– Я тот, кто казнил Падшего на Спиральном Кургане...
Голос звучит оглушительно громко, будто мне в уши засунули по громкоговорителю. Восьмилетний пацан передо мной расплывается, как мираж, качается туда-сюда, усмехаясь, лицо то растягивается в широченной ехидной улыбке, то вытягивается в неестественном удивлении, почти отчаянии.
– ...я тот... кто... казнил...
Мальчишка повторяет эти слова насмешливо и одновременно угрожающе. Мол, Падшего казнил и тебя казню, Палач!
Я хочу крикнуть: “Врешь ты, шкет! Салага зеленая! Я тебя спас из подземелья!” Но не могу раскрыть рта – губы слиплись намертво, как у Нео на допросе у агентов Матрицы. На меня опускается непроницаемая тьма. И тишина.
Прошло, как мне показалось, меньше минуты, и я очнулся в полутемном помещении на чем-то очень мягком. Понадобилось какое-то время, чтобы сообразить: помещение – это внутренность круглого шатра – или юрты – со стенами из войлока, а я возлежу на нескольких матрасах на полу и груде подушек под тонким пледом. Пол устелен разномастными коврами.
Сколько я здесь валяюсь? Очевидно, дольше минуты. Что-то подсказывало, что даже дольше суток.
Отравление ядовитыми газами в подземелье оказалось нешуточным и имело последствия. В теле поселилась отвратительная слабость. Я поднял руку – она мелко дрожала.
Немного вернулась память. Я вспомнил, как меня мутило, а мускулы сводило судорогой. Кто-то делал мне уколы. В голове роились видения и кошмары, неприятные и бессмысленные. Я то проваливался в беспамятство, но выныривал из него, чтобы поблевать желчью в тазик. А иногда и мимо. Кто-то меня придерживал...
Сейчас тошноты и головокружения не было. Лишь слабость. И то хорошо.
Возле меня торчал хромированный медицинский штатив с висящим на нем перевернутым флаконом. Из флакона прозрачная жидкость капала в трубку, которая оканчивалась иглой в моей локтевой вене. У моей постели почему-то лежала моя старая добрая бита, разрисованная Владой.
Зачем ее здесь положили?
В шатре, кроме меня, людей не оказалось. Я лежал, разглядывая его внутреннее убранство. У стен громоздились кучи одеял, мешки и складные походные стульчики. Уголок, где я прохлаждался, отгораживалась ширмой из цветастой ткани, но ширму сейчас отодвинули в сторону.
Я попытался приподняться, но мало что получилось. Слабость была просто колоссальная. Потянулся к бите, с усилием пододвинул ее к себе. Вероятно, тот, кто положил ее рядом, предлагал доверять ему: дескать, вот тебе бита, отбивайся, если на тебя кто-нибудь нападет. Пусть это буду даже я, твой спаситель...
Когда-то я читал первый роман о Тарзане Эдгара Берроуза. В нем Тарзан спас в джунглях Джейн Портер, принес в свое гнездо на деревьях и, чтобы она не боялась, что он ее изнасилует ночью, отдал нож. Джейн, конечно, на этот джентльменский жест купилась, не подумав, что если бы Тарзан захотел ее изнасиловать, он бы это сделал, несмотря ни на какие ножи. Мужику, скакавшему без трусов по лианам и запросто душившему голыми руками леопардов и горилл, какой-то ножик не помеха.
Быть на месте Джейн мне не улыбалось, потому что неизвестно, какой Тарзан явится. Кирилл, который говорил неслыханные вещи про десять тысяч лет и казнь Падшего? Или еще кто-то?
Появилась мысль, что меня бросили здесь одного навсегда, а биту оставили, чтобы я защищался от, например, Буйных, которые могут забрести сюда в любую минуту.
В обоих случаях идея с битой дурацкая. С нынешними силами я и спичку не подниму, не то что биту. Вот если бы положили заряженный пистолет, то смысла в этом поступке было бы больше.
Подтягивая биту, я задрал краешек ковра и увидел колоду карт – непривычно больших, с красочными картинками людей, королей, висельников, дьявола... Карты Таро! Что вообще происходит?
Я полежал еще полчаса или около того и ощутил, что слабость вроде бы отступает. Снова попытался принять сидячее положение – на этот раз успешно. Огляделся и присмотрелся к интерьеру повнимательнее при тусклом свете, сочащемся сквозь отверстие в центре куполообразного потолка.
