Жду новый пост

Серия «Вечная глупость и вечная тайна.»

Глава сорок третья.
Жажда смерти.

Осенью пятнадцатого года я захотел отдохнуть в санаторном отделении психиатрической больницы, но гладить салфетки и скатерти из ресторана в Хельсинки никто даже пробовать не хотел, процесс это был достаточно трудоемкий, заказчик придирался к каждой мелочи и звонил напрямую директору и грозился начать стирать свое бельё в другой прачечной. И тогда Ирина все же решила нанять специально для работы на прессе ещё одного человека. Выбор кандидатов она доверила мне. Приходили в основном мужчины в возрасте и с настроением брать больше и кидать дальше, не вникая в смысл работы. Я остановил свой выбор на пожилом зоотехнике, мужчине очень воспитанном, робком, но способным выполнять эту сложную работу, следуя отработанной технологии. За две недели я его неплохо натренировал и в то время мне было даже приятно ходить на работу. Закуток, в котором находился пресс отгородили от остальной прачечной, так что можно было поболтать о возвышенном. Андрей рассказал, как он ранее работал на предприятии разводившем осетров и поставлявшем эту дорогую рыбу и её икру в рестораны. Главное было в том, что человеком он был серьезным, не загуливал, не отпрашивался. Татьяна, конечно, попыталась на него пару раз напасть, но я сказал Ирине, что Андрей этого терпеть не будет и просто уйдет и с дебоширкой была проведена воспитательная беседа, после которой она старалась себя сдерживать в отношении эксклюзивного работника.

В больнице я отдохнул, но после этого меня отправили работать только у колландера и постоянно кидали то в одну, то в другую смену. А потом и вовсе доверили выполнять ответственный заказ - стирать пол тонны полотенец каждый день для сети парикмахерских. Стирать полотенца из каждой парикмахерской надо было отдельно, а потом еще сушить, складывать в ручную и раскладывать по пронумераванным мешкам. И все бы ничего, но стиральные машины надо было выпрашивать у тех, кто стирал основную массу белья, и то же самое с сушилками. В рабочие дни по утрам стирала обычно Ирина и с ней можно было договориться, но по вечерам и выходным приходилось делить технику с Татьяной и её сменщицей. Сменщица, хоть и ворчала, но с ней в конечном итоге я договаривался. Дело было в том, что если я не успевал до конца рабочего дня сделать свой заказ, то вся смена должна была мне помогать, потому мне особенно палки в колеса никто не ставил. А Татьяна была даже рада, когда я не успевал и потому практически не давала мне работать. И сколько я с Ириной об этом ни говорил, она отвечала, что я тоже должен на неё орать и даже врезать её по мозгам, чтобы отвоевать свое право на труд. Я на такое пойти не мог, мне была противна Татьяна и я не мог опуститься на её хамский уровень. Во время её истерик я только молчал и брезгливо морщился, выражая свое презрение не только к ней но и ко всему быдлу на свете.

К тому времени я уже каждый день выпивал ведро легкого дешевого пива, а без этого просто не мог заснуть и корчился от боли. Во время ежемесячных визитов к врачу, я слышал советы поменять работу и получал рецепты на новые препараты. Я скептически смотрел на перемену рабочего места, потому что убедился в том, что в каждом коллективе среди пролетариев находится тот, кто доминирует над остальными и отравляет им существование в той или иной мере. И главное то, что я отдавал себе отчет в том, что состояние у меня совершенно неподходящее для поиска новой работы. Все-таки у меня была третья группа инвалидности и уже психиатрический диагноз. Медицинскую комиссию я мало куда мог пройти.

В ту осень я начал созваниваться с другом Доктором. Он вечно был в нетрезвом состоянии, рассказывал мне о том, как он прекрасно живет, забирая просрочку из супермаркетов, со сбором металлов уже дело как-то не шло в холодный сезон. Узнав о том, что у меня третья группа инвалидности и семьдесят евро пенсии в месяц и бесплатный проезд по Риге, он вроде бы тоже захотел её получить, но не мог понять, как это сделать, сколько я ему не объяснял. Я много раз приглашал его в гости, но он не соглашался, звал к себе. Потом он на пару месяцев пропал...

В один мрачный вечер, когда я под воздействием пива смотрел авторское кино вдруг позвонил Доктор и рассказал о том, что произошло с его мамой. Его мама была очень образованной и воспитанной женщиной с аристократическими манерами. Она была следователем и капитаном КГБ, вела дела о нарушении полномочий среди сотрудников комитета. При советах она пользовалась множеством привилегий, потому и сын её учился в специальной школе в одном классе с будущим мэром Риги. Ей, конечно, было неприятно смотреть на падение своего сына, чудил он с подросткового возраста. Однако она никогда его не била, не повышала голос, не использовала нецензурных слов, но часами могла объяснять ему, что он не правильно себя ведет.

Как-то раз ей стало плохо, и она попросила сына вызвать скорую помощь. Он ответил ей, что сам врач и может оказать ей любую помощь. Как обычно он был сильно пьян, в квартире был страшный беспорядок и ему не хотелось, чтобы его бывшие коллеги по работе на станции скорой помощи узнали о глубине его падения. После осмотра мамы, он велел ей лечь спать и не капризничать, а утром его жена обнаружила, что его мама умерла.

И тут он начал рассказывать мне о том, как пошел к новой теще, просить пару тысяч взаймы, чтобы устроить маме пышные похороны. Теща деньги обещала дать, но под залог квартиры, которую он унаследовал от матери. Я спросил его, зачем ему нужны пышные похороны, если он так дурно обошелся с мамой, пока она была жива. А он понес какую-то ерунду про православие, русский дух и величие советского союза. Слушать все это мне было очень неприятно. Я понял, что он опустился на самое дно и всплыть у него уже не получится. За квартиру платила его мама, и без неё он её и так потерял бы. Конечно, он мог бы отправиться лечиться от алкоголизма и психических расстройств. Я ему даже это предложил, но он только оскорбился, заявив, что с психикой у него все в полном порядке и никто его лечиться не заставит. После этого я больше с ним не общался.

В конце осени у меня сильно разболелись коренные зубы на верхней челюсти. Все они были запломбированы, но болели корни и так, что вместе с ними болела вся голова. Денег у меня уже не было, кредитный лимит был исчерпан и потому я регулярно закладывал в ломбард свои электроинструменты, а бывало, что и компьютер. Дотянув до зарплаты на одном хлебе и пиве, я зашел в первую попавшуюся стоматологическую клинику и осведомился, есть ли у них хирург, который может удалять коренные зубы. В клинике была шикарная приемная с пальмами фонтаном и водопадом. Женщина в регистратуре высокомерно заявила, что у них лучший хирург в городе. И я оказался в кресле у совсем молодого парня, который сомневался в том, что зубы эти стоит рвать, сделал рентген и сказал, что корни у зубов гнилые и видит он такое впервые. Пару маленьких зубов он вытянул быстро, но вот с большим ковырялся часа два, что-то сверлил, тянул, делал дополнительные рентгеновские снимки, колол обезболивающие уколы. А потом дал мне таблеток, выписал направление и велел ехать в институт стоматологии.

Ехать было не очень далеко, но уже в автобусе у меня начала болеть вся голова. Я подумал, что этот дантист явно со мной сделал что-то совсем плохое, если не взял с меня денег. В институте еще пришлось пару часов посидеть в очереди из таких же, как я жертв не совсем компетентных зубных врачей, некоторые прибыли даже из других городов. Сначала меня сделали снимок всего черепа, а потом молодой веселый врач объяснил, что корни у моих зубов закручены штопором и вытащить их весьма трудно, а один из корней оказался в гайморовой пазухе и мне следует лечь в стационар на выходные, а в понедельник мне сделают операцию. Но он мог сделать мне операцию и немедленно, выписать мне антибиотики и больничный на две недели, в течении которых я не должен напрягаться, правда, за немедленную операцию надо будет заплатить сотню евро и за снимок черепа сорок. Лежать выходные в стационаре и ждать операции я не рискнул.

После операции я заехал на работу, продемонстрировал свою трезвость, развороченную десну и больничный лист, а так же чек на сто сорок евро. Мне, конечно, все посочувствовали, но сказали, что хоть я в этом и не виноват, однако человек я совсем ненадежный. Приехав домой я никак не мог заснуть, все думал, откуда взять деньги. После оплаты счета за квартиру совсем ничего не осталось. А еще надо было ехать к тому врачу на осмотр и снятие швов, а потом рвать еще один зуб, который рядом, а потом ещё два коренных зуба на другой стороне. Да и после этого у меня на верху оставались только передние зубы, и чтобы жевать нужно было заказывать вставную челюсть. Ситуация казалась мне безвыходной, с работы могли уволить, или начать мне платить минимум, ведь я уже не было незаменимым работником.

После пары дней мучений и фактически голодания я пошел в магазин. Пить пиво с не зажившей серьезной раной было очень опасно, а при одной мысли о крепких напитках меня выворачивало наизнанку, в то же время жутко хотелось нормально поспать, а не урывками. В конце долгих раздумий я приобрел пару литровых пакетов вина, ржаной батон и "бутербродную" колбасу, которую я поначалу есть не стал и только после вина смог заставить себя съесть бутерброд с этим месивом из крахмала, куриной шкуры и кишок. Проспал я много, но после пробуждения почувствовал себя совсем плохо, как морально, так и физически. В голове пульсировала мысль о самоубийстве, которую я отгонял мыслями о сыне и маме. В то же время я понимал, что своей жизнедеятельностью я только расстраиваю их.

После того, как у меня зажила десна, я заболел гриппом. В день моего рождения несколько коллег пришли ко мне в гости. Мне передали подарок - двадцать евро, на которые я тут же купил мяса и пива. Не знаю каким образом, но я оказался через пару часов дома у какого-то родственника одной из коллег и начал там наговаривать на себя всякие гадости, которые вскоре узнал весь коллектив.

