Продвижение. "Без паблисити нет просперити", как писали Ильф и Петров. Если Вы не знаете, кто такие Ильф и Петров - не переживайте. Это значит, что Вы уже уверенными шагами идете к литературной славе.

Ошибочным будет полагать, что заниматься продвижением своих произведений следует после их написания. В нашем динамичном мире это слишком непродуктивно. Начинать рекламную кампанию следует задолго до появления предисловия к первой главе.Поддаваться искушению заказать платную рекламу, особенно в начале творческого пути, не стОит. Гораздо продуктивнее заспамить все ресурсы, на которых у Вас есть аккаунт, информацией о том, что Вы приступаете к написанию грандиозного, эпического, а возможно и эпохального цикла из 37 романов. Обязательно именно цикла.

Приветствуются ссылки на канал в ТГ, в котором Вы будете давать анонсы, описывать нелегкие писательские будни и т.д. Или не будете.

В дальнейшем, при появлении каждой следующей главы Вашего гениального цикла, если таковое будет происходить, необходимо повторять осеменение ресурсов информацией о выходе продолжения. В промежутке между выходом глав необходимо давать анонсы, дабы постоянно быть в поле зрения потенциального потребителя Вашего контента.

Важно! Читатель не разбирается в том, хорошее ли он читает произведение или нет в силу своей туповатости. Необходимо каждый раз упоминать о том, что произведение очень хорошее, оригинальное, захватывающее и т.п., раз уж из самого текста он понять это не способен.

Еще один эффективный прием - коллаборации с другими авторами. Рекрутировать добровольца, который будет под каждым Вашим постом изливать тонны хвалебных речей, достаточно легко. Потому что ему тоже требуется такой комментатор. В общем, используется принцип позы 69. Это бесплатно, эффективно и, со временем, Вам начинает казаться, что Вас хвалят искренне.

Редактура, корректура, верстка. На верстку вообще пофиг, бумажную книгу Вам издавать не надо, а на сайте и так прочитают, не сломаются. Неудобно спать на потолке, а текст без абзацев и с переносом твердого знака на следующую строку можно и потерпеть.

Корректура не нужна. Во-первых, это стоит денег. Во-вторых, в пункте "Критика" будет описан простой и эффективный способ решения проблем с орфографией и пунктуацией.

Редактура не нужна. Во-первых, это стоит денег. Еще во-первых, не родился еще редактор, который смог бы опуститься до глубин Вашей гениальности. Во-вторых, в пункте "Критика" будет описан простой и эффективный способ решения проблем с огрехами в произведении.

Критика. Тут все просто. Используются два базовых принципа ответов на критику. В моей противоречивой юности они назывались "Ты - хуй!" и "Сперва добейся!". Олдфаги могут прослезиться, остальные - погуглить у чатаджипити.

В принципе, можно и не гуглить, поясню на простом примере и все будет ясно. Надо отвечать примерно так: "Ах ты, гондон! Запятую я ему тут не поставил! Шибко умные все стали! Сначала Войну и мир напиши, а потом запятую свою сраную мне предъявляй!". Критика при этом, естественно, желательно сразу после ответа забанить, чтобы у него бугурт перешел в терминальную стадию.

В случае, если читатель выявил какой-то уж очень суровый косяк (а что делать, и на Солнце бывают пятна, как писал Козьма Прутков), косяк, по совету читателя, следует исправить задним числом, благодарить не надо, а лучше читателя забанить и пост с советом потереть, чтобы никто плохое что не подумал. Если Вы не знаете, кто такой Козьма Прутков - не переживайте, так и надо.

Как писать? Тут все достаточно просто. Представьте себе, что один умственно отсталый школьник пересказывает другому умственно отсталому школьнику сюжет аниме, которое он посмотрел на прошлой неделе. Вот примерно в таком стиле и следует вести повествование. Если Вы этот школьник и есть - еще лучше, представлять ничего и не надо.

Еще несколько секретов мастерства:

Экспозиция должна быть как можно более подробной. Цвет глаз, длина волос, форма и размер груди, длина пениса, консистенция стула неделю назад, материал эглетов. Читатель не может сам представить себе героев при прочтении, поэтому наиподробнейшее описание очень важно. Идеально выделить его в отдельный пятитомный ЛОР.

Важно! Экспозиция должна касаться только внешности героя и его снаряжения и одежды (если они есть). Внутренний мир героя излишен для повествования, допускается из черт характера упоминать, что герой мегаимба и ебака грозный. Дуга характера - это для неудачников, которые не могут сразу придумать идеального персонажа.

Помните, что наиболее энергичной частью речи в повествовании является глагол. Посему, особенно в динамичных сценах, глаголами следует пользоваться как можно реже. Прилагательных, наоборот, следует использовать минимум 4-5 на каждое существительное или глагол. А то могут подумать, что Вы недостаточно художественный писатель.

Мат приветствуется, он показывает, какой Вы крутой борец с догмами. Важно мат использовать строго невпопад (см. выше про умственно отсталого школьника).

Сцены секса приветствуются. Важно! Если у Вас нет сексуального опыта вообще или он минимален, и Вы очень смутно представляете себе, как проходит коитус, осторожно подходите к описанию подобных сцен, дабы избежать конфуза. Читателей, которые Вам укажут на ошибки, Вы, конечно, забаните, но психологическая травма останется.

Если по сюжету ГГ является попаданцем в РПГ (а какой, собственно, еще может быть сюжет?) описание меню, которое возникает перед глазами протагониста, необходимо сделать как можно подробнее. Само меню должно быть как можно длиннее и появляться как можно чаще, это очень оживляет повествование.

Кстати, о сюжете. Сюжет продумывать не обязательно, даже на главу вперед. В конце-концов, всегда есть рояль в ближайших кустах.

Что писать? Вообще пофиг. Главное, чтобы цикл подлиннее.

Список не закрываю, потому что я, конечно, не мог охватить все в столь неохватной теме. Надеюсь, товарищи меня дополнят и поправят.

Спасибо за прочтение! Извините, что пост получился таким длинным!

И помните, что лучше читать хорошие книги, чем писать плохие.

Яромир дрался в арьергарде, прикрывая отход. Он превратился в несокрушимую машину, молотящую мечом направо и налево. Но теперь он сражался не только с поляками. Он сражался с тьмой, которая лезла ему в голову. Голос Морока в его разуме становился всё громче, нашёптывая картины поражения, отвлекая его, давя на его волю. Он видел, как на плечах его товарищей сидят уродливые твари, нашептывая им слова отчаяния. Он отмахивался от них не только мечом, но и своей волей, но силы были на исходе.

В какой-то момент, отбивая очередной натиск, он увидел, как Микула, его могучий и молчаливый товарищ, падает на колени. Из его бока торчало древко польского копья. К нему тут же бросились двое поляков, чтобы добить.

– Микула! – закричал Яромир и, забыв о строе, об осторожности, бросился на выручку.

Одним страшным ударом он снёс голову первому поляку. Второй, испугавшись, отшатнулся, и Яромир, схватив Микулу за шиворот, потащил его назад, к своим. Это был героический, но безрассудный поступок. Он полностью открыл свою спину.

Этим и воспользовался один из польских воинов, который до этого держался в стороне. Это был не знатный дружинник в доспехах, а простой ополченец, коренастый, звероподобный мужик, вооружённый не мечом, а огромной, суковатой дубиной из корня дуба, утыканной для верности железными гвоздями. Такие, как он, не умели фехтовать. Они умели только убивать, дробя кости и черепа.

