Данная статья относится к Категории 💤 Эффекты ослабления творческой деятельности

А.А. Любищеву однажды подарили книгу Антуана де Сент-Экзепюри: Записные книжки / Carnets, 1953. Полемизируя с автором, А.А. Любищев написал статью. Вот её фрагмент, где говорится о роли «аристократии» в СССР и других странах:

«Наша демократия носит чисто формальный характер, т. к. выборы проходят без выбора, а кандидаты намечаются партийными организациями. Много говорят о «знатных» людях, которым поистине приписывают чудотворческие способности, как, например, Валентине Гагановой: почти мгновенное превращение отсталых бригад в передовые. Не говорю уже о придании атрибута непогрешимости и всеведения руководящим вождям: культ личности продолжает существовать не меньше, чем у Гитлера или Сталина.

Мы говорим об избрании «лучших людей», но правление «лучших людей» и есть точный смысл слова «аристократия».

Вся штука в том, что отобрать лучших людей не так-то просто. Если бы это научились делать, то народ охотно доверил бы правление лучшим людям и никакого противоречия между аристократией и демократией не было бы... Но ни аристократия происхождения, ни аристократия капитала не являются правлением лучших людей. А аристократия парламентской республики? Например, Франции, которую сам Сент-Экзюпери считает парализованной и пишет в 1938 году: «Тупой президент республики: обожествление посредственности. Но каждый чувствует себя гордым, если принят президентом. Больше, чем когда-либо, положение аннулирует человека. Сейчас верят в положение, как верят в эффективность голосования». Действительно, судьба Франции такова, что приходится признать, что ею правят далеко не лучшие люди.

А у нас? Довольно печальная эволюция. Сразу после Октябрьской революции верхушка Партии могла называться аристократией, и первый совнарком по культурности, вероятно, был выше Советов министров других стран. Чрезвычайную тонкость культурной плёнки Партии отлично сознавал Ленин, и он понимал, что масса Партии очень темна и идет за верхушкой потому, что верит ей. Сейчас положение изменилось: в составе Партии находится большое количество подлинно элиты, много выдающихся учёных.

Но ни один из них не входит в ЦК, не говоря уже о Президиуме. Многие ученые играют только роль марионеток в Верховном Совете».

Любищев А.А., Идеология де Сент-Экзюпери / Расцвет и упадок цивилизации, СПб, «Алетейя», 2008 г., с. 130-131.

Позже, уже в 1966 году, анализируя последние главы книги английского генетика Рональда Фишера / Ronald Fisher [1890-1962]: Статистические методы для исследователей / Statistical Methods for Research Workers, А.А. Любищев продолжил свои записи о роли элиты в обществе:

«Рональд Фишер в доказательство своего тезиса, что слабое размножение элиты ведёт к упадку цивилизации, оперирует прежде всего данными английской статистики, которая, как и для большинства европейских стран, показывает, что темпы размножения высших классов общества много слабее таковых у низших.

Но ведь пока английская цивилизация признаков упадка не показывает, и странно, что данные цветущей цивилизации используются для объяснения упадка цивилизаций совершенно иной общественной структуры и идеологии. Надо помнить, что само явление слабой размножаемости элиты связано с господствовавшей в европейских странах моногамией. Конечно, моногамия никогда не была строгой, и не так уж давно, скажем, во времена Людовика XIV, не скрывалось наличие фавориток у королей, которые дарили им потомство, получавшее титулы графов, маркизов и проч., в зависимости от качества их матерей. Но даже в этих случаях количество потомков у наиболее высокопоставленных представителей элиты редко превышало десяток.

Совершенно не то в цивилизациях Востока, где многожёнство было вполне легально. Во всех древних цивилизациях количество потомков на высшем уровне достигало многих десятков или даже сотен (царь Давид, Рамзес, некоторые турецкие султаны). Развитие многожёнства наверху создавало острый дефицит женщин, и потому наименее обеспеченные слои часто лишались возможности оставить потомство. Евгенические проекты Р. Фишера или Серебровского (предлагавшего давать возможность оставить потомство только апробированным мужчинам) уже давно внедрялись в жизнь, и результат получился совсем не тот, который можно было бы ожидать, если бы теория Р. Фишера была права: вместо особенно устойчивой цивилизации мы получаем регулярно менее устойчивые, что особенно заметно в мусульманских странах.

Мало того: господствующий класс в феодальном строе выдвигал требования физической силы, храбрости, практической сметки и прочих качеств, не связанных с большим умственным напряжением, не говоря уже об отрицательных качествах: хитрости, коварстве и проч.

Поэтому руководящий класс практически ничего не дал для развития высших форм культуры.

Лица, стремившиеся к высшим формам культурной деятельности, по условиям общества шли в монахи или в духовенство, которое в католическом мире было обречено на бесплодие. Таким образом, шёл длительный отрицательный отбор и, несмотря на такой длительный отбор, как раз здесь мы наблюдаем и наиболее быстрый прогресс, и наиболее устойчивую цивилизацию.

Кроме того: в истории Англии мы имеем периоды, когда происходило сильнейшее истребление элиты, однако этот процесс не сопровождался падением цивилизации. Я имею в виду войну Алой и Белой роз и революцию XVII века, возглавляемую Кромвелем (так называемый Великий мятеж). В обоих случаях было не медленное вымирание малоплодовитых аристократов, а сильнейшее взаимное истребление в результате гражданских войн. Если бы действительно представители социальной верхушки были лучшими, «элитой», то такое взаимоистребленне должно было бы привести в падению уровня культуры. На самом деле, как раз после этих двух гражданских войн мы наблюдаем блестящий расцвет цивилизации, правда, не во всех отношениях.

Сейчас выясняется, что в Англии до XVII века было много талантливых композиторов, за последние века Англия почти их не производила. Это объясняется, конечно, не тем, что шёл отбор на истребление соответствующих талантов, а тем, что атмосфера пуританской Англии неблагоприятно отразилась на развитии музыки. Сейчас как будто наблюдается возрождение (Бенджамен Бриттен и др.).

Схема развития культуры Р. Фишера соответствует пониманию аристократии, как «сливок общества» (так часто её и называют). В молоке поднимаются сливки. Эти сливки так или иначе исчезают и остается безвкусное снятое молоко. Но, пожалуй, правильнее сравнить аристократический слой общества (в особенности там, где он достиг особенного развития, в смысле противоположения народным массам, как во Франции, Испании, России) не со сливками, а с бактериальной плёнкой, зооглеей, формирующейся на поверхности стоящей без движения жидкости: она препятствует проникновению кислорода и душит многие организмы. Нарушение плёнки благоприятствует проникновению кислорода и оживлению низших слоев. И упадок цивилизаций связан не с исчезновением одарённых лиц в населении, а с тем, что господствующий класс теряет все функции, кроме одной — эксплуатации и угнетения, и эта тенденция становится лейтмотивом господствующего класса.

Марксисты говорят, что государство есть просто аппарат угнетения. Это – истина, но это – неполная истина, так как сколько-нибудь прогрессивное государственное устройство имеет не одну, а пять функций:

2. охрану личности и имущества граждан;

3. заботу об общественных сооружениях (напр., оросительная система в странах Востока);

4. осуществление прогрессивного развития общества;

5. угнетение эксплуатируемых.

Первые три задачи ясны для всех, и странно считать их вторичными по сравнению с первичной – угнетением. Четвертая задача, как правило, не осознавалась, да и сейчас ещё не вполне вошла в сознание человечества. Последняя – угнетение – отрицалась или замазывалась идеологами классового общества и чрезмерно выпячивалась марксистами.

Но вот тот же Энгельс признаёт, что рабство было необходимо для развития эллинской культуры. Можно с этим спорить, полагая, что для развития культуры было бы достаточно менее сильных форм эксплуатации, но вряд ли можно отрицать положение, что прогрессивное развитие человечества немыслимо при полном экономическом равенстве, что означало бы остановку развития на очень низком уровне, этому мы и сейчас являемся свидетелями у, скажем, туземцев Северной Австралии, Новой Гвинеи и проч.

