Книга
"Счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему".
"Счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему".
Топ-3 художественных книг, впервые прочитанных в 2023 году.
Тут про дядьку, которого приговорили к смертной казни, но особым образом. В тюрьме он вынужден каждый день проходить под пулемётом, который когда-нибудь его расстреляет, но когда – никто не знает.
Книга заставила меня задуматься о том, а как понять, жив я или мёртв? Вот тот приговорённый тип – он же вроде бы уже того… Но при этом каждый день чего-то делает, с кем-то разговаривает. Чем я отличаюсь от него? Я тоже заперт в этом мире и понятия не имею, когда это всё закончится.
***
Тут офисный клерк живёт нормальной такой жизнью: мебель себе покупает, шмотки хорошие, вкусно кушает, но слетает с катушек. Ему надоедает потребление, из которого состоит его жизнь и он восстаёт против него. Начинает менять себя, а потом и мир вокруг.
Книга заставила задуматься не столько о потреблении \ созидании, сколько о том, а как побороть привычку потреблять и начать созидать. Паланик показывает, как саморазрушение помогает в этом. Идея такая: нельзя в себе начать строить что-то новое, не разрушив старое. Только на обломках старых убеждений, можно вырастить новые. Как их разрушать? Например, через страдание и боль, как в книге.
***
Комбини – японский аналог нашей Пятёрочки. Главная героиня работает в супермаркете 18 лет и буквально сливается с ним. Она – образец идеального сотрудника. При чём она делает это не ради денег, а потому что ей удобно так жить. Свою жизнь главная героиня подчинила режиму работы супермаркета и должностным обязанностям. Больше в жизни у неё нет ничего: ни семьи, ни детей, ни животных, ни хобби, а ей уже глубоко за 30. За это большинство других персонажей считают главную героиню ненормальной. Ну вот как так?
Много лет назад услышал фразу: «Миру не нужны индивиды, миру нужны функции». Фразу понял так: если делать своё дело хорошо, то пофигу, кто ты, чем живёшь, как выглядишь и самовыражаешься. Книга «Человек-комбини» расшатала это убеждение. Хорошо делать своё дело – мало, чтобы тебя не трогали. Как бы ты ни жил, люди всё равно будут думать про тебя что-то своё, сочинять про тебя истории и наполнять их понятным им содержанием.
***
В этом эссе Лев Николаевич даёт обзор всех существовавших к концу XIX века теорий искусств. Потом критикует их и выкатывает свою. Толстой настолько титан мысли, что все его рассуждения принимаются безропотно, как аксиомы.
Спустя пару месяцев после прочтения, понимаю, что с чем-то из написанного не согласен и не хочу такое принимать. Но дед проработал тему творчества \ искусства \ красоты так глубоко, что размышлений на пару лет хватит. Мне такое было важно, потому что я вроде как чем-то творческим занят, а плохо осознавал, что это такое. Благодаря Льву Николаевичу теперь получше.
***
Сборник трёх лекций Виктора Франкла. Это психолог, который пережил концлагерь. В лекциях Франкл отстаивает идею, что нужно жить несмотря ни на что. Совсем кратко идея Франкла вот: «Живи, блин!». Автор непреклонно выступает против суицидов и эвтаназии, даже когда человек совсем стар, обездвижен или неизлечимо болен.
Из лекций почерпнул много важных мыслей, которые помогают держаться на плаву жизни. Самая сильная вот эта:
– Вопрос «зачем жить?» – это не вопрос, который человек должен задавать жизни. Это вопрос, который жизнь задаёт человеку, а дело человека – отвечать.
***
Это самое глубокое и самое смешное эссе о смерти и умирании. Меня кофеином не пои, дай только о смерти подумать. Барнс подогнал самосвал фактов и размышлений над вопросами: «Умирать – это как?», «Как относиться к смерти?», «Какими были последние мгновения жизни великих людей?» и проч.
Джулиан Барнс меня настолько зацепил своей книгой, что я добавил его имя себе в татуировку на плече. Кстати, Виктор Франкл там тоже есть, и Лев Толстой, и Чак Паланик.
***
Главный герой книги, Аттикус Финч – образец человечности для меня. Он ставит справедливость превыше всего, но не опускается до жестокости.
