Я не знаю, зачем я это пишу. Может, это что-то вроде предсмертной записки. Если меня найдут. Или если не найдут, и кто-то случайно наткнется на этот файл в «облаке». Доказательство того, что я не сошел с ума. Хотя сейчас, забившись в дальний угол платяного шкафа, вдыхая пыльный запах старых тряпок, я в этом уже не уверен. Телефон почти сел. Режим полета включен, яркость на нуле. Я слышу его шаги в коридоре. Ровные, размеренные, как ход метронома. Он ищет меня!

После смерти матери я вернулся в дом отчима, Степана. Не потому что любил его – наши отношения всегда были натянутыми. Вежливая прохлада. Вернулся из чувства долга. Мать его любила, а я любил ее. Оставить его одного на этой разваливающейся даче казалось предательством по отношению к ней.

Первый месяц был адом беспросветной тоски. Степан совсем усох, осунулся. Целыми днями сидел у окна, глядя на заросший бурьяном палисадник, где когда-то цвели мамины флоксы. В доме стоял густой запах нечищенных зубов, примы и тотальной безнадеги. Утренний скрежет кофемолки, бормотание новостей из старого «Рубина», скрип его кресла-качалки – вот и вся симфония нашей жизни. Все было серо, привычно, предсказуемо. Пока не прорвало трубу в подвале.

Это случилось из-за какой-то мелочи, забился сифон под раковиной на кухне. Вода хлынула на пол. Я взялся было за тряпку, сказал, что вызову сантехника. Степан вдруг оживился с несвойственной ему энергией: «Сам справлюсь, Кирилл. Не совсем еще в старика превратился». И, взяв ящик с инструментами, спустился по скрипучим ступеням в подпол.

Я не придал этому значения. Но он не возвращался десять минут. Потом час. Потом два. Из подвала не доносилось ни звука возни с трубами. Вместо этого – странный, шаркающий скрежет. Будто кто-то медленно, методично водит металлом по бетону. Когда он наконец появился в дверном проеме, с его лица градом катил пот, но на губах играла широченная, просто неприличная улыбка.

– Все, сынок, как новенькое! – бодро отрапортовал он.

И вот эта улыбка… Она была жуткой. Она была не улыбкой Степана. Словно мышцы его лица кто-то насильно, в разные стороны, растягивал невидимыми крючками, обнажая слишком белые для давно нечищенных, слишком ровные зубы. В глазах плескался лихорадочный, маслянистый блеск.

С того дня все изменилось...

На следующее утро меня разбудил запах жареного мяса. На кухне, у плиты, стоял Степан и, подбрасывая на сковороде шкварчащий бекон, напевал мотивчик из старого советского фильма, который мы когда-то смотрели все вместе. Он шутил, травил анекдоты, хлопал меня по плечу. Я с непривычки опешил, но списал все на то, что он наконец-то начал выходить из депрессии.

Я ошибся. Он не просто вышел из нее. Он будто подзарядился от какого-то инфернального источника питания.

Он перестал спать. Совсем! В пять утра, драил полы, перекрашивал забор, чинил старую мебель, до которой десяток лет никому не было дела. Двигался с пугающей, плавной точностью, без единого лишнего движения. Иногда я просыпался посреди ночи от чувства тревоги и слышал его шаги в коридоре. Медленные, уверенные. Он обходил дом, и каждый раз замирал у моей двери. Стоял в полной тишине по несколько минут. Я слышал, как едва слышно щелкает механизм дверной ручки, словно он притрагивался к ней, проверяя, заперто ли. А потом шаги удалялись.

Любая моя попытка уехать из дома, хотя бы на день к друзьям в город, наталкивалась на внезапное и резкое ухудшение его здоровья. То у него прихватывало сердце, то ломило спину так, что он не мог разогнуться. Но стоило мне распаковать сумку и сказать, что я остаюсь, как все симптомы мгновенно улетучивались, а на лицо возвращалась та самая жуткая, натянутая улыбка.

– Я просто не хочу быть один, – говорил он мягко, заглядывая мне в глаза. И в этот момент его зрачки словно расширялись, превращаясь в две черные, бездонные воронки, затягивающие в себя весь окружающий свет. Тогда я впервые по-настоящему испугался. Не того резкого, короткого страха от внезапного испуга, а долгого, вязкого, который поселяется где-то в желудке и медленно переваривает тебя изнутри.

Однажды я застал его в темной гостиной. Он сидел на стуле лицом к углу и что-то шептал в пустоту. Я разобрал обрывки фраз: «…сделал, как ты велела… он остался… никуда он не уйдет…». Я кашлянул. Он резко обернулся, и улыбка снова растянула его лицо.

– Что, не спится, сынок?

Точка невозврата была пройдена в ослепительно солнечный полдень.

Мы были во дворе. Я листал ленту в телефоне, он поливал сухие, мертвые кусты смородины. И тут я это заметил. Он не отбрасывал тень! Я моргнул, протер глаза. Тень отбрасывали старая яблоня, покосившийся забор, даже я сам. А он стоял под прямыми лучами солнца, и асфальт у его ног был девственно чистым, залитым светом.

Сердце гулко застучало. Я попытался сохранить самообладание.

– Пап, – нарочито бодро сказал я, – помоги горшок с геранью переставить вот сюда, в тень.

