Магистр двинулся к входу и толкнул дверь плечом. Створки с протестующим ропотом неохотно расступились, впустив их в царство удушливого полумрака и дурных предчувствий.

Если снаружи трактир напоминал шишку, то внутри он был точной копией полого, прогнившего пня. Низкий, заставляющий инстинктивно пригибать голову, закопченный потолок был увешан гирляндами засохших трав, луковиц и каких-то сомнительных корешков, пыль с которых сыпалась прямо на шапки посетителей. Столы, грубо сколоченные из необтесанных плах, стояли так тесно, что между ними едва мог протиснуться тощий кот, не то что слуга. Лавки, втертые в глиняный пол, выглядели такими же древними и неуютными, как и все остальное, и, казалось, хранили отпечатки тел поколений завсегдатаев.

В углу, у камина, сложенного из дикого камня, где тлели сырые поленья, источая больше едкого дыма, чем тепла, сидели двое. Купцы, судя по дорогим, но изрядно поношенным и засаленным кафтанам. Их глаза, блестящие и жадные, как у крыс, беспокойно бегали по сторонам, выискивая выгоду или оценивая угрозу.

Рядом, откинувшись на задних ножках шаткого табурета, дремал их охранник — здоровенный детина с лицом, избитым в мелкую крошку, и с тяжеленной секирой на коленях. Его храп, низкий и вибрирующий, напоминал звук тупой пилы, вязнущей в сыром дереве.

У дальней стены, в самой тени, трое других гостей молча делили жалкое подобие ужина. Их лица, изборожденные шрамами, кричали о разбое и насилии громче, чем имперская печать на свитке со смертным приговором. Они лениво ковыряли в зубах кончиками ножей, их взгляды, тяжелые, липкие и оценивающие, скользнули по вошедшим, задержались на статной фигуре Талагии, неодобрительно хмыкнув при виде меча на ее поясе, скользнули по доспехам легионеров и так же медленно, почти лениво отвели в сторону, словно решив, что овчинка выделки пока не стоит.

У стойки, больше похожей на крышку гроба для человека очень широких взглядов, стоял единственный, кто, казалось, чувствовал себя здесь абсолютно в своей тарелке. Охотник, закутанный в темно-зеленый плащ, с добротным луком за спиной. Он медленно, с наслаждением осушал глиняную кружку, его глаза, холодные и ясные, как горное озеро, смотрели поверх края посуды, бесстрастно отмечая каждую деталь, каждое движение в комнате. На его поясе висел длинный нож, рукоять которого была отполирована до матового блеска множеством прикосновений.

Хозяин этого благолепия, трактирщик, представлял собой нечто среднее между заплывшим жиром медведем и нахальной свиньей. Его бочкообразное тело было стянуто засаленным фартуком, некогда белым, а лицо, обезображенное оспинами и прожитыми годами, украшала седая, жесткая щетина. Он что-то с усердием протирал тряпкой, столь же грязной, как и помыслы моряка, ступившего в порт после годового плавания, негромко ворча себе под нос.

С появлением новых гостей в зале на мгновение воцарилась тишина, густая и тяжелая, как домашняя похлебка. Даже храп охранника прервался на полвздоха. Все замерли, оценивая друг друга. Легионеры, вошедшие следом за своим командиром, четко и организовано встали у входа, положив ладони на эфесы мечей. Их начищенные доспехи, сиявшие на солнце, здесь, в убогой полутьме, казались чуждыми и неестественно яркими, словно павлиньи перья в курятнике.

— Ну что ж, — громко, с преувеличенной бодростью произнес Рейстандиус, разряжая своим скрипучим голосом натянутую, как тетива, тишину. — Похоже, мы нашли последний оплот цивилизации на этом забытым даже Грешными Магистрами тракте. Или его братскую могилу. Вечно я их путаю.

Он направился к свободному столу в центре зала, не удостоив тяжелые взгляды окружающих ни малейшим вниманием. Лю Ленх, поджав губы, последовала за ним. Трап лишь безнадежно махнул рукой, словно хороня последние надежды, и поплелся следом.