Ещё Аттикус – пример нетипичного нон-конформиста. Обычно, нон-конформизм ассоциируется с чем-то неудобным \ лишним \ стыдливым, но случай Аттикуса другой. Мужик почти в одиночку отстаивает ценности гуманизма в обществе жестоких и необразованных людей. Он непреклонен и гнёт свою линию. В ситуации, в которой оказался дядюшка Финч, хочется схватиться за ружьё и начать стрелять по всем, а он счищает налёт злобы с сердца и держится. Аттикус крутой.
***
Это пособие по писательскому ремеслу. В своих советах Паланик конкретен, всё объясняет на примерах. Больше всего подкупает его «панковость». У Паланика как писателя всегда была цель не понравиться, а чтобы его запомнили. Для этого он пишет настолько пакостливо, что от написанного в голове пускаются в пляс сразу две мысли: а) Что за больной ублюдок это написал?! б) Как же он хорош.
В книге около 40 советов о том, как сделать текст интереснее, как добавить напряжения, как внести разнообразие, как установить авторитет и проч.
***
Тут есть база по логике, эпистемологии, метафизике, аксиологии, этике. Звучит душно, но нет, потому что всё объясняется в смешных картинках и на абсурдных примерах. Персонажи книги: Сократ, Аристотель, Гоббс, Декарт, Спиноза, Кант, Дарвин, Ницше, да много кто – и какие же они там все весёлые.
Скоро будет год, как веду колонку «О философии без душноты» для телеграм-канала "Вечерний Телеграмъ". «Краткий курс философии в комиксах» мне сильно в этом помогает. Некоторые мысли я тупо оттуда копирую, настолько они хороши. В 2023 году эти комиксы стали моей настольной книгой – перелистываю их каждую неделю.
Такие вот итоги.
Лев Николаевич поставил берёзовый чурбак на колоду. Примерился, что бы попасть колуном ровно в то место, где дерево, будто созрев, лопнуло. Занёс топор над головой и, шумно выдохнув, лихо разнёс полено на две ровные части. Подобрал разлетевшиеся половины и уже без особых усилий, с нарочитой небрежностью, разделался с ними. Вытер подолом рубахи вспотевшее лицо и с удовольствием оглядел гору наколотых дров.
— Vous êtes parfait, Leo! (Ты просто идеален, Лев), — довольно сказал граф. — Вот так и надобно встречать каждое новое утро.
Лев Николаевич с удовольствием вдохнул чуть сладковатый запах последних дней бабьего лета. Осень, словно стареющая дама собирающаяся выйти в свет, обильно опрыскивала себя духами. Окутывала ароматами из плодов дозревающей антоновки, чуть сопревшего сена и хризантем.
— Вот бы ещё бы неделю без дождя, — мысленно попросил он, глянув на всё ещё голубое, но уже без глубокой летной синевы небо.
Ещё раз окинул взглядом результаты трудов, и собрался было идти завтракать, как заметил спешащего к нему Мартынова, отставного солдата, воевавшего под командованием графа ещё в Крымскую кампанию. Случайно встреченный Львом Николаевичем, тот был узнан, обласкан и принят на службу в качестве работного мужика. Однако в скором времени превратился в некое подобие ординарца, занятого исключительно личными, а иногда и тайными делами барина. Мартынов, друживший с мужиками из окрестных деревень и завоевавший расположение дворни, знал о всём происходящем в имении, благодаря чему являлся бесценным помощником.
— Здравия желаю, ваше благородие, — этим неизменным приветствием Мартынов, словно каждый раз намекал на давнюю связь с графом.
— Здравствуй, — Лев Николаевич обрадовался, что наколотая сейчас груда дров ещё не снесена в сарай, а словно нарочно выложена напоказ. — Неплохо для такого старика, как я?
— Солидно, — уважительно покивал головой тот, но тотчас посуровел лицом и доложил, — Пелагея тяжёлая ходит.
— И что? — граф в глубине души даже немного рассердился. Зачем ему знать в так хорошо начинающееся утро о какой-то Пелагее?
— Незадача выходит, — туманно ответил Мартынов.
— Ну, погоди. Пелагея, та, что из Кочаков? Которая лошадей от ящура дёгтем лечит?