Он увидел, как могучий русич отвлёкся, спасая своего товарища. Это был его шанс. С хриплым, утробным рёвом он подскочил к Яромиру сзади, со слепой, неохваченной стороны, и со всей своей дикой, первобытной силой обрушил дубину на его голову.

Удар был страшным.

Дубовая палица с глухим, трескучим, мокрым звуком врезалась в шлем Яромира. Добротный шлем, выкованный его отцом, выдержал – он не раскололся. Но он и не мог полностью погасить такую чудовищную силу. Металл прогнулся, впиваясь в череп.

Мир для Яромира взорвался.

Вместо шума битвы в ушах раздался оглушительный, звенящий гул, как будто тысяча кузнечных молотов одновременно ударила по наковальне у него в голове. Яркая, белая вспышка на мгновение ослепила его. Вся боль, усталость, страх – всё исчезло, сменившись одной-единственной, всепоглощающей волной небытия.

Он увидел, как земля под ним качнулась и стремительно понеслась ему навстречу. Он не почувствовал удара. Его тело, ставшее вдруг чужим и непослушным, просто рухнуло лицом вниз, в кровавую грязь. Меч выпал из ослабевшей руки.

Последнее, что промелькнуло в его угасающем сознании, был не образ битвы, не лицо врага. Это был яркий, залитый солнцем ручей, и смеющаяся девушка в венке из полевых цветов. Берегиня.

А потом – тьма. Полная, абсолютная, тихая тьма.

Поляк, нанёсший удар, уже замахнулся, чтобы добить его, размозжив голову, но в этот момент к нему подскочил Ратибор. Меч десятника со свистом вошёл воину с дубиной под рёбра, оборвав его торжествующий крик на полуслове.

– Яромир! – закричал Ратибор, пытаясь поднять своего воина, но тот был без сознания. Его тело обмякло, как мешок с зерном.

– Командир, нас обходят! – закричал Вадим.

Поляки, видя, что один из самых страшных их противников пал, с новым ожесточением бросились в атаку. Ратибор понял, что им не выстоять. Вытащить с поля боя огромное, бесчувственное тело Яромира было невозможно.

– Отступаем! – с горечью выкрикнул он. – Оставляем!

С тяжёлым сердцем, огрызаясь и отбиваясь, остатки их десятины начали отход, оставляя на поле боя тела павших товарищей – Микулы, которого всё же добили, и Яромира, лежащего без движения.

Когда волна отступающих и наступающих прокатилась дальше, к неподвижному телу Яромира подошли несколько польских воинов. Они увидели добротную кольчугу, хороший меч.

– Этот ещё дышит, – сказал один из них, перевернув его. – Добыча хорошая. Берём в плен. Вождю покажем.

Они грубо взвалили его на плечи и потащили в свой тыл, в лагерь, где уже собирали немногих пленных, которых не успели убить в пылу боя. Для Яромира битва была окончена. Он проиграл. И его мир погрузился во тьму, не зная, суждено ли ему когда-нибудь снова увидеть свет.

Глава 92: Боль Сердца

День в родной деревне Яромира ничем не отличался от сотен других. Солнце так же лениво плыло по выцветшему осеннему небу, ветер так же шелестел сухими листьями, а от реки тянуло холодной сыростью. Женщины занимались своими делами – перебирали зерно, чинили одежду, готовили нехитрую еду. Но под этой внешней, размеренной суетой жила постоянная, глухая тревога.

Любава сидела у себя в горнице у окна. Перед ней на коленях лежали пяльцы с неоконченной вышивкой. Но её руки были неподвижны, а взгляд устремлён вдаль, на дорогу, уходящую в лес. С того самого дня, как они ушли, она каждый день проводила так по нескольку часов, будто силой своей надежды могла притянуть обратно того, кого ждала.

Давление родителей немного ослабло. Видя её тихое, упрямое горе, они, казалось, смирились, решив дать времени сделать своё дело. Но их молчаливое осуждение ощущалось в каждом взгляде, в каждом жесте.

Она думала о нём. Пыталась представить, где он сейчас, что делает. Здоров ли? Сыт ли? Помнит ли о ней? Она снова и снова перебирала в памяти каждое слово их коротких встреч, каждый его взгляд. Она достала из-под подушки маленький оберег – вышитый ею кусочек ткани с символом огня и молота, – и крепко сжала его в ладони. Она вложила в этот оберег всю свою любовь, всю свою молитву о его спасении.

Время шло к полудню. Любава уже собиралась отложить вышивку и пойти помочь матери, как вдруг это случилось.

Резкая, острая, невыносимая боль пронзила её грудь, точно в сердце вонзилась ледяная игла. Боль была такой сильной, что она вскрикнула и согнулась пополам, выронив пяльцы. У неё перехватило дыхание, в глазах потемнело.

Это была не физическая боль, не хворь. Это было нечто иное. Чувство внезапной, сокрушительной, безоговорочной потери. Будто невидимая нить, которая всё это время тянулась от её сердца далеко на запад, натянулась до предела и с сухим, щелкающим звуком оборвалась.

Она замерла, прижав руку к груди, пытаясь вдохнуть. Боль постепенно утихла, сменившись ледяной, оглушающей пустотой. Той самой пустотой, которая бывает в доме, где ещё вчера жил любимый человек, а сегодня его уже нет.

– Яромир… – прошептала она, и её губы не слушались её.

Она не знала, что произошло. Она не могла знать ни о битве, ни о ранении, ни об ударе дубиной. Но её сердце, связанное с его сердцем нитями, невидимыми для обычных глаз, почувствовало всё. Оно почувствовало тот страшный удар. Почувствовало, как его сознание угасло, как его мир погрузился во тьму. Для её любящего сердца он в этот миг умер. Связь прервалась.

В горницу, услышав её крик, вбежала мать.

– Что с тобой, дочка?! – встревоженно спросила она, увидев бледное, как полотно, лицо Любавы и её широко раскрытые, полные ужаса глаза.

– Его... его больше нет, – прошептала Любава, глядя в одну точку.

– Кого нет? О чём ты говоришь? Привидилось тебе что?

– Яромира... – её голос был пуст, как осенний лес. – Я... я почувствовала.

Мать лишь досадливо махнула рукой.

– Опять за своё! Напридумывала себе, девка глупая! Сердце у неё, вишь ты, кольнуло! Это всё от безделья и глупых мыслей! Иди-ка лучше воды принеси, да помоги мне тесто месить!

Она попыталась поднять дочь, но Любава была как каменная. Она не плакала. Слёз не было. Был лишь шок. Она медленно поднялась, её движения были как у сомнамбулы. Она пошла к вёдрам, послушная, но совершенно пустая внутри.

С этого момента что-то в ней сломалось. Та упрямая, светлая надежда, которая поддерживала её всё это время, угасла, оставив после себя лишь холодный пепел. Обещание ждать теперь казалось бессмысленным – ждать было некого.

Вечером, когда вся деревня услышала протяжный, скорбный вой собаки Яромира, которая вдруг забилась под крыльцо и выла, глядя на запад, многие старухи суеверно закрестились. "Не к добру это. Чую, беда пришла", – шептались они.

Но только Любава знала, что беда уже пришла. Несколько часов назад. Она пришла прямо в её сердце, оборвав самую важную нить в её жизни. Она ещё не знала, что он жив, но был в плену. Она знала лишь то, что сказала ей её душа – её мир, в котором был Яромир, рухнул. И на его месте осталась лишь зияющая, ледяная пустота.

