Сталин. Да, приведет.

Говард. Развили ли японцы за последние несколько дней какую-либо такую активность в районе границы МНР, которая (активность) была бы сочтена в СССР как агрессивная?

Сталин. Японцы, кажется, продолжают накапливать войска у границ МНР, но каких-либо новых попыток к пограничным столкновениям пока не замечается.

Говард. Советский Союз опасается, что Германия и Польша имеют направленные против него агрессивные намерения и подготавливают военное сотрудничество, которое должно помочь реализовать эти намерения. Между тем Польша заявляет о своем [c.103] нежелании разрешить любым иностранным войскам использовать ее территорию как базу для операций против третьего государства. Как в СССР представляют себе нападение со стороны Германий? С каких позиций, в каком направлении могут действовать германские войска?

Сталин. История говорит, что когда какое-либо государство хочет воевать с другим государством, даже не соседним, то оно начинает искать границы, через которые оно могло бы добраться до границ государства, на которое оно хочет напасть. Обычно агрессивное государство находит такие границы. Оно их находит либо при помощи силы, как это имело место в 1914 году, когда Германия вторглась в Бельгию, чтобы ударить по Франции, либо оно берет такую границу “в кредит”, как это сделала Германия в отношении Латвии, скажем, в 1918 году, пытаясь через нее прорваться к Ленинграду. Я не знаю, какие именно границы может приспособить для своих целей Германия, но думаю, что охотники дать ей границу “в кредит” могут найтись.

Говард. Во всем мире говорят о войне. Если действительно война неизбежна, то когда, мистер Сталин, она, по-Вашему, разразится?

Сталин. Это невозможно предсказать. Война может вспыхнуть неожиданно. Ныне войны не объявляют. Они просто начинаются. Но, с другой стороны, я считаю, что позиции друзей мира укрепляются. Друзья мира могут работать открыто, они опираются на мощь общественного мнения, в их распоряжении такие инструменты, как, например, Лига Наций. В этом плюс для друзей мира. Их сила в том, что их деятельность против войны опирается на волю широких народных масс. Во всем мире нет народа, который хотел бы войны. Что касается врагов мира, то они вынуждены работать тайно. В этом минус врагов мира. Впрочем, не исключено, что именно в силу этого они могут решиться на военную авантюру как на акт отчаяния.

Одним из новейших успехов дела друзей мира является ратификация франко-советского пакта о взаимной помощи французской палатой депутатов. Этот пакт является известной преградой для врагов мира.

Говард. Если вспыхнет война, то в какой части света она может разразиться раньше? Где грозовые тучи больше всего сгустились – на Востоке или на Западе? [c.104]

Сталин. Имеются, по-моему, два очага военной опасности. Первый очаг находится на Дальнем Востоке, в зоне Японии. Я имею в виду неоднократные заявления японских военных с угрозами по адресу других государств. Второй очаг находится в зоне Германии. Трудно сказать, какой очаг является наиболее угрожающим, но оба они существуют и действуют. По сравнению с этими двумя основными очагами военной опасности итало-абиссинская война является эпизодом. Пока наибольшую активность проявляет дальневосточный очаг опасности. Возможно, однако, что центр этой опасности переместится в Европу. Об этом говорит хотя бы недавнее интервью господина Гитлера, данное им одной французской газете. В этом интервью Гитлер как будто пытается говорить миролюбивые вещи, но это свое “миролюбие” он так густо пересыпает угрозами по отношению к Франции и Советскому Союзу, что от “миролюбия” ничего не остается. Как видите, даже тогда, когда господин Гитлер хочет говорить о мире, он не может обойтись без угроз. Это – симптом.

Говард. В чем, по-Вашему, заключается основная причина современной военной опасности?

Сталин. В капитализме.

Говард. В каких именно проявлениях капитализма?

Сталин. В его империалистических захватнических проявлениях.

Вы помните, как возникла первая мировая война. Она возникла из-за желания переделать мир. Сейчас та же подоплека. Имеются капиталистические государства, которые считают себя обделенными при предыдущем переделе сфер влияния, территорий, источников сырья, рынков и т.д. и которые хотели бы снова переделить их в свою пользу. Капитализм в его империалистической фазе – такая система, которая считает войну законным методом разрешения международных противоречий, методом законным если не юридически, то по существу.

Говард. Не считаете ли Вы, что и в капиталистических странах может существовать обоснованное опасение, как бы Советский Союз не решил силой навязать свои политические теории Другим народам?

Сталин. Для подобных опасений нет никаких оснований. Если Вы думаете, что советские люди хотят сами, да еще силой, изменить лицо окружающих государств, то Вы жестоко [c.105] заблуждаетесь. Советские люди, конечно, хотят, чтобы лицо окружающих государств изменилось, но это дело самих окружающих государств. Я не вижу, какую опасность могут видеть в идеях советских людей окружающие государства, если эти государства действительно крепко сидят в седле.

Говард. Означает ли это Ваше заявление, что Советский Союз в какой-либо мере оставил свои планы и намерения произвести мировую революцию?

Сталин. Таких планов и намерений у нас никогда не было.

Говард. Мне кажется, мистер Сталин, что во всем мире в течение долгого времени создавалось иное впечатление.

Сталин. Это является плодом недоразумения.

Говард. Трагическим недоразумением?

Сталин. Нет, комическим. Или, пожалуй, трагикомическим.

Видите ли, мы, марксисты, считаем, что революция произойдет и в других странах. Но произойдет она только тогда, когда это найдут возможным или нужным революционеры этих стран. Экспорт революции – это чепуха. Каждая страна, если она этого захочет, сама произведет свою революцию, а ежели не захочет, то революции не будет. Вот, например, наша страна захотела произвести революцию и произвела ее, и теперь мы строим новое, бесклассовое общество. Но утверждать, будто мы хотим произвести революцию в других странах, вмешиваясь в их жизнь, – это значит говорить то, чего нет и чего мы никогда не проповедовали.

Говард. В момент установления дипломатических отношений между СССР и США президент Рузвельт и господин Литвинов обменялись торжественными нотами по вопросу о пропаганде. В пункте 4–м письма господина Литвинова президенту Рузвельту говорилось, что Советское правительство обязуется “не допускать образования или пребывания на своей территории каких-либо организаций или групп и принимать на своей территории предупредительные меры против деятельности каких-либо организаций или групп или представителей, или должностных лиц каких-либо организаций или групп в отношении Соединенных Штатов в целом, или какой-либо их части, их территории или владений, имеющих целью свержение или подготовку свержения или изменение силой политического или социального строя”. Я прошу Вас, мистер Сталин, объяснить мне, почему господин Литвинов подписал это письмо, если выполнение обязательств по [c.106] этому пункту несовместимо с желаниями Советского Союза или вне его власти?

Сталин. Выполнение обязательств по пункту, который Вы процитировали, – в нашей власти, мы эти обязательства выполняли и будем выполнять.

По нашей конституции политические эмигранты имеют право проживать на нашей территории. Мы им предоставляем право убежища точно так же, как и США дают право убежища политическим эмигрантам. Совершенно очевидно, что когда Литвинов подписывал это письмо, он исходил из того, что содержавшиеся в нем обязательства имеют обоюдный характер. Считаете ли Вы, мистер Говард, противоречащим соглашению Рузвельт-Литвинов, если на территории США находятся русские белогвардейские эмигранты, ведущие пропаганду против Советов и в пользу капитализма, пользующиеся материальной поддержкой американских граждан и иногда представляющие собой группы террористов? Очевидно, эти эмигранты пользуются имеющимся и в США правом убежища. Что касается нас, то мы никогда не потерпели бы на своей территории ни одного террориста, против кого бы он ни замышлял свои преступления. По-видимому, в США право убежища толкуется более расширительно, чем в нашей стране. Что же, мы не в претензии.

Вы мне, быть может, возразите, что мы сочувствуем этим политическим эмигрантам, прибывающим на нашу территорию. Но разве нет американских граждан, сочувствующих белогвардейским эмигрантам, которые ведут пропаганду за капитализм и против Советов? Стало быть, о чем же речь? Речь идет о том, чтобы не помогать этим лицам, не финансировать их деятельность. Речь идет о том, чтобы должностные лица обеих стран не вмешивались во внутреннюю жизнь другой страны. Наши должностные лица честно выполняют это обязательство. Если кто-нибудь из них провинился, пусть нам скажут.

Если зайти слишком далеко и потребовать высылки всех белогвардейских эмигрантов из США, то это было бы посягательством на право убежища, провозглашенное и в США и в СССР. Тут надо признать известный разумный предел для требований и контртребований. Литвинов подписал свое письмо президенту Рузвельту не в качестве частного лица, а в качестве представителя государства точно так же, как это сделал и президент Рузвельт. Их соглашение является соглашением между двумя [c.107] государствами. Подписывая это соглашение, и Литвинов и президент Рузвельт как представители двух государств имели в виду деятельность агентов своего государства, которые не должны и не будут вмешиваться во внутренние дела другой стороны. Провозглашенное в обеих странах право убежища не могло быть затронуто этим соглашением. В этих рамках надо толковать соглашение Рузвельт-Литвинов как соглашение представителей двух государств.

Говард. Но разве американские делегаты Броудер и Дарси не призывали на VII Конгрессе Коммунистического Интернационала, состоявшемся в прошлом году в Москве, к насильственному ниспровержению американского правительства?

Сталин. Признаюсь, что не помню речей товарищей Броудера и Дарси, не помню даже, о чем они говорили. Возможно, что они говорили что-нибудь в этом роде. Но не советские люди создавали американскую коммунистическую партию. Она создана американцами. Она существует в США легально, она выставляет своих кандидатов на выборах, включая и президентские. Если товарищи Броудер и Дарси выступили однажды в Москве с речью, то у себя дома в США они выступали с подобными и даже наверняка более решительными речами сотни раз. Ведь американские коммунисты имеют возможность свободно проповедовать свои идеи. Совершенно неправильно было бы считать Советское правительство ответственным за деятельность американских коммунистов.

Говард. Да, но на этот раз речь идет о деятельности американских коммунистов, имевшей место на советской территории, в нарушение пункта 4–го соглашения Рузвельт-Литвинов.

Сталин. Что представляет собой деятельность коммунистической партии, в чем она может проявляться? Деятельность эта заключается обычно в организации рабочих масс, в организации митингов, демонстраций, забастовок и т.д. Совершенно понятно, что всего этого американские коммунисты не могут проделать на советской территории. У нас в СССР нет американских рабочих.

Говард. Могу ли я понять Ваше заявление так, что может быть найдено такое истолкование взаимных обязательств, при которых добрые отношения между нашими странами были бы ограждены и продолжены?

Сталин. Да, безусловно. [c.108]

Говард. Вы признаете, что коммунистическое общество в СССР еще не построено. Построен государственный социализм, фашизм в Италии и национал-социализм в Германии утверждают, что ими достигнуты сходные результаты. Не является ли общей чертой для всех названных государств нарушение свободы личности и другие лишения в интересах государства?

