Пепел на Престоле. Кровь Рюриковой Земли
Глава 1. Вес имени
Всеслав, сын Ратибора, считал, что у земли Озерного Края есть своя душа. Она дышала утренними туманами, что курились над гладью Великого озера, говорила шепотом камышей у берега и смотрела на мир тысячами холодных осенних звезд. В свои девятнадцать лет он знал эту землю лучше, чем молитвы новомодному византийскому богу, о котором все чаще говорили пришлые купцы. Он знал ее по весу меча в руке, по упругости тетивы лука, по тому, как отзывается земля под копытами его жеребца.
Его отец, боярин Ратибор, был под стать этой земле – такой же основательный, кряжистый и не терпящий суеты. Похожий на старого медведя, он правил краем не по княжескому указу, а по праву силы и справедливости. Люди шли к нему не со страхом, а с почтением. Его слово было тверже камня, а гнев – страшен, как зимняя вьюга.
– Вся эта княжеская грызня – как гроза в степи, – говаривал он Всеславу, наблюдая, как сын отрабатывает удары на деревянном чучеле. – Гремит, сверкает, а потом проходит. А земля – остается. И наша задача, сын, не в молнии целиться, а корни беречь.
Всеслав понимал его. Понимал, но не до конца разделял. Ему, чья кровь кипела молодой силой, хотелось порой не только беречь корни, но и проверить на прочность молнии. В дружине отца он был лучшим. Меч в его руке становился продолжением воли – быстрый, точный и смертоносный. Но отец редко пускал его дальше пограничных стычек с забредавшими пограбить лесными разбойниками.
– Твое время придет, – рычал он в ответ на просьбы сына отпустить его в набег на половцев. – А пока учись главному. Не махать мечом, а понимать, когда его нужно поднять.
Сегодняшнее утро было тихим и ясным. Мороз сковал землю, а тонкий слой свежего снега, выпавшего ночью, искрился под низким солнцем. Всеслав возвращался с соколиной охоты. За спиной у него висела пара жирных тетеревов, а на руке в кожаной перчатке гордо сидел любимый кречет Ясный.
У ворот их городища, добротной крепости из толстых дубовых бревен, его встретил старый воевода отца, Добрыня.
– Князь Святозар преставился, — сказал он без предисловий, и его седые усы печально обвисли. – В Киеве траур. И смута.
Всеслав нахмурился. Он помнил Святозара – огромного, седого князя с громким смехом, который гостил у них пять лет назад.
– Что теперь? Сыновья?
– Сыновья, – вздохнул Добрыня. – А где сыновья князя, там и дележ. Ярополк, старший, уже сел на стол. Но Олег в Древлянской земле и Владимир в Новгороде точат мечи. К нам уже едут. Гости из Киева. От Ярополка.
Душа Озерного Края, казалось, замерла в ожидании. Всеслав почувствовал, как по спине пробежал холодок, и дело было не в морозе. Он посмотрел на стены родного дома и впервые ощутил их хрупкость. Гроза, о которой говорил отец, сгущалась на горизонте. И она шла прямо на них.
Глава 2. Тени за столом
Гостей приняли в большой гриднице – сердце боярского терема. Здесь все дышало основательностью и силой рода: тяжелый дубовый стол, отполированный тысячами локтей, закопченные балки под потолком, развешанное на стенах оружие – дедовские щиты и прадедовские мечи, рядом с которыми новые, блестящие клинки казались хвастливыми юнцами. В огромном очаге гудело пламя, но его жара, казалось, не хватало, чтобы растопить лед, повисший в воздухе.
Воевода Лютобор, посол Ярополка, был человеком, выкованным из войны. Широкий в плечах, с обветренным лицом, на котором выделялись цепкие, немигающие глаза. Он не пил и почти не ел, положив тяжелую ладонь на рукоять меча, словно боялся, что тот сам выскочит из ножен. Двое его гридней, молчаливые, как тени, стояли за его спиной, и их взгляды шарили по углам, оценивая, запоминая.
