✒️ «Пост – весна духовная; время, когда должны отпасть старые листья, когда должны быть срублены иссохшие ветки, когда все мертвое должно не только умереть, но быть сожженным, чтобы осталось только живое. Вот к чему нас призывает пост, вот о чем речь идет… Я хотел бы, чтобы вы задумались о посте именно как о весне, когда все обветшалое отпадает, когда зарождается новая жизнь… Давайте сделаем усилие, чтобы все, что в нас есть живого, истинного, подлинного, святого, вечного, пробилось, как новая листва пробивается весной. И поскольку весной нет уже места обветшалому, мертвому, иссохшему – все, что есть грех, что смертно, все, что не войдет в тайну любви и ликования, должно вымереть в нас, чтобы мы стали теперь уже живыми вечной жизнью, – пусть только зачаточно, но вечной жизнью»
«Светлая печаль»
Для многих, если не для большинства, православных христиан Пост состоит из ограниченного количества формальных, большей частью отрицательных правил: воздержание от скоромной пищи (мяса, молочного, яиц), танцев, может быть и кинематографа. Мы до такой степени удалены от настоящего духа Церкви, что нам иногда почти невозможно понять, что в Посте есть «что-то другое», без чего все эти правила теряют большую часть своего значения. Это «что-то» другое можно лучше всего определить как некую атмосферу, «настроение», прежде всего состояние духа, ума и души, которое в течение семи недель наполняет собой всю нашу жизнь. Надо еще раз подчеркнуть, что цель Поста заключается не в том, чтобы принуждать нас к известным формальным обязательствам, но в том, чтобы «смягчить» наше сердце так, дабы оно могло воспринять духовные реальности, ощутить скрытую до тех пор жажду общения с Богом.
Эта постная атмосфера, это единственное «состояние духа» создается главным образом богослужениями, различными изменениями, введенными в этот период поста в литургическую жизнь. Если рассматривать в отдельности эти изменения, они могут показаться непонятными «рубриками», формальными правилами, которые надо формально исполнять; но взятые в целом они открывают и сообщают нам самую сущность Поста, показывают, заставляют почувствовать ту светлую печаль, в которой подлинный дух и дар Поста. Без преувеличения можно сказать, что у святых Отцов, духовных писателей и создателей песнопений Постной Триоди, которые мало-помалу разработали общую структуру постных богослужений, придали Литургии Преждеосвященных Даров эту особую, свойственную ей красоту, было одинаковое, единое понимание человеческой души. Они действительно знают духовное искусство покаяния, и каждый год, в течение Поста, они дают всем, кто имеет уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть, возможность воспользоваться их знанием.
Общее впечатление, как я уже сказал, это настроение «светлой печали». Я уверен, что человек, входящий в церковь во время великопостного богослужения, имеющий только ограниченное понятие о богослужениях, почти сразу поймет, что означает это с виду противоречивое выражение. С одной стороны, действительно известная тихая печаль преобладает во всем богослужении; облачения – темные, служба длиннее обычного, более монотонная, почти без движений. Чтение и пение чередуются, но как будто ничего не «происходит». Через определенные промежутки времени священник выходит из алтаря и читает одну и ту же короткую молитву, и после каждого прошения этой молитвы все присутствующие в церкви кладут земной поклон. И так в течение долгого времени мы стоим в этом единообразии молитвы, в этой тихой печали.
Но в конце мы сознаем, что эта продолжительная и единообразная служба необходима для того, чтобы мы почувствовали тайну и сперва незаметное «действие» в нашем сердце этого богослужения. Мало-помалу мы начинаем понимать или скорее чувствовать, что эта печаль действительно «светлая», что какое-то таинственное преображение начинает совершаться в нас. Как будто мы попадаем в такое место, куда не достигают шум и суета жизни, улицы, всего того, что обычно наполняет наши дни и даже ночи, – место, где вся эта суета не имеет над нами власти. Все, что казалось таким важным и наполняло нашу душу, то состояние тревоги, которое стало почти нашей второй природой, куда-то исчезает, и мы начинаем испытывать освобождение, чувствуем себя легкими и счастливыми. Это не то шумное, поверхностное счастье, которое приходит и уходит двадцать раз в день, такое хрупкое и непостоянное; это – глубокое счастье, которое происходит не от одной определенной причины, но оттого, что душа наша, по словам Достоевского, прикоснулась к «иному миру». И прикоснулась она к тому, что полно света, мира, радости и невыразимой надежды. Мы понимаем тогда, почему службы должны быть длинными и как будто монотонными. Мы понимаем, что совершенно невозможно перейти из нормального состояния нашей души, наполненной суетой, спешкой, заботами, в тот иной мир, без того, чтобы сперва «успокоиться», восстановить в себе известную степень внутренней устойчивости. Вот почему те, которые думают о церковных службах только как о каких-то «обязательствах», которые всегда спрашивают о «минимальных требованиях» («как часто мы должны ходить в церковь?», «как часто мы должны молиться?») никогда не смогут понять настоящего значения богослужений, переносящих нас в иной мир – в присутствие Самого Бога! – но переносят они нас туда не сразу, а медленно, благодаря нашей падшей природе, потерявшей способность естественно входить в этот «иной мир».
И вот, когда мы испытываем это таинственное освобождение, легкость и мир, печальное однообразие богослужения приобретает новый смысл, оно преображено; оно освящено внутренней красотой, как ранним лучом солнца, который начинает освещать вершину горы, когда внизу, в долине, еще темно. Этот свет и скрытая радость исходят из частого пения аллилуйя, от общего «настроения» великопостных богослужений. То, что казалось сперва однообразием, превращается теперь в мир; то, что сперва звучало печалью, воспринимается теперь как самые первые движения души, возвращающейся к утерянной глубине. Это то, что возвещает нам каждое утро первый стих великопостного Aллилуия:
От нощи утренюет дух мой к Тебе, Боже, зане свет повеления Твоя.
С раннего утра мой дух стремится к Тебе, Боже, потому что Твои повеления – свет (на земле).
«Печальный свет»: печаль моего изгнания, растраченной жизни; свет Божьего присутствия и прощения, радость возродившейся любви к Богу и мир возвращения в Дом Отца. Таково настроение великопостного богослужения; таково его первое соприкосновение с моей душой.
Они прекрасно чувствуют что вы все добры и переполнены любви к ним, но нарочно остаются на тёмной стороне глуша в себе светлые чувства к вам, сохраняя ненависть и не торопятся перейти на светлую сторону пока не получат себе в пару мега красивых полубогов и полубогинь как Беллуччи и Киану Ривзов. А не получив отправят вас под пули ставь полковниками и генералами. Ваши старания бесполезны.
Ты можешь бросится под пули ради тех для кого стараешься, но их это не растрогает, а если и растрогает, то они специаильно заблокируют это чувство в себе. Ты можешь погибнуть на войне которую они же и организуют ,но их это не растрогает и они не изменятся. Может хоть целый взвод и батальон с солдатами подорваться на засекреченном минном поле, это все равно не растрогает никого.
"Третья Мировая ? Пофиг, ведь Моника Беллуччи стала актрисой и отказалась против своей воли стать моей " - перекаченный озобоченный шрэк.
Не твоя, вот ты и организовываешь апокалипсис
"Надо бы создать новый вирус и распростронить по миру, ведь Киану Ривз актер а не мой парень" - самая активная шлюха.
О боже какой мужчина, она же хотела только от тебя сына
Они годами сдерживают в себе темную сторону и отказываются хоть чем нибудь проникнуться в надежде встретить полубогов с невероятной красотой и склонить их отношениям против своей воли. Ни видеоигры, ни фильмы, ни автомобили, путешествия, техника, бизнесы на них не действуют. Они могут и десять лет и двадцать ,и хоть всю жизнь хранить в себе зло, пока не получат в себе пару полубогов. А не получив, они создают войны и шлют вас туда. И ваша эксперементальная "красота" и голые сиськи бесполезны, они попробуют вас на вкус и уйдут дальше делать зло.