Сталин. Выражение “государственный социализм” неточное. Под этим термином многие понимают такой порядок, при котором известная часть богатств, иногда довольно значительная, переходит в руки государства или под его контроль, между тем как в огромном большинстве случаев собственность на заводы, фабрики, землю остается в руках частных лиц. Так многие понимают “государственный социализм”. Иногда за этим термином скрывается порядок, при котором капиталистическое государство в интересах подготовки или ведения войны берет на свое содержание некоторое количество частных предприятий. Общество, которое мы построили, никак не может быть названо “государственным социализмом”. Наше советское общество является социалистическим, потому что частная собственность на фабрики, заводы, землю, банки, транспортные средства у нас отменена и заменена собственностью общественной. Та общественная организация, которую мы создали, может быть названа организацией советской, социалистической, еще не вполне достроенной, но в корне своем социалистической организацией общества. Основой этого общества является общественная собственность: государственная, то есть всенародная, а также кооперативно-колхозная собственность. Ни итальянский фашизм, ни германский национал-“социализм” ничего общего с таким обществом не имеют. Прежде всего потому, что частная собственность на фабрики и заводы, на землю, банки, транспорт и т.д. осталась там нетронутой и поэтому капитализм остается в Германии и Италии во всей силе.

Да, Вы правы, мы еще не построили коммунистического общества. Построить такое общество не так-то легко. Разница между обществом социалистическим и коммунистическим Вам наверное известна. В социалистическом обществе еще имеется некоторое имущественное неравенство. Но в социалистическом обществе уже нет безработицы, уже нет эксплуатации, уже нет угнетения национальностей. В социалистическом обществе каждый обязан трудиться, хотя и получает за свой труд еще не [c.109] сообразно своим потребностям, а сообразно количеству и качеству вложенного труда. Поэтому еще существует заработная плата, притом неравная, дифференцированная. Только тогда, когда удастся создать такой порядок, при котором люди получают от общества за свой труд не по количеству и качеству труда, а сообразно их потребностям, можно будет сказать, что мы построили коммунистическое общество.

Вы говорите о том, что для того, чтобы построить наше социалистическое общество, мы пожертвовали личной свободой и терпели лишения. В Вашем вопросе сквозит мысль, что социалистическое общество отрицает личную свободу. Это неверно. Конечно, для того, чтобы построить что-нибудь новое, приходится нагонять экономию, накапливать средства, сокращать временно свои потребности, занимать у других. Если хочешь построить новый дом, то копишь деньги, временно урезываешь свои потребности, иначе дома можешь и не построить. Это подавно справедливо, когда речь идет о том, чтобы построить целое новое человеческое общество. Приходилось временно урезывать некоторые потребности, накапливать соответствующие средства, напрягать силы. Мы так именно и поступили и построили социалистическое общество.

Но это общество мы построили не для ущемления личной свободы, а для того, чтобы человеческая личность чувствовала себя действительно свободной. Мы построили его ради действительной личной свободы, свободы без кавычек. Мне трудно представить себе, какая может быть “личная свобода” у безработного, который ходит голодным и не находит применения своего труда. Настоящая свобода имеется только там, где уничтожена эксплуатация, где нет угнетения одних людей другими, где нет безработицы и нищенства, где человек не дрожит за то, что завтра может потерять работу, жилище, хлеб. Только в таком обществе возможна настоящая, а не бумажная, личная и всякая другая свобода.

Говард. Считаете ли Вы совместимым параллельное развитие американской демократии и советской системы?

Сталин. Американская демократия и советская система могут мирно сосуществовать и соревноваться. Но одна не может развиться в другую. Советская система не перерастет в американскую демократию и наоборот. Мы можем мирно сосуществовать, если не будем придираться друг к другу по всяким мелочам. [c.110]

Говард. В СССР разрабатывается новая конституция, предусматривающая новую избирательную систему. В какой мере эта новая система может изменить положение в СССР, поскольку на выборах по-прежнему будет выступать только одна партия?

Сталин. Мы примем нашу новую конституцию, должно быть, в конце этого года. Комиссия по выработке конституции работает и должна будет скоро свою работу закончить. Как уже было объявлено, по новой конституции выборы будут всеобщими, равными, прямыми и тайными. Вас смущает, что на этих выборах будет выступать только одна партия. Вы не видите, какая может быть в этих условиях избирательная борьба. Очевидно, избирательные списки на выборах будет выставлять не только коммунистическая партия, но и всевозможные общественные беспартийные организации. А таких у нас сотни. У нас нет противопоставляющих себя друг другу партий, Точно так же как у нас нет противостоящих друг другу класса капиталистов и класса эксплуатируемых капиталистами рабочих. Наше общество состоит исключительно из свободных тружеников города и деревни-рабочих, крестьян, интеллигенции. Каждая из этих прослоек может иметь свои специальные интересы и отражать их через имеющиеся многочисленные общественные организации. Но коль скоро нет классов, коль скоро грани между классами стираются, коль скоро остается лишь некоторая, но не коренная разница между различными прослойками социалистического общества, не может быть питательной почвы для создания борющихся между собой партий. Где нет нескольких классов, не может быть нескольких партий, ибо партия есть часть класса.

При национал-“социализме” также существует только одна партия. Но из этой фашистской однопартийной системы ничего не выйдет. Дело в том, что в Германии остался капитализм, остались классы, классовая борьба, которая все равно прорвется наружу, в том числе и в области борьбы партий, представляющих противоположные классы, так же как прорвалась, скажем, в Испании. В Италии также существует только одна – фашистская – партия, но по тем же причинам и там из этого ничего не выйдет.

Почему наши выборы будут всеобщими? Потому, что все граждане, за исключением лишенных избирательных прав по суду, будут иметь право избирать и быть избранными.

Почему наши выборы будут равными? Потому, что ни различие в имущественном отношении (еще частично существующее), [c.111] ни расовая и национальная принадлежность не будут давать никаких привилегий или ущерба. Женщины будут пользоваться активным и пассивным избирательным правом на равных правах с мужчинами. Наши выборы будут подлинно равными.

Почему тайные? А потому, что мы хотим дать советским людям полную свободу голосовать за тех, кого они хотят избрать, кому они доверяют обеспечение своих интересов.

Почему прямые? Потому, что непосредственные выборы на местах во все представительные учреждения вплоть до верховных органов лучше обеспечивают интересы трудящихся нашей необъятной, страны.

Вам кажется, что не будет избирательной борьбы. Но она будет, и я предвижу весьма оживленную избирательную борьбу. У нас немало учреждений, которые работают плохо. Бывает, что тот или иной местный орган власти не умеет удовлетворить те или иные из многосторонних и все возрастающих потребностей трудящихся города и деревни. Построил ли ты или не построил хорошую школу? Улучшил ли ты жилищные условия? Не бюрократ ли ты? Помог ли ты сделать наш труд более эффективным, нашу жизнь более культурной? Таковы будут критерии, с которыми миллионы избирателей будут подходить к кандидатам, отбрасывая негодных, вычеркивая их из списков, выдвигая лучших и выставляя их кандидатуры. Да, избирательная борьба будет оживленной, она будет протекать вокруг множества острейших вопросов, главным образом вопросов практических, имеющих первостепенное значение для народа. Наша новая избирательная система подтянет все учреждения и организации, заставит их улучшить свою работу. Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти. Наша новая советская конституция будет, по-моему, самой демократической конституцией из всех существующих в мире.

Правда. 5 марта 1936 года

[c.112]

https://www.marxists.org/russkij/stalin/t14/t14_33.htm

14 октября 1964 года Хрущёв был отстранён от власти. Но к этому моменту ущерб был уже непоправим. Всё началось задолго до его падения — буквально в первые дни после смерти Сталина. 25 марта 1953 года, то есть спустя всего несколько недель после кончины Иосифа Виссарионовича, Совмин СССР принимает решение о прекращении строительства Трансполярной железнодорожной магистрали. Это не просто «дорога на Север».

Это — стратегическая артерия, протяжённостью почти 6 000 километров, которая должна была соединить Мурманск с Чукоткой вдоль побережья Северного Ледовитого океана, обеспечить освоение Арктики, дать доступ к урановым, медным, угольным месторождениям, создать транспортную базу для военно-морских сил, а также связать отдалённые посёлки, где жили сотни тысяч людей.

Одновременно был остановлен проект тоннеля на Сахалин — не фантастика, а реальный инженерный замысел, по которому уже велись изыскания. Был свёрнут план преобразования природы, утверждённый ещё в 1948 году и рассчитанный на 15 лет: с 1949 по 1964. Этот план предусматривал создание гигантской сети лесополос (общей протяжённостью свыше 5 миллионов гектаров), строительство тысяч водохранилищ и прудов, развитие орошаемого земледелия, массовое оснащение колхозов и совхозов новейшей сельхозтехникой.

Но почему же Брежнев, придя к власти в 1964 году, не вернулся к этим проектам? Ведь к тому времени уже было очевидно, что отказ от них породил колоссальные убытки — миллиарды рублей тратились на завоз продовольствия и топлива на Север и Дальний Восток морем и воздухом, территории оставались неосвоенными, армия была ограничена в манёвренности.

Причина — в идеологическом тормозе. Нужно понимать: Хрущёв впервые месяцы после смерти Сталина не был единоличным лидером. Существовал режим коллективного руководства, где ключевые роли играли Лаврентий Берия и Георгий Маленков. Именно Берия, а не Хрущёв, инициировал сворачивание всех этих грандиозных проектов. В пояснительных записках того времени он мотивировал это «нецелесообразностью», «тяжёлым финансовым положением» и необходимостью «решить прежде всего зерновой вопрос».

Но — и это главное — именно Хрущёв превратил эти тактические шаги в стратегию разрыва с прошлым. В 1954 году, когда началась так называемая «целинная эпопея», финансирование сталинского плана преобразования природы было фактически прекращено. Вместо строительства лесополос и оросительных систем — бросок на «целину» в Казахстане и юге Западной Сибири. Результат? Экологическая катастрофа: выдувание плодородного слоя, опустынивание, колоссальные потери урожая при первых же засухах.

К моменту прихода Брежнева к власти на официальном уровне уже были закреплены антисталинские решения XX (1956) и XXII (1961) съездов КПСС. Был провозглашён «культ личности», была объявлена борьба с ним. И любая попытка вернуться к реализации сталинских проектов воспринималась бы как де-факто реабилитация Сталина — а это означало бы пересмотр решений двух съездов, что грозило расколом партии.

И действительно — накануне XXIII съезда в 1966 году в политическом пространстве появляются два письма: сначала письмо 25-ти, затем письмо 13-ти. В них видные деятели культуры, искусства и науки выражают «озабоченность» слухами о якобы готовящейся реабилитации Сталина. Сегодня историки склоняются к тому, что это была спланированная провокация, возможно, с участием западных спецслужб или внутренних структур КГБ (в частности, фигуры Виктора Луи, близкого к Андропову).

Брежнев, чьи позиции в 1964–1966 годах были ещё шаткими (ходили слухи, что его избрали «временной фигурой»), не пошёл на риск. Как заявил на съезде первый секретарь Московского горкома Егорычев: «ЦК поступили два письма от интеллигенции. Они носят провокационный характер. Новое руководство не собиралось и не собирается реабилитировать Сталина. Мы верны решениям XX и XXII съездов».

Таким образом, даже если бы Брежнев захотел возродить Трансполярку или план преобразования природы, он не имел политического мандата на это. Идеологическая система, созданная Хрущёвым, стала клеткой — и для него самого, и для его преемников.