За моим изголовьем, незаметная раньше, располагалась большая угловатая сумка синего цвета с красным крестом. Понятно: походная аптечка. Пахло в шатре лекарствами – я только сейчас это осознал. Запах больницы, от которого у любого нормального человека возникают неприятные эмоции, впрочем, перебивал гораздо более приятный аромат травы, цветов и, кажется, водоема.
Снаружи заговорили звонкими детскими голосами, и гипотеза, что меня бросили на произвол судьбы, отпала. Значит, все-таки Тарзан.
Вскоре он явился. И оказался, во-первых, женщиной, а во-вторых, знакомой мне Матерью, которая приезжала с Отцом и детишками на минивэне к роще Ушедших. Она зашла, отодвинув полог и наклонившись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку. Высокая смуглокожая дама с небрежно повязанной косынкой, из-под которой выбивались длинные темные волосы. На груди глубокий вырез, на шее висят разные яркие бусы и цепочки. Длинная, в пол, аляпистая юбка...
В облике Матери было что-то цыганское.
Даша, чуть не принесшая Владу и меня в жертву Падшему, тоже носила кучу бус и фенечек. И у нее была татуировка на шее в виде готических букв. У Матери тату я не заметил.
– Очнулся? – веселым, певучим голосом произнесла она. – Ну и прекрасно. Ты чуть не умер, кстати. Переборщил Вадхак с отравляющим веществом. Но, понимаешь, все должно быть честным в этом испытании. Это священная необходимость. Клятые мужские игры! Проходят века, а вы не меняетесь... Мне, как Матери, порой так жалко вас, мальчишек...
– Кто? – прохрипел я. Горло пересохло напрочь.
– В смысле, “кто”? – не поняла Матерь, подходя вплотную. Она мягко толкнула меня в грудь, и я повалился обратно на подушки. Взгляд ее черных глаз упал на карты Таро. – Ах, вот они где! А я их обыскалась.
Подняла колоду, небрежно сунула куда-то за декольте.
– Сидела тут почти сутки без сна, – сообщила она. – За тобой ухаживала. Раскладывала карты, пока ты лежал без сознания, гадала на тебя. Жаль, не знаю, когда ты родился... Только от дня Испытания в подземелье могла отталкиваться. Инициация – все ж таки второй день рождения! Ты, наверное, знак Земли, нет?
Пододвинула складной стульчик, села и вопросительно уставилась на меня.
– Кто... – снова выдавил я сипло.
– Кто я? Анфиса я. Матерь для Детей Земли. А ты Палач. Не забыл, поди? Амнезии нет?
– Я Тим... Кто... такой... Кирилл?
– А, ты о нем? Он сам тебе представится. Кстати, у него как раз таки есть признаки амнезии. Или старческого маразма, ха-ха! Он ведь намного старше, чем выглядит... душой, по крайней мере. Ты лежи, Тим, отдыхай пока. И не волнуйся ни о чем. Вот тебе вода в бутылке, если что. А вот горшок.
Я бы позадавал еще вопросы, но, пока собирался с силами, Анфиса ловко извлекла иглу из моей вены, заклеила лейкопластырем ранку и ушла.
Лежал, отдыхал и не волновался ни о чем я примерно час. Свет из дырки в потолке ослаб, стал красноватым, потом синеватым, вечерним. За тонкой войлочной стенкой вовсю звенели сверчки. Несколько раз я поднимал руки, смотрел на пальцы – не дрожат ли? Дрожь была почти незаметной. Однако крепко меня траванули, сволочи!
Наконец я сподобился попить воды без тошнотворных последствий и поднялся на ноги. Колени подгибались, меня шатало, но я взял биту и оперся о нее, как о трость. Побрел к выходу, отодвинул полог и, наклонившись, вышел в низкую дверь.
Изрядно стемнело, но светила растущая луна, бледные лучи озаряли темный берег огромной спокойной реки, а на водной глади пролегала лунная дорожка. Трава на берегу была по колено, к моему шатру вела протоптанная тропинка. Иногда в реке плескалась рыба – судя по звуку, немалых размеров.
Я постоял, вдыхая ароматный вечерний воздух. Прошел чуть в сторону, заглянул за шатер. Местность в противоположной от реки стороне слегка поднималась и сплошь заросла густым лесом. Не знаю, что это было – особый морской запах, ветерок, разлившаяся и почти неподвижная на вид река или шестое чувство, но я отчетливо ощущал близость моря. Оно где-то совсем рядом...