Рождество директор решил не праздновать никак, помня о том, как мы себя вели в прошлом году в гостевом доме, потому он просто подарил всем работникам шерстяные шарфики и бутылки "молдавского коньяка".  Мне велели явиться на работу за подарком вечером, сказали, что на пару часов в самой прачечной накроют стол. Ехать на работу мне было действительно тяжело, ибо у меня и вправду в тот день поднялась температура и мучил кашель. Пить наливку, котрой Ирина всех угощала я отказался, ел разные бутерброды и салаты через силу. За столом разговорился с Александром, который посетовал, что после очередного загула не может купить дрова, чтобы обогреть свою съемную квартиру. Потом он как-то оказался у меня в гостях и пил подаренный нам "коньяк" закусывая бутербродами, которые мне дали в дорогу. И все бы ничего, если бы он не пригласил ко мне Оксану, а вместе с ней приехали и её дети, которые изрядно насвинячили и залили мне ноутбук, да ещё и мучили дегу. Смутно помню, что я убедительно попросил их больше ко мне не приезжать, но отдал им свой другой ноутбук у которого не работал монитор.

Я был на больничном и к врачу мне надо было идти не скоро, но Оксана и Александр прогуляли несколько дней. Мы брали пиво упаковками по шесть двухлитровых бутылок. Есть было нечего, но гости ушли только, когда закончились мои запасы табака для трубки, которую они научились курить. Я чувствовал полное бессилие перед своей болезнью и именно в тот момент потерял надежду на то, что смогу когда-нибудь измениться, что перестану пьянствовать, получу вторую группу инвалидности и буду спокойно и без стресса скромно жить со своим сыном. Тогда я взял одноразовый шприц, которым промывал себе уши от серы, нашел иглу от него и неудачно сделал себе инъекцию воздухом. Игла вошла слишком глубоко, проткнув вену насквозь, оставив на руке красное пятно. Гости поняли, что я собирался сделать, пробовали со мной поговорить, сказали, что им живется ещё хуже чем мне. Они даже решили приглядеть за мной, пока я не протрезвею, но курить было нечего...

Оставшись один, я долго искал острый обойный нож, чтобы перерезать себе вены в ванной, но не нашел и попытался это сделать затупившимся кухонным ножом, но неудачно. После этого я выпил все таблетки, что нашел, а было их довольно много. Не помню, как я после этого заснул на полу в кухне, а потом проснулся из-за рвотных спазмов. Я был очень недоволен тем, что остался в живых, но сделать ещё пару попыток себя убить у меня уже не было решимости. Несколько дней я лежал и корчился в похмельных муках, а потом отнес ноутбук в мастерскую и мне сказали, что нужно подождать месяц, пока заказанная клавиатура прибудет. До конца больничного я писал бесконечные тексты ручкой в тетрадке. В итоге я пошел и купил себе смартфон в лизинг, чтобы совсем не потерять связь с внешним миром.

Когда человеку совсем плохо, он готов ухватиться за любую соломинку, надеясь хотя бы ненадолго прекратить свои мучения. Вот и я на том этапе своей жизни подумал о том, что стоит мне найти женщину, и мне станет лучше. Попивая пиво я просматривал объявления о знакомствах на рекламном портале и практически всем подряд печатал письма. Кого там только не было! Там были женщины с выводком детей живущие в глубинке, там искали плотских утех пятидесятилетние замужние высокомерные матроны. Практически все они требовали от меня не только фотографий моей физиономии, но и документов о том, сколько я зарабатываю, и документов о том, что квартира принадлежит мне. Большинство из них прекращало со мной общение, узнав о том, что у меня нет автомобиля. Одна женщина откровенно написала, что доход в шестьсот евро в месяц - это никуда не годится для мужчины в расцвете лет.

И тут, когда я уже практически забросил это занятие, какая-то особа ничего не спрашивая напечатала свой номер телефона. Я позвонил, и впечатление после разговора было не совсем приятное, потому что говорил в основном я, а она молчала. И тут она предложила немедленно встретиться. Был пасмурный слякотный выходной, короткий день подходил к концу. Я ждал её около кафедрального собора и думал, что же с ней не то, если она сама предложила пойти на встречу с незнакомцем. Она оказалась достаточно привлекательной, хотя и не в моем вкусе. У неё был большие голубые глаза и длинные светлые волосы. На вид её было лет тридцать пять или сорок, но она сказала, что ей уже пятьдесят. Денег у меня было мало, потому я предложил ей погулять по парку.

Я повел её к памятнику Барклаю и начал рассказывать об этом генерале и вообще о войнах в начале девятнадцатого века. Шла она медленно, а потом просто повисла на моей руке. Присесть на скамейку не представлялось возможным и пришлось мне пригласить её в кафе на улице Мариинской. К моему удивлению она охотно согласилась выпить медового пива и очень развеселилась после пары кружек. Потом мы переместились в тесную пивную, где медовое пиво стоило дешевле и там она совсем распоясалась и предложила поехать ко мне, если я живу один.

Ехали мы на автобусе, где она начала меня тискать. Мы зашли в супермаркет около моего дома, знакомые кассирши осуждающе смотрели на меня, когда пробивали несколько двухлитровых бутылок дешевого пива и небольшой кусок мяса. Настроение у меня было какое-то мрачное, мне было жаль денег, которые я потратил на пиво в кафе и пивной, да и активность этой женщины как-то настораживала. И только когда она разувалась в прихожей я понял в чем подвох. Она похвасталась, что у неё инвалидность второй группы после автокатастрофы. Но это было не так страшно для меня в тот момент, больше беспокоило то, что она повторяла одни и те же глупости про стабильность, социализм и православие. Пока я готовил мясо, она на меня навалилась, и потребовала жесткого секса, и я ей не отказал...

Ночь я провел тогда очень бурную, а утром отправил её домой, а сам поехал на работу, совершенно не выспавшийся. Она до утра планировала нашу совместную жизнь, собиралась купить дорогой диван, говорила, что у неё есть сбережения и если что взрослый преуспевающий сын в деньгах ей не откажет, да и бывший муж тоже не бедный и всегда ей помогает. Она сказала, что её родители были молдаванами, приехавшими в Ригу работать на заводе. Она закончила какой-то пищевой техникум и тут же вышла замуж, благополучно забыв все, что зубрила четыре года. Никогда в жизни она нигде не работала. Муж постоянно был занят зарабатыванием денег, а она не особенно утруждалась домашними работами и воспитанием единственного сына, ведь у неё была мама пенсионерка всегда готовая помочь. Она рассказывала мне, как ездила одна по разным курортам и ходила по клубам с друзьями, пока на нашла замену своему занятому мужу. И только она переехала жить к новому мужчине, как с ней случилась авария. Новый кавалер не изъявил тратить деньги на её лечение и пришлось ей вернуться к мужу после очень долгого лечения.

На следующих выходных она обещала приехать ко мне и звонила несколько раз на неделе. И вот в субботу она рано утром позвонила и попросила меня её ждать дома и никуда не уходить. И потом до вечера она все звонила мне, говорила одно и то же, но все не могла доехать. Я понял, что она пьяна и общаться с ней мне как-то расхотелось. Но к вечеру она все же приперлась, привезла денег, которые мы истратили на пиво и мясо. Контактировать с её ненасытным телом моему телу было приятно, но она призналась, что у неё уже давно проблемы с алкоголем, да и с психикой тоже. А потом начала рассказывать, как ей помогает православие и принялась уговаривать меня пойти в церковь и покреститься. Помимо всего прочего она была очень неаккуратной, умудрялась за час все вокруг себя так разбросать, что все это мне приходилось потом полдня убирать и это меня очень раздражало. Она обещала в понедельник остаться у меня и все прибрать после выходных, но поехала домой, когда я поехал на работу. И пришлось мне потом после работы самому наводить порядок и готовить себе не очень питательные блюда из остатков продуктов.

К концу рабочей недели, в течении которой она почти каждый день обещала приехать ко мне, я решил прервать с ней отношения. До меня вдруг дошло, что нормальная женщина вряд ли будет общаться с таким малообеспеченным мужчиной, как я, да еще и с пьющим и курящим. А если какая и согласиться на отношения со мной, то это обязательно будет какая-то падшая особа, общение с которой точно не пойдет мне на пользу. Помню, как она заехала ко мне трезвая и скромная, сидела в кухне, курила и стряхивала пепел на пол и искренне не понимала, что это может меня раздражать. Я спокойно объяснил ей, что лучше нам больше не общаться, что у меня большие финансовые проблемы, что я собираюсь перестать употреблять алкоголь, что у нас с ней нет общих интересов. Она сказала, что может и книжки начать читать и пить тоже перестать, если я захочу, но будет лучше, если я куплю телевизор и мы вместе будем его смотреть, лежа на диване. И тут я признался, что меня просто тошнит от сильных лидеров, православия, коммунизма и телевидения, а ей не следует со всем этим расставаться, если ей все это близко. После этого я её выпроводил, отказав в прощальном поцелуе.

Глава сорок вторая. Жизнь с народом и падение.


Стресс на работе, постоянное употребление пива, пусть и не в очень больших количествах, общение с психически больными друзьями, одиночество, тоска по сыну, сексуальная неудовлетворенность породили в моем мозгу совершенно бредовые и нездоровые грезы, которые постепенно оформились в мысли, а потом преобразовались во вполне конкретные желания, а затем я совершил множество совершенно неадекватных поступков.

В феврале на день святого Валентина, менеджер принесла на наш участок несколько билетов на концерт джазовой певицы из Намибии. Никто особенно не горел желанием идти на этот концерт, кроме меня, но Ирина уговорила пойти Оксану, ту самую, которая плохо себя вела на рождественском корпоративе, у которой было пятеро детей, которых она иногда брала с собой на работу. Она же привела тогда работать в прачечную свою подругу Ольгу, которая жила у неё, потому что жить ей было особенно негде. Эта Ольга тоже решилась пойти на концерт. Приглашали еще Алишера, но он сказал, что его мама очень боится заражения венерическими заболеваниями. Меня пораньше отправили домой после работы, чтобы я переоделся в свой костюм и вернулся на работу за билетом. На работе мне сказали, что билеты у Оксаны, она живет рядом и я должен идти к ней.

И вот я поднялся на пятый этаж очень неухоженного дома Московского форштадта. В квартире из крохотной кухни и комнаты был жуткий бардак и холод. Лежбища заваленные различными тряпками, перекошенные и ободранные шкаф и секция были до отказа забиты разным негодным барахлом, на ободранных обоях были наклеены вырезки из газет и журналов. На кухне стоял диван и ванна, но была и газовая плита. Дома была только самая младшая дочка хозяйки, которой было лет семь. Она пыталась включить полуразобранный ноутбук и тут же попросила у меня помочь ей в этом. Я посмотрел на билет и увидел, что концерт начнется еще не скоро и пришлось мне сначала включить неисправный ноутбук, а потом еще и поиграть с ребенком, отгоняя при этом огромную псину, которая норовила обмусолить мои парадные брюки. Я попросил ключи от туалета на лестничной клетке, но хозяйка квартиры сказала, что они утеряны и я могу сходить в подворотню, а заодно выгулять собаку и купить пива, чтобы ждать было не так скучно...

