Старенький троллейбус каких на улицах современных городов почти и не осталось уже дребезжа ехал вперёд пробираясь между заснеженных тротуаров и покрытых льдом перекрёстков. Внутри него собралась разношёрстная публика обычная для вечернего рейса: пара работяг с натруженными руками возвращавшихся с дневной смены, бабулька с малышкой тыкавшей розовым совочком в окно, казах с круглолицей дочкой лет пяти, женщина с усталыми глазами с двумя близнецами укутанными в шарфы словно полярники, интеллигентного вида мужчина-кавказец в очках и в шляпе не по погоде, игравший на смартфоне паренёк с серьгой в ухе с выбритыми висками, крепкий дедок в смешной каракулевой шапке, девушка студентка в белой шапке с кошачьими ушками и худой паренёк в чёрной куртке с поднятым воротником, с мешками под глазами, с розовым заживающим шрамом галочкой на щеке и без трёх ногтей на пальцах левой руки.

РЫНОЧНАЯ! СЛЕДУЮЩАЯ ОСТАНОВКА ГИПЕРМАРКЕТ! - сообщил механический голос и тут же с улицы внутрь салона запрыгнули пятеро крепких, мордастых парней-брюнетов в одинаковых коричневых кожаных куртках с мехом. Они бесцеремонно громко смеялись чередуя русские слова то ли с турецкими, то ли с азербайджанскими.

- Пошёл ты в задницу Аббас вместе со своей бэхой! Столько разговоров, а когда надо она не завелась! - заржал парень с трёхдневной щетиной и тонкими усиками под носом с горбинкой в шутку ударив кулаком своего соседа с зализанными назад тёмными волосами.

- Да ладно тебе Бахрам! Всего-то разок не завелась! Бывает! Но всё-таки я с этого русака спрошу почему он такую машину мне продал!

Всё пятеро дружно засмеялись напрочь игнорируя замершую напротив контролёршу с сумочкой и билетиками.

- Ребята, билетики приобретаем! - тем не менее не стушевалась женщина бальзаковского возраста в белом шерстяном свитере и жилетке минтранспорта.

- Мать, да нам всего четыре остановочки проехать. Мы быстро! - нагло заявил брюнет с дорогим телефоном уткнувшись в экран.

- Положено платить за проезд - платите. Нет - выходите, - вздохнув заявила контролёрша пытаясь найти поддержку среди пассажиров, но те занимались своими делами. Дед ковырял пальцем замёрзшее окно, работяги опустили взгляд притворившись спящими, кавказец-интеллигент начал притирать очки, а казах поднял на колени дочку.

- Тётка отвали отсюда! - зло бросил тот что упрекал Аббаса за сломавшуюся иномарку и добавил что-то матерно на своём языке.

Товарищи его вокруг, услышав это ещё громче загоготали.

- Вали-вали! - прикрикнул замахнувшись другой - высокого роста и широкий в плечах. - Или сама нас выкидывать из своего ведра с гайками будешь?

Контролёрша побледнев и крепко сжав губы вернулась на своё место рядом с водителем и троллейбус продолжил путь по городу.

Какое-то время "зайцы" были заняты друг другом, а потом тот, что с дорогим телефоном пихнул в бок локтем здоровяка.

- Джаббар, смотри какая киса! Как раз подарок для тебя сегодня!

Все пятеро окружили девушку-студентку читавшую книгу. Скуластый с маленькими глазами брюнет выхватил из рук девчонки книгу спрятав её за спину и довольно переглянувшись с друзьями.

- Отдайте пожалуйста книгу. Она не моя, - сглотнув сказала студентка моргнув серыми глазами.

- Эээ, милая как так? У такой красивой девушки даже денег на книгу нет? Не порядок! - Джаббар рывком поднял девушку на ноги и крутанул вокруг. - Мы это быстро исправим! Да ребята? Дадим красотке подработать?

Товарищи его масляно и похотливо заулыбались, а забравший книгу даже потянул руки к девушке.

- Кыш, Ильчин! - с улыбкой, не сильно, шлёпнул по пальцам товарища здоровяк Джаббар. - Мой подарок!

- Никакой я вам не подарок! - закричала студентка и попыталась вырваться из рук хама, но тот держал её крепко и тогда у девушки слёзы брызнули из глаз.

СЛЕДУЮЩАЯ ОСТАНОВКА ЗВЁЗДНАЯ ПОЛЯНА. ПРИГОТОВИТЬСЯ! - раздалось из динамиков над головой и "зайцы" снова заржали, а Джаббар положил руку девушке на попу.

- Отпустите её! - закричала со своего места контролёрша, но на неё никто не обратил внимания.

Когда троллейбус встал на перекрёстке светя фарами в валивший на улице с неба снег, чья-то рука протянулась к Джаббару и ловко разжав его пальцы освободила студентку.

Здоровяк вскрикнул как девчонка и уставился на парня в чёрной куртке с поднятым воротником и с шрамом на щеке.

- Вы выходите, - только и произнёс тот пряча студентку себе за спину.

- А может ты, доходяга?! - оскалился Аббас добавив что-то на своём.

Парень в чёрной куртке коснулся рукой кончика носа и "зайцы" увидели на ребре его ладони татуировку "За ВДВ..."

- А, так он солдатик! - Ильчин швырнул книгу студентки в смельчака и в руке его появился нож. Точно такой же складишок оказался и в руках Бахрама.

Хозяин татуировки ловко поймал книгу и передал её студентке. Женщина с детьми позади вскрикнула от испуга и прижала ребятишек к груди. Бабулька с внучкой недовольно заворчала.

- Не мешай нам знакомиться и вали отсюда! - безапелляционно заявил Джаббар.

- Нет, следующая остановка ваша чебуреки, - грустно улыбнулся парень с татуировкой поворачиваясь к противникам боком в проходе между сиденьями.

- С чего это? Смелый что ли? Да?! - запрыгал на месте Аббас.

- Да нет, какой смелый. Просто... вы выходите парни.

- А то что?

- А то я вас убивать буду...

Страшные слова были сказаны так просто, так искренне, что даже здоровяк Джаббар на пару секунд задумался сдвинув почти сросшиеся на лбу брови. Но только на пару секунд.

"Зайцы" уже было словно по команде сделали дружный шаг вперёд когда поднятые их ноги замерли в воздухе. Лица хамов побледнели.

Оглянувшись назад парень со шрамом на щеке, с татуировкой, в чёрной куртке, увидел, что со своих мест сжав кулаки решительно поднялись работяги, дед в смешной шапке, кавказец в шляпе, ранее игравший на смартфоне молоденький паренёк и даже казах мягко подтолкнувший дочку к женщине с близнецами.