Ратибор сидел во главе стола – хозяин. Он налил гостю в серебряную чашу густого, пахнущего воском меда.
– За упокой души князя Святозара, – провозгласил он низким голосом. – Добрый был муж. И правитель крепкий.
– За упокой, – отозвался Лютобор и отпил лишь для приличия. – Но Русь не может быть без крепкого правителя. Старший сын, Ярополк, взял бремя власти на свои плечи. И он ждет, что верные мужи покойного отца подставят ему свое плечо.
Всеслав сидел по правую руку от Ратибора. Он чувствовал фальшь. Люди приезжают не почтить память, а вербовать союзников. Он поймал на себе тяжелый взгляд одного из гридней – тот смотрел не на него, а на рукоять его меча, на мозоли на руках. Оценивал. Словно мясник, прикидывающий, сколько силы в молодом быке.
– Я давал клятву Святозару, – ровно ответил Ратибор, ставя чашу. – И я держал для него эту границу в мире. Пока его сыновья не решат между собой, кто из них главнее, моя дружина останется здесь. У нас своих забот хватает. Литва на севере зубы скалит, половцы с юга шарят.
– Значит, ты отказываешь Ярополку в верности? – в голосе Лютобора зазвенела сталь.
– Я верен этой земле, – отрезал Ратибор. – А князьям я служу, пока они служат ей.
Наступила тишина. Тяжелая, звенящая. Всеслав видел, как напрягся Лютобор, как его пальцы побелели на рукояти меча. Но он смотрел на Ратибора, на его спокойную, несокрушимую уверенность, и понимал – сейчас схватки не будет. Этот воевода был псом, спущенным с цепи, но он знал, когда можно лаять, а когда стоит поджать хвост перед медведем.
– Князь Ярополк не забудет твоих слов, боярин, – процедил Лютобор, вставая. – Ни тех, что сказаны в верности, ни тех, что сказаны в гордыне. Он щедр на награду. Но и на кару не скупится.
– Передай своему князю, – Ратибор тоже поднялся, нависая над гостем, – что в Озерном Крае ни того, ни другого не ищут. Мы ищем лишь мира. Но если кто придет с мечом – мечом и встретим.
Гостей проводили. Дверь за ними закрылась, но холод остался. Всеслав посмотрел на отца. Тот стоял у окна, глядя вслед удаляющимся всадникам.
– Глупо, отец, – не выдержал Всеслав. – Зачем было их злить? Можно было ответить уклончиво. Посулить…
– Ложью? – Ратибор обернулся. В его глазах полыхнул гнев. – Ты хочешь, чтобы я вилял хвостом, как торговец на торгу? Я боярин Ратибор! Мое слово одно. Я сказал "нет". И они это услышали.
– Они услышали вызов, – возразил Всеслав.
– Пусть. Иногда нужно показать зубы, чтобы на тебя не пытались надеть ошейник. Иди, – смягчился он. – Проведай своих соколов. Или девок. Воздух в гриднице тяжел после таких гостей. Выветрись.
Всеслав вышел. На душе было тревожно. Отец был прав в своей гордости, но мир менялся. Наступали времена, когда одного слова и острого меча было мало. Наступали времена хитрых речей и ударов в спину. И он боялся, что его прямой, как стрела, отец, этого не понимал.
Глава 3. Жар под снегом
Вечер опустился на землю синей шалью, расшитой ледяными звездами. В городище было тихо: потрескивали дрова в очагах, лениво переругивались псы на псарне. Но Всеславу эта тишина казалась обманчивой, как затишье перед бурей. Слова Лютобора липли к мыслям, словно смола. Он должен был развеяться, выпустить пар, который копился внутри от тревоги и бессилия.
Он знал, где его ждут. За околицей, у старого, корявого вяза, чьи ветви чернели на фоне снега, словно руки древнего божества, тянущиеся к небу. Он накинул овчинный тулуп и бесшумно выскользнул за ворота.