Он замер с лейкой в руке. Улыбка на мгновение сползла, и я увидел на его лице выражение холодной, расчетливой оценки ситуации. Затем веселая маска вернулась на прежнее место.

– Сейчас, сынок, только тут закончу.

Он так и не подошел. С того дня я больше ни разу не видел, чтобы он выходил на прямой солнечный свет. В доме постоянно были задернуты шторы. Если я входил в комнату, он делал вид, что читает газету, хотя в царившем полумраке нельзя было разобрать и жирного заголовка. Вечерами его кожа приобретала сероватый, восковой оттенок, а глаза становились совсем черными. Однажды я проснулся от того, что он стоял у моей кровати. Просто стоял и смотрел на меня.

– Ты плохо спишь в последнее время, – прошептал он. – Я просто проверяю, все ли с тобой в порядке.

На следующий день я нашел аккумулятор от своей машины в бочке с дождевой водой. «Подзарядить хотел и случайно уронил. Старый стал, неловкий», – пояснил он, не моргнув глазом.

Тогда я и понял, что пора отсюда бежать. Но перед этим я должен был узнать, что, черт возьми, произошло в подвале в тот день.

Я дождался ночи, когда он, по своему обыкновению, удалился в спальню, прекрасно зная, что он не спит, а лишь ждет, когда усну я. Крадучись, я спустился в коридор. Дверь в подвал была ледяной на ощупь. Из-за нее тянуло холодом, запахом подвальной плесени, к которому примешивался тошнотворный, едва уловимый сладковатый оттенок, похожий на запах подпорченного мяса.

Луч фонарика выхватил из темноты земляной пол. Прямо под прорвавшей трубой виднелся свежий, прямоугольный участок взрыхленной земли. Я опустился на колени и начал копать. Просто руками, ногтями, сдирая кожу. Пальцы наткнулись на что-то податливое. Джинсовая ткань. Потом рука, холодная и твердая, как камень. А потом… лицо.

Засыпанное землей лицо моего отчима. Настоящий Степан! Он лежал там, с проломленным затылком, в неестественной позе с вывернутой набок шеей. На окоченевшем лице застыло выражение удивления и какого-то умиротворения. Видимо он упал с лестницы. Когда полез чинить трубу, сорвался.

Я не смог закричать, потому что крик застрял у меня в горле комом. Я понял, что почти месяц бок о бок жил с ЧЕМ-ТО, что выдавало себя за него.

И тут наверху скрипнула половица.

Медленные, уверенные шаги.

Я поднял голову. В дверном проеме подвала стоял силуэт. Я направил на него дрожащий луч фонаря. Существо, которое носило лицо Степана, смотрело на меня сверху вниз. Его кожа в свете фонаря казалась полупрозрачной, как пергамент, натянутый. ОНО улыбалось.

– Я знал, что однажды ты его найдешь, – сказало оно голосом моего отчима. Голос был ровным, спокойным, даже теплым. Но в нем не было ни капли человеческих эмоций.

– Что ты такое? – прохрипел я.

– Я – это его последнее желание. Его отчаянный страх. Его последняя мысль перед тем, как его череп размозжился о бетонный пол. Мысль о тебе. Он так сильно не хотел, чтобы ты уезжал, так боялся снова остаться один в этом пустом доме, что его желание… оно обрело форму. Оно и позвало меня из земли, на которой стоит этот дом. Когда-то, очень давно, здесь было древнее капище... капище Чернобогу.

И я пришел.

Оно сделало шаг вниз по лестнице.

– Ты... ты убил его?!, – прошептал я.

– Он уже был мертв, но пока еще не осознавал этого. Я лишь помог облегчить страдания. И просто занял освободившееся место. Чтобы, потом, облегчить твои. Я – это все лучшее, что в нем было. Его забота о тебе. Его привязанность к тебе. Только очищенная от человеческой слабости и пороков. Я починил дом... наш храм. Я готовлю тебе еду. Я берегу тебя. Разве тебе это не нравится, сынок?

Оно спустилось еще на одну ступеньку. Его движения были текучими, медленными, как у ползущей к своей жертве ядовитой змеи.

– Я никогда не состарюсь. Никогда не заболею. И я никогда, слышишь, Кирилл, никогда тебя не оставлю.

Я не помню, как выскочил из подвала, как пронесся мимо него, как добежал до своей комнаты и заперся в этом шкафу.

Сейчас он ходит по коридору. Я слышу, как он зовет меня. Зовет голосом Степана. Ласково. «Кирюша, сынок, выходи. Не бойся. Ужин же остынет».

Боже! Он дергает ручку моей двери. Сначала тихо, потом сильнее. Сейчас раздастся стук.

Он знает, что я здесь. Он всегда все знает.

Дверная ручка дернулась с силой. Затем еще. Глухой удар сотряс дверь. Потом еще один, сильнее. Дерево трещит.

– Сынок, открой, пожалуйста. Я же обещал, что всегда буду о тебе заботиться. Это же я, твой папа.

Снаружи раздался треск ломающегося дерева. В щель под дверью шкафа просочилась тонкая полоска света из коридора.

– Сынок, – ласковый и спокойный голос раздался прямо за дверью шкафа. – Папа пришел...

— Открой!!!