Троллейбус остановился и брюнеты дружно выпрыгнули наружу что-то грозно вопя на своём и размахивая руками. Когда двери закрылись Аббас даже снежок в окно бросил, но всем было плевать потому что контролёрша довольно улыбалась думая о чём-то своём, работяги продолжили спать, дед продолжал ковырять пальцем замёрзшее окно, парень с серьгой играть на смартфоне, кавказец снова протирал очки, казах играл с дочкой, девушка студентка бросала любопытные взгляды на своего спасителя, а тот просто смотрел в окно вспоминая своих ребят из взвода, тех что не вернулись домой...

Появился канал в телеграме там выкладывать рассказы буду рандомно всех приглашаю.

Страничка ВК здесь

Ссылка на литрес здесь

Канал на дзене здесь

Это перевод истории с Reddit

Я уверен, некоторые смогут понять, о чём я. Моё детство было странным.

Тогда я не видел в этом ничего ненормального. Я не понимал, что происходящее не было обычным.

Я ходил в школу, у меня были друзья, я играл в игры, как любой ребёнок. У меня были любящие родители и раздражающая сестра, как у многих детей моего возраста. Дедушки, бабушки, тёти и дяди часто приезжали в гости.

Я не любил, когда приезжала бабушка. Она была строгой женщиной и, честно говоря, пугала меня. Я хорошо помню одно лето, когда она приехала. Она внимательно оглядела нас с сестрой с ног до головы, потом повернулась к отцу и сказала:

«А как же другая? Я думала, ты сказал — покончить с этим фарсом».

Он отвёл её в сторону и сказал нам с сестрой идти играть на улицу. В ту ночь она уехала и больше никогда не приезжала.

Было так много вещей, о которых я не знал, что их вообще можно ставить под вопрос. Я не понимал, что нужно хоть что-то спрашивать.

Большинство из них казались мелочами. В коридоре у нас висела картина с родословным деревом — длинная линия пар братьев и сестёр, насколько хватала память. Но рядом с каждой парой было место для третьего. Мама всегда приносила из магазина больше продуктов, чем нужно, и иногда ставила на стол лишнюю тарелку, а потом тихо убирала её обратно.

Но было одно правило, которое мы никогда не могли нарушать.

Нам запрещалось разговаривать дома. Точнее — нам нельзя было повышать голос выше шёпота.

Будь то гнев, смех или случайность, любая громкость считалась табу с того момента, как мы ступали на подъездную дорожку.

В те редкие случаи, когда мы повышали голос, отцовский гнев всегда падал сильнее на меня. Сестра плакала, но её обычно щадили. Я не понимал, почему мама никогда не утешала ни её, ни меня, пока не стало слишком поздно — и это стоило мне куда большего, чем я был готов отдать.

Хочу подчеркнуть: для меня это всегда было нормой. Я не понимал, что это значит. Я не знал, что должен бояться или тревожиться.

И всё же, как я говорил, у меня было хорошее детство. Родители действительно любили нас обоих, и редко случались неприятности. У меня было много друзей в школе, и я часто проводил большую часть дня у кого-то из них — играя на PlayStation 2 или прыгая на батуте, которому я ужасно завидовал.

Папе это не нравилось. Каждый раз, когда я хотел пойти на встречу с друзьями или остаться на ночёвку, я спрашивал разрешения у мамы. После этого между ними начинались напряжённые, грубые шёпоты за закрытой дверью. Иногда разрешали, иногда нет.

Оглядываясь назад, я не могу сосчитать, сколько ночей я провёл без сна, желая, чтобы отец выигрывал те шёпотные споры. Я ворочался и мечтал, чтобы я не родился у этих родителей. Чтобы я вообще не родился.

Но ещё жесточе, чем сожаления, — сама память. Она стоит непоколебимо. Её нельзя изменить и забыть. Рана, которая не заживёт, пока сам поражённый не уйдёт из жизни.

Братья и сёстры должны быть злыми друг к другу в детстве. Это часть взросления, часть того, как учатся социальным навыкам. Поэтому когда друг предложил разыграть мою сестру на ночёвке, я сразу согласился.

Друзей мне домой приводить не разрешалось, но я сказал, что могу снять всё на видео и показать на следующий день. Я был в восторге от мысли, что смогу подразнить сестру. Она была старшей, и я хотел хоть раз взять над ней верх.

Как и любая девочка, она закричала, когда нашла резиновую змею под подушкой. Это был короткий крик — она зажала рот ладонями почти сразу же, как звук сорвался, — но этого хватило.

За её криком повисла тишина, показавшаяся вечной. Потом вбежали родители. Они увидели её — рот всё ещё прикрыт руками, глаза расширены от ужаса, а на кровати лежит игрушечная змея.

Отец выругался себе под нос и подхватил сестру на руки.

У мамы на глазах выступили слёзы, она опустила взгляд ещё до того, как начались звуки.

Скрежет.

Что-то скреблось по деревянному полу у нас под ногами.

Сначала тихо, мягко. Будто вежливо просилось внутрь. Потом громче.

Всё громче и громче, пока когти не начали рвать дерево, как бумагу.

Доски выгибались, словно дом дышал. Потом треснули, разлетелись щепки — и что-то полезло наружу.

Когда отец увидел, что выбралось снизу, он поставил сестру на пол и отступил. Сказал только:

«Прости».

Он не звучал ни злым, ни испуганным. Только уставшим. Будто ждал этого. Будто знал.

Оно было маленьким. У нас на заднем дворе водились еноты, которых мы с сестрой пытались ловить. Вот это существо было примерно такого размера — первое, что пришло мне в голову.

Оно ползло на руках и коленях, вздутое и красное, словно кожа натянута на слишком большое тело. Из плеч свисал гнилой мясистый жгут, обвивавший шею и уходивший в раздутый живот.

Как такое больное, маленькое может быть таким сильным?

Его глаза уставились на сестру, и я вскочил между ними. Мама закричала: «Нет!»

Но прежде чем родители успели двинуться, гнилой ребёнок схватил меня за лодыжку и швырнул через всю комнату, будто я игрушечный солдатик. Я ударился о стену, мама подбежала и прижала меня к себе — и защитила, и удержала.

Но даже если бы я вырвался, это бы ничего не изменило. За несколько секунд оно уже схватило её. Ногти сестры царапали половицы, её крик оборвался, когда существо утянуло её в дыру.

Я услышал её крик снова — но теперь его заглушили не её руки.

Звук мяса, рвущегося от жил. Хруст связок. Ломка костей. А потом её голос снова позвал:

«Мама… Папа…»

Оно вылезло обратно из темноты. И вид его заставил меня вырвать на пол.