Глава 93: Отступление

Солнце, бывшее свидетелем утренней ярости и дневной резни, начало свой медленный путь к закату, окрашивая небо в кроваво-багряные тона, словно отражая то, что творилось на земле. Битва, бушевавшая много часов подряд, постепенно затухала, как затухает лесной пожар, которому больше нечего жрать. Она не закончилась чьей-то громкой и безоговорочной победой. Она просто иссякла.

Обе армии были измотаны до предела, обескровлены, доведены до крайней точки физического и морального истощения. Яростный натиск поляков, последовавший за ранением Святослава, захлебнулся. Они прорвали русский строй в нескольких местах, но разгромить его, обратить в повальное бегство так и не смогли. Русские воеводы, видя, что князь хоть и ранен, но жив и держится в седле, сумели восстановить подобие порядка. Отступление, грозившее стать катастрофой, превратилось в организованный, огрызающийся отход.

Самые стойкие полки, в том числе остатки дружин Свенельда и Асмуда, образовали арьергард, живую стену, которая прикрывала отступление основных, более потрёпанных сил. Они отходили медленно, шаг за шагом, уступая поле боя, но забирая с собой в могилу десятки врагов за каждый уступленный метр.

К вечеру русское войско отошло на свои утренние позиции – на гряду холмов, господствовавших над долиной. Оттуда, где всё начиналось. Только теперь между холмами и городом лежало поле, усеянное тысячами тел.

Поляки не преследовали. У них просто не было на это сил. Их ударный клин был сточен, их лучшие воины либо лежали мёртвыми, либо были тяжело ранены. Они остались хозяевами поля боя, но это была пиррова победа. Они заплатили за каждый шаг этой земли страшную цену.

И вот, когда последние лучи солнца скрылись за горизонтом, над долиной зазвучали рога. Сначала с одной стороны, потом с другой. Это не были призывы к атаке. Это были сигналы к отступлению. Обескровленные, шатающиеся армии, как два израненных, обессиленных зверя, начали расходиться по своим углам.

Русские отходили под защиту холмов, где можно было быстро организовать оборону, и под прикрытие стен Перемышля, из ворот которого уже вышли отряды, чтобы помочь унести раненых. Они проиграли поле, но не проиграли войну. Они сохранили армию, сохранили князя.

Поляки медленно оттягивались в свой лагерь. Они шли, спотыкаясь о тела своих и чужих. Торжества не было. Была лишь глухая, звенящая в ушах усталость и горькое осознание, что быстрой и лёгкой победы не получилось. Они остались на поле, но перед ними по-прежнему стоял неприступный город, а на холмах затаился раненый, но не сломленный враг. Битва закончилась вничью. И эта ничья была равносильна поражению для Леха.

С наступлением темноты поле боя затихло. Оно превратилось в царство смерти. Над ним висел тяжёлый, сладковатый запах крови и стоны тысяч раненых, взывавших к своим богам, матерям или просто просивших воды. И с той, и с другой стороны в эту страшную тьму начали пробираться "убиратели" – специальные отряды, которые на свой страх и риск пытались найти и унести своих раненых и собрать оружие с убитых.

Яромир был одним из тех, кого не нашли. Его, одного из немногих пленных, уже уволокли в польский лагерь.

Ратибор со своей потрёпанной десятиной – из десяти человек в строю осталось всего пятеро – добрался до русских позиций. Они молча ели принесённую из города кашу, и никто не смотрел друг другу в глаза. Они выжили, но потеряли товарищей. Вадим, спасённый Яромиром, сидел, обхватив голову руками. Он винил себя в том, что они не смогли спасти своего спасителя.

Святослав, которому лекари уже перевязывали рану в его шатре, был мрачен, как осенняя ночь. Он слушал доклады воевод. Потери были огромны. Каждый второй, если не больше, в пехотных полках был убит или ранен.

– Что у ляхов? – хрипло спросил он.

– Не лучше, княже, – ответил Свенельд. – Наши дозорные, что остались в лесу, видели. Их лагерь – один большой лазарет. Они тоже умылись кровью.

Наступила ночь. Обе армии, зализывая раны, замерли в напряжённом ожидании. Что будет завтра? Новый штурм русских позиций? Отчаянная вылазка из города? Или обе стороны, признав своё бессилие, просто разойдутся? Никто не знал. Битва окончилась, но война – нет. И ночь над Перемышлем была лишь короткой, тревожной передышкой перед следующим актом этой кровавой драмы.

Глава 94: Урожай для Мары

В то время как воины и их вожди подсчитывали страшные потери и пытались найти смысл в кровавой ничьей, один человек в польском лагере был по-настоящему счастлив. Для шамана Морока эта битва была безоговорочной, оглушительной победой. Его цели были достигнуты в полной мере.

Он не пошёл в лагерь. С наступлением сумерек, когда последние стоны раненых начали затихать, уступая место могильной тишине, Морок, взяв с собой лишь двух своих самых преданных учеников, спустился с холма и пошёл прямо на поле боя.

Зрелище, открывшееся им, было апокалиптическим. Вся долина, залитая тусклым светом зарождающейся луны, была превращена в гигантскую бойню. Тысячи тел – русских и польских – лежали в неестественных, чудовищных позах, смешавшись в одну общую массу смерти. Земля хлюпала под ногами, пропитанная кровью. Воздух был тяжёлым от запаха, от которого першило в горле, – смеси крови, внутренностей и страха. Где-то в темноте ещё слышались последние хрипы умирающих, похожие на шёпот.

Ученики Морока, молодые парни, брезгливо морщились и старались не смотреть под ноги, но шаман шёл уверенно, с наслаждением вдыхая этот воздух. Для него это был не запах смерти. Это был аромат подношения.

– Чувствуете? – проскрипел он, и его глаза в темноте горели нечестивым огнём. – Это Её сила. Она здесь. Она принимает нашу жертву.

Он остановился в самом центре поля, в месте, где рубка была самой жестокой и где тела лежали в несколько слоёв. Он закрыл глаза и раскинул руки, словно пытаясь обнять всю эту долину смерти.

Яромир, будь он здесь и в сознании, увидел бы страшную картину. Он увидел бы, как с каждого мёртвого тела, с каждой лужи крови поднимается тонкая, сероватая, почти невидимая дымка – эманация души, только что покинувшей свою физическую оболочку. И все эти тысячи дымных нитей тянулись не вверх, в небо, а сюда, к фигуре шамана.

Морок втягивал их в себя. Он был как губка, как чёрная дыра, впитывающая в себя отчаяние, боль и страх, которые остались на этом поле после битвы. Он не поглощал души, нет. Он был лишь проводником. Он собирал эту страшную энергию, концентрировал её и перенаправлял дальше, в иной, тёмный мир – своей богине, Маре.

– Славься, Великая Матерь! – шептал он в экстазе. – Вот твой урожай! Души воинов, сильные, полные ярости! Лучшее вино для твоего пира! Мы напоили твою землю досыта!

Он чувствовал Её присутствие, Её голодное, ненасытное удовлетворение. Она была довольна. Да, Лех не взял город. Да, русская армия не была полностью уничтожена. Для мира людей это была ничья. Но для мира духов это был триумф. Главная цель – сбор кровавой жатвы – была выполнена. Тысячи душ, вырванных из тел в один день, были бесценным даром для тёмного пантеона. Такая масштабная жертва давала Мороку и его госпоже огромную силу.

А ещё он радовался другой, личной победе.

