Марганцовка* (* - коварный прекурсор, запрещённый к применению на территории РФ). Меня перло неподеццки от вида этих великолепных кристаллов. Какой-то магический блеск! Ну, марганцевая кислота Вам не хрен собачий! Но, главное не в кристаллах, главное в цвете раствора. Столь великолепного фиолетового я не видел никогда! Вот где магия!) Кристалл падает в воду. Над ним поднимается этот божественный фиолетовый дымок! Магия! Жидкость приобретает этот великолепный цвет (по породе у иона марганца). Почти всегда игры с прекрасным заканчивались переворачиванием пробирки с марганцовкой себе не руки. Химический ожег. Атомарный кислород. Неделю ходить с коричневыми руками. Это ожег. Его не отмыть.

Потом, с возрастом, добавилась магия резки стекла (всегда с отрицательным результатом). Покраска краской, когда от тебя на этом свете остаётся нетронутым лишь рот и нос, ибо они влажные. Акрил встаёт не сразу. Но, если встал, отмыматься будешь дня три.

Просто так. Зарисовка. От нефиг делать.;))

_____

Где-то на склоне лежали камни, занесённые снегом.

Эти камни обдувались ветрами года, десятки, сотни и тысячи лет. А те все лежали.

Когда-то однажды птица села на эти камни, а в её хищных величественных глазах отразился город на вершине горы. Она посмотрела на этот город и взлетела, чтобы камнем же упасть на свою жертву, пусть таким же тяжелым и внушительным, как те, на которые села прежде.

Рядом с камнем однажды пролегла тропа, и люди ходили по ней, не замечая камни.

Может кто-то присел на эти камни, может какой-то художник зарисовал их, чтобы потом сделать гравюру и продавать. Кто-то ещё узнал про камни.

Когда-то здесь не было людей, а эти камни лежали.

Скоро не будет людей.

А эти камни будут. 

Эти камни, хозяева земли, властители времени и пустоты.

_____

Стоя перед картой на столе, Люций созерцал бездумно план нового штурма, который будет реализован через месяц, когда прибудет новый корпус обращенных.

Стрелками указывались направления.

В сущности, никаких хитростей не было.

Массированный обстрел должен был стереть защитные сооружения в порошок, град стрел должен был дезорганизовать ряды защитников, а драконы довершить весь ужас своей бесполезной, но грозной атакой. И уже затем пойдут в безудержное финальное наступление неисчислимые отряды обращенных, которые попросту затопчут оставшиеся когорты рыцарей.

"Ха, что же это… это мой штурм, да? Штурм, да? Штурм?"

Внутри демона словно закипали бурлящие зелёные воды. Будто в сознании его образовалась дыра, через которую вытекло нечто важное, и течь продолжалась. Скрежет мозга не давал покоя. Пытаясь понять, чего он хочет, Люций не мог зацепиться абсолютно ни за что.

Невозможно было даже смотреть на эту карту. Он бегал по ней глазами ища что-то, но не мог найти ничего. Все этих обозначений, как будто не существовало.

"Зачем эта карта здесь?"

Руки щекотало, они начинали трястись. Щекотка поднималась к горлу и сводила челюсть.

"Невыносимо!"

Сознание вертелось в пустоте, растягивалось, сжималось, это вызывало существующую боль в голове.

В такие моменты Люций, словно ощущал себя человеком.

"Я не могу хотеть чего-либо… я даже не могу сдвинуться с этого места, потому что не знаю, куда пойду. Все одинаково! Нет!" 

Закричав, Люций одной рукой отбросил стол так, что тот отлетел к дальней стене и разломался на куски.

Полетели щепки.

Светильник упал.

В комнате показалась Табия.

— Ты не в духе?

— Что ты хочешь? — с наигранной игривостью спросил Люций, развернувшись он подошел и обняв Табию.

— Пусти, — спокойно ответила она.

— Это не важно… не обращай внимания, Табия. С нашей мощью теперь никакие усилия не имеют значения. Наше могущество столь велико, что цель будет достигнута неминуемо. Наши войска…

— Кому, — резко оборвала Табия как бы невзначай, — ты рассказываешь это?

— Выметайся, — бросил Люций, по его лицу прошлась тень презрения.

— Я слышала, ты взял в плен вражеского префекта? И хочешь пытать его этой ночью?

— Не знаю… — Люций закрыл лицо рукой, медленно проводя ей вниз, — наверное, я просто скормлю его своим питомцам? Я не знаю… что ты задумала?

— Ничего… оставь его.

— Захотелось себе игрушку? — с издевательской ухмылкой спросил Люций.

— Возможно. Что если так? — протяжно ответила Табия, при этих словах она потянулась, соблазнительно изгибая тело.