Экономическое наследство Хрущёва: нулевой рост, голод и миф о «хрущёвском благополучии»

Когда в ноябре 1964 года Алексей Николаевич Косыгин вступил в должность Председателя Совета Министров, он запросил у президента Академии наук Мстислава Всеволодовича Келдыша научно обоснованный анализ состояния советской экономики. Ответ пришёл 20 декабря 1964 года. Эта записка десятилетиями пылилась в архивах и была впервые опубликована лишь в 2020 году. И то, что в ней содержалось, шокировало даже подготовленных исследователей.

Сталинская экономика в период с 1929 по 1955 год демонстрировала среднегодовые темпы роста 13,8% — по всему народному хозяйству. Это не абстракция. Это — восстановление 1710 городов, 73 тысяч сёл, постройка тысяч заводов, развитие науки, создание ядерного щита. В годы четвёртой пятилетки (1946–1950) только жильём было обеспечено 6,5 миллиона человек — и это при том, что страна только вышла из войны, в которой 25 миллионов человек остались без крова.

А что же Хрущёв? В первые два года шестой пятилетки и последующие пять лет так называемой «семилетки» темпы роста упали до 5,5–6,5% — почти вдвое. Но особенно катастрофической была ситуация в сельском хозяйстве: с 1959 по 1964 год прирост аграрной продукции был равен нулю. Ни мяса, ни молока, ни зерна — ничего. А население за эти пять лет выросло минимум на 7,5 миллиона человек.

Именно поэтому с 1963 года СССР начал закупать зерно за рубежом — сначала в Канаде, Аргентине, Румынии, потом и в США. Люди стояли в очередях за хлебом с ночи. Хлеб, макароны, мука выдавались по карточкам. Это не «отдельные трудности» — это угроза голода в стране, которая ещё недавно экспортировала зерно.

И тут нам навязывают миф о «хрущёвском жилищном чуде». Да, строились «хрущёвки». Но четверть всего жилья возводилась только в Москве. Ленинград — в разы меньше. А вся остальная страна? Тонким слоем.

Хрущёв разрушил кирпичные заводы, запустив серийное панельное домостроение. Из семи первоначальных проектов пятиэтажек уже через два года остался только один — самый дешёвый, самый тесный, самый некомфортный. А ведь сталинские кирпичные дома служили десятилетиями, имели высокие потолки, подвальные помещения, надёжную шумоизоляцию. «Хрущёвки» — на 25–30 лет.

И главное — при Сталине жилищная проблема решалась. В послевоенные годы страна восстановила 73 тысячи сёл, 1710 городов, промышленность вышла на 73% выше довоенного уровня — и при этом построила жильё на 6,5 миллиона человек. Хрущёв же решил «проблему» за счёт качества, долговечности и человеческого достоинства.

Брежнев и Косыгин пытались латать дыры. В марте и сентябре 1965 года прошли два Пленума, посвящённые восстановлению управляемости. Были ликвидированы совнархозы, восстановлены 25 отраслевых министерств. По оценкам экономиста Григория Ханина, только эта мера дала прирост ВВП на 3–3,5%.

Была отменена «животноводческая эпопея» — когда, например, рязанский обком под руководством Ларионова «выполнил план» по мясу, вырезав всё поголовье молодняка. Численность крупного рогатого скота и свиней восстановили только к середине 1970-х.

Запустили «косыгинскую реформу» — но и она оказалась иллюзией. По Ханину, её успехи — «статистический миф». Даже по официальным данным, темпы роста в 1966–1970 годах составляли 6,5–8% — почти вдвое ниже сталинских. Так что даже «золотая пятилетка» — миф.

Социальный террор под видом гуманизма: аборты, артели, подсобные хозяйства

Хрущёв не ограничился экономикой. Он провёл системный удар по социальному укладу — и сделал это под лозунгами «освобождения человека».

В 1955 году он разрешил аборты, отменив запрет, введённый Сталиным в 1936 году. Именно этот запрет позволил стране начать восстанавливать демографию после войны. Хрущёв же вновь открыл «демографическую яму» — ту самую, которая до сих пор отзывается в видах на переписи: каждые 20–25 лет — новое сокращение рождаемости, новая прослойка «недостающего поколения».

В 1956 и 1960 годах двумя постановлениями ЦК и Совмина были ликвидированы сталинские артели — форма мелкой кооперативной промышленности, выпускавшая 33–34 тысячи наименований товаров.

Для сравнения: Госплан утверждал номенклатуру всего на 9,5 тысячи наименований. Артели производили электробритвы, радиоприёмники, стиральные машины, обувь, одежду, посуду, игрушки — всё, что не входило в «план по важнейшим». Их уничтожение ударило по потребительскому рынку — и дефицит стал нормой.

Но самый страшный удар — по личным подсобным хозяйствам. Хрущёв одним махом ликвидировал 12,7 миллиона таких хозяйств. Люди, которые сами выращивали молоко, мясо, овощи, делали колбасы, творог, сметану, внезапно хлынули в магазины. А там — пустота.

Почему? Потому что в 1961 году Хрущёв провёл деноминацию, снизив цены в государственной торговле в 10 раз, а на колхозных рынках — лишь в 4–5 раз. Раньше разница была 5–10%. Теперь — в 1,5–2 раза. Это создало мощнейший стимул для коррупции: директора магазинов, при поддержке партийных чиновников, стали перекачивать мясо и колбасы из госторговли на рынки, где они стоили вдвое дороже.

Человек приходил в магазин — видел кости. Шёл на рынок — покупал то самое мясо, что должно было лежать в магазине. Так родился системный дефицит, который при Брежневе достиг пика — и целые города Сибири, Урала, Центральной России сидели на голодном пайке.

Хрущёв разрушил и колхозную систему. Ликвидировал МТС — машинно-тракторные станции, которые обслуживали 2–5 ближайших деревень. Заставил колхозы выкупать технику — загнав их в долговую яму. Затем начал укрупнять колхозы — до 100–120 деревень! Центральная усадьба — в одной деревне, а до неё — 80–100 километров.

Потом начал насильственно переводить колхозы в совхозы. Колхоз — это коллективная собственность, аграрная артель. Совхоз — государственное предприятие. Сталин понимал: страна ещё не готова к полной национализации села. Хрущёв же решил, что «так быстрее построим коммунизм».

Результат? Колхозников посадили на фиксированную зарплату, как на заводе. Интерес к труду пропал. И при Брежневе, после III съезда колхозников в 1969 году, и вовсе отменили трудодни. Теперь всё село получало оклад — независимо от урожая. Естественно, начался обман: урожаи «рисовали», отчёты подделывали.

Так Хрущёв, сам того не ведая, убил крестьянский менталитет — труд, связь с землёй, ответственность за результат.

Дебилизм или умысел? Как Хрущёв подготовил почву для Горбачёва

Вопрос, который мучает многих: Хрущёв и Горбачёв — дебилы или предатели?

Горбачёв — сознательный разрушитель. Начиная со второй половины 1987 года, он уже верил, что «социализм — тупик». Ему об этом прямо написал Александр Яковлев во второй записке. И Горбачёв пошёл разрушать систему — плановую экономику, КПСС, Союз.

Хрущёв — нет. Он не хотел развала СССР. Но он был ограниченным, малообразованным, внушаемым человеком, который верил, что, уничтожив «остатки частной собственности», он ускорит приход коммунизма. Ему говорили: «Артели — отрыжка буржуазии», «Подсобные хозяйства — питательная среда для мелкобуржуазной стихии». И он, как дебил в полном смысле слова, всё это ликвидировал.

Но самое страшное — что Брежневское руководство, вместо полного отказа от хрущёвских инноваций, сохранило их основу. Да, ликвидировали совнархозы. Но не восстановили артели. Не вернули МТС. Не вернули приусадебные хозяйства. Не вернули трудодни.

Вместо этого пошли по линии конвергенции — идеи, навязанной еврокоммунистами (итальянцами, французами): «Строим социализм с человеческим лицом», «берём лучшее от капитализма». Эта логика легла в основу косыгинской реформы, а потом — горбачёвской перестройки.

И к 1980-м годам крестьянский менталитет у городского населения исчез. Молодёжь не знала, как доить корову или сеять пшеницу. А деревни? Десятки тысяч деревень погибли.

Так что всё началось не в 1991-м. Всё началось в 1953-м — с первого удара по сталинской системе. И нанёс его свой — с благими намерениями.

Утрата интеллектуальной инфраструктуры: как разрушили не только заводы, но и умы

Часто говорят о «дефиците колбасы» как о символе хрущёвско-брежневской эпохи. Но куда более опасным был дефицит мышления, системного подхода, инженерной культуры. Хрущёв не просто свернул стройки — он ликвидировал саму логику развития, заложенную в сталинской системе. Сталинская модель была проектной: каждый завод, каждый канал, каждая лесополоса — часть единого замысла, где сегодняшние издержки окупались завтрашними дивидендами.

Хрущёв же ввёл административный импульс: сегодня — целина, завтра — кукуруза, послезавтра — разоблачение культа личности. Всё — без расчёта, без научного обоснования, без стратегического горизонта. И это отравило не только экономику, но и интеллектуальную среду.

Вспомним: при Сталине наука была встроена в производство. Академия наук, отраслевые НИИ, конструкторские бюро работали в тесной связке с заводами. Были созданы межведомственные комиссии, где академики, инженеры и партийные руководители совместно решали задачи на 10–15 лет вперёд.

При Хрущёве науку оторвали от практики. Началась бюрократизация исследований, ориентация на «отчётность», а не на результат. Лучшие умы — вместо решения задач освоения Севера или повышения урожайности — вынуждены были писать докладные записки о «борьбе с пережитками».

Именно в это время началась утрата инженерной преемственности. Молодые специалисты больше не видели примеров грандиозного строительства — не было Трансполярки, не было Сахалинского тоннеля, не было плана преобразования природы. Их учили не создавать, а адаптироваться. Не строить будущее, а выживать в настоящем.

Этот разрыв между поколениями инженеров, учёных, управленцев стал одной из главных причин, почему в 1980-е годы страна не смогла ответить на технологический вызов Запада. У нас не было не столько денег, сколько людей, способных мыслить системно, ставить долгосрочные цели, брать на себя ответственность за результат.

И это — прямое наследие Хрущёва. Не потому что он «злодей», а потому что он заменял стратегию лозунгом, а проект — административной кампанией.

Элиты без почвы: от коллективного руководства к управляемому хаосу

Ещё один фатальный итог хрущёвской эпохи — деградация советской элиты. При Сталине партийный аппарат, несмотря на репрессии, был кадровой машиной, где выживали сильнейшие, способные к труду, дисциплине, ответственности. Чиновник знал: если он не выполнит план по строительству дороги или не обеспечит сдачу хлеба — он ответит лично.

Хрущёв же ввёл политику прощения и потакания. Ларионов в Рязани «выполнил план» по мясу — и за это получил Героя Социалистического Труда. Позже, когда правда вскрылась, его не расстреляли и не посадили — просто «перевели на другую работу». Так родилась культура безнаказанности, где главное — не результат, а умение подать отчёт.

Брежнев эту тенденцию не прервал — он её законсервировал. Элита превратилась в клан чиновников, чья задача — не развивать страну, а сохранить своё положение. Идеология стала фасадом, а реальная мотивация — доступ к дефициту, дачам, «спецраспределителям».