— То Прасковья. А Пелагея — вдовица. Белобрысая и в теле. Вы, ваше благородие, её на эту Пасху..., — тут Мартынов замялся, подбирая нужное слово, — навещали. Раз пять на моей памяти.
— Вот же дура-баба, — расстроился Лев Николаевич. — Точно знаешь, что понесла?
— По всем статьям видно, да и не таится.
— Ладно, — махнул рукой граф. — Подойдёшь после обеда. Решу, как поступить.
И направился в дом, рассуждая про себя, что надобно будет дать этой Пелагее денег.
— Как-никак траты немалые предстоят. За повитуху, за крещение, на пелёнки. Фельдшера неплохо бы. Соседям угощение выставить. Тут десятью рублями не обойтись. Пожалуй, придётся четвертной билет выложить. Или дать пятьдесят? Всё ж моё дитя. Тогда уж сразу сотню?
Прикидывая и так и этак, Лев Николаевич поднялся на крыльцо и тут его осенило.
— Спрошу у Софьи. Уж она-то в этих премудростях получше понимает. Пусть по жизни, как все бабы и глупа, но в деторождении с детоухаживанием соображает.
Граф прошёл в столовую, где распорядился подавать завтрак. Взял со стола утреннюю газету и, лениво перебирая листы, принялся ждать супругу.
Не прошло и нескольких минут, как в дверях появилась Софья Андреевна.
— Bonjour, chérie (Доброе утро, дорогая), — Лев Николаевич тотчас отложил газету. — Изволь помочь avec une situation piquante (с одной пикантной ситуацией). Не далее, как с полгода назад я, по глупости...
Тут граф запнулся. Посмотрел испуганными глазами на жену и, зажав рот ладонями, зашёлся в натужном кашле. Лицо его приобрело багровый оттенок, по щекам потекли слёзы.
— Что такое? Где болит? — бросилась к супругу Софья Андреевна.
— Пустое, — остановил её граф, всё ещё покашливая. — Перехватило горло.
— Может быть, вызову доктора?
— Ерунда, уже прошло.
— Так с чем просишь помочь?
— Э-э-э, — замялся Лев Николаевич, делая вид, что припоминает, — несколько месяцев назад я набросал статью для Общества любителей русской словесности. Знаешь ли, вопросы нравственного просвещения, ответственности автора и так далее...
— И?
— И, не могу найти! — обрадованно закончил граф. — Потерялась. Вот, хотел попросить тебя поискать. Вдруг, отдал переписать набело и забыл забрать.
— Разумеется, посмотрю.
— Славно, — хлопнул в ладони Лев Николаевич. — Сейчас же, прости, недосуг. Вели, что б завтрак в кабинет подали.
Граф легко встал и, напевая под нос, быстро поднялся на второй этаж. Захлопнул за собой дверь, рухнул в кресло и облегчённо выдохнул.
— Старый болван, — улыбаясь простонал он. — К кому удумал за советом пойти. К Соньке! Вот бы анекдот вышел, не остановись я вовремя. Ах, жаль, что рассказать некому.
Граф посмотрел в окно на липовую аллею, налившуюся осенним золотом.
— Всё же хороший день, — заключил Лев Николаевич. — А бабе сто рублей дам. Вот так!
Калиф Харун аль Рашид известен, как искатель приключений. Тайно покидая дворец, он в драном халате бродил по улицам Багдада, ввязываясь во всевозможные истории, болтая с босяками и выпивая с караванщиками. Случалось, получал пинка от слуги какого-нибудь вельможи. Бывал бит в чайхане, дрался «стенка на стенку» в кварталах ремесленников, спасался бегством от городских стражников. Однако, вернувшись, переполненный адреналином, зла ни на кого не держал и ощущал себя абсолютно счастливым.
Совсем иные цели, «отправляясь в народ», преследовал Лев Николаевич Толстой.
— Видишь ли, — объяснял он супруге, — каждому, кто считает себя писателем, крайне полезно взглянуть на мироустройство с иной стороны. Не с высоты своего социального положения, а снизу. Из народных масс, за счёт трудов коих мы с тобой, Соня, и существуем.
— Прости, — робко возражала Софья Андреевна, — но наше благосостояние зависит именно от твоих трудов. Твоего искусства.