Они разводят ваших дочерей на секс красивыми словами, что те подумают про себя " вот сейчас потрахаюсь с ним и он станет светлым ".И поверьте они найдут подход к абсолютно любой девушке ,даже самую пай девушку развратят как лохушку и перейдут к следующей. У них нет понятия "У девушки есть парень", ваших парней они ни за что не держат и считают что все девушки обязаны с ними спать потому что они боги.
У них нету дома компьютеров и телевизоров, поэтому графику Crysis они не оценят, а понятие 4к изображение им не знакомо. Ваших дочерей которые предлагают им любовь и отношения, они разведут на секс и бросят потому что строить отношения с ними они не планируют, ибо ваши дочери не обладают красотой и фигурой Моники Беллуччи. И они будут считать это нормальным. Бизнесы и миллиарды им не интересны, их рожали родители для совсем других целей.
Их родителям так плевать на вас, ваших дочерей и ваши жизни что они специально не окунули своих детей в магическую воду сразу после рождения, зная что наступит час когда они перейдут на тёмную сторону и будут решать ваши рабские судьбы. Теперь спроси себя, ради кого ты стараешься и чью любовь ищешь?
И речь не об избранниках богов безгрешных как Чингисхан, а о тех ради кого вы все это делаете.
Теперь спроси себя, ради кого ты стараешься и чью любовь ищешь?
Красота, проклятье и рабство
Что делать если у тебя красота от бога и ты его избранник или избранница? Теперь на тебя идет охота ведь хотят только тебя а не кого то другого
Пост — это всегда возможность стать лучше, победить в себе свои дурные привычки, организовать себя на духовную жизнь. Если бы не наступало время поста, мы бы так и крутились как белка в колесе в своих земных делах и редко вспоминали о каком-то покаянии.
Хочется напомнить, что пост не был придуман какими-то ригористами или древними монахами. Пост есть явление изначальное — уже в Раю Бог заповедал воздержание от плодов древа познания добра и зла. Вспомните, как Господь сказал первозданному Адаму: от всякого древа ешь, а вот от этого древа нельзя, учись воздержанию. Ведь любовь к Богу выражается в том, что мы готовы ради Него отказаться от чего-либо. Если ты думаешь о вкусных блюдах и утешении плоти, то где же здесь любовь к Богу? В Евангелии Христос напоминает нам о воздержании: «Смотрите же за собой, чтобы сердца ваши не отягчались объядением и пьянством» (Лк. 21: 34). Это действительно так. Всё плотское очень отягощает сердце, это очень чувствуется, как будто мрак какой-то воцаряется внутри, а когда же освободиться от этого, как не во время поста?
По своей греховности человек способен извратить любое доброе дело. Если мы держим пост без покаянной молитвы, приписываем себе заслуги воздержания от пищи, а не действию благодати Божией, все это несет в себе опасность возгревания в душе не смирения, но гордыни и превозношения, побуждающих к осуждению не самих себя, на что у всякого из нас есть множество оснований, но наших ближних, чья внутренняя жизнь нам в действительности неведома и о поступках которых мы часто судим превратно и несправедливо. Одна из стихир Постной Триоди предостерегает нас от такой опасности:
«От брашен постящеся, душе моя, и страстей не очистившеся, всуе радуешися неядением: аще бо не вина ти будет ко исправлению, яко ложная возненавидема будеши от Бога, и злым демоном уподобишися николиже ядущим»
— не очистившийся от страстей постник, горделивый, превозносящийся, осуждающий ближних уподобляется злым демонам, которые никогда не вкушают пищи.
«Ошибается тот, кто считает, что пост лишь в воздержании от пищи. Истинный пост,— известное поучение святителя Иоанна Златоуста, — есть удаление от зла, обуздание языка, отложение гнева, укрощение похотей, прекращение клеветы, лжи и клятвопреступления».
Однако покаяние, смирение и удаление от всего плохого — опять средство, а не цель. Истинная задача Великого поста — еще выше. Она значимее всего остального в человеческом бытии. Какая же она?
Пост — это время очищения, покаяния, время, помогающее нам выйти из суетного мира, в котором живем изо дня в день и не задумываемся часто о главном. Время проходит, а мы стоим на месте, душа не меняется. Поэтому хорошо бы нам подружиться с постом, ведь он дает самое главное — духовное преображение.
Пост — это особое время борьбы со страстями. А страсть — это то, что изъедает человека изнутри, будь то гордость, зависть, чревоугодие, негодование на кого-то. Страсть лишает внутреннего покоя, раздирает сердце, заставляет бурлить помыслы, помрачает ум, а волю сковывает стальными тисками. Страсть никогда не может сделать человека счастливым, и потому жалок тот, кто спешит удовлетворить каждое требование своего ненасытного зверя.
Пост — это борьба за нашу внутреннюю свободу, это попытка победить свои страсти. Для этого очень важна исповедь, более частое участие в Таинствах Церкви и жесткое противостояние каждому требованию своих страстей.
Пост — особое время покаяния, а, как говорил святой Иоанн Лествичник, «покаяние есть произвольное лишение себя всякого телесного утешения». Но вместо телесного человеку дается духовное утешение. Свобода от страстей несет в душу радость. Этому и служит пост. И если любой пост — это радость, то Великий пост — это великая радость. Поэтому очень хочется пожелать всем вступать в Великий пост с великой радостью, зная, что за искренний духовный труд Господь непременно подаст христианину Свою благодатную милость.
А какие идут службы Великим постом! Особенно замечательные они в будни, когда читается молитва преподобного Ефрема Сирина с земными поклонами, любимая молитва А.С.Пушкина. Постарайтесь не пропустить эти службы. Они нам очень нужны, потому что помогают каяться, исправляться, заставляют вспомнить, что мы все-таки смертные и нам придется отвечать за всю свою жизнь. Мы любим принимать душ, любим заботиться о своем теле, но забываем, что душа важнее — ее очищение.
Продумайте время, которое отведено Великому посту, и постарайтесь взять от него как можно больше.
Простив и получив прощение, мы встречаем первый день Великого поста, который именуется Чистым понедельником. Только ли потому, что древний церковный устав предлагает хранить посильное воздержание? Христос свидетельствует, что оскверняют человека не входящие в уста яства, но дурные помыслы, из сердца исходящие...
Научиться чисто мыслить, чисто говорить, действовать по чистым побуждениям — вот задача, поставленная нам первой седмицей поста. Выполнить её и нужно, и можно с Божией помощью. Как? Соединить с каждой мыслью, словом, поступком... молитву. Какую? Любую. Главное — иметь живое убеждение, что Отец Небесный всегда видит и слышит нас, ниспосылая благодать в помощь Своим молящимся ученикам. А особенно важно, отрадно и спасительно непрестанно призывать Имя Божие.
Каким образом? Со вниманием, не спеша произносить устами, умом и сердцем молитву:
С завтрашнего дня начинается Великий пост. Хочется, чтобы вы все вступили в Великий пост с радостью. Не с каким-то страхом, будто что-то тяжёлое предстоит. Ведь эти дни очень хорошие, потому что мы мобилизуем себя на добро, а добро всегда радует человека, даже когда оно обретается через тяготы, через труд. В эти светлые дни мы боремся со своими грехами, максимально уводим ум от всего плохого и держим его постоянно возле хорошего: возле Христа, возле Евангелия. Поэтому дни поста не должны нам доставлять страха, тяготы, какого-то смущения. Они должны быть желанны. Вот такого поста я вам желаю.
