Дед был знатным нянем. Правда, без усов. Если бы в 40-60х годах двадцатого века было чуть проще с гендерными стереотипами, то он реально стал бы воспитателем в детском садике, а не механиком, и был бы абсолютно щаслиф.
Как-то так получилось, что с самого детства он возился с детьми. Его матушка - моя прабабка - размножаться умела и любила, и все вновьприбывшие члены семьи доставались именно моему деду (дедом он, конечно, тогда ещё не был).
Рецепты выращивания детей в старые добрые послевоенные годы были куда проще нынешних детоцентрических, скажу я вам - может, потому и рожали так много? Уж не знаю, как обстояло дело в его исконном виде, олдскула пятидесятых, но принципы я в общих чертах поняла на примере меня самой и моей сестрицы.
Основной задачей воспитателя младенцев была «шоб не орал», и для этого все средства были хороши. Самым проверенным и безотказным способом была «жеванка», но, к счастью, дед ограничивался лишь описанием этого волшебного метода, неизменно вызывая у меня чувство тошноты.
Также для успокоения орущих детей отлично подходили всевозможные песенки и колыбельные, которые исполнялись неизменно визгливым бабьим голосом. Не скажу, что в обычной жизни голос моего деда хоть чем-то напоминал голос Шаляпина (Фёдора Ивановича, есессна), но то, как он во время исполнения рязанских страданий превращался в баритональный дискант, неизменно повергало меня в благоговейный трепет. Кроме того, поражающее действие народных песен усиливалось тряской баллов в 8 по шкале Рихтера, что затыкало любого младенца с хоть какими-то зачатками инстинкта самосохранения.
Ещё были игры - «по кочкам, по кочкам», из-за которой я жутко не люблю турбулентность, ибо «в ямку бух» как правило почти достигало пола; «самолёт» с подкидыванием до потолка и воплями бабки; и, конечно, «ку-ку!», которая, судя по радостному гоготу деда в момент раскрытия лица, доставляла ему удовольствия едва ли не больше, чем дитю.
Когда младенец становился ребёнком, обретая ходьбу и речь, к задаче «шоб не орал» добавлялись «шоб не убился» и «шоб никуда не лез». Методы предотвращения обеих трагедий были примерно одинаковыми и назывались «занять».
Лидером топа «занятий» были исключительно шумные и подвижные игры, ибо других дед почему-то не знал. Особенно котировались прятки: дед неизменно водил, громко и медленно отсчитывал, затем легко вычислял комнату в квартире или радиус в пару-тройку метров на местности, где пряталась я, а позднее моя сестра; но тут начинались трудности: громко причитая и восхищаясь тонким искусством маскировки прячущегося, дедушка заглядывал в каждый уголок, залезал в каждую щель, поднимал каждый листочек - конечно, кроме тех, где сидела звонко хихикающая внучка. Теперь надо было точно выбрать время, когда дед стоял спиной к твоему укрытию (а это примерно 99,9 процентов времени, что он топтался вокруг), и рвануть к кону, чтобы с воплем «чика я!» зафиксировать свою полную и безоговорочную победу. Дед, конечно, пытался добежать до кона первым, но куда соревноваться крепкому сорокалетнему мужику с трехлеткой?!
Неплохо заходили шашки, правда, в форме «чапаева». Карточные игры появились ближе к школе, однако с дедовым гоготом и смачными комментариями их тоже нельзя было отнести к тихим, и неизменно вызывали шипение бабки на тему «драконишь ребёнка!!!»