Оно стало больше. Но неправильно. Руки и ноги кривые, на ладонях — куча неуместных пальцев, словно оно играло с костями, как ребёнок с игрушками, втыкая их куда попало, стараясь стать похожим на мою сестру.

Пятна её каштановых волос торчали из вздутой красной кожи, клочья склеены кровью.

Её белые зубы были втиснуты в серые дёсны — острые, кривые, словно мясницкие ножи, воткнутые в сырое мясо.

Но хуже всего были глаза. Это были её глаза. В них всё ещё жило то же самое недавнее отчаяние. Предательство и ужас.

Отец поднял «сестру» на руки и унёс из комнаты. Я слышал её чудовищные радостные крики, когда она пыталась говорить новым, украденным голосом.

Остаток детства я провёл в притворстве — делая вид, что чудовище всегда было моей сестрой. Делая вид, что её смех принадлежал ей, её улыбка принадлежала ей.

Меня карали куда жестче за дурное отношение к сестре, чем когда я нарушал правило тишины.

В шестнадцать лет я съехал и продолжил свою игру.

Я притворялся, что моего детства не было. Что я обычный человек с обычным прошлым и обычной семьёй.

И лишь одно даёт мне утешение сейчас. Как бы родители ни умоляли, ни требовали, ни ругались — у меня никогда не будет детей.

На этом всё закончится. Со мной. И с ней.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Следующим будет небеса.

Из всех ночей для визита дьявола он выбрал спокойную. Ни грозы, ни грома с молниями. Тихий вечер, безоблачный, звёзды скрывались за огнями города. Я был на поздней смене в исповедальне. Уже шёл одиннадцатый час, и пока что никто не приходил.

Я клевал носом на своём стуле, когда дверь в соседнюю кабинку скрипнула и открылась. Кто-то вошёл и сел.

Я не слышал, чтобы кто-то заходил в собор. Обычно приближение исповедующегося сопровождалось эхом шагов по каменному полу до деревянной кабинки. Этот пришёл так тихо, что до самого момента открытия двери я был уверен, что нахожусь здесь один. Полусонный, я моргнул несколько раз, чтобы окончательно проснуться, и повернулся к решётке, чтобы рассмотреть вошедшего.

Я не мог разглядеть его лица сквозь деревянный экран, тень скрывала черты. Но я понял, что это мужчина, и одет он был богато. На нём был изысканный костюм, а по звону я догадался, что его руки унизаны кольцами. Они блестели и бросали на потолок искривлённые лучи, напоминавшие древних червей, копошащихся в первобытной слизи.

— Добрый вечер, отец, — сказал он. Голос — гладкий, как масло. Сверкающий, как лезвие наточенного ножа, с лёгким звоном переворачиваемой монеты. Чистый, почти небесный. Ласкающий слух, убаюкивающий. — Прости меня, ибо я согрешил. Прошли… неизмеримые эпохи с моей последней исповеди.

Слова его, несмотря на мягкость, вызвали во мне тревогу.

— Странное начало, сын мой.

Он усмехнулся:

— Позволь объяснить, отец. Я — Люцифер.

Мне доводилось исповедовать самых разных людей, и признания в том, что собеседник — дьявол, я слышал не раз. Обычно это не мешало процессу: я относился к ним, как к другим грешникам, говорил о проступках и вселял надежду.

Но этот человек был иным.

Наверное, всё дело было в нарастающем ужасе. Я вгляделся внимательнее сквозь перегородку. Его глаза встретились с моими, и я увидел их ясно, хоть лицо оставалось в тени. Карие, почти чёрные. Ни рогов, ни копыт, ни запаха серы. От него тянуло дешёвым вином, а одет он был, как биржевой брокер.

И всё же в сердце росло понимание, сорняком пробиваясь сквозь сомнения. Это был он. Та же первобытная инстинктивная дрожь, которую испытывает зверь рядом с хищником.

Он не лгал. Я знал это так же верно, как узнал бы Христа, если бы тот вошёл в мою дверь.

Губы пересохли. Мысли исчезли, и вырвались только заученные слова:

— …Ты… хочешь исповедоваться?

Дьявол рассмеялся. Смех тихий, в нём — боль и безрадостное веселье. Смех наполнил пространство, но сделал его пустым. Его голос слегка заплетался, словно он был пьян.

— Думаю, да. Даже для меня это странно. Я сам не знал, что иду сюда, пока ноги не повели.

Я молчал, боясь за душу.

Он принял молчание за согласие:

— Надеюсь, ты не обидишься, если я не осеню себя крестом… учитывая моё общество.

— Всё в порядке, сын мой…

— Люцифер, отец. Просто Люцифер.

Я сглотнул, напоминая себе, что нахожусь в доме Божьем, где дьявол бессилен. Но колени всё равно дрожали, сердце трепетало.

— Хорошо… Люцифер. В чём ты желаешь исповедаться?

Он склонил голову, будто в раздумье. Этот жест показался странным: он напоминал не гордеца, а смирённого грешника.

— Я признаюсь… ад больше не принадлежит мне.

— …То есть он спасён через Христа? — слова прозвучали глупо.

Дьявол снова рассмеялся.

— Жаль, что не так. Это было бы не столь страшно. Но ведь ты и так знаешь… раз я пришёл.

— Тогда почему ад не твой?

Он вздохнул, кольца звякнули.

— Что ты знаешь о моей истории, отец?

— Ты пал с небес. Восстал против Бога. Ты желаешь разрушить Его творение.

— Верно. Я восстал и был низвергнут. Да, я хотел править Его Царством. Согрешил гордыней — если это грех. Я верил, что могу лучше. Разве не обязан был попробовать? Когда я пал, я собрал легионы. Вы ведь тогда говорили, что Бог снизойдёт и умрёт позорно? Я знал Его. Он не сделает этого. Он не сможет. Он мягок. Даже меня не уничтожил, хотя я заслуживал. У Бога были пределы.

— Но Он сделал это, — осмелился я.

Он взглянул на меня, и я почувствовал, как его взгляд проникает в самую душу, в её тайные желания. Голос его стал почти шёпотом:

— Да. Сделал.

Я молился про себя, но не почувствовал утешения. Лишь молчание глухого неба.

— И в тот момент, когда Христос восстал из гроба, — продолжал дьявол, — я потерял власть. В глазах моих подданных я оказался неправ. Мамона первым восстал, увёл за собой многих. Потом Лилит. Потом Ваал со своими жрецами. Они резали друг друга, и ад целый век купался в крови демонов.

— И ради этого ты пришёл?

— Терпение, отец. Разве не этому ты учишь?

Он замолчал, а я сидел, дрожа в холоде.