Не соревнуйтесь ни с кем, не сравнивайте, кто как постится – кто больше, кто меньше. Будьте в эти дни один на один пред Богом. Постарайтесь проявить трудолюбие, и тогда вам этот пост принесёт радость. Когда кончается пост, некоторые иногда говорят: "Ну, наконец-то! Скоро Пасха, разговение". А должны сожалеть, что пост кончается, проходят прекрасные дни нашей духовной мобилизации, когда мы сугубо потрудились. А кто искренне, сугубо трудится, тот больше и получает. В ком больше искренности, тому и награда выше. Поэтому трудитесь искренне. На самом деле это совершенно не сложно. Плохо, когда мы настраиваем себя заранее, что будет тяжело, тягостно. Если же входить в пост с оптимистичным, не смущенным сердцем, то пост вовсе не труден и даже наоборот – приятен. Он пролетит, как один миг.
Не позволяйте помыслов о плохом, думайте всегда о хорошем, и ваш пост пройдет, как каникулы у детей. Соблюдайте пост, говорите сами себе заранее: "Если все святые могли, наши бабушки и дедушки могли, то почему же мы не можем? Мы из той же плоти и крови, мы так же устроены. Почему же вдруг мы не сможем?" Кто-то возразит, что сейчас времена тяжёлые. Да неправда. Наши бабушки и дедушки в войну постились. Представляете, какие были времена? Голодно, холодно, а пост держали. Это нетрудно. Вот заложите сами себе в голову, в сердце, что это нетрудно и даже, более того, это – желанно. И тогда пост для вас будет очень легок и приятен, и к Пасхе вы подойдете подготовленными духовно, собранными, сосредоточенными. И великий праздник встретите правильно – не как разговение, а как великую молитву.
Сегодня Прощеное воскресенье, мы все просим прощения друг у друга. Почему? Чтобы быть легкими, свободными от камня, который лежит на сердце. Ведь любая ссора – это камень на сердце. А когда скинут камень – сердце задышало, заработало, и наступает такое одухотворённое состояние. Поэтому надо понять, что мы просим прощения прежде всего для себя самих, чтобы нам было хорошо. Ведь тому человеку, который носит память о ссоре, очень тяжело нести этот груз. Он его удручает, он его смущает. Поэтому выбросим всё, даже если нас несправедливо оскорбили. Выбросим всё как ненужное и забудем. Вступим в завтрашний день с чистым сердцем, с чистыми, добрыми мыслями. Нам, конечно, бывает тяжело попросить прощения или простить, или хотя бы просто не думать о тех обидах, которые нам нанесли.
Чтобы это получилось, нужно вести духовную жизнь. И когда в нашем сердце есть молитва и ощущение Бога, близость Бога, это приводит наше сердце в состояние умиления, добра, любви, и тогда мы очень легко прощаем. Иначе очень трудно простить, потому что наше сердце после грехопадения очень гордое, очень жесткое, и сами по себе мы не можем простить. Поэтому мы ищем Бога в молитве, в духовной жизни. И когда мы соединяемся с Богом в духовной жизни, наше сердце тает, как воск свечи. Наше сердце становится мягким, уступчивым, податливым. И тогда мы прощаем. Лишь бы только мир был, лишь бы только всё хорошо было. Поэтому постарайтесь сегодня со всеми примириться.
Протоиерей Сергий Баранов
p.s. Я @Prostets присоединяюсь к словам отца Сергия и хотел бы попросить прощения у всех моих пикабушных собеседников. Простите меня за мои возможные дерзкие слова, а так же укорения или осуждения в ваш адрес.
Помоги нам Господи всем исправиться!
Все мои посты на предстоящей неделе будут выходить в режиме "Отложенных публикаций", поэтому диалог поддерживать не буду.
Я агностик (Это когда все непонятно, я и за и против. Вселенная непознаваема на сегодняшний день). Но при этом воспринимаю Христианство/Ислам/Иудаизм как за одну религию, просто секты разные(Ибо первоисточник у всех - Ветхий Завет). Но в России есть еще и Буддизм, а у многих есть Шаманизм и другие не традиционные для страны религии. И вот, например, на всю страну по основным каналам жгут чучело - ну а че! масленица же. Народ ликует и празднует, ибо важная седмица, скоро Великий Пост. Или бывает по Святым дням Крестный Ход - перекрывают улицы, стоят ППС и ГИБДД и все такое. Ну, традиции такие христианские - понятное дело - надо уважать - надо стоять в пробке! А вот человек никому зла не желая, никого не трогая, решил помолиться, ибо религия, так надо - где время застало, там и молятся, (и кстати религия-то Авраамистическая), расстелил коврик и молится в метро- что плохого!? Ведь у Христиан, Иудеев и Мусульман один Бо*(Яхв*, Алла*), почему одним можно следовать заветам, а другим нельзя? Если честно, и религиозные фанатики, и верующие активисты всех направлений - все они меня одинаково раздражают. И мусульмане в хиджабах, и христиане с Библией, и Шаманисты с бубном. В Конституции России написано, что мы светское государство. Так вот, я просто хочу выразить свою гражданскую позицию в эти лихие времена. Если Россия топит за традиционные ценности и Православие, то должна понимать, что Мусульмане, Иудеи, Буддисты и Шаманисты имеют полное право по всей стране соблюдать свои религиозные традиции, где-бы это ни было! Или же в противном случае мы в России все должны оставаться светскими! и все религиозные движения тихо мирно сосуществуют с равными правами без привилегий, без шума и пропаганды. А еще все храмы, мечети, дацаны, приходы, часовни, синагоги и прочие объекты религиозной недвижимости должны строиться строго на средства частных пожертвований, а не на государственные деньги и налоги! Традиционные ценности - ладно! Здесь я солидарен. Но религия должна оставаться за скобками. Любая. Меня одинаково раздражает обвешенные золотом православный патриарх, и весь арабизированный кавказец, строящий из себя праведного мусульманина. А буддисты молодцы - живут себе тихо мирно, никого не трогают))) Ну, как-то так...
Завтрашний воскресный день перед Великом постом Церковь назвала «Воспоминанием Адамова изгнания». Почему ныне Церковь призывает нас к размышлению над этим событием библейской истории?
Господь сотворил ангельские чины в мановение ока. Видимые миры Он сотворил в шесть периодов, показывая порядок и образ восхождения от низшего к высшему – в самом творении мира указывается лествица совершенств. И в последний день Он сотворил – как владыку и царя над видимым миром – человека. Взяв землю, Господь вдохнул в нее Свое дыхание, и оттого человек двухчастен: он и дух, и плоть. Если остальные живые существа – лишь тела, имеющие жизнь, но принадлежащие земле, то человек – дыхание Божие, заключенное в тело, как драгоценный алмаз в оправу. Он принадлежит небу и вечности и стоит на грани двух миров: видимого и невидимого, земного и небесного. Святые отцы называют человека ипостасью – представителем всего мира, всего космоса.
Господь дал Адаму величайшее достоинство – образ и подобие Божие, и свободную волю в выборе добра и зла. Затем Господь творит Еву. Это библейское место для многих непонятно и вызывает недоумение. В Библии написано: «И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену у и привел ее к человеку» (Быт. 2, 21–22). Что это значит? Если бы Господь сотворил Еву из ничего, как ангела, или из земли, как Адама, то человечество имело бы не одно, а два начала, носило бы в себе разделение. Но творение женщины из тела мужчины заключает в себе великую мысль о единстве всего человеческого рода. Адам – тот источник, из которого, как огромная неоскудевающая река, рождаются новые и новые поколения. С богословской точки зрения все человечество потенциально находилось в Адаме. Святые отцы говорят, что в творении Евы есть великая нравственная заповедь, заповедь любви, родства мужчины и женщины.
Господь поселил Адама в раю. Святые отцы говорят, что Адам был в раю, но и рай был в самом Адаме: это благодать Духа Святаго. Адам был чист, однако не совершенен. Он должен был постепенно совершенствовать себя в любви к Богу через некие испытания, которые посылал ему Господь. Испытанием для ангелов была их собственная красота, великолепие и слава: обратятся ли они к созерцанию самих себя или останутся преданы Богу. Для человека испытание было другое. В раю росло два дерева – древо познания добра и зла, к которому человек не должен был прикасаться, и древо жизни, даровавшее человеку бессмертие.