– Старик пал, – прошипел он своим ученикам, и на его губах появилась злобная, торжествующая усмешка. – Я сломал его. Волхв Радосвет мёртв. Их главный щит разбит. Теперь их души открыты для меня.

Он медленно обошёл несколько тел, всматриваясь в застывшие лица. Он не искал никого конкретного. Он просто наслаждался своей работой.

– Они думают, битва окончена. Глупцы, – бормотал он. – Настоящая битва только начинается. Ночью. В их снах. В их ранах.

Он нашёл то, что искал – сломанный тисовый посох Радосвета, который кто-то из поляков подобрал как трофей и бросил. Морок поднял его. Дерево ещё хранило остатки тепла и светлой силы своего хозяина. Морок с омерзением и наслаждением переломил посох о колено. Сухое дерево треснуло.

– Вот и всё, старик, – прошипел он. – Твоё время вышло. Настало моё.

Он был в эйфории. Да, он потерял свой культ в Звенигороде, но эта потеря была ничем по сравнению с тем, что он обрёл здесь. Он устранил своего главного врага и собрал урожай, который сделает его и его повелителя Леха ещё сильнее.

– Идём, – бросил он ученикам. – На сегодня хватит. Пусть Мать наслаждается своим пиром. А нам нужно готовиться к завтрашнему дню. У меня есть новый совет для нашего вождя.

Он пошёл прочь с этого страшного поля, оставляя за собой тысячи остывающих тел. Он не чувствовал ни жалости, ни отвращения. Лишь глубокое, чёрное удовлетворение жреца, который успешно выполнил самый главный ритуал своей жизни. Он собрал урожай для своей богини. И он знал, что она щедро его за это вознаградит.

— Нет, Мастер. Вопрос… о Зое «Динамит».

В воздухе повисла тяжёлая пауза. Скрип пера Ирины на мгновение прекратился, тонкий стержень замер над бумагой, но сама она головы не подняла.

Громов резко обернулся, его нахмуренные брови почти срослись.

— «Динамит»? А что с ней?

— Она… её нет. С весны. С экзаменов. И сейчас нет. Уже почти два месяца учебного года прошло. Я… просто не понимаю. Она же была в нашем потоке по электричеству.

Громов фыркнул и махнул рукой, будто отгоняя назойливую муху.

— Она отчислена, Таранис, за систематические прогулы и нарушение дисциплины. — Он произнёс это механически, словно заученную скороговорку. — Формальность. Бумаги подписаны. Какое дело тебе до неё? Думаешь, она твои секреты электричества разболтала? — Взгляд мастера стал оценивающим, заостряясь на намёке об уникальных способностях Виктора.

Тот внутренне напрягся, но не отступил.

— Нет, Мастер. Просто… странно. Она же жила магией. На ЛМД рвалась. Говорила, что в этом году обязательно пройдёт квалификацию в Лигу Застывших Часов. И вдруг… прогулы? До весны всё было нормально.

Лицо Громова на мгновение стало каменным и совершенно непроницаемым, но голос сохранил прежнюю едкую резкость.

— Люди меняются, Таранис. Нашла другие интересы. Увлеклась чем-то на стороне. Или просто наглость проявила. Бывает. Не первый и не последний случай. — Он снова повернулся к столу, всем видом показывая, что тема исчерпана.

— Но Степан Максимович, она же пропала ещё до экзаменов! — с нажимом, уже явно чувствуя неладное, продолжил Виктор. — Какой смысл прогуливать обычные уроки?

Громов резко развернулся к нему. Его и без того небогатое терпение лопнуло.

— Таранис! Хватит копаться в том, что тебя не касается! Её отчислили по статье «Длительное отсутствие без уважительной причины». Точка. Официальный приказ висит на доске объявлений с июля! Спроси у «Протокол», она всё конспектирует! — Он ткнул подбородком в сторону Ирины.

Ирина вздрогнула. Медленно, как бы нехотя, она подняла голову. Её стальные глаза за стёклами очков были бесстрастны, но пальцы слегка сжали ручку.

— Это соответствует действительности, Виктор, — прозвучал её монотонный, лишённый эмоций голос. — Приказ № 347 от 5 июля. Основание: «Более сорока пяти учебных дней отсутствия без предоставления документов». Подпись: Гарадаев.

— Сорок пять дней… — не унимался Виктор, переводя взгляд с Ирины на Громова. — Но весной, до лета… — Он быстро соображал, складывая цифры в голове. — Она пропала до экзаменов. В апреле? Марте?

— Последняя зафиксированная мной явка Зои на урок магии электричества — двенадцатое апреля, — уточнила Ирина, глядя в свой блокнот, будто читая сводку. — После этого — отсутствие по всем предметам. Включая… — Она сделала едва заметную, но чёткую микро-паузу, — …Мировой Язык.

Громов резко перебил её, и его голос зазвучал как стальной лом.

— Видишь? Всё по правилам. Нашла себе занятие вне школы. Может, в подпольных боях без правил махается, кто их знает этих сорвиголов. Теперь забудь и займись своими делами. Или хочешь добавить к своим «успехам» дисциплинарное взыскание за неуместное любопытство?

Виктор замолчал, но его мозг лихорадочно работал.

Сорок пять дней до пятого июля… Последняя явка двенадцатого апреля… Значит, она исчезла в середине апреля. Я был прав. А Громов твердит про «занятие на стороне», но сам выглядит… напряжённым. И почему он так резко оборвал, когда Ирина упомянула Мировой Язык?

Внезапно ему вспомнился кабинет Языковой. Умершие розы в прошлом году. Промелькнувшая между роз искра? Или это ему померещилось? И при чём тут Зоя? Нет, прямой связи пока нет.

— Понял, Мастер, — с наигранным смирением произнёс он. — Просто… неожиданно. Она была сильным магом.

Громов отвёл взгляд, и его плечи слегка расслабились.

— Сильных много. Не все доходят до финиша. Контроль, Таранис, помни про контроль. Вот что важно. А не чужие судьбы. — И он снова погрузился в бумаги, всем видом показывая, что разговор окончен, на этот раз точно.

Ирина склонилась над своим блокнотом. Но Виктор краем глаза заметил, как её рука на секунду дрогнула, когда она записывала что-то после слов Громова о «чужих судьбах». А затем она аккуратно, но с каким-то странным ожесточением, провела через только что написанную строчку тонкой, идеально ровной линией, словно безжалостно стирая неосторожную мысль.

Виктор вышел из кабинета Громова с тяжёлым чувством. Сухие формулировки приказа и нервная реакция мастера не складывались в картину. Он машинально двинулся по коридору, размышляя, куда теперь идти, и почти наткнулся на высокую, знакомую фигуру, сворачивающую в дальнее крыло. Марк «Шрам». И тут Виктора осенило — Зоя была в его группе, они оба из так называемых «Детей Мрака». Не раздумывая, он ускорил шаг и перехватил парня у входа на лестничную клетку.

— Марк. Минуту, — тихо, но настойчиво сказал Виктор, преграждая путь.

Марк остановился, подошёл ближе. Его взгляд был привычно осторожным, выжидающим, но без открытой враждебности.

— «Искра». Перемену проспал? Или Громов опять твою метку щупал, проверяя на профпригодность? — его голос звучал немного хрипловато.

Виктор проигнорировал колкость.

— Про Зою. «Динамит». Громов говорит — отчислена за прогулы. Ирина кивает и цитирует приказ.

Лицо Марка на мгновение застыло, и его обычная маска безразличия дала трещину. Он быстро, почти рефлекторно, оглянулся по сторонам, проверяя, нет ли кого рядом.