Заряна, дочь гончара, ждала его. В ней не было робости боярских дочек. Вся она была – огонь и порыв. Рыжая коса выбивалась из-под платка, а глаза цвета весенней воды смотрели смело и немного насмешливо. От нее пахло глиной, дымом и чем-то неуловимо пряным, как лесные ягоды.
– Думала, волки тебя съели, боярич, – прошептала она, когда он подошел. Ее руки тут же обвились вокруг его шеи, и она прижалась к нему всем телом, жарко, без стеснения.
– Волки на княжеских гонцов зубы точат, – усмехнулся он, вдыхая ее запах и чувствуя, как напряжение дня начинает отступать.
Ее поцелуй был жадным и требовательным, не оставляющим места для мыслей. Она целовала так, словно хотела выпить его до дна, забрать всю его силу и тревогу себе. Ее пальцы уже распутывали тесемки на вороте его рубахи, пробираясь под теплую ткань к коже.
Здесь, в морозной тишине леса, под безразличным взглядом звезд, не было ни князей, ни их послов. Не было долга, чести и политики. Было только первобытное, простое желание двух молодых тел, жаждущих тепла друг друга. Он подхватил ее на руки и опустил в мягкий сугроб у корней старого вяза. Снег был холодным, но сквозь тулуп и жар, разгоравшийся в крови, это почти не чувствовалось.
Он накрыл ее своим телом. Его руки скользили под ее тулуп, находя упругое тепло ее бедер. Она отвечала ему нетерпеливыми, требовательными движениями, помогая освободиться от мешающей одежды, постанывая ему в губы. Их дыхание смешивалось, превращаясь в облачка пара в морозном воздухе.
Это была не нежность, а яростная схватка. Стычка, где не было победителей. Он брал ее грубо, стремясь вложить в каждый толчок всю свою злость на надвигающуюся беду, все свое бессилие перед отцовским упрямством. А она принимала его, обвив ногами, царапая спину и кусая его за плечо, словно дикая кошка, выплескивая всю свою неукротимую, простую жизненную силу. В эти мгновения мир сжимался до их сплетенных тел, до скрипа снега под ними, до ритмичного, животного звука их соития. Это было забвение. Короткое, жаркое, необходимое как глоток воздуха утопающему.
Именно в этот момент, когда его мир сузился до ее приоткрытых в беззвучном крике губ, до соленого вкуса ее кожи, он увидел его. Зарево. Далекий, тревожный отсвет на верхушках сосен. Сначала он был слабым, оранжевым, словно взошла вторая, неправильная луна. Но он разгорался. Наливался багрянцем. Рос. Со стороны его дома.
Животный ужас ледяной хваткой сжал его сердце, мгновенно убивая всю страсть. Он замер.
– Что?.. – прошептала Заряна, заметив его взгляд. Она обернулась.
И тоже увидела. Над лесом, над крышей его дома, жадно облизывая ночное небо, плясал огонь. Огромный. Неправильный. Злой.
В ушах зазвенело. Он оттолкнул ее и вскочил на ноги, наспех запахивая одежду. Ужас, вина и леденящее предчувствие беды смешались в один черный ком, который, казалось, вот-вот разорвет его изнутри. Он был здесь. Упивался жаром женского тела. А его дом, его отец, его мир – горели.
Глава 4. Погребальный костер
Он бежал, не чувствуя, как морозный воздух обжигает легкие. Ветки хлестали по лицу, оставляя саднящие царапины, ноги вязли в глубоком снегу, но он не замечал ничего. Перед глазами стояло лишь одно – багровое, пульсирующее зарево, пожирающее небо. В голове стучала одна мысль, отбивая бешеный ритм сердца: "Отец".
За спиной испуганно кричала Заряна, звала его, но ее голос тонул в шуме крови, гудевшей в ушах.
Когда он вылетел на опушку, от которой до городища было рукой подать, он понял, что опоздал. Это был не просто пожар. Это была бойня.