Именно поэтому любая попытка реформы — будь то косыгинская или андроповская — натыкалась на пассивное сопротивление аппарата. Чиновник не хотел перемен — потому что перемены грозили ему потерей привилегий.

Так Хрущёв создал элиту без миссии. Она больше не верила в проект страны — она верила только в своё выживание. И когда в 1985 году Горбачёв объявил: «Надо всё менять», — элита не сопротивлялась. Она радостно согласилась, потому что надеялась, что в новой системе её привилегии станут легальными — и она сможет присвоить то, чем раньше только пользовалась.

Точка невозврата — март 1953-го

Многие до сих пор ищут «виновника развала СССР» — в Горбачёве, в Ельцине, в ЦРУ, в «пятой колонне». Но историческая правда гораздо прозаичнее.

Точка невозврата была пройдена не в августе 1991-го и даже не в апреле 1985-го. Она была пройдена в марте 1953 года, когда новое руководство решило, что великие проекты Сталина — это «непрактичные фантазии», а практичность — это сиюминутная экономия, отказ от долгосрочного видения, замена стратегии тактикой.

Хрущёв ускорил этот процесс — своей идеологической одержимостью, своей верой в то, что можно построить коммунизм, уничтожив всё «старое». Брежнев — своей трусостью, нежеланием бросить вызов сложившейся антисталинской ортодоксии.

Но глубинная причина — в отказе от модели государства-созидателя. СССР при Сталине — это не «тоталитарная империя», как нас учат сегодня. Это — государство-проект, где каждый человек, каждая деревня, каждый завод были частью общего замысла: выжить, восстановиться, стать сильнее, обеспечить будущее своим детям.

Хрущёв разорвал эту нить. Он заменил проект на кампанию, видение — на лозунг, ответственность — на отчётность. И с этого момента страна начала катиться по наклонной — медленно, почти незаметно, но неотвратимо.

1991 год — это не катастрофа. Это логическое завершение процесса, начавшегося в 1953-м. И если мы хотим избежать повторения этой судьбы — нужно не проклинать Горбачёва, а понять: великие державы погибают не от внешних ударов, а от внутреннего отказа от великого.

https://dzen.ru/a/aShXdaicEHs5rnBx

– Не будут. Завтра Мухомора повезут в Костополь для следственных действий. По дороге вы нападёте на фургон, охрану разоружите, но как только выпустите Мухомора, случится какой-нибудь форс-мажор, завяжется бой, в общем вы как бы погибнете, а Мухомор в это время удерёт.

– А в чём смысл такого?

– Как же ты не понимаешь. Я ему вчера сообщил как бы невзначай, что Гермоген – наш агент, и что он его заложил. Мухомор первым же делом побежит в Службу Безпеки, а там разбираться-то не будут, раз есть сведения, что Гермоген – агент органов, сразу его запытают и убьют.

– Но мы ведь тогда так и не узнаем, кто он.

– Это проблема, безусловно. Но так ли это важно? Мы знаем, что он бандеровец, и что версия наших сибирских коллег оказалась неверной. Следует покарать виновников гибели Ватутина, пусть даже и не своими руками.

– Действительно, не так уж плохо.

– Так что отставить разговорчики, готовьте операцию. Повезёт Мухомора вот тот фургон, – и  он показал в окно. Запомните номер. И добудьте на всякий случай бычью кровь.

Операция была назначена на 8 утра завтрашнего дня. Трое чекистов полпути проехали на машине, дальше незаметно переоделись в бандеровскую форму, и выдвинулись к нужной точке на шоссе.

В шесть с небольшим утра Мухомора вывели из камеры и сказали, что повезут в Костополь на некие следственные действия. Он был крайне удивлён. Его вывели и посадили в автозак. Всю дорогу Мухомор что-то бормотал себе под нос.

Вдруг через полтора часа раздалась автоматная очередь, фургон остановился. Мухомор напрягся. Он не стал высовываться в окошко, мало ли, шальная пуля прилетит. Была сымитирована гибель охраны в перестрелке, для достоверности их ещё быстро вымазали бычьей кровью. Настал решающий момент.

В кузове находился всего один милиционер. Когда кто-то из «бандитов» приблизился к двери, он выстрелил. «Бандит» страшно закричал. Затем послышался крик.

– Открывай дверь, гнида, или на воздух взлетишь! У нас базука есть!

Милиционеру ничего не оставалось, как открыть дверь. Ворвавшиеся внутрь «бандеровцы» оглушили его, а потом «заметили» Мухомора.

– Ба, а это что за птица!

– Выпустите меня, я свой! Мухомор я!

– Да хоть подберезовик, лишь бы не мент поганый! Вылезай!

Мухомор вылез наружу.

– Здорово вы их! А нас вот восьмерых… один одолел. Теперь-то поквитались!

– Бегом отсюда!

Вдруг откуда-то показался Виллис, мчавшийся прямо к ним. Мухомор поспешил унести ноги, не особо заботясь, что будет с его «спасителями». И тут устроили стрельбу, по большей части в воздух, не обошлось и без криков подстреленных «бандитов». В общем, сработано было чисто.

Мухомор всё бежал и бежал. Прошло уже часа три, он углубился в какой-то лес, присел отдохнуть. Вдруг сзади его ткнули автоматом.

– Кто такой, дядя?

– Я... М-Мухомор.

– Пойдём с нами, разберемся.

Его привели в какой-то бункер. Значит, свои это. – подумал он.

– Побеседуешь с СБ, или как?

– А что поделаешь.

– Ну вот и правильно. Уж очень охота знать, как ты на наш провод вышел.

Вошёл главарь Службы Безпеки. Назвался Серым.

– Так ты, Мухомор, говоришь, отбили тебя наши хлопцы?

–Да, километрах в двадцати отсюда.

– Ой, не засланный ли ты казачок? Странно, что за хлопцы такие были.

– Думал, ваши. Меня самого буквально недавно в бункере взяли, один мент поганый с ноги в голову засадил, гранату бросил, других выстрелами напугал. Восемь человек в одиночку повязал считай.

– Не повезло, не повезло.

– Гермоген проклятый выдал! Он их агент! Я ведь так всегда и думал!

– Гермоген?! – глава Службы Безпеки задумался.

– Да, полкан тогда на допросе сказал, мол не отопрёшься теперь, всё про тебя Гермоген рассказал.

– Ну сволочь красная! Замочить надо зрадника!

– Как бы он того, не улизнул.

– Ну нет. От меня ещё никто не уходил! Сколько я таких предателей убил – не счесть! Внешне он как ангел чист, а внутри-то он чекист.

Мухомор вздрогнул.

– Ладно, ты живи пока, а вот Гермоген больше не жилец.

Как оказалось, пресловутый Гермоген волею судьбы переместился из Ровненской области почти на самую границу – куда-то под Ужгород, где трудился обычным служащим. Серый в течение недели выяснил это. Он приказал при обнаружении Гермогена немедленно его взять и пытать.

Поздно ночью к Гермогену в дом ворвались бандиты, оглушили и уволокли его в лес.

На стуле сидел почти раздетый пятидесятилетний мужичок в разбитых очках. Ему уже хорошо досталось от Службы Безпеки, и он решил, что если уж умирать, то хотя бы без лишних мучений.

Он рассказал, что действительно, находясь в Ровно в 1943-м году был завербован одним человеком, который представился членом подпольного обкома. А зимой 1944-го тот человек поручил ему деликатное дело – выйти на Клячина, и «заказать» тому покушение на Ватутина. Тот, кому это нужно было, был большим человеком, кто-то с 1-го Украинского Фронта. Он обещался перебросить деньги через линию фронта, что и было сделано, но деньги присвоил Клячин.

Однако Безпеку не интересовали такие тонкости, кто убил врага бандеровцев Ватутина. И вообще, там считали, что Гермоген говорит полуправду, в чём-то признался, а что-то утаил. Гермоген сознался, что он сотрудничал с людьми с той стороны. Факт сотрудничества с противником перевесил, и Гермоген был всё же подвергнут дальнейшим пыткам, убит и вздёрнут на дерево.

Слухи об этом дошли до Черногорцева и Харитонова.

– Это наш провал. – сказал Черногорцев.

– Не скажи. Без всей проделанной работы такого результата могло бы и не быть.

Человек, пославший Гермогена к Клячину в качестве посредника, успокоился. Теперь свидетелей уж точно нет. Впрочем, совесть преступника никогда не знает покоя. А ведь шло уже лето 1953-го года, Берию фактически вышибли со всех постов.

Черногорцев и Харитонов задумались, не повлечёт ли это и для них каких-нибудь последствий? Ведь внезапная отставка Тетерина тоже случилась не просто так.

Но вроде бы не было ничего такого подозрительного. Правда, Харитонова отправили по какому-то делу в командировку в Воронеж. Черногорцев же остался здесь.

Харитонову временно поселился в доме на улице Освобождения труда. Задача его была – заниматься поиском одного фашистского карателя из отряда АСАНО, помогавшего японцам, который как-то засветился в Новосибирске, но взять его тогда не успели, а теперь будто бы был обнаружен в Воронеже.

Харитонов навёл кое-какие справки по этому делу. Действительно, каратель мог окопаться здесь, и круг поисков всё более сужался.

Однако в ночь со 2 на 3 августа 1953 года случилось страшное.

Харитонов возвращался на квартиру на улице Освобождения труда, как вдруг из-за угла выскочил ГАЗ-67. Борис Михайлович не успел ничего сделать, из машины раздалась автоматная очередь, прямо как в каком-нибудь американском кино про гангстеров, и он упал. Так и скончался, не приходя в сознание. Машину нашли за городом брошенной и подожжённой.

Черногорцев узнал об этом через день. Его терзал вопрос, с чем связано убийство, с новым делом, которое почему-то дали Харитонову, или же с чем-то другим? Зачем было направлять его в командировку на другой конец страны ловить какого-то улизнувшего от правосудия карателя? Что, хороших чекистов мало у нас? Что-то здесь нечисто.

Вдруг ему пришла в голову мысль, что убийство могло быть связано и с делом о покушении на Ватутина. Всё-таки смена всего руководства и самого министра не прошла даром. Не пронесло, как он надеялся в глубине души. Но что же выходит, преступник засел где-то на верху и всех зачищает? Нет, бред какой-то, разве может у нас такое быть? А в то же время странная отставка Олега Филипповича, и опять же, эти непонятные перестановки. Не будет ли он следующим, или Олег Филиппович?

Впрочем, если только с ним не расправятся также подло, как с Харитоновым, он сумеет выкрутится. Во всяком случае, постарается.

20 августа на него обрушилась ужасная новость. Волченко с какой-то стати вздумал обвинять его в угрозах, якобы все показания из него выбивались именно таким путём, а также пытками, не оставляющими следов. С какой стати он так заговорил, кто его надоумил? Ведь это всё неправда. Связался на свою голову с этим бандеровским выродком.

Дело против Черногорцева пока ещё не возбудили, но всё шло именно к тому. Конечно, многие на самом деле ему сочувствовали, и не верили подобным обвинениям. Но тучи явно сгущались.  

Черногорцев решил посоветоваться с Олегом Филипповичем. Они решили не встречаться у кого-то на квартире, а встретиться на Большевистской улице, как бы случайно.