Каждая Книга Библии, каждое повествование Писания заключает в себе и буквальный, и символический, духовный, таинственный смысл. В духовном смысле, который не отрицает буквального, эти два дерева означали: древо жизни – Богообщение, единение духа человеческого с Духом Божественным, а древо познания добра и зла – Боговедение, сферу высших духовных созерцаний, к которым человек еще не был способен.
Библия повествует о беседе людей с демонскими силами, явившимися в Эдем в виде змея. Змей – это сатана, ползающий по земле, потерявший любовь и стремление к Богу, и ангельские крылья; это сатана, который лежит в прахе, сатана, пресмыкающийся в прахе, погрузившийся после отпадения от Бога в духовную тьму и вещественность. Он уверяет людей, что, вкусив плод с древа познания добра и зла, они тотчас сами соделаются как боги, будут равны Богу, будут свободными владыками собственного бытия. Сатана представлял древо познания добра и зла как некий талисман; захватив этот талисман беззаконно, человек будто бы становится неограниченным властелином Космоса и – своей жизни. Не устояли перед этим соблазном наши праотцы, и нарушился союз человека с Богом. Если раньше в праотцах обильно обитала благодать, осиявшая их Божественным светом, – то теперь этот свет погас, и люди увидели наготу друг друга. И любовь к Богу сменили чувственные страсти. Любовь к Богу исчезла: Бог из самой высшей радости людских душ, из основы их жизни превратился во внешнюю, карающую, грозную силу. И, ощутив Его приближение, Адам прячется в кустах, то есть бежит от Бога. Прячется в кустах – вот символ того, что Адам хочет в вещественном забыть, заглушить духовное.
Господь спрашивает Адама, не сорвал ли он плода с древа познания добра и зла. Бог – всеведущ, но Он хочет от человека покаяния. Однако в душе Адама – лишь страх, недоверие к Богу. Он начинает оправдывать себя тем, что его соблазнила женщина – Ева, которую ему дал Бог. Ева говорит, что ее обольстил змей. Они не считают себя виновными. Один слагает вину в преступлении на другую, а в конце концов они обвиняют Самого Господа…
Внутренний рай в душе Адама исчез. Он был сожжен, испепелен его грехом. Пребывание в раю, в Эдеме, было бы теперь для Адама не только бессмысленно, но и мучительно, здесь в новом своем состоянии он мог дойти до демоноподобной ненависти к Богу. И потому Господь изгоняет его из рая.
Нам порой трудно понять, почему это изгнание – милость Божия к Адаму. Приведу пример. Некий злодей, спасаясь от преследователей в горах, нечаянно падает в глубокую расселину. Он ищет выхода и не может найти – стены отвесны. Через несколько дней злодей наконец находит щель, но она настолько узка, что невозможно пролезть в нее, едва удается протиснуть руку. И беглец видит сквозь найденную щель ручей с прозрачной, хрустальной водой, но ручей этот недосягаем для злодея. Беглец изнемогает от жажды, и вид воды всего в нескольких шагах просто невыносим для него. Губы злодея растрескались, глаза заволокло пеленой, он начинает бредить. Беглецу кажется, что он уже пьет воду из ручья… однако забытье проходит, и вид недосягаемой воды снова приводит злодея в исступление… Так, и для Адама, в его состоянии богоотверженности, неспособности к принятию благодати, само пребывание в раю, останься он там, послужило бы горькой мукой.
Некоторые не понимают, что такое ад: «Как может Господь совместить Свою великую любовь и уготованные грешникам муки?». Но богословы говорят, что ад – это и есть последняя милость Божия к грешнику. Если бы нераскаянному грешнику показали рай, то одно созерцание недоступных никогда блаженств вечной жизни обратилось бы для него в нестерпимое страдание. Оттого лучше грешнику быть в аду, в стране забвения.
Адам был изгнан из рая, и так началась его земная жизнь, полная скорбей. Здесь он обрел покаяние; скорби, как огниво из камня, «высекли», «выбили» покаяние из его сердца. Господь сказал: «В день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт. 2, 17). И Адам умер, но умер духовно. Физическая смерть – отделение души от тела, а духовная – отпадение ее от Бога. Поэтому, живя на земле, Адам духом был мертв. Он находился под игом смерти, ада, диавола. Когда после продолжительной земной жизни Адам скончался, дети соорудили над его могилой жертвенник, а перед всемирным потопом Ной взял в ковчег Адамову главу, как благословение для человечества; затем Ной отдал ее старшему сыну – Симу. По преданию, Сим построил город Яффу и похоронил там главу Адама, насыпав на месте захоронения холм, а неподалеку основал город Иерусалим, первым царем которого, как передают, был он сам.
Некоторые могут сказать: «Согрешил Адам, но почему мы должны нести наказание за него? Разве это справедливо?». Да, мы несем наказание за грех Адама, однако следует помнить, что вместе с этим наказанием мы наследуем и великое благословение, дарованное нашим праотцам. Представьте, что от отца вам остались огромные долги, которые необходимо уплатить заимодавцам, однако вместе с тем, вместе с долгами, – остались еще и несметные сокровища. Вы получили сокровище от Адама – это образ и подобие Божии, дарованные ему Господом. Кто-то возразит: «Нет, мы получили другое – страдания в земной жизни, смерть, тление». Да, так, но мы получили гораздо большее – обетование вечной жизни. Если Адам потерял Эдем, то нам Господь даровал Небесное Царствие. Если Адам был образом и подобием Божиим, то теперь Сам Христос принял облик человека и тем человеческое естество вознес выше ангельского.
Итак, мы имеем обетование вечной жизни. Мы получили сугубую близость к Богу через воплощение Христа Спасителя, приобрели право именоваться сынами Божиими – по благодати.
Завтрашний день именуется еще и «прощеным воскресеньем». Церковь заповедует нам сегодня простить всех обидевших нас и просить прощения у тех, перед кем виновны мы. Виновны же мы, в сущности, перед всеми. Грех, зачинающийся в сердце человека, пусть это будет даже греховная мысль, не только отравляет душу, но и изливает как бы невидимые лучи, подобные смертоносным лунам радиации, которые загрязняют и заражают все вокруг, омрачают жизнь родных и близких, так что творящий грех вредит не только себе, но и окружающим людям, а в каких-то неуловимых последствиях – и всему человечеству. Поэтому мы истинно виновны перед всеми: ибо кто без греха?
Слово «прости» – одно из самых светлых на земле. Люди при расставании говорят друг другу: «Прощай!», «Прости!», то есть: мы, быть может, уже не увидимся друг с другом. Так пусть у нас не будет на сердце зла непрощения, этого тайного змеиного яда.
Мы ищем мира и покоя, но идем по ложному пути: хотим, чтобы люди жили по нашей воле. Этого нам никогда не удастся добиться. Мы обретем внутренний мир и покой только тогда, когда во всех жизненных неурядицах и бедах будем винить не других, а лишь самих себя – и больше никого.
Некоторые недоумевают: «Как я могу попросить прощения, если человек меня оскорбил, нанес мне великую обиду, поступил со мной жестоко?». Но Господь сказал: «Прощайте, и прощены будете… какою мерою мерите, такою же отмерится и вам» (ср.: Лк. 6,37–38). Чем большую несправедливость и обиду вы простите, тем большую благодать и награду получите от Бога. Нередко на это возражают: «Меня обидели несправедливо!». Но это лишь наша временная слепота. Разве мы не совершали в прошлом грехов, за которые не получили возмездия? Вот теперь этой обидой, казалось бы несправедливой, мы и расплачиваемся за свои грехи.