И была же у меня в тот момент мысль о том, чтобы направиться домой или на тот концерт, выйдя из этой кошмарной квартиры, но я не знал, куда деть собаку, и это на мой взгляд было как-то невежливо. Я дошел до магазина, купил пива, не самого плохого, и достаточно много, чтобы хватило на пару часов. Оксана пригласила на концерт еще свою соседку, молодую и веселую девицу. В квартире было не только не прибрано, но еще и совсем не топлено и очень сильно накурено. Мне стало тоскливо в этой обстановке, и я налег на пиво, чтобы относятся к этому кошмару проще, подавляя в себе желание убежать оттуда и больше там не появляться. Самое удивительное было то, что я чувствовал себя виноватым, из-за того, что хотел оттуда убежать.

В клуб, где должен был состояться концерт мы прибыли уже достаточно веселые и там была Татьяна, которая начала шутить по поводу того, что скоро я женюсь на Оксане. Представление все не начиналось, я купил пиво с наценкой, а потом еще и угостил трех своих спутниц. Я заговорил с Оксаной о музыке, она сказала, что джаз ей совсем не нравится, что лучше советской эстрады восьмидесятых ничего нет и лучше нам пойти в другой клуб, где крутят подобное. Я на такое, конечно, пойти не мог, хотелось все-таки дождаться представления, а не идти в какой-то вертеп, слушать отвратительное низкопробное забытое старье. Однако Оксана настаивала, а её подруги готовы были пойти за ней куда угодно. И тут я сказал, что если им так уж хочется уйти из клуба, где все дорого, то можно поехать ко мне домой, купить побольше пива, и слушать там все, что угодно, а так же поужинать. И они ужасно обрадовались моему предложению.

Три дамы заныли, выйдя на улицу, где было прохладно, а одеты они были очень легко и я покорно усадил их в такси. Потом около дома мы зашли в круглосуточный магазин, в котором незаконно по ночам продавали алкоголь. Дамы просили водки или хотя бы крепленого вина, но тут я проявил твердость характера и взял только пива. Всю ночь я жарил для гостей мясо, замаринованное в свежевыжатом лимонном соке и подавал его с яблочным соусом. Все прочие продукты, что были у меня в холодильнике тоже были поедены. Дамы по очереди помылись, посетовав на то, что живут без удобств. Из-за музыки возникли споры, я вел себя нетерпимо, проклинал русскую эстрадную музыку и особенно блатной шансон, поклонницей которого была Оксана. В итоге решили не включать музыку, и проболтали всю ночь до утра.

Я узнал, что Оксана, как и я с Красной Двины, но училась в той школе, в которой училась моя сестра и жила в том, доме, где жил один из моих друзей детства. Хотя ранее её родители жили в элитном доме в центре, но после развала империи зла как-то начали спиваться, потеряв работу и пришлось им сначала переехать в рабочий район и квартиру в которой было в два раза меньше комнат, а потом и вовсе на далекую окраину в однокомнатную хибару.

Мне трудно понять почему рассказ этой совершенно чуждой мне женщины вызвал во мне какое-то скорее сочувствие её не заладившейся с самого начала жизни. Меня раздражали её хамские манеры, её примитивные мелочные хитрости, как она пыталась ко всем подлизаться и надавить на жалость и тут же попытки начать строго руководить. И до чего же были нелепы её наряды, напоминавшие мне наряды Веры! А её пристрастия в плане кино меня совсем шокировали, она будто и не знала о том, что восьмидесятые годы давно кончились. И мне было непонятно, как можно много раз смотреть такую ерунду, как "Три мушкетера" с Боярским, или приключения Анжелики. Впрочем она еще посмотрела очень много российских сериалов про бандитов. Казалось бы, мне следовало впредь поменьше общаться с ней, потому что все в ней меня раздражало, но у меня вместо этого появилось желание помочь ей, показать, что можно жить иначе, что мир намного интереснее. Да, это был абсурд, но похоть, одиночество, алкоголь побудили меня принять её приглашение на следующие выходные и снова зайти в её жуткую квартиру, конечно, я тогда был навеселе, и потом я с отвращением вспоминал этот визит, но потом опять оказался там...

Во время второго визита в ужасный вертеп, набитый соседями алкоголиками, детьми, родственниками, подругами я познакомился с мужем Оксаны Сергеем. Это был весьма мягкий мужик сорока лет, в результате какой-то врачебной ошибки несколько лет назад он стал инвалидом второй группы, получил пенсию в двести евро, очень сильно запил, развелся и переехал к своей маме, но постоянно приходил на съемную квартиру к бывшей жене и детям, чтобы прибраться в квартире, приготовить что-то поесть и проследить за тем, чтобы дети не совсем забросили учебу, помочь им сделать уроки. А раньше он служил в пограничных войсках, потом работал в полиции и неплохо там зарабатывал, продвигался по службе, но после женитьбы начал загуливать, появились долги, разные проступки на службе, а потом и вовсе должностные преступления, о которых он рассказывать не хотел. После увольнения из полиции ему пришлось освоить профессию плиточника и часто уезжать в продолжительные командировки, во время которых его жена скучать не хотела. Его мать признала только старшего внука, а остальных четырех не хотела видеть. По этой причине старший сын Оксаны жил с бабушкой, а не с ней, но она получала за него деньги из алиментного фонда, пособие и различную помощь от социальной службы.

Как-то раз я увидел, что соседи вынесли в разобранном виде двухэтажную кровать. Не долго думая, я скрутил доски скотчем и повез на автобусе к Оксане, а то детям негде было спать. Потом еще пришлось одолжить ей деньги на поролон, который постелили вместо матрасов. Далее я привез им лишний стол, который в разобранном виде стоял у меня на балконе. Все эти визиты на выходных сопровождались возлияниями и знакомствами с разными мутными личностями, да еще и то и дело приходилось покупать продукты детям, которым вечно нечего было есть. Их отец, конечно, старался что-то им приготовить, но денег у него было очень мало и он покупал просроченные продукты на базаре, да и готовил он это в нетрезвом состоянии, и получалось не всегда съедобно.

Потеряв чувство реальности я предложил Оксане попробовать пожить вместе, хотя и вполне понимал, что это едва ли возможно, что она вообще ни с кем жить не способна и вполне отдавал себе отчет в том, что она меня раздражает. Однако в голове моей засела мысль о том, что если я буду жить с женщиной, то мне будет легче перетерпеть несколько лет работы в прачечной, пока не получу вторую группу инвалидности. Она сказала мне, что она любит какого-то уголовника, который скоро выйдет из мест лишения свободы. После этого разговора я испытал какое-то облегчение, осознав, что избежал жуткой трагедии и на радостях в следующие выходные пригласил Алишера и Алексея, мы смотрели фильм "Зеленый слоник", и еще пару фильмов в этом стиле, а потом пили пиво и записывали видео, которое потом выложили в интернете. И тут мне позвонила Оксана и начала меня ругать, из-за того, что я не приехал к ней и смею тратить деньги на каких-то друзей. Я только усмехнулся её упрекам, вежливо напомнил, что я свободный человек.

На работе меня все, кому не лень постоянно расспрашивали о положении на моем личном фронте. Я старался относиться к этому с юмором, говорил, что никто со мной жить не хочет, даже Оксана, а искать кого-то в интернете мне как-то лень. И все в один голос рекомендовали мне начать ухаживать за её подругой Ольгой, говорили, что ей как раз жить негде, и ничего, что она похожа на цыганку, ничего, что у неё растут усы, которые она часто забывает побрить поутру и вместо передних зубов торчат гнилые обломки, зато она работящая, много в жизни страдала, и будет ценить даже такого жениха, как я. Я как-то скептически отнесся к этой идее, потому что знал, что эта Ольга совсем не образована, а точнее дикое создание, которое хоть и способно двенадцать часов складывать простыни и пододеяльники, но постоянно думает только о том, как бы выпить чего-то покрепче и побольше. А одевалась она и вовсе в стиле старух.

Страдания этой Ольги начались с раннего детства, сначала умерла её мать, отец начал выпивать и регулярно порол её с братом, даже если они вели себя прилично. Потом умер и отец и она училась в каком-то интернате, а потом в швейном училище. А потом какой-то мужик увез её из Даугавпилса в Ригу и она с ним жила больше десяти лет. Он её постоянно колотил, проигрывал деньги, а её отправлял резать вербу ранней весной, добывать березовый кленовый сок, собирать ландыши в начале лета, а потом она собирала ягоды и грибы. А порой она разводила спирт и продавала, пока точку не накрывала полиция. Не знаю, почему все считали, что она похожа на цыганку, волосы у неё были хоть и черными, но прямыми, а глаза слегка раскосыми. В отличии от большинства женщин работавших в прачечной телосложение у неё было спортивным. Меня убеждали в том, что если я буду на неё положительно влиять, то она изменится.

Прошло некоторое время, я вышел в отпуск, хотя меня по-прежнему вызывали на работу гладить на прессе разный эксклюзив и заменять прогульщиц. Я получал зарплату вместе с отпускными. Потом у меня прихватило спину и я вышел на больничный, но все-равно выходил на работу, получая зарплату и больничный. Я даже начал, было, выбираться из долгов, в которые влез, но тут опять оказался в клоповнике Оксаны. Просто шли с работы вместе как-то зашли в забегаловку, выпили пива, и я оказался у неё в гостях, к ним пришла еще одна подруга, потом мы почему-то поехали ко мне с детьми и Сергеем и там кошмарно напились, заперлись в кухне и устроили пьяную оргию, в процессе которой я согласился жениться на Ольге и даже обещал оплатить ей протезирование передних зубов.