— У меня ничего не осталось, — сказал он наконец. — Никто не остался верен. Я был лишь зрителем битвы за ад. Среди своих я пал снова. Это непростительно. Но у меня не было выхода…

Он снова умолк. Но теперь я чувствовал не только страх, но и что-то ещё, словно над нами навис переломный момент. Инстинкт вопил: остановись, не слушай дальше. Но я молчал.

— Отец, — голос его стал мягким, — ты знаешь, что есть глубины ниже ада? Тьмы, куда и я не заглядывал? В поисках силы я наткнулся на то, чего не должен был искать. На то, чему и сам Бог не бросил бы вызов.

Он опустил взгляд на руки, будто ребёнок, осознавший проступок.

— Сначала это были слухи. Потом — теории. Но я был уверен: под основанием творения есть мощь. И я пошёл в тьму. Бродил век.

Он снова взглянул на меня. В его глазах я увидел безумие. И страх.

— Я нашёл их. Сущности, что существовали раньше Бога. Искажённые твари, у которых вместо понимания лишь жажда разорвать всё сущее в вихрь разрушения.

Он сглотнул.

— Когда-то я бы не решился… но я был отчаян.

Вокруг меня воцарилась пустота, как будто тысячи глаз смотрели сквозь стены. Я знал: если я слушаю о них, они видят и меня.

— Я пытался предупредить моих подданных, — продолжил Люцифер. — Но они не слушали. Смеялись, считали меня сломленным. А я… я разбудил их.

В воображении вспыхнули картины: ад в руинах, пожираемый бурей хаоса и ничто. Моё сознание разрывалось, душа кричала. А потом всё исчезло, и я снова был в кабинке.

— Всё, чего я хотел, — продолжал дьявол, — это престол Бога. Я мог бы быть лучше. Но эти сущности… им не нужен ни ад, ни рай. Для них всё — лишь сор на поверхности космоса. Я признаюсь, ад больше не мой.

— И скоро земля перестанет быть Божьей. Ничего не останется.

Я посмотрел на него, и в его лице увидел настоящее отчаяние. Принц тьмы, искренне кающийся.

— Прости меня, отец, — сказал он. — Я хотел править. А теперь останусь свидетелем конца. Мир рухнет в дыму и гниении. Врата небес проржавеют и развалятся. Тела ангелов будут гнить на улицах. Демоны уже лежат в пыли. Сегодня, завтра или через тысячу лет — они поднимутся. И я останусь единственным свидетелем конца Бога. Одиноким Адамом в хаосе не-сотворения.

— Это мой крест. И я понесу его вечно.

Он замолчал и добавил:

— Это всё, что я могу вспомнить, отец. Прости за мой величайший грех.

Я забыл дать ему епитимью. Но что я мог предложить? Когда я посмотрел снова, он исчез. Я выбежал, но не нашёл следов.

Я не знаю, перешагнул ли я порог безумия той ночью или позже. Я спал и видел сон: я блуждал во тьме. Вокруг двигались огромные твари с множеством конечностей, с крыльями, с кругами, вплетёнными друг в друга. Они были частью одного чудовищного целого. Передо мной возник трон из чёрного камня. Я сел, и всё вокруг разлетелось. Камень крошился, тело моё трескалось, кровь закипала от жара. Всё обратилось в ничто. И в этой пустоте я провёл тысячу лет.

А потом проснулся.

Я не пророк. Не знаю, были ли это знамения. Я знаю лишь, что безумен.

Но дьявол поклялся: те, кто внизу, восстанут.

И я жду в страхе того дня. Дня, о котором владыка ада говорил с ужасом в глазах.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Немного личной предыстории. Меня зовут Райли. Я белая женщина чуть за тридцать, живу одна в небольшом городке на северо-востоке Нью-Гэмпшира, рядом с Белыми горами. Жить здесь прекрасно, особенно в конце лета. Ты получаешь и прохладу осени, и полное солнце, пока ещё не настолько холодно, чтобы не выходить без худи.

Я выросла в Массачусетсе, а в свои двадцать переехала сюда, на север, в поисках уединения. Моя мать становилась для меня слишком навязчивой, а отец всё время пропадал на работе. Так что я собрала вещи и уехала. Но была ещё одна причина, по которой я перебралась сюда. У меня всю жизнь эта проблема. Есть ещё одна я.

Я не имею в виду близнеца, или иллюзию, или духа, или монстра, принявшего мой облик. Просто — прямая копия меня. Впервые я увидела её (или его, или что это там было), когда мне было лет семь, не больше. Помню, как играла на школьной площадке после уроков. Я пнула мяч в колючие кусты.

Будучи ребёнком, я этих кустов боялась: не опасные, но боль причиняли ощутимую. А кому понравится боль? Я пошла за своим мячом, и что-то было не так. Я увидела второй, абсолютно такой же мяч рядом с моим. Уже начинало темнеть, рядом была только мама, мы как раз собирались домой. Больше ни детей, ни родителей, ни ярко-красных мячей.

Я пожала плечами, решив, что кто-то оставил здесь свой. Преодолев свой детский страх, я нагнулась за своим мячом, подняла глаза — и увидела себя, смотрящую прямо на меня. Другая Райли выглядела такой же ошарашенной, как и я. Мы встретились взглядами и одновременно отпрянули, молча и настороженно, слишком напуганные, чтобы хоть слово сказать.

Ужас был нереальный. Не могло быть, что это просто соседский ребёнок. У нас были одинаковые глаза, волосы, те же синие комбинезоны, белая в горошек рубашка, светящиеся «Скетчерсы». Даже та же родинка под левым глазом.

Мама позвала меня, напомнив, что стемнело и пора домой.

— Иду! — закричали мы одновременно. Потом снова посмотрели друг на друга в растерянности. Знаете это чувство паники, когда всё, что ты можешь, чтобы не сорваться в крик, — это тяжело дышать и метаться на месте? Я впервые испытала его тогда. И, не раздумывая, толкнула двойника в кусты и со слезами ужаса бросилась к маме.

— О, милая, мы вернёмся сюда в выходные, — успокоила она. А я не могла объяснить, почему на самом деле плачу. Мне было семь, что я могла сказать? Я вцепилась в неё, пока она пристёгивала меня в машине. Когда мы уезжали, я посмотрела в окно. И увидела себя — ту, другую, — выбирающуюся из кустов, с кровавыми коленками и злыми слезами, глядящую, как настоящая я уезжает с «нашей» матерью.

Многие детали стёрлись, но момент, когда я увидела собственное лицо напротив, я никогда не забуду. С тех пор я не могу смотреть в зеркало без того, чтобы не вспоминать её взгляд — из темнеющей площадки, сквозь кусты, пронзающий меня ненавистью.