— Без какой-либо причины, ты захотела себе человека? Ведь ты даже не видела его, — голос Люция приобрел озлобленную хрипоту, глаза его округлились, а слова наполнились желанием, — но ты пришла сюда нарочно разозлить меня? Я могу дать тебе десяток или сотню плетей. А может и кнута, если ты пожелаешь, если тело твое так истосковалось по боли.

— О, нет. Я сама нашла бы с десяток самых изощренных способов вызвать боль.

Люций отвернулся. Взяв паузу, он спокойно сказал:

— Ты все больше бесишь меня. Если ты не прекратишь, я вышвырну тебя отсюда.

Услышав голос, лишенный всяких эмоций, Табия почувствовала сжимающую дыхание серую волну страха.

Поправив ткань столы, гостья поспешила ретироваться в коридор.

Не став дожидаться чего-то, Люций бросился тенью в коридор, он метался от одного свода к другому, пока не помчался к темнице, в которой готовились пытать его пленника. Табии не было нигде видно, и это было хорошо. Ей нечего делать здесь. Это его и только его пленник, который содержит ценную информацию, необходимую для…

"Для чего? Плевать на его тайны… Мне нужен человек!"

Здесь в одной из небольших комнат на нижних уровнях Цитадели, горел огонь. Воплотившись в человеческом обличии рядом с входом, Люций нетерпеливо ворвался.

— Стоп!

Его взору предстала сцена приготовлений к растягиванию тела на древнейшей машине для пыток, принцип которой был известен ещё далеким предкам тех, кто основал этот полис.

Две пары длинных серых отёкших рук.

В открытую дверь просачивалось серое отражение света, исходящего издалека, и падало на отдельные вырванные из тьмы черты отекших скользких морд, в которых словно было похоронено зерно подавленного озлобленного сознания. 

— Хозяин, — бурлящим хриплым голосом зверя попыталось произнести по-человечески одно из этих существ. 

— Что такое… не говори при мне на этом языке! — выпалил демон.

В ответ серокожее промычало что-то, должно быть извинения на своем неясном темном диалекте.  

Посмотрев на Стратоника, Люций задумался. На мгновение ему показалось, что он нашел что-то, но ничего не было.

— Оставьте как есть. Нет… освободите из этой машины, заковывать не надо. Пусть так погниет здесь до поры. Префект, ты ещё развлечешь нас…  

И на это ничего не сказал Стратоник, а лишь повторял про себя вновь свой титул, который приносил ему столько удовольствия, гордости и решимости в нужный момент.

"Я префект войска Башни."

Слов нет.

Сняв с пыточного механизма, серокожие оставили Стратоника на полу, где лежали в пыли остатки соломы, и покинули помещение.

Возвышаясь над обессилившим человек, закрывшись плащом, Люций наблюдал, пытаясь созерцать взгляд, что был виден ему и без освещения; хотел понять, что в этом взгляде, кроме грусти о потере отечества, кроме злобы за потерянных близких и соратников, возможно что-то ещё, что можно было бы достать на свет, яркое и пылающее. 

Человек лежал, не шевелясь, какое-то время смотря на своего тюремщика, а потом отведя взор в потолок.

"Завтра я испытаю тебя." 

Захлопнулась дверь.

Снова темнота.

_____

Тень следовала за ним с тех пор, как он покинул стены Вальдхейма. Шаги ее были едва слышны, дыхание — слабым шепотом, заглушенным воем ветра, но Совикус ощущал ее присутствие. Это не была угроза, скорее неуклюжая попытка остаться незамеченным. Мальчишка. Худощавый, ловкий, не старше шестнадцати лет, он прятался за деревьями, замирал в зарослях, его темный плащ сливался с тенями. Но для Совикуса он был как открытая книга — магия в его венах, дар Моргаса, обостряла чувства до предела. Он слышал каждый шорох, ощущал малейшие колебания воздуха, знал, где мальчик ступает, даже не оборачиваясь.

Кто он? Случайный сирота, гонимый любопытством или голодом? Или чей-то посланник, чьи глаза следили за ним из тени? Совикус мог бы поймать его в один миг — достаточно было взгляда, чтобы заморозить его страхом, или жеста, чтобы тени разорвали его на куски. Но он не сделал этого, а просто шел дальше, позволяя мальчишке следовать за ним, как мотыльку, летящему на пламя. Моргас подаст знак, когда придет время, и тогда все станет ясно.

Лес вокруг становился гуще, деревья смыкались над тропой, образуя свод из голых ветвей, скрипящих под напором ветра. Земля под ногами была влажной, укрытой мхом и опавшими листьями, которые теперь шуршали под его сапогами. Вдалеке завыл волк, его голос разнесся над пустошами, но быстро угас, словно подавленный чем-то большим. Совикус не обращал внимания на звуки — его разум был занят только целью, что ждала впереди.

Дорога привела его к Гребню — маленькому поселку, затерянному в темных лесах на севере Альгарда. Низкие дома, крытые потускневшей черепицей, жались друг к другу, словно пытаясь укрыться от ночи. Запах гниющей древесины и сырого сена висел в воздухе, смешиваясь с дымом от угасающих очагов. Когда Совикус въехал в деревню на своем черном жеребце, тишина накрыла ее, как тяжелое одеяло. Жители, которые еще минуту назад сидели у костров или возились у домов, поспешно исчезли, захлопнув двери и ставни. Даже собаки, обычно не дающие проходу чужакам, притихли, забившись в тени.

Совикус чувствовал их взгляды — тени мелькали в щелях окон, лица прятались за дверными проемами, полные страха и недоверия. Это не был обычный страх перед чужаком. Люди Гребня знали его — не по имени, не по званию, а по тому, что исходило от него. Хаос пульсировал в его ауре, как невидимый огонь, и они ощущали его, пусть и не могли назвать. Напряжение висело в воздухе, густое и липкое, как предгрозовая духота.

Он не обратил на них внимания. Его путь лежал к таверне — старой каменной постройке с покосившейся вывеской, на которой едва читалось слово «Гребень». Дверь скрипнула, когда он вошел, и душный запах копченого мяса, дешевого эля и пота ударил в лицо. Внутри было тесно: деревянные столы, потемневшие от времени, стояли вплотную, а у стены сидели несколько крестьян, чьи лица были покрыты грязью и усталостью. Они замолчали, едва он переступил порог, их взгляды скользнули по нему и замерли, полные настороженности.

Трактирщик, пожилой мужчина с густыми седыми бровями и морщинистым лицом, молча шагнул к нему. Его руки дрожали, когда он ставил на стол кружку вина и глиняную миску с похлебкой — густой, с кусками картофеля и лука, плавающими в этом мутном бульоне.

— Тепло нынче, — буркнул он, словно эти слова были единственными, которые он смог выдавить из себя.

Совикус не ответил. Он сел, подтянув к себе миску, и начал есть, сосредоточившись на предстоящем. Ложка черпала похлебку медленно, размеренно, а вино оставалось нетронутым — багровая жидкость отражала свет единственной свечи на столе. Крестьяне шептались, бросая на него косые взгляды, но он не поднимал глаз. Его мысли были далеко — на холме, в тумане, где ждал Моргас.

Когда огни в деревне погасли и тишина стала почти невыносимой, мальчишка все еще следил за ним. Совикус чувствовал его — где-то в тени сеновала, за стеной таверны, он затаился, как мышь перед котом. Тень, что движется следом.

Теодор не спал. Он устроился в сеновале, прижавшись к грубым доскам — они пахли сыростью и старой соломой. Ночь становилась все тяжелее, воздух давил на плечи, словно сама тьма сгущалась вокруг него. Вдалеке, за лесом, поднимались черные облака, их края озарялись вспышками алого света, и его частички пробивались сквозь мрак. Это был знак — зловещий, необъяснимый, но он чувствовал его всем телом. Сердце билось быстро, но он заставлял себя дышать ровно, прячась в тени.

Он видел, как Совикус вошел в таверну, видел, как жители Гребня разбежались, словно крысы перед пожаром. Что-то было не так с этим человеком — не просто властность или холодность, а нечто более глубокое, что заставляло воздух дрожать вокруг него. Теодор сжал кулаки, вспоминая слова Дианы: «Будь осторожен. Он опасен». Она была права, и теперь он понимал это лучше, чем когда-либо.

Лес за деревней затих, поглощая последние звуки ночи — ни шороха листвы, ни криков сов. И в этот момент послышались шаги. Тяжелые, уверенные, с хрустом веток под ногами. Теодор напрягся, выглянув из-за досок. Пятеро фигур двигались к Совикусу, который стоял у края деревни, глядя в сторону леса. Разбойники. Их одежда была грязной, рваной, а ржавые клинки в руках тускло блестели в лунном свете. От них пахло потом и страхом, смешанным с жадностью.

— Эй, господин, чего один ночью? — насмешливо бросил один, долговязый, с кривыми зубами.

Совикус не шелохнулся. Его взгляд оставался холодным, как лед, лицо — неподвижным. Он не ответил, словно их слова были пустым шумом.

— Кошель бросай, — рявкнул второй, шагнув ближе и протянув руку с грязными пальцами.

Третий, самый крупный, с широкими плечами и шрамом через щеку, замер, вглядываясь в фигуру в плаще. Его глаза расширились, узнавание мелькнуло в них.

— Это... это же... — прошептал он, но голос его оборвался.

Совикус слегка приподнял руку. Тени вокруг него ожили — черные, извивающиеся, как змеи, они вспыхнули с шипением и рванулись вперед. Теодор затаил дыхание, вжавшись в стену.

Первый разбойник не успел вскрикнуть — тени обвили его голову, сжались, и его глаза вспыхнули алым, выгорая изнутри. Он рухнул, тело дернулось в агонии и затихло. Второй взвыл, когда его кожа почернела, покрываясь язвами, эти язвы лопались, как гнилые плоды. Его пальцы, сжимавшие кинжал, рассыпались в пыль, и он упал, хрипя. Третий открыл рот, но крик застрял в горле — щупальца теней втянули его в себя, поглотив, как волна поглощает камень. Четвертый бросился бежать, но пламя взвилось под его ногами, охватило тело, и через миг его кости осыпались черным пеплом, который быстро унес ветер. Последний, дрожащий, отступал, сжимая меч. Совикус повернул голову, его пальцы сжали воздух. Раздался влажный хруст — разбойник осел, кровь хлынула изо рта, глаза остекленели.

Теодор зажал рот рукой, чтобы не закричать. Он видел все — каждый удар, каждый ужасный конец. Сердце колотилось так громко, и он боялся, что Совикус это услышит. Но советник не обернулся. Он шагнул вперед, оставив тела лежать в пыли, и растворился в лесу.

Холм возвышался над лесом, скрытый густым туманом, клубившимся  вокруг него, как живое существо. Древние камни, покрытые мхом и выщербленные временем, стояли кругом, их темные силуэты проступали сквозь дымку. Совикус вошел в этот круг, и воздух затрепетал, словно пробудившись от векового сна. Туман сгустился, стал плотнее, обволакивая его, как саван.

— Выходи, — произнес он спокойно, голос его был низким, резонировал с землей.

Туман дрогнул, расступился, и из его глубин выступила фигура. Теодор, притаившийся за деревом у подножия холма, замер. Это был не человек. Высокий, темный, как сама бездна, Моргас стоял перед Совикусом. Его рога, черные и изогнутые, поднимались в воздух, багровые глаза пылали, как угли в сердце вулкана, а тело окутывал плащ из теней, и эти тени шевелились, как живые.

Мальчик шагнул вперед, его ноги дрожали, но он не отступил. Бледный, с растрепанными волосами, он смотрел на Совикуса, не прячась больше.

— Ты знал, что я здесь? — спросил он, голос слабый, полный страха.

Советник кивнул, его взгляд был холодным, но в нем мелькнула тень сожаления.

— Ты не должен был следовать за мной, — сказал он. — Теперь у тебя есть выбор. Уйди и забудь все, что видел. Или...

Моргас шагнул ближе, и его голос раздался в разуме Теодора, не произнося слов вслух: «Ты выбрал не ту дорогу».

Тени рванулись вперед, быстрые, как молнии. Теодор вскрикнул, бросился бежать, но они поймали его, обвили, как сети. Его крик оборвался, поглощенный тьмой, и все вокруг исчезло — холм, камни, лес. Остались только Совикус и Моргас.

— Совикус, — прогремел голос бога, раскатываясь, как гром.

Советник опустился на колено, склонив голову.

— О, великий Моргас, я твой преданный слуга, — произнес он, голос его был тверд, в нем звучала покорность.

Из ладони Моргаса начала стекать темная субстанция — жидкая, как смола, но сгущающаяся в нечто твердое. Она упала на землю, приняв форму куска металла, ледяного и обжигающего одновременно. Совикус взял его в руку, ощутив холод, пронзивший его кожу до костей.

— Чистый хаос, — сказал Моргас, его глаза вспыхнули ярче. — Ты знаешь, что с ним делать.

Советник кивнул, не отрывая взгляда от металла. Он блестел, отражая багровый свет глаз бога, и в его глубине пульсировала сила — живая, неукротимая.

— Теперь ты готов, — голос Моргаса резанул ночь, как клинок.

Совикус поднял голову и увидел в глазах бога свое отражение — не человека, не мага, а пустоту, которая жадно впитывала хаос. Металл в его руке ожил, впился в ладонь корнями, тонкими, как нити. Боль пронзила его, но она была сладкой, возносящей. Кровь смешалась с тьмой, и он больше не чувствовал тела — только вихрь, бесконечный и всепоглощающий, где границы между слугой и господином растворялись в едином дыхании хаоса.