Преподобный Ефрем Сирин пишет о том, как однажды неподалеку от места, где он жил, нашли мертвого человека. Преподобный был тогда еще юношей, его заподозрили в убийстве, схватили, посадили в темницу, где он ожидал суда и приговора, – быть может, смертной казни. Святой Ефрем в темнице думал о том, что его совершенно напрасно обвинили и схватили, увидев в нем убийцу, он плакал и вопрошал Бога: «Есть ли справедливость в этом мире?». И вдруг святой вспомнил: вот он – еще ребенок, пасущий овец. Мимо проходит странник. Собаки бросились на него. Маленький Ефрем вполне мог отогнать их, но – помешкал, и собаки растерзали странника насмерть. И тогда святой понял, что его злоключения – наказание за содеянный в детстве грех. И воскликнул: «О Господи, правы пути Твои! Велика справедливость Твоя!». Итак, помните, что несправедливости-то как бы и нет, что Господь посылает нам, в лице обижающих нас людей, наказание за грехи, которые мы соделали когда-то.
Некоторые говорят: «Если я попрошу прощения, то это будет проявлением слабохарактерности, малодушия». Неправда. Для того чтобы попросить прощения, необходимо большое мужество, и сама просьба эта есть победа над гордыней. «Но человек не поймет меня, если я попрошу у него прощения»? С каким чувством мы обращаемся к человеку, такое чувство возникает и в его душе. Но положим, что ваш обидчик или, напротив, человек, которого вы обидели, действительно не поймет вас, однако ваш-то ангел- хранитель благословит вас! В такой день, в старые времена, люди посещали своих друзей, знакомых, прощались с ними на Великий пост, как бы отправляясь в далекое путешествие. Христиане ходили на кладбище, где были похоронены родители, родные и друзья, и там, на могилах, просили у мертвых прощения и молились о них.
Из житий нам известен такой случай. Некогда в Константинополе во время службы поссорились священник и диакон. Они наговорили друг другу много оскорбительных слов. Диакон ушел домой и от обиды несколько дней не приходил в церковь. А когда пришел, то узнал, что священник умер и его уже похоронили. Не знал диакон, что ему и делать! Сам отлучил себя от службы, не принимал участия в литургии, плакал о своем грехе, о том, что не может испросить у священника прощения. И вот диакону сказали, что есть в Константинополе тайный угодник Божий – святой праведный Никита, который может помочь его горю. Диакон нашел святого Никиту и просил молиться о прощении его греха. Святой сказал: «Сегодня ночью приходи к паперти церкви, где ты служил!». Диакон исполнил повеленное ему. Вместе они обошли все храмы Константинополя, молились на паперти каждого из них (такой был у святого Никиты обычай) и наконец вернулись к той церкви, где служил диакон. Святой Никита опустился на колени и стал горячо молиться. И тогда произошло чудо: диакон увидел, что церковные двери сами собой отворились. Они вошли в темный храм. Неожиданно загорелся свет, открылись Царские врата, и диакон увидел священнослужителей в светящихся одеяниях, которые совершали службу. Среди них диакон узнал священника, обиженного им. Диакон бросился перед ним на колени, обнял его ноги и просил прощения. Иерей также стал перед диаконом на колени и в свою очередь просил простить его. Диакон и иерей обнялись и поцеловались. Затем видение прекратилось… Да! Не только у живых, но и у мертвых мы должны просить прощения.
Великий пост – образ нашей земной жизни. Он завершается радостью Пасхи, и дай Господи, чтобы труды, скорби нашей жизни обратились для нас в вечную, светлую, нескончаемую радость!
Христиане говорят, что гностицизм – предел языческой мысли, форма, к которой греко-римская религия пришла к временам Христа. Ложная, тёмная религия, обещающая человеку сделать его богом и потому привлекательная.
Оккультисты говорят, что гностицизм – вершина древней премудрости, исконная традиция духовного познания, ведущая человека к обожествлению.
Все они, однако же, сходятся в том, что гностическая религия долгое время была единственным влиятельным соперником христианства. И хотя христианство формально победило, в нём зародилось глубинное гностическое течение, которое затем раз за разом проявлялось в разнообразных ересях и сектах, а затем вышло на поверхность в виде эзотерических учений.
Учёные поначалу тоже так думали, потому что у них не было никаких других источников информации о гностиках, кроме церковных и оккультных текстов. Потом источники появились – и не оставили от этой картины камня на камне.
Чтобы понять, как всё было на самом деле, нужно вначале вспомнить, чем в первые свои века являлось христианство.
Это ещё не была религия в полном смысле – с учением, картиной мира, духовным путём и тем более церковью. Это было огромное поле в пространстве воображаемого – школы, секты, учения и течения. Объединяли их только две идеи – Иисус Христос, Сын Божий, и принесённое им спасение.
Постепенно в этом поле оформилось нечто вроде градиента – отношение к иудаизму и закону Моисея.
Одни считали, что христианство как было частью еврейской веры, так ею и остаётся. Христиане отличаются от прочих евреев только тем, что исповедуют Иисуса из Назарета как чаемого Мессию, а остальные продолжают ожидать своего, настоящего. Соответственно, всё, что должен совершать еврей, должен совершать и христианин, а запретное для еврея и для христианина запретно.
Другие выступали за то, чтобы решительно отречься от старого мира. Христианство – новое учение, новая вера, никак не продолжающая религию Септуагинты. Евреи могли считать Иисуса своим мессией, но мы-то знаем, что он показал новый путь, которым никто не проходил до него.
Эти вторые неизбежно пришли к дуализму бытия. Есть земной мир, несовершенный и полный страданий, его сотворил бог Септуагинты из материи, отягощённой злом. И есть мир небесный, идеальный и чистый, где царит Истинный Бог – а Иисус пришёл, чтобы указать нам дорогу туда.
Их-то, христианских дуалистов, и стало принято называть гностиками, хотя далеко не у всех их понятие гнозиса – освобождающего познания истины – вообще присутствовало в учении. У Маркиона, к примеру, его не было.
В результате возобладало нечто среднее. Христианская церковь порвала со своими еврейскими корнями и заявила, что она теперь новый Израиль, избранный народ Божий. Ветхий Завет сменился Новым, закон Моисея больше не нужен, а евреи, продолжающие ждать Мессию – отступники.
Однако Бог, сотворивший мир – тот самый Бог, который дважды заключал завет с родом людским, и именно его сыном был Иисус. Новый Завет – продолжение Ветхого, не принципиально иной путь, а завершающий этап прежнего.
Дуалистов новая ортодоксия прокляла так же, как и евреев, но в то же время очень многое у них позаимствовала.
В канон Нового Завета вошли не только «иудейские» синоптические евангелия, но и откровенно дуалистические Иоанн и послания Павла.
Иисус Христос как центральная фигура культа, единственный посредник между Богом-Отцом и людьми, а в дальнейшем по факту единственный Бог. Отношение к Евангелию как к Святому Писанию, более авторитетному, чем Септуагинта. Сами термины «евангелие», «Ветхий Завет» и «Новый Завет». Монашество и культ Богородицы. Почитание икон. Неофициальный православный миф о мытарствах и вполне официальное католическое чистилище. Без этого уже невозможно представить христианскую ортодоксию – между тем всё оно пришло в неё опять же из дуализма.
Все попытки учёных отыскать дохристианские (или хотя бы внехристианские) корни гностицизма были тщетны. Там ничуть не больше языческого, чем в ортодоксии.
Да, на учителей дуализма (особенно на Валентина, от которого пошло само название «гностики») повлияла философия неоплатоников с их эманациями высшего Ума и учением о Логосе. Но и ортодоксы находились под точно таким же влиянием греческой философии, только основывались не на Платоне, а на Аристотеле. Отсюда в богословии понятия природы, ипостаси и энергии.
Причём оба эти грека оставались авторитетными в христианстве ещё тысячу с лишним лет. Даже в эпоху Возрождения Марсилио Фичино и другие христианские неоплатоники могли заниматься своей магией и считаться при этом благочестивыми католиками.
Во всём остальном гностицизм – явление чисто христианское. Все авторы-гностики были христианами. В найденных книгохранилищах гностические тексты всегда оказываются бок о бок с другими христианскими, а не языческими. Все авторы того времени, писавшие о гностиках, говорят о них только как о части христианского идейного поля.