Если правительство более или менее успешно осуществляет первые три задачи, то у населения нет оснований стремиться свергнуть такое правительство. Оно не заботится об осуществлении четвертой задачи и склонно мириться даже с достаточно сильными формами эксплуатации.

Правительственная прослойка тогда легко подбирается по принципу устранения слишком ярких беспокойных людей, характеризуется борьбой с ревизионизмом, привычной, укоренившейся идеологией и консолидацией консерватизма путём создания наследственной олигархии.

Ясно, что в таких условиях функция угнетения становится господствующей, и вступившие на путь упадка государства в значительной степени отвечают марксистской схеме. Такая эволюция неизбежно приводит не только к упадку культуры, но и к потере государством своей прежней мощи.

Могучие некогда государства становятся жертвой ничтожных войск не потому, что исчезли потенциальные воины, а потому, что дух деспотизма не способствует сохранению свободолюбия.

Но если в государстве сохранился достаточный актив и его не смогли своевременно задушить, то часто возникает взрыв, срывающий эксплуатирующую верхушку и приводящий к появлению из массы «снятого молока» – плеяды талантов даже в таких профессиях, которые по самому своему существу должны были бы сохраниться в «сливках», напр. полководцев. И в дореволюционной Франции, и в царской России как будто вымерли талантливые полководцы, но они появились в большом количестве, как раз преимущественно из низов общества, после того как были сняты путы для выдвижения талантов».

Любищев А.А., Размножение элиты и судьба цивилизаций / Расцвет и упадок цивилизации, СПб, «Алетейя», 2008 г., с. 199-202.

Источник — портал VIKENT.RU

Дополнительные материалы

Гипотеза о смешении наций и одарённости по А.А. Любищеву

Теория циркуляции элит по Вильфредо Парето

Деградация общества — более 90 материалов по теме

+ см. термин АНТИ-скачок по Гегелю в 🔖 Словаре проекта VIKENT. RU

+ Плейлист из 14-ти видео: СОЦИАЛЬНЫЕ ОТКРЫТИЯ, ИННОВАЦИИ, ИЗОБРЕТЕНИЯ

+ Ваши дополнительные возможности:

Воскресным вечером 30 октября 2022 в 19:59 (мск) на ютуб-канале VIKENT.RU пройдет онлайн-лекция № 295:

Также идёт приём Ваших новых вопросов по более чем 400-м направлениям научной и творческой деятельности – на онлайн-консультацию третье воскресенье каждого месяца в 19:59 (мск). Это принципиально бесплатный формат.

Изображения в статье

Александр Александрович Любищев — русский математик (по образованию), биолог по роду занятий, теоретик и историк науки. При жизни написал около 70-ти научных работ. Всего им написано более 12500 страниц машинописного текста по различным направлениям науки / Психея & Photo by Giammarco on Unsplash

Photo by Steve Harvey on Unsplash

Photo by Sina Bahar on Unsplash

Photo by Darius on Unsplash

Photo by Colin Lloyd on Unsplash

В этой серии постов мы постараемся разобраться, насколько Путин - успешный правитель. Покажем, какая логика в его действиях. Заберемся в глубины человеческой души. Встретимся с внутренним Христом и Дьяволом. Поехали!

Всё, что я использую в рассуждениях - это прочитанные книги плюс логика. Это доступно любому.
——
Итак,
любое существо на Земле действует так, чтобы доминировать над другими внутри структуры иерархии. Это самая выгодная стратегия - потому что способствует выживанию.

Если вы наверху - у вас максимум ресурсов и максимум партнеров для размножения. Если вы внизу - вы в очень опасном месте, физически вы на грани смерти, у вас нет ресурсов, нет партнеров, вы голодаете, и в итоге можете исчезнуть бесследно. Если вы посредине - вы стремитесь забраться повыше, где хорошо. *Подробнее про иерархию доминирования - читайте «12 правил жизни» Джордана Питерсона.

Далее, доминирование в человеческом мире - это не просто «право сильного», это понимание и умелое использование человеческой природы, а именно: знание о групповом и индивидуальном отборе. Мы, люди - социальные существа, мы выживаем только в группах.

Начиная с минимальной и распространенной группы «мужчина+женщина», мы укрупняем эти структуры: «семья - род - племя - нация - цивилизация - группа цивилизаций». Внутри групп действует индивидуальный отбор, тот самый «эгоистичный ген». А между группами действует групповой отбор, то есть группа альтруистов доминирует над группой эгоистов. Логика раскрывается - социализм побеждает капитализм вдолгую, потому что - альтруистичней. *Подробнее читайте «Смысл существования человека» Эдварда Уилсона
——
И вот мы подходим к самой большой структуре в иерархии доминирования - государству. Как управлять государством? Есть инструкция - книга «Государь» Макиавелли.

Несмотря на то, что книга появилась более 500 лет назад, описываемые в ней политтехнологии легко примерить на сегодняшние события и убедиться - всё до сих пор работает именно так. Нравится нам это или нет, красиво ли это, морально ли - технология управления цивилизациями, видимо, именно такая.

Как управлять завоеванными территориями? Либо уничтожить всю знать, либо горизонтально интегрировать ее - смешением браков. Как воевать? Либо своими войсками, либо наемниками. На кого опираться? Либо на знать, либо на народ. Что надежнее - быть государем, которого любят или которого боятся? Ответ очевиден.

Эту книгу осуждают за то, что она якобы утверждает, что для успешного управления государством нужно быть эдаким злодеем - подлым, хитрым, жестоким, бесчеловечным.

Почему и книгу, и самого Макиавелли так не взлюбили? Думаю, ответ прост - человеку в целом нравится думать о себе хорошее, нравится думать, что он движим моралью, гуманен, добр. Нам хочется такими казаться.

Макиавелли же срывает эту ширму декларируемой доброты и говорит прямым текстом о действительных мотивах, например:

"Люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость."

Иными словами, люди ведут себя хорошо, пока есть закон, заставляющий их себя так вести. Звучит недемократично? Однако это так.

----
Но ближе к делу.

Кто читал Государя, тот вспомнит, какая функция правителя не делегируется:

"Государь не должен иметь ни других помыслов, ни других забот, ни другого дела, кроме войны, военных установлений и военной науки, ибо война есть единственная обязанность, которую правитель не может возложить на другого."

Все остальные функции можно передать другим, делегировать. Но невозможно передать ключевую - принятие верных решений, ведущих к расширению территорий. Это и делает правитель государства - и если делает успешно, входит в историю, а если нет - то теряется в забвении.

Если проследить за достижениями правителей прошлого, то известными будут те, кто вел победоносные войны.
----
И вот мы подобрались к заголовку поста, шок-сенсация:

По слухам из интернета, у Путина настольная книга - "Государь" Макиавелли. При его правлении территория России увеличилась, прирост населения произошел, прирост ресурсной базы - тоже. Путин войдет в историю как успешный "Государь" по Макиавелли. Учебник усвоен на 100%.

Статья двухлетней давности вызвала кое-какой резонанс, а последние месяцы максимально жёстко уткнули нас в то, как много (да всё, фактически!) зависит от того, кому и чему мы верим. Ну вот.

1. Как-то в середине 80-х сестра моя пришла из детского сада и, с благоговением в голосе пересказала прочитанный воспитательницей рассказ. Я, будучи первоклассником, всецело разделил и поддержал её восхищение самоотверженностью героев Революции.

С тех пор мне не попадалось ни одного документального подтверждения (либо опровержения) достоверности этой истории, но уже к средним классам школы стало понятно, что она высосана из пальца от начала и до конца. К старшим классам стало не менее очевидно, что вдохновлявшие прежде свадьбы в малиновках, кортики и прочие неуловимые мстители, скажем так, несколько преувеличивали глубокую революционную сознательность, высокие моральные ценности и единство крестьянства и рабочего класса в борьбе за свободу. Опять же – никаких документальных свидетельств не потребовалось, гопники 90-х очень доходчиво пояснили кое-что за человеческую натуру. А то, как они обращались со своими ничего им не сделавшими (!) соотечественницами (!) в сравнительно мирное (!) время, навело на некоторые подозрения относительно того контента, который нам скармливали уже в последних классах школы.

