Премьер-министр Дитмар Войдке (СДПГ) однозначно заявил, что требование признания Израиля не подлежит пересмотру в свете особой исторической ответственности Германии. Всё предельно просто: право государства Израиль на существование для нас не подлежит обсуждению. Тот, кто считает, что Израиль не имеет права существовать в своих признанных международным правом границах 1948 года, не может получить немецкое гражданство", — заявил Войдке в ответ на запрос Deutsche Presse-Agentur в понедельник днём. Таким образом, Бранденбург следует положению реформированного в июне 2024 года закона о гражданстве, который был изменён тогдашней "светофорной" коалицией.

Вегнер допускает введение подобного правила и в Берлине

Глава фракции ХДС в потсдамском ландтаге Ян Редман осудил позицию BSW, подвергающую сомнению ранее бесспорную доктрину о безопасности Израиля как вопросе государственной важности для Германии. Длительное время BSW особенно критикует действия Израиля в секторе Газа. ХДС, находящийся в оппозиции, в свете разногласий в земельном правительстве потребовал: "Коалиция Бранденбурга должна срочно прояснить свою позицию по Израилю".

Первой федеральной землёй, связавшей в 2023 году получение гражданства (Германии) с признанием права Израиля на существование, стала Саксония-Анхальт. Правящий бургомистр Берлина Кай Вегнер (ХДС) считает, что эту практику стоит рассмотреть и для столицы. «Лично я вполне могу представить себе введение признания права Израиля на существование как условия для получения гражданства», — заявил он в интервью «Tagesspiegel» на выходных. Вегнер объявил о намерении обсудить этот вопрос с партнёром по коалиции — СДПГ.

Другие федеральные земли также обсуждали это ранее. На данный момент лица, желающие получить гражданство, должны, среди прочего, признавать свободный демократический порядок, установленный Основным законом (Конституцией ФРГ).

https://www.rbb24.de/politik/beitrag/2025/07/brandenburg-israel-bekenntnis-einbuergerung-spd-bsw-streit.html

• Полы: Мозаичные плиты величественного главного зала пошли волнами. В одних местах они вздыбливались горбом, в других – проваливались, образуя чаши, где после дождя стояла мутная вода. Геодезические метки на колоннах показывали просадку в 2, потом 3, потом 7 сантиметров.

• Стены: В сводчатых галереях, предназначенных для толп будущих подданных Империи, зияли трещины. Сначала тонкие, как паутина, они за несколько месяцев расширились до ширины пальца. Рабочие из "остарбайтеров" заделывали их цементным раствором, но на следующий день рядом появлялись новые. Казалось, само здание плачет кровавыми слезами извести.

• Подземелье: Под Осью, в двухуровневых тоннелях для поездов и машин, царил ад. Грунтовые воды, несмотря на легионы насосов, работавших на износ, сочились сквозь стыки бетонных плит, образуя болотца на путях. Воздух был спертым, пропитанным запахом плесени и страха. Рабочие шарахались от участков, где бетонный потолок покрывали зловещие мокрые пятна и свежие трещины – предвестники возможного обрушения. Вокзал, врата Империи, грозил стать ее братской могилой.

Триумфальная Арка поднялась лишь до половины своей запланированной исполинской высоты. Но и на шестидесяти метрах она царила над округой, мрачным искалеченным идолом. Ее южный пилон накренился. Наклон был виден невооруженным глазом – угол в 3 градуса, по меркам архитектуры – катастрофа. Леса, опутавшие конструкцию, уже не служили для строительства. Они стали гигантскими костылями, сдерживающими дальнейшее падение. Стальные тросы толщиной в руку, натянутые от вершины пилона к вбитым в землю по соседству массивным бетонным якорям, лишь подчеркивали ее вопиющую нестабильность. Имена павших героев Первой мировой, торжественно высеченные на внутренних стенах нижнего яруса, уже покрывала строительная пыль и паутина. Теория Руинной Ценности работала с чудовищным опережением графика: монумент Величия уже напоминал руину античности, поглощаемой пустыней, только пустыней здесь была берлинская трясина.

И, наконец, Большой Зал. Его купол, достигший двухсот метров, парил над всем Берлином как темная планета. Он был еще не закончен – над его вершиной все еще возвышался лес кранов, – но его масштаб уже подавлял, вызывал не благоговение, а первобытный ужас. Ночью, под лучами прожекторов, он казался инопланетным кораблем, приземлившимся на гиблых болотах. Внутри этого циклопического чрева царил адский полумрак и грохот. Работа шла круглосуточно, и это была уже не стройка – это была отчаянная борьба с материей, не желавшей подчиняться.