У входа в шатер в лунном сиянии поблескивали прямоугольные модули солнечных батарей. Ну да, электричества-то больше нет. К тонкой осине проволокой был привязан деревенский умывальник, под ним кто-то выкопал неглубокую ямку – чтобы вода не расплескивалась.
Вниз по течению плясали отсветы костра и слышались голоса – преимущественно детские.
Я прошел несколько метров в сторону костра по тропинке, вытоптанной в густой высокой траве. Кроме шатра-лазарета, в котором я очнулся, на берегу в лунном свете виднелось еще несколько шатров и небольших палаток. Я разглядел знакомый минивэн, за ним загон из длинных веток, за которым время от времени топали и тонко блеяли. Был тут и разборный душ с пластиковым баком наверху, и какой-то примитивный шалаш из веток и кусков брезента, и – подумать только! – мой родной автодом Adria Twin.
Костер горел за одним из шатров, но поблизости я не видел ни одного человека. Меня не охраняли.
Опираясь на биту, я доковылял до автодома. Открыл дверь, включил лампочку на “кухне”. Кажется, всё на месте. Однако автодом определенно обыскивали, раз достали биту. Все же непонятно, зачем мне ее принесли в лазарет? Чтобы я расколол парочку черепушек?
В спальне на незаправленной койке валялись мои любимые ножи: финка и стилет. И кобура вместе с заряженным пистолетом. Я тяжело опустился на койку, нацепил всю эту сбрую. Подумал и вышел, тихо прикрыв дверь.
Затем пошел к костру.
Вокруг огня на складных стульях сидели детишки, штук десять. Матерь тоже была здесь, сидела ко мне спиной и о чем-то весело разговаривала. Кирилла не видать... Дети смеялись, болтали, поджаривали на длинных палках на открытом огне что-то – не то маршмеллоу, не то мышей...
Пока я мялся поодаль от шумной компашки, не зная, как поступить, одна из девочек, лет тринадцати, поднялась, сморщившись от дыма, обошла костер и принялась выгонять мальчишку помладше, который стругал ножиком деревяшку.
– Эй, Тимка, брысь отсюда!
Я вздрогнул и с запозданием сообразил, что обращаются не ко мне, а к мальчишке.
– Чего? – заныл тезка.
– Там дымно. Не хочу под дымом сидеть.
– Я тоже не хочу!
Девочка, крепкая, упитанная, коротко подстриженная, уперла руки в боки.
– Ты – Ремесленник, – нравоучительным тоном, явно повторяя чьи-то слова, проговорила она, – низшая каста. А я – Балагур, высшая. Ты обязан мне уступать!
Тезка, востроносый и худенький, вопросительно посмотрел на Матерь. Та мягко сказала:
– Уступи Наташе место, Тима, ты же мужчина.
Тимка помрачнел, встал и ушел в темноту.
Наташа-Балагур сразу бухнулась на его стул и закричала вслед парнишке:
– Эй, ты куда поперся, обижака?
Анфиса-Матерь ее одернула:
– Оставь его. Он еще не привык, что вы не равны.
Я сделал шаг назад. Что за хрень? С чего это они не равны? Что за разговор о кастах?
Неожиданно Матерь обернулась и пристально посмотрела на меня... кажется, на меня. Вряд ли обычный человек способен разглядеть кого-то в потемках после того, как смотрел на огонь. Но Матерь – необычный человек. Она уже смотрела на меня так – когда я прятался за пригорком у рощи Ушедших, а вся эта орава приехала на минивэне совершать языческий обряд.
Она отвернулась, и я так и не понял, видела она меня или нет.
Если видела, то не стала приглашать к огню.
Меня здесь не держат.
Я повернулся и побрел назад, в свой шатер. Когда тебя не держат, и убегать нет смысла. Интересно и глупо устроен человек, подумал я. Одни противоречия...
Улегся на мягкое ложе. На прогулку ушли остатки сил.
Вскоре за стенами зашуршала трава, полог распахнулся, и вспыхнул свет фонаря. Зашла Матерь, шелестя длинной юбкой. Щелкнула чем-то, под потолком зажглась светодиодная лампа, которая питалась, очевидно, от аккумулятора, а аккумулятор заряжался целый день от солнечных панелей. Анфиса выключила фонарь, подошла и протянула ланч-бокс. Я сел, молча взял контейнер, открыл. Жидкий рис, почти суп, в нем плавают разваренные кусочки темного мяса неизвестного происхождения. Скорее всего, дичь.
Я достал из щели в стенке ланч-бокса пластиковую ложку и принялся торопливо поглощать еду. Оказывается, пробудился аппетит.