— И? Тебе какое дело? Ты с ней в одном кабинете электричества сидел, не больше. Она не из твоего круга, — бросил он, стараясь казаться равнодушным.

Виктор сделал шаг ближе, понизив голос до почти шёпота. Эхо их шагов давно затихло в пустом пролёте.

— Потому что это бред, Марк. Она пропала перед экзаменами. В апреле. Какие прогулы? Прогуливать обычные уроки смысла нет. И почему приказ об отчислении появился только в июле? Громов… он сорвался, когда я спросил. Как будто сам не верил в то, что говорил.

Марк молчал несколько секунд, изучая Виктора взглядом, словно пытаясь определить, можно ли ему доверять. Затем резко кивнул в сторону тёмного угла под лестницей, куда не падал тусклый свет с запылённого окна. Они отошли туда. Голос Марка стал тише, приглушённым, почти шёпотом, который едва ли был слышен под гулом школьных систем.

— Ты прав. Громов врёт. И Протокол… она просто записывает то, что ей велят. Официальная версия — прогулы, отчисление. Удобно. Чисто.

Виктор затаил дыхание.

— А неофициальная?

Глаз Марка стал жёстче, в них мелькнула тень чего-то тревожного.

— Мы её последний раз видели… — он снова сделал паузу, инстинктивно проверяя окружение, — …выходящей из кабинета Языковой. Поздно. Очень поздно. За неделю до её пропажи.

У Виктора ёкнуло сердце.

— Языковой? Старухи с мёртвыми розами? Что ей надо было от Зои так поздно?

Марк пожал плечами, но в этом жесте читалась не неуверенность, а крайняя осторожность.

— Кто знает. Дополнительные занятия? Наказание за ошибки? Зоя жаловалась, что старуха к ней придирается больше, чем к другим. Говорила, чувствует на себе её взгляд… холодный, как могила. А потом… — Марк сжал кулак, и костяшки его пальцев побелели, — …просто нет. Ни встреч, ни сообщений. Никто из нас не знает, где она. Её шкафчик… его опечатали Легионеры через день после того, как она перестала приходить. Под предлогом «нарушения правил хранения». Но мы знаем — там ничего запретного не было.

— Легионеры? Так быстро? — не удержался Виктор. — Это же… странно. Для простого отчисления за прогулы.

Марк резко посмотрел на него, и в его глазах вспыхнуло что-то опасное — смесь гнева и страха.

— Я ничего не говорил. Ты ничего не слышал. Особенно про Языкову. — Он положил тяжёлую руку на плечо Виктора, не угрожающе, а скорее предостерегающе, и его хватка была твёрдой. — Вик. Зоя была… своей. Для нас. Но лезть туда… это не просто опасно. Это самоубийство. Учителя… они неприкасаемы. Особенно такие, как она. Забудь. Ради своего же блага.

— Но она же пропала, Марк! — не сдавался Виктор, глядя ему прямо в глаза. — Может, ей нужна помощь? Может, она…

Марк снял руку, резко отвернулся, и его голос вновь стал отстранённым, но в нём слышалась горечь.

— Помощь? Слишком поздно для помощи. Если она жива… Легионеры бы её нашли. Если нет… — Он снова пожал плечами, на сей раз неестественно, будто отбиваясь от назойливой мысли, — …то уже ничего не изменить. Думай о себе. И о своём друге. У вас и своих проблем хватает.

Он сделал шаг из-под лестницы, выходя в тусклый свет.

— И помни — этого разговора не было. Я тебе ничего не говорил. А ты у меня ничего не спрашивал.

И, не оглядываясь, Марк быстро зашагал вниз по лестнице, его шаги гулко отдавались в бетонном пролёте. Он оставил Виктора одного в полумраке, с леденящей душу информацией и ещё большим, чем прежде, количеством вопросов, на которые не было ответов.

***

Разум Виктора гудел от напряжения. Недели, потраченные на расшифровку тайн компаса, поиски Источника и пропажа Зои, свели его концентрацию к нулю. Он нуждался в перезагрузке. И лучшим способом всегда была работа руками, а точнее — молниями. Одна победа. Всего одна победа, и он получит свои 40 звезд и доступ к квалификации в Лигу Застывших Часов.

Эфирное поле ЛМД вибрировало под ногами, издавая едва слышный гул. Фиолетовые огни Камеры Рекалибровки погасли, как обычно не обнаружив его метку. Он чувствовал, как его сила, обычно сжатая в кулак строжайшего контроля, рвётся наружу, жаждя настоящего действия. Но он придушил её, заставив играть по правилам — ему предстояло не сражаться, а изображать сражение.

— Следующий бой на арене! — голос ДАРИТЕЛЯ, безэмоциональный и громкий, прокатился по залу. — Виктор «Искра» против Анны «Щит»! Ставки на доступ к квалификации!

Виктор замер. Анна? Он посмотрел на противоположный вход. Оттуда вышла она. Её осанка была идеально прямой, взгляд устремлённым вперед, но в нем не было привычной уверенности. Была какая-то стеклянная, лихорадочная решимость.

— Ну что, Таранис, — голос Евгения донесся с трибун, где он восседал с остатками лоялистов. — Покажешь нам, как ты умеет проигрывать?

Виктор проигнорировал его, сосредоточившись на противнице. Стрелка его карманного компаса бешено дёргалась, указывая прямо на неё.

ДАРИТЕЛЬ огласил их счета: 37 и 38 звёзд. Оба на пороге Застывших Часов.

— Анна, я не хочу с тобой сражаться, — тихо сказал Виктор, сходясь с ней в центре арены.

— Правила есть правила, Виктор, — её голос прозвучал странно глухо, будто из пустоты. — Мы оба должны пройти. Кто-то из нас уйдет с победой.

— Давай просто сделаем вид. Эфемерная магия, несколько красивых вспышек, и разойдемся. Ты же знаешь, что у меня... другие дела.

Она покачала головой, и в её глазах мелькнуло что-то чужое.

— Нет притворства. Только сила. Только победа. Легион не терпит слабости.

Гонг возвестил о начале боя.

Виктор действовал первым, по привычке стараясь закончить всё быстро. Он выбросил вперёд руку, и эфемерная копия его молнии, ярко-синяя и потрескивающая, рванулась к Анне. Она даже не пошевелилась. Перед ней возник световой барьер, но не сплошной, а будто собранный из тысяч дрожащих, переливающихся шестиугольников. Молния ударила в него и расплескалась безвредными искрами.

— Ты стала сильнее, — отметил Виктор, готовя следующую атаку.

— Сила — это обязанность, — откликнулась она, и её голос снова показался Виктору наложенным, будто под её словами звучал другой, чуждый шёпот.

Он атаковал серией быстрых, точных разрядов, заставляя её отступать. Но Анна не просто защищалась. Её щиты возникали быстрее, чем раньше, их форма была острее, агрессивнее. Они не просто поглощали удары, а иногда отражали их обрывками ослепительного света, заставляя Виктора уворачиваться.

И тут он заметил. Он, потративший месяцы на то, чтобы идеально подделать эфемерную магию, увидел несоответствие в её стиле. Её свет был слишком... плотным. Слишком реальным. Когда осколок отражённого её щитом света пролетел в сантиметре от его лица, Виктор почувствовал исходящий от него жар — не иллюзорное тепло, а настоящее, обжигающее.

— Ты... — он сузил глаза, прервав атаку. — Ты имитируешь? Твоя магия... она не совсем эфемерная.