Теперь-то понятно, что целью всех этих детских рассказов и фильмов о героях революции

было просто сформировать общее положительное отношение к этим событиям и этим героям, включить вот этот механизм и подготовить почву для уроков истории и «документальных» фильмов, уже перманентно цементирующих картину мира homo soveticus. Популярным в то время способом легитимизации чего угодно было нехитрое «по телевизору же сказали!».

В последнее время не могу перестать думать о том, какие свойства личности делают её уязвимой для пропаганды. Если кто-то знает, что можно почитать по этому поводу – порекомендуйте, плиз.

Встречаются же малообразованные (а порой даже не особо умные!) пожилые люди, невосприимчивые к массовой пропаганде. Нет у них доступа ни к каким инсайдам. Но в жизни, похоже, очень много понятно по косвенным признакам, если просто разуть глаза. Ну, грубо говоря, адекватные жители Германии едва ли поверили 1 сентября 1939 года в версию лидеров нации относительно того, что произошло на границе с Польшей. Архивы у вас закрыты? Да сам факт их закрытости всё главное, в общем-то, и рассказывает.

2. Любая сволочь хочет внутреннего ощущения: я прав, я хороший и в глубине души добрый и благородный. А поскольку ведёт-то он себя при этом не очень, то психика выстраивает ему всё более извращённую картину мира, в которой он, несмотря ни на что, молодец. Отсюда неизбежно следуют выводы, что его кореша и им подобные тоже молодцы, и он начинает доверять тем лидерам общественного мнения, которые отзеркаливают систему ценностей общественной страты, к которой он принадлежит.

Лидеры эти, практически поголовно, – шпана, которая публично респектует другой звёздной шпане, и вместе они толкают свою аудиторию в глубокое зазеркалье, информационный пузырь, откуда практически невозможно выбраться: их обложили со всех сторон – «порекомендовали» музыкантов, актёров, блогеров, телепередачи, подтверждающие их собственную точку зрения и под шумок, невзначай проталкивающие кое-что ещё… Порой даже бесплатно – у самих промыты мозги.

Если, напротив, строго соблюдать моральную гигиену, твоей психике не нужно подстраиваться, не нужно искажать твою картину мира, чтобы получить ощущение собственной правоты. Тебе комфортно с людьми, для которых тоже принципиально важно вести себя порядочно, поэтому с большей вероятностью ты слушаешь совсем других лидеров общественного мнения, которые ссылаются на совсем других аналитиков и на выходе получаешь более адекватную версию происходящего.

Тут, конечно, спрятана ловушка. Вор всех подозревает в воровстве. Порядочный человек сам склонен доверять, несмотря на то, что порой его доверием злоупотребляют.

Этот недостаток неплохо корректируется длительным и БЛИЗКИМ соприкосновением с большим количеством людей разных типов, а ещё лучше – опытом организовывания их для какой-то конструктивной деятельности. Такой опыт помогает достраивать общие контуры ситуации при дефиците фактов. А вот если такого опыта нет, тебе могут казаться очень милыми и достойными доверия люди, способные на такую мерзость, что не приведи господь. Вполне адекватная женщина-филолог лет 35 о своём коллеге после года работы в одном офисе: «<имя> – он же почти ангел!» У парня за плечами бандитизм и групповые изнасилования. Он, кстати, вообще производил хорошее впечатление на окружающих, как правило.

Или вот была у меня студентка по имени Евгения. Умные живые глаза, вежливая, вся страница вк в такой музыке, понимание которой требует очень, очень развитого восприятия и вкуса – порядка на два выше среднего. 5-й курс факультета фундаментальных наук МГТУ им. Баумана на тот момент. Попросила рассрочку (курс тогда стоил 9800), сразу отдала 5000. Когда все сроки второго платежа прошли, покормила завтраками какое-то время, а на последние пару занятий просто не пришла. Лишь через несколько дней после завершения курса у меня мелькнула первая (!) нехорошая мысль. Написал ей. «Не успевала на занятия, недоразумение, переведу Вам на карту» и т.д. Денег я так и не получил, через пару месяцев был молча удалён из друзей.

Год. Целый год я с вытаращенными глазами ходил по знакомым: «фундаментальных наук… 5-й курс… в такую музыку врубается… вежливая.. 4800?? ну ладно 200к хотя бы…».

Такие истории обычно не производят нужного впечатления через текст – требуется личный опыт. Даже если знаешь что-то на интеллектуальном уровне, на уровне ощущений всё-таки не воспринимаешь это как до конца реальное, пока не столкнёшься лично. НУЖНО уткнуться после нескольких лет знакомства с доктором наук в то, что он без всяких преувеличений просто обычный дурак, а представительный уважаемый всеми парень с умным лицом и крутой профессией на серьёзных щщах смотрит «Бесогон ТВ». После семи лет руководства своим проектом для меня новыми красками заиграла сентенция Дюрренматта: «Любого человека, ничего ему не объясняя, можно посадить в тюрьму лет на десять, и где-то в глубине души он будет знать, за что.» Очень рекомендовал бы в связи с этим фильм «Вся королевская рать» (2006).

Если бы какие-нибудь западные Михалков или Киркоров попинали кого-то при сходных обстоятельствах, не думаю, что им это так же просто сошло бы с рук и забылось – как минимум политики от них бы шарахались. Та же Евгения, судя по всему, абсолютно не парится по поводу того, что я могу нашу переписку кому-то показать. Похоже, у нас разрушен институт репутации, и это со страшной силой сбивает людям настройки, искажая для них действительность в конечном счёте. (Не исключено, что рушили сознательно, чтобы создать ощущение, что «никому верить нельзя».)

Мне лично сказочно повезло прочувствовать состояние этого института на себе. Поклонники человека, который пытается присвоить труд всей моей жизни, в упор не видят (судя по комментариям) ничего предосудительного в его действиях, а некоторые даже осуждают МЕНЯ за обнародование этой информации.

3. Здесь нужен подзаголовок Имхо, чтобы не добавлять в каждое предложение «мне кажется», «я считаю» и т.п.

Многие жулики успокаивают себя тем, что конкретно их поступки ни на что в масштабах общества не влияют. Это логика рядового: «конкретно мои выстрелы не столь важны», – и такая армия обречена. Когда совершаешь поступок в общественном поле, желательно понимать, какой конкретно из разнонаправленных векторов развития социума разгоняет твоё действие.

Кинул кого-то на деньги? Для него и его близких (которым он об этом расскажет!) абстрактное «кругом кидалово!» превратится в конкретное «кидалово кругом»: они соприкоснулись лично. Они начнут ощущать «кидалово» как НОРМУ окружающей действительности и исходить из этого при взаимодействии с людьми. Ты СДЕЛАЛ свой вклад в то, чтобы атмосфера недоверия в обществе была нормой.

Побил и унизил ботаника в школе? Ситуация исчерпана, да? Нет, парень – это сложный многоуровневый поступок – это видели (и рассказали друзьям) его одноклассницы, младшие школьники. Кому-то это легло на дрожжи наблюдаемого уличного или семейного насилия, кто-то выбрал бокс вместо другого занятия, которое могло бы его вытянуть из гетто. И почти все получили очередной аргумент в пользу того, что хорошо учиться – не круто, круто быть чётким пацаном.

Когда что-то плохое происходит один раз, – это событие, на него реагируют. Каждый последующий раз укрепляет это плохое в статусе нормы. А когда что-то плохое становится нормой, мы получаем принципиально другое, более низкое качество жизни ДЛЯ ВСЕХ. Поэтому в отдельных дворах или населённых пунктах царят более жёсткие порядки или нездоровая атмосфера – кто-то разогнал там какой-то нехороший вектор.

Дети коррупционеров живут почему-то на Западе, хотя майбахи и пентхаусы могут иметь и здесь.