После праздника мне, конечно, стало очень плохо. Пришлось долго убирать квартиру и вспоминать, на что же я потратил крупную сумму своих денег. Оказалось, что я одолжил Оксане сотню евро на новый телефон, она обещала отдать с зарплаты, но я был уверен в том, что ничего она не отдаст. На работе все поздравляли меня едва ли не со свадьбой, мне было мерзко оттого, что я почувствовал какое-то нездоровое влечение к этой Ольге. Она одновременно вызывала во мне и отвращение, и жалость, и похоть. С тоской я думал о том, что если она все-таки припрется ко мне жить, то я вряд ли её прогоню и в то же время я испытывал отвращение к ней и к себе самому за то, что меня к ней тянет. Она сказала, что переедет ко мне, когда освободиться возлюбленный Оксаны, точной даты не назвала.

Мне становилось хуже и хуже, лекарства уже не действовали, на работе мне было все труднее общаться с рубенсовскими женщинами, подавлять свое раздражение, и запертое во мне оно разрушало меня изнутри. Постоянно я чувствовал неприятное ощущение в груди в горле, трудно было заснуть, а потом проснуться, не смотря на увеличение дозы снотворных антидепрессантов. Тупая боль была уже не только в ступнях и ладонях, она гуляла по позвоночнику. К врачу я ходил только раз в месяц и не всегда попадал к своему. Перемена одного препарата на другой ничего не давала. Правда, стоило мне после работы выпить литра четыре пива, и я расслаблялся и мог заснуть, а утром пойти на работу и как-то дотерпеть до конца рабочего дня. Я старался экономить деньги, соблюдать норму, подсчитывал, во сколько мне обходится это обезболивающее, урезал свою порцию пищи.

Один раз Ольга приехала ко мне на выходные вместе с Оксаной и тремя её младшими детьми, потом приехали только дети, пришлось их накормить и им у меня очень понравилось. И они стали приезжать ко мне каждую пятницу. Общение с детьми меня не тяготило, даже как-то отвлекало меня от страданий. Я показывал им комедии абсурда, которые нельзя было увидеть по телевизору и прочие фильмы в стиле арт-хаус, рассказывал им о Норвегии и Швеции. А они просто были рады тому, что можно было помыться, поспать в тишине и тепле. Они рассказали, что их мама много куда пыталась их пристроить, даже в какую-то секту. Конечно, мне вскоре надоело тратить деньги на них, да и хотелось побыть одному на выходных, но прогонять голодных детей было как-то жаль.

На работе меня упрекали в том, что я привел Алишера, который проработал столько времени и так ничему и не научился, даже мыть полы и пылесосить. В его смене работала женщина необъятных размеров, ужасно голосистая и властная. За работой она постоянно болтала на всю прачечную. И ей как-то раз поручил обучить Алишера запускать бельё в гладилку. Простые простыни вместе с опытными работниками запустить он мог, но запускать синтетические скатерти да еще и круглые с ним никто не рисковал. И тут эта необъятная строгая женщина начала ему подробно объяснять, что ему делать, чтобы помочь ей запустить эти скатерти. Алишер не особенно слушал её и думал, вероятно, как бы куда-то улизнуть, а когда они начали запускать, он совершал необдуманные хаотические движения и сморщенные скатерти пришлось перестирывать, а потом гладить опять.

- Дайте мне пистолет! - вопила необъятная женщина, стуча огромным кулаком по жестяному корпусу гладилки. - Я хочу его уничтожить! Уберите его с моих глаз, пока он еще цел!

После этого Алишер побежал в туалет и через час меня попросили его оттуда вытащить. Потом его слегка пожалела Ирина и отправила его к прессу гладить салфетки. Работа пошла своим чередом, необъятная женщина продолжила свой концерт дружески подкалывая коллег, сетуя на то, что её муж разбрасывает грязные носки по всей квартире, вспоминая, какое прекрасное пшеничное пиво снял с производства завод, название которого она забыла. Под конец рабочего дня она начала спрашивать, сколько ещё работаем. Оксана крикнула, что до полуночи.

- За такие слова я тебе твой поганый язык обрежу! - выкрикнула Необъятная, шутливо грозя Оксане ножницами, которые лежали на корпусе гладилки, для того, чтобы резать ленточки, которые были необходимы для работы этого ретро устройства.

Алишер это услышал, выглядывая из своего укрытия около пресса. Когда я на следующий день пришел на работу, Ирина рассказала, что Алишер написал на Необъятную докладную директору. Я сначала подумал, что это шутка, но она сказала, что все серьезно, что он очень напуган и думает, что вчера случилось убийство. Меня удивило то, что она говорила это осуждая Необъятную и сочувствуя Алишеру. У меня же это вызвало гнев обращенный против профессионального историка и поэта. Я побежал к нему и строго велел ему немедленно забрать его донос и извиниться. Он начал уверять меня в том, что ничего он не писал, потом начал хвастаться, что написал этот бред не только на русском, но и на латышском и забирать не будет, ибо он действительно видел, как Необъятная гонялась по помещению за Оксаной с ножом, а потом зарезала её и потому он требует, чтобы директор уволил женщину - маньяка.

У меня было такое чувство, что Алишер мой сын и я за него в ответе перед всеми, что он меня опозорил. Я сказал, что Оксана жива и невредима, и совершенно не в курсе того, что вчера её убивали, предложил поговорить с ней по телефону, но он тупо твердил о том, как видел сверкающий нож, предсмертные судороги и лужу крови. Мне оставалось только порекомендовать ему обратиться к психиатру, но тут он сказал, что делать этого не будет, а то у него отберут водительские права и разрешение на владение огнестрельным оружием. Гнев мой сменился на презрение. Я сказал, что он не только неадекватный, больной человек, не желающий лечиться, но и подлец, который выставил себя полным идиотом и потому поставил себя вне общества, вне коллектива и больше я с ним общаться не намерен, если у него такие понятия о том, что допустимо, а что нет. Эту свою позицию я изложил другим коллегам, которые или украдкой посмеивались над Алишером, или говорили, что работать с ним как-то небезопасно, если у него такие видения.

Конечно, никто особенно не сочувствовал этой Необъятной особе, работать с ней было не очень комфортно, но в отличии от той же Татьяны у неё были какие-то границы, с ней можно было как-то более или мнее мирно уживаться. Да, она могла подбить смену смыться пораньше, не догладив какой-то заказ, а потом за это отдувалась та женщина, которая стирала и не умела орать и вообще плохо ладила с людьми. Конечно, Необъятная многих донимала насмешками и часто говорила глупости. К примеру, услышав, что у меня были еврейские предки, она сказала, что я должен это скрывать, потому что они не только пьют кровь православных младенцев, но не могут хоронить женщин не имевших сексуального опыта, что если еврейки умирают девственницами, то их родные нанимают за деньги мужчину, чтобы он при всей общине совокуплялся с трупом. И нечто подобное она выдавала постоянно, пытаясь при этом со всеми дружить. Но в данной ситуации меня особенно не интересовал её моральный и интеллектуальный уровень. Дело было в том, насколько по идиотски ведет себя мой приятель.

Во время обеда Алишер, поняв, что только у некоторых он вызвал брезгливое сочувствие, а остальные его начали просто игнорировать, решил дать заднюю и пошел извиняться. Сказал, что заберет заявление, если Необъятная не будет во время работы брать в руки ножницы и повышать голос. Его речь вызвала улыбки и смешки, в прощении ему было отказано, как и в дальнейшем общении. Он принялся торговаться, выдвигая более мягкие требования, рассказывал о своих слабых нервах, пока я вежливо не попросил его замолчать и не позориться. И часть коллектива высоко оценила мое объективное отношение к своему другу. Я сказал, что очень в нем разочаровался и не мог себе представить, что он на такое способен. Конечно, что он чудак это сразу видно и это забавно, если только пьешь с ним пиво после работы раз в месяц, но работать вместе с ним совсем неприятно.

После этого случая я сократил до минимума общение с Алишером, находил разные причины для того, чтобы отказаться пить с ним пиво, да и он, не смотря на то, что у него были свои деньги, вечно просил, чтобы я его угостил. Не знаю, что творилось в его голове, но он стал мне навязываться, едва ли не каждый день звонил мне и нес всякую чушь пока я просто не обрывал разговор. А потом ещё коллеги нашли в Ю-тюбе мой канал и послушали его поэтические излияния. Кто-то хохотал над ним, кто-то возмущался его вольнодумством и экстремизмом, а некоторые сказали, что он явно психически болен, потому взять с него нечего и относиться к нему надо снисходительно.

Игорь Николаевич перестал выходить в социальную сеть, его телефон не работал, Алексей появлялся очень редко, с Алишером я общаться практически перестал. У моей сестры родилась дочка, с мужчиной у неё отношения совсем не заладились, потому моя мама вышла на досрочную пенсию и уехала в Ирландию. Общаться мне стало совсем не с кем, и я даже радовался, если на выходных ко мне в гости приезжали младшие дети Оксаны. С удивлением я заметил, что наступила весна и я уже в принципе мог уволиться из прачечной, и отдохнуть на пособии, а потом найти новую работу, но я ограничился выходом на больничный на месяц, лег в отделение психиатрической больницы санаторного типа. Все это было абсолютно бесплатно, сносное питание, двухместные палаты, разные обследования, групповые терапии, можно было ненадолго съездить домой или выйти в город погулять. Я там неплохо отдохнул, печатал свои произведения, смотрел фильмы, болтал с другими пациентами. Пробовал новые препараты и врачи постоянно подробно расспрашивали о производимом ими эффекте. В итоге мне поставили новый психиатрический диагноз, более серьезный и я уже мог получить третью группу инвалидности по части психиатрии а не неврологии.

Возвращение в прачечную из больницы было очень неприятным, но я решил отработать как можно больше, потому что понимал, что впереди ещё много новых диагнозов и вторая группа инвалидности, а размер пенсии при второй группе зависит от стажа за последние пять лет работы перед получением группы. Я вполне отдавал себе отчет в том, что работа в прачечной очень быстро ухудшает мое состояние, но к тому времени я понял, что вряд ли у меня получится найти работу, где в коллективе меня никто не будет донимать. До меня дошло, что клевать ближних свойственно большинству людей, клевать без причины, клевать, повинуясь инстинкту доминирования, который происходит от инстинкта самосохранения, клевать ради удовольствия, клевать от скуки, клевать, чтобы самого не клюнули. Тут я вспомнил своего друга Доктора, который когда-то говорил мне о том, что можно не только отдыхать от недоброжелателей на работе, выходя на больничный или на пособие, но можно и получить инвалидность и окончательно оградить себя от общения с пролетариатом, меркантильными предпринимателями и строгими руководителями и надзирателями.