– Не спеши есть, – сказала Матерь своим певучим голосом. – И не спеши никуда бежать. Ты не в плену, а в гостях. Насильно здесь ни единую душеньку не держат. Переночуй, поговори с Кириллом, тогда и решишь, как дальше поступить.
– Не собирался я никуда бежать... – проворчал я.
– Вот и ладненько.
Она направилась к выходу, но в дверях остановилась. Улыбнулась:
– Все-таки ты, видимо, знак Огня, Тим. Чувствуется в тебе что-то огненное... Кстати, не забудь выключить свет на ночь: кровососы налетят – не выгонишь.
Ушла.
Я опустошил ланч-бокс, положил в него ложку и закрыл. Потянуло в сон. Я выключил свет, лег и мгновенно уснул.
Сны не снились. Давненько я так крепко не почивал. Закрыл глаза, открыл – уже утро и светло.
Повалявшись немного, встал, умылся у деревенского умывальника холодной водой. Отлил за деревом, не найдя сортира поблизости. Видимо, для пациентов лазарета для таких случаев служит горшок.
В лагере царила тишина, если не считать пения птиц и возни коз в загоне. Народ дрых. Да и рановато было, солнце толком не поднялось из-за леса, на траве поблескивала роса.
Приятно шумела река. Примерно в ее середине чернели пятнышки – утки.
Я выспался и был не прочь позавтракать. Комары вроде бы не беспокоили; чесалась лодыжка, но я не стал обращать особого внимания на такую мелочь. Слабость все еще чувствовалась, но по сравнению со вчерашним состоянием – никакого сравнения. Я сутки валялся в обмороке и, как говорится, не жрамши. Теперь организм требовал восполнить пробел. Итак, меня будут кормить?
Вернулся в шатер, не дождавшись никакого шевеления в лагере. После прохлады на берегу в шатре было тепло и уютно, несмотря на дыру в потолке.
Минут через пятнадцать я услышал шаги. В шатер вошли двое – Матерь Анфиса и Кирилл.
– Привет, Тим, – сказал шкет, усаживаясь на стул. – Я пришел рассказать тебе кое-что.
Голос был мальчишеский, но интонация и то, как он строил фразы, были неуловимо взрослыми.
– Что именно? – спросил я.
– О том, что такое Три Волны, кто такие Дети Земли и что должен делать Палач.
***
– В прежней жизни, – начал Кирилл, закрыв на несколько мгновений глаза, словно сказочник, – давным-давно, меня звали Вадхак.
Я сел на постель и оперся спиной о гору подушек. Матерь присела на матрас поблизости. Таким образом, Кирилл – или как его там? – возвышался над нами, сидя на стуле. Мы были как дети, слушающие рассказ старого дедушки.
– Это было очень, очень давно, и мне было столько же лет, сколько и тебе, Тим. Или чуть больше. Я работал подмастерьем в одной из... как бы это назвать... одной из молекулярных кузен столицы моей страны... Хм, я не помню ни одного названия... Лишь свое имя. Даже имя своей невесты не помню...
Он ненадолго задумался, снова прикрыв веки. Нельзя так притворяться, подумал я. Отчего-то была уверенность, что меня не разыгрывают; что Кирилл – точнее, Вадхак – говорит правду.
Оживленно встряла в монолог Матерь Анфиса:
– Это была Атлантида, прикинь, Тима? Или Лемурия...
У меня не было желания ничего прикидывать. Я ждал продолжения истории.
Кирилл открыл глаза и воззрился на Анфису.
– Это ваши названия, Матерь Анфиса, а не мои... то есть настоящие. Но неважно. Я был самым обычным парнем, собирался накопить на свадьбу и жениться на любимой девушке. А еще переехать ближе к морю, где застройка не такая плотная... Но грянули Три Волны, и моим планам не суждено было осуществиться.
Вероятно, выражение моего лица изменилось, поскольку Вадхак-Кирилл удовлетворенно кивнул.
– Да, именно так. Ничто не ново под Луной. Произошло почти то же самое: одни сошли с ума, другие превратились в растения, третьи стали по ночам перекидываться в страшил. А я остался тем, кем был. Из тех, кто, как и я, сохранил свою сущность, рожденных в любви, проявились со временем шесть каст Детей Земли: Балагуры, Певцы, Зрячие, Лозоходцы, Мастера, Заклинатели, Охотники, Ремесленники и Сеятели. Ну а Палач оказался неприкасаемым...
Я спросил:
– Ты Палач?