Адам прятался в подвале своего бывшего дома уже семнадцать дней. Мир снаружи затих. Не было ни гула машин, ни криков, ни даже ветра. «Тихая Смерть» — кто-то успел назвать это так по рации, прежде чем эфир окончательно умолк. Электромагнитный импульс спалил всё, что сложнее транзисторного радиоприёмника.

Именно такой, старенький «Зенит» на батарейках, оставался для Адама последней нитью надежды. День за днём он впустую крутил верньер, продираясь сквозь шипение пустоты.

Так продолжалось до тех пор, пока сквозь шум не пробился голос. Слабый, обрывистый, но абсолютно ясный...

— Приём… Адам… ты меня слышишь?.. Я иду к тебе…

Сердце Адама замерло. Он узнал этот голос — до боли родной и абсолютно невозможный. Ведь она… она была там, в самом эпицентре, когда всё началось. Это был голос его жены — той, что, казалось, не могла выжить.

— Маша?.. — прошептал он в микрофон, забыв обо всякой осторожности. — Ты жива? Где ты?!

Ответ пришёл не сразу, будто сигнал шёл через саму бесконечность.
— ...жива... нашла дорогу... жди у дома... скоро буду...

Он не спал всю ночь, вцепившись в приёмник. Голос Марии был таким реальным, таким узнаваемым. Она говорила их сокровенными словами, вспоминала моменты, о которых не мог знать никто другой. Она была ею.

На рассвете он услышал скрип ступени у входной двери. Но не снаружи, а уже внутри дома. Дыхание перехватило, а по лицу расползлась наивная, но искренняя улыбка.

— Маша? Это ты?

— Я дома, — прозвучал её голос из-за двери в подвал. Он был идеальным. И оттого пугающе бесчувственным. В нём не читалось ни усталости от пути, ни радости от встречи. Лишь плоская, безжизненная точность.

Быстро подбежав к двери, Адам уже схватился за замок, но тут же замер…

«Это… не она…»

Прозрение наступило в тот миг, когда голос по ту сторону спросил: «Адам... мы же могли помочь тому мальчику? Он так дрожал…» Он прекрасно помнил это событие, но её тогда рядом уже не было… Мелочь, которую не заметишь в панике, но которая режет слух в гробовой тишине подвала.

Адам отшатнулся, отдалившись от двери, которую хотел уже открыть. По спине пробежал ледяной холод. Теперь он слышал отчётливо: в голосе не было души, только холодная, мёртвая точность. Каждое ласковое слово отдавалось металлическим призвуком, неестественной протяжностью гласных. От этого идеального голоса стало тошнить.

— Открой, милый, — сказал голос. Рукоятка двери медленно повернулась. Замок, который он так тщательно запирал когда-то, с глухим щелчком открылся с той стороны. — Я так по тебе соскучилась.

Дверь с тихим скрипом стала отворяться. Адам вжался в угол, зажимая ладонью рот, чтобы не выдать себя звуком. Из-за двери потянулся тонкий, едва видимый в полумраке серый туман. Он стелился по ступеням, словно живой, и именно из него исходил её голос.

— Почему ты мне не рад?

Приёмник на полу снова зашипел, и из него послышался новый звук — плач маленького ребёнка. Соседского мальчика. Который, как Адам точно знал, замёрз насмерть в своём доме на третий день.

— Нет… Я не мог его спасти… — начал он бормотать, хватаясь за голову и медленно покачиваясь из стороны в сторону. — Тогда это было невозможно… Я не мог!

Дверь открылась шире, словно его услышали. Туман тянулся вниз по ступеням, заполняя пространство.

Адам зажмурился, но это не помогло. Идеальный голос его жены шептал ему прямо в ухо:

— Всё хорошо. Я теперь всегда буду рядом.

Он глубоко вдохнул и медленно открыл глаза, всё ещё надеясь, что ошибся, что его возлюбленная действительно здесь и сейчас смотрит на дурака, что прячется от неё.

Но перед ним не было никого. Лишь плотный туман, окутывающий его со всех сторон.

— Где ты? — тихо выдохнул Адам, протягивая руки вперёд.

— Я тут, глупенький, — послышался внятный ответ прямо у него за спиной.

— Где? Я тебя не вижу!

Адам продолжал задавать вопросы и шёл на голос, шаг за шагом, переставая замечать, как плотный туман смыкается вокруг, создавая иллюзию бесконечного тоннеля.

Резкий толчок. Глубокий, судорожный вдох полной грудью.
Сознание прояснилось. Он сидел на кровати в своей спальне. Сердце бешено колотилось, а взгляд, широко открытый, упирался в стену. Со стороны послышалось тихое щебетание птиц. Медленно, с трудом поворачивая голову, он увидел распахнутое окно. Оттуда лился яркий солнечный свет, а лёгкий ветерок нежно заигрывал со шторами, подбрасывая их и наполняя комнату запахом свежести.

Тяжело вздохнув, он попытался отдышаться, и сквозь звон в ушах уловил другой звук — тихое, беззаботное напевание, доносящееся с кухни. Он замер на несколько секунд, вслушиваясь, затем резко спустил ноги с кровати и, всё ещё шатаясь, направился к двери.

Выйдя в коридор, он застыл на пороге. На кухне, спиной к нему, стояла Мария. Она спокойно мыла посуду, и тот самый, до жути знакомый мотив, лился из её губ. Заметив его в отражении стекла шкафа, она обернулась и ярко улыбнулась:

— Ты наконец проснулся. Что с твоим лицом? Словно призрака увидел.