– Плохие дела, Ваня, плохие. Слухи всякие циркулируют, хотя может и не стоит, конечно, им верить, что Берия уже убит втихую. И в целом, всё как-то непонятно. Вот Харитонова так расстреляли. Кто, за что?

– Нет у меня ответов на эти вопросы, Олег Филиппович. Против меня-то вообще дело могут завести. Волченко вдруг оговаривать стал, мол и пытал я его, и показания выбивал.

– Ну это не иначе, как надоумил его кто.

– И что делать?

– А много ли у тебя вариантов? В подполье уходить разве что, скрыться куда-то, даже не знаю.

– Дожили. Я, чекист, и должен так поступать.

– А что, лучше, если так вот полоснут на ходу из автомата, или посадят?

– Не лучше. Но сильны мы, лишь пока вместе, а не поодиночке.

– Тут ещё надо знать, Ваня, кто с нами, а кто против нас.

Черногорцев пошёл к себе домой на улицу Кирова, где он жил на первом этаже в двухэтажном доме. Открыл почтовый ящик. Там какая-то записка.

«Иван Данженович, за вами скоро придут, лучше скрывайтесь! Всегда преданный вам Д.»

– Может, провокация? – подумал Черногорцев. Хотят, чтобы я удирал как трусливый заяц!

Однако он забрал из квартиры деньги и ценности, а также пистолет и патроны, и только хотел уходить, как вдруг в подъезде появились двое его коллег.

– Иван Данженович, приказано вас задержать!

– Факт. – заметил Черногорцев.

Они подошли к нему.

– А пистолет-то заряжен? – спросил Черногорцев у одного.

– Заряжен-заряжен.

Черногорцев ударил его ногой в колено и выхватил пистолет. Второй не успел ничего сделать, Черногорцев приставил ему пистолет к виску. Пришлось действовать такими вот гангстерскими методами, какими был убит Харитонов.

Он решил поступить по-гангстерски, как с Харитоновым. Нет, ни в кого стрелять он не собирался. Но на улице он увидел других чекистов.

– Внимание, у меня заложник! Бросайте оружие, или я ему башку прострелю! Считаю до трёх!

– Бросайте, что делать. – проворчал командир группы.

– Толкните ко мне!

У дороги стояло две машины – ЕМВ 340 и Победа. На них и приехала группа чекистов брать Черногорцева.

– Ключи от любой из машин, быстро!

Ему кинули ключи от ЕМВ 340.

– Вот хитрецы, хотят выиграть время, ведь Победа стоит впереди, её пока объедешь. А тут каждая секунда дорога. – размышлял Черногорцев.

Он прострелил Победе два колеса, сам сел в ЕМВ и усадил своего заложника.

Черногорцев завёл машину, и, недолго думая, дал задний ход на полную. Это оказалось неожиданностью для тех, кто пришёл за ним.

– Ротозеи! – кричал командир.

Тут они увидели проезжающий мимо Москвич, остановили его, и заставили водителя выйти. Двое прыгнули в Москвич и погнались за ЕМВ.

На ближайшем перекрёстке Черногорцев успел развернуться. Конечно, он заметил, что за ним гонится Москвич. В такое время машин было совсем немного. Черногорцев обогнал Эмку, потом ЗИМ и какой-то грузовик, посмотрел в зеркало – Москвич упорно висел на хвосте. Делать было нечего. Черногорцев выехал на перекрёсток, где по встречной полосе двигался ГАЗ-93. Сидевший рядом заложник закрыл глаза от страха. Черногорцев вылетел прямо на самосвал, который резко свернул вправо. Самосвал занесло, и Москвич, пытаясь избежать столкновения, взял сильно влево, и в итоге опрокинулся на бок.  

Вскоре Черногорцев высадил заложника. Теперь надо было думать, как быть дальше. Все пути назад отрезаны. Впрочем, были ли они?

Укрыться у Олега Филипповича теперь нельзя, Харитонов убит, что теперь делать? Только скрываться. Может даже и за рубеж, в народный Китай или Монголию. Может, повезёт, не выдадут. А может, и не повезет, но в капиталистические страны удирать точно не хотелось, да и далеко они.

– Что теперь делать с машиной? Бак-то чуть менее чем полный, а что толку? Обложат со всех сторон и выловят, как он ловил всяких гадов. Да и до границы всё равно не дотянет без заправки. Впрочем, какая к чёрту граница? Что за трусость?

Итогом его размышлений стало то, что он всё же решил укрыться у Олега Филипповича. Он понимал, что за его квартирой вполне могут наблюдать, но решил сыграть на парадоксе. Ведь знают, что Черногорцев – опытный чекист, и едва ли сунется туда, где его могут ждать.

Машину он бросил и пошёл пешком. Он шёл через колхозный рынок. Внезапно вокруг началось что-то непонятное, все забегали, засуетились. К рынку подъехало несколько милицейских фургонов.

– Опять за мной, наверное. – подумал Черногорцев.

Он не ошибся. Через громкоговоритель призвали всех оставаться на местах и готовить документы для проверки.

Черногорцев спрятался за каким-то строением. На глаза ему попался грузовик с арбузами и дынями.

– Точно не местный. Либо из нашей Средней Азии, либо из Монголии. То, что надо! – подумал Черногорцев.

К грузовику подошли двое милиционеров. От них Черногорцева отделяло не больше двадцати метров. Водитель показал им документы, они начали о чём-то спорить. Тут Черногорцев заметил, что водитель – монгол.

– Ха, со мной, что ли, спутали. – думал он.

– Показывай кузов! – приказали ему.

– Там никого нет, товарись милицанер.

– Сейчас проверим!

В кузове действительно были только арбузы с дынями. Однако это их не успокоило.

– Разбирай это всё!

– Да как можно? Их же ещё так много!

– Разбирай! Может у тебя там преступник прячется!

– А не меня ли ищете, товарищи милиционеры? – сказал подкравшийся сзади Черногорцев.

– Он! – едва успел воскликнуть один, как Черногорцев ударил его ногой в колено, и тот опустился. Второй было полез за пистолетом в кобуру, но у Черногорцева пистолет был уже наготове.

– Не советую! – сказал он, качая пистолетом.

– Вот гад, обхитрил нас! Тебя же по всему городу теперь ищут, и по всей стране будут искать, не уйдёшь!

– Надо действовать быстрее. Они ведь здесь не одни. – думал Черногорцев. Опять придётся рискнуть своей головушкой.

Он приказал одному из милиционеров раздеться, надел его форму, затем сковал наручниками водителя и посадил его в кабину.

– Так надо, потерпи немного.

Тот кивнул.

Черногорцев тронулся к выезду с рынка. На выезде ему преградили путь.

– Куда едешь?! Не велено!

– Черногорцева задержал, вон он у меня в кабине сидит! Тут в машине целый склад оружия ещё.

– Ай молодец! Ну проезжай тогда, вези в отделение! Попался-таки!

Будь Черногорцев без формы, ему бы не уйти, но форма чаще всего «убивает» лицо, и потому на него никто не обратил внимания.

– Так хорошо торговля шла. – сокрушался монгол. А потом этот худой милиция, потом вы ещё.

– Не переживай. Сможешь меня через границу перебросить, так отблагодарю.

– Готовься благодарить. Я ведь и в Китай тропки знаю.

– Да ты, никак, контрабандист?

– Ну, что-то вроде того.

– Полгода назад я бы тебя повязал конечно прямо здесь.

– А теперь мы в одной упряжке. – заметил монгол.

– Серьёзно контрабандист? Что же у тебя под арбузами и дынями?

– А сто и обычно. Солото, толляры, иены есть.

– Да ты меня благодарить должен. Представляешь, что бы с тобой было, найди они твоё добро.

– Плохо было бы мне.

– То-то же!

– Грузовик-то задержат где-нибудь в пути, сообразят. – огорчённо заметил Черногорцев.

– Остановись! – сказал монгол.

Черногорцев остановился. Монгол вылез, извлёк из кузова другие номера, снял эти, и прикрутил их.

– Ну ты жулик, однако! Вот говорю, ещё весной я ты тебя повязал!

– А теперь твоя жизнь зависит от меня, как и моя от тебя.

В Новосибирском МВД были в бешенстве от того, что Черногорцев опять ускользнул прямо из-под носа. Конечно, сообразили, что в грузовике тогда был именно он. Но фальшивые номера сделали своё дело, грузовик никто нигде не останавливал, всё прошло тихо.

Границу с Монголией в целом миновали спокойно.

Дальше нет смысла вдаваться в похождения Черногорцева, можно сказать только одно. Монгольские власти собирались его изловить и выдать. После смерти Чойбалсана там всё тоже стало несколько не так, чего и не учёл Черногорцев.

Привёзший его контрабандист рекомендовал ему убираться, иначе его и самого могут поймать.

Черногорцева провели по тайным тропам прямо в Китай. Конечно, никто не гарантировал, что и здесь его не захотят выдать. Да и редко где любят непрошеных гостей.

Однако всё получилось несколько не так, как он предполагал.

Черногорцев угодил в лапы недобитых гоминьдановцев, сколотивших банду и терроризировавших округу. Откуда-то в банде оказался и один казах, через которого Черногорцев с трудом смог всё рассказать о себе. Его поставили перед нетривиальным выбором – быть убитым прямо здесь и сейчас, или служить в банде.

Черногорцев согласился остаться в банде, хотя такое положение ему, конечно же, нравиться не могло. В общем, обложили со всех сторон. Китайское правительство тоже было готово его выдать, как только он будет пойман, но об этом ему не было известно. Впрочем, даже если и было, то что, терпеть недобитых гоминьдановцев лучше?

Однажды лес с гоминьдановцами окружила Народно-Освободительная Армия, тогда ещё более-менее заслуживавшая такого названия. Началось жаркое побоище. Гоминьдановцы несли потери, лишь Черногорцев встал во весь свой немалый рост и из двух автоматов вёл огонь по солдатам, чем и сумел их задержать, хотя старался ни в кого не попасть. Пуля царапнула его в щёку, и он упал. Кто-то из гоминьдановцев потянул его за ногу, указывая назад. Стали отступать.

В живых остались лишь тот казах, один гоминьдановец и сам Черногорцев.

– Ну, бурятский богатырь, храбро ты с ними сражался! Наверное, много солдат положил! А мы-то думали, тебя чекисты заслали! – сказал казах.

– Чего ради? Китай не в их компетенции.

– Мало ли, вот за мной хотя бы. Я шпионю теперь в пользу ЦРУ. Знаешь такое?

– Как не знать.

– Открутить бы тебе голову, да рано пока. – подумал Черногорцев.

– Этот говорит, - казах показал на гоминьдановца, что надо пробиваться на юг, там переберемся куда-нибудь. Может и американцы самолёт вышлют, заберут, хотя сейчас это трудно сделать. Но он тебе теперь доверяет.

Совершая небольшие переходы, они добрались до Тибета через полгода. Там им удалось укрыться, хотя не без труда, ведь Тибет уже был в составе Китая. Однако там было много повстанцев, боровшихся против китаизации Тибета. В общем, какое никакое убежище Черногорцев нашёл. Пришлось поселиться при одном тибетском монастыре. Такая жизнь продолжалась до 1959 года. С каждым годом маоисты всё сильнее прессовали Тибет. Черногорцев понял, что нынешний Китай, Китай конца 1950-х годов – никакой не народный, а скорее эсеровский. В России от эсеров в своё время ничего хорошего ждать не пришлось, с маоистами в Китае аналогично.