У меня, ранее была надежда не то, что у меня получится зарабатывать деньги литературой или живописью, но до меня медленно дошло, что книгопечатание отмирает, а чтобы мои тексты кто-то заметил на просторах интернета, нужна реклама, которая стоит денег. Живопись уже не очень популярна, как вид искусства, язык живописи понимают единицы и главное то, что рисунок почему-то перестал приносить мне удовольствие, то есть если я и брался что-то рисовать, то делал это через силу.

С момента моего возвращения в Латвию мы с мамой начали ездить на дачу оставшуюся в наследство от деда. Шесть соток и дом были основательно запущены. Под конец жизни дед уже мало что соображал и маме пришлось заплатить около тысячи евро разных долгов дачному кооперативу, причем электричество было отключено и подключить его стоило пятьсот евро, ручной насос для воды тоже был кем-то украден. В свое время дед навозил на телеге из леса торфа и чернозема из мелиорационных канав на телеге, потому трава росла раза в три лучше и быстрее, чем у соседей, а по правилам кооператива она должна была быть выкошена, иначе полагался штраф. На участке валялось много всякого ненужного барахла. Сливовые деревья вокруг дома разрослись и перестали плодоносить. Дом был из четырех маленьких комнат - двух спален, гостиной и кухни, была еще терраса, но дед превратил её в некий предбанник, заваленный разным барахлом. Печка была только чугунная на кухне, оконные рамы серьезно прогнили.

Сначала я не хотел ездить на дачу, где прошла значительная часть моего детства, но со временем как-то втянулся и захотел её обустроить для жизни. Траву сначала косили обычной косой, а потом я за пятьсот евро подключил электричество и мама купила триммер. Со временем я закопал ненужное барахло и спилил деревья, которые не плодоносили, посадил новые кусты смородины и даже вскопал несколько грядок и посеял там овощи. От спицы я провел трубу в дом и купил электрический насос, так что в доме появилась вода, хотя и не питьевая, так, как спица была забита только на десять метров а местность была болотистая. Нужно было купить фильтр. Я планировал поставить в доме нормальную печку и вставить новые окна, чтобы после выхода на пенсию там можно было жить постоянно, а квартиру в городе сдавать. До города каждый час ходил автобус, а инвалидам второй группы полагался бесплатный проезд по всей Латвии. Но тогда я ездил на дачу на велосипеде, тридцать километров, да еще и с багажом.

В ту весну на центральном рынке появились табачные листья из Болгарии в пластиковых банках за смешную цену. Цена была низкой по той причине, что это не считалось табачным изделием, а сырьем, потому акцизный налог за него не платили. Сначала я молол этот табак только для себя, чтобы курить его в трубке, но быстро понял, что если купить гильзы и машинку для их забивки, то можно с прибылью продавать сигареты на работе по цене ниже, чем в магазине. И вместо того, чтобы отдыхать после работы я пил пиво молол табак и забивал им сигареты до тех пор, пока не валился спать. Мои сигареты начали пользоваться спросом, но Оксана норовила взять у меня все, а деньги обещала отдать потом.

Вообще общение с Оксаной начало меня тяготить, мало того, что она часто отправляла ко мне детей, бесплатно курила мои сигареты, была должна мне уже крупную сумму, так еще и постоянно просила, чтобы я привез ей чего-то поесть или опять дал денег в долг и её просьбы уже становились требованиями. В то же время она и Ольга все чаще прогуливали и отпрашивались. Один раз она похвасталась, что на детей получает порядка семисот евро в месяц от государства, да ещё и забирает зарплату Ольги и тратит на свое усмотрение. Она то и дело покупала новые телефоны за большие деньги и быстро их теряла или ломала, делала с получки маникюр за сотню евро, для чего отпрашивалась с работы и конечно, отправляла крупные суммы своему заключенному жениху, в то время, как её детям есть было нечего, да и одеты они были во всякое тряпье. И самое неприятное было то, что меня начали упрекать в её прогулах, даже отправляли искать её и Ольгу.

Как-то совсем не хотелось мне идти на празднование дня рождения Ольги, которую на работе называли моей невестой и все торопили её с переселением ко мне. Из квартиры пьяные соседи алкоголики вынесли ванну, и устанавливали бойлер. Я не мог понять, зачем Оксане горячая вода, если нет ни душевой, ни места, куда её поставить в тесной кухне, к тому же ей в ближайшее время должны были выделить муниципальную квартиру со всеми удобствами. Чувствовал я там себя неловко, глядя на друзей женщины, с которой мне предлагали жить вместе. Чтобы скрасить эту неловкость я более активно общался с этими нелепыми и бестолковыми людьми и хлестал пиво. Иногда на столе появлялось какое-то блюдо, но оно моментально съедалось и не только людьми. Ольге подарили кошку, которая вместе с псом таскала еду со стола. Съесть все украденное пес уже не мог, потому он копченую курицу утащил на диван и завернул её в одеяло. Никто собаку, конечно, гулять не выводил, и она гадила на пол. Кошка пыталась делать это в лоток, но пес быстро этот лоток разрыл и опрокинул.

Я пил только пиво, но рассудок в той атмосфере у меня отключился быстро. Очнулся уже ночью, на кровати в комнате. На кухне еще пили и галдели. Было темно, и рядом со мной кто-то лежал и это была женщина. В том, что это Ольга я засомневался только в последний момент. Вдруг вспомнил, что на ней платье было, а я с этой особы стянул джинсы. После этого я пошел искать Ольгу, чтобы предложить ей поехать ко мне вдвоем. Уезжать она отказалась, и я лег на какую-то раскладушку с ней. Мне было приятно совокупляться с этой падшей женщиной в этом бардаке и я себя за это ненавидел и презирал. То и дело хотелось себя просто убить за то, что я находился в том месте и не решался уйти.

Утром мне стало совсем дурно, когда я увидел, что животные загадили весь пол, а люди справляли нужду в ведро, по той причине, что ключи от туалета были утеряны в суматохе праздника. В кухне уже сидели какие-то бритые уголовники и я без оглядки пошел оттуда, решив там больше не появляться. Домой я шел пешком, погода была солнечная, дул теплый ветер, а мне хотелось себя как-то наказать, за то, как я провел вечер и ночь. Пару дней я мучился физически от остаточной интоксикации, а потом начались мучения моральные и они не проходили. Как-то раз меня попросили передать Оксане какой-то пакет по пути с работы. Мне открыл дверь устрашающего вида мужик, заговоривший со мной на блатном жаргоне. Оксана звала меня внутрь, сида на столе в нижнем белье. На диване сидели какие-то мужики, а Ольга благополучно дремала на полу под столом.

На работе меня призывали поскорее забрать Ольгу к себе, чтобы она прекратила пьянствовать и прогуливать. А я только отшучивался, говоря, что нет у меня друзей, которые помогли бы мне в похищении невесты. Раз в две недели ко мне приезжали дети Оксаны, когда я не был на даче и они проболтались о том, что Ольга регулярно встречается с каким-то мужчиной, который ради неё даже ушел от жены. И тут я даже как-то обрадовался, ведь это была прекрасная причина прекратить то, что еще и не началось и избежать множества проблем. И я знал, что коллектив мог и не одобрить, если бы я послал этих двух подруг куда подальше, а это было бы чревато неприятностями для меня. Мне оставалось только объясниться с ней и лучше публично.

(Продолжение в комментарии)

Глава сорок первая. В работу с головой.

Мой номер телефона руководство интеграционного агентства дало директору самой большой в Латвии прачечной, так что работу мне искать не пришлось. Только я получил диплом, перед пасхой в четырнадцатом году и сразу после праздников пошел на собеседование. Я был полон оптимизма и представить себе не мог, что со мной в будущем может случиться что-то плохое, казалось, что жизнь наладилась и все беды позади, осталось только начать зарабатывать деньги и все образуется - сын переедет ко мне и так далее, но это была лишь иллюзия, хотя жить с ней в голове было приятнее.

На собеседовании я бодро говорил на латышском с менеджером среднего звена и говорил, что ради пятисот евро на руки, я готов на все. Она меня предупредила, что работа тяжелая, коллектив женский, график работы скользящий - три дня рабочих по двенадцать часов, а потом три выходных. Трудовой договор оформлялся на минимальную зарплату, а все остальное премия, которую работодатель, в случае, если начальству что-то не понравится мог и не платить без каких-либо объяснений. Размер этой премии определялся тем, сколько настирала тонн за месяц бригада, сколько в этой бригаде было человек и ещё множеством факторов в общем мне обещали в среднем пятьсот евро на руки и я на это с радостью согласился. После чего меня повели на тот участок, на котором больше всего требовались работники.

В этой прачечной был большой цех, в котором стояло две туннельных машины, которые стирали двадцать тонн за смену, там было много колландеров, которые и растягивали простыни при запуске, и складывали их после проглаживания, была аппаратура даже для складывания выстиранных и высушенных полотенец. Однако меня повели на вспомогательный участок, на котором выполнялись мелкие заказы, которые были меньше ста килограмм. Там было все достаточно уныло - помещение требовало ремонта, стиральные машины были в основном старенькие, как и сушилки, а огромный колландер был и вовсе допотопный.

Меня представили старшей по участку Ирине, женщине, показавшейся мне приветливой и доброжелательной, с интересом начавшей расспрашивать меня о том, чему меня учили девять месяцев в школе для инвалидов. Я с радостью продемонстрировал свои навыки и тут же написал заявление о принятии на работу. На следующий день я уже трудился, знакомясь с новыми коллегами. Большинством из них были женщины за сорок в стиле Рубенса. То, что в учебной прачечной стирали целый день, в той прачечной стирали от силы часа три, но это меня не пугало. Курить можно было только пять минут и не чаще, чем раз в час. Стоять без дела никому не позволялось. То я помогал сортировать совсем мелкие заказы по сеткам с номерами, то загружал и выгружал стиральные машины, то растряхивал выстиранное белье для запуска в колландер, то запускал его в колландер, то складывал сухие полотенца. Но больше всего мне понравилось гладить ресторанные салфетки на прессе, потому что там я был один.