Его дом, его крепость, пылала целиком. Огонь с ревом вырывался из окон, пожирал бревенчатые стены, вздымал к черному небу тучи искр, похожие на кровавые слезы. Огромный терем Ратибора превратился в исполинский погребальный костер. Вокруг него метались темные фигуры. Их было много, два или три десятка. Это не были случайные разбойники. Они двигались слаженно, по-военному. И на их плечах в свете пламени тускло поблескивали знакомые кольчуги и островерхие шлемы. Люди Лютобора. Они вернулись.
Нападавшие не просто жгли. Они убивали. Они окружили пылающие строения, отрезая все пути к спасению, и рубили каждого, кто пытался выбежать из огня – будь то дружинник, слуга или баба с ребенком на руках. Воздух наполнился не только треском пламени, но и криками – короткими, предсмертными, полными ужаса и боли.
Всеслав замер за стволом толстой сосны, его тело била дрожь. Не от страха за себя, а от бессильной ярости. Он был один. С одним лишь охотничьим ножом на поясе. Против целого отряда профессиональных убийц. Броситься туда – означало бессмысленно умереть. Но и стоять здесь, прячась, как трус, было невыносимо.
И тут он увидел отца.
Ратибор появился на крыльце главного терема, который еще держался. В одной руке у него был тяжелый двуручный меч, в другой – круглый щит. За его спиной, в дверном проеме, метались в ужасе слуги. Он был один против всех. Как медведь, которого травят сворой собак.
– Ну что, псы?! – взревел он, и его голос перекрыл даже рев огня. – Идите сюда, возьмите!
Трое гридней кинулись на него. Первый взмах меча Ратибора был страшен в своей мощи. Он разрубил первого нападавшего от плеча до пояса. Щитом он отбил удар второго, а обратным движением клинка вспорол ему живот. Третий успел ударить, но меч лишь скользнул по щиту, и в следующее мгновение отец ударом ноги отбросил его с крыльца.
Всеслав почувствовал прилив дикой, безумной гордости. Его отец был великим воином. Он бился, как лев. Но он был один.
Стрела, пущенная из темноты, ударила Ратибора в плечо. Он пошатнулся, но устоял. Еще одна вонзилась в ногу. Он опустился на одно колено, но меч все еще сжимал крепко. Он рычал от ярости и боли, не давая никому подойти.
Из толпы нападавших вышел один, видимо, старший. Он не стал приближаться. Он поднял руку, и в нее тут же вложили короткое метательное копье – сулицу. Секунду он целился, а потом с силой метнул ее.
Всеслав видел, как она летела. Словно в замедленном сне. Он хотел крикнуть, предупредить, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Сулица ударила Ратибора в грудь, чуть ниже горла, пробив кольчугу.
Глаза отца удивленно расширились. Он медленно опустил голову, посмотрел на древко, торчащее из груди. Меч выпал из его ослабевшей руки. Он попытался подняться, но смог лишь качнуться вперед. И в этот момент над ним с оглушительным треском рухнула горящая кровля.
Мир для Всеслава исчез. Пропали звуки. Пропали цвета. Осталась лишь звенящая, оглушающая пустота. А в центре этой пустоты догорал его дом, его жизнь, его отец.
Кто-то схватил его за руку и с силой потянул назад, в лес. Это была Заряна. Ее лицо было мокрым от слез и искажено ужасом.
– Бежим! Всеслав, бежим, они нас убьют!
Он не сопротивлялся. Он механически переставлял ноги, уходя все дальше в спасительную темноту леса. Он не чувствовал ни холода, ни царапин, ни ее руки.
Пустота внутри него начала заполняться. Но не горем. Не страхом. Чем-то другим. Холодным, темным и тяжелым, как замерзшая болотная вода. Жаждой. Это была уже не их война. Теперь это была его. И он будет вести ее до конца.
Глава 5. Вина и пепел
Рассвет крался по заснеженным верхушкам сосен неохотно, серым волком. Воздух был неподвижен и тяжел, пах гарью, топленым человеческим жиром и смертью. Мы всю ночь просидели в чаще, не разводя огня, прижавшись друг к другу скорее от ужаса, чем от холода. Заряна плакала, тихо, беззвучно, а я просто смотрел в пустоту, пока в глазах не начинало рябить. Я не чувствовал ничего. Все эмоции, казалось, сгорели в том погребальном костре вместе с моим отцом.