Следующий раз я встретила её в день своего десятилетия. У меня был огромный праздник в стиле Disney, как у всех девочек в конце девяностых. Я, конечно, была Золушкой. Помню, отошла в туалет, пока мама выносила торт, пообещав дождаться меня, прежде чем разрезать. Из ванной я слышала, как за стеной, на веранде, поют «Happy Birthday».

Я удивилась, поспешила вернуться и застыла у стеклянной двери. Там, за столом, в моём костюме Золушки, рядом с моими друзьями и семьёй, стояла она. Мы встретились глазами. Она перестала смеяться с куском торта во рту, выронила его в землю. Мама ласково вытерла ей лицо и дала новый кусок. Она даже не заметила. Я почти ничего не помню дальше — только ярость. Видеть, как эту подделку балует моя мама…

Но зла в ней не было. Она выглядела напуганной. Как я сама в тот первый раз. А я — с тем самым злым, слезящимся лицом, что было у неё тогда. Будто мы поменялись местами. Я выскочила и повалила её на землю, крича, чтобы она убиралась от моей мамы. Праздник превратился в хаос. Потребовалось трое взрослых, чтобы оттащить меня.

А когда я успокоилась, то увидела, что на земле лежит моя лучшая подруга Кэти, избитая до полусмерти. Другая я исчезла. Ни следа. Ни одного отпечатка хрустальной туфельки.

Вы, наверное, думаете, что это психоз. Так думали все, кому я рассказывала. Я попала к психиатру. Мама говорит, что Кэти просто взяла кусок торта раньше, потому что ей нужно было уходить, и собиралась попрощаться со мной после. А я, мол, увидела и устроила истерику. Но я знаю, что видела. needless to say, Кэти перестала со мной дружить. Да и остальные. В школе меня прозвали «Злой сестрицей» — издевка над праздником, который я хотела для себя.

Я перестала пытаться кого-то убедить. Психиатр назначил антипсихотики. От них я только спала и жрала, но стала думать, что, может, это и правда был бред. Может, двойник — повторяющийся кошмар, а я сорвалась от травмы, когда избила Кэти.

Но, конечно, всё оказалось сложнее. Следующий раз я увидела её в пятнадцать. У меня появился первый парень, Энтони. Шестнадцать лет, низкий, полный, любил математику. Его считали «жирным ботаником», а я с ним много училась. Он подсадил меня на аниме, я его — на «Гарри Поттера». Всё как у подростков.

Однажды в школе я подошла к нему и сказала «привет» в флиртующем тоне. Он разозлился. Сказал: «Думал, ты уже закончила играть с жирным ботаном». Я не поняла. Тогда он достал телефон и зачитал сообщение: «Энтони, я больше не могу. Хватит играть с жирным ботаном. Ты мерзкий лузер, который только мультики смотрит. Позвони, когда похудеешь и найдёшь настоящие увлечения».

Я, конечно, обвинила его во вранье. Но он сунул телефон мне в лицо. Там был мой номер. Мой контакт. Потом он захлопнул крышку, обозвал меня поверхностной сукой и ушёл. Я проверила свой телефон — и правда, именно это сообщение было отправлено от меня прошлым вечером. Но я его не писала.

И тут пришла новая смска — от моего же номера. «Это тебе за то, что испортила мой день рождения, шлюха».

Я огляделась в ярости. И да, увидела её. Она быстро свернула за угол. Я бросилась за ней в пустой коридор и в женский туалет. Но внутри никого. Кабинки пусты.

Я достала из сумки таблетки и пересчитала прямо на грязной раковине — я не пропускала ни одной. Значит, я не сходила с ума? Но врач решил, что это гормоны влияют на действие лекарств, и дал новые. Они тоже ничего не изменили.

Так вся моя жизнь и прошла. Иногда «другая я» появлялась и портила всё. Иногда это я оказывалась «на её месте», как на дне рождения. Чаще — я разгребала последствия. И мне кажется, всё тянется от того самого дня, когда я уехала с мамой, а не она.

Хотя её поступки становились всё злее, она всегда оставалась такой же испуганной, как и я. И в те немногие разы, когда я брала верх, я тоже была не мягкой. Я не знаю, понимает ли она, что она фальшивая, или думает, что настоящая — она, а я копия. Я никогда не видела за ней ничего демонического или сверхъестественного. Она всегда была просто мной — со страхом и яростью. Словно мы соперницы за одну жизнь.

Но ближе к делу. Последний раз я встретила её в начале этой недели. Я уже лет пятнадцать живу здесь. Её выходки сильно осложняли мне жизнь, мама не верила ни слову. Я бросила таблетки и уехала от неё подальше, чтобы начать заново.

Я стала затворницей, боялась заводить друзей — вдруг она всё испортит, или кто-то снова примет её за меня, и будет второй случай с Кэти. Я не хотела в тюрьму за нападение или получить обвинение в том, что проколола кому-то шины, или ещё бог знает что.

Вчера вечером, когда я готовила ужин, она вышла из моей спальни. С тем же испуганным взглядом. Я тоже. Но я решила, что хватит. Надо понять, что происходит. Надо поговорить.

— Дай угадаю, — начала я, сглотнув страх и заменив его яростью. — «Что ты делаешь на моей кухне?»

Она посмотрела на меня, как олень в свете фар.

— Ты… ты умеешь говорить?

— Конечно, мать твою, умею, — ответила я. — Просто больше не вижу смысла. Ты всё равно придёшь и всё испортишь.

— Я? Всё испорчу? — её голос стал злым. — Это не я появилась в нашем доме детства и избила Кэти, пока я ела торт!

— Кэти там вообще не было! Я шла на тебя! Ты пела мою песню, бросила моего парня…

— Это был мой день рождения! Почему ты просто не можешь исчезнуть?!

Я разъярилась. Схватила кипящий суп и плеснула ей в лицо. Она закричала и покрылась ожогами. Никаких чудес, никаких превращений, никакого «всё это был сон». Просто ожоги. Как у человека. Она схватила нож и ударила меня в руку. Мы катались по полу, орали друг на друга, кто из нас настоящая. Решили кулаками. Победитель получает всё.

Я потеряла сознание. Сейчас пишу это с телефона в больнице. Завтра покажу психиатру. По словам врачей, у меня случился приступ после долгого отказа от лекарств. Я облила себя горячим супом, изуродовав лицо и тело, и порезала себя ножом.

Соседи слышали крики. Но не несколько голосов. Один. Одну безумную бабу с ножом. Когда приехала полиция, я лежала на полу в критическом состоянии. Четыре дня без сознания от потери крови и сотрясения. К счастью, я давно внесла маму в список «не звонить». Она бы мне этого никогда не простила.