В то время я регулярно употреблял Сертралин, который действовал на меня бодряще и я был устойчив к стрессу. И мне тогда даже казалось, что я полностью здоров. Через неделю после начала работы на меня начали покрикивать, когда я совершал ошибки по незнанию, но я был к этому вполне готов и не придавал этому значения, просил прощения и обещал исправиться, как было положено новичкам. Делиться профессиональными секретами никто не горел желанием, даже не смотря на то, что это часто вредило общему делу. Рубенсовские женщины в большинстве своем даже радовались, оплошностям друг друга, как поводу поскандалить. Со временем я за дополнительную оплату начал выходить и в другую смену если иногда просили, и был даже рад этой возможности заработать больше денег.

В начале лета к нам в прачечную пришла Виктория. Проведя в прачечной пару часов, она решила туда не устраиваться, написала мне об этом в социальной сети. Я почему-то пытался её убедить в том, что лучшего рабочего места ей не найти, а она сказала, что лучше будет работать уборщицей в двух местах, чем общаться со злыми тетками и по двенадцать часов выполнять одни и те же движения до боли в спине. На это мне нечего было сказать, я бы и сам с удовольствием занимался уборкой, если бы там платили побольше и туда брали мужчин. Работать в одиночестве было моей несбыточной мечтой.

Я понимал, что чтобы выжить в том коллективе, нужно было постоянно доказывать этим агрессивным людям, что я такой же, как они, один из них. За работой и в курилке я отвечал на их вопросы, создавая свой образ в их головах. В этом деле главное умение говорить красиво и много, сообщая о себе как можно меньше сведений. Конечно, притвориться простым рабочим человеком у меня получалось очень плохо. То и дело рубенсовские женщины ловили меня на том, что я чужеродный элемент в их среде. То я проболтался о том, что  в нашей семье никогда не готовили зельц, который все они добросовестно и регулярно наворачивали с хренком и горчичкой, то я ляпнул о том, что никогда не был в церкви, после чего они окончательно убедились в том, что я еврей. К осени я начал понимать, что рано или поздно мне придется оттуда сбежать и главное отработать там хотя бы двенадцать месяцев, чтобы можно было получать пособие по безработице девять месяцев и готовится к внедрению в другой коллектив.

Поначалу Ирина даже планировала меня поставить стирать, что в принципе значило не только загружать и выгружать бельё из стиральных машин, но и фактически руководить всей остальной сменой. Мне, конечно, такая перспектива не понравилась, не смотря на более внушительную зарплату. Заказов было очень много и мне никак никто не мог объяснить, которые стирать сначала, а которые можно отложить и на сколько. Причем в выполнении каждого заказа были свои особенности, которые надо было просто запоминать. И никто не хотел делиться никакой информацией, и все со злорадством наблюдали за тем, как кого-нибудь распекали за ошибки по незнанию.

За лето, я приобрел много новой одежды, купил новый компьютер, а старый отдал сыну. На выходных я иногда ездил в Прейли, если выходные выпадали на субботу или воскресенье. Иногда я встречался с Алишером и мы уже начали пить приличное пиво, просматривая скандинавские фильмы в парке с ноутбука. Однако чем дольше я работал, тем больше мне хотелось жить отдельно от отца и бабушки, поведение которых становилось все более неадекватным. Я начал мечтать об устройстве своей личной жизни. Не знаю, с чего я взял, что смогу найти женщину, с которой смогу жить. Частенько, выпив пару кружек пива, я начинал просматривать объявления о знакомствах, которые по большей части вызывали у меня смех, то я звонил женщине из Клайпеды, то начинал длинные скучные переписки с женщинами в социальных сетях. И на работе меня постоянно расспрашивали о моей половой жизни, то и дело рекомендуя приударить за кем-то на работе, как бы в шутку.

Осенью мама позволила мне переселиться в квартиру бабушки. Квартира была в Зиепнеккалнсе - районе на окраине Риги состоявшем в основном из девятиэтажных безликих бетонных коробок и частных домов. Квартире требовался небольшой ремонт - замена окон и дверей, переклейка обоев, мебель была совсем старая. И тут я начал тратить деньги, которые еще не заработал, причем очень неразумно. У меня на банковском счету был овердрафт, и потому я накупил в строительном центре деревянных панелей, чтобы сделать своими руками кухонный стол с уголком отдыха, который можно трансформировать в двуспальную кровать. Конструкцию пришлось долго совершенствовать, и она оказалась не очень прочной. Однако гости, котрые ко мне приходили были в восторге от моей идеи.

В конце осени неожиданно для меня в прачечную явился Алишер, и принялся нести пафосную чушь, которая на Ирину и других прачек произвела положительное впечатление. Он говорил о том, что он профессиональный историк, показал свой диплом бакалавра, сетовал на то, что закрывают русские школы и он не может преподавать. Ирина, как и большинство моих тогашних русскоязычных коллег были очень озабочены национально. В общем, Алишер был принят на работу, не смотря на мои скептические высказывания по этому поводу. Я признавал то, что с ним можно весело поболтать на отвлеченные темы, но я предупреждал, что он нигде толком не работал, что он всю жизнь просидел в будке на автомобильной стоянке и вряд ли у него получится работать с бельем. Но рубенсовские женщины сказали, что уж они-то его заставят работать, как следует.

И тут же начались вопли, орали все бросая работу, а порой историка и бакалавра даже хлестали мокрыми тряпками. Мало того, что двигался он очень медленно, так еще и постоянно совершал идиотские ошибки и умудрялся их повторять несколько раз. Он по большей части совершенно не задумывался о том, что он делает, какой смысл в его действиях, для чего они нужны, как сделать все быстрее. Он просто бездумно копировал движения, тупо коротал время до конца смены. То и дело он норовил просидеть полчаса в туалете или мог очень долго гладить салфетки на прессе. Растряхивая белье перед запуском в колландер, он часто путал разные заказы, из-за чего работа стопорилась, все подходили и разбирались какое белье откуда. К его приходу старенькая уборщица сломала руку, и перед концом смены нужно было кому-то убирать, это дело доверили Алишеру, но и с уборкой он справлялся очень плохо. Он тер шваброй по одному месту и стоило всем от него отвернуться, как он замирал и начинал двигаться только когда на него начинали орать.

Не смотря на то, что работал бакалавр хуже некуда, Ирина и не думала его увольнять, и никто их той смены, в которой он работал, не возражал против её решения. Конечно, он работал за минимальную зарплату, никакой премии ему никогда не платили, да и часов ему ставили меньше, чем он отработал, но его это устраивало. Неприятно было то, что в его провинностях часто обвиняли меня, как будто это я его привел и уговорил его взять. По этой причине я не просился работать в другую смену, хотя там стирала и приглядывала за всеми совсем неадекватная Татьяна.

Это была весьма агрессивная и хамская особа, которая жила от одного отпуска в Турции до другого. Личная жизнь у неё совсем не заладилась с самого начала, жила она с очень старыми родителями и братом, да ещё и на грани выселения из хозяйского дома, но в свое будущее она смотрела достаточно оптимистично, намереваясь выйти замуж за богатого турка. Ирина, конечно, осуждала её за то, что она постоянно устраивала скандалы часто на ровном месте, грозилась её уволить, но за много лет совместной работы ничего не пыталась сделать в этом плане, даже напротив постоянно прощала ей различные оплошности, вроде закрашенного белья, путаницы в заказах или если та не делала какой-то заказ в срок. Множество вполне адекватных людей устраивавшихся в эту прачечную, пару рас выслушав выступления этой Татьяны бесследно исчезали с работы без каких-либо комментариев. Задерживались в основном люди злоупотребляющие алкоголем, у которых была слишком плохая ситуация с деньгами, и потому готовых вытерпеть все что угодно, но получив зарплату, они либо являлись на работу пьяненькие, либо некоторое время не появлялись вообще. После этого их увольняли и искали новых. Впрочем, запивали и многие работницы со стажем, но им это могли простить.

Однако, не долго я стрессовал в смене Татьяны. Вскоре к нам начали возить бельё из Хельсинки, и там были салфетки и скатерти из очень специфического материала, которые удалось прогладить только мне. За этот заказ платили очень много денег, но и заказчик был очень требовательным. У меня ушло много времени, чтобы отработать сложную технологию отглаживания этого заказа на прессе и почему-то никто не хотел браться за эту работу, кроме меня. Таким образом я начал работать по персональному графику. Два дня в неделю я занимался только этим заказом и после его выполнения уходил домой. А в остальные дни приходил в основном заменять прогульщиков. Правда, были и вещи, которые мне Ирина решила не доверять - это складывание белья выходящего из колландера и упаковка. В принципе и той работе можно было научить любого, но учить никто никого ничему не хотел, новым людям давали попробовать и если у них ничего не получалось за полчаса, то их просто не принимали на работу или отправляли делать другую операцию. В этом была причина всех срывов в работе - вечно некому было складывать и иногда паковать.

Постепенно я приноровился после работы пить вкусное медовое пиво, чтобы отойти от стресса. В то же время хотелось какого-то живого общения. Потому в гостях у меня бывал то Алишер, то Алексей, то Игорь Николаевич, с которым я учился. На каникулы приезжал Павлик, но чем старше он становился, тем меньше он со мной говорил и больше сидел у компьютера, болтая с таким же геймерами, как он. Временами мне звонила Вера и пыталась как-то со мной начать общаться. Я пресекал эти её попытки, стараясь придерживаться приличий, просил её звонить только по делу, а не тогда, когда она слишком много приняла на грудь.

Наступили рождественские праздники и директор нашей прачечной решил порадовать своих работников, снял на далекой окраине банкетный зал и нанял два автобуса, чтобы после смены привезти туда весь коллектив. Женщинам велели одеть вечерние платья, а мужчинам брюки, пиджаки и галстуки. Требования Ирины, конечно мало кто выполнил, но я даже купил себе на вещевом рынке подделку на шикарный костюм за сто евро. Столы ломились от еды и напитков, впрочем народ в основном игнорировал вино и налегал на бренди и водку. Диджей в основном крутил хиты восьмидесятых, иногда втискивал между ними что-то современное на латышском и английском. Мне и Алишеру было морально тяжело слушать популярную музыку и тем более плясать под неё с выпившими рабочими женщинами, которые налакировали волосы навесили на себя массивные золотые украшения и, утратив скромность тискали всех мужчин подряд. У некоторых из этих женщин были мужья, которые тоже явились на праздник, а мужья некоторых работали у нас водителями и ремонтниками.