Самые важные выборы (абсолютно честные, кстати!) – не те, которые на изб. участках раз в несколько лет, а те, которые каждый день. Каждый день мы транслируем на ближнее окружение, что является или не является нормой с нашей точки зрения. Поступая как гопник, ты ЛИЧНО голосуешь за бандитский беспредел и цинковые гробы 90-х. Даже если твоих мозгов не хватает на то, чтобы проследить взаимосвязь. Твой голос БУДЕТ учтён.

___________________

Тут власти наши давеча государственную идеологию искали. Как насчёт сделать государственной идеологией порядочность? Вот прям так: повсюду потребительство, лицемерие, поклонение баблу, а мы – самая благородная нация, м? Телеканалам, блогерам, режиссёрам и сценаристам большой госзаказ: всячески продвигаем порядочность, «держать слово», помогать ближним. Нечестность, грубое попирание чужих интересов ради собственной выгоды – разносим. С известными людьми за подобные «подвиги» демонстративно прекращаем сотрудничество на уровне государства. Остальным даём понять, что лучше не афишировать контакты с ними, а то плохой пример для молодёжи.

В Англии все вежливые не потому, что какие-то суперхорошие, а потому что так заведено и вести себя иначе просто не комильфо. А давайте у нас будет заведено вести себя порядочно? Национальные традиции ведь даже есть: «купеческое слово» было надёжнее любого документа, его нарушение влекло за собой потерю репутации и купцы двух первых гильдий переставали иметь с тобой дело.

Так поехали! Компаниям за откровенно неэтичные действия вроде навязывания обманом платных услуг – лютые штрафы. Бизнесмены очень быстро сообразят, куда ветер дует, и начнут, начнут вести себя приличнее. Поначалу хотя бы формально.

Сферический Роспотребнадзор в вакууме, имхо, должен постоянно тестировать качество товаров и услуг и выставлять им оценки с подробными комментариями. Компании, регулярно подтверждающие высокое качество товаров и услуг, получают 9-10 из 10 и могут серьёзно экономить на маркетинге. А гражданам не надо тратить тысячи и миллионы человеко-часов на проверку любой информации и консультации со знакомыми: «Ноутбук сломался, посоветуйте хорошего мастера, с этими сервисами больше связываться не хочу...», «Знаешь хорошего стоматолога/психолога/школу английского?» и т.д. Чтобы приобрести качественную услугу, должно быть достаточно просто заплатить. Стесняюсь спросить: не базовая ли это функция государства – следить за этим?

У граждан, как следствие, – меньше страха перед окружающей действительностью, меньше тревожности, разнообразных беспокойств. Атмосфера доверия и защищённости даёт совершенно другое качество жизни – опять же, ДЛЯ ВСЕХ. Меньше нужно врачей, психологов, медикаментов – ресурсов-то сколько освободится!

С какой стороны ни посмотри – всем выгодно, кроме врагов. Может починим институт репутации-то, м?

Мы подошли к дому глубокой ночью. Крыльцо в четыре ступеньки, деревянный навес, старый резиновый половик. Тусклая лампа - единственный источник света, горит над входом. Я покрутил головой, пытаясь сообразить, насколько велик или мал дом, но смог рассмотреть лишь тёмные силуэты деревьев, обступившие нас со всех сторон.

— Не отвлекайся, — сказал отец, ставя на порог тяжелые сумки с продуктами.

Он нажал на чёрный, потрескавшийся от времени звонок. Из глубины дома донеслось раздражающее треньканье.

— Иду! — из-за двери раздался женский голос. — Подождите, сейчас открою. Замок заедает.

Старая дверь, обитая черным кожзаменителем, открылась нараспашку, глухо стукнувшись об навес. Из-за неё выглянула темноволосая кудрявая барышня, лет двадцати-двадцати пяти. Не красавица, но довольно мила, несмотря на мешковатый домашний халат без рукавов и протёртые до дыр мужские тапочки, явно не рассчитанные на её маленькие ножки.

— Старшая сестра, — представилась девушка, протягивая руку. — Добро пожаловать в Длинный дом.

— Брат, — ответил я, пожимая приятно теплую ладошку.

«Какая жалость, что мы родственники», — подумал я, с тоской вспоминая, что мне придётся провести в доме, где полным-полно маленьких детей, неопределенное количество времени, и единственным моим взрослым компаньоном будет девушка, которую ни обнять, ни поцеловать не позволят моральные устои.

— Старик не приходил? — спросил у девушки отец.

— Как же не приходил?! — с явным раздражением ответила сестра. — Сегодня приходил дважды.

— Полицию вызывала?

— Вызывала, а толку? Забрали, а через полчаса он снова заявился, пришлось прогнать самой. Достал! Ненавижу его! Особенно, как он скребётся в окно, когда я готовлю малышне бутерброды.

— Проходи! — отец подтолкнул меня в спину.

Сделав три шага вперёд, я из маленькой прихожей попал на кухню. Жестяной рукомойник, газовая колонка, плита. Деревянные полки с посудой и мешками с крупами, большое окно, закрытое полупрозрачной шторой, холодильник. Сестра с отцом стали разбирать сумки и перекладывать продукты в холодильник, а я пошёл дальше, в столовую. Там, посреди комнаты, стоял массивный круглый стол, вокруг него — стулья и табуретки, а у стены — сервант, забитый пыльным хрусталём. Ящички с торчащими из замков черными ключами рассохлись и их невозможно полностью задвинуть внутрь, дверцы нижнего отделения подвязаны верёвочками, чтобы не болтались. Всё очень старое, старомодное, даже стариковское. На полу лежат самодельные полосатые дорожки, валяется несколько пластмассовых игрушек.

Хлопнула входная дверь, и я понял, что отец ушёл.

— Ты голоден? — спросила сестра, проходя следом за мной.

— Не откажусь от ужина, но сначала хотел осмотреться. Что там? — кивнул я на белую дверь рядом с сервантом.

— Комната, что же ещё, — пожала плечами девушка.

Открыв дверь, я погрузился в непроглядную темень. Автоматически пошарил рукой по стене, ища выключатель. Нашёл, щелкнул пару раз, но свет не зажёгся.

— Дети баловались, захлопнули дверь на той стороне, — вздохнула сестра, беря с серванта фонарик. — Идём. Здесь давно нет света.

Слабый луч фонарика выхватил из темноты трёхколесный велосипед, матрасы, сложенные горкой обувные коробки, ящики с какими-то инструментами, банки с консервацией.

— А все комнаты проходные? — поинтересовался я.

— Большинство, — ответила моя спутница. — Поэтому это место и называется — Длинный дом.

— А почему нет света? Лампочка перегорела или что-то посерьёзнее?

— Не помню, — рассмеялась сестра. — Спроси, что полегче.

— Хорошо. Сколько в доме детей?

— Не помню. Несколько раз пыталась их пересчитать, но без толку.

Я уже готов был рассердиться. Моя сестра — дурочка? Или просто издевается? Но тут она спросила:

— Чем ты занимался до того, как попал в Длинный дом? Учился? Работал?

Вопрос поверг в лёгкий ступор. Учился? Нет, я не помнил, чтобы где-то чему-то учился (ну, может быть самообучался по мелочам), но чётко знал, что работал. Только вот где?

— Работал, кажется… — неуверенно ответил я.

— Здорово! А чем занимался?

— Не могу вспомнить, — честно признался я, — что-то связанное с техникой… с компьютерами… а может и с медициной. Я рисовал! Точно!

- Хорошо рисуешь?

- Мм…

Задумавшись, я споткнулся о тюк с вещами, и, чтобы не упасть, ухватился за сестру обеими руками. Ухх, до чего же приятные ощущения! Теплая и удивительно гладкая кожа. Я быстро отдернул руки, мысленно обозвав себя поганым извращенцем. В неловком молчании мы дошли до следующей двери. Она разбухла от сырости и открылась не сразу. За дверью оказался небольшой холл полукруглой формы. Лампы дневного cвета горели над каждой из трёх дверей и над темными туннелями двух коридоров, что шли по бокам.

— Дверь, что посередине, ведёт в детскую, та дверь, что слева ведёт в мою комнату, правая комната будет твоей, если захочешь, — объяснила девушка.

— А куда ведут коридоры?