Едва они уселись на скрипучую лавку, как оказались в эпицентре всеобщего, внимания. Трактирщик, отложив свою зловонную тряпку, тяжелой, вразвалку походкой направился к новым гостям. Его маленькие, свиные глазки-щелочки быстро, по-хозяйски оценили качество плащей, кованые пряжки на ремнях и добротную сталь доспехов, уже прикидывая, сколько содрать с этих чужаков.

— Чем потчую, путники? — его голос прозвучал хрипло, будто пропущенный через сито гравия. — Эль есть. Мутный, но крепкий, с ног валит с первого глотка. Вино… — он многозначительно хмыкнул, и его бочкообразная грудь содрогнулась. — Вино привозное. С кислинкой. И мясо. Жаркое. Вчерашнее, но еще не протухло.

— Собаку, что на дворе жила, оплакивать не стоит, — криво усмехнулся Трап, не глядя на трактирщика. — Старая была, глухая, сама сдохла. Уж не ее ли мы будем вкушать?

Хозяин сделал вид, что вовсе не слышит гнома. Его свиные глазки скользнули по посланнице Триумвмров, оценивая толщину ее кошелька по качеству плаща.

— Три кружки эля, — коротко бросила лю Ленх, снимая перчатки и с откровенным отвращением кладя их на стол, липкий от прошлых трапез. — И если в нем плавают крылатые сюрпризы, я тебя самого заставлю их выловить и проглотить.

— Две кружки эля, — мягко, но властно поправил ее волшебник, уже доставая свою заветную трубку из складок рукава. — И один кубок вина. Самого кислого, какое найдется. К старым костям сладкое не лезет. И жаркого. Три порции. Если оно хотя бы отдаленно напоминает то существо, которое когда-то мычало, блеяло или хрюкало, мы будем приятно удивлены.

Трактирщик кивнул с видом человека, которого уже давно ничем не удивить и не пронять, и поплелся в полумрак за стойку.

— Вино? — укоризненно подняла бровь баронесса. — В этом гадюшнике? Магистр, вы решили свести счеты с жизнью, избрав весьма изощренный способ?

— О, легат, — старик улыбнулся, и в уголках его глаз заплясали искорки. Он чиркнул пальцем о воздух, и с тихим шипением в чаше с табаком вспыхнул уголек. Едкий, пряный дымок вступил в неравный бой с удушающими миазмами трактира. — В плохом вине есть своя, особенная прелесть. Оно напоминает мне юность: кислое, терпкое и бьет в голову с первого же глотка. А что до риска… — он сделал затяжку, выпуская дым колечками. — Я пережил три чумы, две войны с драконами Северных пустошей и неудачный брак моего личного повара. Мой желудок выкован из стали и выстлан камнем. Буквально. Как-то раз пришлось заменить его медным тиглем после одного неловкого инцидента с жгучим перцем из Аш-Назора.

Трап ничего не сказал. Он лишь хмуро уставился на засаленную, иссеченную ножами поверхность стола, будто надеясь разглядеть в причудливых потеках и царапинах карту своих былых побед или новый, никем не найденный смысл жизни.

Легат недоверчиво покосилась на колдуна. Вторую Драконью войну называли «Столетней битвой», и отгремела она два с лишком века назад. Сколько же лет этому старому болтуну?

Вскоре трактирщик вернулся, неся поднос, который отполировали до блеска тысячи таких же заказов. На нем красовались две деревянные кружки, покрытые грязной пеной, и один глиняный кубок, потрескавшийся от времени. Эль и впрямь был мутным, цвета болотной жижи, и от него тянуло чем-то кислым и хмельным. Вино в кубке Рейстандиуса имело густой, подозрительный цвет запекшейся крови и консистенцию сиропа, а пахло уксусом, пылью и тоской. Жаркое представляло собой темные, дымящиеся ломти неопознанного мяса, плавающие в луже застывшего жира, с парой вареных картофелин, похожих на окаменевшие черепа мелких грызунов

— Приятного аппетита, — буркнул трактирщик, с грохотом расставляя посуду перед ними. — Если что — зовите Орта. Орт – это я. — И он удалился за стойку, снова занявшись своей зловонной тряпкой.

Гном, поморщившись, ткнул острием ножа в свой кусок мяса. Оно поддалось с неохотным хрустом.

— Это тот самый случай, — мрачно пробормотал он. — Когда фраза «еще не протухло» звучит как высшая похвала искусству местного повара.