Так что ничего удивительного, что гностические идеи продолжали всплывать в христианской культуре снова и снова. Они здесь не чужие – наоборот, именно они и были первым христианством в собственном смысле слова, христианством как отдельной религией, противопоставившей себя всем остальным.
История, конечно, сослагательного наклонения не знает. Но немного пофантазировать можно.
Гностики в большинстве полагали, что причина страданий – не грех (скверна, рождённая нарушением табу), а неведение. И спасение поэтому возможно не через покаяние в грехе, а через постижение истины.
Демиург в их религии – отнюдь не воплощение Зла: эта роль, как и у всех христиан, принадлежит дьяволу. Демиург на свой лад благ, и со злом он борется. Но поскольку его восприятие ограничено и не позволяет понять, как мир устроен на самом деле, он придерживается жестокого закона справедливости: «око за око», «люби ближнего и ненавидь врага», «воздавай каждому по делам его», вот это вот всё. А поскольку весь мир отягощён злом, то и быть праведным в глазах демиурга человеку невозможно.
Истинный же путь заключается не в том, чтобы очистить земной мир от зла (это невозможно и бессмысленно), а в том, чтобы освободить собственную душу от всех земных привязанностей, стать чистым умом и подняться сквозь планетные сферы на истинное небо.
Это сближает христианский дуализм с религиями Индии.
Если бы именно гностикам удалось стать ортодоксией – возможно, христианскому Западу легче было бы найти общий язык с буддийским Востоком.
В семинарии мы слышали скучные рассказы о святых отцах, учили о сочинениях их в церковной истории и истории проповеди. Но никогда и никто не брал в руки ни одной книги из их творений. Боюсь обвинять, но сомневаюсь, чтобы и сами учители интересовались ими – вне учебника... Но пока, собственно, не о них хочу говорить, а лишь об одном случайном отрывке.
В академии (не сразу) мне пришлось читать творения св. Иоанна Златоуста, кажется, толкование на книгу Бытия. И вот в одном месте я встретил у него мысль приблизительно такую: если ты – советует он слушателям его бесед, – чего-либо не понимаешь в Писании, то не печалься об этом, а прими просто на веру, без рассуждения, ведь это же есть Божие Слово, а Бог говорит одну истину... Принимай же ее со всею несомненностью по одному тому, что она есть Слово Бога...
Нечто подобное, хоть и в других выражениях, прочитал я тогда и, как бывший семинарист, воспитанный в идолопоклонстве уму, задумался с сомнением: да неужели сам Златоуст верит и думает так, как говорит другим? Неужели он так просто верит Слову Божию, как какая-нибудь деревенская крестьянка?
И признаюсь: не поверил я тогда даже Златоусту... Нет, думалось, это он в педагогических целях лишь простецов убеждает так просто думать и веровать в Слово Божие, в Писание: а сам – не может так думать. Да это для него, – судил я по себе, – и невозможно. Как? Он, такой гениально-умный и ученый человек, и чтобы он так по-сельски просто веровал?! Невозможно!
Это не вмещайтесь в мою голову...
Увы! Я еще не был сроден ему с этой стороны, а потому и «не вмещал (Ин. 16, 12) его. И нескоро я мог вместить. Почему же? Этот случай дает мне возможность поднять общий вопрос о значении для живой веры Слова Божия или Священного Писания.
Может быть, покажется некоторым странным: как это я, семинарист, да еще и верующий семинарист, так недоверчиво отнесся к словам Златоуста, а точнее, к силе Писания? Приподниму немного завесу над этой странностью – не всем, вероятно, известною.
Современные семинаристы. Фото из открытых источников Интернет
У нас, в духовном училище, а еще более в семинарии, установилось чрезвычайно нелепое отношение к Библии, к текстам, к Слову Божию: холодное недоверие... Еще когда мы учили Катехизис м. Филарета в школе (вещь, достойная всякого уважения для начинающих), то приводимые тексты никогда не действовали на нас убедительно. Например: Бог вездесущ. Откуда видно? И тотчас приводятся слова Псалмопевца: «Камо пойду от Духа Твоего? И от лица Твоего камо бежу? Аще взыду на небо, Ты тамо еси: аще сниду во ад, тамо еси» и т. д. и т. д. Вопрос доказан и исчерпан... Мы выучивали, отвечали. Но не убеждались. Что же это за доказательство, думалось в маленькой головке нашей. Ведь Слово Божие и Бог – это все вместе соединено... Это же верующий исповедует лишь свою веру. А мне нужно какое-то постороннее доказательство, что это действительно, объективно, верно... Как это можно было сделать? Ответ готов: умом. Вся школьная мудрость пропитана была верою в превосходство разума над верою, рационализмом, схоластическим методом доказательств предметов веры... Но ума в духовной школе не упражняли ни учителя наши, ни тем более мы, младенцы. И потому оставались мы неудовлетворенными...
А в семинарии еще более возросло это холодное отношение к Библии. Начать с того, что мы никогда глубоко не только не чувствовали сердцем, но даже и не задумывались над самыми этими словами: слово, речь, беседа, откровение Божие... Бог говорит... Правда, что-то в 1-м классе говорил нам преподаватель Св. Писания Л. по этому поводу: о важности, о ценности, о благоговейном отношении****. и проч. Но все это летело мимо сердца нашего: не к чему было прилепиться, – не любили мы еще Слова Божия... А лишь любовью дается знание (1Кор. 8, 3). И мы очень редко, лишь в ответах, называли Писание «Словом Божиим», а большей частью говорили о Библии или о Священном Писании, или короче – о Писании. И хотя нас учили, что перед чтением «Слова Божия» нужно помолиться, перекреститься и даже поцеловать его, но никогда мы этого не делали (и не помню, чтобы делали и сами учители). Если бы они это сделали, что, собственно, было бы и верно, и прекрасно, и поучительно для нас, – то мы бы потихоньку над таким чудаком смеялись бы. А вот когда стояли в храме, и на всенощной, в чинном порядке, подходили и прикладывались к Евангелию, – то это было совершенно естественно и почтенно, и благоговейно... И слушали в церкви Евангелие с истинной верой и святым благоговением... Но на уроках было совершенно иное: учеба, что ли, но только мы не оказывали никогда почтения к Библии. Ни к ее внутреннему содержанию, ни даже по внешности. Нам в 1-м же классе семинарии раздавалось от Синода в дар по экземпляру Славянской Библии – на весь курс учения. Мы брали ее и равнодушно, с другими учебниками, клали в парты. Были, говорят, иные примеры, будто при окончании семинарии ученики со злорадством рвали Библии и разметывали по классу. Я не помню такого повального безобразия. Разве один-два из озорников, да и то в первых классах, рвали святую книгу, но другие этого не делали, а просто не интересовались. И так-то к 6-му классу у многих из нас Библии куда-то пропадали... Не знаем куда. А в последних 2 классах мы пользовались уже русско-славянским Новым Заветом.