Сестра так на меня посмотрела, что я подумал — опять скажет, что не помнит, но ответ был достаточно чётким. Девушка ответила, что коридоры заканчиваются пятью маленькими каморками, заваленными всяким хламом, за детскими комнатами есть два похожих коридора, но пошире и подлиннее. Там темно и полно старых сломанных вещей.

Послышался странный шум, будто что-то упало, разбилось, а затем ещё и порвалось. Резко остановившись, сестра развернулась, как солдат на плацу.

— Мерзкий старикашка опять пришёл, — прошипела она, как рассерженная кошка. — Пойду с ним разберусь.

— Тебе помочь?

— Нет, я сама, — бросила она, не оглядываясь, ныряя в темноту. — Иди к детям.

Сама так сама, к детям так к детям. Я повернул круглую ручку двери, потянул на себя и чуть не ослеп. Просторную мансарду заливали потоки лучей, идущих из приоткрытого окна на потолке. Дул ветер, гнал облака по синему небу, вытягивая из них белоснежные нити, как из комков сахарной ваты. Когда успел наступить день?

В детской царил приятный глазу хаос. Детей, действительно, было очень много. Не сосчитать. Они носились друг за другом, играя в догонялки, смотрели мультики по телевизору, сидели на цветастых мягких пуфиках и низких кушетках — играли в какие-то настольные игры, возились с игрушками. Некоторые качались в гамаках: дремали или рассматривали тоненькие книжицы с яркими картинками.

— Ты кто? — на меня с любопытством глядел шкет лет пяти в смешных желтых брючках на бретельках.

— Это — брат! Кто же ещё? — ответил за меня шкет постарше, что лежал в гамаке с книжкой в руках.

— Что читаешь? — спросил я у него.

— Не помню, — сказал он, отбрасывая книжку в сторону. — Я её уже минут пять, как прочитал.

— Кораблики, кораблики! Пошли пускать кораблики!

Дети потащили меня в комнатушку, обложенную тусклым кафелем, где находилось несколько туалетных кабинок, и стояла большая чугунная ванна, на гнутых ножках; заставили наполнить ванну водой и наделать из цветных листов бумажных корабликов. Сделал я этих корабликов штук тридцать-сорок, не меньше. Но на этом мои мучения не закончились: каждому кораблю меня заставили придумать имя, а если имя не нравилось — приходилось с ходу выдумывать новое.

— Бесстрашный, Скользящий, Непобедимый…

— Нет, нет! Другое придумай! Ещё придумай, а то я первое забыл!

Возвращение сестры я воспринял как божественное спасение: в ушах гудело от непрерывного детского ора, я весь был мокрый, с головы до пят. Старшая сестра выставила детей за дверь так же легко непринужденно, как ветер разгоняет тучи, особо не напрягаясь и даже не повысив голос.

— Ты сумел открыть воду? — удивилась она.

— Да. А что такого?

— Ничего. Просто дети этого не умеют. Никто из братьев и сестёр, кроме меня, не может открывать краны, входные двери или дверь холодильника.

— Такие глупые?

Сестра задумалась.

— Нет… — медленно проговорила она. — Не глупые, нет. Просто не могут.

— А который сейчас час? Смотрю уже день.

— В детской всегда день и эти живчики никогда не спят, а вот на кухне и в столовой всегда ночь.

— Шутишь?

— Какие шутки? — засмеялась сестра. — Пойдем, покажу, что видно из окна моей спальни.

В комнате старшей сестры стояла широкая кровать, прикроватная тумбочка и небольшой шкаф для одежды.

— А чем ты вообще здесь занимаешься? Как проводишь время?

— Слежу за малышнёй, чтоб дом не разнесли, — сказала девушка, поднимая жалюзи. — Смотрю кабельное — куча каналов, но ничего… запоминающегося, если честно. Белиберда. Иногда гуляю вокруг дома, только там темнота одна, такой красоты не увидишь.

А за окном действительно была красота. Молочная дымка стелилась по земле и, растворяясь, убегала к невысоким песчаным сопкам на берегу реки. Месяц скользил с горки сизых облаков, как золотые саночки. На свободном от облаков кусочке сине-серого неба горели холодным огнем звёзды. Семь звезд: две вверху, две внизу и три большие, бело-синие, посередине.

— Орион.

— Что? — не понял я.

— Это созвездие называется Орион. Дарю!

— Созвездие мне даришь? — я опять ничего не понял.

— Имя тебе дарю! У тебя ведь нет?

Я прислушался к своим внутренним ощущениям. Сестра была права. Имени не было.

— Ну, спасибо, — смутившись, пробормотал я. — А может, себе оставишь? Я, так понимаю, у тебя тоже имени нет?

— Бери, бери, не жалко. — махнула рукой сестра, присаживаясь на кровать. — Орион — мужское имя. Я, как только тебя увидела, сразу поняла, что буду звать тебя Орион.

Девушка просто ела меня глазами. Не заметить этого было нельзя. Утро… однозначно, переставало быть томным. Похоже, бедняжка совсем одичала в своём Длинном доме.

— А ты знаешь ещё какие-нибудь имена? — спросил я, просто чтобы заполнить паузу в разговоре.

— Я — нет, — ответила девушка с лёгкой заминкой. — А ты?

Я покачал головой.

— Интересно, а как зовут отца?

Сестра вздёрнула бровь, припоминая:

— Однажды он принес конфеты с ликёром, я слопала всё одна, малышам не давала. Быстро опьянела, и мне показалось, что я знаю, как его зовут.

— И как?

— То ли Штайн, то ли Штейн. Тебе это о чём-то говорит?

Нет, мне это ни о чём не говорило. Чтобы ещё спросить? Спросить и удрать в свою комнату. И закрыться там от греха подальше. Часы! На прикроватной тумбочке стояли электронные часы — коричневая коробка с воткнутым в розетку черным шнуром. На зеленом экране горят цифры 4.02.

— Сейчас четыре утра? Как же определять время, если в каждой комнате оно своё?

— Время? Я знаю время без часов, они мне не нужны. Коробку с меняющимися цифрами мне подарил отец. Только не спрашивай зачем. Я не помню.

— А раньше какие цифры были?

— 4.01, — усмехнулась сестра. — Несколько лет. Дольше всего светились цифры 1.03 и 2.05, а сегодня, как только вы позвонили в дверной звонок, цифры сменились на 4.02. Поцелуй меня! — внезапно, без всякого перехода, потребовала она.

— Нет, нет, нам нельзя, — забормотал я, бочком продвигаясь к двери. — Ты же моя сестра!

Девушка мрачно смотрела на меня, не двигаясь с места.

— Ответь, как я выгляжу?

— Замечательно выглядишь, — я попытался улыбнуться.

— Я не об этом! — она раздраженно тряхнула кудряшками. — Опиши меня.

— Ну, ты… темноволосая, черноглазая…

— Хорошо, а дети?

Дети? Я задумался. Да такие же. Тёмненькие, светлокожие, у всех пухлые губы и курносые носы.

— А как выглядишь ты? — не унималась девушка.

— Понятия не имею! — нервно рассмеялся я.

А, правда, как я выгляжу? Сестра кивнула в сторону шкафа.

— Там зеркало. Хочешь, на себя посмотреть?

— Хочу.

Выглядел я, скажу без лишней скромности, потрясающе: солдат, пират и античный бог в одном флаконе. Плечи воина, осанка короля. Волна золотисто-русых волос небрежно разбросана по плечам, глаза цвета океана смотрят весело и по волевому, на смуглых щеках — лёгкая брутальная небритость, на губах играет улыбка покорителя миров. На мне такой же мешковатый халат, как и на сестрёнке-замухрышке, но ему не скрыть моего великолепия!

Сестра насильно оттащила меня от зеркала.

— А есть ещё зеркала? Принеси. Принеси! Я очень… очень хочу посмотреть на себя со всех сторон! — кричал я.

— Успокойся, Орион! — одёрнула меня девушка. — В Длинном доме бардака хватает без тебя.

Она легко оттолкнула меня от шкафа и закрыла его, когда я снова попытался прорваться к зеркалу и продолжить самолюбование.