• "Плач Купола": Влажность внутри была запредельной. С высоты в десятки метров конденсат капал непрерывно, как бесконечный осенний дождь. Он размывал свежую штукатурку, ржавил арматуру, заливал оборудование. Рабочие скользили в грязи, а с высоты купола этот мерный стук капель по лесам и бетону звучал как похоронный перезвон.

• Голос Бездны: Акустика сводила с ума. Шепот превращался в гул, удар молотка – в пушечный выстрел, крик надсмотрщика – в рев разъяренного зверя. Люди теряли ориентацию, падали с лесов, оглушенные собственными шагами, умноженными эхом гигантского резонатора.

• Танцующие Опоры: Но самое страшное открыли геодезисты, рисковавшие жизнью, чтобы снять показания с верхних ярусов. Массивное бетонное кольцо, на котором должен был покоиться вес купола, "гуляло". Микроскопические, но неумолимые сдвиги – на доли миллиметра в день – фиксировались нивелирами нового поколения. Причина – неравномерная просадка грунта под каждой из двенадцати опорных "ног" кольца. Болото под Берлином не было монолитным; где-то оно уступало больше, где-то меньше. Каждая опора жила своей жизнью, тяня за собой часть кольца, искривляя его идеальную геометрию. Напряжение в бетоне росло.

Отчеты ложились на стол Шпееру. Они были написаны сухим языком цифр и графиков, но кричали об одном: колосс стоит на глиняных ногах. Архитектор Вечности читал их в своем кабинете в Новой Рейхсканцелярии, за тяжелыми портьерами, заглушавшими отдаленный гул стройки и вой сирен. Его лицо, освещенное настольной лампой, оставалось непроницаемым, но пальцы, сжимавшие карандаш, побелели. Он отдавал приказы: усилить контроль, увеличить армию геодезистов, закачать в грунт под опорами больше химических растворов для стабилизации. Но в глубине души, куда не проникал свет фанатичной веры, шевелился холодный червь сомнения. Он видел не цифры, а образ: идеальный купол на чертежах, покрывающийся паутиной трещин в реальности. Теория Руинной Ценности переставала быть философской концепцией. Она становилась диагнозом, поставленным его собственному творению еще до его рождения. Призраки Вечности, поднятые из берлинского болота рабским трудом и ресурсами континента, начинали расползаться по швам, обреченные стать руинами не в далеком будущем, а здесь и сейчас, под аккомпанемент сирен воздушной тревоги и далекого рокота британских моторов. Величие Рейха трещало по швам, и трещины эти вели прямиком в бездну.

Берлин стал городом-призраком, затянутым в саван бетонной пыли и страха. Война с Британией, длившаяся как вечность, превратилась в изнурительную агонию. Небо над Рейхом принадлежало «Ланкастерам» и «Летающим крепостям». Налеты стали калечащими, методичными. Руины Гамбурга, Дрездена, Кёльна были зловещим предупреждением. И Берлин, сердце Империи и ее величайшая стройка, горел. Но пламя пожаров было лишь фоном для другого, более масштабного распада – краха каменной утопии.

Южный Вокзал, эти «Врата Империи», стоял как прокаженный великан. Его фасад, некогда подавляющий взгляд гранитом, был изъеден сетью трещин, похожих на черные молнии. Внутри царил хаос разрушения, уже не требующий бомб. После особенно мощного ночного налета в конце апреля, когда близкие разрывы сотрясли землю, в главном зале зияла расселина. Не трещина – провал длиной в десять метров и шириной в ладонь, обнаживший ржавую арматуру и сырую, зловонную глину под фундаментом. Вокзал не просто осел – он раскололся, как пересушенная глина. Ремонтировать было нечем: не осталось ни цемента, ни стали, ни воли. «Врата» захлопнулись, превратившись в памятник собственной невозможности. Через их битые «очи»-окна ветер гулял по пустым залам, выстукивая похоронный марш по отколовшейся плитке.