Пауза. Стеклянный взгляд Анны дрогнул, на мгновение в нём промелькнуло замешательство, тут же подавленное железной волей.

— Не отвлекайся! — крикнула она, и её руки взметнулись вверх.

Над её головой сформировался сгусток света, превратившийся в десятки острых, как бритва, световых копий. Они ринулись на Виктора. Он едва успел создать заградительную стену из молний, которая испарила большинство из них. Но один снаряд пробил оборону и впился ему в левое плечо.

Виктор вскрикнул от неожиданной, реальной боли. Иллюзия не должна была так причинять боль! Дым поднялся от обугленной ткани его мантии. Он отскочил, хватаясь за плечо, и увидел.

В эпицентре ожога, там, где световой снаряд коснулся его, ткань была не просто обуглена. Она была... стёрта. И на мгновение, когда луч пронзил его защиту, Виктор увидел его истинную природу. Внешне — ослепительно-белый, почти золотой свет. Но в самом его ядре, в сердцевине, пульсировала тонкая, абсолютно чёрная полоса. Не тень, не отсутствие света, а нечто иное, поглощающее всё вокруг себя.

— Что это? — выдохнул он, забыв о боли, глядя на Анну с потрясением. — Что это за магия? Это не свет!

Её лицо исказилось гримасой — на три четверти болью, на одну — торжеством.

— Это сила! Сила, которая не прощает слабости!

Она собрала всю энергию в один последний, сокрушительный выброс. Гигантский луч света, ослепляющий и могущественный, устремился к нему. Виктор, всё ещё оглушённый открытием, попытался уклониться, но луч был слишком быстр. Он сбил его с ног, и система арены зафиксировала нокаут.

Гонг прозвучал снова.

— Победитель — Анна «Щит»! Доступ к квалификации в Лигу Застывших Часов подтверждён! — объявил ДАРИТЕЛЬ.

Свет погас. Виктор лежал на спине, дыша через силу. Левое плечо жгло огнём. Он видел, как Анна медленно опускает руки. На её запястье мелькнул тот самый браслет. И на миг ему показалось, что её собственная тень на отполированном полу арены дёрнулась независимо от неё и посмотрела прямо на него.

Она повернулась и, не сказав ни слова, направилась к выходу, оставив его наедине с жгучей болью и леденящей душу догадкой. Её магия не была подделкой. Почему-то она, как и он, игнорировала метку.

***

Где-то в глубине их насосной станции с шипением вырывался клуб пара из прохудившейся трубы. Серебряные нити мерцали приглушённым, холодным светом, отбрасывая причудливые узоры.

У входа, на относительно ровном участке бетонного пола, стоял слегка помятый, но модифицированный воздухат Павлина. Сам Павлин, в тренировочном комбинезоне, покрытый легкой испариной и масляными пятнами, только что завершил сложный манёвр — резкий вираж с почти касанием земли, «Спираль Рассвета». Двигатель его аппарата тихо гудел, остывая. Павлин вытирал руки засаленной ветошью, его дыхание ещё было чуть учащённым.

Из глубины станции вышел Виктор, его лицо было озабоченным. Он молча наблюдал, как Павлин с профессиональным видом постукивал ключом по корпусу.

— Пав! Перерыв? Хорошо. Мне надо обсудить... кое-что не сходится. Совсем, — обычно спокойный, голос Виктора сейчас был напряжён до предела.

Павлин не оторвался от осмотра двигателя, он был сосредоточен на своей задаче.

— Сходится, не сходится... Главное, чтобы струя стабильной была. Этот вираж я ещё не идеально вписываю. Пару сотых теряю на выходе. Что там у тебя? Опять компас на Анну тыкается?

Виктор раздражённо махнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху.

— Не только компас! Это гораздо серьёзнее. Я был сегодня на ЛМД.

Павлин наконец отвлёкся от двигателя, уловив в тоне друга нечто важное.

— И? Заработал свою квалификацию в Застывшие Часы? — спросил он, беря со старого ящика свой серебряный кастет и начиная нервно тереть его пальцами.

— Проиграл, — отрезал Виктор и, видя удивление на лице Павлина, продолжил. — Анне «Щит».

Павлин присвистнул.

— Щит? Ну, она сильная, света много. Но ты же обычно...

— Всё было не так, Пав! — Виктор резко перебил его, присаживаясь на ящик напротив. — Она... её магия. Она не такая. Я имитирую эфемерную магию, потому что моя — настоящая. А она... — он понизил голос до шёпота, — она, кажется, делает то же самое. Её свет... он не эфемерный. Ядро её луча было чёрным. Абсолютно чёрным! И он причинил мне настоящую боль. Она обожгла мне плечо. Здесь, в ЛМД!

Он оттянул воротник мантии, показывая краснеющий ожог. Павлин перестал тереть кастет, его лицо стало серьёзным.

— Погоди. Ты говоришь, она... обходит метку? Прямо как ты? — Павлин бросил взгляд на свой воздухат, потом снова на Виктора, в его глазах читалось недоверие, смешанное с тревогой.

— Я не знаю, что это! Но это не чистая магия света. И мой компас... наверняка он реагирует на Анну именно из-за этого! — Виктор перевёл дыхание. — И это ещё не всё. Зоя, Пав! Зоя «Динамит»! Всё, что про неё говорят — полный бред!

Павлин, всё ещё переваривая информацию об Анне, нахмурился.

— Зоя? Ну пропала и пропала. Громов же сказал — отчислена. Прогулы. Ирина подтвердила. Что тут не сходится? Пар выпускала, как обычно, вот и переборщила. Опять.

Виктор с жаром наклонился вперёд.

— Перед экзаменами, Пав! В апреле! Какой смысл прогуливать в апреле, когда экзамены ещё не наступили?! Это же бессмысленно! И Громов… — Виктор передразнил грубый тон учителя, — «Приказ есть — значит отчислена!» Да он сам в это не верит! Глаза бегали, как у загнанного зверя! Чуть не взорвался!

Павлин отложил кастет. Его лицо стало сосредоточенным.

— Ладно, допустим. Что-то мутное. Но при чём тут мы? Легионеры шкафчик опечатали — значит, официально всё закрыто. А у меня... — он кивнул в сторону воздухата, — ...Великая Гонка в следующем году. Но каждый день на счету, особенно после того позора в прошлый раз. Эти... Динами... — он брезгливо поморщился, — ...у них там всё схвачено, а мне реально надо летать.

— Я нашёл Марка. После уроков. Спросил, — Виктор снова понизил голос до конспиративного шёпота.

Павлин приподнял бровь.

— «Шрам»? И что же он сказал?

— Марк знает, что официальная версия — враньё. Последний раз её видели… выходящей из кабинета Языковой. В тот же день, когда она пропала. А на следующий день легионеры уже шкафчик опечатывали. Слишком… оперативно. Марк сказал не лезть. Слишком тут «мутно», по его словам. Опасно.

Воцарилась долгая пауза. Павлин смотрел на серебряные нити на стене, потом на свой кастет, потом на Виктора. На его лице появилась горькая усмешка.

— Мутно? — он резко встал и начал расхаживать, его движения всё ещё напоминали разминку пилота. — Вик, посмотри вокруг! У нас тут целое болото мути, в котором мы барахтаемся! Источник Молчания, который, видимо, теней приманивает, но где он — хрен знает. Твой компас, который как истукан тычется в Анну Щит, которая почему-то игнорирует метку. Теперь вот Зоя... Исчезла после визита к нашей любимой злюке-бабульке с мёртвыми розами. — Он остановился, глядя прямо на Виктора. В его глазах не осталось и тени шутки. — А знаешь, что самое мерзкое? Языкова — идеальный кандидат в безумных старух, которые учеников в подвалах прячут или в удобрения для своих чёрных роз превращают. У неё и ваза с покойниками готова стоит.