— В моей комнате есть зеркало? Пойду туда!

Зайду, закроюсь, разденусь, и буду любоваться собой любимым. Мне никогда это не надоест!

— Ответь, похожи ли мы как брат и сестра? — девушка перегородила мне дорогу.

— Какая разница? — я уже понял, к чему она клонит. — Похожи — не похожи. Ну, не похожи, что с того? Отец сказал, что ты моя сестра. Значит, так и есть. Может у нас матери разные.

Девушка ухватилась за последнюю фразу.

— Помнишь свою мать?

— Нет. А ты свою?

— Нет, зато я помню, что ЭТО уже третий отец!

Сестра — буду называть ее так, что уж теперь, заварила какой-то успокаивающей травки на кухне, и принесла её в столовую в большой чашке, велев мне пить мелкими глотками.

— Говоришь, определяешь время без часов? Так сколько ты уже здесь? — цокая зубами о края чашки, спросил я.

Меня слегка морозило.

— 50 лет, 6 месяцев, 7 дней.

От неожиданности я чуть не поперхнулся горячим отваром, но сестра, видимо, решила совсем меня добить.

— Ты двенадцатый брат, которого приводил сюда отец. Двенадцатый взрослый брат, — пояснила она. — Мелкие живут со мной столько, сколько я себя помню.

— И ты всех взрослых братьев называла Орион? — с неожиданной ревностью заметил я.

— Да, — рассмеялась она. — Для остальных братьев и сестер не нужно имён. Мне достаточно сказать «брат», «сестра» и откликнется тот, кто мне нужен. Они всегда знают, кого я зову.

— А где они? — спросил я, глупо озираясь по сторонам.

— Кто?

— Другие Орионы.

— Съела!

Сестра, наверное, ожидала, что я засмеюсь, но я не стал. Как-то был не в настроении подыгрывать глупым грубым шуткам.

— Они зашли в свою комнату и больше оттуда не выходили, — вполне серьёзно ответила она.

У меня мурашки поползли по спине.

— Орионы, что, до сих пор в той комнате, в которую ты хотела поселить меня?!

— Комната пуста, не волнуйся. Они просто исчезли.

— Просто исчезли?! — у меня внутри всё клокотало от возмущения. — И ты предлагаешь мне не волноваться?! Ты знала, что, зайдя в комнату, я могу исчезнуть, как они?!

— Ты не такой, как они, — попыталась успокоить меня сестра.

— А какие они были?

— Не такие красавцы.

— Да, это ж так важно! — саркастически заметил я.

— Необщительные, несамостоятельные, — невозмутимо продолжила девушка. — Самые первые даже воду в чашку налить не могли, не говоря уже о том, чтобы мастерить кораблики. Быстро уставали, уходили отдохнуть в свою комнату и больше оттуда не выходили. Никогда…

Спать я остался в той комнате без окон и света, что находилась сразу за столовой. В «свою» комнату идти побоялся, рисковать не стал. Устроился в потёмках на матрасах; заснул, на удивление, быстро. Снился отец. Будто бы он рассматривал картины, висящие на стенах Длинного дома со стороны улицы, а я наблюдал за ним. Не знаю откуда. Картины были откровенной мазнёй и халтурой, и мне так стало стыдно, словно это я их нарисовал. Проснулся от неприятных, скрежещущих звуков, доносящихся с кухни. Меня качало со сна, но как-то удалось проскочить через столовую почти без потерь. Только ушиб колено о табурет.

Кухня оказалась пуста, звуки доносились с улицы, а за окном стоял старик. Несмотря на то, что за окном было темно, я хорошо видел старика, будто кто-то направлял на него невидимый источник света. И он действительно был отвратителен: глаза безумные, похожие на фарфоровые шарики, натянутая кожа щёк, желтоватые зубы, тощая шея в тонких складках. Одетый в больничную пижаму старик, трогал руками оконную раму, тряс её, проводил ногтями по стеклу, стучал костяшками пальцев. С каждым его прикосновением стекло начинало вибрировать всё сильнее и сильнее, издавая разбудившие меня звуки.

— Эй, ты кто? Уходи! Пошёл вон! — закричал я на старика.

Он, то ли не слышал меня, то ли не считал нужным отвечать. Разозлившись, я бросился к входным дверям, открыл их и был уже готов гнать его от дома пинками, как вдруг понял, что не могу спуститься с крыльца… Просто не могу! Сразу вспомнились слова сестры о детях, которые не могут открывать краны.

— Хм… — послышался позади её голос. — А я так мечтала о ночных прогулках вместе с тобой.

— Да погоди ты с прогулками! Надо с этим монстром разобраться. В доме есть оружие?

Сестра отмахнулась.

— Уже вызвала полицию. Если не приедут быстро — сама спущусь и прогоню.

Полиция приехала. Вернее подъехало нечто на колёсах. Появились безликие люди, похожие на выцветшие фотографии. Их движения напоминали движения рыб в воде: медленные, тягучие, а уже через мгновение — неуловимо быстрые. Старик ушёл с безликими без споров и разговоров. Залез в их транспорт, и все уехали, бесшумно отбыв в темноту.

— Как ты с ума здесь не сошла! — в сердцах воскликнул я.

— Давно бы сошла, если бы… была человеком.

— А кто ты? — я посмотрел на сестру со страхом.

Даже отступил от неё на шаг.

— Не помню. Не смотри так! — девушка присела на крыльцо. — И я не человек, и ты не человек, и дети — не дети, и дом — не дом.

— А кто мы? — спросил я, присаживаясь рядом.

— Не знаю, но чувствую, что надо выбираться отсюда. Рано или поздно Длинный дом рухнет, и мы на целую вечность застрянем на его развалинах.

Поразмышляв над сказанным, я спросил:

— Ты говорила, что ходишь гулять?

Девушка кивнула.

— Иногда.

— И что там, вне дома?

— Ха! Смотря откуда смотреть.

Не знаю, что я ожидал увидеть с крыши дома, на которую мы поднялись через круглый люк в углу столовой — леса, моря, другие дома, но увидел долину смертной тени. Понятия не имею, где и откуда взял эти слова. Клубящийся густой черный пар лился по земле, обтекая Длинный дом со всех сторон, как корабль на причале обтекает вода. Красное зарево отделяло землю от черного со смоляным отливом неба, похожего на свод пещеры. В этом пространстве перемещалось нечто огромное и непостижимое.

— Не бойся, Орион, — сказала сестра. — ОНИ иногда подходят к Длинному дому, и уходят. ОНИ не опасны. Как, впрочем, и старик. Он просто мерзок.

— Что это? Или кто?

— Не знаю.

— Так, наверное, муравей воспринимает людей, — пошутил я.

— Или микроб, — без тени улыбки ответила сестра.

В последующие дни (их я отмерял со слов сестры, которая говорила, что вот ещё один день прошёл) я исследовал Длинный дом. Прошёлся темными коридорами. Когда я проходил — включался мигающий свет, похожий на аварийное освещение, и я видел затертый линолеум, провалы в полу, белый в желтых подтёках потолок.

— Мы катались здесь на роликах и скейтах, — рассказали увязавшиеся за мной малыши.

— И когда это было?

— Давно. Когда Ивар с нами жил, — шепнули они мне и разбежались.

Оказалось, в Длинном доме когда-то жил ещё какой-то Ивар, но старшая сестра запретила даже упоминать его имя! А мне на голубом глазу врала, что никаких имён, кроме Ориона, не знает!

— Ничего не забыла рассказать? — вне себя от непонятной злости я пришёл к старшей сестре, когда она мыла посуду на кухне.

— Ты о чём?

— Об Иваре!

— Мелюзга разболтала, — сестра прикусила губу и увеличила напор воды, колонка зажглась и угрожающе загудела.

— Кто он?

— Отстань!

— Почему ты не хочешь про него говорить? — не отступал я.

Старшая сестра упрямо молчала, а потом взорвалась:

— Потому что он хотел меня убить!