Но если Библия была таким же учебником, как и другие (история, алгебра, геометрия, психология и проч.), то и отношение к ней было совершенно подобным: холодным. Раз учебник, то уже неинтересно! Вот если было бы что запрещенное, недозволенное – тогда иное дело. И внутренне Библия нас никогда не захватывала. Не то, что мы не верили в содержание ее: все принимали, но ко всему относились равнодушно: создание ли мира из ничего; переход через Чермное море, чудо Ионы во чреве кита25, и проч. – всему веровали: а наука школьная еще и доказывала возможность чудес, стараясь свести на самую малость тайну чуда, но зато – объяснить по возможности более естественно, реально. Ну, кит-де, может быть, и не собственно кит с его малым горлышком, не способным будто проглотить человека*****, а китообразная акула, или вообще большая рыба, в просторечье называемая китом, и т. д. Или вода не просто расступилась на две стены: по правую и левую сторону евреев (Исх. 14, 22), как это очевидно сказано в Писании, – а вот ветер согнал ее с залива в море (о ветре тоже упоминается, Исх. 14, 21). Конечно, учители не отрицали слов Писания, но им все же хотелось доказать как-нибудь естественно, а не сверхъестественно. И мы, семинаристы, именно этого, умственного доказательства, хотели. А простой веры мы (вероятно, и учители) боялись – как дела если не невозможного, то малодостоверного... Так уж поставлена была вся наша школа: схоластически-рационально. Конечно, не всегда этот метод был бесплоден, – для сердца. Например, припоминаю сейчас чуть ли не единственный случай о космологическом доказательстве бытия Божия... Я еще был мальчиком 1-го класса семинарии; со мною шел воспитанник 5-го класса, А-в, по берегу реки Цны, и почему-то заговорили о Боге: он мне рассказал (из курса философии в 4-м классе семинарии) об этом доказательстве: всему есть причина и начало, нужна она и для мира, сам он из ничего не мог явиться; следовательно – нужно было творческое действие иной Первопричины, т. е. Бога. Следовательно, Бог есть.
И когда я услышал это, мое верующее сердечко так порадовалось и заиграло, что я чуть не видел уже Его, «Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым...» Очень радовался... Сердце мое всегда искало подкрепления в своей вере. После я узнал и о кантовском критицизме всех доказательств но тогда я рад был. И другие рациональные объяснения все же помогали держаться вере против волн сомнения и натиска неверия. Спасибо за то и семинарским наукам...
Но, как я уже повторял, еще больше было вреда от этого умственного метода: мы приучились бояться тайн, унижали простую деревенскую веру, считали ее недостойною образованных людей нашего интеллигентного века. И потому Писание нам было неубедительно: оно не доказывало, а лишь утверждало. Мы же хотели доказательств, оправдания его со стороны. Таким образом, получалось полное извращение: Бог чрез Писание хотел открыть и утвердить истину – о мире, о человеке, истории, спасении, – чтобы люди не мучились неведением или не впадали в ложь. А мы Богу (!) не доверяли, а требовали еще подтверждения Ему... Не нелепо ли? Читал я, как некий ученый англичанин поднес своему королю большое ученое сочинение – в защиту Библии. Король принял, поблагодарил, но разумно заметил: «Я доселе думал, что все прочее нуждается в защите и доказательстве Библиею, а вы защищаете ее саму?» Король был, несомненно, и более верующим и даже более умным, но, следовательно, логичным человеком, чем ученый...
Вот то же самое было и с нами – духовниками и особенно семинаристами. Только, к несчастью, у нас не было таких королей вокруг и не было еще своего «царя в голове» и опыта. У нас было мало еще подлинной, горячей, глубокой веры в Бога; но не хватало еще и глубины ума, чтобы понять действительную важность и чрезвычайное значение для истины Слова Божия.
Вот почему я не поверил и святому гениальному Златоусту, его искренней простоте. Но, с другой стороны, не мог я заподозрить его и во лжи, хотя бы и благонамеренной, ради «малых сих»: это не мирилось со святостью его лика и с искренностью тона. И я так и остался в раздумье, а больше не верил ему... Чего сам не переживешь, тому и в других не веришь! (все по тому же закону познания – сродству).
Я много раз замечал, как неверующие люди не верили моей искренности в вере. А я не мог понять: как было можно, например, не читать Горького и даже не интересоваться вообще литературой? И когда я от одного ученейшего богослова услышал об этом – то искренно ... пожалел его: какой он необразованный! И как многого лишается!
Все мы меряем – по себе, по своей мерке... И я – долгое еще время – продолжал оставаться при семинарской урезанной одежке: не придавал силы Писанию. Я предпочитал ему – науку, ум, доказательства...
Но постепенно, в течение, может быть, двух лет, я вырос и разобрался в совершенной искренности Златоуста и абсолютной верности его совета... Это продолжало уясняться мне и после; и теперь я сведу воедино свои опыты о Писании, точнее и лучше, – о святом Слове Божием, чтобы поделиться и с вами.
Да, мы, семинаристы, глубочайшим образом были не правы в своем отношении к нему, как со стороны веры, так и со стороны разума. Это теперь мне очень ясно представляется и легко доказать. Со стороны веры – проще всего. Если я – верующий (а мы были верующими, только не глубоко, не живо), то для меня Библия есть Слово Божие, т. е. через него говорит Сам Бог, Дух Божий. «Все Писание богодухновенно» (2Тим. 3, 16). Так как же я могу не принимать его? Как могу сомневаться? Как могу еще ему искать в чем-либо низшем опору? – Совершенно очевидная нелепость! Так почему же мы не видели ее тогда? Потому что недостаточно веровали, слабо веровали, не живо веровали... Вера была по преданию больше... А еще и потому, что были вот заражены чрез меру школьной верой в ум, – как и все интеллигенты этого периода (XIX века, особенно второй его половины).
Но потом я подошел к вопросу о Слове Божием – от разума. Это было уже после, когда я постепенно выяснил себе основы религиозной и всякой иной гносеологии (теории познания). Тогда я увидел совершенную – до самоочевидности – несостоятельность ума в области предметов веры, полную непригодность, неприложимость, даже противозаконность его в несвойственной ему сфере мира сверхъестественного... Я, к счастью моему, совершенно разочаровался в самодержавии ума и знания; разбил этого идола вдребезги и выбросил за борт души своей и своего же ума: умом я освободился от мнимых цепей ума. И какую я получил от этого свободу! Но об этом речь впереди... Пока же приложу эти выводы к Слову Божию... Когда я разбил цепи ума, одновременно я понял (постепенно, конечно), что для подкрепления основ и частных истин веры мне нужен не ум неспособный, а самооткровение того мира. Я уже знал, что путь всякого познания – непосредственное откровение самого бытия познающему, точнее – воспринимающему субъекту. И этот же путь единственно приложим и в религиозном познании: Бог, Его истины открываются Им Самим... Иначе не может быть. Это есть так – по целому ряду соображений. Это самоочевидно. А если бы и не было еще очевидно, то должно быть пока принято по доверию к достоверному свидетелю истины: Богу. Другой основы истины нет. Так разум же привел меня и к вере: а себя он отвел как несостоятельного тут учителя... Подробнее изложу мысли после. И я внутренне – и по вере, и от ума – понял Златоустов совет о простоте восприятия Писания... И мало-помалу твердо стал на эту почву и стою на ней доселе... Правда, у меня уже получилось это теперь не совсем просто: нужно было пройти немалую школу борьбы философской против же философии, понять и одолеть фальшивый путь рационализма, воротиться к познанию исключительной важности откровения; нужно было вырастать и в вере; нужно, – кратко говоря, – воротиться снова к простоте веры. Но эта новая простота уже была не прежняя, детская, простота по традиции, и даже не от сердечного влечения собственной моей души к нерассуждающей вере – нет, новая простота прошла чрез испытательный огонь знания, через иной опыт в духовной жизни; и потому можно сказать, что она есть сознательная простота, осознанная, оправданная... И теперь она – прочнее чем неискушенная, детская простота. Я теперь уже не боюсь ни тайн, ни чудес, не ищу ветра для стен воды, ни китообразной акулы для Ионы. Я верю Писанию так, как оно есть, ибо оно есть СЛОВО, ОТКРОВЕНИЕ САМОГО БОГА! А я верю в Бога... Почему я верю – и как именно верю – это уже иной вопрос; о нем дальше. Но я верю. Верю – ну хотя бы потому, что иного фундамента для истины у меня не существует – после раздробления ума. Но есть еще и другие основания к этому. И я становлюсь на фундамент Писания, опираюсь на Слово Божие. Оно для меня стало авторитетом. И теперь я вот как поступаю. Когда перед моим сознанием станет какой-нибудь непостижимый для ума вопрос – я обращаюсь к Божьему откровению и смотрю: что оно, что САМ БОГ говорит? И хотя бы я абсолютно ничего не понимал умом, – теперь меня эти непонимания ни в малейшей степени не беспокоят, как было в семинарии; даже я рад этой непостижимости: так должно именно быть для ума, хотя бы это противоречило – как неверно говорят о различии, о противоположности, но не о противоречии разных миров – моему уму; я спокойно читаю Слово Божие и сказанное принимаю совершенно мирно и убедительно: САМ БОГ СКАЗАЛ! ЧЕГО БОЛЬШЕ? ЧЕГО ПРЕКРАСНЕЕ? ЧЕГО ДОКАЗАТЕЛЬНЕЕ? – Возьму я совершение Таинства Евхаристии... Страшно для ума и подумать: хлеб и вино претворяются в Тело и Кровь Христовы... Уже это теперь не хлеб и не вино, а САМ ХРИСТОС ЖИВОЙ! Сам Богочеловек, Бог!..