— Идеал всякого искусства, — неодобрительно морщился граф, — это общедоступность. Искусство лишь забава, а не важное дело, которому можно сознательно посвящать силы. Это всегда понимал и понимает рабочий, неиспорченный народ. И всякий человек, не удалившийся от жизни, не может смотреть иначе. Сколько зла от важности, приписываемой паразитами общества своим забавам!
Софья Андреевна, не желая считать себя «паразитом», робко соглашалась.
Лев Николаевич, скрывался в гардеробной, где c удовольствием осматривал специально сочинённый для походов «в народ» костюм. Усвоив со времён первых неудачных вылазок, что «встречают по одёжке», Толстой приобрёл хромовые сапоги бутылками, широкие штаны доброго сукна, пиджак с карманами и белый картуз с матерчатым козырьком. Одетый таким образом, граф смахивал на зажиточного мельника либо на управляющего в солидном хозяйстве. Встреченные мужики разговоры вели с почтительностью и уважением.
— Надо бы к зиме, — прикидывал он, — лисью шапку купить. В самый раз будет.
Проинспектировав гардероб, Лев Николаевич шёл на веранду. Требовал чаю. С лёгкой брезгливостью разворачивал свежий «Московский Листок».
Читал вслух.
«Степенен и одновременно лукав наш хлебопашец. Мы, господа, изоврались да оскоромились. Мужик же, честен, справедлив и чист душой. Только ему, живущему средь лесов и нив, понятен смысл жизни. Зачем мы на этой Земле? Куда идём? Дай ответ, народ богоносец! Прислушайтесь к нему, откройте сердца и познайте истину. Примите правду из мозолистых рук».
— А? Каково? — поворачивался Толстой к горничной. — Как считаешь, случилось наконец просветление в умах?
— На всё воля Божья, — отвечала та. — Вас, барин, на крыльце управляющий дожидается.
— Ну так зови.
Николенька, недавно взятый на службу выпускник Новоалександрийского института сельского хозяйства, из всех сил постарался придать голосу солидности.
— Извольте выслушать доклад за минувшую неделю.
Лев Николаевич кивнул.
— Вчера завершили уборку сена на Дальнем Лугу, — зачастил молодой человек. — Заменили пришедшие в негодность стёкла теплицы. Договорились о покупке двух дюжин саженцев для яблоневого сада.
— Славно.
— И, — Николенька зарделся от удовольствия, — истребован долг со скотника Матвея Зайцева. Пятнадцать рублей.
— Что так просто взял и отдал?
— Неделю стыдить и уговаривать пришлось. Судом грозили, да всё впустую. А как сняли с него портки, розги принесли и пороть начали, так вмиг деньги нашлись.
— Вот, — просиял граф. — В академии многому учат, да только главное упускают.
Толстой лукаво прищурился. Поднял палец.
— Прежде чем с мужиком дела вести, его понять требуется. У тебя, гляжу, выходит.
Этот праздник посвящён всем животным, которых приручил человек. В литературе нередко упоминаются образы домашних животных.
Кто-то использует их лишь как часть бытового фона, другие характеризуют своих персонажей через их отношения с домашними любимцами. Иногда питомцы и вовсе становятся действующими героями произведений.
В большей части произведения Льва Николаевича Толстого «Холстомер» повествование ведётся от лица старого больного коня. Он любит жаловаться соседям по конюшне на свою нелёгкую жизнь.
Дефект в его окрасе никак не влиял на качество лошади, но для хозяев он не представлял интереса.
Таким образом, автор показывает своё отношение к проблеме нетерпимости в обществе к инаковости.
Эту книгу можно бесплатно скачать на нашем канале:
https://t.me/classical_lit/6822
Нехлюдов стоял у края парома, глядя на широкую быструю реку.
Из города донёсся по воде гул и медное дрожание большого охотницкого колокола. Стоявший подле Нехлюдова ямщик и все подводчики одни за другими сняли шапки и перекрестились. Ближе же всех стоявший у перил невысокий лохматый старик, которого Нехлюдов сначала не заметил, не перекрестился, а, подняв голову, уставился на Нехлюдова. Старик этот был одет в заплатанный о́зям, суконные штаны и разношенные, заплатанные бродни. За плечами была небольшая сумка, на голове высокая меховая вытертая шапка.