Вместо песенок и колыбельных появлялись сказки: русские народные, французские и немецкие авторские (но тоже изначально народные). Исполнялись как правило на ночь, чтобы успокоить «раздраконенного» за день ребёнка, низким тихим голосом с вкрадчивыми интонациями, от которых на цветастом настенном ковре появлялись живые двигающиеся иллюстрации к описываемым событиям. Огромной радостью было уговорить деда на длинную сказку, типа «Ивана-царевича и серого волка» или «Ослиной шкуры». Концовку этих сказок я узнала только научившись читать: где-то после половины засыпал кто-нибудь из нас - либо я, либо дед. Даже когда мне было 15-16 лет, можно было подвинуть кровать изголовьем к изголовью дедовой кровати и попросить его рассказать на ночь сказку; он, конечно, отнекивался для приличия минут 5-10 - мол, взрослая ты уже для сказок, и не помню я уже их, но потом всё равно рассказывал. И до конца я их так никогда и не дослушивала)
Самым же эпичным было, когда дед решал взяться за то, что сейчас называют «развивашки», и сводились они к развитию памяти путём заучивания частушек. Их дедушка знал просто неизмеряемое количество, и все они были матерщинными или похабными. По предварительной договорённости с моими бабушкой и мамой для изучения выбирались наиболее приличные и наименее двусмысленные из имеющегося репертуара, и обучение происходило исключительно на виду у бабки или матушки. К несчастью быстро выяснилось, что у меня отличная память, и рифмованные четверостишия я запоминаю с 2-3 повторений, поэтому дед, пакостливо хихикая, начал передавать мне свои драгоценные познания в любую свободную минуту без соглядатаев рядом, с условием «не говорить бабке». Я вообще не понимала из-за чего были эти баталии: понятия «обсценная лексика» я тогда ещё не знала, табуированность её мне тоже была недоступна. Однако судя по гоготу деда - наедине он выдавал какие-то самые остроумные и великолепные образцы, поэтому запоминались они просто влёт.
Обнаружились наши факультативные занятия внезапно и курьёзно.
Мне было лет 6, и я ходила в садик. На улице без объявления войны наступила весна, и как-то резко растаял весь снег, из-за чего на площадке детского сада стояла слякоть по детское колено. Единственными сухими участками были дорожки и беседки, поэтому несколько дней все прогулки сводились к тому, что детей по дорожкам загоняли в беседки, где мы понуро и тоскливо дышали свежим воздухом.
Назревал бунт: скучающие скученные дети часто ссорились, то и дело слышались звуки ударов игрушками по голове оппонента, а затем детский рёв боли и ярости. Воспитатели считали, что время прогулок является их свободным временем, и не рвались как-то нас развлекать, однако бесконечно придерживаться политики невмешательства было уже невозможно, поэтому в один прекрасный день воспитательница предложила устроить концерт самодеятельности.
Не сказать, что мы были очень воодушевлены этим предложением, но делать всё равно было нечего. По очереди все выходили на середину беседки и исполняли что-то по своим желаниям и возможностям: танцевали, показывали приемы каратэ (с истошными воплями «кия!!!», естественно), исполняли поп-хиты («Ласковый май» ван лав)... Воспитательница с нянечкой стояли рядом с беседкой, лузгали семечки и беседовали о своём, взрослом.
Очередь вскоре дошла до меня. Особыми талантами я не отличалась, поэтому особого выбора - что именно показать - у меня не было.
Я вышла, встала в позу декламатора и звонко рявкнула «Частушки!». Воспитательница с нянечкой притихли и внимательно уставились на меня.
Я же начала исполнять из запрещённого тайного репертуара:
Я миленка так люблю!
Я его уважу:
На головку посеру -
Палочкой размажу!
Воспитательница нервно хрюкнула; я приняла это за одобрение и продолжила:
Мы с товарищем вдвоём
Работали на дизеле.
Он мудак, а я дурак -
У нас дизель спиздили!
Нянечка сайгаком рванула в беседку со словами «всё-всё-всё, пора на обед!», сгребла меня в кучу и потащила впереди всех в группу.
Когда вечером бабка закончила орать на деда и пошла готовить, дед вытер слёзы, выступившие от сдерживаемого хохота и спросил у меня:
- А ты знаешь, что такое анекдоты, доня?