Триумфальная Арка замерла в предсмертной позе. Ее южный пилон, и так кренившийся, после серии близких разрывов авиабомб дал крен в 5 градусов. Леса трещали под нерасчетной нагрузкой. Стальные тросы-растяжки, натянутые до звона, вибрировали, как струны гигантской арфы смерти. Казалось, еще одно сотрясение, еще один ливень, размывающий и без того перенасыщенный водой грунт – и пилон рухнет, увлекая за собой половину конструкции. Имена павших героев на внутренних стенах нижнего яруса теперь читались лишь фрагментами, скрытые наползающей опалубкой и подпорками. Арка Триумфа стала Аркой Агонии, живой иллюстрацией Теории Руинной Ценности, реализованной в рекордные сроки – не за тысячелетия, а за считанные годы. Ее тень, падавшая на город, была уже не символом мощи, а зловещим указателем на бездну.

Но истинный реквием прозвучал для Большого Зала. Его купол, поднявшийся на 250 метров, был исполинской язвой на лице Берлина. Внутри этого каменного ада, под вечным «дождем» конденсата и в грохоте чудовищной акустики, шла последняя, безнадежная битва. Геодезисты, как канарейки в шахте, фиксировали катастрофические сдвиги опорного кольца. Разница в осадке между крайними опорами достигла 20 сантиметров. Бетон кольца стонал под невыносимым напряжением. Трещины, сначала тонкие, как паутина, теперь бороздили его поверхность реками шириной в палец. Рабочие, доведенные до состояния автоматов голодом и страхом, уже не ремонтировали – они лишь откачивали воду из вечно подтапливаемого основания и тупо смотрели вверх, ожидая конца.

И конец пришел. Не от бомбы. От дождя. Затяжной, холодный майский ливень, какой бывает только над северными болотами. Вода, вечный враг стройки, нашла свою дорогу. Она просочилась сквозь еще не завершенную кровлю купола, пропитала бетон в критической точке юго-западной опоры кольца – там, где трещина была шире всего, а напряжение – запредельным. Насыщенный водой бетон потерял последнюю прочность.

Звук. Он начался как глухой стон, идущий из самых недр конструкции. Затем превратился в оглушительный хруст, подобный ломающемуся леднику. На высоте 180 метров, там, где трещина пересекла массивную гранитную облицовочную плиту, та вздулась и разорвалась. Огромные, весом в тонну, осколки гранита и бетона сорвались вниз, как метеоры. Они пробили настилы лесов, увлекая за собой бревна, тела оцепеневших от ужаса рабочих, оборудование. Внутри Зала начался каменный ад. Грохот падающих обломков, умноженный чудовищной акустикой, заглушил даже вой сирен воздушной тревоги, завывших где-то на окраинах. Это был звук разрушающейся Вечности.

Альберт Шпеер стоял на балконе своей резиденции, вглядываясь сквозь пелену дождя и мглу ночи в сторону Большого Зала. Прожектора ПВО, мечущиеся лучи, на мгновение выхватили апокалиптическую картину: с купола символа Тысячелетнего Рейха каскадом сыпались камни и бетон. Как кожа с трупа гигантского ящера, отваливались целые участки облицовки, обнажая изъеденный трещинами, больной бетонный остов. Там, где еще час назад была гладь камня, зияли черные провалы. Леса на одном из участков сложились, как карточный домик, увлекая в бездну свою жатву из людей и техники. Дождь смешивался со слезами бессильной ярости на лице архитектора? Или это были просто капли влаги? Неважно. Он видел свою теорию, воплощенную с чудовищной иронией. Руины ценности создавались не в далеком будущем, а здесь и сейчас, на его глазах, под аккомпанемент падающих камней и воя сирен. Его Вечность, его Град Божий из камня и воли, замешанный на страданиях миллионов и ресурсах целого континента, разваливался при рождении.

Гулкий стук падающих обломков купола Большого Зала звучал похоронным звоном не только по этому конкретному зданию. Он звонил по всей нацистской утопии, по миражу мирового господства, высеченному в граните. Камни для Вечности, добытые в каторжных карьерах Норвегии, оплаченные жизнями узников Доры и «остарбайтеров», отобранные у фронта и флота, оказались всего лишь камнями для скорого и постыдного забвения. Они не могли противостоять простой воде, коварству болотистого грунта и фундаментальной глупости замысла, вознамерившегося бросить вызов законам физики и истории. Теория Руинной Ценности завершила свой круг: берлинская земля, оскверненная и изнасилованная, преждевременно породила руины, ставшие самым правдивым памятником бесчеловечной мании величия Третьего Рейха. На рассвете дождь перестал. Над рушащимся куполом Большого Зала, над кренящейся Аркой, над расколотым Вокзалом повисла зловещая тишина, нарушаемая лишь далеким рокотом британских моторов – звуком реального мира, который так и не покорился каменным идолам. Вечность оказалась короче, чем ожидалось. Гораздо короче.