Трое у стены, по чьим шеям явно плачут виселицы в половине провинций Империи, внезапно оживились. Их унылый ужин был закончен, а кислый эль разжег в груди разбойников не столько веселье, сколько потребность в самоутверждении.

Самый крупный, с носом, напоминающим перезрелую, помятую грушу, ударил здоровенным кулачищем по столу. Удар был таким, что дремавший охранник купцов вздрогнул и едва не свалился с табурета, судорожно хватая воздух.

– Скажу я вам, братцы, – прохрипел он. – Скажу, как есть, не тая. Однажды в портовом кабаке в Дальдесте я такую уйму эля вмазал, что хозяин потом три дня счеты подводил! Бочку одну, слышите, целую один осилил! А ты, Гор, и половины того не вылакаешь!

Тот, кого назвали Гором, тощий и жилистый, с кривым шрамом, рассекающим губу, фыркнул и с презрением плюнул под стол.

– Ври больше, Лут! Небось, та бочка была с наперсток. Ты после двух кружек уже под столом валяешься и взываешь к Темнейшему, чтобы тебя наружу не вывернуло. А я вот в прошлом месяце в Барбуке со стражником спор выиграл – он без памяти под утро уполз, а я еще и завтрак за него оплатил! На свои!

Третий, молчаливый и угрюмый, с глазами-узкими щелочками, мрачно бубнил в свою кружку, словно проводя шаманский ритуал:

– Оба вы щенки предо мной. Треплитесь зря. Настоящий мужик должен пить, как мужик. Молча. И до конца. Пока на ногах стоит.

Их спор, набирая громкость и градус глупости, привлек внимание Рейстандиуса. Старый маг оторвался от созерцания густых, медлительных капель, ползавших по дну его кубка, и медленно, с похрустыванием шейных позвонков, обернулся. В его выцветших, мудрых глазах вспыхнул знакомый огонек азартного интереса.

– Спорите, кто больше помоев в себя вольет? – произнес он громко, легко перекрывая гам. – Позвольте и мне, старому грешнику, поучаствовать в вашем диспуте.

В зале наступила внезапная, зыбкая тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в камине и тяжелым дыханием Орта за стойкой. Троица обменялась настороженными, глупыми взглядами. Лут, самый словоохотливый, нагло и медленно оглядел старика с ног до головы, его взгляд задержался на простой одежде и посохе.

– Ты-то тут с какого боку, дед? — хмыкнул он. — Смотри, а то свои последние зубы проспоришь. Тебе с нами не тягаться.

Чародей усмехнулся, и его лицо, испещренное морщинами, подобными древним рунам, покрылось новой сетью складок.

– В мои годы, милейший, уже не пьешь для веселья, – голос колдуна звучал спокойно и немного насмешливо. – Пьешь либо от скуки, либо от отчаяния. И то, и другое придает невероятную стойкость.

– Мастер Рейстандиус, может, не стоит связываться с этим отребьем? – тихо, почти отчаянно прошептал Трап, но маг сделал вид, что не слышит, весь превратившись во внимание к своим оппонентам.

Бандиты снова сбились в кучу, перешептываясь. Идея выпить за счет какого-то чокнутого стариканы была, безусловно, заманчива, но вид у него был слишком странный, слишком не от мира сего, чтобы быть простым деревенским пропойцей.

– А ну как ты жульничать будешь? – подозрительно спросил Гор, сузив и без того узкие глаза. – Глотнешь какого-нибудь зелья, чтоб не пьянеть? У меня на это нюх, я таких как ты за лигу могу чуять.

– Или в рукаве свиток с заклятьем на трезвость припрячешь? – мрачно добавил угрюмый Вук. – Мы с колдунами дела имели. Знаем ваши фокусы.

Волшебник вздохнул с преувеличенной, почти театральной обидой.

– Сие, милейшие, уже откровенное оскорбление! Я – человек чести и слова. Но если вы боитесь проиграть немощному старцу… что ж, я понимаю. Трусость – врожденный порок. Ее не исправить вином. Простите, что побеспокоил вашу… мужскую беседу.

Он сделал вид, что собирается развернуться и вернуться к своему столу. Этот удар по ущемленной гордости сработал безотказно.

– Боимся? Мы? Да мы тебя, старого козла, в два счета под стол уложим! – взревел Лут, снова ударяя кулачищем по столу так, что затрещали доски.