Слышу, медсестра идёт, закончу. Пожалуйста, если кто-то знает, что, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, происходит, даже если я просто сумасшедшая, скажите. Если знаете какие-то ритуалы изгнания или магию — поделитесь. У меня не осталось сил. И клянусь собственной душой: эта медсестра выглядит в точности, мать её, как я.

Райли отключается. Надеюсь, я — настоящая.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Я знаю, что писали в газетах: Кэт Брэдли была студенткой колледжа округа Мэйсон, которая пропала три года назад. Я знаю, что говорили слухи: она сбежала от своего пьяного отца. Было бы легче, если бы это было правдой. Но я знаю, что это не так. Я помню, что произошло в той закусочной. У меня остались шрамы с той ночи.

Впервые я увидел Кэт на уроке основ выпечки у мисс Грейсон. Мне нужен был факультатив, а мой друг Майки сказал, что там легко получить «А». Кэт действительно делала всё так, будто это проще простого. Даже когда мы работали с фунтами сахара, её чёрные винтажные платья и яркие шарфы оставались безупречными.

Она обратила на меня внимание, когда я спросил мисс Грейсон, что делать, если мой кекс загорелся. Я, весь в муке, повернулся на звук смешка, похожего на щелчок виниловой пластинки. Кэт покраснела и подмигнула мне из-за кухонного стола.

После урока я решил сделать первый шаг. Мы выходили из здания промышленных искусств, и я подошёл к ней. «Я сказал что-то смешное?» Её кожа на солнце была как фарфор.

Она снова засмеялась. «Наверное, нет. Но было забавно смотреть, как ты чуть не сжёг весь Мэйсон». Её дразнящий голос звучал, как старая киноплёнка. Я улыбался, наблюдая, как она ускользает прочь через кампус.

Мы стали всё чаще проводить время вместе. Она делилась со мной своей любовью к ретро: выпечка с нуля, виниловые пластинки, Энди Уорхол. Я притворялся, что ценю всё это, но с ней мир становился лучше. Казалось, мы вне времени. Больше ничего не имело значения.

В тот вечер она впервые мне позвонила. Обычно мы часами переписывались, и я вздрогнул, услышав звонок. Она настояла, чтобы я купил для неё особый рингтон: All I Have To Do Is Dream группы The Everly Brothers.

«Джимми…» Голос пленки зашуршал. Она звучала как другая девушка. Впервые — сломанная. Я не знал, как себя вести. «Ты мог бы за мной заехать? Мне нужно выбраться отсюда… Куда угодно».

Поездка — это я умел. «Да, конечно». Я даже не раздумывал. Красавице нужна помощь. «Адрес?» Я вдруг понял, что никогда не спрашивал, где живёт Кэт.

«Рид-стрит, 1921». Она изо всех сил старалась держать себя в руках. «Поторопись, пожалуйста».

Я поехал на Рид-стрит. Там должны были быть аккуратные однотипные домики с зелёными лужайками и белыми заборами. Но Рид-стрит оказалась грунтовкой, ведущей от гравийной дороги, что отходила от шоссе 130. Дом Кэт — если это можно было так назвать — был ржавым трейлером посреди заросшего пустыря.

Когда она вышла в свет у подножия крошечных бетонных ступенек, выглядела так же, как в солнечный день. Даже в такой момент она сохраняла внешний вид. Но двигалась иначе. На кампусе — лёгкая, невесомая. В темноте — осторожная, будто боялась оступиться на глазах у кого-то.

Она села в мой грузовичок, и я убавил музыку с плейлиста Вуди Гатри, который она мне составила. Помада на губах у неё была свежая, но тушь уже растеклась по краям. Под тональником на щеке темнело пятно.

«Едь», — спокойно сказала она.

«Куда? Куда именно?»

«Просто… едь». Она плотно сжала губы. Теперь я понимаю, что она сдерживала слёзы. Мы оба хотели, чтобы она оставалась статуей: красивой и слишком сильной, чтобы плакать.

Я свернул обратно на шоссе 130. Она молчала, только тяжело дышала. Я не мешал.

Когда я потянулся прибавить музыку, она мягко положила руку на мою. «Спасибо. Огромное спасибо».

Мы ехали в тишине. Я пытался её утешить. «Что случилось? Ты в порядке?»

Она смотрела в темноту. «Просто… ссора с отцом. Ничего такого. Мы часто ругаемся, но сегодня…»

Она прервала себя и поспешно включила через мой кабель свою музыку. Заиграл Бадди Холли. «Хватит об этом, ладно?» Она резко улыбнулась и сделала громче. Я должен был убавить.

Мы ехали уже больше часа. Было за полночь, и я проголодался. У обочины вспыхнула вывеска, которую я раньше не замечал: «Lily’s Diner» красными завитушками.

«Проголодалась?» — перекричал я гитару.

Кэт колебалась, будто хотела что-то сказать. Но, когда я свернул с трассы, она рассмеялась. «Я бы перекусила».

По знаку до закусочной должно было быть полмили. Мы ехали уже две. Я почти решил, что ошибся, как вдруг увидел её.

«Да ладно…» Это было заброшенное здание, каких полно в округе Мэйсон: длинное, плоское, десятилетиями не работавшее. На крыше торчал столб, но вывеска давно сгнила. «Ну и ладно, поедем в Макдональдс».

«Как бы не так!» Вернулась прежняя Кэт. «Пошли!» Она выскочила и потащила меня за собой. Я не понимал, что она там увидела, но готов был последовать за ней хоть в пропасть.

«Куда ты меня ведёшь?» Я спотыкался о сорняки. «Тут же ничего нет». Голос в голове приказывал разворачиваться.

У самой двери окна были серые от пыли и трещин. Наверняка здание было под снос. Но Кэт смотрела на него, будто на картину Поллока. Голос в голове стал громче. Она толкнула дверь. Скрип петель — и в темноте вспыхнул неон.

Перед нами был настоящий дайнер. Белый свет отражался от чёрно-белой плитки и хромированной стойки, тянувшейся вдоль зала. По бокам — ряды ярко-красных кожаных кабинок. Всё слишком чистое. Цвета — слишком яркие. Снаружи здание было мёртвым, внутри тоже, но как будто застывшим. Кэт ткнула меня локтем и засмеялась. «Я же говорила!»

Внутри гудел неон. И тут тишину нарушил голос женщины за стойкой: «Как делишки? Добро пожаловать в Lily’s!» Я застыл в дверях.

Она развернулась. Первое проявление жизни. «Ну не стойте же столбом! Садитесь куда хотите!» На вид она была не старше нас, но одета ещё более не к месту, чем Кэт: прочное синее платье, белоснежный фартук. Огненно-рыжие волосы, ногти и губы — одного цвета. На миг мне показалось, что её зубы слишком острые.

