Лев Николаевич Толстой
в совершенстве владел английским, французским, немецким, итальянским, польским, чешским и сербским языками.
Прекрасно говорил на греческом, латыни, украинском, татарском, церковно-славянском, турецком, болгарском.
Изучал древнееврейский и многие другие языки.
Источник ЗДЕСЬ
Лев Толстой
Если хочешь быть умным, научись разумно спрашивать, внимательно слушать, спокойно отвечать и перестань говорить, когда нечего больше сказать.
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Ответ на пост «Лев Толстой, "Одумайтесь!"»
"За освобождение негров истрачено во много раз больше того, что стоил бы выкуп всех негров юга". Л.Н.Толстой "Одумайтесь" (стр. 3).
Долбанным любителям пруфов:
Это я к тому, что из любого текста можно выдрать некий кусок и повертев им, выстроить целую теорию.
Лев Толстой, "Одумайтесь!"
"Царь, главное ответственное лицо, продолжает делать парады войскам, благодарить, награждать, поощрять, издаёт указ о сборе запасных. Верноподданные вновь и вновь повергают к стопам называемого ими обожаемым монарха свои имущества и жизни... Отрывают отцов, кормильцев от осиротевших семейств, приготовливая их к отправке на бойню.
Чем больше идёт на войну денег и трудов народа, тем больше грабят всякие начальники и аферисты, зная, что никто их не обличит, потому что все грабят. Военные, воспитанные для убийства, проведшие десятки лет в школе бесчеловечности, грубости и праздности, радуются, несчастные, тому, что, кроме прибавки содержания, убитые открывают вакансию для их повышения.
Да когда же это кончится? И когда же, наконец, обманутые люди опомнятся и скажут: «Да идите вы, безжалостные и безбожные цари... генералы, редакторы, аферисты, и как там вас называют, идите ВЫ под ядра и пули, а мы не хотим и не пойдём. Оставьте нас в покое пахать, сеять, строить, кормить вас же, дармоедов». Ведь сказать это так естественно теперь, когда у нас в России идёт плач и вой сотен тысяч матерей, жён, детей, от которых отбирают их кормильцев."
~ Лев Толстой, "Одумайтесь!" ~
Картина
Поздравьте! Этот рассказ выиграл "Сезонку" за май на сайте издательства Alterlit. Если вы пишете, то добро пожаловать на Alterlit за денежными призами и доброжелательными читателями.
***
Шумная и бурлящая по ночам Большая Дмитровка была пустынна. Ни выстроившихся вдоль улицы щеголеватых «лихачей», ни задорных «голубчиков». Прогуливался, заложив руки за спину усатый грузный городовой, да, оживлённо болтая, спешила тройка студентов.
Швейцар скользнул взглядом по визитной карточке, и бесстрастное лицо его озарилось улыбкой.
- К Павлу Михайловичу? Секундочку-с.
Неслышно подошёл лакей, принявший шляпу и проводивший через просторный зал Купеческого Клуба к отдельному кабинету.
- Как прикажете доложить? – шепнул, замерев у порога.
- Николай Иванович Крамской.
Постучав, слуга заглянул внутрь кабинета и тотчас вынырнул наружу, с поклоном отворив дверь.
Павел Михайлович Третьяков, худой длинноносый мужчина с русой бородой, привстал из за стола, заваленного бумагами, приветствуя гостя. Указал рукой на стул напротив, приглашая присесть.
- Прошу великодушно простить, что пригласил в клуб, а не явился сам, - заговори он, - но, поверьте, совсем не имею времени. Посчитал, что как старый знакомый, не обидитесь.
- Какие, право, могут быть извинения? – немедленно откликнулся Крамской. – Всегда в вашем распоряжении.
- Желаете отобедать? Нет? В таком случае, позвольте, перейти сразу к делу.
Третьяков на мгновение задумался, оглаживая бороду. На манжете белоснежной рубашки вспыхнула бриллиантовая запонка.