— Ты что же, старый, не молишься? — сказал нехлюдовский ямщик, надев и оправив шапку. — Аль некрещёный?
— Кому молиться-то? — решительно наступающе и быстро выговаривая слог за слогом, сказал лохматый старик.
— Известно кому, Богу, — иронически проговорил ямщик.
— А ты покажи мне, игде он? Бог-то?
Что-то было такое серьёзное и твёрдое в выражении старика, что ямщик, почувствовав, что он имеет дело с сильным человеком, несколько смутился, но не показывал этого и, стараясь не замолчать и не осрамиться перед прислушивающейся публикой, быстро отвечал:
— Игде? Известно — на небе.
— А ты был там?
— Был — не был, а все знают, что Богу молиться надо.
— Бога никто же не видел нигде же. Единородный сын, сущий в недре отчем, он явил, — строго хмурясь, той же скороговоркой сказал старик.
— Ты, видно, нехрист, дырник. Дыре молишься, — сказал ямщик, засовывая кнутовище за пояс и оправляя шлею на пристяжной.
Кто-то засмеялся.
— А ты какой, дедушка, веры? — спросил немолодой уже человек, с возом стоявший у края парома.
— Никакой веры у меня нет. Потому никому я, никому не верю, окроме себе, — так же быстро и решительно ответил старик.
— Да как же себе верить? — сказал Нехлюдов, вступая в разговор. — Можно ошибиться.
— Ни в жизнь, — тряхнув головой, решительно отвечал старик.
— Так отчего же разные веры есть? — спросил Нехлюдов.
— Оттого и разные веры, что людям верят, а себе не верят. И я людям верил и блудил, как в тайге; так заплутался, что не чаял выбраться. И староверы, и нововеры, и субботники, и хлысты, и поповцы, и безпоповцы, и австрияки, и молокане, и скопцы. Всякая вера себя одна восхваляет. Вот все и расползлись, как кутята слепые. Вер много, а дух один. И в тебе, и во мне, и в нём. Значит, верь всяк своему духу, и вот будут все соединёны. Будь всяк сам себе, и все будут заедино.
Старик говорил громко и все оглядывался, очевидно желая, чтобы как можно больше людей слышали его.
— Что же, вы давно так исповедуете? — спросил его Нехлюдов.
— Я-то? Давно уж. Уж они меня двадцать третий год гонят.
— Как гонят?
— Как Христа гнали, так и меня гонят. Хватают да по судам, по попам — по книжникам, по фарисеям и водят; в сумасшедший дом сажали. Да ничего мне сделать нельзя, потому я слободен. «Как, говорят, тебя зовут?» Думают, я звание какое приму на себя. Да я не принимаю никакого. Я от всего отрекся: нет у меня ни имени, ни места, ни отечества — ничего нет. Я сам себе. Зовут как? Человеком. «А годов сколько?» Я, говорю, не считаю, да и счесть нельзя, потому что я всегда был, всегда и буду. «Какого, говорят, ты отца, матери?» Нет, говорю, у меня ни отца, ни матери, окроме Бога и земли. Бог — отец, земля — мать. «А царя, говорят, признаешь?» Отчего не признавать? он себе царь, а я себе царь. «Ну, говорят, с тобой разговаривать». Я говорю: я и не прошу тебя со мной разговаривать. Так и мучают.
— А куда же вы идете теперь? — спросил Нехлюдов.
— А куда Бог приведёт. Работаю, а нет работы — прошу, — закончил старик, заметив, что паром подходит к тому берегу, и победоносно оглянулся на всех слушавших его.
Паром причалил к другому берегу. Нехлюдов достал кошелёк и предложил старику денег. Старик отказался.
— Я этого не беру. Хлеб беру, — сказал он.
— Ну, прощай.
— Нечего прощать. Ты меня не обидел. А и обидеть меня нельзя, — сказал старик и стал на плечо надевать снятую сумку. Между тем перекладную телегу выкатили и запрягли лошадей.
— И охота вам, барин, разговаривать, — сказал ямщик Нехлюдову, когда он, дав на чай могучим паромщикам, влез на телегу. — Так, бродяжка непутевый.
© Л.Н.Толстой. «Воскресенье»
«Странник»