– Да. Как и ты. Одна из моих задач в эту эпоху – провести тебя через Испытание. Ты его успешно прошел в подземелье. Если бы не прошел, мир остался бы без Палача... Дети Земли – это зародыш новой цивилизации, призванной трудиться на земле. А Палач должен защищать их от опасности и расчищать путь. Что касается Трех Волн – то это защитный механизм, который срабатывает автоматически, когда человечество начинает стремиться ко злу, самоуничтожению, загрязнению природы, своего дома, бездумному уничтожению себе подобных и не только... Три Волны – это способ начать все сначала. Способ перезагрузить мир. Моя родина слишком заигралась с опасными энергиями в самых глубинах первовещества... Кажется, из-за нас случился Всемирный Потоп... Если бы вспомнить точно... И кажется, из-за взрыва нашей межпланетной станции погибла планета между Марсом и Юпитером... Зрячие – это инкарнации Праотцев, тех, кто когда-то уже пережил Три Волны и теперь восстал из мертвых, чтобы показать новым поколениям путь.
Я захлопал глазами, не успевая переваривать поступающую информацию. Защитный механизм? Межпланетная станция? Чего, блин?
В ушах зазвучали слова Матери Киры:
“Три Волны – это второй шанс человечества. Но пошел он не по плану. Лишнее доказательство, что долгосрочное планирование оборачивается всякой ерундой”.
– Три Волны запрограммированы в самом генетическом коде человека, – пояснила Анфиса. – Каждого человека. Когда окружающая среда наполнена опасными веществами, радиацией или еще чем-то, наши организмы это улавливают, и срабатывает программа. Через общечеловеческий эгрегор, надо полагать.
Я обратился к Кириллу:
– Я не понял... Ты жил десять тысяч лет назад... У вас была высокоразвитая цивилизация, даже более развитая, чем наша... И были Три Волны, которые ее разрушили... И были Праотцы, показавшие вам путь развития, который привел к новым Трем Волнам. Кто такие эти Праотцы, которые разрушают цивилизации, но не могут нормально показать путь?
– Это не их вина, – улыбнулся Кирилл. Он выражался не просто как взрослый, даже пожилой человек, а как профессор какой-то. Начитался литературы, что ли? Или впитал современный язык магическим образом? – Праотцы – это люди, пережившие предыдущие Три Волны. Бывшие Дети Земли, обретшие способность реинкарнировать в Зрячих спустя века. Мы не духи, вселившиеся в тела детей. Мы и есть те давно умершие люди, рожденные снова в новом теле в преддверии очередных Трех Волн. До конкретного момента наша память блокирована. Но механизм Трех Волн будет постепенно освобождать нашу память... Я до сих пор не все вспомнил и не уверен, что вспомню... Умирать и рождаться снова непросто. Часть тебя умирает навсегда. Когда умрет это тело, я умру насовсем, надо полагать. И если в далеком будущем снова грянут Три Волны, Праотцами на далеких поколений будут нынешние Дети Земли. Это как эстафета, понимаешь?
Я открыл рот, но не издал ни звука. Мозги кипели.
– Зрячие родились за несколько лет до Первой Волны, – сказала Анфиса. – То есть подготовка к перезагрузке, как я понимаю, происходит загодя.
– Мы не знаем, кто был самым первым Праотцем, – сказал Кирилл. – И кто создал этот механизм. Это случилось давно даже по меркам... хм... Атлантиды и Лемурии. – Он усмехнулся. – И не знаем, сколько раз по Земле уже прокатывались Три Волны. Возможно, самые первые Праотцы прибыли на Землю из космоса. А может, сами собой обрели великие, почти божественные силы.
Я поджал губы. Конспиролог Ян говорил о божках второго порядка. Этот укурыш был прав?
“Этих узкопрофильных богов еще считали родоначальниками человечества или праотцами...”
– Но у нас, рожденных вновь, почти нет никаких особых сверхсил, кроме памяти о былом... да и она дырявая. Наша основная задача – наставлять вас.
– Все Зрячие вспомнят, что они Праотцы... или Праматери? – спросил я, подумав о Владе. Любопытно, раньше Кирилл тоже не мог говорить, как Влада? Или был немычачим, как Толик? И заговорит ли Влада, когда вспомнит, кто она такая?
Что она мне скажет?