– Ладно! Вызываешь на спор – пеняй на себя! – встрял Гор, его глаза загорелись азартом. – Но условия наши! Проигравший платит за всю выпивку, еду и ночлег победителя!

– И всех его спутников! – добавил Лут, обводя взглядом Талагию, Трапа и двух легионеров у двери.

Рейстандиус медленно повернулся к своим спутникам. На его лице расцвела довольная, хитрая ухмылка.

– О, условия более чем справедливые и щедрые. Я согласен. Вы кого выставляете? Я вижу, вы сами не можете решить, кто из вас главный пропойца в вашей веселой компании.

После короткого спора они вытолкнули вперед угрюмого молчуна.

– Вук будет пить. Он у нас тихий, да крепкий. Как Ротаргардские горы!

Вук мрачно кивнул, его глаза блеснули в полумраке, и разбойник потянулся за первым кувшином, стоявшим на соседнем столе.

Легат наблюдала за этой пошлой сценой с нескрываемым, ледяным отвращением. Ее пальцы нервно барабанили по шершавой обмотке рукояти «Ненасытного».

– Недоумки, – тихо, но четко прошипела лю Ленх, обращаясь в никуда. – И наш магистр ненамного умнее.

Она поймала взгляд трактирщика Орта. Тот с тупым, профессиональным равнодушием кровопийцы тащил из-под стойки целый поднос, уставленный глиняными кувшинами. Содержимое их было того же густого, кроваво-бурого цвета, что и в кубке Рейстандиуса, и воняло так, что, казалось, было способным уложить на лопатки квад гвардейцев Кагдархейма.

Баронесса содрогнулась. Не в силах больше выносить это душное варево из глупости, похмельного бахвальства и дешевого алкоголя, она резко поднялась. Не сказав ни слова, легат решительно направилась к выходу и, с силой оттолкнув ладонью неподатливую, скрипучую дверь, вышла на улицу.

Воздух снаружи ударил в лицо резкой, почти целительной прохладой, густой и тяжелой, пахнущей хвоей и мокрым камнем. Солнце уже полностью скрылось за гребнем лесистых холмов, и последние алые полосы на западе быстро гасли, уступая место лиловым и сизым сумеркам. Небо было затянуто рваными, мутно-свинцовыми тучами, неспешно и неумолимо плывущими с севера. Пахло мокрой землей и далекой, но неотвратимой грозой.

Легионеры, оставшиеся снаружи, стояли на постах, превратившись в неподвижные, застывшие силуэты в сумерках. Их начищенные до зеркального блеска доспехи потеряли лоск и казались теперь тусклыми, матовыми, как окаменелая чешуя василисков.

У телеги с черным сундуком, освещенной тусклым светом из окон трактира, дежурили двое. Они замерли, услышав скрип двери, и их руки привычным, отточенным движением легли на эфесы мечей.

– Все спокойно, легат, – тихо, но четко доложил старший из них, и его голос прозвучал неестественно громко в наступившей тишине.

Девушка лишь кивнула, медленно подходя к телеге. Сундук был по-прежнему безмолвен, словно сама тьма, принявшая форму ящика. Казалось, он не просто стоял там, а впитывал в себя последние отсветы умирающего дня, становясь еще чернее, еще плотнее, еще непостижимее. Она медленно провела ладонью по гладкому, холодному, как надгробие, дереву, ощущая под пальцами тугие, массивные стальные оковы. Что бы ни было внутри, это было важно. Настолько важно, что даже Рейстандиус, большой любитель позубоскалить, не шутил на этот счет.

Ветер усиливался, раскачивая верхушки сосен, окружавших трактир. Они гудели низко и тревожно, словно настраивая гигантские гусли для ночного оркестра. Где-то далеко, за темными грядами холмов, глухо, утробно пророкотал гром – первый вестник надвигающейся грозы.

«Ненасытный» тихо, едва слышно заурчал у бедра, отозвавшись на сгущающуюся магию надвигающейся бури.

Баронесса вздохнула, и ее дыхание превратилось в маленькое облачко в холодном воздухе. Ночь обещала быть долгой, темной и беспокойной.

На АТ главы публикуются чуть раньше: https://author.today/work/486112