- Нервничаешь? – коротко спросил меня Славик, потеребив по привычке прыщавый нос. Я кивнул, заставив его тяжело вздохнуть. – И мне нервно. Вот вроде все обговорили, все обсудили, а все равно неспокойно.
- Мандраж, - ответил я. – Но ребята вроде нормально себя чувствуют.
- Угу. Потому что их заботит не выступление, а опохмел, - съязвил Славик, придирчиво щупая стойку для синтезатора. Свой синтезатор он привез с собой, пусть и упрел в процессе транспортировки, как тягловая лошадь. – Бухать надо было вчера меньше.
- Ну, для них такое вполне нормально.
- Ага, - кивнул он. – Так… Значит, в восемь выходим, встаем на места, я включаю интро, а после него идет наш сет и финалим «Сплином» в итоге.
- Слав, - вздохнул я. – Ты это десятый раз повторяешь.
- Повторение мать учения. Мне так спокойнее, - пробубнил он.
- Все так, сладенький, - подойдя к нам, зевнула Настя. – С этой шоблой дегродов только так и надо. Либо спиздят что-то, либо проебут.
- Тебя тоже сюда пустили? – удивился Розанов.
- Конечно. Я же мать текстов и муза, ебит того рот, - ругнулась она. – Или ты мне предлагаешь в толпе уебанов скакать, пока вы тут звуки из своих инструментов извлекать будете?
- Нет, нет, - смутился Славик. – Я думал, что пускают только музыкантов.
- Родной, это шабаш местечкового масштаба, а не рок-фестиваль, - вздохнула Настя. – К тому же Колумб заранее все порешал. Вон Вика тоже где-то тут гуляет.
- Ладно. Это все нервозность, - резюмировал Розанов.
- Тоже нервничаете? – улыбнулась Вася, присоединяясь к разговору.
- Мне кажется, что абсолютно спокоен здесь только Макс, - заметил я, кивнув в сторону друга, который смеялся, разговаривая с Лордом и Алисой из Сильверов.
- Даже если у него и есть нервяк, он этого никогда не покажет, - задумчиво ответила Настя. – Так, ладно. Я пошла искать тень, прохладу и бутылку ледяного пива. Иначе, блядь, спекусь, как яйцо, и завоняю всю округу.
К восьми часам нервозность достигла предела. Мерила шагами траву у ступеней на сцену Вася, задумчиво курил одну сигарету за другой Андрей, Славик вздрагивал, прислушиваясь к радостному реву посетителей фестиваля, расположившихся по другую сторону от сцены. Я же так сильно вытянул рукава у водолазки, что их в итоге пришлось подворачивать, когда звуковик, подсвечивая себе фонариком, сказал нам готовиться к выходу на сцену. Не нервничал только Макс, который чуть пошатываясь, стоял возле ступеней и, закрыв глаза, улыбался, слушая людской гул.
- Это наша ночь, - тихо сказал он, но услышал каждый из нас. Его глаза блеснули. Слишком ярко, слишком нервно. – Наша.
- Наша, - повторил Андрей, вытянув руку. Макс тут же накрыл его ладонь своей ладонью.
- Наша, - повторили и мы, подходя к ним и сплетаясь в единое целое.
- Пошли, - улыбнулся Макс. – Сделаем ее вечной.
Я до сих пор помню, как тряслись ноги, когда мы шли по темному закулисью следом за техником фестиваля. Помню, как гудела площадка, на которой собрался неформальный люд. Им было плевать, кто выступает. Они были рады каждой группе. Помню, как нервно дышал мне в спину Славик. Я чувствовал запах пота, железа и раскаленного жарой и музыкой пластика. Остатки летнего зноя жгли кожу и легкие, а сердце отсчитывало секунды до начала…
- Ночь кончится, когда заалеет рассвет, - произнес в микрофон Макс, когда затихли звуки интро. – Но эта ночь будет длиться ВЕЧНО!
Ответом ему был рев сотен людей, которые тут же зашлись в безумном танце, когда послышались первые аккорды «Du und ich». А Макс, в щегольском черном наряде и бледный, как труп, дирижировал этой толпой, целиком и полностью отдавшись музыке.
- Это было прекрасно, - хрипло сказал он, когда мы ехали домой ночным поездом. Макс сидел у окна и задумчиво смотрел на пролетающие фонари, отбрасывающие на его лицо пугающе мрачные тени. На верхней полке храпел Андрей, на соседней затейливо пердел во сне Славик, а я сидел напротив Макса и улыбался, слушая его. – Мое сердце остановилось там, а потом поскакало, как безумное, Яр.
- Понимаю, - тихо ответил я. Что-то подобное творилось и в моей душе.
- Мы сияли, - продолжил он. – Все сияли. И толпе это нравилось. А знаешь, почему?
- Нет.
- Потому что мы играли с душой. Играли искренне. Сиять… вот, что я хочу, Яр. Сиять, пока могу. Даже если сгорю, плевать. Только бы не сдохнуть раньше времени.
- В смысле?
- Да, так, - улыбнулся он и с этой улыбкой неожиданно постарел лет на десять сразу. – Мысли вслух, не парься.
- Херовые мысли.
- Какие есть. Но ты прав. Не время для них. Сейчас надо думать о другом. А вообще, знаешь, Слава прав. Нам альбом нужен.
- Он будет рад это услышать, - усмехнулся я и, глотнув воды, закашлялся.
- Да, для него музыка – это жизнь. Без нее слишком уж тоскливо существовать. Серость давит, гасит чувства. Но музыка, брат… музыка все меняет. Зажигает в тебе свет. Дает силы. Даже в те моменты, когда сил этих уже и нет. Нам нужен альбом. Нужен крик. Наш крик. Мой крик. Чтобы поняли… чтобы услышали… Эх, ладно. Что-то я распизделся не по делу. Не бери в голову, брат.
- Бери в рот, - пробубнил я, повторив любимую шутку Насти. – Не понравится – выплюнешь.
- Точняк, - рассмеялся Макс. Но улыбка быстро исчезла. Будто он снова надел маску. – Спать пора, Яр. Ночь скоро кончится, небо уже вон светлеет.
- Да, спать пора, - зевнул я. – Славик вроде перестал травить нас.
- Ага. Ты ложись, а я пойду перекурю в тамбур, - кивнул он, поднимаясь со своего места. И, остановившись, задумчиво улыбнулся. – Ночь скоро кончится, но эта ночь вечна. Доброй ночи, Яр.
- Доброй.
С вокзала я отправился домой на первом троллейбусе. Один. И ехал тоже один, если не считать сонного кондуктора. За окном проносились пустые улицы, такие же серые, как моя жизнь. Единственное яркое пятно в ней – это музыка. И порой я чувствовал, что только благодаря музыке все еще остаюсь на плаву, а не иду на дно, как другие.
- «Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка «Улица Селезнева», - прошелестел в динамике голос водителя. Вздохнув, я поднялся с сиденья и закинул за спину рюкзак. Два дня пролетели, как один вдох. Быстро, резко, ярко. Но скоро вернется серость и молчаливая мама, в глазах которой нет тепла. Только холод и злость.
Но дома меня ждала тишина. Комната мамы была пуста, на кухне пахнет сигаретами и валерьянкой, тихо тикают настенные часы в гостиной. Бросив рюкзак на диван, я прошел на кухню и, налив себе стакан воды, залпом его выдул. И только потом заметил, что на кухонном столе лежит листок бумаги. Номер телефона. Буквы неровные, пляшущие. И в них боль. Но не моя. Чужая.
- «Ярослав. Марина вчера ночью умерла. Ключи от квартиры у меня. Георгий».
Вздохнув, я открыл окно, чтобы хоть немного проветрить кухню, и сел на табуретку. В висках резко заломило от боли и я, застонав, схватился за голову. Перед глазами снова поплыли черные пятна. Еще чуть-чуть и грохнусь в обморок. Закусив губу до крови, я поднялся со стула и подошел к раковине. Включил воду, набрал полные ладони воды и опустил в нее лицо. Прохлада подействовала, боль ушла. А потом… пришла легкость. И тепло.
Глава восьмая. Смех, обдирающий горло до крови.
Гоша встретил меня в морге, куда я приехал через два часа, как прочитал записку. Его лицо было черным и опухшим, он без остановки курил и как-то странно тряс головой, словно вода в ухо попала. Добиться от него удалось немногого, но хоть что-то.
Оказалось, что мама, как только я уехал, позвала его в гости. Вечер намечался вполне обычный, как и сотни вечеров до этого. Мама приготовила ужин, на двоих была распита бутылка водки, а потом мама просто посерела лицом и рухнула со стула на пол. Перепуганный Гоша не сразу сообразил, что случилось, а когда сообразил было уже поздно. «Скорая помощь» в больницу привезла бездыханный труп.
- Нормально все было, отвечаю, - пробормотал Гоша, закуривая сигарету. Его пальцы мелко тряслись и с пятой попытки он справился с зажигалкой. – Покушали, выпили, а потом она… упала. Бля буду, Ярослав. Я тут не при чем.
- Это неважно, - вздохнул я, массируя виски. Боль снова вернулась, тупая и назойливая. Будто кто-то пытался продолбить мне череп. – Уже неважно. Что мне надо делать? Куда идти?
- Я… я не знаю, - пожал плечами Гоша и, развернувшись, поплелся по коридору, продолжая трясти головой. Правда подумать над сложившейся ситуацией мне не дали. На плечо опустилась тяжелая рука и послышался знакомый голос.
- А, Яр. Я тебя ждал, - обернувшись, я увидел Шакала. Не такого Шакала, как раньше, а цивильного. Одетого в помятый черный костюм, с расчесанными сальными волосами и без любимого цилиндра на голове. – Соболезную, брат.
- Ждал? – тупо переспросил я, пропустив последние слова.
- Ждал, - повторил он и, взяв меня под руку, отвел к скамье, на которую и усадил, после чего присел рядом. – Я ж тут работаю неподалеку, в ритуальных услугах. А вечерком мы с Саньком, ну, патологоанатомом, бухнуть решили. Распили по мелочи, и тут Санька выдергивают. Он мне говорит, что бабу какую-то привезли. Работать мол надо. Я с ним поперся, свои все-таки. Смотрю, а фамилия-то знакомая. Думал еще, что однофамильцы может, но потом понял, что не однофамильцы. Понял, что ты придешь. И ты пришел.
- Пришел, - кивнул я и посмотрел на Шакала. – Что мне делать? Я же… не знаю, в общем, ничего. Что делать, куда идти. Не знаю, понимаешь?
- Много чего сделать надо, брат. Но не бзди, порешаем.
- Спасибо, - глухо ответил я. Шакал улыбнулся и похлопал меня по плечу.
- Пустое, Яр. Свои, как-никак.
Пока я приходил в себя, Шакал носился по моргу, как ужаленный. Мне выдали какие-то справки, опросили, а потом отдали мамины вещи. Те, которые на ней были. Обручальное кольцо, золотую цепочку с крестиком, часы, одежду. Потом Шакал утащил меня в тесную каморку, где плеснул водки и коротко обрисовал, что надо делать дальше. Я слушал его вполуха, так и не осознав, где нахожусь и что делаю. Еще через два часа приехали Макс и Вася. Единственные из друзей, до кого Шакал дозвонился.
- Крепись, брат, - обронил Макс, когда я вяло пожал протянутую руку. – Все будет нормально.
- Все уже нормально, - слабо улыбнулся я и помотал головой. – Я наверное домой поеду.
- Тебя проводить? – спросила Вася, но я помотал головой и с благодарностью сжал ее руку.
- Не надо. Хочу один побыть.
- Я заеду вечером, - кивнул Макс. – Проверю, как ты.
- Хорошо, - равнодушно согласился я и, взяв рюкзак, отправился на выход.
Если говорить честно, то без друзей я бы не справился. Они всегда были рядом. Проведывали до похорон, подбадривали и пытались хоть как-то помочь. Помог и Шакал, причем его помощь была бесценной. Он приехал ко мне домой на следующее утро и взял на себя всю подготовку к похоронам, понимая, что я попросту не в состоянии что-либо решать.
К счастью, дома нашлись деньги, которые мама откладывала на черный день. Кто ж знал, что этим днем станут ее похороны. Жизнь – причудливый сценарист. Поди угадай все ее ходы и уловки. Но Шакал знал и был готов ко всему.
Похороны прошли через три дня и на них приехала уйма народу. Правда я никого не знал, так как большинство людей были мамиными знакомыми, клиентами или бывшими коллегами. Многие принесли венки и букеты цветов. Меня кто-то постоянно хлопал по плечу, говорил слова поддержки, вот только мне на все это было похуй. С того момента, как я прочитал записку, и до похорон, я не проронил ни слезинки. Мои глаза были сухими и ясными. Не такими, как у других скорбящих. И это многих удивляло.
Во время прощания я подошел к гробу последним. Ну, как сказать, подошел. Меня подтолкнул Гоша, когда я задумчиво смотрел в небо на пробегающие по лазурной синеве облака. Подтолкнул и отошел в сторонку, ожидая, наверное, что уж сейчас я точно расплачусь и поползу к гробу на коленях. Но этого не случилось. Много чего не случилось, к чему привыкли все эти люди на похоронах. Зато случилось то, чего они не ждали.
- Ушла… - хрипло прошептал я, смотря на белое лицо мамы. – И даже не извинилась. Хотя, ты не стала бы извиняться. Промолчала бы. Или высекла напоследок шнуром, да? Странно, как легко говорить мертвецу то, что никогда бы не сказал живому. Наверное, так и поступают трусы, как я. Ты наверняка знала, что я не буду плакать в этот день. Улыбнусь, да. Но плакать не буду. Да только легче почему-то не стало. Хотя… Ты больше не поднимешь на меня руку. Шнур, как и ремень, не оставит на коже новые шрамы. Я их выбросил вчера кстати. Вынес на помойку. Шрамы только оставил. Они будут со мной всегда. Как и твое лицо. Как и твои последние слова. Мама, мама… Когда ты последний раз говорила мне «люблю»? Когда я родился? Или этого слова я так и не услышал? Как не услышал обычного «прости»…
Не договорив, я рассмеялся. Сначала тихо, потому что горлу было больно. Потом громко и смех ободрал мое горло до крови. Я смеялся до слез, всхлипывал и вытирал глаза рукавом водолазки… ебаной водолазки, ставшей моей кольчугой. Потемнел лицом Гоша, недоуменно переглянулись мамины знакомые. Блеснула боль в глазах моих друзей. А я смеялся. Чисто, беззаботно, даже будучи поломанным, разорванным на части и уничтоженным собственными родителями.
- Ты совсем охуел?! – прошипел Гоша, подскакивая ко мне и хватая за грудки. Он встряхнул меня, но смех так и не прекратился. Я продолжал смеяться, глядя ему в лицо. – Я тебя сейчас урою, мамой твоей клянусь!
- Пусти его! – крикнул Макс, подлетая к нам. – Совсем ебнулся?
- Он, сука, ржет!
- У него, блядь, мать умерла! А это истерика, долбоеба ты кусок.
- Пошел нахуй!
- Ты, сука, жало спрячь…
Люди ругались, сжимали кулаки, недобро на меня смотрели, а я… я просто смеялся. Так, как никогда еще не смеялся.
Жизнь не сразу вошла в привычную колею. Первое время ко мне домой приходили мутные личности, которые спрашивали о каких-то документах и отчетах. Устав от постоянных гостей, я просто выволок все мамины коробки с рабочими бумажками в коридор и покорно стоял, пока эти самые гости искали нужное, после чего исчезали из моей жизни. Правда потом и вовсе решился почистить квартиру от хлама, пусть и пришлось для этого серьезно так наступить на горло своему внутреннему трусу. А виной всему снова была мама. Даже мертвой она не оставляла меня, как и страх перед ней. Казалось, что, если я не дай Бог выброшу какую-нибудь безделушку в урну, как мама придет и снова начнет меня душить. Первый шаг было сделать сложнее всего, но я его все-таки сделал, выбросив ту самую вазу, склеенную из осколков, из-за которой отец впервые поднял на меня руку. Старый Ярослав остался в двухтысячном году, а новый пошел дальше, в две тысячи первый. Ну, как новый. Все тот же трус, робкий и забитый, но хотя бы избавившийся от части прошлого, осевшего дома в виде родительских вещей. Я продал все мамины фарфоровые статуэтки и фарфоровую посуду, отдал ее одежду и с помощью двух дворовых алкашей вынес на мусорку кровать, в которой мама когда-то спала. Выбросил все, что хоть немного напоминало мне о ней. И только тогда позволил себе хоть немного выдохнуть. На репетиции я не ходил до конца года, но друзья не настаивали. Они понимали, какой раздрай творится в моей душе. И ждали, когда я приду в норму. Порой я выхватывал на улице то лицо Андрея, то чуть согнутую фигуру Макса, то слышал Васин голос, или вдруг по телефону мне звонил Славик и заводил долгий разговор о музыке. Друзья всегда были рядом. Присматривали за мной издалека, терпеливо дожидаясь моего возвращения. Только возвращение получилось не таким, как все привыкли. А виной всему Гоша, объявившийся на пороге моего дома аккурат тридцать первого декабря.
- Выйди. Поговорить надо, - буркнул он, когда я открыл дверь и удивленно на него посмотрел. Ну, а когда вышел, то услышал явно не то, чего ожидал. – Короче, Ярик, разговор короткий будет. Ты походу не в курсах, но Марина мне денег должна осталась.
- Денег? Каких денег? – оторопев, спросил я. Гоша кивнул и, закурив сигарету, задумчиво посмотрел на тусклую желтую лампочку под потолком.
- Бумажных. Тупореза не включай, - ругнулся он, протягивая мне листок, вырванный из блокнота, с весьма большой цифрой. – Уж не знаю, на что они ей были нужны, но сумма вышла солидной. А так как она умерла, то долг теперь на тебе.
- Но…
- Короче, - перебил меня он. – Сроку у тебя две недели. Либо находишь деньги, либо продавай квартиру. Как раз хватит. Поскорбел? Теперь проблемы решать надо. Все. Телефон мой есть. Звони.
Когда Гоша ушел, я еще долго стоял на площадке, держа в руках бумажку и растерянно на нее смотрел. Не такой я себе представлял свободную жизнь. Совсем не такой.
- Говоришь, у матери не было проблем с деньгами? – переспросил Макс, когда я пришел в студию в субботу и, как на духу, пересказал друзьям разговор с Гошей. Пришел я к ним не сразу. Через неделю, так и не придумав, как решать эту ситуацию. И за то, что я сейчас фактически просил у них помощи, мне было до одури стыдно.
- Нет. Она бухгалтером работала, платили ей всегда хорошо, - мотнул я головой. – Скорее она его содержала. То куртку кожаную купит, то цепочку золотую.
- Пиздит, чумазый, - хмыкнул Андрей. – Нет там никого долга, зуб даю.
- Угу, - согласилась Настя. – Увидел, что пацан неадекватен, и решил на лоха запрыгнуть.
- Я не знаю, что мне делать, - честно ответил я. – Неделя прошла. Еще неделя осталась. Может, правда квартиру продать?
- Яр, ты дурак или что? – перебил меня Макс. Выглядел он скверно. Под глазами черные мешки, кожа бледная, а на лбу серебрится пот. То ли стометровку пробежал, то ли опять вмазался. – Тебя развести пытаются, а ты рад, блядь.
- Так, не ори на него, - встряла Вася. – Это вы может с подобным каждый день сталкиваетесь, а он ни сном ни духом.
- Ладно, прости, брат. Резковато вышло, - шмыгнул носом Макс и похлопал меня ладонью по плечу. – Давай думать, как быть и что делать.
- Одевайся, - чуть подумав, бросил Андрей. – Прокатимся пойдем.
- Куда? – нахмурился я.
- Не бзди. К Некиту. Брату моему. Может, совет какой даст или еще чем поможет. Он и не с такими блядями трется… Короче, погнали, пока не передумал.
С Никитой мы встретились в автосервисе, где подрабатывал Андрей. И, глядя на них, ни у кого не оставалось сомнений, что они братья, пусть и двоюродные. Одинакового роста, крепко сложенные, смотрят исподлобья. Правда у Андрея были голубые глаза, а Никиты карие, почти черные. И волос не было. Только гладко выбритый череп.
- Хуйня, - тихо сказал Тихий, когда Андрей коротко рассказал ему о моей ситуации. – Брешет, думаю. Если расписку не показал, так фуфло толкнуть пытается. Как говоришь его зовут?
- Гоша, - ответил я. – Георгий… эм… Ониани, кажется, фамилия.
- Чем дышит?
- На рынке две точки у него. Овощи продает.
- Интересно, - тонко улыбнулся Тихий. – И откуда у торгаша овощами такие бабки, чтобы ссуды своим блядям давать.
- Некит, - кашлянул Андрей и кивнул в мою сторону. – Эт не блядь, а мать его. Она умерла вот недавно.
- Бывает. Каждый день кто-то умирает, - равнодушно ответил тот. – Короче, сдается мне, что брешет твой Гоша. И брешет нескладно. Сделаем вот что, раз братан мой за тебя впрягается. Двигайте пока домой, а я попробую пробить, чо это за Гоша такой охуевший. Может, под Авто ходит, или еще под кем… Как будет чо известно, Андрюха тебе маякнет.
- Спасибо, - кивнул я.
- Сочтемся, пацан, - усмехнулся Тихий, пожимая мою протянутую руку.
- Погнали, - буркнул Андрей, когда его брат скрылся за дверями автосервиса. – Если сказал, что пробьет, значит, пробьет.
- Андрюх, спасибо… - я поперхнулся словами благодарности, что вызвало у моего друга улыбку.
- Пустое, Яр. Свои же. Слушай… ты вернуться-то не надумал еще? Так хоть ты Розанова в узде держал, а тут он, блядь, дикий совсем стал. За малейший косяк доебывается. Отвечаю, я его ебну скоро, дурака этого…
Долго ждать не пришлось. Андрей позвонил мне через пару дней и сказал, что вечером заедет вместе с братом в гости. Вот только отвечать на мои вопросы Тихий не стал, только загадочно улыбался и мотал головой. Вместо этого он велел мне позвонить Гоше и сказать, чтобы тот приехал за деньгами.
Гоша приехал через полчаса, в компании двух крепких друзей. Словно чувствовал, что его ждут. Впрочем, Никиту это даже не смутило. Он кашлянул и указал рукой на кресло, в которое Гоша тут же уселся. И, судя по удивленному лицу, не понимал, что происходит.
- Ты кто такой? – грубо спросил Гоша. Тонкие губы Никиты растянулись в жутковатую улыбку, а вот глаза, наоборот, угрожающе блеснули.
- Друг, - лениво обронил он в ответ.
- И как тебя звать, «друг»?
- Тихий.
- Тихий? – лицо Гоши вытянулось. Это имя он знал.
- Ты глухой? – недовольно протянул Никита. – Или тебе на ушко, блядь, шепнуть?
- Не, не надо, - стушевался грузин и махнул рукой своим сопровождающим. Те развернулись и молча вышли в коридор. Через пару мгновений хлопнула дверь.
- В общем, Тихим меня не зря кличут, - чуть подумав, ответил Никита. – Складно пиздеть не умею, поэтому и рассказ мой будет коротким.
- Какой рассказ? – растеряно повторил Гоша. Глаза Никиты снова блеснули. На этот раз весело.
- Увлекательный. О разводиле, который набрал себе гарем блядей и разводит их попутно на бабки. Слыхал о таком?
- Ага, слыхал, - повторил Гоша и облизнул пересохшие губы. Странно было наблюдать за этим. С одной стороны высокий, крепкий грузин. С другой худощавый лысый паренек в черной кожанке и черных брюках. Вот только первый буквально сидел и трясся от страха, пока второй лениво с ним разговаривал.
- Хорошо, что слыхал. Объяснять меньше придется. Разводила этот, представь себе, совсем охуевшим оказался. Решил он у пацана, у которого мамка недавно скончалась, хату отжать. А вдруг он мамку пацана и порешил? Подлил ей чего в водочку, пока пацан в отъезде был, ну, к примеру. Наглая рожа, скажи, а?
- Ага, - покорно кивнул Гоша, ожидая продолжения. Но Никита неожиданно замолчал. – И?
- Хули «и»? – усмехнулся он. – Все, конец рассказа. Ну, почти, конец. Концовки тут две. Хорошая и грустная. Какую выберешь?
- Э-э… Хорошую?
- Ну, тебе выбирать, родной. Подумай, конечно. Куда без этого, - улыбка Никиты стала еще шире. Так же улыбалась моя мама, прежде чем взять в руки ремень или шнур от утюга. – Хочешь хорошую, будет тебе хорошая. Хочешь грустную, будет тебе грустная. Ну?
- Хорошую, - плечи Гоши поникли, и он тяжело вздохнул.
- Разводила перед пацаном извинился, а потом исчез из его жизни. Как тебе? Хорошая концовка?
- Да.
- Ну, я грустную тоже расскажу.
- Не надо, - затрясся Гоша.
- Уверен? – картинно удивился Никита. – Она тоже интересная. Там один приличный человек есть, о котором ты точно слышал. С твоих земель будет, земляк, так сказать…
- Ярослав! – крикнул неожиданно Гоша. – Извини, Ярослав! Извини, а?
- Быстро ты, - хмыкнул Никита и повернулся ко мне. – Ну, чо? Ты ему веришь, Ярик?
- Да, - хрипло ответил я.
- А я вот нет. Потому что такие бздливые животные часто обратку включают, когда не надо. Короче, секи сюда, баклан, - в голосе Никиты зазвенел металл. – Прокинуть через хуй пацана не получится. Захочешь ответку дать, вписать кого в блудняк свой, не вопрос. Порешаем. Но уже на высшем уровне, без пиздюков и их загонов.
- Не, не…
- Не, не, - передразнил его Никита. – Сразу, блядь, гниль свою показал. Пальцы гнуть только перед пиздюшней способен. Пшел вон.
Гошу упрашивать дважды не пришлось. Он пулей вылетел из квартиры, так хлопнув дверью, что по гостиной пронесся ледяной сквозняк. Никита выдержал паузу, а потом довольно рассмеялся.
- Пиздец ты его перепугал, Некит, - усмехнулся Андрей.
- Да, мелочь это, за которой и нет никого. Только вонь, - отмахнулся тот. – Об такого даже руки пачкать не хочется. Изговняешь так, что отмывать потом заебешься.
- Никит, спасибо. Правда…
- Расслабься, Ярик, - снова улыбнулся Никита, но улыбка быстро померкла. – Но ты б яйца отрастил уже, а? Таких, как он, будет много в жизни. И защищать себя самому придется. Не всегда кенты рядом будут.
- Знаю. Да сложно это, - вздохнул я. – Но все равно спасибо.
- Не за что. Ты не думай всякого… Я не ради тебя впрягся, а ради него, - палец указал на смутившегося Андрея. – Откажусь я, так он лоб расшибет в попытках тебе помочь, еще и жизнь себе сломает до кучи. Ну, хотя бы повеселили немножко, пацаны. Пиздец, какой тупой развод. И он же, блядь, верил, что ты поведешься… Ладно. Веселиться тоже порой надо. Особенно в наше-то время.
Так быстро и суматошно Гоша пропал из моей жизни. Порой я видел его на рынке, когда ходил туда за продуктами, но он тут же делал вид, что мы незнакомы, и попросту убегал или прятался. Дворовые пацаны тоже перестали доебываться. Ну, как перестали? Физический террор уступил место моральному. Подъебывать меня им никто не запрещал, а вот то, что я вожусь с Тихим, быстро разлетелось по двору и пацаны сделали выводы. Разве что Чук не постеснялся поинтересоваться о моем новом знакомом, когда я шел домой из магазина, а он сидел на лавочке у подъезда.
- Э, Шептун, тормозни, - пробасил он и махнул мне рукой. – Разговор есть.
- Привет, - тихо поздоровался я, подходя ближе. Чук подумал и протянул мне шершавую ладонь, которую я пожал.
- Ты Тихого откуда знаешь? – полюбопытствовал он, смотря на меня снизу вверх.
- Брат моего друга, с которым играем вместе.
- А чо он к тебе приезжал? Проблемы?
- Нет. Проблем больше нет, - улыбнулся я. Чук мою улыбку понял по-своему.
- А, ну ты смотри, обращайся если чо. Мы-то свои, своих в обиду не дадим, - усмехнулся в ответ Чук. В моей голове тут же проплыли картинки из прошлого, как он с друзьями лупцевал меня в подъезде, как раздербанил рюкзак и потом обоссал учебники, как пытался выбить денег, но в итоге просто избил.
- Свои… - протянул я, внимательно смотря на него. И Чук неожиданно смутился, пробормотал что-то под нос и махнул рукой.
- Ладно, иди.
- Пока.
Жизнь снова потекла по привычному распорядку, только теперь в ней не было боли. Только свобода. Утром я вставал, спокойно завтракал и собирался на учебу. После учебы играл на скрипке, убирал квартиру, готовил или просто читал, а вечером шел на смену, если выпадал ее день. Репетиции как-то отодвинулись на второй план и Макс частенько об этом спрашивал, утаскивая меня в курилку, когда мы пересекались на работе. Но я постоянно увиливал от ответа, и Макс по итогу сдался. Зато рассказал, что вовсю идет работа над альбомом.
- Работаем потихоньку, - криво улыбнулся он, закуривая сигарету. Кивнув проходящему мимо рабочему в засаленной спецовке, Макс чуть подумал и продолжил. – Без тебя не то, конечно.
- Мне надо немного разгрестись, - вздохнул я. – Тут и работа, и учеба, и дом теперь на мне. Сам понимаешь.
- Понимаю, брат. Но попытка не пытка. Ребята про тебя частенько спрашивают, а Слава Андрея настолько заебал, что тот аж подумывал уйти из группы. Но куда он денется с подводной лодки, а? – рассмеялся Макс и, потерев виски, задумчиво хмыкнул.
- А ты как? – осторожно спросил я. – Как жизнь?
- Бьет ключом, Яр. Прямо по башке, - ответил он, но в глубоко запавших глазах блеснула тревога и боль. – Как и всегда, в общем-то.
- Ты не помирился…
- Нет, и не собираюсь. Она свой выбор сделала! – резко перебил меня он. – Если хочет тереться с говнарями с Окурка – это ее право. И вообще… эта тема – табу, Яр. Я не хочу говорить о Лаки.
- Прости.
- Все нормально, - вздохнул Макс, выуживая из помятой пачки еще одну сигарету. – Не парься. Лучше разгребайся со своими делами и возвращайся. Это пиздеж, что басист как пятая нога лошади. Не забывай, что ты еще и композитор.
- Ну, композитор у нас Славик, - улыбнулся я. – А я так… на подхвате.
- На подхвате или нет, но без вашего дуэта музыка получается без перчинки. Так что повторю. Возвращайся и не еби мозги.
- Хорошо, - кивнул я и поднялся со стула. – Ладно, пойду. Там фуру грузить надо.
- Добро. Пупок не надорви, - хохотнул Макс. – Давай через пару часиков потрещим. Как раз перерыв.
- Забились, - снова кивнул я, натягивая толстые перчатки. Беседы беседами, но и работу никто не отменял.
Тогда я не сказал Максу об истинных причинах, почему пропускаю репетиции. Хоть и понимал, что он догадывается. В кои-то веки мне хотелось побыть одному. Ни с кем не говорить и просто молчать, но так тоже не могло продолжаться вечно. Пусть две тысячи первый и начался слишком уж сумбурно и мрачно, но мне нравились принесенные им изменения. Другая жизнь, другой я. Или все тот же я? Забитый, поломанный и трусливый. Как знать, как знать.
Двенадцатого марта, вечером, я, как обычно, готовил себе ужин. Негромко играл в гостиной Шопен, которого я долго не решался включать на мамином музыкальном центре, весело шкворчала на сковородке яичница с сосисками, а в холодильнике остывали две бутылки пива. В планах было поужинать, а потом увалиться на диван с книжкой о приключениях Конана. Однако в дверь позвонили и внутри меня словно все сжалось.
Подойдя к двери и заглянув в глазок, я не сдержал удивления, увидев, что на площадке стоит Вася. В любимой синей курточке, в руках чехол с гитарой, а за плечами рюкзак. Она переминалась с ноги на ногу и нервно посматривала на соседские двери.