– Да. Таков алгоритм. Но его нарушил один древний – древний даже для меня. Падший. Отступивший от Первоначального Замысла. Он не рождается, как мы, лишь в эпоху Трех Волн. Он реинкарнирует постоянно, во все времена, словно гилгул – дух, неспособный обрести покой... И, возможно, незаметно управляет миром, направляя его к погибели, к самоуничтожению. Если бы не это порочное извращение Первоначального Замысла, все было бы иначе. Первая Волна превратила бы гневных людей, тревожных людей, людей с психическими проблемами и просто несчастных людей, невротиков, диктаторов, психопатов, коих неисчислимое количество, в мирных, добрых и отзывчивых.
– Буйные должны были стать Мирными?
Кирилл кивнул.
– Первая Волна погасила бы пламя ненависти и остановила все конфликты, все войны. Падший же превратил их в безумцев, которые отдали энергию для его возрождения. Вторая Волна повела бы добровольцев, которые были готовы своими телами восстановить уничтоженную биоту...
– Чего? – вырвалось у меня.
– Читал скандинавские саги? – спросила Анфиса. – В мифах викингов есть такой Имир. Первочеловек. Из его тела асы сделали мир. А в Древней Индии есть легенды о Пуруше, тоже первочеловеке, который дал жизнь не только людям, но и животным, и растениям, и даже неживой природе. Вероятно, это отголоски реальных событий.
– Но кто согласен из своих тел восстановить природу? – возмутился я, припомнив путешествие сквозь рощу Ушедших. Искаженные тела, сплющенные руки и ноги, кошмарные деревья, слепленные из голых людей – то ли живых, то ли нет...
– Ты удивишься, но очень многие, – сказал Кирилл так уверенно, что не возникало сомнений: он в это верит целиком и полностью. – Многие готовы отдать жизнь ради вселенной... и обрести жизнь вечную как часть природы.
– Мы все рано или поздно станем частью природы, – проворчал я.
Анфиса живо отреагировала:
– Вынужденно. А здесь – осознанный шаг. Сколько в старом мире было наркоманов, алкоголиков, токсикоманов и просто несчастных людей, которые не знают, зачем живут? Так называемая биомасса? У кого на бессознательном уровне плавает идея о самоубийстве? Кто смотрит с балкона десятого этажа, или с моста в реку, или задумчиво вертит в руках опасную бритву – но не решается на этот шаг? Кто чувствует пустоту в душе? Этим людям не хватало Смысла. Они хотели отдать миру что-то, но не знали, что. А Вторая Волна давала им эту возможность. Возможность сакрального жертвоприношения самого себя.
Когда Анфиса упомянула тех, кто смотрит с моста на реку, я отвел взгляд.
– Третья Волна, – продолжил Кирилл, – породила бы Спасителей. На случай, если среда изменилась бы слишком сильно и стала агрессивной. Например, после атомной войны. Спасители обладали бы способностью менять свои тела в широком диапазоне... Они должны были спасать, а не сидеть в закрытых помещениях и мучиться от голода! Падший исказил Замысел, потому что он есть Зло.
Я представил родителей в роли Спасителей. Мы бы вместе ехали на юг... в компании других Детей Земли...
– Но чего ему надо, Падшему? Цель-то у него есть? Неужели хочет просто подосрать всему миру?
– Он безумен, – вздохнул Кирилл. – Его цели нам неизвестны. Ты поймешь цели душевнобольного?
Наступила пауза. Вдали зазвенели детские голоса, кто-то чем-то застучал, заплескала вода.
Матерь Анфиса тихо произнесла:
– Мы делаем что можем, чтобы облегчить страдания Людей-Деревьев. Они ведь страдают. Есть старый ритуал... Кровь животных должна утешить их муки...
– Видел, – сказал я. Помолчав, спросил: – Так значит, я должен убить Падшего, верно? Убить еще раз, на этот раз окончательно? Как это сделать?
– Если нам всем очень повезет, то ты уничтожишь его так, что он больше не возродится. Мне не удалось. Падший силен и хитер. Убить его нужно на Спиральном Кургане, с соблюдением особых ритуалов... Я что-то сделал неверно, и он обманул смерть, из-за чего пострадали миллиарды.
“Падший Праотец наш! Как тебя пытали на Спиральном Кургане, как резали твою плоть и рвали на куски, как тебя убивали, ТАК И Я БУДУ ПЫТАТЬ, РЕЗАТЬ, РВАТЬ И УБИВАТЬ ЖЕРТВУ ВО ИМЯ ТВОЕ!” – словно наяву услышал я низкий, гортанный голос Даши, бредущей по кругу из тухлого мяса и крови.
Я поднял глаза на Кирилла.
Продолжение в комментариях