До конца этого праздника я и Алишер остались относительно трезвыми, услужливо выполняли указания Ирины. В основном это касалось примерения ссорившихся коллег. Пожилые отработавшие в прачечной требовали почтения от молодых, которые пришли недавно, а те, под воздействием алкоголя забыли об иерархии. Одна многодетная низкорослая девица моих лет вырядилась в очень вульгарные заношенные вещи напилась так, что вешалась на всех мужчин подряд и тащила их в номера на втором этаже этого гостевого дома. Рубенсовские женщины грозились ей повыдергать её тощие ноги. Ирина попросила меня отвести эту Оксану в туалет, освежить а потом отправить одну в спальню наверх. Муж одной из новеньких коллег рвался к микрофону и пытался петь блатные песни, его заместитель директора тоже увел наверх. Водка кончилась, как и бренди а вино народ пить не хотел и послышались требования заказать пару ящиков чего-то покрепче.

Директор, его жена и разные заместители смущенно наблюдали безобразие, которое началось. У меня было такое ощущение, что он только тогда узнал, какой контингент у него работает. Все они вдруг поняли, что совсем не любят пролетариат. Но прекратить праздник было уже трудно. Явился аниматор и принялся петь трирольские песни, шутить, то на латышском, то на русском, показывать разные фокусы. А большей части публики было уже совсем не до зрелищ. Люди кривясь допивали оставшееся сухое вино и соображали, как бы продолжить банкет. Кто-то с кем-то договаривался о том, к кому бы в гости зайти и где по пути нелегально купить алкоголь. Под конец, когда все было выпито, и диск-жоккей начал крутить очень медленную музыку, самые стойкие рубенсовские женщины энергично подпрыгивали, сняв туфли на шпильках, наскакивая друг на друга.

Наконец подали автобус, в который все полезли теряя выданные в подарок полотенца, куски мыла и флаконы с шампунем. Остатки пищи и безалкогольных напитков предприимчивые люди тоже решили взять с собой в автобус, чтобы добро не пропадало и это окончательно прогневило директора, но никто на него внимания не обращал. В автобусе горланили песни, требовали остановиться для перекура, учили водителя, как правильно ехать. Я жил не очень далеко, и потому сошел первым. На следующий день у меня был выходной, выпил я совсем мало, Ирина была довольна моим поведением, но утром было очень тошно. Появилось какое-то предчувствие того, что добром моя работа в этой прачечной не закончится...

Постепенно я начал понимать, что болезнь моя никуда не денется и даже будет прогрессировать, судя по высказываниям некоторых врачей и вскоре я получу уже не третью, а вторую группу инвалидности, а там пенсия уже должна быть больше и её размер напрямую зависит от стажа и особенно последних пяти лет. Главное для меня было отработать как можно больше в этой прачечной. Конечно, я мог отправиться искать другую работу, даже узнавал, как работается в других прачечных, но сведения поступали не очень заманчивые. Тогда я уже более или менее ясно начал понимать, что я и пролетариат несовместимы, куда бы я не пошел работать, везде найдутся коллеги, которые будут отравлять мне существование.

Меня впечатлил рассказ Игоря Николаевича о том, как с ним случился какой-то приступ во сне. Он прокусил себе язык и захлебнулся кровью, и уже погрузился в какую-то блаженную тишину и пустоту, где ему очень понравилось, но его совсем неадекватный брат, не смотря на очень плохое зрение как-то вызвал скорую помощь и сделал ему искусственное дыхание. Он сказал, что был очень расстроен, когда вернулся к жизни. Снова появилась боль и недовольство окружающим миром и самим собой. Со стороны мне было видно, что чем дальше, тем меньше он способен на какие-либо контакты с другими людьми. У меня тоже часто появлялись мысли о том, что живу я только для того, чтобы своей смертью не расстроить маму и сына. И эти мысли можно было заглушить только вкусным пивом, которое я брал на разлив в специальной лавке возле дома возвращаясь с работы.

Новый год я встретил очень тихо, с сыном, салют в центре он смотреть не захотел, и даже готовить праздничный ужин мы не стали. Он был очень привередливым в еде, ел каждый день одно и то же незатейливое блюдо и даже пробовать не хотел никакие деликатесы. Утром я пошел на работу и слушал рассказы коллег о бурной ночи...

Как-то раз Алишер решился явиться ко мне в гости с ночевкой, около полуночи он звонил маме и объяснял, что его заставили работать до утра и умолял не ехать за ним в Ригу, клялся, что утром ровно в десять будет дома. Спать он лег почему-то в одежде, и утром отказался от завтрака. Было видно, что эта ночь была для него потрясением. В качестве утешительного приза я отдал ему вазочки и фарфоровые статуэтки, которые остались от бабушки. Меня эти вещи почему-то раздражали и я не знал, что с ними делать. К моему удивлению Алишер был просто счастлив, получив эти безделицы в стиле кич. Уже тогда мне начало становиться с ним скучно и в то же время ощущалась потребность в общении и я не осознавал, насколько может быть опасной эта потребность...

В ту зиму начались события в Украине, в результате которых свергли президента Януковича. Игорь Николаевич в разгаре этих событий взял несколько баллонов самого дешевого семипроцентного пива и устроил спор на всю ночь со своим соседом по комнате. Сережа со своим другом не могли заснуть, пока двое мужиков, которым было далеко за сорок, едва не дрались, обсуждая события в далекой Украине. Игорь Николаевич, считал, что Украине следовало присоединиться к России и это могло бы быть началом восстановления СССР. Его соседу совсем не хотелось возвращаться в советское время, да и он не считал это возможным. Он считал, что украинцы имеют право хотеть интегрироваться в Европу, хотя и не хотел бы, чтобы в Латвию начали приезжать украинцы на заработки в массовом порядке. А в целом латыши как-то безразлично отнеслись к украинской революции.

А у меня из-за этих событий произошел конфликт со своим редактором Совиным. Ему и ранее не нравилось, когда я что-то положительное писал о Европе, а тут он просто начал требовать от меня писать гадости про украинцев, про то, что европейцы все извращенцы, а американцы умственно неполноценные захватчики. Сам он начал печатать о том, что Украина является периферией России, которую пытается захватить Запад. Со второго аккаунта он писал стихи призывающие латышей ехать в Сибирь, осваивать новые земли. Он грозился меня выгнать со своего портала, если я не начну «работать на совесть». Я перестал писать для него, не смотря, на то, что он отрекся от своих угроз, предлагал писать то, что я считаю нужным и за деньги, но отвечать на его послания я перестал, а потом и вовсе заблокировал его в своей социальной сети. Девушка, которая тоже работала на него, как-то узнала, что он пишет за двоих и после этого в нем сильно разочаровалась. Он часто откровенно требовал от неё, как и от меня искажать исторические факты в статьях путем замалчивания некоторых обстоятельств, а его последние требования вероятно шокировали её, как и меня.

В социальной сети начались жуткие баталии между сторонниками евроинтеграции Украины и её противниками. Споры шли даже в группах, в которых о политике ранее вообще никогда не заходила речь. Я удивлялся тому, откуда у людей столько свободного времени для того, чтобы печатать с утра до вечера длинные посты. В той социальной сети было много украинцев и русских живущих в Украине. Большинство из них очень хотели в Европейский Союз, многие там побывали на заработках, многие только в качестве туристов. Представления многих из них о вхождении в Украины в Европу были наивными, даже фантастическими. Им казалось, что практически на следующий день после вхождения у них сразу появится и высокооплачиваемая работа, и государственная социальная защита, как в Германии, а цены на все будут прежними. Но были и реалисты, которые понимали, что вхождение в Евросоюз является процессом длительным и наладится все только при их детях, а то и внуках. Они от этого хотели в основном права на безвизовый въезд в Европу и права там работать.

Россияне в дискуссиях со мной уже не звали меня в Россию, все чаще пускались на оскорбления, а были и такие, что прогнозировали вооруженное вторжение в страны Балтии, в результате которого обещали анальные пытки таким предателям, как я. Да, мне писали, что я намного хуже латышей, потому что я предал своих великих предков. Однако я тогда соблюдал установленные для себя правила, среди которых было никого лично не оскорблять, избегать обсценной лексики, никого не блокировать, ни на кого не жаловаться. Постепенно я уже перестал удивляться тому, что меня ненавидят заочно, ничего обо мне не зная, только, потому что мое мнение не совпадает с доминирующим мнением в их стране.

На занятиях кроме стирки и глажки делать было особенно нечего, часто мы просто занимались разным рукоделием, плели рождественские венки из кустов черники, учились пришивать пуговицы, мастерили всякие безделицы из картона и цветной бумаги. Неожиданно прибыла проверка и зафиксировала перерасход моющих средств в нашей прачечной. Это заставило нервничать двух наших начальников, и они приняли меры. С тех пор в машины стали запихивать в два раза больше белья, чем прежде, но свое личное белье, как и белье других преподавателей стирать не перестали. И пятна стали выводить не после стирки, а перед ней, чтобы потом ничего не перестирывать.

Я часто гулял с Игорем Николаевичем по морскому берегу, иногда мы брали бутыль легкого пива. Он постоянно генерировал бизнес идеи. Правда идеи эти были однотипны – купить дешево в одном месте и продать в другом месте подороже. Он собирался поехать в Россию, купить там по дешевке водки и сигарет и поехать в Финляндию или Норвегию, чтобы все это продать в десять раз дороже. Я пытался ему объяснить, что норвежцы вряд ли будут покупать алкоголь и сигареты с рук у иностранца, что для того, чтобы поехать в Россию ему надо будет делать визу, да и на границе есть таможня и вряд ли у него получится ввезти в Европу беспошлинно большую партию сигарет и алкоголя. Потом он начал планировать бизнес производства и продажи сахарной ваты на улице. Он уверял меня в том, что может собрать агрегат для производства этой ваты в домашних условиях из того, что можно найти на свалке.