Адам не ответил. Он лишь сделал несколько быстрых шагов через кухню и крепко обнял её, прижимая к себе изо всех сил, зажмурившись, чувствуя тепло её кожи и ткань её халата под своими ладонями.

— Ну что ты творишь? Я же посуду мою! — попыталась она высвободиться, но он не отпускал.

— Позже… — глухо прозвучало у неё в волосах. Он стиснул её ещё крепче, боясь отпустить. — Всё позже…

Но его собственные слова стали эхом, отдающимся в пустоте. Там, где только что была ткань халата, его пальцы встретили лишь холодную влагу. Там, где он чувствовал её спину, теперь была неосязаемая пустота. Он попытался вдохнуть её запах, но в лёгкие ударил спёртый, пыльный воздух подвала.

Он не видел, как исчезает она. Он почувствовал, как исчезает сам. Его объятия разомкнулись, потому что нечего стало обнимать. Его веки сомкнулись в последний раз, не чтобы зажмуриться, а потому что перестали существовать. Последнее, что он услышал, был её голос, сливающийся с нарастающим шипением.

Туман рассеялся. Но в подвале уже никого не было… Лишь одиноко стоящий на полу радиоприёмник нарушал тишину лёгким, монотонным шипением.

Технологии всегда давались мне с большим трудом. Этот компьютер, на котором пишу текст — первый в моей жизни. До сих пор не верится, что можно так просто набрать текст и отправить его кому-то не выходя из комнаты. В библиотеке пару раз пытался разобраться с интернетом, но толком ничего не понял. Потратил целую неделю, чтобы написать это и найти, куда выложить. Мне надо кому-то все рассказать. Пока есть возможность.

Вернемся в мое прошлое, когда я был еще ребенком. Наш дом стоял вдалеке от цивилизации, километрах в тридцати от ближайшего поселка. Вокруг только леса, болота и горы. Ночами звезды светили так ярко, что можно было различить каждую тропинку. Сейчас небо не такое. Все затянуто городским смогом.

Помню каждую деталь из того времени, хотя иногда думаю, что лучше бы все забыл. Но память цепкая штука и особенно сильно она цепляется к страшному.

Мы жили не так, как все. Совсем изолированно. Я, мой брат-близнец Петр и младшая сестра Дарья росли в деревянном доме, который построила наша мама, еще до нашего рождения. Других людей, кроме нее, мы не видели. Мать была невысокой, худой женщиной с светлыми волосами и постоянной улыбкой на лице. Улыбалась она даже тогда, когда из подвала доносились страшные звуки.

Правила установленные ею были жесткими. Даже категоричными.

Вставать до рассвета. Кормить кур, собирать яйца, доить корову. Поддерживать порядок. Еды всегда было достаточно — овощи с огорода, молоко, мясо. Очень много мяса. "Ничего не выбрасывай — все пригодится", — повторяла мать. Это было не просто ее кредом, это было законом. Старую одежду распарывали на тряпки. Из шкур шили перчатки и куртки. Остатки еды шли скотине или в компост.

Мать учила нас читать. По вечерам читала вслух Библию или книги, которые привозила из города. Раз в месяц она запрягала лошадь, уезжала утром и возвращалась поздней ночью с мукой, солью и новыми книгами.

Мы знали, что за горами есть город, но туда нам было велено не соваться. "Там опасно. Тамошние люди нас не примут. Лучше держаться от них подальше", — объясняла мать. И мы слушались.

Но самое главное правило звучало так: "Никогда не спускаться в подвал".

Там жил наш отец.

Мы его почти не видели. Иногда на рассвете замечали темную фигуру, уходящую в лес. Или слышали, как глубокой ночью открывается дверь подвала. После этого начинались крики матери. Звуки были странными — то ли от боли, то ли от чего-то другого. Даже спустя много лет, лишь от одного этого воспоминания меня бросает в дрожь.

Потом на свет появилась Дарья. Мне было лет пять, но я помню: мать лежала на кровати бледная, в крови, полотенца вокруг нее были насквозь мокрыми. Она держала на руках новорожденную с густыми черными волосами на голове и улыбалась. "Разве она не прекрасна?" — прошептала мать. После этого она больше не беременела, хотя крики из подвала продолжались.

Когда Дарья подросла, я понял, что мы очень разные. Мать была светлой худенькой и хрупкой. Мы же — темноволосые, высокие, физически крепкие. К десяти годам я уже был выше нее на голову. Наверное это потому, что кровь отца текла в наших жилах, хотя сам он оставался для нас призраком, чудовищем из подвала.

Мы работали, ели, жили по правилу "ничего не выбрасывай". Но с каждым годом в доме копился страх.

В пятнадцать лет я впервые его увидел. Точнее, увидел его силуэт на рассвете. Он вышел из подвала — огромный, исполинского роста. Рядом с ним наша лошадь казалась маленьким пони. Он двигался легко, беззвучно, словно хищник. Меня пробрал животный ужас. Я не мог пошевелиться, пока он не скрылся среди деревьев.

После этого мать начала болеть. День за днем она все сильнее слабела. Я сидел у ее постели, уже почти двухметровый детина, а она гладила меня по руке — маленькая, сморщенная, ласковая. "Не волнуйся, сынок. Все будет хорошо. Вы справитесь сами. Твой отец — великий охотник. А когда ты вырастешь, найдешь себе жену".