В начале марта 1959 в Тибете вспыхнуло народное восстание. Стоит заметить, что участвовали там отнюдь не только феодалы и аристократия, но и немалое чисто трудящихся. И нет, они не были кем-то обмануты.

Черногорцев тоже принял в нём участие, но восстание закономерно потерпело поражение, и ему со многими повстанцами пришлось бежать в Индию.

– Кто бы мог подумать лет шесть назад, что придётся бежать в капиталистическую страну. – удивлялся и сокрушался Черногорцев.

Однако в Индии Черногорцев не задержался. Вместе с уцелевшим гоминьдановцем он перебрался на Тайвань, руководимый удравшим из Китая Чан Кайши. Поселился в Тайбэе и работал там на одном из заводов. Есть сведения, что даже забастовку как-то устроил.

Умер Иван Данженович Черногорцев в Тайбэе 26 июля 2012 года в возрасте 95 лет. Его товарищ и коллега Борис Харитонов погиб, будучи всего лишь 40-летним.

Иван Данженович болезненно реагировал на провокации Китая против СССР в 1969 году. Понял, что не зря ему не понравился Китай в своё время, и так же болезненно воспринял уничтожение СССР, увидев, что 1953 год был в этом ключевым моментом. Вполне вероятно, что успел издать свои мемуары на китайском и английском языках. К сожалению, он толком не смог ответить на вопрос, кто же был заказчиком убийства Ватутина, однако, благодаря совместной с Харитоновым и Ровненскими коллегами деятельности он сузил круг подозреваемых до пяти, максимум десяти человек. Только дотянуться до них ему уже не позволили, а без мешка доказательств все обвинения не стоят и ломаного гроша. Конечно, можно было бы спихнуть всю вину на Хрущёва, или Жукова, или Крайнюкова, но это было бы неверно. И главный свидетель, одновременно и соучастник – Гермоген, навеки замолчал, хотя и не ушёл от возмездия.

– Здорово. Но если Голубева отопрётся, скажет, что не знает ничего о прошлом Светланы Калинович? Ты сам бы наверняка так сказал.

– Неважно, что она скажет, важно, что они будут делать. Кажется, пришла пора действовать.

– Запускать дезинформацию?

– Именно!

– А кто нам в этом поможет?

– Твой Сова, который сейчас лежит в больнице в Костополе.

– Если я правильно понял, то получается: я должен снова навестить Голубеву, и сообщить, что мы нашли убийцу Сморковича. Он сейчас лежит в больнице и готовится дать показания. Она решит с кем-то посоветоваться, как быть, скорее всего, примут решение его убрать, а мы её возьмём, а затем и всех остальных, не так ли?

– Именно так.

– Хороший план. А если она не попадётся? Вдруг мы ошибаемся?

– Увидим.

Харитонов уговорил полковника Петренко выставить группу ещё и у дома Федюнина. Это, конечно, было сложнее сделать. Но было сделано.

В итоге подозреваемые оказались обложены со всех сторон. Оставалось только подтолкнуть их к действиям. А пока что я хотел бы изложить версию Харитонова.

Харитонов в общем-то поначалу ничего не подозревал, однако его весьма заинтересовал тот факт, что группа подпольщиков совершила нападение на банк, похитила оттуда огромную сумму денег, которая будто бы была сожжена. У него возникла мысль, а что, если далеко не вся сумма была сожжена? К тому же человек с советской стороны, дававший 200 тысяч марок за покушение на Ватутина, откуда-то должен был их взять. Не станет же он их печатать в самом деле! А похитить деньги тогда вполне было возможно. Ведь отряд Д. Медведева, в котором состоял легендарный разведчик Н. Кузнецов, всегда имел при себе достаточно рейхсмарок. К тому же он обратил внимание на то, что при обстреле кинотеатра в мае 1943-го пострадало не так уж много гитлеровцев, а предлог для развязывания террора появился просто великолепный. Подрыв двух грузовых машин – что же, иногда и гитлеровцам на такое можно пойти, создать и укрепить легенду своих людей.

Однако этой версии, на первый взгляд весьма правдоподобной, которая, быть может, очень понравилась читателю, и до того понравилась, что он негодует, почему эти злодеи ещё не арестованы, нашёл что противопоставить Иван Данженович.

Борис обратил внимание, что группа похитила более двухсот тысяч рейхсмарок, которые потом якобы были сожжены. Согласен, обстоятельство странное. Можно предположить, что Гермоген похитил их, чтобы в будущем заплатить за покушение на Ватутина, только здесь есть одно большое «но».

– Какое же?

– А такое. – продолжал Черногорцев. Ведь мы знаем, что Клячин попросту обманул Гермогена, присвоив все деньги. Что же получается, Гермоген совсем тронулся умом, что похищенные его же группой деньги по чьему-то приказу целиком отдаёт Клячину. Допустим, ему было приказано оплатить покушение похищенными марками. Но тогда бы он сто тысяч сразу оставил себе, а остальные дал Клячину, и тот бы его не смог обмануть. Из этого следует, что деньги-то принадлежали совсем не тому Гермогену, то есть не Федюнину. Можно в чём угодно заподозрить Гермогена, но не в таком идиотском поступке.

Далее, вопрос насчёт радиостанции. Если группа создалась по своей инициативе, то ей взяться-то поначалу было неоткуда, тем более группа занималась диверсиями внутри города, а не разведкой. А вот с Гермогеном более странная история, если он якобы кому-то из членов Военного Совета писал донесения, то уж его-то по-хорошему следовало обеспечить радиосвязью. Да, его могли бы запеленговать, но и многих других разведчиков тоже.

Борис Михайлович пытался отстоять свою версию, и на сей раз предположил, что, может быть, деньги сразу были переправлены за линию фронта, а оттуда они попали сразу к Клячину.

– Интересно, но сомнительно. Нет, так вряд ли могло бы быть, для этого им нужен был бы самолёт, потому что Гестапо после такого налёта наверняка перекрыло все входы и выходы, попробуй улизни из города.

– Может чудом удалось улизнуть?

– Тогда где же этот член Военного Совета прятал такую сумму? – расхохотался Черногорцев. Хоть во все карманы запихивай – не поместится.

– Может под видом портфеля с документами передали?

– Обнаружили бы всё равно. Разведка – это тебе не частная лавочка.

Тут Харитонов понял, что его версия дала трещину. Но в отношении Федюнина и подпольщиков он был прав – надо их разрабатывать, и в случае чего арестовывать. Аналогично поступить и с Калинович. Впрочем, нет, её арестовать при первом же появлении. Только где она появится? И получается, что Гермоген всё-таки не тот. Конечно, он в чём-то замешан, но, похоже, не в покушении на Ватутина.

Однако пока ни к чему ломать голову над тем, как деньги попали к Гермогену, тому или не тому – неизвестно, и почему Клячину удалось его обмануть.

Операция вступила в завершающую стадию. Впрочем, до завершения было ещё далеко, но конкретно в деле с подпольщиками и Федюниным надо было ставить точку.

Черногорцев позвонил из Ровненского МГБ Голубевой, и через час, на всякий случай, Васютину. Сообщил радостную новость. В Костополе в результате штурма квартиры был задержан опасный преступник, который теперь даёт признательные показания. Он-то и выболтал, что в 1944-м году ему приказали убрать Сморковича. Черногорцев беспечно сообщил, в какой больнице находится бандит. Оставалось только дождаться ответных действий с другой стороны.

– Приманка брошена. Местных предупредили. Но может и самим поприсутствовать?

– Если успеем. – сказал Харитонов.

Для этого полковник Петренко согласился им выделить старенький довоенный Мерседес с шофёром, чтобы их быстрее довезли до Костополя и потом обратно.

Наконец их довезли. Пока что всё было спокойно. Харитонов решил остаться на первом этаже, а Черногорцев – в палате с Совой.

– Готовься, Сова, возможно тебя придут убивать.

– Господи, за что мне всё это.

– Зато зачтётся, что помог нам задержать преступников. Если они конечно заявятся сюда. Мы их возьмём раньше.

Но первый день прошёл для Черногорцева и Харитонова спокойно. Никаких покушений на Сову не было.

Голубева же тем временем навестила Васютина, а потом доехала на поезде до Оржева. Потом возвратилась. Стало ясно, что наживка проглочена, хотя пока нельзя было сказать точно, захочет ли она или кто-то другой убрать Сову. Всё можно списать на то, что это известие взволновало всю их группу, ведь спустя девять лет нашли этого отморозка, зарезавшего их товарища.

На следующий день страну шокировало ужасное известие – умер товарищ Сталин. Всё вокруг сразу как-то помрачнело и посерело. Но и этот день прошёл для Совы спокойно.

Кстати следует отметить, что сразу после его смерти МГБ и МВД были объединены в одно ведомство.

Наступило уже 7 марта. Черногорцеву с Харитоновым уже наскучило пребывание в этой больнице, но ничего не поделаешь, так нужно. И тут вдруг Харитонов увидел, как в больницу входит Голубева.

– Пожаловала, голубушка. На всякий случай хорошо бы предупредить. Они, конечно, не ротозеи, но мало ли что.

Голубева поинтересовалась у кого-то, где находится раненый бандит. Ей ответили. Затем она достала халат и пошла к Сове.

Харитонов всё же успел добежать наверх и предупредить всех о приближении Голубевой. Сам уже собирался уходить, как вдруг заметил, что она приближается. Быстро закрыл дверь.

Он и Черногорцев вжались в стены, чтобы сразу со входа их не было заметно.

Дежурящей снаружи охране Голубева сказала, что она медсестра и пришла делать укол. Её впустили.

– О, а вы что, новенькая? – прямо с порога отвлёк её Сова.

Она как-то сразу отвлеклась, и не заметила спрятавшихся по бокам Черногорцева и Харитонова.

– Да. А вы значит и есть тот самый бандит?

– Ну видимо я.

– Ложитесь на живот, сейчас будем делать укол.

– Какие ещё уколы? Давно не делали.

– Снова прописали.

Сова нехотя повернулся на живот. Голубева полезла в сумку, как вдруг появились Черногорцев и Харитонов.

– Ой, Ульяна Викторовна, а что это вы тут делаете? – И Черногорцев тут же схватил её за руку, сжал со всей силы, и она выронила пистолет.

– Полюбуйся, Сова, чем тебя угостить хотели! Кстати она имеет какие-то контакты со Светланой Калинович, которую ты упоминал.

Сова лишь присвистнул, а затем истерически захохотал.

– Как видите, про вас известно чуть менее чем всё. Будем разговаривать, или как?

Голубева не ответила.

– Будем-будем. – сказал Харитонов.

Где Васютин? – спросил Черногорцев.

– Выгляните в окошко, если ещё не поздно. Всё продумано до мелочей. – усмехнулась она.