Треск кинокамер, мерный гул толпы за кордоном черных мундиров СС. Гитлер шагнул к приготовленному камню – глыбе норвежского гранита, уже добытого рабским трудом для будущего фундамента. Его голос, усиленный репродукторами, резал воздух, как сталь:

«Здесь!» – он ударил кулаком по воздуху, указывая в пустоту, – «Поднимется врата Величия! Арка, которая превзойдет все, что знало человечество! Она увековечит не просто победу – она возвестит новую эпоху! Имена павших героев Великой Войны будут высечены здесь, в камне, который простоит тысячелетия! Даже когда время сотрет наши лица из памяти, руины этого монумента будут внушать благоговейный трепет, как руины древних богов!» Он бросил пронзительный взгляд на Шпеера, и тот кивнул, мысленно повторяя собственную доктрину – Теорию Руинной Ценности. Вечность, запечатленная в упадке.

Толпа взорвалась ревом восторга. «Зиг хайль! Зиг хайль!» – катилось по площади. Мало кто в этом экстазе вспоминал о выселенных тысячах, чьи дома стали булыжником для насыпей будущей Оси. И уж точно никто не слышал сдавленных стонов и лязга инструментов, доносившихся из-за высокого дощатого забора, скрывавшего другую сторону стройки века. Там, в глубоких котлованах, уже копошились фигуры в лохмотьях – «остарбайтеры» с Балкан, польские военнопленные, французские «добровольцы», загнанные под дулами автоматов. Их спинам предстояло вынести тяжесть Вечности. Их жизням – стать раствором для ее фундамента. Они рыли землю для Южного Вокзала – будущих «ворот Империи», через которые в столицу мира должны были хлынуть поезда из покоренных земель.

Гитлер положил руку на холодный гранит. Фотографы запечатлели момент. Шпеер смотрел не на камень, а вглубь котлована, где сквозь клубы пыли мелькнуло бледное, изможденное лицо землекопа. Архитектор на миг поморщился – не от жалости, а от дурного предчувствия. Земля здесь была сырой, болотистой. Геологи предупреждали о сложных грунтах. Но их отчеты лежали под толстым слоем победных реляций и чертежей. Что значат какие-то трясины перед Волей и Провидением? Он мысленно видел уже не котлован, а титанические пилоны Арки, устремленные в небо. Вечность не могла ждать. Война с Британией требовала символов непоколебимости здесь и сейчас, даже если для их возведения нужно было перевернуть весь Берлин и выжать досуха покоренную Европу.

Заложив первый камень Вечности в землю, которая была слишком слаба, чтобы его удержать, они невольно заложили и первое семя ее грядущего падения. Теория Руинной Ценности начала свой отсчет не в далеком будущем, а в этот самый торжественный миг, под аплодисменты толпы и стук кайл за забором. Бетонная утопия, замешанная на страданиях и иллюзиях, начинала свой путь – путь к неизбежным, преждевременным трещинам.

Пожиратель континента

Берлин перестал быть городом. Он стал гигантской геологической аномалией, ландшафтом, перепаханным ради воплощения утопии. Где прежде стояли дома, кипела жизнь, шумели кафе – теперь зияли пропасти котлованов, громоздились горы вынутого грунта, ржавели горы рельсов и арматуры. Ось – та самая стрела в пять километров длиной и сто двадцать метров шириной – пробивалась сквозь тело старого Берлина с методичной жестокостью хирурга-варвара. Ее прокладывали не строя, а выгрызая. Сносились не кварталы – стирались с карты целые миры прошлого. Церковь Святого Михаэля, простоявшая три века, пала за один день под ударами стальных таранов Организации Тодт. "Жертва во имя Вечности!" – верещали рупоры пропаганды. Вечность требовала крови и камня.

Машина Шпеера работала на полную мощь, превратив покоренную Европу в единый организм-донор:

• Кровь: Это были люди. Потоки их лились в Берлин непрерывно. Эшелоны с платформ вокзалов выгружали не товары, а живой груз. Их гнали под конвоем с овчарками на расчистку завалов, рытье траншей под коммуникации Оси, укладку шпал для подъездных путей к Южному Вокзалу. Их существование сводилось к миске брюквенной баланды, нарам в бараках, обнесенных колючей проволокой, и бесконечному, изматывающему труду под крики надсмотрщиков и свист кнутов. Они были не рабочей силой – они были расходным материалом. Смерть от истощения, болезней или "несчастного случая" была рутиной. Тела вывозили по ночам, как строительный мусор. Их жизнями платили за каждый метр бетона, за каждый гранитный блок.