Я не мог представить жизнь без нее.

В октябре мама умерла. Тихо, сидя в кресле у камина.

Тогда он и появился.

Отец вышел из подвала, и я впервые увидел его в живую. Он не был человеком. Великан, покрытый грязно-бурой шерстью, с мордой, в которой лишь отдаленно угадывались человеческие черты. Я никогда не забуду его глаза — черные и блестящие, как у насекомого. Когда он прошел мимо меня, я почувствовал запах гниющего мяса и мускуса.

Он поднял мать на руки — аккуратно, почти нежно — и понес в подвал. Мы с Петром и Дарьей последовали за ним.

Подвал оказался бойней.

На крюках висели туши. Стены покрывала запекшаяся кровь — слой за слоем, копившаяся здесь годами. В углу лежала куча высушенных шкур и человеческих черепов. Среди них — истлевшие рюкзаки, ржавые ружья, обрывки одежды. Я узнал несколько охотничьих курток. Тогда и понял, откуда у нас бралось "свежее мясо".

Отец положил мать на стол, разрезал ее платье, связал ноги кожаными ремнями и подвесил на крюк.

"Ничего не выбрасывай — все пригодится", — произнес он. Голос его был низким и гортанным, но слова различались четко.

Затем Петр и Дарья взяли ножи.

Они разделывали мать без тени горя и сочувствия. Профессионально, как тушу домашнего животного. Резали, солили, раскладывали мясо по банкам. А я стоял и смотрел, не в силах пошевелиться. Дарья работала с улыбкой на лице — той же самой, что была у матери.

Не знаю, сколько я там простоял. Очнулся только когда они ушли в лес — голые, воющие, стоящие на четвереньках.

Я оседлал лошадь, собрал вещи и убежал.

Это случилось в ночь на 31 октября 1871 года. Я никогда больше туда не возвращался.

Прошло уже очень много лет. Я живу долго — слишком долго для обычного человека. Меняю имена, переезжаю с места на место. И до этого момента, никогда никому не рассказывал правду.

Да и кто бы мне поверил?

предыдущая часть - Экстрасенсы по вызову ( археологи ) глава 9

Как это часто бывает - "скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается". Так и с ограблением. Оно не случилось, потому что господин куратор хоть и обещал своей госпоже перевозку, что сегодня же ночью всё организует, но на деле у него ничего не вышло. Он сумел найти только один подходящий грузовик, а в него при всём желании все ценности бы не поместились. Да ещё и хозяйка вдруг решила не в одно место везти, а в три разных. Типа три миллиарда - по миллиарду в каждое место и по миллиарду в каждый грузовик, для удобства счёта. Вот он и не успел, а несчастные грабители скатались впустую. Вечером в половине девятого их терпение окончательно лопнуло и было решено вернуться обратно в офис.

— Что это за отношение к работе? — негодовал Валера. — У нас своих дел полно. Какое-то беспонтовое ОПГ. Одну единственную перевозку организовать не могут!

— Ну госпоже-то он позвонил, предупредил. Подождём до завтра, ничего страшного, — утешал Денис.

— Деня, а ты не мог домового в его квартире оставить? И тогда нам бы не пришлось ехать сюда? Как только куратор дела уладит - мы бы и подъехали?

— Там есть домовые. Они обязательно нам брякнут, если вдруг чё, — успокоил его Денис. — Но ты же сам хотел посмотреть дом. Вот я и не стал спорить.

— А, понятно. Дураком меня выставил, — обиженно проворчал очкарик. — За это будешь наказан. Будешь поздравлять Галину Петровну с днём рождения.

Денис было начал протестовать, но ему быстренько напомнили, что он директор и если ему западло поздравлять сотрудников, то профсоюз будет недоволен и...Он ещё не придумал, но профсоюз обещает насилие, всякие кары, а ещё позор от уборщицы. Зря что ли он её попросил в офисе остаться?

— Да понял, я понял. Только у меня нет соответствующей одежды, — сдался Денис.

Очкарик в ответ только саркастически хмыкнул. Как оказалось он всё уже купил заранее. Летние туфли, носки, белую рубашку, чёрный костюм. Надел и хоть сейчас на свадьбу свидетелем. Надо только заехать цветы купить и забрать подарок.

— Какой подарок? — не понял Денис.

— Обычный. Тапочки 52-го размера, домашние, на меху. А она тебя за это шваброй по утрам перестанет метелить. Знаешь как рада будет?

— А ты ей что подаришь? Или это от нас обоих?

— Не. Это только от тебя, — сказал Валера. — Ты же лавочку у входа видел? Ну, которую мне студенты приволокли?

— Ворованную из парка? Конечно видел. Лавочка подарок?

— Не совсем, — Валера прищурился, провожая взглядом цветочный ларёк. — Вот этот вроде нормальный, останови, я сейчас за цветами сбегаю.

*****

Он приволок здоровенный букет гвоздик и Денис неожиданно призадумался, а потом начал складывать в уме все составляющие, предшествующие поздравлению уборщицы. Когда они подъехали к офису и Валера попросил его переодеться, товарищ директор заюлил и попытался отвертеться от миссии.

— Ты меня на смерть отправляешь! — заявил он. — Не пойду.