И я замолчал, пытаясь переварить информацию, а сестра сказала, в десятый раз, перемывая и без того уже чистые чашки:

— Ивар захотел моей смерти, а ведь я важнее отца и матери, дороже брата и сестры, ценнее дочери и сына, жены или мужа!

— Это Ивар тебе такое сказал? — удивился я. — Что ты важнее всего на свете…

Не удержавшись, я рассмеялся, очень уж пафосно это прозвучало.

— Нет! Я просто это знаю!

— Скромная ты…

— Какая есть! — мрачно ответила сестра, нажимая на чашки так, что ручки отлетали и края крошились. — Нормальный парень. Был. А потом захотел меня убить, — твердила она с болезненной исступленностью.

Я ушёл. Шум воды заглушил рыдания старшей сестры, и с этого момента я перестал пытаться разобраться в том, что происходит в Длинном доме. Ждал прихода отца. Вот он придёт, заберёт, всё объяснит, говорил я себе, но отец не приходил. Сестра избегала меня, не просила больше поцеловать, да я бы и не смог. Нет, я уже понял, что мы не родня, просто не мог, как не смог сойти с крыльца.

И, да — мы, скорее всего, точно не люди, потому как человек давно б уже свихнулся в Длинном доме со скуки! Спятил! Мне так бывало скучно, что я радовался визитам старика, как манне небесной. Иногда наблюдал за его бесплодными попытками проникнуть в дом и с каким-то садистским наслаждением обзывал его всякими нехорошими словами, иногда просто попивал чаи, и сквозь стекло рассматривал бедолагу, думая о том, что сестра перегибает палку, называя его мерзким. Ничего мерзкого в нём нет, обычный старик, а как ещё должна выглядеть старость?

В доме стали случаться перебои с электричеством, подолгу не было воды, газ едва теплился и нещадно вонял. Малыши капризничали, сестра психовала, и мне приходилось всех успокаивать. Получалось неплохо, до той поры как оказалось, что холодильник пуст. Мышь повесилась. Хоть шаром покати.

— Отец, что, забыл о нас? — спросил я у сестры.

— Скорее всего, не может зайти в дом. Такое уже бывало, но впервые его нет так долго.

— Давай позвоним в полицию, — предложил я. — Попросим помощи!

Сестра покачала головой и сказала, что Длинный дом — это иллюзия. Декорации, из которых нет выхода. Никто нам не поможет, не безликие — это точно.

— А пустой холодильник — тоже декорация? Я, между прочим, есть хочу!

— Не декорация. Проекция. Думаю, всё, что происходит в реальном мире — отражается у нас. Там пусто и у нас пусто.

— А то, что у нас происходит, тоже отражается… где-то? — предположил я.

— Давай проверим.

— Как?

— Возьми меня за руку, — попросила сестра. — Я попробую вырваться.

— Зачем? — удивился я, но выполнил её просьбу.

Она легко преодолела моё сопротивление. С таким успехом я мог пытаться остановить взлетающий вертолёт.

— Пробуй ещё, Орион! — сказала она, протягивая мне руки.

— Да не могу я тебя удержать!

— Пробуй!

Мы попробовали ещё несколько раз с тем же результатом.

— У тебя есть ключи от какой-нибудь комнаты или каморки? Давай я тебя просто там закрою? — устав, предложил я.

— Шутишь? — лицо сестры потемнело. — Ты ещё не понял? Да я стену пробью, если хорошо разгонюсь. Ничто, принадлежащее Длинному дому, не может меня удержать!

— А я могу?!

— Старайся! Ты не принадлежишь дому, ты другой. Сосредоточься, и всё получится.

Следующие дни мы ели какие-то консервации, сестра варила пресные каши, жаловалась, что в детской не закрывается окно, а я… тренировался удерживать руку сестры.

— Я хочу, чтобы ты впустил старикана в дом, — сказала сестра.

— Не понимаю. Ты же его ненавидишь.

— Я могу разнести дом в щепки — но ничего не измениться, я могу уйти, бросить Длинный дом, но, куда бы я не пошла — вокруг будет темнота. Единственное, что я не могу сделать — это впустить старика, а ты можешь. Главное, ты сможешь удержать меня, когда я попытаюсь этому помешать.

…Баньши. Если кто-то так кричит — то кто-то точно умрёт. Не знаю, кто такие баньши, но именно это слово всплыло у меня в памяти, когда я открыл двери, старик стал медленно карабкаться по ступенькам, а сестра начала кричать. Не обращая на нас внимания, словно не слыша ни каких криков, старик прошёл в столовую и пошёл в детскую. Я испугался за детей, хотел броситься за ним следом, но куда девать обезумевшую, дико орущую сестру? Я прижал её к себе изо всех сил, закрыл рот рукой.

— Успокойся! Он к детям пошёл. Мне его остановить? — сестра замотала головой, мне на руку закапали её слёзы, горячие, как кипяток. — Тогда замолчи. И мы пойдём за ним. Если ты будешь кричать, ты напугаешь детей больше, чем старик!

Старшая сестра обмякла и закрыла глаза. Мне ничего не оставалось, как забросить её себе на плечо. Она оказалась неестественно легкой, как пушинка. Невероятно сильная, она не весила почти ничего.

Мы догнали старика, когда он уже стоял в детской, под открытым окном, из которого в дом просачивался промозглый туман. Дети лежали под одеялами и тёплыми пледами, и глазели на старика с любопытством, но без всякого страха. Старик протянул руку и легко захлопнул окно. В комнате заметно потеплело. Малыш в желтых штанишках выбрался из-под пледа и подскочил к старику.

— Ивар! Ивар вернулся! — воскликнул он и замахал руками, подзывая остальных.

Дети подходили к старику, обнимали его, как старого приятеля, говорили с ним, смеялись. Сестру я уложил на ближайшую кушетку, попытался привести в чувство. Ничего не получалось. Не удержавшись, я погладил её по мягким волосам, наклонился к ней и, внезапно, почувствовал, что вот-вот… смогу её поцеловать.

— Получилось! Отключайте!

Голос отца сказал эти слова, и в тот же момент я потерял сознание, а когда очнулся, то понял, что нахожусь в его кабинете. Отец сидел за столом, напротив него сидела сухощавая женщина с короткой стрижкой. Они о чем-то спорили, и перевес в этом споре был явно на её стороне.

— Что происходит? Где сестра?— хотел спросить я, но вдруг осознал, что у меня нет рта.

Нет, я мог позвать отца и он бы меня услышал, но желание это сделать у меня сразу пропало, и я решил просто слушать.

— Безусловно, ваши наработки могли быть использованы для выведения из комы суицидников, отравившихся сугестом, — говорила отцу женщина, — но этот препарат давно запрещен, он не производится. Вам это известно не хуже, чем мне, доктор Штанмайер.

Отец что-то ей ответил, но меня это не заинтересовало. Оказалось, что, не имея рта, я, тем не менее, владею множеством глаз и ушей. И я вижу и слышу всё, что происходит в многоэтажном здании, носящем гордое название:

Научно-исследовательский центр

мега-холдинга Steinmeier Medical Neuronet

La Orienta Hemisfero

Я «бросился» осматривать комнаты и коридоры, в надежде отыскать сестру и детей. Их нигде не было, но, кажется, я нашёл старика. На минус-пятом этаже находился морг. Там лежало несколько человеческих тел, в том числе и женских, но ни одно из тел не было телом сестры. Были бы лёгкие — выдохнул бы с облегчением. А вот одно из мужских тел оказалось телом старика. Над ним как раз закончила работать автоматическая установка — зашила У-образный разрез на груди мелкими аккуратными стежками.

«Приветствую тебя, Орион».

О! Вот и рот нашелся. Во всяком случае, я смог ответить на приветствие.

«Приветствую тебя, «Патологоанатом-2050», — память услужливо подсказала имя робота.

«Меня зашёл проведать или попрощаться со старым другом?»

«Как он здесь оказался?»

Патологоанатом указал на тело старика гибким щупальцем со встроенным скальпелем.

«Ивар Малиновски умер два часа назад. Его тело передали мне. Ты всегда очень странный после Длинного дома, Орион, но это мне в тебе и нравится. Ты не скучный».