- Как вы, может быть, слышали, я последние несколько лет увлечён созданием галереи «лиц дорогих нации». Иначе говоря, портретами современных писателей, чей вклад в отечественную литературу, на века останется в памяти потомков. В коллекции будут Тургенев, Достоевский, Некрасов, Салтыков-Щедрин.
- Попросит рекомендовать кого? – согласно кивая, заволновался Крамской. – А, вдруг, предложит написать мне? Кого же? Гончарова? Островского? Лескова?
- Слышал, вы знакомы с Толстым, - внезапно сказал Третьяков.
- Мы представлены друг другу, - Николай Иванович, постарался скрыть ликование, и говорить как можно увереннее. – Даже получил от графа весьма доброжелательное письмо.
- В таком случае, поручаю вам написать портрет графа.
- Почту за честь, - едва сдерживаясь, чтобы не пуститься в пляс, ответил Крамской.
Третьяков внимательно посмотрел на художника.
- Однако считаю необходимым предупредить, что Толстой категорически отказывается от создания каких-либо своих изображений. Даже согласившись на фотографический снимок, требует немедленного уничтожения пластины. Капризен и неуступчив яснополянский гений.
- Но, надеюсь, вам-то не откажет? – занервничал Крамской.
- Отказал трижды. Поверьте, пришлось приложить немало усилий, но безрезультатно. Обращался даже за помощью к Фету, с которым дружен Лев Николаевич. Увы, напрасно.
- Боюсь, что в таком случае.., - загрустил Крамской.
- Вы знаете, я никогда не плачу лишнего, - перебил Третьяков, выкладывая на стол конверт, – но, на этот раз, утрою гонорар. Вот аванс. Если, несмотря на просьбы, Толстой откажется позировать, можете не возвращать.
- Берусь, - поспешно ответил Крамской.
***
В Ясной Поляне Иван Николаевич был встречен с таким искренним радушием, что невольно усомнился в слухах о суровости «великого затворника». Гостеприимство Софьи Андреевны не имело границ, а сам Лев Николаевич оказался столь тонким ценителем живописи, что Крамской получал искреннее удовольствие в беседах с ним.
- Признайтесь, - спросил за вечерним чаем граф, - сколько времени вы писали «Христа в пустыне»?
- Около трёх месяцев.
- А готовились?
- Наверное, всю жизнь.
- Так и дОлжно быть. Именно всю жизнь, - прижал руки к груди Лев Николаевич.
- Он мой, - облегчённо выдохнул про себя Крамской.
Каково же было удивление Ивана Николаевича, когда на следующий день художник, изложив истинную цель визита, получил категорический отказ.
- Вынужден отказать, - посуровел Толстой. – И прошу больше не возвращаться к этой теме.
- Помилуйте, отчего?
- Нахожу в заказе собственного портрета одну из величайших угроз для творчества. Гордыню и самолюбование.
- Но, Лев Николаевич, картина будет написана для галереи г-на Третьякова. Множество, обожающих вас людей и, не имеющих счастье увидеть лично, наконец, смогут лицезреть изображение величайшего из современников.
- Тем более, не хочу, - нахмурился Толстой.
Однако Крамской не думал сдаваться.
За обедом, заведя разговор о любимом графом Шиллере, вскользь упомянул, что благодаря написанному при жизни портрету, потомки сегодня могут взглянуть на прославленного поэта и философа.
Вечером, на прогулке, зная о натянутых отношениях Толстого с Тургеневым, как-бы случайно вспомнил, что Иван Сергеевич сейчас в Париже позирует Илье Репину.
Едко высмеял Кирилла Горбунова, написавшего Лермонтова «по памяти». Пустился в рассуждения о ничтожности фотографии в передаче внутреннего мира.
Безрезультатно!
Ночью, Крамского, мучимого бессонницей, внезапно озарило.
- Не гневайтесь, - обратился он наутро к сидящему в саду Толстому, - но вынужден привести последний, пусть и неприятный довод.
- К вашим услугам, - ответил граф, с треском откусывая яблоко.