Я лично слышал, как неверующий собеседник с нескрываемой улыбкой всепонимающего человека сказал мне, что он не только сам не верит этому, но и уверен, что и я, как образованный интеллигент, тоже не верю в эту невозможную вещь и обманываю других, будто верю... Я совершенно прекрасно понимал все его неверие: оно мне было давно знакомо. Но он не мог понять меня, ибо мой опыт веры и знания ему не был еще доступен. Я ему заявил и заявляю, что я совершенно верую в непреложность истины пресуществления хлеба и вина в Тело и Кровь...
Но неужели же мой ум не разочаровывался этим очевидным недоумением и не смущался сомнением: как это все может быть? – О, очень много раз! Не всегда и от веры приходили. Они очень разнообразны. Но сейчас, при речи о Писании, я укажу лишь на одно из них. Почему я верую в это? Это совершенно категорически и многократно утверждал Сам Господь Иисус Христос, Сама Истина («Аз есмь... Истина», Ин. 14, 6): «Приимите, ядите: сие есть Тело Мое... Пейте из нее (чаши) все, ибо сие есть Кровь Моя...» (Мф. 26, 26–28). «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне» (Ин. 6, 56)... Этим соблазнились плотские умом иудеи и даже некоторые из учеников Иисусовых – и совсем отошли. Но Он их не остановил, не сказал, что они напрасно поняли Его просто, а не символически. Наоборот, Он даже и к двенадцати обратился: «Не хотите ли и вы отойти?» – так спрашивает уверенная в себе, не боящаяся слабости человеческой Истина!.. И двенадцать не отошли. Петр говорит: «Господи! К кому нам идти?» – Некуда! Воистину больше не к кому. А к Тебе можно и должно, ибо Один «Ты имеешь глаголы вечной жизни» – и спасительной, и несомненной, истинной (Ин. 6, 67–69). Так и я... Вопрос опять другой: почему именно я верую в Господа Иисуса Христа и, следовательно, в Его Евангелие... Об этом расскажу дальше. Но уж если я верую в Него, то принимаю Его Слова, Его откровения как нерушимо достоверные: Бог сказал! Конец всяким вопросам! Так есть! Такова истина! И я принимаю во всей полноте и глубине Тайну для ума, но истину для души – о Теле и Крови!..
И не всегда эти вопросы возникают. Хотя, как известно, мы не вольны в логических ассоциациях идей; и они могут приходить вопреки даже желаниям нашим; но все же обходится и без вопросов. А если и приходят – то отодвинешь их рукою всей предыдущей веры, ума и опыта – спокойно и твердо совершаешь дальше таинство...
Многие исследователи и защитники Евангелий старались выяснить: на чем основывается достоверность этих источников нашей веры? И ответов было много – чуть не с самого появления Евангелия и посланий – и до наших дней. Есть целый ряд брошюр, в коих собран этот материал. Я не буду сейчас подробно останавливаться на нем. Упомяну лишь, для примера, интересное предисловие светского писателя, адвоката СПб Б. Гладкова26. В предисловии к своему толкованию Евангелия он сообщает из своей автобиографии, что был, как и многие из его товарищей и современников, неверующим, мучился неудовлетворенностью, удивлялся миру душевному у христиан – и заинтересовался, на чем же он у них покоится? – На вере во Христа Спасителя. А на чем стоит их вера? – На Евангелии прежде всего. Каков же источник достоверности его? Несомненно ли оно? – И он решил обследовать вопрос историко-критически: давно ли и несомненно ли записаны Евангелия. И оказалось, что есть исторические свидетельства еще от первого века, а уже о втором веке и говорить не приходится, – из коих ясно становится, что Евангелия были весьма близки к самим событиям их; еще живы были свидетели или, по крайней мере, слушатели очевидцев Христа.. И Гладков принял Евангелия и с ними и веру во Христа... Очень интересное и поучительное для начинающих предисловие... О. Иоанн Кронштадтский очень одобрял печатание этой книги.
Есть и другие подобные брошюры... Но я не очень ценю этот метод – хотя и признаю его относительную ценность, особенно для людей, еще не оторвавшихся от поклонения уму и науке; а мне теперь это представляется довольно скучным. Я читал этот материал без сердечного трепета; может быть, в семинарии читал бы с удовлетворением, но тогда я еще верил в ум.
Поэтому для меня более убедительным представляется несколько иного плана метод: внутренней достоверности Евангелия.
Я это давно узрел – и доселе постоянно переживаю. Но расскажу сначала о постороннем свидетеле. У меня есть друг, христианин из евреев, ученейший философ мирового масштаба, профессор университета Ф27. Я однажды спросил его, каким образом он, еврей, очень ученый человек, пришел к христианской вере? И притом искренно, никем не принуждаемый... Да еще и после того, как прожил со своей женой-христианкой 13 лет в еврействе, точнее, в интеллигентском индифферентизме. И он мне написал, что его привело к вере Евангелие... Чем же именно? – Своею внутренней достоверностью... То есть ему, как очень умному, непредубежденному и искреннему человеку, при чтениях Евангелий стало простой очевидностью, что написано оно очевидцами, совершенно искренними людьми; что это не поэтическое легендарное сочинение, а бесхитростные записи «о совершенно известных между нами событиях» (Лк. 1, 1).
Как философ, он не боялся – подобно другим недорослям мысли – ни чудес, ни некоторых мелких разночтений между четырьмя евангелистами: не все было и просто, и понятно. Но все это меркло пред очевидною несомненностью реальных фактов. И оставалось одно из двух: или упорно, вопреки своей же совести и уму, не верить, или наоборот, принять факты, т. е., как говорится, поверить; хотя здесь для ученого ума, собственно, и не нужно было веры, как «уверенности «в невидимом» (Евр. 11, 1), а простое приятие увиденного другими, но достоверными, «бывшими с самого начала очевидцами и служителями Слова» (Лк. 1, 2). Он не стал упорствовать: ему, как умному и искреннему человеку, это было бы невыносимо. И крестился... К радости, конечно, семьи, которая никогда не смела «ученого учить...» Интересно, однако, что потом он все же поддался налетам сомнений – притом совсем логически неоправданным – это весьма показательно: тут мы стоим уже перед другим способом утверждения веры – благодатно-опытным и, следовательно, этот естественный путь принятия веры – по доверию к достоверным свидетелям и по принудительной достоверности событий – еще не решает всего дела. И понятно: пока сам человек не воспримет чего-либо лично, непосредственно, до тех пор нам чужие свидетельства представляются полумертвым чужим капиталом, которым мы лишь временно пользовались. И совсем уже иное дело, когда те же самые достоверные свидетельства ложатся под готовую уже веру (будь она традиционная детская или же уже и опытная, своя), тогда и чужие сообщения будут радостно восприниматься, как и наши собственные. Однако и без нашей веры несомненная внутренняя достоверность Евангелий приводила не только ученого философа, но и миллионы других людей к вере.
Фрагмент из труда "О вере, неверии и сомнении". Митрополит Вениамин (Федченков)