местной русской шаманкой.
Обмыла Анка тело своего мужа, обрядила в положенную одежду — рубаху с пуговицами, темел, вышитые штаны и мягкие кожаные туфли. Обломив край у миски, положила её в гроб к покойнику, туда же сунула кисет с табаком, трубку и кисейную зажигалку. На сопке протяжно, почти по-человечьи прокричала рысь, а у Анки начались схватки.
Некому было прочитать над Анкой алкыш, одна была Анка в доме с покойником, лежащим на столе. Сходила она в сарай за веткой можжевельника и, сгибаясь от боли в пояснице, окурила комнату. Читая алкыш, положила каши саламат перед эменгендерами, охранными куклами-амулетами. Прошлась по дому, развязав все узлы, не тронула лишь пояс на теле мертвого Коко. Принесла приготовленную загодя шкуру, в которую полагалось завернуть младенца, опустилась, по традиции, на колени, приготовилась рожать.
Роды были тяжёлыми. Хрипела Анка, до крови кусая руки, чтобы криком не потревожить покой мертвеца. Некому было помочь женщине. Не было матери, чтобы открыть печную заслонку, и сестер, чтобы надрезать им край платья и этим открыть путь ребенку. Не было родичей, чтобы учинить шум на улице. И братья мужа были слишком далеко, чтобы до ушей Анки долетел звук их ружейных выстрелов. Некому было произвести камлание над бедной роженицей.
Сама природа пришла на помощь женщине. Поднялся ветер, началась гроза. Вместо выстрелов над крышей загрохотали громовые раскаты. Ливень заглушил остальные звуки. Разродилась Анка близнецами: мертвым мальчиком и едва живой девочкой, которая не прожила и часу.
Молча, бледная и дрожащая Анка обмыла своих первенцев, завернула в новые пеленки и уложила в приготовленную зыбку, слишком тесную для двух младенцев. Был бы Коко жив, сладил бы вторую, да что уж теперь.
Предки Анки верили, что если встать в одну из выемок в горе Шаату, Звенящая, если по-русски, и загадать желание, то духи обязательно услышат просящего и исполнят просьбу. Но Звенящая далеко, а Медведица вот она, под боком. Завернула Анка дитят и понесла на вершину Медведицы. На лысой макушке сопки росла одинокая сосна. В ее корнях похоронила Анка своих детей, прошептала слова традиционного сыгыт и, нарушив все мыслимые и немыслимые законы, дала им имена: Аршу и Мара. Потом спустилась ниже и нашла расщелину в склоне. Прильнула к горе, почти касаясь губами камня, шепнула той свое заветное желание.
Потом были похороны Коко и вязкие, выцветшие дни, в которых Анка не разбирала, где сон, а где явь. В эти дни, сломав десяток иголок и исколов пальцы, Анка сшила двух куколок из одежды своей и Коко. В отличие от эменгендеров, не имевших конечностей, у этих куколок были крохотные ручки и ножки, обутые в кожаные сапожки. Внутрь каждой куколки зашила Анка по пряди младенческого пушка. Только бисера Анка сыскать не сумела и пришила вместо него по две мелкие жемчужины, срезанные с ворота шубы. Смотрели куколки на мир блестящими белыми глазками. Когда пришло время поить кукол, надрезала себе Анка палец и капнула своей материнской крови в плошку с молоком.
И вышло так, что услышала Медведица, пожалела несчастную мать, вернула той детей. Только глаза их были белыми и блестящими. Совсем как жемчужины.
Прошло время. Упразднили поселение, разъехался народ, умер поселок. В 2003 в Мурюке было тринадцать жителей, к 2023 их осталось всего трое — два мужика энтузиаста-охотника и древняя старуха-телеутка. Некуда ехать старухе, и умереть никак нельзя. Кто-то обязательно должен быть и кормить кукол в хижине у сопки.