— С фига ли? Деня - ты директор. Иди и поздравляй! А я решу дела с лавочкой.

— Нет уж фигу. Я всё понял: костюм, гвоздики, тапочки. Грохнуть меня решил, чтобы деньгами не делиться?

— Я тебя грохну, если ты не пойдёшь! Ей эти тапочки на заказ шили. Целую неделю. Хватит параноить и иди исполнять свои обязанности, а то ведь ты её знаешь, она в прошлом году танк сломала.

— Ты же говорил, что это шутка. И там не танк был, а макет.

— Мне пришлось подсластить пилюлю. Он по документам действительно был танк, сверхсекретный, — рассказал Валера. — И стоил, как целая танковая дивизия. Думаешь, почему его потом индусам сбагрить не смогли? Как раз из-за Галины Петровны. Они видели, как она ему ствол погнула. Она и тебе ствол погнёт, если ты проявишь себя как гнида. Я, значит, готовился, старался, мешок конфет с коньяком ей подогнал, сертификат к стоматологу, тоже заранее, алкашей с соседней улицы заказал на сегодня, осталось только лавочкой приманить, а ты чего-то кобенишься?

Денис внимательно посмотрел на друга и понял, что тот не врёт. Валера действительно постарался. Он единственный из них хотел сделать уборщице приятное и разнообразить поздравление креативной дракой. Свои-то алкаши, местные, все уборщицу знают и успели закодироваться, а значит это будут залётные. Они увидят чистую, удобную лавочку и обязательно захотят устроить на ней распитие крепких спиртных напитков. Они будут громко разговаривать, много курить и плевать себе под ноги, как культурные люди. Их будет трое или четверо, скорее всего это будет не молодёжь, а некто причастные к воровским понятиям и обязательно с наколками на костяшках пальцев. Галина Петровна, разгорячённая тапочками и цветами, выйдет на улицу и обязательно их увидит. А что будет дальше? Не потребуются ли мешки для трупов?

Он хотел было попросить его не устраивать беспредел, но не успел, ибо во двор резко и дерзко заехало несколько дорогих внедорожников и из них начали вылазить лысые молодые мужчины, вооружённые автоматами.

— Э-м, я вообще-то таких не заказывал, — в изумлении пробормотал очкарик. — Планировалось только холодное оружие и мордобой с праздничными переломами.

— Это Карась, я с ним сегодня в обед общался, — сообщил Денис, показывая пальцем на самого здорового, вооружённого двумя пистолетами.

— А то я не знаю того, кому вчера деньги отдавал, — сварливо сказал Валера и тут же спросил. — Чё им надо? Они тут сегодня вообще не к месту.

Лысых бандитов было девять человек. Они пробежали мимо микроавтобуса и друзья услышали, как Карась на ходу отдаёт указания.

— Заходим внутрь, кидаем гранаты и валим всех посторонних. Нифеля Бульбулькина - не трогать. Максимум, ноги прострелить. Косой - на стрёме, остальные за мной.

Бандиты скрылись за дверью, ведущую в офис, и оттуда послышались крики, а затем сухой треск автоматной очереди.

— Валер, а сколько у нас мешков для трупов? — дрожащим голосом спросил товарищ директор.

— Четыре. Как мушкетёров.

— А их восемь зашло.

— Угу. А вот и девятый.

Они увидели, что лысый, карауливший снаружи, занервничал и сунул нос в дверь, а затем вдруг бросил оружие и заорал благим матом. Через секунду могучая лапища обхватила его голову и утащила внутрь. Дверь захлопнулась.

Валера вздохнул.

— Ладно. Отбой директор, — сказал он. — Планы меняются. Ты - избавляешься от машин, а я иду успокаивать Галину Петровну. Чую, она сейчас вся на нервах.

*****

Где можно спрятать несколько автомобилей по-быстрому? Да ещё и в Москве? Парки, скверы, дворы - нет. Там на них сразу обратят внимание, а вот парковка торгового центра, самое оно. Особенно, если она многоуровневая, а на верхнем этаже вовсю ведётся ремонт. Спасибо Мэру в кепочке. Благодаря ему этих торговых центров в столице просто завались, а самый ближайший был всего в пяти минутах езды от офиса. Туда на машине, а обратно на автобусе и за каких-то несчастных сорок минут Денис разобрался с проблемой, а чтобы машины дольше искали, прикрутил им армянские номера.

Вернувшись в офис, он обнаружил страшнейший погром. Барная стойка была сломана, диван перевёрнут, стулья в труху, стены и пол изрешечены пулями, а уж сколько там было крови. Мама дорогая. И ему сразу стало ясно, что бизнесу наступил кирдык.

Все лысые бандиты были разложены рядком на полу, их оружие лежало отдельно, а Валера допрашивал выживших. Денис мельком глянул и предложил идти за мешками. Двое-то уже всё. Умерли. А остальным следовало бы вызвать скорую помощь.

— Да щас, — суровым голосом отказал очкарик. — Они нас убить хотели по наводке какого-то ведьмака, а мы их спасай? Из-за сумочки пришли между прочим. Значит, они от куратора. Но только они ни хрена не знают. Шестёрки обыкновенные.

— Кто шестёрка?.. За базар ответишь... Альтазар тебя на изнанку вывернет - нифель сраный, — прохрипел из последних сил бандит Карась. Он был тяжело ранен, а левая нога находилась под неестественным углом, свидетельствующем о тяжёлом переломе. Рядом невразумительно застонали другие лысые, пытаясь поддержать своего вожака. Товарищ директор озадаченно почесал затылок.

— Так, что делать-то? Стираем им память?

— Стереть память, уважаемый Митрофанушка, ты должен был тогда, когда лазил у них в поисках налички, а теперь тот, кто их послал, знает, что они у нас. Нам нужна информация об этой госпоже Насте. Кто она такая и почему на неё работает целый ведьмак.

— Но...

— Митрофанушка должен вспомнить, что где один ведьмак, там и несколько, потому что у них очень крепкие семейные связи. И если мои подозрения подтвердятся, мы сворачиваем бизнес и уезжаем. Прямо сейчас, — несколько грубо перебил его Валера.

— А Галина Петровна? — зачем-то оглянувшись, спросил Денис.

— Домой на такси отправил, вместе с цветами и тапочками.

— Ага. Ладно. И что ты задумал?

— Есть в этом бардаке некие странности, — пожимая плечами, сообщил очкарик. — Сначала дзяд, работающий на дилетантку, теперь вот ведьмак. А я ведь знаю, что ведьмаки и берегини на одном поле срать не сядут. Но у меня в голове назойливо чешется мысль, что они из одной банды. Нужно это проверить и желательно быстро. А быстро мы можем только одним, так сказать, экзотическим способом.

Денис понял, к чему он клонит, и на всякий случай сразу же отказался.

— Нет!

— Они убийцы, насильники, воры, извращенцы, садисты, а вон тот у родной мамы до сих пор отбирает пенсию. Рекомендации лучше некуда. Прямо как у депутатов. Но поскольку у них нет депутатской неприкосновенности, я не вижу причин им отказать в праве на ритуал. Их там с руками оторвут, вот увидишь.

— Нифеля еб... Вызовите уже неотложку, вас же потом менты за яйца подвесят... — простонал Карась.

Валера машинально хихикнул. В первый раз на его памяти криминал угрожал ему милицией.

— Почему они нас нифелями называют? Это какое-то ругательство? — спросил Денис.

— Ещё какое. Они всех шарлатанов от мира магии так называют. Ну и нас заодно. Они же типа волки, а мы стадо овец, которое они стригут. Так что ты, Деня, нифель, а вот он, — Валера показал пальцем на лежавшего, а потом обвёл руками помещение. — Да и они все типа приличные люди. Они даже на пороге смерти так думают. Причём знаешь, что самое смешное, они не верят в твоё искреннее сострадание, им до сих пор кажется, что ты побежишь звонить в скорую исключительно из страха перед ними. Так что, вот он твой шанс, показать этим ублюдкам, что такое настоящий страх, тем более, что крови вокруг достаточно.

*****

Карась был уверен, что имеет дело с обычными нифелями. Да ему так Альтазар и сказал: приехать, всех положить и забрать на допрос Бульбулькина. Всё. Ну подумаешь пошумели немного, да эти петухи никогда не жаловались, им по масти не положено, но кто же мог знать, что в офисе их поджидал тираннозавр? Да хер знает, как ещё обозвать эту страшную бабу, которая от пуль увернулась и... Да нет, бред какой-то. Разве может одна уборщица с ведром и шваброй размотать девятерых опытных пацанов? У Самсона, рукой махнула и все зубы одним ударом, Лешему швабру воткнула прямо в хайло. Тарану, Мазе, Баклану - той же шваброй ноги подсекла и как давай дубасить, только искры из глаз. У Малого удар центнер, он ей в жбан прописал, а она только чихнула, обхватила его за туловище и в стену, а ведь он думал всегда, что у Малого совсем мозгов нет, он же всегда был без башни, а тут, нате, были мозги, вся стена в мозгах. Мозговитый пацан оказывается - зря на него порожняк гнали.

Что же этот гад Бульбулькин не вызывает скорую? Вместо этого, он начал рисовать на чистом участке стены какие-то знаки кровью. Да он точно сатанист грёбаный.

— Эй! — хрипло позвал Карась. — Прояви сострадание, падла. Братве помоги. Вы же не отмажетесь. Вас найдут и посадят надолго. А там, где вы окажитесь, вас в жопу...

— Угрозы? — с удивлением обернулся к нему очкарик. — Вы пришли сюда с оружием, собирались вершить насилие, а когда получили люлей, вздумали угрожать законом? Аяяй, Карась...Или как там тебя по батюшке, которого ты не знаешь, Иван Иванович Иванов? Впрочем, мне наплевать. Там где вы скоро окажитесь, вас тоже будут любить, невзирая на партаки и авторитет.

— Ты хоть знаешь, с кем мы работаем и кто за нами стоит? Окажи поддержку и мы замолвим за тебя словечко, слово пацана, — предложил лысый бандит.

— В том-то и дело, что не знаю. А твои мозги я проверил: ты тоже не знаешь. Знаешь только ведьмака Альтазара, Аполлона и всяких там воров законе, а мне это как-то... — экстрасенс отошёл от стены, любуясь рисунком. — Несерьёзно что ли? Мне нужна вся цепочка, связанная с куратором Аполлоном, а времени нет. Завтра или чуть позже, мы собираемся ограбить всю вашу шоблу по-крупному, поэтому твои жалкие предложения, что ириска для слона. Сладко, но мало. Слоник недоволен, понял Карась? И теперь тебя ждёт вся эта красотища. Оцени работу профессионала.

Он торжественно обвёл руками рисунок на стене.

— Перед тобой не мазня сатаниста, а тайное построение, известное так же, как "Кровавый Заговор". Ударение на последнюю - "о". Расширенная версия позволяет открыть нечто, что Гёте обзывал "Адовой пастью". Тут конечно не пасть, а скорее зев, но кто же будет придираться? Может Дениска?

Очкарик демонстративно оглянулся.

— Нет, он предпочёл смыться, дабы не нести моральную чушь и не отвлекать мастера. Так вот, о чём я...

— Ты мудак... — прохрипел Карась.

— Угу. Спасибо. Так и предполагал, что твой разум не оценит мою работу. Такие, как вы, привыкли к ярким и броским вещам. Чтоб ревело и гудело, чтобы стоило как Боинг и убиралось в карман, но так чтобы все видели, что у тебя это есть и завидовали твоему авторитету. Дорогой телефон, дорогая машина, дорогие шмотки, дорогие цацки на дорогой девочке, золотой крестик на груди. Думаешь, он поможет тебе? Защитит от сил зла? Я слышал, некоторые из вашей масти колют себе иконы и ходят их освящать в церковь, но ты же не из этих? Ты ведь не веришь в загробную жизнь?

— Пошёл нах... — посоветовал ему раненый.

— Секундочку...

Экстрасенс почесал затылок, что-то посчитал, тыкая пальцами в знаки, а затем укусил себя до крови за подушечку большого пальца левой руки. Карасю показалось, что он бредит. Затрясся пол, заскрипело, зашумело в голове и в стене появилась чёрная зигзагообразная щель, из которой потянуло холодом, словно бы там работал мощный кондиционер.

Бульбулькин заглянул в щель и громко позвал:

— Эй? Всем выйти из сумрака! Аллё? Страж - выходи! Есть кто дома?

Карась кое-как потянулся целой рукой и недоверчиво протёр глаза. Откуда здесь дыра? Только что ничего не было. Это чего происходит? Бульбулькин убрал голову и озадаченно принялся ощупывать края щели:

— Странно. Адрес верный. Ну ничего, на крайняк я в неё трупы спрячу.

Уверенный, что очкарик его не видит, бандит осторожно повернулся на бок и, стараясь не шуметь, потянулся к оружию, которое он давно уже заметил, но опасался, что не успеет взять из-за травм. Но в тот самый момент, когда его пальцы сомкнулись на рукоятке пистолета, он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Переведя взгляд, Карась обнаружил, что Бульбулькин по-прежнему стоит к нему спиной, а вот из щели на него пялятся два красных и явно недобрых глаза.

Бандит оцепенел. Чтобы там в этой щели не сидело, но это явно была не собака. Он попытался было найти в себе силы, чтобы поднять руку и прицелиться, но тут раздался такой жуткий, продирающий до дрожи, голос.

— Совесть поимей. У меня смена заканчивается. Тянут всегда до последнего, а потом прутся кому не лень.

Экстрасенс тут же оживился.

— О, приветики. У меня тут подношение. Девять отъявленных мерзавцев меняю на информацию по интересующему меня вопросу.

Карась выпучил от страха глаза. Да кто же там? Почему его колотит, как в лихорадке?

— Шесть, трое уже сдохли, — отозвался голос.

— Да ладно тебе, ну шесть, а остальные бонусом. И грязюку тут приберите, а то у меня у уборщицы день рождения.

— Вижу, — подтвердил голос. — Галина Петровна постаралась, кланяйся ей от меня.

— Обязательно. Так что насчёт подношения?

— Беру, — немного помедлив, ответил голос. — Только учти: у меня смена кончается. Информацию выдам документами, сам почитаешь, а на словах извиняй, дураков нет.

— Документы на русском? — деловито уточнил очкарик.

— Могу и на немецком. На русском конечно, тебе же быстро надо. Ну так чего?

— Бумаги сударь.

Бульбулькин протянул руку и вытащил из щели пухлую папку, перевязанную тесёмкой.

— Ого, — с уважением в голосе произнёс он.

— Ну так, у нас с этим строго, — снисходительно сообщил голос. — Только хочу предупредить напоследок...Да не боись ты, это бесплатно - не принесут вам эти богатства никакого счастья. Но ты сволочь смышлёная, думаю сам поймёшь.

Очкарик повернулся и посмотрел прямо на Карася. Его очки зловеще блеснули. Бандит захрипел, выронил пистолет из ослабевшей руки и мысленно начал каяться, вспоминая все известные ему молитвы. Бульбулькин нехорошо улыбнулся.

— Ну вот, а ты меня нифелем обзывал. Я тебя дружок так спрячу, ни одна служебно-розыскная собака не найдёт. Как там у Гашека? Ты не бойся лысый смерти, не придёт тебе капут, за тобой прискачут черти и живьём тебя возьмут.

В следующий момент Карась зашипел. Он хотел было заорать, позвать на помощь, но не мог, из горла вырывался только сухой свист. Он увидел, как из щели к нему потянулись длинные мохнатые лапы. И это было по настоящему, не сон и не наркоманский трип. Теперь он осознал, что находится по ту сторону щели и чьи это были глаза. Оставалось только заплакать.