• Плоть: Это были материалы. Организация Тодт действовала как метастатическая опухоль, высасывая ресурсы континента. Гранитные карьеры Норвегии, опустошаемые голодными норвежцами под дулами эсэсовцев, поставляли камень для облицовки Триумфальной Арки. Бельгийские и французские домны, лишенные кокса и руды для собственного восстановления, день и ночь плавили сталь для арматуры фундаментов Большого Зала. Цементные заводы Голландии и Северной Франции работали исключительно на "Проект Германия", обрекая местные дороги и мосты на разрушение. Даже мрамор для будущих интерьеров Большого Зала везли из Каррары, пока итальянские союзники роптали на нехватку всего. Поезда с маркировкой "Тодт" были артериями, по которым жизненные соки Европы перекачивались к сердцу Рейха – к незаживающей ране Берлина.

Конфликт с военными был неизбежен. Адмиралы Кригсмарине, отчаянно боровшиеся с британскими конвоями и терявшие подлодки из-за нехватки качественной стали, слали Шпееру гневные меморандумы. Конструкторы Люфтваффе умоляли об алюминии для новых истребителей, чтобы прикрыть небо Рейха от нарастающих налетов "Ланкастеров". Генералы вермахта, чьи дивизии стояли вдоль Ла-Манша и на восточной границе, требовали ремонта танков, горючего, боеприпасов. Ответ Шпеера, восседающего в своей роскошной Новой Рейхсканцелярии (уже ставшей памятником его амбициям), был холоден и неизменен: "Приоритет – Проект Германия. Ваши нужды будут удовлетворены после завершения строительства Имперских символов. Вечность не ждет!" Он искренне верил, что его циклопические здания укрепят дух нации и запугают врагов сильнее, чем лишняя эскадрилья истребителей. Его вера была фанатичной, слепой.

Но земля Берлина мстила за насилие. У основания уже поднимавшихся пилонов Триумфальной Арки, рядом с уныло давящим в грунт бетонным цилиндром "Тяжелого Груза", инженеры фиксировали тревожные данные. Болотистая почва не выдерживала. Глубинные вибраторы, призванные уплотнить грунт для гигантских фундаментов, давали обратный эффект – они превращали спрессованную глину в зыбкую, насыщенную водой кашу. Геодезические реперы проседали с пугающей скоростью. Фундаменты Арки, залитые с чудовищным запасом прочности, начали двигаться. Не равномерно, а коварно, рывками. Первые, тонкие как волос, трещины появились в монолитном сером теле бетона на уровне цоколя. Они были почти невидимы глазу, но для специалистов – это были зловещие молнии на ясном небе замысла.

Шпееру доложили. Он приехал на стройплощадку Арки. Облаченный в безупречное пальто, он стоял на краю котлована, глядя на эти микроскопические щели, подсвеченные фарами грузовиков. Его лицо оставалось каменным. "Усилить дренаж! Вбить больше свай! Глубже! Использовать стальные шпунты!" – отдал он приказ, его голос не дрогнул. Он видел не трещины – он видел уже вознесшуюся Арку, ее исполинский пролет, под которым пройдут легионы будущего. Сваи забивали, тонны гравия засыпали в дренажные канавы, но земля, казалось, лишь глубже заглатывала эти жертвы. Теория Руинной Ценности переставала быть абстракцией будущего. Она материализовалась здесь и сейчас, в этих первых, едва заметных изломах бетона – преждевременных морщинах на лице нерожденного титана. Вечность, которую хотели построить, начинала разваливаться на глазах, еще не успев родиться. А машина Шпеера, пожирающая континент, продолжала гнать на убой новые тысячи "остарбайтеров", чтобы залить новые кубометры бетона в ненасытную трясину берлинских грунтов. Цикл безумия набирал обороты.

• Главная Ось: Огромная магистраль длиной 5 километров и шириной 120 метров, пронзающая город с севера на юг – сцена для парадов несокрушимой мощи.

• Большой Зал Народа (Volkshalle): Апофеоз гигантомании. Купол высотой 320 метров, под которым могли бы собраться 180 000 человек. Здание, призванное стать новым духовным и физическим центром планеты.

• Триумфальная Арка: В три раза выше парижской, увековечивающая миллионы павших героев Первой мировой.

• Южный Вокзал: Врата в империю, куда должны были стекаться поезда из покоренных земель Европы.

• Теория Руинной Ценности (Ruinenwerttheorie): Философская основа. Шпеер настаивал, что здания должны строиться так, чтобы даже их будущие руины, через тысячу лет, внушали благоговейный трепет потомкам, как руины античности – современникам.

Ресурсы для вечности в тени войны:
Именно в этой реальности – победоносной, но не окончательной, ослепленной триумфом, но истекающей кровью в войне на измор с Британией – Альберт Шпеер получил карт-бланш. Он стал «Имперским Министром Вооружений и Боеприпасов», но его истинной страстью оставалась «Германия». Используя рычаги своей новой власти и безжалостную эффективность Организации Тодт, Шпеер превратил покоренную Европу в гигантскую ресурсную базу.

• Гранит Норвегии, сталь Бельгии, мрамор Италии, цемент Франции – все текло в Берлин.

• Рабочая Сила: Миллионы военнопленных (французов, англичан, поляков) и угнанных с Востока «остарбайтеров» стали живым топливом для стройки века. Их жизнь ничего не стоила перед лицом Вечности в камне.

• Приоритет: Шпеер лоббировал, выбивал, отнимал ресурсы у кригсмарине, люфтваффе, вермахта. Флоту не хватало стали для подлодок? Авиации – алюминия для истребителей? «После завершения Германии!» – был его ответ. Он верил, что его стройка важнее текущей войны.

Берлин очень быстро стал платить за эту мечту страшную цену. Целые исторические кварталы были стерты с лица земли, десятки тысяч немцев согнаны с насиженных мест. Но сама земля Берлина, болотистая и коварная, оказалась ненадежным фундаментом для гигантских монументов. А война, хоть и отодвинутая от границ Рейха, продолжала требовать свою дань бомбами и дефицитом стали.

Этот рассказ – о том, как титаническая задумка столкнулась с суровой реальностью. О том, как камни, добытые ценой неисчислимых страданий, начали трещать и осыпаться еще до того, как Вечность успела к ним прикоснуться. О том, как «Теория руинной ценности» обернулась горькой насмешкой. Это история о том, как гигантомания, подпитанная рабским трудом и ресурсами целого континента, все равно оказалась бессильна перед законами физики, логистики и собственной чудовищной, саморазрушительной сутью.

Добро пожаловать в кошмарный мир, где Берлин стал жертвой собственного предполагаемого величия. Добро пожаловать на стройплощадку «Германии».

Ни Россия, ни США явно больше не хотят прилагать усилия, чтобы поддерживать видимость хороших отношений. Может ли «холодный мир» между двумя странами вернуться к состоянию времен Советского Союза? Своими размышлениями о том, насколько современная международная обстановка повторяет события холодной войны прошлого века, с гостями Лектория поделился Юрий Рубинский, видный ученый и дипломат, руководитель Центра французских исследований Института Европы РАН.

источник

После такого дня с бесконечными загадками хочется чего-нибудь выпить, но они и к этому вопросу подготовились. Я ноги стёр по колено, пока ходил по Берлину и искал бар, где подают Мартини. Я не просил Божоле с южного альпийского склона урожая 1986 года — нет, просто Мартини. "А у нас как-то не принято", — поведал мне один из барменов. "Треть алкогольных коктейлей делается на основе Мартини!" — орал я про себя, уйдя из очередного бара совершенно ненапитый.

Про мой любимый сидр я даже не стал заикаться, чтобы не погубить единственный оставшийся нерв в моей очень нервной системе.

В целом, Берлин — бомба. "Must see", как говорят у них, или "обязателен к посещению", говоря на нормальном языке. Кстати, людей, говорящих на нормальном языке, тут прям много. Русская речь кругом. И еда хорошая. И — внимание, барабанная дробь! — за почти 9 лет в Голландии я ни разу не завтракал в кафе. А голландцы не завтракают — и раньше 11:00 у них едальни не открываются. Немцы, несмотря на их язык, — няши в этом смысле: в 8 утра — добро пожаловать! Яишенка с помидоркой и сыром, бутики с ветчиной, свежая выпечка. Я прям душу отвёл. Но транспорт, падла, в эту душу мне наложил.

Нашёл я Мартини. Сижу в каком-то баре в восточном Берлине и всё это пишу. Завтра — в Западный Берлин, но похоже, что к завтраку я не проснусь — тут Мартини ещё завались.