Когда первые лучи солнца коснулись земли, я поднялся.
– Куда ты? – испуганно прошептала Заряна.
– Туда, – мой голос был хриплым и чужим, будто им говорил кто-то другой.
Она не стала меня удерживать. Возможно, увидела что-то в моих глазах.
Я шел к городищу медленно, как старик. Нападавшие ушли, оставив после себя лишь дымящиеся руины. Черные, обугленные бревна торчали из сугробов, словно сломанные кости мертвого зверя. Снег вокруг был истоптан и смешан с пеплом, кое-где бурея от замерзшей крови. Здесь лежал наш старый конюх, пронзенный копьем. Там, у колодца, – две служанки. Трупов было немного – большинство так и остались в сгоревших домах, превратившись в уголь и пепел.
Я остановился там, где вчера было крыльцо терема. Под грудой обугленных балок и досок был похоронен мой отец. Я опустился на колени прямо в грязный снег. И тогда пустота наконец отхлынула. На ее место пришло оно. Чувство вины. Осязаемое, удушливое, словно петля на шее.
Отец сражался. А где был я? Я валялся в снегу с девкой. Упивался ее теплом, пока моих людей вырезали, как скот. Пока горел мой дом. Я выжил не потому, что был сильным или хитрым. Я выжил, потому что в решающий час предал свой долг сына и воина. Я выжил, потому что был трусом.
Это простое, беспощадное знание было острее любого клинка. Боль от него была сильнее любого огня.
За моей спиной послышались шаги. Я не обернулся. Я знал, кто это.
– Всеслав… – Заряна подошла и робко коснулась моего плеча. – Не надо. Это не твоя вина…
Я резко отпрянул от ее прикосновения, как от огня. Она вздрогнула. Вся она – ее запах, тепло ее тела, даже звук ее голоса – была живым, кричащим напоминанием о моем позоре. О моей слабости. Из-за этого тепла, из-за этого забвения, я не был рядом с отцом.
– Уходи, – прохрипел я, не глядя на нее.
– Но… – в ее голосе звенели слезы. – Куда ты пойдешь? Что будешь делать?
– Уходи! – рявкнул я, поворачиваясь. В моих глазах, должно быть, было что-то страшное, потому что она отшатнулась. – Иди домой. Скажешь, что ничего не видела. Забудь эту ночь. Забудь меня.
Она смотрела на меня еще мгновение, ее губы дрожали. Потом она развернулась и, всхлипывая, побежала прочь, в сторону своей деревни. Я смотрел ей вслед, не чувствуя ни жалости, ни сожаления. Только пустоту и холод. Я оттолкнул ее не из злобы. А из стыда. И из страха, что ее тепло и ее жалость смогут растопить тот черный лед, что сковал мою душу. А мне этот лед был нужен. Он был единственным, что у меня осталось. Он был фундаментом для моей мести.
Я снова повернулся к руинам. Горя больше не было. Вина осталась, но теперь она стала топливом. Она больше не жгла, а закаляла.
Я сын Ратибора. Но имя мое теперь – Пепел. Я ходил по останкам своего дома, среди обгоревших трупов моих людей, и давал клятву. Не богам. Боги в эту ночь молчали. Я давал клятву мертвым.
Я найду их всех. Того, кто метнул копье. Тех, кто рубил моих людей. И того, кто отдал приказ. Лютобор. И его князь Ярополк. Я вырву их род с корнем. Я сожгу их дома, как они сожгли мой. Пусть не останется никого, кто будет помнить их имена.
Я стоял на коленях в пепле, и внутри меня рождался новый человек. Человек, лишенный всего, кроме одной цели. И ради этой цели он был готов стать кем угодно – зверем, призраком, безжалостным убийцей. Он был готов стать хуже тех, на кого охотился.