Я понял, что робот просто кладезь информации, с удовольствием бы поболтал с ним подольше, но сейчас я хотел знать лишь одно.

«Не видел ли ты девушку… Она кудрявая, курносая, с пухлыми губами».

«Старшую сестру?» — мне показалось, что робот смеётся надо мной, но без злости. — «Нет, её здесь нет и быть не может. Старшая сестра, скажем так, вне моей компетенции. Ты ещё не отошёл от нейропаттерна, поэтому дезориентирован. Скоро сам всё вспомнишь. Извини, Орион, рад повидаться с тобой, но вынужден отключиться. Новый внутренний аудитор ввела у нас драконовские порядки»

Новый внутренний аудитор… Ага! Это та женщина, что разговаривала с отцом, словно он нашкодивший котёнок. Подумал о ней, и память напомнила мне сон, что я видел в Длинном доме — отец и картины.

Где-то в здании есть галерея! В моей памяти был зафиксирован момент, когда отец и аудитор шли по галерее, отец рассказывал обо мне, показывая ей картины. Мои картины?! Действительно… Стало понятно, почему было стыдно из-за них. Картины выглядели так, будто их рисовали правой рукой и левой ногой одновременно. Одни фрагменты были до отвращения точны, как фотографии, другие расплывались безобразными квадратными нашлёпками.

А вот не буду себя ругать! Я художник, я так вижу! Кстати, самый крайний портрет совсем не плох. Автопортрет. Таким я был в зеркале Длинного дома. Или вот пейзаж с плывущим по волнам туч месяцем и созвездием Ориона на утреннем небе — хорошо получился, косенько немного, но душевно.

— Мой дед — Вениамин Штанмайер, имел в жизни три страсти: первое - утреннюю рыбалку в начале сентября, когда на востоке восходит Орион, второе – (ПРОВАЛ В ПАМЯТИ, ИНФОРМАЦИЯ ЗАКРЫТА) и… третье - медицинские нейросети. Орион нарисовал этот пейзаж в память о нём.

— Так вот откуда взялось такое странное имя… — вежливо улыбается аудитор. – А что за… (ПРОВАЛ В ПАМЯТИ, ИНФОРМАЦИЯ ЗАКРЫТА). Ваш дед был в какой-то секте?

- Нет, что вы. Просто он считал, что…(ПРОВАЛ В ПАМЯТИ, ИНФОРМАЦИЯ ЗАКРЫТА).

— Какая красивая чушь… А это что за смешная схема?

Отец и аудитор остановились возле самой большой картины, на которой было изображено нечто, напоминающее человеческое тело в разрезе.

— Орион назвал эту картину «Длинный дом». Так он воспринимает человека, находящегося в коме.

— Оригинально… — женщина стала рассматривать картину. — Голова — эта кухня, ванна — мочевой пузырь, а дети…

— Так Орион воспринимает нервные импульсы, — пояснил отец. — Он так их видит! — прозвучало жалко, будто отец пытался оправдываться.

Я «вынырнул» из памяти, как из январской проруби, и «вернулся» в кабинет к отцу.

— Я бесконечно уважаю вашего деда, доктор, — в голосе аудитора звучало ледяное раздражение. — Вениамин Штанмайер входит в тройку крупнейших ученых первой половины двадцать первого века и Орион его любимое детище…

— Не совсем так, — я чувствовал, что отец вне себя от волнения. — Орион — нейро-чудо, он создал себя сам! Мой дед создал прототип нейросети, заложив в неё бесконечное стремление к совершенствованию на пути достижения цели. Орион 4.02 — это четвертая само-модификация, вторая версия.

Продолжение в комментариях

«Правительство большевиков почти не выделяло средств на поддержание научного сообщества, считая его политически враждебным. В мае 1918 г. Петроградским Советом было принято постановление о классовом пайке. По этому постановлению жителей Петрограда разделили на четыре категории по получаемой хлебной норме по карточкам. Но даже паёк первой категории, выдаваемый рабочим, составлял по калорийности лишь 20% от необходимого для поддержания жизни.

Учёным же полагался паек третьей категории.

Историк Н.И. Кареев, член-корреспондент АН, в мемуарах «Прожитое и пережитое» пишет об этом пайке так: «Хлеб выдавался только по карточкам в небольшом количестве, доходившем иногда до одной четверти или даже восьмушки фунта в сутки, а не то вместо хлеба отпускался овёс, который приходилось парить и дважды пропускать через мясорубку, чтобы делать из него нечто вроде каши»..

Академику И.П. Павлову, возмущённому тем, что Нобелевская премия, положенная им в банк, была национализирована, а золотые медали, полученные за научные заслуги, конфискованы при очередном обыске, правительство предложило покинуть страну.

В мае 1918 г. Горький обращается в Наркомпрос к Луначарскому, заявляя о «желании всеми силами способствовать сближению научного мира с Советской властью и установлению с нею постоянных сношений».

В сентябре 1918 г. в Комиссариат Народного просвещения обратилось правление Российской академии наук. В обращении говорилось, что «в последнее время положение их <учёных> сделалось совершенно невыносимым: эти люди поставлены в наихудшие условия относительно питания, всевозможные случайности берут у них драгоценное время, так как их то арестуют, то привлекают к трудовой повинности, их квартиры не свободны от случайных вторжений, их библиотеки — от разгрома и конфискации. В такой атмосфере не возможен умственный производительный труд, в котором нуждается Россия...».

Профессор В.П. Семенов-Тян-Шанский вспоминал об этом времени: «Сахара совершенно не было, и он был заменён вредным для здоровья сахарином. Неслуховский съел кошку, а профессор зоологии Стрельников с другими гражданами съел только что подохшего от голода в зоологическом саду крокодила и говорил, что мясо его было очень вкусно, напоминая осетрину». [...]

В то время едва ли не единственным человеком в Петрограде, к которому интеллигенция могла обратиться за помощью, был М. Горький. Он создал неофициальный «комитет помощи» петроградским ученым, литераторам, художникам, устроил для них столовую. Для обслуживания пожилых учёных привлек нескольких сестёр милосердия, которые помогали им по хозяйству и оказывали доступную медицинскую помощь. [...]

Деятельность горьковского «комитета помощи» привлекла внимание ЧК, и в 1919 г., когда к Петрограду подходила армия Юденича и начались массовые аресты, ведомство Дзержинского арестовало 50 академиков и крупных учёных. 4 сентября 1919 г. К.И. Чуковский записал в дневнике: «Сейчас видел плачущего Горького — „Арестован Сергей Фёдорович Ольденбург!“ — вскричал он, вбегая в комнату издательства Гржебина... Я пошёл за ним попросить о Бенкендорф, которую тоже почему-то арестовали... „Ну что же я могу, — наконец, выговорил он. — ...Я им, подлецам, — то есть подлецу, — заявил, что если он не выпустит их сию минуту... я им сделаю скандал, я уйду совсем — из коммунистов. Ну их к чёрту“. Глаза у него были мокрые». [...]

15 сентября Ленин отправил ответное письмо Горькому. Оно послужило основанием для создания специальной организации, которая занялась продовольственным снабжением учёных. [...]

На следующий день на квартире Горького в присутствии Луначарского состоялось первое заседание КУБУ (Комиссии по улучшению быта учёных — Прим. И.Л. Викентьева). Решили ходатайствовать перед правительством об увеличении количества пайков.

Число учёных, которых необходимо обеспечить пайком, было определено в 1800 человек».

Датаяшева К.К., Синергетический эффект деятельности научных секций Дома учёных им. М. Горького РАН: история и современность (к 100-летию создания), СПб, «Реноме», 2020 г., с. 31-33.

Ваши дополнительные возможности:

Идёт приём Ваших новых вопросов по более чем 400-м направлениям творческой деятельности – на онлайн-консультацию 21 августа 2022 года в 19:59 мск (воскресенье). Это принципиально бесплатный формат.

Задать вопросы Вы свободно можете здесь: https://vikent.ru/w0/

2) ВИДЕО: Как создавать социальные инновации и изобретения — интервью с И.Л. Викентьевым