Черногорцев метнулся к окну. Увиденное повергло его в ужас: Васютин уже заряжал фаустпатрон. Некогда было размышлять, откуда он у него взялся. Черногорцев, не открывая окна, всадил в Васютина две пули. Рука у того беспомощно повисла, он упал и уронил фаустпатрон, не успев его толком зарядить. Граната выпала, и через несколько секунд произошёл взрыв. От Васютина остались лишь рожки да ножки. В палате были выбиты стёкла, Черногорцева немного зацепило их осколками.

Затем и остальные подошли к разбитому окну. Черногорцев прыгнул вниз со второго этажа. Мало ли что, нужно действовать быстро. Но нет, Васютин был мёртв.

– Превратности судьбы. Свои горят гораздо большим желанием уничтожить меня, чем вы. – заметил Сова.

– Всё равно, Сова, твой дом – тюрьма. Лет на десять уж точно. – сказал Харитонов.

Поднялся страшный переполох, который утих лишь когда приехал уже знакомый Черногорцеву капитан Быковский.

– Здравия желаю, товарищи майоры! Вот это вы работаете! Столько шуму в городе, зато Сову изловили, за которым мы безуспешно гонялись, теперь ещё этих вот вывели на чистую воду. А я ведь тогда читал о них заметку в газете. Кто бы мог подумать!

– С Совой была… Черногорцев было хотел сказать случайность, но вспомнил про покушение на Ватутина. Впрочем, может и не случайность была.

– Плохо, что теперь минус один свидетель. – заметил Харитонов.

– Придётся тебе за двоих отвечать. – сказал Голубевой Черногорцев. Где бункер в лесу?

– На большой поляне. Чтобы войти – надо постучать в пень три раза, откроют.

– Уводите её. Пришлите ещё людей, будем брать бандитов. И надо нейтрализовать Федюнина в первую очередь. – приказал Харитонов.

– Слушаюсь! Пришлю двадцать человек, достаточно будет? – сказал Быковский.

– Должно хватить. Кстати тебе бы, Ваня, может остаться? Всё-таки посекло малость.

– Пустяки, царапины. Пусть помажут чем-нибудь. Не могу же я в операции не участвовать.

– Хорошо. Ждём тебя и выезжаем.

– Черногорцеву быстро смазали раны, на большее он и не согласился, они сели в Победу и направились к Оржеву. Пришлось немного задержаться, чтобы в пути их догнали два ЗИС-150 и автозак ГАЗ-51.

У Оржева колонна разделилась. На этот раз решили направить к Федюнину Черногорцева, а Харитонов с Внутренними Войсками поехал брать бандитов в бункере.

Черногорцев и двумя милиционерами подъехал к дому Федюнина и постучал. На этот раз скрывать, кто он, было ни к чему.

– Неужели меня в чём-то подозревают? – удивился он.

– А в чём конкретно вас подозревать? Проблемы случились у ваших так сказать бывших подопечных, о них и будем говорить.

– Это вы о ком? Неужели о Голубевой и Васютине?

– Именно.

– Так что с ними случилось? Это честные и храбрые люди, в чём их можно заподозрить?

– Сначала они просто путались в своих показаниях, а потом совершили покушение на одного бандита. Мы нашли того, кто убил Сморковича.

Федюнина передёрнуло.

– Не может быть! И кто же это?

– Один бандит. Сегодня Голубева и Васютин пытались его убить. Она пришла к нему с пистолетом, потом он хотел выстрелить из фаустпатрона в окно палаты, видимо, когда Голубева не подала сигнала, что дело сделано, но подорвался.

– Да это же абсурд какой-то. Они честные подпольщики, а вы описываете их как каких-то бандитов.

– Однако это факт, я всему этому был свидетелем сегодня. Посмотрите хотя бы на моё лицо.

– Даже не знаю, может жажда мести у них была так велика.

– На то существуют советские законы, которые они грубо нарушили.

– Да-да, конечно.

– А ещё, вы не знаете Светлану Калинович?

Федюнин побледнел, но быстро взял себя в руки, и ответил, что не знает.

Пока оставим Федюнина и Черногорцева, и посмотрим, как обстояли дела у Харитонова.

Машины остановились в сотне метров от поляны. Дальше двигаться уже не позволяла весенняя распутица, да и не было необходимости. Всего в операции участвовали двадцать шесть солдат Внутренних Войск, трое милиционеров и сам Харитонов. Двадцать пять человек окружили поляну, ещё четверо пошли с Харитоновым.

– Буду говорить только правду! – сказал он.

Харитонов стукнул в пенек три раза. Через полминуты голос откуда-то снизу спросил, кто там.

– Милиция, открывай!

– Какая к лешему милиция?

– Советская! Открывай же!

– Да ты сдурел, пьяная морда?! Я вот тебе сейчас покажу милицию!

Пенек отодвинулся, и снизу показалось дуло автомата и чьё-то рассерженное лицо. Харитонов ударил бандита сверху ногой в голову, затем бросил внутрь гранату с чекой и прыгнул сам. Пять бандитов лежали на полу, видимо, испугались броска гранаты, двое потянулись за автоматами, но Харитонов выстрелил в их стороны.

– Все на пол!

Затем он позвал нескольких солдат, они спустились вниз.

Он заметил какую-то забившуюся в угол женщину. Это и была Светлана Калинович.

– Вас-то мы тоже разыскиваем, так что собирайтесь.

Бандитов сковали наручниками и по приставленной лестнице подняли наверх.

– Этих гавриков в фургон, и везите в Ровно. Этого, пожалуй, тоже. – Он толкнул главаря банды, который открыл ему бункер. – А вот с ней я хочу побеседовать здесь.

– Здесь как-то холодно. – сказала она.

– Холод освежит память. Быстрее всё расскажешь, быстрее доставим в тёплую камеру.

– Товарищ майор, мы ещё нужны?

– Останьтесь пока, мне же надо будет на чём-то её отвозить. Можете их арсенал забрать пока.

– Слушаюсь!

Бандитов погрузили в фургон, и тот уехал. Остальные солдаты и два грузовика пока остались здесь. Кто-то полез в бункер, чтобы забрать оружие бандитов.

– Ого, тут и фаустпатрон завалялся! – воскликнул один молодой солдат.

– У них как-то и пушка завалялась, было дело. Только не поможет. Давили и будем давить этих вонючих клопов. – сказал другой.

Харитонов приступил к допросу Калинович.

– Спрашиваю только один раз. Первый вопрос, в каких отношениях ты состояла с Клячиным? Ответ не знаю принимается, но как последний. Я увезу тебя подальше от населенных пунктов и… отпущу, подстилка бандитская. Сама прибежишь.

– Отношения у нас были такие, что ближе и придумать трудно.

– Что тебе рассказывал Клячин о своих делах, особенно в период января-апреля 1944 года?

– Он рассказывал, что некий Гермоген пообещал ему сто тысяч марок за покушение на генерала.

– Ты видела этого Гермогена?

– Нет… То есть, видела, но только в окно дома, а оно всё грязное. Я тогда хотела к нему прийти, смотрю, свет горит на кухне, а там, видимо, этот Гермоген с ним был.

– Ну что увидела-то?

– Очкастый и лысеющий мужичок лет сорока, сухонький. Больше ничего не разобрала.

–Больше его не видела?

– Я тогда спряталась во дворе у Клячина, он вышел, воротник пальто поднял, особо не разглядишь.

– Но ты видела, как он шёл. Может что-то в походке было?

– Что-то было, не помню точно, что, вот если бы увидела, может и вспомнила.

– Вёл ли Клячин дневник?

– Вёл, но весной, когда он сымитировал нападение на свой дом, он решил его предать огню. Помню этот, Пастушенко с кем-то ещё уже зажёг дом, а я про дневник вспомнила, тайком пробралась, знала, где он лежит, чуть не угорела, но вытащила.

– Где он?!

– Товарищ майор, тут тетрадка какая-то! – послышался голос из бункера.

Ему принесли несколько обгоревшую тетрадь. Какие-то листы сгорели полностью, какие-то ещё можно было прочитать. Тоже неплохо.

– Кто из них тебе знаком? Харитонов достал фотографии Голубевой, Васютина, Сморковича и Федюнина.

– Троих знаю. Они из лжепартизанского отряда, созданного немцами. Иногда приходилось иметь с ними дело.

– А вот этого-то?! И он показал на Федюнина.

– Не припоминаю.

– Сколько человек было в отряде?

– Только они кажется.

– Пока достаточно. Принесите ей тёплые вещи, и выдвигаемся в Ровно! – скомандовал Харитонов.

Ей принесли её вещи, и усадили в грузовик вместе с Харитоновым.

Теперь пришла пора вернуться к Гермогену и Черногорцеву.

**

Гермоген упорно всё отрицал. Говорил, что никого не знает, и что он честный человек.

– Знаете, Аркадий Михайлович, не клеится у нас что-то разговор. Так что собирайтесь, и побеседуем уже у нас. Только без глупостей!

– Да, конечно.

Федюнин начал неторопливо собираться, а сам усиленно соображал, что они могут о нём знать? Да может быть, и ничего такого, откуда. А вдруг знают всё? Что же делать.

Федюнин собрался, и Черногорцев, желая припугнуть его, сказал:

– Да, Аркадий Михайлович, всё выплыло наружу.

Через полтора часа все собрались в отделении, куда были доставлены Голубева, Калинович и Федюнин. Харитонов же тем временем изучал дневник Клячина, точнее, то, что от него осталось.

Удалось обнаружить несколько записей о Гермогене. Как выяснилось, впервые Гермоген вышел на Клячина в декабре 1943-го года. Как это произошло – уже не узнать, страницы утрачены. Однако странно, почему Гермоген первым делом обратился именно к нему. В дневнике мало что было на этот счёт. Упоминалось лишь, что Гермоген грозился обратиться к другим.

В январе 1944-го года он был дома у Клячина и ужинал с ним, обсуждая дела. Вообще, Гермоген описывается весьма нелестно. Но из примет его внешности ничего нового так и не найдено. Последняя запись – 1 февраля 1945-го. Гермоген прислал записку с угрозами. Возникает вопрос, через кого он это делал?

Устроили очную ставку между Голубевой и Калинович. Отпираться им было бесполезно, обе признали друг друга. Оставалось много вопрос к Федюнину, что он за птица такая? Гитлеровец, бандеровец, или кто ещё? Ведь его не признала Калинович.

Федюнин ещё поупирался, но в итоге понял, что всё равно всё раскрылось.

– Ладно, чего уж там, пишите. Настоящие мои имя и фамилия – Воробецкий Казимир Брониславович.

– Как и когда вы оказались в Ровно на самом деле?

– Я был сюда послан разведкой Армии Крайовой ещё весной 1943-го, чтобы в будущем вредить наступающим советским войскам. Думаю, об этой организации вам хорошо известно. Признаюсь, служил в Офензиве с 1935-го года, а дядюшка мой ещё в Эвиденцбюро. Это в Австро-Венгрии. Шпионил в царской России. Целью моей было всячески гадить Советской Армии при наступлении, но иногда и немцам с бандеровцами нагадить по-мелочи, чтобы создать впечатление, будто мы боремся с ними. Всё-таки АК по существу руководилась эмигрантским правительством в Лондоне.

– Уже интересно. А конкретнее, что вам надо было делать?

– Вести потихоньку пропаганду среди верующих, что эти земли должны стать польскими. Дело в том, что отец Гермоген был похож на меня. Очень.

– Почему был?