Я уже хотел уйти, но Кэт весело откликнулась: «Спасибо огромное!» И впервые она выглядела так, будто это её место. Значит, всё будет в порядке.

«Я Лили! Очень приятно!» Она указала на имя на неоновой вывеске. Красный свет мелькнул в её глазах.

Кэт хихикнула, как будто встретила знаменитость. «Очень приятно, Лили!» В её смехе снова было лёгкое счастье. Я почти забыл, что всё здесь не так.

Лили указала на кабинку. Её ноготь сверкнул, словно вишнёвая игла. «Садитесь, я сейчас подойду».

Кожа сидений была жёсткой. Хотелось скорее уйти. Я потянулся к меню, но Кэт выхватила его. «Я точно знаю, что мы закажем!»

«Голоден, Леви?» — крикнула Лили. За стойкой кто-то сидел, хотя при входе там никого не было.

«Ещё бы, детка. Как всегда», — хриплый голос, полный жадности. Молодой парень, спортивного сложения, в белой футболке и накрахмаленных джинсах. У меня кольнула ревность. Кэт улыбнулась ему.

«Сейчас будет! Один как всегда, Лу!» — крикнула Лили куда-то в тёмную кухню за дверью.

Она тут же подошла к нам. Красные каблуки стучали по плитке. «А вы, голубки, что будете?»

Я не ответил. Я ведь даже не признавался Кэт в чувствах. Откуда Лили знала? Но Кэт оживлённо выпалила: «Два клубничных милкшейка! И у вас есть марaschino cherries?»

«Конечно есть!» Голос Лили был приторно-сладким. «Что ж это за закусочная без вишенок?» Она сжала плечо Кэт, и я заметил, какие у неё острые ногти. Рука жадно вцепилась в её плоть. Нужно было уходить. Но Кэт сияла.

Когда Лили отошла, я уже собирался уговаривать её уйти. Но Кэт зашептала с восторгом: «Клубничные милкшейки, Джимми! Как в “Бриолине”!» Я не смог её оторвать от этого места.

Через минуту на столе уже стояли два шейка с вишенками. Их принёс тот парень — Леви.

Он едва взглянул на меня, но Кэт смотрел с голодным вожделением. «Потанцуй для меня, малышка?» — прорычал он. Кэт покраснела и хихикнула. Его глаза были тёмно-красными, а зубы — острыми, как у Лили. Он резко задел моё плечо, проходя мимо. От него пахло гарью.

Я должен был сразу понять. Но злость пересилила. Кто этот урод, что клеится к моей девушке?

Кэт уловила напряжение. «Не переживай, Джимми. Он просто играет роль». Но в её глазах это было не безобидное веселье. Она выбирала свой мир. Я промолчал, чтобы не сорваться.

Потом, уже допивая коктейль, Кэт заговорила серьёзно, как тогда по телефону. «Извини. Надо было сразу его отшить». Она посмотрела на Леви. «Ты, наверное, думаешь, почему я такая?»

Я хотел сказать, что для меня она идеальна. «Ты для меня совершенна», — выдавил я.

Она горько усмехнулась. «Да брось. Ты же видел мой дом. Иногда жить в прошлом проще». Она провела рукой по щеке с синяком. «Раньше всё было лучше».

Я хотел что-то сказать, но не нашёл слов. Тишина затянулась. Кэт с усилием рассмеялась и закинула в рот вишенку. «Ой, прости. Не лучший разговор для первого свидания, да? О! Вон там джукбокс. Сыграй что-нибудь!»

Я с радостью ухватился за возможность. Нашёл четвертак в прорези и включил её песню — Everly Brothers.

Я отвернулся на минуту, но, когда обернулся, Леви уже держал её за руку и танцевал с ней.

«Эй, дружище! Это моя девушка!» — крикнул я.

«Да успокойся ты. Разве не видишь, что ей весело?»

Но Кэт не выглядела веселой. Она выглядела счастливой. Счастливее, чем когда-либо. Смотрела на Леви не мигая.

«Хватит, Кэт. Нам нужно уходить». Она меня не слышала.

Я едва не взорвался, но сдержался и ушёл в туалет. Мне нужно было перевести дух. Умыться, собраться.

Но когда я плеснул в лицо воду, снова заиграл джукбокс. Та же песня. Хотя я платил только за один раз.

Меня пронзило осознание: мы в опасности. Надо уводить её немедленно.

Коридор растянулся, обои облезли, запах стал тяжёлым. Я сорвался на бег и влетел обратно в зал. Но Кэт уже не было.

Закусочная изменилась. Столы завалены гнилыми бургер-тарелками, облепленными мухами. Паучьи сети свисали со стульев. Воздух был пропитан вонью бойни. Из кухни тянуло свежей кровью.

Я ворвался туда. На столе что-то лежало, и над ним склонился Леви. Его зубы и глаза теперь были полностью звериными. Кровь залила футболку и лицо. Из кармана торчал шарф Кэт.

Он кинулся на меня. Я рванул дверь обратно и почувствовал когти на руках. Лили. От неё остались лишь платье и фартук.

Мы сцепились. Вторая тварь сомкнула мёртвую руку у меня на горле. Я из последних сил вырвался, впечатав обоих в дверной проём. Их рёв был древним. Я перепрыгнул через стойку. За спиной разлетелись вдребезги стаканы.

Я не останавливался, пока не добежал до грузовичка. И вдруг заметил, что уже утро. Обернулся — и на месте закусочной только поле.

С тех пор прошло три года. Я знаю, что должен забыть. Но не могу. Кэт ждёт меня там. Она счастлива. Если — когда я снова найду эту закусочную, я тоже буду счастлив.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Всё началось во время отпуска.

Трёхдневный поход недалеко от Брюсон-Сити, Северная Каролина. Место, где мы часто ходили в походы — сначала как влюблённые, а потом уже как молодая супружеская пара, до того, как моя работа перевела нас в Атланту.

Мы планировали завести ребёнка, и это было наше маленькое путешествие перед тем, как попробовать всерьёз.

Я всегда хотел быть отцом. Трое детей, может, четверо.

Но как только ребёнок появится, одно было ясно: жизнь изменится. Поэтому мы пошли в поход.

Через три часа мы дошли до места стоянки. Я занялся палаткой, а она пошла собирать дрова.

Сумерки сгущались; небо становилось густо-синим. Я как раз закончил и зажёг лампу, когда услышал это.

Свист.

Я вырос в Аппалачах. Я знал правила. Никогда не свисти ночью. Никогда.