- Увы, люди смертны. Никто не знает, сколько лет кому отмеряно. Может быть, пройдёт тридцать, сорок, пятьдесят лет и вас не станет. И вот тогда десятки живописцев возьмутся писать портреты величайшего из писателей. По сохранившимся фотографическим карточкам, по воспоминаниям знакомых, по чьим-нибудь бездарным наброскам. Подумайте, кто явится миру на этих чудовищных работах, вы или некая карикатура? Неужели таким увидят графа Толстого будущие читатели?
- Лёвушка, - неслышно подошла Софья Андреевна, - боюсь, что Иван Николаевич прав.
Толстой догрыз яблоко.
- Я подумаю, - наконец сказал Толстой, вставая.
- Согласится, - прошептала на ухо Крамскому Софья Андреевна.
***
Прошло несколько томительных дней ожидания, прежде чем граф пригласил Ивана Николаевича в рабочий кабинет.
- Во-первых, - принялся загибать пальцы Толстой, - если портрет не понравится, то будет незамедлительно уничтожен.
- Конечно же, - покорно согласился Крамской.
- Во-вторых, позировать стану не более трёх раз.
- Этого вполне достаточно.
- И в-третьих, картина останется у меня, а Третьякову сделаете копию.
Последнего Иван Николаевич никак не ожидал.
- Боюсь, что г-н Третьяков потребует оригинал, - занервничал он.
- Его желания мне безразличны, - насупился Толстой. И, понимая, что последняя фраза прозвучала довольно резко, добавил, - настоятельно прошу не воспринимать эти требования на свой счёт.
Крамской немедленно телеграфировал в Москву, написав, что граф согласен позировать для портрета, но с некоторым условием.
Ожидать ответа пришлось долго. За это время Иван Николаевич буквально извёл прислугу, ежечасно интересуясь, нет ли для него почты. Получив, наконец, ответную телеграмму, нетерпеливо развернул и, не сдерживая ярости, в клочки изорвал бланк с единственным словом «Нет». Сбежал с крыльца и, подобрав на дворе палку, бросился за конюшню, где принялся остервенело рубить заросли крапивы. Там его и озарило.
Дождавшись вечернего чая, после которого семейство Толстых село играть в «подкидного», он обратился к графу.
- Лев Николаевич, а что если напишу два портрета? Одновременно буду работать на двух холстах. Выберете понравившийся, а другой уедет к г-ну Третьякову.
- Продолжайте, - отложил карты Толстой.
- Бесспорно, они будут схожи, но один не станет копией другого, - и тут же добавил. – Свой портрет получите от меня в подарок.
- Замечательно, - захлопала в ладоши Софья Андреевна.
- Подумаю, - кивнул граф.
Размышлял Лев Николаевич неделю. Крамской первые дни ходил на этюды, но вскоре забросил и просто лежал в комнате на диване, куря папиросу за папиросой. Чёрт возьми, требовалось только согласие Толстого, а позирование стало уже не так важно. За время проведённое в Ясной Поляне, черты графа настолько отпечатались в памяти, что и через десять лет он, не задумываясь, написал бы портрет.
И всё же свершилось! Сентябрьским, чуть тронутым запахом дозревающей антоновки, утром горничная доложила - « барин ждёт, чтоб картину рисовать».
***
Работал Крамской без малого месяц. Писал, не лукавя и не задумываясь, понравится ли графу завораживающий волчий взгляд двойника. Пугающий, но, в то же время, таящий в себе некую боль. Не стал уменьшать и непомерно большие уши.
- Нарядить в арестантские лохмотья, да в острог, - бормотал вполголоса, разглядывая портрет.
Собирался было править, но останавливался, - Вот, только он и на каторге будет первым из прочих.
Сказать по правде, граф на картине казался куда больше Толстым, чем тот, который сейчас пил кофе в беседке. Живой Лев Николаевич выглядел беспечным, читавшим Вольтера, и оттого в меру либеральным, русским барином. Нарисованный же, излучал неподдельную ярость и волю, умело скрываемые недюжинной силы рассудком.
Шли дни, а Крамской не решался представить графу готовые портреты.
Этой ночью его разбудил яркий свет. Рядом с кроватью, держа керосиновую лампу, сидел на корточках Толстой в ночной рубахе.
- Иван Николаевич, - сказал он, - каюсь, не утерпел и посмотрел картины. Вы, дорогой мой, превзошли всех и самого себя.
- Не представляете, как приятно это слышать, - приподнялся на локте Крамской.
- И надеюсь, - продолжал граф, - со временем поймёте и простите мой поступок.
- Я не совсем понимаю…
- После этих портретов вы не должны больше никого писать.
- Помилуйте, Лев Николаевич. Но это моё призвание. Хлеб насущный, в конце концов.
- Не должны и не сможете.
Толстой поставил лампу на пол. Шагнул к Крамскому, и тот с ужасом увидел зажатое в кулаке графа сапожное шило, нацеленное ему в глаз.
- Караул! – завизжал Иван Николаевич, просыпаясь от собственного крика.
Вскочив, Крамской забегал по комнате, пытаясь унять дрожь. Распахнув, по пояс высунулся в окно, жадно глотая влажный октябрьский воздух.
И решил, далее не откладывая, сегодня же показать работы Толстому.
***
Граф уже четверть часа молча стоял перед портретами, заложив руки за спину. Иногда начинал раскачиваться с носка на пятку, но так же, не говоря ни слова. Крамской, ожидавший чего угодно, но только не этого тягостного молчания, был близок к обмороку.
- Что ж, Соня, - обернулся Толстой к супруге, - случилось то, что я и предполагал. Иван Николаевич усерднейшим образом выказывал дружбу, а как дошло дело до работы, взял и огорошил. Всё вытащил наружу. И мою непомерную гордыню, и жажду признания, и тяжёлый характер.
Гостиная поплыла у Крамского перед глазами и он, чтобы не упасть, привалился спиной к стене.
- А уши могли бы немого уменьшить, - неожиданно подмигнул Лев Николаевич. И обнял опешившего художника.
- C'est incroyable (Это невероятно). Incroyable, - повторяла Софья Андреевна, вытирая платком слёзы.
- Очень рад, - лепетал в объятиях Толстого Иван Николаевич, чувствуя, что сейчас тоже разрыдается.
- Борюсь с желанием, - зашептал на ухо Крамскому граф, - оставить оба портрета у себя.
- Помилосердствуйте, - застонал художник.
- Знаю, - наконец разжал объятия Толстой. – Уговор дороже денег. Но, который выбрать?
Он закружил по гостиной, рассматривая холсты то с одного, то с другого бока. Наклонял голову, прищуривался, порой подходил совсем вплотную.
- Поставлю у себя в кабинете, - решил граф. – Ответ дам завтра.
И забрав оба портрета, ушёл.
Утром к завтраку Лев Николаевич не вышел. Пропустил и обед. На осторожный вопрос Крамского, «Здоров ли граф?», Софья Андреевна лишь развела руками.
- Заперся и пишет. Видимо ваши работы придали мужу новых сил.
Иван Николаевич понимающе кивнул. Подумал, что однажды в светской беседе можно будет упомянуть, как его картины побудили Толстого взяться за новый роман.
Потянулись бесконечные недели. Изредка граф, покинув рабочий кабинет, сталкивался с Крамским, но погружённый в свои мысли, не узнавал художника. Как-то за обедом поинтересовался, «не испытывает ли какой нужды земская больница?». В другую встречу сурово выговорил, что духовный сан не даёт Ивану Николаевичу права бесцеремонно вести себя с безутешной вдовой.
- Наберитесь терпения, - вздыхала графиня. – Однажды творческий пыл иссякнет, и Лев Николаевич вернётся.
Когда выпал первый снег, Крамской повалился в ноги Софье Андреевне.
- Заклинаю, сделайте что-нибудь, - молил он. – Оставить всё и уехать не могу. Ожидание же, сводит с ума. Вчера, ложась спать, я начал всерьёз задумываться о самоубийстве.
- Хорошо, - побледнела та. – Ступайте, собирайте вещи и будьте готовы отправиться домой.
Крамской, ни слова не говоря, направился в свою комнату.
Через час в дверь постучали. На пороге, держа свёрток, стояла Софья Андреевна.
- Вот портрет для г-на Третьякова, - сообщила она. - Внизу ждёт повозка, которая отвезёт вас на станцию.
- Толстой сделал выбор? – не веря счастью, спросил Крамской.
- Увы, - грустно улыбнулась графиня. – Зайдя в кабинет, я забрала ближайший из стоящих портретов.
- А, Лев Николаевич?
- Пишет. Даже не повернул головы.
- Но, что будет, когда обнаружится пропажа?
- Скажу, что собственноручно отдал.
Крамской рухнул на колени и поцеловал руку Софье Андреевне.
***
Третьяков принял Ивана Николаевича в том же кабинете Купеческого Клуба.
Установив портрет на стул, сделал несколько шагов назад. Застыл, скрестив руки на груди.
- Отрадно, что не ошибся, в выборе художника, - вымолвил после долгой паузы. – Я, как знаете, скуп на похвалы, но это поистине шедевр. Скажу больше – фундаментальная работа.
Третьяков, присел к столу, и, быстро подписав чек, передал Крамскому. Тот безразлично, даже не взглянув на сумму, опустил листок в карман.
- И вот, что мне сейчас пришло в голову, - откинулся на стуле Третьяков. – Раз уж вы так сдружились с графом, напишите-ка ещё три-четыре портрета. Толстой за письменным столом. Толстой, погружённый в раздумья. Может быть и ростовой портрет. Готов выдать аванс немедленно. Что скажете, заманчиво?
- Дозвольте, на минуту отлучиться, - ответил Крамской и, развернувшись на каблуках, вышел.
У дверей Клуба принял от лакея пальто. Не спеша спустился по ступеням на улицу. Простоял с закрытыми глазами и, вдруг, оскальзываясь на льду и нелепо взмахивая руками, бросился бежать прочь.
Сможете найти на картинке цифру среди букв?
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
Правда ли, что происхождение слова «толстовка» связано со Львом Толстым?
В интернете можно встретить утверждение, что название этого предмета одежды происходит от фамилии русского писателя. Мы проверили, насколько обоснованно это утверждение.
Спойлер для ЛЛ: правда
О связи толстовки и Льва Толстого пишут и сайты, продающие одежду, и блогеры (например, в LiveJournal, во «ВКонтакте» и на платформе «Дзен»). Утверждается, что название образовалось от свободной рубахи, которую носил автор «Войны и мира».
Просторная крестьянская рубаха, перетянутая поясом, была повседневной одеждой для Льва Толстого. В ней писатель изображён и на портрете работы Ивана Крамского (1873), и на картинах Ильи Репина (1887) и Михаила Нестерова (1907).
Слева направо: портреты Льва Толстого работы Крамского (1873), Репина (1887) и Нестерова (1907)
При жизни Толстого этот предмет одежды толстовкой не называли. Так, критик Владимир Стасов в статье о репинском портрете употреблял слово «блуза»: «Он смотрит прямо на зрителей, немного наклонив вбок могучую голову, с длинной седой бородой, на нём надета чёрная блуза (на портрете 1873 года он тоже в блузе, только синей), блуза стянута в талии ремнём, но как-то похожа на подрясник».
В конце XIX века слово «толстовка» обозначало последовательницу толстовства — религиозно-этического учения Льва Толстого, которое подразумевало отказ от насилия над живыми существами и от бытовой роскоши. Например, именно в таком контексте его использовал Николай Лесков в очерке «Загон» (1893): «Если вы это, может быть, по Толстому, то это так; но он напрасно расписывается за всех женщин. Может быть, такие и есть, как он высказывает, но для этого их надо было особенным образом изуродовать с детства. А моя дочь, как вы видите, это живая и полная жизни женщина, а не толстовка». Другой пример словоупотребления есть в его же рассказе «Зимний день» (1894): «Ага, значит, она толстовка! Ну, ничего: я всякие утопии ненавижу, но прислуге вперять непротивление злу, по-моему, даже прекрасно».
Применительно к одежде писателя слово «толстовка» встречается в мемуарах литератора Андрея Белого: «Седая борода стала белой совсем, поредела она и уменьшилась; уже не в штатском — в толстовке; сидел, засутулясь пред матерью». Но книгу «На рубеже двух столетий» Белый написал уже в 1930 году, когда слово получило широкое распространение в обиходе.
«Толстовка — наиболее распространённый вид одежды советского работника», — писал в книге «Язык революционной эпохи» (1928) советский лингвист Афанасий Селищев. Верхняя одежда свободного кроя, подпоясанная ремнём, воспринималась как символ революционной простоты, противопоставлялась старорежимным сюртукам и фракам. Подробно об этом пишет в рассказе «Большой шлем» (1934) Борис Пильняк: «Перестроилась человеческая одежда не только тем, что исчезли галуны, золото и знаки отличия, — но тем, что незаметно, небогато, бедно одетым быть было приличнее, во всесоюзном масштабе потекли красная косынка и бурая толстовка, сапоги, кепка, — картуз исчез вместе со шляпой». В рассказе Евгения Замятина «Икс» (1919) переделанная из рясы бордовая толстовка — ключевой образ в описании трагедии дьякона, ищущего своё место в новой жизни: «Перекреститься бы — но нельзя: из уголка своего дьякон видит, что на нём не ряса, а бордовая толстовка». В советской литературе 1920–1930 годов это хоть и простая, но повседневная одежда: в толстовку одет и бухгалтер Берлага в «Золотом телёнке», и поэт Бездомный в «Мастере и Маргарите».
Впрочем, советская толстовка отличалась от крестьянской блузы Толстого. К середине 1920-х годов так называлась верхняя рубаха полувоенного покроя, а об одежде, которую носил писатель, напоминала лишь длина и непременный пояс.
Таблица из книги «Искусство в быту» (1925)
А через десять лет толстовка ушла ещё дальше от первоначального образца и стала больше напоминать френч.
Иллюстрация из альбома «Фасоны готового платья треста Москвошвей» (1936)
На традиционную толстовку был похож только один фасон — «толстовка художника», которую живописцы часто использовали как рабочую блузу.
Михаил Нестеров. Автопортрет(1928)
Нарочитая простота в одежде постепенно выходила из моды ещё в конце 1920-х годов. В 1927 году в стихотворении «Стабилизация быта» Владимир Маяковский осуждал возвращение к дореволюционному стилю, упоминая и толстовку:
Предлагаю,
чтоб эта идейная драка
не длилась бессмысленно далее,
пришивать
к толстовкам
фалды от фрака
и носить
лакированные сандалии.
Надежда Мандельштам в своих мемуарах описывала этот процесс так: «Уже не полагалось ходить в ободранном виде и надо было иметь вполне господский вид, чтобы зайти в редакцию или в кинокомитет. Куртка и толстовка комсомольцев двадцатых годов окончательно вышли из моды — "всё должно выглядеть как прежде"».
К 1940-м годам толстовки практически исчезли из быта. Слово вернулось уже в 1990-х как обозначение свободного мягкого свитера с капюшоном. В газете «Коммерсантъ» в 1992 году оно писалось в кавычках, а в 1993-м, когда употребление, видимо, стало более частым и привычным, — уже без них. Термин стал аналогом заимствованных позднее из английского «свитшота» и «худи», а слово, по всей видимости, было выбрано из-за свободного кроя, напоминающего первоначальные толстовки.
Наш вердикт: правда
В сообществах отсутствуют спам, реклама и пропаганда чего-либо (за исключением здравого смысла)
Аудиоверсии проверок в виде подкастов c «Коммерсантъ FM» доступны в «Яндекс.Подкасты», Apple Podcasts, «ЛитРес», Soundstream и Google.Подкаст