– Пришлось его убрать и занять его место. Ну немного изменить внешность очками. Сами же знаете, в них лицо выглядит несколько по-другому. А про то, что настоящий Гермоген появился здесь перед войной – я не соврал, об этом узнал у него.

– Как вы сошлись с лжепартизанским отрядом?

– Они как-то пронюхали, кто я есть, ну и поставили перед выбором, что или я им помогаю, или мной займётся Гестапо.

– Ну, вам-то конечно делать больше ничего не оставалось.

– Да.

– Теперь главное. Кто вам поручил заказать Клячину покушение на Ватутина?

– Вот об этом я ничего не знаю.

– Не отпирайтесь. Игра проиграна!

– Но тот Гермоген это был не я! Это всё Сморкович мутил воду, передавал какие-то донесения на советскую сторону, не всегда правдивые, я их шифровал.

– Что в них было?

– Да обычная в таких случаях информация, где какие части, чем вооружены и так далее.

– Может что необычное прошло через ваши руки?

– Не припомню.

– Куда делись деньги, которые были в банке?

– Рейхсмарки я припрятал. Каюсь, не сжёг. Но потом они куда-то исчезли.

– Кто знал о том, куда вы их спрятали?

– Сморкович разве что, больше некому.

Харитонов и Черногорцев вышли в коридор.

– Ну, что думаешь, врёт или как? – спросил Черногорцев.

– Как ни странно, но кажется, что не особо. Увы, но сдаётся мне, Гермоген – это не он.

– Но кто тогда? Того третьего мы ведь отбросили как несоответствующего.

– Мне кажется, даже если мы отловим всех до последнего бандеровцев здесь, всё равно этого не узнаем.

– Что за пессимизм? Нет преступений, которых нельзя раскрыть, Борис.

– Мы арестовали и допросили уже кучу бандитов, столько всего вскрылось, а Гермогена как нет, так и не было.

– Но вот же он сидит в кабинете.

– Я считаю, это не он.

– Объясни же.

– Позже.

Затем Федюнина попросили пройтись туда-сюда, а Харитонов пригласил Калинович. Они действительно не признали друг друга. Вскоре её увели.

– Нет, не он как будто, походка всё же отличается. Я же говорю, вспомнила бы.

Харитонов с Черногорцевым вернулись на квартиру. Потрудились они сегодня на славу, не мешает и отдохнуть. Однако не до отдыха им.

– Так вот, Ваня, я считаю, Гермоген этот вроде бы очень близко и в то же время очень далеко.

– Как это?

– Ну вот представь, запер ты пистолет в сейф, а ключи выбросил в реку. Пистолет близко от тебя, но в то же время далеко, потому что ты не в состоянии его достать. Такая вот диалектика.

– Как её применить к нашему Гермогену?

– Ну рядом он где-то, только недосягаем пока что для нас. Не там мы его ищем.

– Может дожать этого Гермогена, вдруг всё же он? Ну некому больше.

– Есть кому.

– Чёрт возьми, ну не… Волченко же! По возрасту не подходит, и вообще. Рост у него высокий, немногим ниже меня. А во мне-то 183. – сказал Черногорцев.

– Нет, не Волченко. Но ведь неспроста он решил заговорить. Что если этот Гермоген его и надоумил, чтобы запутать следы?

– Мысль интересная. Неужели ты считаешь, что Гермоген может сидеть вместе с Волченко?

– А вдруг?

– Чертовски интересно. Но кто он, бандеровец, или нет? Как и когда он рассказал ему об этом?

– Теперь я думаю, что он бандеровец. Во-первых, был с Клячиным на короткой ноге. Во-вторых, сделал правильный выбор в лице Волченко. Вряд ли попал пальцем в небо.

– Что будем делать, подключим Олега Филипповича, или сами возвратимся домой и продолжим дело?

– Думаю, пора возвращаться. Уж больно мы здесь в гостях задержались, квартиру занимаем как-никак. Правда, хлеб свой недаром едим, бандитов им помогли отловить на год вперёд. Подпольщиков этих так называемых на чистую воду вывели.

– Да, мне рассказали, как ты их в бункере взял. Один на восьмерых, не считая Калинович, прямо как конь в шахматах.

– Ну не один. Как-никак, наши воины прикрывали сверху. Сила-то наша в том, что мы не одни.

Харитонов и Черногорцев поблагодарили за сотрудничество местных коллег, со всеми попрощались, и готовились отбыть в Новосибирск. Пока шло дело, пролетела уже большая часть марта. Конечно, прежде они телеграфировали Олегу Филипповичу, чтобы предпринял меры к продолжению дела до их прилёта.

Наконец Харитонов и Черногорцев вернулись в родной Новосибирск. Погода здесь была, разумеется, более холодной, но всё же им было очень приятно вернуться домой после отсутствия длиной в несколько месяцев.

Олег Филиппович тем временем выяснил, что в одной камере с Волченко находятся ещё семь человек. Из них бандеровцев только двое. Но следовало бы отработать всех. Также необходимо было обратить внимание на его контакты во время работы. Может, кто ему передаёт записки.

Это была практически последняя возможность вычислить Гермогена, а вслед за ним и других людей, которые за ним стояли. Харитонов и Черногорцев огорчались, что так легко поверили в свою версию о Гермогене – церковном служащем. Конечно, она принесла немало пользы, но так и не приблизила к настоящему Гермогену.

Наступал апрель 1953 года. Развалилось, а может быть было умышленно развалено дело врачей. Казалось бы, какое отношение это имеет к нашему делу? Однако, имеет, поскольку и дело о покушении на Ватутина могли заставить свернуть, тем более оно не было таким резонансным. Мало ли, что там наговорил какой-то бандеровец. Начали проверять, но никакого Гермогена так и не нашли. Так может его и не было никогда?

Уже несколько недель как сменено было руководство МВД во многих регионах страны. Затронуло это явление и Ровненскую, и Новосибирскую области. Многие люди по каким-то непонятным причинам стали заменяться, особенно из среднего звена. Черногорцева с Харитоновым это несколько тревожило. С другой стороны, внешне-то шло всё своим чередом, чего было беспокоиться. Но во что бы то ни стало, они решили до Гермогена добраться, пусть бы даже пришлось и сложить свои головы.

Итак, приступили к разработке нынешнего окружения Волченко. Сопоставили данные о Гермогене с их данными, сразу отпало человек пять. Оставался один бандеровец и один еврейский националист.

Черногорцев пошёл изучать их дела. Начал с бандеровца.

Васильчук Юхим Петрович, 1902 года. Много чего за ним водится, и у Петлюры воевал, и границу нелегально пересекал. Позднее работал кладовщиком. Арестован в августе 1945-го в Ровненской области за укрывательство двух бандитов и так далее. Вполне подходящий человек на роль Гермогена.

Милашевский Иосиф Абрамович, 1904 года. Так, чем занимался во время войны? Вот: выдал Гестапо пять человек, бежавших из Ровненского гетто. Занимательно. Однако Гермоген жил в Ровно, вероятно, без особых ограничений и притеснений, а этот, хоть и выдавал подпольщиков, но позволили бы ему так свободно жить и общаться с Клячиным? Пожалуй, надо начать с него, чтобы понять, насколько он подходит или не подходит на роль Гермогена. Только сделать это как-то незаметно.

Решено было сделать так, как делали в Ровно. Куда не следует идти Черногорцеву, пойдёт Харитонов. Вот Харитонов и вызвал на допрос Милашевского.

Милашевский оказался как раз невысоким и сгорбившимся. Видел, судя по всему, тоже неважно. Харитонов решил постепенно подвести его к нужным вопросам.

– Иосиф Абрамович, нам известно о ваших чёрных делах в Ровненском гетто. Однако хотелось бы кое-что уточнить. Где вы пребывали с конца 1943-го по февраль 1945-го?

– Таки это очень просто, до начала августа 1944-го я пребывал в лагере в Дрогобыче. Когда он был освобождён от немцев, я бежал, дальше скитался по Западной Украине, пока в одном городе меня кто-то не признал, что это я выдал беглецов из Ровненского гетто. Угодил под арест. Это было в начале 1945-го, в середине января.

– Да, даты как-то не стыкуются. – подумал Харитонов. Арестован он несколько раньше, чем Клячин получил последнюю записку от Гермогена. Может просто долго шла? Надо его потрясти ещё.

– А с бандеровцами какие у вас отношения были?

– Скажете тоже, какие у меня могут быть с ними отношения?

– Мало ли, может знали кого.

– Нет, никого я не знал.

– А вот этого человека не припоминаете? – Харитонов показал ему фотографию Клячина.

Лицо Милашевского совершенно не изменилось. Он сказал, что такого не знает.

Харитонов окончил допрос. Оставалось разобраться с Васильчуком.

Казалось бы, дело шло хорошо, но смена руководства дала о себе знать. Харитонов зашёл к Тетерину, и заметил, что тот чем-то огорчён.

– Меня, Борис Михайлович, снимать собираются, и, как ты понимаешь, не в фильме.

– Как же так, за что?

– Стар мол стал, говорят, тридцать пять лет трудишься, пора тебе на пенсию, дорогу молодым нужно давать. Всё, завтра последний день здесь работаю.

– Да что же творится-то!

– Я бы и сам хотел знать, что. С тех пор как Сталин умер, много чего непонятного происходит. И вроде бы трудно придраться к заменам руководства и прочему, а всё же что-то происходит, что-то не то.

– Вероятно. Но, надеюсь, Гермогена мы изловим. Осталось немного.

– Ох, надеюсь.

Харитонов рассказал о предстоящей отставке Олега Филипповича Черногорцеву.

– Да, дела. Надо усиливать натиск на Гермогена. Этим продолжу заниматься я.

Однако честь покончить с Гермогеном выпала не доблестным сибирским чекистам Черногорцеву и Харитонову, а их Ровненским коллегам.

Конечно, здесь было всё не так просто, и кто такой Гермоген – так и осталось неизвестным для чекистов. Однако версия, что Гермоген был человеком с советской стороны, потерпела крах.

Проблема Харитонова и Черногорцева была именно в этом. Полковник Петренко решил действовать иначе. Может быть, и ошибочно, ведь Гермоген мог и не оказаться бандеровцем.

Начал он с допроса главаря банды. Возглавлял её бандит по кличке Мухомор, он же Степанюк Аким Петрович.

– Ну что, Мухомор, будешь признаваться-то в содеянном?

– Не в чем мне признаваться, начальник. Ну да, в банде состоял, это вы и сами знаете, но ничего серьёзного сделать не успели.

– Да что ты говоришь! Врёшь, врёшь, зараза! Мне-то Гермоген всё про вас сообщил, сколько людей вы поубивали, как дома грабили и жгли!

– К-к-какой Гермоген?!

– А что, у вас их много?

– Сдал, сволочь!

– А ты думал. Наш агент как-никак.

– Подозревал же гада, и не только я. Ещё тогда. Ножом в грудь… ну точно он его.

– Ты о чём?

– А, ни о чём, начальник. Ничего больше не скажу!

Мухомора увели.

– Так в чём же ваш план-то, Юрий Алексеевич? – спросили у Петренко.

– Увидишь. Наживку он уже проглотил. А вы готовьтесь, вам скоро предстоит пьеску одну разыграть.

– Какую ещё пьеску?