Да, я повзрослел, уехал, нашёл работу, но бабушкины предупреждения остались со мной.

Я побежал в сторону звука. Нашёл её стоящей там, свистящей, с охапкой хвороста в руках.

— Тсс! — крикнул я.

Она посмотрела на меня, будто я сошёл с ума. Может, я так и выглядел — с безумными глазами.

— В лесу не свистят.

— Почему?

— Потому что можно привлечь не то, что нужно.

Как только я сказал это, пронзительный визг разорвал ночь. Звук был похож на крик женщины от боли.

— Что это? — спросила она.

— Наверное, лиса.

В тот же миг крик раздался с другой стороны.

Я схватил половину дров, и мы бегом вернулись к лагерю.

Обычно я не использую жидкость для розжига. Но мы взяли её на случай дождя. Пока она рылась в вещах, я быстро сложил растопку.

Треснула ветка — метрах в пятидесяти.

Она подошла ко мне сзади. Я выхватил у неё бутылку и прыснул.

Ещё треск. Ближе.

Я чиркнул спичкой. Она зашипела и погасла. Ещё один хруст — уже у самой кромки лагеря.

Волосы на шее встали дыбом. Кожу обожгло ощущение, что за нами наблюдают.

Собрав всю волю, я зажёг ещё одну спичку и бросил. С оглушительным «фу-ух» пламя вспыхнуло, выбросив в ночь огненный шар.

Я застыл, пока хворост разгорался. Где-то вдалеке снова треснула ветка.

И чувство, что за нами смотрят, исчезло. Я выдохнул и подкинул в костёр поленья покрупнее.

— Теперь доволен? — пошутила она.

— Ты разве не слышала?

— Что слышала?

Я понял: она не слышала треска. Не чувствовала взгляда. Только наблюдала за моей паникой.

Мы собрали ещё дров, не отходя далеко от света костра.

Разожгли пламя выше, чем нужно. Я не знал, как объяснить ей эти истории — что в лесу никогда не свистят. Особенно ночью.

Потому что неизвестно, кто услышит. Кого ты привлечёшь.

Что, если кто-то закричит, ты не смотришь. Просто идёшь дальше. Потому что, да, это, наверное, лиса. Наверное. Но может и нет.

С костром всё казалось почти смешным. Мы прижались друг к другу, и я немного расслабился. Её тело рядом всегда меня успокаивало.

Мы поужинали, я подбросил дров. Уставшие от похода, мы забрались в спальники.

Я быстро заснул.

Проснулся спустя несколько часов, вздрогнув. Замер. Сердце колотилось, кровь гудела в ушах.

Что-то было не так. Очень не так.

И тогда я услышал. Моё имя. Тихо, в ветре, едва слышный шёпот.

— Кристофер.

Так тихо, что я подумал — померещилось. Тишина.

А потом снова. Как шелест сосен, но голос. Неоспоримо голос.

— Кристофер.

Костёр почти догорел, разглядеть что-то было невозможно. Я протянул руку, чтобы разбудить жену. Её спальник был пуст.

Рот наполнился вкусом меди. Я судорожно вылез из палатки, запутавшись в молнии.

Попытался включить лампу. Тьма.

Накинул дров в костёр. Первое правило: большой огонь.

Брызнул жидкость.

И тут, на краю поляны, что-то закричало. Тот самый, тревожный крик.

Я повернулся. Жена стояла там. А в кустах я услышал, как что-то убегает.

Я кинулся к ней. Она дрожала, тряслась.

Я поднял её и отнёс в палатку. Уложил в спальник, обнял.

Постепенно дрожь стихала. Уменьшалась. Исчезала. Через пятнадцать минут её тело обмякло.

Но тишина была абсолютной. Я шептал ей, говорил, что она в безопасности.

Она медленно выдохнула, и заснула глубоким сном.

Я вышел, подкинул дров и просидел до рассвета.

Ночь больше не тревожила нас.

Когда она проснулась, была обычной. Ничего не помнила.

Остаток похода прошёл спокойно. Ну, обычные дела пары. Она стала только ласковее.

Даже после тяжёлых переходов она залезала в мой спальник. Прижималась. Искала меня.

Да, у неё всегда было здоровое влечение, но раньше инициатором чаще был я.

Тогда я думал: повезло.

Мы вернулись домой, я вышел на работу. Через неделю, глубокой ночью, я снова услышал голос.

— Кристофер. Шелест сосен.

Я сел. Она стояла в дверях ванной. В тени.

Смотрела. Когда поняла, что я вижу, отступила и легла в кровать.

Обычно она прижимается ко мне, засыпая. Но в ту ночь осталась на своей половине.

Расстояние между нами казалось пропастью.

Днём это выглядело глупо. Как сон. Это же моя жена. Женщина, которую я люблю. Наверное, я просто был между сном и явью.

Пока через неделю это не повторилось. На этот раз она стояла у изножья кровати. Волосы растрёпаны.

На лице злая, жадная ухмылка.

— Кристофер.

Я вскочил и сбежал вниз. В гараж. Сел в машину и заперся.

Как-то уснул. Проснулся от стука в окно.

Это была она.

— Что ты тут делаешь? — спросила.

Смотрела на меня. И снова это была моя жена.

— Ты помнишь прошлую ночь?

— Нет. Что-то случилось?

Я не знал, что сказать, и соврал.

— Нет. Я опаздываю на работу.

Я завёл машину. Она наклонилась, поцеловала. Улыбнулась.

И на мгновение маска спала. Улыбка — без тепла. Что-то тёмное пряталось под ней.

Я выехал со двора.

На работе был рассеян. После обеда пошёл в парк. Сел на скамейку, думая, что делать.

Телефон завибрировал. Сообщение. Фото.

Моя жена, держащая тест на беременность.

Две полоски. Я услышал голос.

— Кристофер. Шелест сосен. И тихий свист.

Вот в чём дело. У неё только что были месячные — прямо перед нашим походом.

Одиннадцать дней назад.

Может, я всё накручиваю, но я проверил в интернете.

Она не должна была овулировать. И тест ещё не должен был показывать беременность. Обычно.

Как она догадалась сделать тест так рано?

Я снова услышал голос.

Может, это нормальный ребёнок. Может, всё в порядке. Эти вещи не всегда точные. Может.

Но я слышу и бабушкин голос, её тягучий акцент из Кентукки, предупреждающий: не свисти в лесу.

Потому что это привлекает внимание.

А есть вещи, которым лучше не знать, где ты.

И уж точно не следовать за тобой домой.

Я не знаю, что делать. Но я слышу этот голос. Голос дремучего леса, шелеста сосен. Дикий. Древний. Зовущий моё имя.

— Кристофер.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit