Габитал - экономика для самых маленьких 7
Кредит – это получение определенной суммы денег под процент на приобретение конкретного товара либо услуги.
Кредит – это получение определенной суммы денег под процент на приобретение конкретного товара либо услуги.
Собственность на средства производства — это совокупность орудий труда и средств труда.
Характеризует сущность социально-экономических отношений, господствующих в данном обществе. Она определяет форму, посредством которой рабочая сила приводит в действие средства производства и осуществляет процесс труда.
Собственность на средства производства выражает экономические различия и характер взаимоотношений между разными социальными группами.
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
Автор Волченко П.Н.
Ссылки на предыдущие части:
Только они отошли, рядом оказался всклокоченный парнишка, не глядя в его сторону, ни на мгновение не переставая грызть семечки, сказал:
- Монету гони.
- Что?
- Деньги, я сказал, отдай.
- С чего бы?
- Неприятностей хочешь? – он презрительно сплюнул Туку на башмак, - Это твое место?
- Какое место?
- Дурак. Вечера подожди, устроят тебе.
- На, держи, - Тук отдал монету, - хватит с меня.
- То-то, - парнишка сцапал медяк, сунул за пазуху, и все так же лузгая семечки, неторопливо пошел прочь.
- Город, - буркнул под нос Тук, - заработки… Воры кругом, гады…
Мимо вразвалочку прошел дородный, округлый орк. Плечи его бугрились огромными мускулами, ярко блестела начищенная кираса, огромный палаш, пристегнутый к поясу едва по мостовой не волочился. Тук проводил его взглядом, подумалось ему, что такие же страшные, сильные, зажравшиеся орки грабили его дом, весело гикая рубили головы курям и уткам, а после…
- Твари… - он шмыгнул носом, сплюнул вслед орку, и замер. На боку у орка висел приличных размеров кошель. Легко так висел, на одном шнурке, второй развязался, рядом болтался. А сколько там в кошеле этом награбленных у бедняков медяков, сколько серебра, сколько золота, полученного у скаредных гномов за продажу награбленного? Тук утер нос рукавом, плечами двинул, тихо шепнул: «Была не была!» - и опрометью бросился за орком. План был прост до безобразия: сходу вклиниться в толпу и, с наскоку, рвануть кошель, а после бежать, и бежать, и бежать прочь из этого насквозь прогнившего городка, где даже высокородные эльфы – отъявленные ублюдки!
Он хватанул кошель, шнурок оборвался легко, ноги понесли его дальше, вот только земли они уже не касались, в воздухе болтались. Орк легко поднял над собой Тука, клыкастая его рожа расплылась в злой ухмылке.
- Старого Гхнала ограбил? Нет, старого Гхнала не ограбить! – он густо, басовито захохотал, - Гхнал сам любого ограбит! Казнить тебя буду.
- Стража, стража! – заорал как сумасшедший Тук, потому как увидел – казнит, точно казнит, удавит в подворотне и тело бросит.
Скучающий неподалеку тучный стражник зевнул, взял алебарду, неспешно подошел к орку:
- Что орем?
- Он Гхала ограбил, - орк ткнул огромным когтистым пальцем Туку в грудь, больно.
- Гхал – это ты? – спросил стражник, орк кивнул, - А ты тогда чего орешь?
- Он меня убить обещал, казнить.
- Дурак. Так и мы казним, руки пообрубаем, чтобы неповадно было и всего делов, - сладко зевнул, - пошлите.
- Дяденька, я же в первый раз, я же с голодухи, - захныкал Тук.
- А мне какое дело? Цыц, а то сейчас обрублю.
Втроем они вышли с вечно гудящего рынка, свернули в тихую подворотню, вошли в высокие двери дома стражи.
Стражник уселся на скрипнувший табурет, притулил алебарду к стене, сказал:
- Рассказывай, как было.
- Я сначала милостыню просил, а потом…
- Да не ты, как тебя там, Гхал, ты рассказывай, как было.
- Гхал шел, он, - новый тычок, - бежал, кошель схватил. Гхал поймал. Все.
- Хорошо. Кошель где?
- У Гхала.
- Покажи.
- Зачем?
- Я сказал покажи, значит покажи.
Гхал, нехотя, положил кошель на стол перед стражником.
- Увесисто. Это откуда столько?
- Гхал заработал, боем и мечом заработал, Гхал честный орк!
- Честный? Твоя братва где?
- Нет братвы, один Гхал.
- Один и столько золота. Там же золото? Да? Позволь, - он потянулся к кошелю, орк взревел, вперед подался, тут же налетела стража, схватили, насилу скрутили, усадили, для острастки малость пришибли дубинкой, - Сиди, не рыпайся мне тут!
Стражник развязал тесемки, сыпанул на стол, покатились тяжелые золотые монеты и даже несколько камней драгоценных выпало. Вся стража, что была в зале, алчно уставилась на блестящие в ярком солнечном свете кругляши.
- Вот это улов. И где же ты, вольный орк, столько злата насобирал? Не многовато ли для одного наемника? Говори!
- Гхал один… - стражник кивнул, и на орка посыпались удары, тяжелые, ухающие.
- Хватит. Говори: откуда столько золота?
- Гхал честный наемник, - просипел орк, - Гхал своим мечом…
- Пацан? Чего стоишь? Вот, - стражник взял затесавшуюся среди золотых монет серебряную, - Держи и вали отсюда. Ты ничего не видел, ясно?
- Угу, - кивнул Тук, спрятал монету в карман, развернулся. Уже выходя он услышал все того же стражника:
- Раз один, то… В расход.
Взвыл орк, послышалась какая-то возня, лязг железа. Дальше Тук ничего не слышал, он уже бежал прочь, потому что знал – промедлит, и уже его, как и этого вольного наемника, для того чтобы никто не узнал, никто не проведал.
До вечера он проблуждал по узким улочкам, боялся идти к городским воротам: вдруг стражники передумали и решили убить его? Кто знает, им тоже лишние россказни не нужны, пожалели сейчас, а потом одумались. Он еще раз вспомнил толстую, щербатую рожу того стражника, шрам на его обрюзгшей щеке рваный, - нет, такому убить, все равно что до ветру сходить.
Стемнело. Тук, чтобы его не заприметил кто, забился в узкую щель меж двух покосившихся домиков, куда разве что собака тощая втиснется, устроился поудобнее, постарался заснуть. Сон не шел: слышались шаги, то спокойные, уверенные, то бегущие, где-то вдалеке заорали: «караул, грабят» - обычное дело. Так Тук и маялся меж сном и явью, то задремывая на мгновение, то испуганно вскакивая от любого шороха.
А потом он услышал, как кто-то бежал, сюда бежал, в эту подворотню, звон услышал, так рукояти мечей о кольчугу стучат, крики хриплые: «Сюда, сюда он свернул!». А после залязгало, зашумело, ругань понеслась все такая же, хрипатая, застуженная.
Тук выглянул из своего закутка и увидел в неверном свете луны высокого, статного воина, который отбивался от наседающих на него ночных татей в черных плащах. Блестели кинжалы, короткие мечи – привычное оружие для ночных грабителей, но длинный меч воина не давал подобраться их клинкам, разил в ответ длинно и умело.
- Сзади, по боку обходи! – шумел здоровый вор, и вот уже заходят, скоро и дотянутся – много их, разом. Воин метался, разворачивался, вот уже и во второй руке у него блестит длинный кинжал, да только все одно, выдохнется, устанет, подпустит.
Тук захолодел, он, казалось, даже дышать перестал, боялся зашуметь, хоть тихим шорохом выдать себя. Кто его знает, этот лихой люд. Видел – по горлу и в канаву, чего тут церемониться?
Блеснул в лунном свете кинжал за спиной воина, наверное задел, охнул вояка, развернулся быстро, меч просвистел, да куда там – поздно. Кольцо грабителей сжималось и тогда Тук, сам того не ожидая, вложил пальцы в рот и засвистел зычно, как на выпасе, на лугу, чтобы далеко-далеко, по всей округе был его свист залихватский слышен, заорал следом, как уже раньше бывало по ночам слышал:
- Шухер! Стража!
И бросились прочь тати, а воин… Воин посмотрел им в след, руки тяжело опустил, на мостовую осел. Только сейчас Тук увидел, что сед воин этот, как лунь, это раньше ему просто думалось, что свет лунный посеребрил волосы – нет, седой он.
Тук вылез из своего укрытия, подошел, спросил тихо:
- Вас не ранили?
Воин поднял голову и Тук увидел, что перед ним уже старик, еще статный, еще, наверное, в силе, но уже старик.
- Ты свистел?
- Да, я побоялся, что они вас убьют.
- Спасибо. Помоги, - он оперся рукой о камни мостовой, - помоги подняться.
Тук склонился, большая крепкая ладонь сдавила его плечо, старик поднялся и тут же охнул.
- Задели, крепко задели. Поможешь дойти? Тут недалеко.
- Конечно.
Они медленно побрели по пустым ночным улицам. Старик шагал тяжело, и оставалось только диву даваться, как он, такой древний, мог отбиваться от всей этой оравы?
- Вы воин? Наемник?
- Я рыцарь, - усмехнулся старик, - был рыцарем. А сейчас я старая развалина. Руки меч не держат. Стыдно. Эх… был бы я помоложе, я бы всей этой братии…
Тук поверил, видел он меч старика, даже на вид он казался неподъемным, а вот так вот, запросто, одной рукой его держать, да еще волчком крутиться, кинжалом отмахиваться – это же какую силищу иметь надо!
- Вот и пришли, - они остановились перед дверью постоялого двора, из окон его лился желтый свет, слышался гомон пьяных голосов, кто-то тренькал на лютне, - спасибо тебе, малыш.
- Сер рыцарь, - тихо начал Тук, - а можно я сегодня останусь у вас? Мне негде ночевать. А утром я сразу уйду, мне надо домой, из города уходить.
- Конечно. Всегда рад дать кров и ужин для такого храброго юнца.
- Нет, ужин не надо, я только переночую и уйду.
- Пошли.
Он распахнул дверь, на них хлынуло тепло, свет огня, голоса налетели разом, вкусный запах жареного мяса, подкисшая вонь эля.
- Хозяин! – крикнул рыцарь, ковыляя рядом с прилавком, - Мяса нам в комнату, эля, бинтов каких.
- Будет сделано! – отчеканил дородный хозяин двора.
Они поднялись вверх по скрипучей лестнице, рыцарь слабел с каждым шагом, все тяжелее он опирался на Тука, вошли в маленькую комнатенку, где из всей обстановки – топчан, стол, да стул.
- Спасибо, спасибо, - покряхтывая, уселся рыцарь, - глянь, что там?
Он повернулся боком к Туку. Тук осторожно приподнял плащ, отяжелевший от крови, глянул. Выходило что ничего страшного, по лопатке хорошо кинжалом прошли, но не глубоко, просто крови много.
- Жить будете, тут только забинтовать надо.
- Вот и славно, - старик стянул с себя тяжелые сапоги, скинул плащ, оперся здоровым боком о стену, - не хорошо бы было последний поход так позорно закончить.
- Последний? Почему?
- К сыну я еду, к сыну. Он у меня на службе короля, тоже воин, тоже…
- Вы с ним хотите служить?
- Отслужился уже, - вздохнул, - и он отслужился. Полег у меня сын, на могилку его еду посмотреть, проститься по человечески, а то ведь так и сгину, не попрощавшись.
В дверь постучали.
- Входите! – рыцарь махнул рукой.
Вошла служанка, глаза скромно опущены, в руках тяжелый разнос: мясо ароматное, горячее, глиняный кувшин с элем, белые скатки бинтов.
- Спасибо, милая, спасибо, хорошая, - рыцарь полез в кошель, достал грошик, вложил в ладонь служанке, - хозяину не отдавай, это тебе.
- Спасибо, сер рыцарь.
- Тебе спасибо.
После того, как Тук перевязал рану, после ужина, они улеглись: рыцарь на полу, Тук на топчане.
- Ты сам откуда? – спросил рыцарь.
- В лесу мы жили, недалеко от графской рощи. Своим хозяйством жили.
- А что в город подался?
- Орки тятьку убили, дом пожгли, забрали все – заработок нужен, купить чтобы все к зиме, жить чтобы.
- Да, мир таков, жесток мир, - грустно молвил рыцарь, - а я люблю вот так, как ты рассказывал, в лесу, чтобы не было этого города, оравы всей этой людской. Тут предательства много, тут верить никому нельзя. Один ты мне только и помог, да и то, не местный ты, не городской, не испорченный.
Тук промолчал.
- Слушай, друг, а может я вам чем сгожусь? – спросил вдруг старик.
- Как?
- Сына проведаю и к вам? Вместе дом поправим, вместе хозяйство вести будем. А? Как думаешь?
- Но вы же рыцарь…
- Был, да весь вышел. Хватит уже, навоевался. Я знаешь как умереть хочу? В доме, у камина, дети кругом, а за стенами дома – просторы лесные, чтобы речка где-то журчала, чтобы ветер траву качал. Так хочу.
- Приезжайте, рады будем.
- Ну и хорошо, - он поворочался, слышно было по голосу, что устал он очень, да и ослабел конечно, - вот только сына повидаю и к вам… расскажешь завтра как доехать…
Спросил он уже сквозь сон, и Тук, тоже засыпая, кивнул, сказал: «да» и заснул.
Дом мертвый, сгоревший, черные стропила сгнившими ребрами, пустые глазницы окон, Тук бежит навстречу своим, а они растворяются, мрак, морок на все наваливается, небеса темнеют, и он уже один средь мертвых полей, белеют кости обклеванные перед пристроем их каменным.
- Мама! Снэг! Аза! – кричит Тук, надрывается, и не отвечает никто, тишина, только ветер холодный воет, гнет траву к белым костям.
- Мама! Снэг! Аза! – он идет и боится, боится увидеть эти кости. Пока можно думать, что это кости их лошади убитой, а может еще что, но когда он подойдет… он уже знает, что увидит.
- Мама! Мама! Я принес, вот, вот оно – золото! – кричит он, и достает двумя руками из сумы щедрую горсть золота, монеты не помещаются в ладонях, падают меж пальцев на черную, истоптанную землю, - Мама, вот золото! Мама…
Тихий шепот, дуновение, неслышный почти призрачный голос:
- Не успел ты, сынок…
С диким вдохом проснулся Тук. Темно еще, за окном луна полная, рядом, на полу, спит добрый старый рыцарь.
- Кошмар, это просто кошмар… - тихо сказал Тук, - Все хорошо, снег еще не выпал, еда еще есть. Они живы, они живы, все живы, все хорошо.
Но сердце стучало, как заполошное, страх бился в груди и тогда…
Тук тихонько спустил ноги с топчана, шагнул к вещам старика. Тощий кошель лежал тут же, поверх заскорузлого от крови плаща. Тук воровато оглянулся, рыцарь спал, крепко спал, сказалось усталость и ранение. Осторожно, чтобы ни одна монетка не звякнула, обеими руками, Тук взял кошель, прижал его к груди, тихо, на цыпочках, прокрался к окну и, как был, без обувки, бесшумно вскарабкался за подоконник, оттуда на козырек постоялого двора соскочил, спустился вниз по опоре и что было духу припустил голыми пятками по пустой в этот час мостовой.
Город воров
Автор Волченко П.Н.
Ссылка на начало
- Это все? – Тук даже рук к монетам не протянул, - Я тут месяц почти, дядька Берим, и это все. Железо ж перековать можно, не страшно же. Я и перекую, умею уже, ночью ковать буду.
- За харч, за постой я с тебя вычел, за железо ни гроша не взял.
- Так сам же за стол сажал, сам же…
- А по что мне тут немощь бледная нужна? Мне работяга нужен, а не вошь.
- Но как же, я же на зиму, - он уже в словах путался, глаза слезы застилали, - не переживем же зиму.
- Бери и иди, - с нажимом повторил Берим.
- Дядька Бур, братца, сестренку пожалей, без тятьки мы остались.
- Бур, вынь его отседова.
Бур легко, будто котенка поднял Тука за ворот рубахи, прошагал до двери, Тук уже орал, ревел в голос, биться пытался. Бур бросил его на мостовую, следом полетела сума, и три жалких медяка.
- Воры! Грабители! – орал надрывно Тук, - Убийцы! Всех убили, всех повыморозили, гады. Дядька Бур, хоть ты скажи!
- Уходи, - сказал Бур, - или… - он подвел к носу Тука свой тяжелый, будто тоже выкованный из цельной болванки железа, кулак. - Не доводи до греха.
Тук посмотрел в глаза Буру и понял - не врет, если надо будет – отделает так, что на погост нести придется.
Монеты собрал, суму взял, поднялся и прочь пошел. Сзади уже услышал окрик Берима:
- И чтобы я тебя тут не видел!
Не оглянулся, хоть и вновь слезы давили, комом в горле встали. Зачем Берима радовать, смотрит сейчас, небось, бородач проклятый…
Уже когда за поворот свернул, тогда только волю слезам дал, к стене привалился, и так и стоял, пока всхлипывать не перестал. Потом монеты пересчитал, выходило так, что заработал он столько, что разве что на обед в какой харчевне хватит.
- Гад, - зло буркнул Тук, сунул деньги в карман, суму поправил и дальше пошел.
К обеду Тук к базару вышел: люди, гвалт, гномы тканями торгуют, орки мясо жарят, запах стоит, с ног сшибает, живот подводит, кругом пряности, бабки какие-то базарные орут так, что уши закладывает. Тук шел меж всего этого великолепия, слюни глотал, ни к чему даже и не приценивался, да и не зазывали его – издали видно, что безденежный. Тук остановился около прилавка, на котором высокой горкой выложены были сливы: больше, наливные, сизые, у одной, что сверху, шкурка чуть надорвана и мякоть желтая, медовая наружу торчит. Тук смотрел на нее и думалось ему, почему то не о его голоде, а о том, что Снэг очень такие сливы любит, и что и Снэг, и мамка с сестренкой сейчас там, в холоде, в голоде, и никто им не поможет, никто не придет, никому они, кроме Тука, не нужны.
- Чего вылупился? Зеньки-то, зеньки свои отверни, и вертай отсель, давай, вертай, - торговка, крупная, с усиками, орчиха замахала на него здоровенными толстыми руками, - знаю я таких, потом товару недосчитаешься. А ну!
Тук уже было развернулся, когда ему на плечо легла легкая рука и певучий, словно бы переплетенный с перезвонами колокольчиков голос сказал ласково:
- За что вы ругаетесь на мальчика? Посмотрите на это ангельское личико, разве он может взять чужое? Можешь?
- Нет, - мотнул головой Тук, так и не оглянувшись, разве что руку на своем плече краем глаза разглядел: ухоженная, белая, золотые перстни с блестящими камнями.
- Вот видите. Он просто очень хочет есть. Ведь так?
- Нет, я… я просто смотрел, вспомнил, что у меня брат сливы любит. Такие вот.
- А где твой брат?
- Дома, я на заработки пришел.
- Видите, а вы кричите. Это же святая простота – нежная душа ребенка. Ну-ка, отсыпьте нам, пожалуйста, чуть этих чудесных слив.
- Да я не хочу, я же сказал…
- Ничего-ничего, побалуешь себя, - и неведомый обладатель голоса шагнул вперед, принял из рук торговки сверток со сливами, бросил горсть медной мелочи, - за доброту вашу, сдачи не надо.
- Спасибо вам, господин, - склонилась торговка.
Это был эльф: высокий, статный, в богато расшитом камзоле, в ухе его блестела сережка, на поясе тонкий эльфийский ятаган в расписанных рунами ножнах.
- Бери, малыш, - эльф вложил Туку в руки сверток слив, - ешь.
- Спасибо.
- А расскажи мне, откуда ты, из каких земель? – они неспешно шли сквозь базарную толчею, встречный люд, видя высокородного, сам расступался, давал дорогу.
- Мы недалеко живем, три дневных перехода от города, это там, на востоке, - и он махнул рукой в сторону своего дома.
- И что же ты, такой маленький, отправился один на заработки? Где же твой отец, мать, может старший брат?
- Никого… - он сглотнул, - Тятьку орки убили, голодаем, я самый старший остался, а мать при брате с сестренкой, - вздохнул, сказал угрюмо, - так-то…
- Какая жалость, такой малыш и уже вынужден работать! – взмахнул руками эльф, - У нас так не принято. Я рос на землях своих предках, у меня был садик, где росли такие прекрасные розы! Ты себе не представляешь! Да откуда тебе знать, ты же ничего красивого там, у себя, не видел: коровы, свиньи, - его передернуло, прекрасное лицо исказилось гримасой отвращения, - навоз…
- Почему? У нас там очень красиво: там река есть, она мелкая, и вода чистая-чистая, все камушки на дне видно, и рыба когда против течения, блестит вся и будто летит. Или холм, оттуда все видно, как на ладони, руку протяни кажется и все достанешь – все земли в округе: рощи, поля, горы там, совсем далеко, и небо… - он спутался, не мог найти нужных, правильных слов, чтобы рассказать, как это красиво, когда там, за горами, огромными белыми валами вздымаются далекие облака, как прекрасна лазурь неба над головой, и как весь этот простор, вся эта даль и свобода заставляют сердце стучать быстрее, срываться, дыханье останавливают.
- Фи, какая обыденная пастораль. Как грустно. Я вижу, малыш, у тебя прекрасная душа, ты так и тянешься к красоте – как это волшебно! Человечек, а любит прекрасное. Как тебя зовут?
- Тук.
- А меня Эвол, - он протянул руку, - будем знакомы.
Тук глянул на свои грязные после кузницы ладони, торопливо отер их о засаленные штаны, и пожал руку эльфа.
- Да ты кушай, кушай сливы. Куда ты сейчас идешь? Ты где-то живешь, служишь где-то? Работаешь?
- Нет, до сегодняшнего дня работал, в кузне, у гнома Берима.
- Фу, какой противный мужлан. Знаю я его: скаредный, скучный, неотесанный – никакого представления о красоте. И почему ты больше не там?
- Он меня сегодня рассчитал, - Тук грустно усмехнулся, - расплатился по полной.
- Рассчитал. Это хорошо, тебе там не место. Тут неподалеку мой сад, пойдем, я тебе все расскажу, покажу. Тебе есть где сегодня ночевать?
- Нет, - мотнул головой Тук.
- Ты не посчитаешь грубостью, если я предложу тебе остаться сегодня у меня в гостях?
- Буду рад.
- Ну и великолепно, идем, тут уже недалеко.
Они словно бы вынырнули из узеньких, поджатых по сторонам отвесными каменными домами, улочек и оказались на широкой аллее, что шла вдоль высокого, узорчатой ковки, забора. Сквозь высокие его прутья виден был не по осеннему зеленый, яркий сад, ухоженный, с ровно остриженными стенами каких то проходов, с идеально круглыми кронами то яблонь, то груш, то непонятно чего еще.
- Нравится? – спросил эльф.
- Это же сколько работы! – удивлению Тука не было предела.
Они прошли еще с полквартала, а после остановились перед низенькой, неприметной калиточкой. Эльф снял с ремня объемную связку ключей, перебрал с пяток, выбрал один, попытался открыть замок.
- Проклятье! Не тот… Забыл ключ, Тук, представляешь, я забыл ключ!
Тук глянул вперед, там, в конце улицы, виднелись ворота, и караульные при них.
- А может там вон, ворота.
- Тук, малыш, какие глупости ты говоришь! Я же особа приближенная к герцогу, посол древних земель, и ходил просто так, без охраны – нельзя так, не поймут. А я вот иногда хочу, - чуть капризным голосом заявил он, - хочу прогуляться по простому, побыть средь простых людей, прогуляться по этим узеньким улочкам. В этом есть какая-то своя простая, дикая красота, как красота зверя. Да?
- Наверное.
- Ну и ладно, - он присел на корточки перед замком, - тут все простенько, подожди чуть…
В его руке блеснула короткая, блестящая, как серебряная, спица, еще мгновение и он вновь встал.
- Вот и все, - толкнул калитку, та, с тихим скрипом, медленно отворилась, - прошу, мой юный друг.
Тук прошел в сад, а следом за ним вошел эльф, прикрыл калитку.
- Наслаждайся, ты наверное видишь такое впервые?
- Конечно! – Тук заворожено оглядывался по сторонам. Было красиво, очень красиво, но красота эта была какой-то неправильной, как красивые, навечно застывшие чучела животных, какие Тук видел у заезжих торговцев.
- Пойдем, это еще не все, я тебе столько покажу!
Они прошли меж остриженных зеленых стен, и Тук увидел на высоком холме дворец. Стены его были узорчаты, красивы, шпили тонкие возносились вверх хладными спицами и казалось могли оцарапать небеса, никакой грубости, никакой тяжеловесности как у замка их графа.
- Вот, в этой юдоли скуки я и обитаю. Отвратительно, не правда ли?
- Как красиво! Как в сказке! А как там внутри?
- Куда ты спешишь? Зачем? Еще успеем, успеем… Зачем только? Давай еще побродим меж этих чудных стен. Знаешь, они мне иногда напоминают мои родные леса. Не знаю чем, наверное просто тем, что здесь, в этом грязном городе, больше нет ни единого клочка зелени. Тоска, какая же тут тоска!
Они неспешно пошли прочь от дворца, и через пару поворотов вышли к пруду. По водной его зеркальной глади скользили лебеди, у пруда живописно стояли белые лавочки, ива одинокая скорбно склонилась к воде, и косы ее едва не касались недвижной воды.
- Садись, садись и наслаждайся видом. Какие прекрасные лебеди! Какие величавые создания! Ты знаешь в чем их трагедия?
- Нет.
- Они не могут взлететь. Им подрезают крылья, они узники, узники этого великолепного пруда, точно так же как я узник этого ненавистного дворца. Да, мой друг, все мы чьи-то узники, - он вздохнул, умолк, и Тук тоже молчал, хотя и не знал, чей он сам узник. Может быть узник своих обязательств перед семьей? Наверное. Наверное так и есть – все мы узники.
Эльф вздохнул глубоко и трагически, откуда-то из глубин его камзола появилась богато украшенная фляжка, он глотнул из нее, а после, будто опомнившись, спросил:
- Прошу прощения, пробовал ли ты когда эльфийское вино?
- Нет, - Тук принял фляжку из рук эльфа.
- Это великолепие, просто великолепие, в сравнении с той кислятиной, что вы, люди, считаете за вино. Ты уж прости, Тук, но твои соплеменники ни черта не смыслят в виноделии. А тут… Нет, это не описать, это феерия! Пей, мой друг, пей.
Тук сделал глоток из фляжки, вкус и правда был великолепен, ни единой кислой нотки, как в отцовой браге, тут не было.
- Ну, как?
- Очень вкусно, - ответил Тук, протягивая слабеющей рукой фляжку.
- Крепкое? – эльф усмехнулся, - Да ты, друг, уже поплыл.
А Тук и правда уже чувствовал, как голова его тяжелеет, как руки его ослабевшие подняться не могут, а все тело будто свинцом налилось и не хочется уже ни двигаться, ни вставать, ни, тем более, идти куда-то, искать заработка, ведь тут, в саду, так хорошо и покойно, и этот добрый эльф ему поможет, даст кров и деньги, ему же не сложно…
Снова Тук неторопливо шел домой, снова сдерживался, и снова навстречу бежала ему мать в грязном своем тряпье, и Аза маленькая, и Снэг – худенькие, страшненькие все, а у него, у Тука, была полна мошна денег, что тяжело погрохатывала о бедро при каждом шаге. Уже близко они, и он тоже не сдерживается – бежит, бежит навстречу, только вот… Туманом подернулись и брат, и сестра, и мать – будто прозрачными становятся, истекают вместе с сырым туманом утренним, и холод только остается, зябнет Тук.
- Эй, эй, малец, а ну просыпайся, - его теребили за плечо. Тук с трудом разлепил глаза: холодное, туманное утро, зябкое, как там, во сне. Парит над прудом марево молочное, вокруг все тоже призрачное, только силуэты в этом мареве видны. Озяб, замерз Тук.
- Малой, ты кто такой? Как сюда попал? - над Туком склонился седой старик в грязном фартуке, в сапогах, за голенище тяпочка маленькая засунута, в петельке на фартуке ножницы садовые, ведро рядом стоит – садовник.
- Я Тук, меня сюда посол эльфов привел, Эвол.
- Эвол? Посол эльфов? Ты что! Отродясь тут такого не было. Будут еще эльфы своих послов по захудалым землям рассылать, скажешь тоже, - усмехнулся по-доброму, - Ты бы шел отсюда, поскорее, а то его высочество вдруг гулять изволит, а тут такой конфуз. Ну, давай, давай, иди как пришел.
Тук встал, его всего знобило, все же всю ночь на лавке проспал, да и затек он весь. Потянулся было за сумой своей, и замер - не было ее. Не было вещей, не было его скудного скарба. Руку в карман сунул – ни одного медяка не осталось. Все эльф Эвол упер, все до последнего грошика. А может старик этот… Тук посмотрел на доброе лицо садовника, на улыбку, запутавшуюся в седой бороде – нет, этот бы не покрал, а если бы и…, Будить бы не стал – доложился бы страже, и выставили бы Тука взашей, да еще бы и прощальных подарочков душевно набросали.
Из сада он вышел через ту же самую калитку, оглянулся воровато, нахохлился, хоть как-то пытаясь согреться, руки в карманы сунул, пнул камешек, что под ногу попался, да и побрел прочь. Остановился, замер.
- Постой, - сказал сам себе. Если эльф этот его на базаре подобрал, может он там и сегодня ошиваться будет? Может быть и…
На что надеялся, Тук не знал, как он привлечет к ответу этого высокородного, как сможет людям вокруг доказать, что этот узолоченный весь эльф – вор? Не знал, но все же пошел, чуть не бегом на рынок припустился.
Время еще раннее было, народу почти не было, разве что из пекарни привезли жарко пахнущий хлеб, рыбак бородатый сгружал ящики со свежевыловленной рыбой, сплошь крапивой укрытые, чтоб рыба не протухла, нищие побирушки по местам своим рассаживались, устраивались поудобнее – им тут весь день куковать, милостыню просить.
Тук прошел к тому лотку, где торговала орчиха сливами, уселся, хмыкнул грустно – пакет со сливами эльф тоже унес, а сейчас хорошо было бы подкрепиться.
Постепенно подтягивался люд, вот уже забурлила жизнь, первая горластая тетка стала громко свой товар нахваливать, где-то громко и басовито проорали: «финики, свежие финики», побрели хозяюшки с пустыми еще корзинками меж торговых рядов. Орчихи еще не было, и эльфа Тук тоже не видел, хотя поживы вчерашней ему бы точно ни на что не хватит. Тук притулился к боку ларька, прикрыл глаза, и…
- Вот он! Вот он, люди добрые! – его схватили за шиворот, тряхнули немилосердно, так что у Тука зубы клацнули, едва язык не прикусил, - Вот он, фальшивомонетчик, выродок!
Орчиха трясла его толстой своею рукою, Тука мотало из стороны в сторону.
- Где дружок твой? Эльф этот высокородный? А? Признавайся! – вокруг уже начал собираться народ, выглядывали из-за спин, шепоток слышался: «чего случилось то?», «банду фальшивомонетчиков поймали», «ой, а молоденький такой! Неужто уже бандит?», «казнить их, руки обрубать!» - неслось меж собравшейся толпы, - Люд честной, верите, сыпанул мне вчера горсть за куль слив, а я и уши развесила! Высокородный! А ближе глянула… Мать честная! Там все кругляши пустые, мятые! Вор!
- Тетенька, не вор я, он меня тоже ограбил.
- Ты мне поговори еще, поговори! Я тя щас в стражу сведу, посмотрим, что ты там напоешь! Убивец!
Тук рванулся, затрещал ворот его рубахи многострадальной, у орчихи только лоскут в руках остался, а Тук уже улепетывал меж людей, меж толкающихся покупателей, откуда-то сзади доносилось визгливое, словно свинью резали: «Караул! Держи вора!».
Он спрятался за высоким шатром, в котором гном торговал поделками из камня, оперся руками о колени, дух перевел. Криков вроде уже не слышно было, да и не бежал за ним никто – обычное дело для рынка, так тут за день не одну сотню раз орут, разве ж за всеми воришками набегаешься?
Тук глянул через плечо – рубаха была безнадежно испорчена, не понять на чем рукав держался. Туку подумалось, что сейчас он выглядит ничуть не хуже, чем побирушки рыночные: грязный, оборванный, без сумы, без денег – нищий, а ведь так и есть – он нищий… Разве что стыд у него еще в сравнении с ними, с побирушками, остался, хотя стыдиться то чего? Из-за гордости что ли семье его околевать?
- Ничего, с меня не убудет, - уговаривал он сам себя, устраиваясь поудобнее в конце торгового ряда на земле, - кто меня запомнит? Кто меня здесь знает?
Он уселся, по сторонам воровато оглянулся, а после, как другие нищие, попытался простонать жалобно и заунывно: «Подайте, люди добрые, на пропитание».
Его не услышали, не хватило сил и смелости прокричать это громко, да и руку то он выставил как-то неубедительно, будто не милостыню просил, а показывал чего по секрету. Он вновь набрал в грудь воздуха и застонал уже громче, увереннее, и руку он вытянул, как другие нищие вытягивали, и даже закачался на своем месте, как они качаются, будто из последних сил уже держался. Вскоре на ладонь его упал мятый щербатый медяк, и Тук, кланяясь и благодаря спрятал монету в карман. Сердобольная крестьянка посмотрела на него еще раз, сказала грустно своей товарке: «Мальчик еще совсем, у меня сын такой же» - та головой мотнула: «Тощенький какой».
Очень оригинальный подарок фанам Игры престолов.
На создание такого шедевра на сусальном золоте 960 пробы ушло 4 дня. Размер картины получился 225х255 мм. По золоту 80х150мм.
Если будет интерес, то в одном из следующих постов распишу, как это было сделано.
Мы мало что можем сказать о чекане денег и денежном обращении в Средиземье – названия, номиналы, весогабаритные характеристики – всё это остаётся за гранью нашего зрения. И, как я полагаю, вовсе не из-за того, что Толкин в этом не разбирался – судя по Письмам, он живо интересовался денежными вопросами, сколько потому, что не столкнулся с необходимостью разработать этот вопрос.
Так слово money, используемое в LotR всего 15 раз, употребляется и в общем смысле «деньги», «богатство» (что нам почти ничего не даёт), и в смысле «монета» (с уточнением, что они могут быть золотыми и серебряными); а в Хоббите так и вовсе 6 раз (и ещё два раза этот корень используется в словах: money-counters и Moneybags). Слово coins употребляется в смысле «монета» в LotR 1 раз, 2 раза в Хоббите.
В LotR нам встречается только одно название монеты – пенни (penny); встречающееся в тексте 5 раз:
• 2 раза с прилагательным «серебряный»;
• 2 раза упоминается как монета достоинством в один пенни (причём следует подчеркнуть, что второй раз она упоминается в предании о Фраме и драконе Скате);
• 1 раз, когда Бильбо раздал несколько пенни тем, кто помогал разгружать фургон с фейерверками. Тут наблюдается некоторое противоречие – при всей щедрости Бильбо, сложно представить, что он раздавал монеты достоинством в один пенни (а их покупательная способность была довольно высока – в Бри пони стоил 4-4,5 пенни), скорее он раздал монеты в полпенни или фартинг (1/4 пенни).
"From 'not a penny piece or a brass farthing was given away' there is a rejected text and a replacement, differing from each other chiefly in the arrangement of the elements."
Таким образом, мы можем положить, что в Эриадоре – по крайней мере, в Шире и Бри – как денежное расчётное средство использовали серебряную монету, которую Толкин "переводит" с Вестрона на английский как пенни. Кроме того мы можем предположить, что монета пенни имела хождение по всему Северу – т.е. также в землях Рованиона и на территории Марки.
Если судить по черновикам, то, возможно, в ходу были дукаты, однако Толкин, вероятно, отверг это название:
"Also another secret — after he [Bilbo] had blowed his last fifty ducats on the party he had not got any money or jewelry left, except the ring, and the gold buttons on his waistcoat."
(с) HoME VI. The Return of the Shadow.
"Кроме того, открою еще один секрет – после того, как Бильбо развеял свои последние 50 дукатов на вечеринке, у него больше не оставалось из денег и драгоценностей ничего, кроме кольца и золотых пуговиц на жилетке."
(с) ИС VI. Возвращение Тени.
– Примечание редактора.
Гэндальф упоминает золотую монету (gold piece), но из контекста следует, что выражение используется скорее как троп; посмотрев на иные упоминания монет из золота, мы можем предположить, что широкого хождения эта монета не имела (слишком большая покупательская способность).
Заметим, что происхождение слова "пенни" в английском само по себе непонятно.
Есть версия о происхождении этого названия от имени английского короля Западной Мерсии – Пенды. Другие утверждают, что название происходит от слова лоток (pan), в который расплавленный металл сливался из тиглей для дальнейшего изготовления монетных отливок и пластин. Заметим, что и немецкое слово pfanne имеющее то же значение (pan) очень напоминает опять же немецкое слово pfennig, означающее пенни. Penge, penninge, pande и penig являются другими ранними североевропейскими словами того же значения.
Но это что касается названия. Номинальные же корни английского пенни восходят к римской эпохе. С «уходом» римлян после 411 г. н.э., Британия погрузилась в т.н. тёмные века – монета чеканилась лишь нескольких типов, а те, что чеканились, были, по большей части, подражанием ранним, преимущественно римским типам. Уже с VII века в Лондоне началась чеканка мелких серебряных монет – сцеаттас или сит (sceattas), которые отличались от римских или франкских монет и были подобием фризских. Они понадобились для внутренней торговли, тогда ещё мелкой. Внешняя торговля обеспечивалась золотыми монетами, а также слитками золота и серебра. Чеканка монет сцеаттас проводилась без королевского контроля. Монета была грубая, без точного содержания серебра.
В течение VIII века её ценность снизилась, что вызвало большие помехи в расчётах внутри страны, прежде всего с казной короля. Поэтому король Оффа ввел в обращение серебряный пенни – монету, чуть большую по содержанию серебра и размерам, чем сцеаттас.
Номинал новой монеты вместил общеупотребительную расчётную римскую единицу денарий, и её чекан был схож с франкским денье, что не удивительно, если учесть активные торговые связи Британии и Франкского королевства в то время. До децимализации 1971 г. аббревиатурой пенни являлась буква d, принятая для денария.
Примеру Мерсии последовали короли Кента, Уэссекса и Восточной Англии.
Пенни Оффы, короля Мерсии (757-796 гг.).
И французские денье, и английские пенни были одинакового диаметра и весом около 20 гранов и изготавливались из высокопробного серебра. Своим видом они напоминали антонинианы.
Отметим также, что основной единицей в денежных расчётах Римской Республики и принципата (ранней империи) был сестерций, равный 1/4 денария. Слово sestertius по своему происхождению представляет собой прилагательное, собственно *semis-tertius «полтретья, два с половиной» (первоначально в сестерции было 2,5 асса).
Серебряный пенни стал общеупотребительным по всей Англии не ранее 959 г., при короле Эдгаре. В течение последующих 500 лет серебряный пенни был основным, а в правление Генри III - единственным английским номиналом.
Пенни Этельреда II Неразумного (978-1016 гг.).
Кроме того, в 775 г. король франков Пипин Короткий ввел новый золотой эквивалент серебряного денье. Аналогичные монеты были введены в обращение и в Англии – для зарубежной торговли и крупных платежей при Оффе стали чеканить золотой манкуз (mancuses) – денежная единица, имевшая хождение в VIII –XI вв., эквивалентна тридцати серебряным пенни (можно вспомнить, сколько пенни потратил Барлиман Баттербур).
Из других источников – HoME. XII, "Приложение о Языках" – нам известно о хождении в Гондоре серебряных монет называемых mirian* и canath* (это слово по своему происхождению представляет собой прилагательное – четверть). Поскольку культура дунэдайн замещает в Средиземье для других народов Рим, можно предположить, что пенни Средиземья является монетой, отчеканенной по образцу мириан дунэдайн.
"In Gondor tharni was used for a silver coin, the fourth part of the castar (in Noldorin (Синдарин - прим. пер.) the canath or fourth part of the mirian)."
"В Гондоре использовалась серебряная монета Тарни, составляющая четвёртую часть Кастара (На Нолдорине (Синдарине) Канат бы четвёртой частью Мириана)."
Следует также предположить, что первоначально эта монетарная система появилась около 2000 года ТЭ в Дикоземье и затем распространилась с помощью наугрим по всему Северу.
Можно даже рискнуть и сделать предположение о существовании в Дейле некоего правителя с именем Пенда, предка Гириона.
Автор статьи - Артем Крюков. Публикация статьи на Пикабу одобрена автором. Оригинальный материал - здесь.
Вступайте в группу ВКонтакте - самый масштабный информационный ресурс о мифологии Толкина в СНГ! Ваша поддержка рублем и добрым словом также скажется на качестве и количестве контента в дальнейшем!
Такую задачу поставил Little.Bit пикабушникам. И на его призыв откликнулись PILOTMISHA, MorGott и Lei Radna. Поэтому теперь вы знаете, как сделать игру, скрафтить косплей, написать историю и посадить самолет. А если еще не знаете, то смотрите и учитесь.
Название комикса: "Орки в официанты не принимаются". Вот начало объяснения, почему, собственно, у него такое название