— Именно! — Виктор тоже вскочил на ноги. — И Марк сказал «не лезь». Значит, там что-то... серьёзное. Опасное. И связанное именно с Языковой. — Он провёл рукой по лицу, словно стирая усталость. — Источник... Компас... Зоя... Анна с её чёрным светом... И Языкова в центре всего этого? Или просто ещё один кусок пазла? Боже, Пав, у меня голова кругом. Кажется, мы вляпались во что-то... огромное. И тёмное. Темнее этих тоннелей.

Павлин тяжело вздохнул. Он подошёл к своему воздухату и положил руку на ещё тёплый корпус. Потом сжал кулак в серебряном кастете.

— Согласен. Тёмное, мутное и пахнет серебром, гнилыми розами и... — он преувеличенно принюхался, — ...жжёным изолятором. Ладно. Сидеть и бояться — не вариант. Нужно действовать. Но как? Пойти прямо к Языковой и спросить: «Где Зоя, бабушка?»? — Он снова усмехнулся, но без единой нотки веселья. — Или... — Павлин сделал драматическую паузу, и его взгляд стал хитрым, — ...или проверить её кабинет? Марк же сказал, что Зою видели выходящей оттуда в последний раз. Может, там... что-то осталось? След? Подсказка? Без Мидира шанс вырваться отсюда — ноль, но если Языкова что-то скрывает и это связано с Источником или Анной... Тогда кабинет — единственная зацепка прямо сейчас. Выбирай, Вик. Тёмное болото или Проклятая Арена? Оба пути ведут в ад, похоже.

Виктор посмотрел на кастет Павлина, потом на его измазанный маслом комбез, на упрямый огонёк в глазах друга.

— Кабинет. Идём. Источник может подождать, а вот след в кабинете Языковой... — он сжал кулаки, — ...его могут замести в любой момент. Если она замешана, она уже могла. Но проверить надо. Сейчас. А потом... — он кивнул на воздухат, — ...ты продолжишь вираж. Ты же не хочешь снова проиграть ему?

Павлин хмуро посмотрел на Виктора, потом резко повернулся к своему аппарату. Его движения стали резкими, целеустремлёнными.

— Не хочу. Ни за что. Ладно. Идём в логово злюки. А потом... — он щёлкнул пальцами, и двигатель воздухата окончательно затих, — ...я вернусь и впишу эту "Спираль" идеально. Пошли.

Виктор кивнул. Оставив позади шипящий пар и мерцающие серебряные нити, они вышли из станции. Их тени, удлинённые и искажённые призрачным светом, поползли за ними по бетону, будто спеша предупредить о надвигающейся тьме.

***

Кабинет Мирового Языка тонул в гнетущей предвечерней тишине. Школа вымерла, и лишь навязчивое тиканье старых часов нарушало безмолвие, отдаваясь в висках металлическим эхом. Виктор осторожно прикрыл тяжёлую дубовую дверь, и щелчок замка прозвучал оглушительно громко. Павлин нервно облизнул губы, его взгляд, словно притянутый магнитом, упёрся в зловещую вазу с розами на учительском столе.

— Тише, — прошептал Виктор, затаив дыхание.

Тиканье часов, собственное сердцебиение в ушах и сдавленное дыхание Павлина — больше ничего не нарушало зловещего спокойствия. Они стояли посреди знакомого кабинета, который вдруг стал чужим и враждебным. Воздух был спёртым, пропитанным пылью и странным, тошнотворным коктейлем запахов: сладковатой гнилью, пробивавшейся сквозь внешний лоск, и холодным, металлическим оттенком, словно после кварцевой лампы. Лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь пыльные шторы, выхватывали из полумрака мириады танцующих пылинок. И всё это время на них смотрели мёртвые глаза чёрных роз — неестественно ярких, почти пульсирующих жизнью, но источающих запах тлена.

Комната сияла безупречной, пугающей чистотой. Стол под зелёным сукном был идеально гладким, книги на полках стояли выровненными солдатами. Ни пылинки, ни случайного пятнышка, ни помятого уголка страницы. Словно здесь не жили и не работали, а проводили заключительную уборку после важного, страшного события.

— С чего начнём? — голос Павлина дрожал, едва различимый. Мысль о том, что здесь могло случиться с Зоей, сжимала ему горло ледяной рукой.

— Всё. Проверим всё, — ответ Виктора прозвучал решительно, но без тени надежды.

Он подошёл к учительскому столу. Ящики были заперты. Попытка поддеть замок тонким лезвием из набора для электроники наткнулась на неожиданное сопротивление — замки были не просто крепки, а, казалось, зачарованы. Ни клочка бумаги, ни забытой записки.

Павлин двинулся к стеллажам. Он аккуратно вынимал толстые тома, заглядывал за корешки, встряхивал их. Пустота. Абсолютная. Как будто кто-то уже тщательно, до них, вытряхнул все возможные тайники, стёр все следы.

— Ученический шкафчик? — Павлин кивнул в угол, где стоял ряд металлических ящиков.

— Опечатан Легионом, помнишь? — напомнил Виктор, подходя.

Печать на шкафчике Зои — небольшой серебряный диск с эмблемой Легиона — находилась на месте. Она была холодной и неприступной на ощупь. Но Виктору показалось, что она выглядела… слишком новой. Слишком блестящей. Будто её установили вчера, а не полгода назад. Он осторожно послал слабый импульс электричества, пытаясь «прощупать» защиту. Диск лишь коротко шикнул и слегка нагрелся.

— Тронуть — значит сразу подать сигнал. Легион тут как тут, — констатировал он. — Странно… Печать… она как будто свежая.

Его ноги сами понесли к вазе. Чёрные, бархатистые лепестки манили и пугали. Он медленно протянул руку, намереваясь лишь слегка коснуться одного…

В тот миг, когда пальцы зависли в сантиметре от поверхности, хрусталь вазы вздрогнул. Не физически, а в отражении, в искажённом свете. По гладкой стенке, чуть ниже уровня мутной воды, на долю секунды проступила, словно паутина теней, сеть тончайших угольно-чёрных трещинок. Они вспыхнули и исчезли. Одновременно Виктор не услышал, а почувствовал — шелест. Множественный, неразборчивый шёпот, доносящийся из самой глубины сосуда. Он замер, рука окаменела.

И тут, в самом тёмном углу комнаты, за высоким шкафом, где тень сгущалась в почти непроглядную черноту, мелькнуло что-то. Быстрое, маленькое. Отблеск света на чём-то гладком и металлическом. Размером с крупного жука. Или объектив. Миг — и там снова была лишь пустота.

Лепесток, которого он даже не коснулся, сам собой отделился и бесшумно упал на полированную столешницу. Виктор вздрогнул, резко одёрнув руку. Павлин замер, уставившись на упавший лепесток.

— Вик… это… они же не должны так… — Павлин не договорил. Он видел лишь, как лепесток на глазах чернел ещё сильнее, сморщивался и за считанные секунды превращался в кучку чёрного, зловонного праха. Запах гнили ударил в нос, смешавшись со сладкой одурью роз.

— Ты… ты это видел? — прошептал Виктор, не отрывая взгляда от вазы, а потом резко переведя его в тот злополучный угол.

— Что? Лепесток? Да, он просто… рассыпался! — Павлин был потрясён зрелищем. Отблеск в углу он пропустил.

— Нет! На вазе! Трещины! Чёрные! И… там, в углу — что-то блеснуло! — настаивал Виктор, но сомнение уже точило его изнутри. Галлюцинация? Напряжение?

Павлин прищурился, внимательно осмотрел вазу, потом вгляделся в указанный угол.

— Ничего нет, Вик. Гладкая. Пусто. Ты переутомился.

Он неосторожно потянулся к вазе, чтобы проверить самому.

Виктор молниеносно схватил его за запястье.

— Не трогай! — его голос сорвался на полукрик. Теперь он знал. Кабинет. Ваза. И что-то ещё. Нечисто. Опасно. — Просто… не трогай, — добавил он, тише, но с ледяной тяжестью в голосе, отпуская руку Павлина.

Тот лишь молча кивнул, лицо его стало землистым.

— Марк был прав, — выдохнул Виктор, ощущая, как мурашки бегут по спине. — Здесь… кто-то поработал до нас. Кто-то, кто знал… или знает всё. Кто следит. Или спрятал так, что нам не найти.

Они двинулись к выходу, крадучись, как по минному полю. Виктор бросил последний взгляд на опечатанный шкафчик Зои. Серебряный диск Легиона тупо поблёскивал. Официальная версия. Официальная могила. И, возможно, новая печать, поставленная поверх старых следов.

Павлин приоткрыл дверь, и они выскользнули в пустой, погружающийся в сумерки коридор. Щелчок замка позади прозвучал как освобождение.

— Что теперь? — спросил Павлин, всё ещё бледный.

— Теперь, — Виктор сжал кулаки, его глаза загорелись мрачной решимостью, — теперь у нас только один путь. Туда, где можно найти силу или знания, чтобы пробить любую стену. Арена. Безликий Рык. Источник Молчания. Нам нужно научиться обходить ментальный вой Рыка. Культисты наверняка смогут нас наставить. А эта тайна… — он кивнул на зловещую дверь кабинета, — …она подождёт. Пока мы не станем сильнее.

Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ.

Поскольку я редактор-корректор, то периодически в процессе работы вылавливаю перлы из того, что мне присылают на редактирование. Кстати говоря, обычно вот прям дичи не наблюдается. Ну какая-нибудь подъезжающая шляпа может встретиться. Но однажды мне из одного серьезного издательства прислали роман, от которого - внимание - отказались все редакторы. Меня это, понятное дело, слегка насторожило, и я сказала, что сначала ознакомлюсь с этим загадочным произведением и только после этого скажу, возьму я его на редактирование или нет. Когда я начала это читать, то какое-то время не могла понять - это что - черновик? Кто это писал? Ребёнок? Третьеклассник? Вот несколько фраз из этого шЫдевра:

***

О беременной героине:

У неё на животе вырос бугорок.

***

Он вошёл в комнату и наткнулся глазом на старика.

***

Его тонкие сухие пальцы судорожно осеняли себя крестным знамением.

В общем, там не было ни одного нормального предложения. Разумеется, я отказалась от редактирования, ибо это произведение было абсолютно нечитабельным, некритикабельным, непонимабельным. Место самое ему было в корзине.

А несколько лет назад редактор Ксения Атарова собрала перлы из женских романов, которые она редактировала, и издала книгу под названием "Кончаю. Страшно перечесть". Я на днях узнала о существовании этой книги и просто не могу не поделиться отрывками. Пусть вам будет смешно так же, как и мне.

Орфография и пунктуация авторские.

***

Ближе к утру тихо поскреб головку выходящий из берлоги осанистый медведь и Рональд понял, что пришла весна. Это чувствовалось в каждом органе, в каждой отпочкававшейся почке.

***

Это был настоящий мужчина прикрытый легкой порослью, с растянутыми во рту зубами от злости слегка стегающий сейчас по ним языком, эмоции показывали и его ушедшие внутрь глаза.

***

Сейчас Дэн лежал прибитый к кустам и насмехался над ними. Рыба плавала вокруг человека виляя своей задней пышной частью и временами раззевала его пасть.

***

За целый день ухаживаний его язык оброс мозолями, распух и покраснел, избиение комплиментами больно било по язычку молодого принца, заставляя слегка досадливо пристукивать им и шипеть из стороны в сторону.

***

Прокаркав цыпленком в ответ что то неврастеническое, она повернула на звук раздавшегося из любимого выстрела свою худосочную шейку и обиженно заплакала, нюняя своим сморкающимся телом.

***

Хорвану, как художнику, удалось подчеркнуть линии лица, уводящие в женственность его натуры.

***

Арахна подняла блестящую бритву на уровень своих глаз, и уголки её губ спешно уползли к ушам жениха.

***

Френ был поджаристый мужчина, что держал спутниковый телефон у правого уха, прочее он зажал левой рукой и сжимал животом моторолерный шлем, лежащий на своих коленях.

***

Её рассерженно замутило и вытошнило прямо на его скотские выглаженные брюки.

***

Мягкий пушок, был похож на персик над её верхней губой. Она вся была прекрасна и не похожа не на одну другую девушку. Даже её хриплый басовистый голос был особенным и словно новорождённого ежика выворачивал из белья его мужское нутро.

***

Она была нежная словно персик слегка сжатый дремучей рукой мужлана, до первого потекшего сока.

***

Её звали Людмила в честь победы. И она была победительницей, каждый раз наматывая кишки влюблённым в нее мужчинам. Она знала это и этим пользовалась. А они ничего не могли сделать и терпеливо ждали пока полюбит

***

В глазах его пылал такой жар, что она оледенела. Ее плоть раскрылась и сомкнулась вокруг него, словно это был секретный проект. Одним мощным толчком он вошел в нее, и она застонала, восхищенная его точностью. Вот так за два дня, она влюбилась в него с первого взгляда.

***

Тимка носил классическую смешаную со спортом одежду и если у его друзей был метр семьдесят то у него был короче, метр семьдесят точно. Сейчас на нем были черные классические штаны выше коленей.

***

Их челюсти слились в лихорадочном взаимном перетирании. Слюна и пот. Пот и слюна. Она стенала, больше не натуживая свой мозг. Коал услышал сдавленные звуки и понял, что это брат и сестра так нежно обнялись.

***

В ногах у него что-то напряглось, задавая жизненный темп. У него он был размереный и льстивый.

***

Позади Лары появился звук и голова на ее плече, в воздухе сразу запахло

***

У Мии были приятно волосистые ноги, но это их совершенно не портило. Сквозь роскошь золотистых волос на ногах проглядывала бронза завгара, так же, как и на голове.

***

По его длинной шеке бежала короткая и самостоятельная щетина.

***

Незаметно Пол подкатил свой глаз к девчонке и её разрывающей мужские руки груди, но этим только напугал их.

***

Мы почти молчали гладя друг друга нашими волосами. Я почувствовала опять те же руки что росли из меня и ложились мне на плечи с мелкими горбинками.

***

Поверх рубашки с шароваристыми брюками принц надел зелёный бархатистый дублон. Он подмигнул своему правому глазу левым и показал в улыбке один зуб.

***

Его нога ненавязчиво соблазняя поползла в верх по её ноге, бедрам аж до туда, где они расходились превращаясь в груди и заканчиваясь яблоками сосцов. Дева засмущалась и слегка мило захрюкала.