Иногда он вспоминал счастливое советское время, когда он двадцать лет своей жизни беспробудно пил, работая при этом на стройках. Он рассказывал, как можно было выносить со стройки разные материалы и выгодно продавать их дачниками и тем, кто затеял у себя ремонт. Хватался тем, что мог неделями практически ничего не делать на работе и не быть за это наказанным. Порой он предавался воспоминаниям о своих женитьбах и разводах, которые сопровождались для него потерей какой-либо жилплощади. Иногда он рассказывал и о том, как он жил в то время, в старой аварийной квартире без удобств, с братом, который тоже был инвалидом, но почему-то только второй группы, хотя и практически ничего не видел и психическое состояние его было таково, что одного его оставлять надолго было нельзя. У него был отец, который жил отдельно, сильно пил и иногда приглядывал за его братом.

Алексей устроил еще один скандал, в тот раз уже по любви. С некоторых пор он положил глаз на одну девушку из группы швей, с которой у нас иногда проводили совместные занятия. Я предлагал ему помочь с ней познакомиться, но он говорил, что настанет час и он справиться с этим сам. И одним утром он явился в школу пьяный и возбужденный с букетом пластмассовых цветов и пакетом не совсем чистых мягких игрушек. После завтрака он пошел не в прачечную, а на урок кройки и шитья. Мы с Игорем Николаевичем пытались его удержать, но он кричал о цене любви и отталкивал нас и шел напролом. Полицию не вызвали, его скрутил одногруппник той девушки, с которым она давно была в отношениях. Он зашел в прачечную, очень расстроенный, кричал, что его кулаки горят, что он всего этого так не оставит, а потом отдал грязные игрушки Виктории и решил отправиться в первое отделение психиатрической больницы своим ходом. Вернулся он только перед самой практикой в середине февраля. И его после написания объяснительной с помощью преподавателей, простили, и он продолжил обучение.

Случилась неприятность и с нашим преподавателем Гунаром, тем, что большую часть своей жизни отработал учителем физкультуры. Эта неприятность была запоем, в который он вошел где-то на неделю. И всю эту неделю он каждый день приходил на работу, дышал на нас перегаром, говорил глупости, проигрывал в шахматы даже Дагу, а потом еще и где-то завалился, разбил лицо и ходил уже окровавленный. Виталий, видя, что с нашим учителем что-то не так, иногда пел ему песни, чтобы тот успокоился и убеждал всех, что лицо Гунару разбили бандиты.

Виталий примерно в то время вдруг начал носить сетчатую старомодную шляпу и уверял всех в том, что он Уокер техасский рейнджер, иногда для пущего эффекта показывал нарукавную нашивку, которую приклеил к своему бумажнику. Как-то в очереди в столовую, я сказал Виталию, по секрету, что полицейским дают маленькие пистолеты, а лесникам большие ружья, и с тех пор он захотел стать не полицейским, а лесником. Он тоже влюбился в одну ветренную хрупкую девицу из группы печатников. Пару раз он подходил к ней и с ходу предлагал ей выйти за него замуж, а потом пел песню про то, что он шоколадный заяц. Девица заливисто над ним хохотала, а он страдал, и Алексей настолько ему сочувствовал, что даже обругал его возлюбленную.

Дагу так же не были чужды человеческие чувства и влечения. Как-то раз он подошел к Виктории во время работы и сказал, что очень хотел бы видеть, как она стоит в душе и вода струиться по её обнаженном телу. Девушка не сразу поняла, куда он клонит, а когда все начали прыскать смехом в ладони, она взяла мокрое полотенце и начала хлестать им своего ухажера. Он бегал от неё по всей прачечной, а она за ним. С тех пор она иногда гоняла Дага, и Виталия за плохое поведение. Даг потом спрашивал у меня, что ей не понравилось в его изысканном поэтическом комплименте, и мне пришлось долго ему объяснять, что не стоит начинать с таких сильных комплиментов, подсказал ему несколько более невинных, но и за них он тоже получил по голове. С ней так же любил общаться и Игорь Николаевич, которого она за горячие комплименты не била, а стыдливо опускала глаза. Он говорил, что она похожа на его первую любовь и огорчался, когда она ему напоминала о том, что он для нее слишком старый.

Практику нам предложили поискать самостоятельно, но никто толком ничего за неделю не нашел. И тогда наш учитель Гунар позвал очень деловую женщину, которая примерно за час с помощью компьютера и телефона пристроила нас всех по маленьким прачечным. Меня, Дага и Альберта устроили в пансионат для слепых, который находится в спальном районе Риги. В этом пансионате какое-то время проживал Даг, тогда он уже начал выбивать для себя муниципальную отдельную жилплощадь и довольно успешно. Прачечная в том пансионате была кошмарной, как и белье, которое там стиралось. Самое чистое постельное белье отправляли в большую прачечную, а у нас стирали только то, что было все в моче и фекалиях. Было очень много фасонного белья, которое надо было долго сортировать перед стиркой, а потом гладить утюгами. Коландер там был совсем маленький, примитивной конструкции. Стиральные машины совсем старые, плохо работавшие, а сушили белье не в сушильных машинах, а развешивая его на палках в помещении, полном батарей.

Троим лбам в той прачечной делать было особенно нечего, старушка, которая там работала, только следила за тем, что мы делаем. Самым утомительным было находить на белье номера палат и раскладывать его в стопки. Слепые часто жаловались на то, что белье не слишком хорошо отглажено, делать им было особо нечего, вот и ощупывали они простыни. Как-то я один раз решил зайти в пансионатскую столовую, чтобы поесть там за деньги, я там пообедал, но больше туда идти не хотел, не смотря на низкие цены. После вкусной еды в нашей школе пансионатскую было есть невозможно. Большую часть рабочего дня мы сидели на кроватях в комнате отдыха для прачек и играли в шахматы. Альберт рассказал мне, что уже нашел работу в Риге, и боялся, что там не дождутся, пока он закончит учебу. Он хотел собирать помидоры в тех самых теплицах, которые построили на мусорном полигоне и вроде как отапливали их, сжигая мусор. В прачечной он работать не планировал, и в школу учиться пошел только для того, чтобы бесплатно получить водительские права.

Пока я проходил практику случилась аннексия Крыма Россией. В середине практики я вышел на больничный, и две недели просидел дома у компьютера, потому мог следить за событиями по социальным сетям. До последнего россияне отрицали то, что в Крыму российские военные, отрицали они и намерения Путина захватить этот регион Украины. А потом вдруг сказали, что всех перехитрили, и Крым теперь их. После такого мне уже не хотелось с ними дискутировать, до меня, наконец дошло, что это совершенно бесполезно. Некоторые украинцы начали ругаться с россиянами, некоторые просто ушли из той социальной сети, мои русские друзья, жившие в Украине, сначала пребывали в растерянности, а потом начали проклинать Путина с его военными хитростями. В одной группе, где не было редактора и каждый писал, что хотел, редакторский пост захватил один очень скандальный мужик, который удалил все мои темы и комментарии выгнал меня оттуда, не потрудившись даже объяснить за что. Вычистил оттуда он и многих моих друзей и стирал все, что вызывало у него малейшее недовольство.

Я был в то время подавлен, мне было почему-то стыдно за русских, которые радовались тому, чего следовало стыдиться. А тут еще этот террор в социальной сети, которая занимала много места в моей жизни. Я решил развивать свою группу с той социальной сети и печатать только в ней. Каждый день я рассылал тысячи приглашений в свою группу, которую усиленно наполнял материалами. Была одна трудность, которая заключалась в том, что автором я там был один, комментариев было мало, в основном это были всякие гадости в мой адрес, но я был за свободу слова и не считал себя в праве удалять этот мусор и даже аккуратно отвечал на каждую глупость. Чтобы позабавить публику, я начал писать разными стилями сначала за двоих, а потом создал себе аж шесть аккаунтов и порой спорил сам с собой. Это было чем-то похоже на написание пьес, и в эти длинные диалоги бесцеремонно влезали несколько пенсионеров со своими категорическими и банальными суждениями.

Игорь Николаевич проходить практику не стал, ибо проработать где-то месяц совершенно бесплатно, было для него уже слишком. Он еще раньше подал документы в психиатрическую комиссию по инвалидности и после практики получил вторую группу инвалидности, и у него еще появились проблемы с рукой. Предоставив несколько справок о том, что он совершенно не в состоянии работать в прачечной, он соскочил с курсов, не заплатив за обучение, питание и проживание. По второй группе ему насчитали пенсию чуть больше ста евро. Это было лучше семидесяти евро по третьей, но жить на эти деньги было невозможно, хотя квартиру ему, как малоимущему оплачивало государство, так же ему бесплатно привозили дрова. Только пенсия его брата в двести евро позволяла ему как-то сводить концы с концами. У него очень много денег уходило на сигареты, и он иногда вместо того, чтобы купить себе поесть, покупал пару баллонов пива. Каждые полгода он ложился в психиатрическую больницу санаторного типа, за которую не надо было ничего платить, но положить туда могли не чаще, чем раз в полгода и только на месяц.

Перед практикой Гунар откуда-то взял экзаменационные вопросы, скопировал и роздал нам, чтобы мы попробовали на них ответить. Вопросов было где-то пятьдесят и к ним давались три варианта ответа. Все, ответили на них нормально только с несколькими ошибками, трудности были только у Дага, Виталия и Виктории. У них ошибок было больше, чем правильных ответов, потому им велели пройти это тестирование еще раз, дав предварительно изучить правильные ответы на все вопросы. Результат повторного тестирования всех потряс, они допустили еще больше ошибок, чем в прошлый раз. И посадили меня и Альберта позаниматься с ними, чему я не очень возмущался, делать мне все-равно тогда было нечего, и было интересно попробовать себя в качестве педагога младших классов.

После практики нас всех поселили в одной большой комнате общежития, всего на несколько дней, в течении которых мы должны были сдать экзамены и получить дипломы. Раймонд сказал мне, что со дня на день собирается уехать в Ирландию навсегда, практику он прошел в больнице у себя в маленьком городе Кулдига, в котором находился единственный в Латвии водопад. Арнис тоже прошел практику в больнице недалеко от родной Скрунды, он сильно сомневался в том, что его примут туда работать. Виталий прошел практику в маленькой прачечной, и ему там очень не понравилось, он говорил, что собирается работать охранником в гостинице, чтобы ему дали белую рубашку, значок с его именем, наручники и пистолет.

Экзамен все успешно сдали, как теоретический, так и практический. Я не вполне понял, как это получилось у Дага с Виталием и Виктории, но мы в прачечной дождались объявления результатов, а потом пошли в общежитие, где решили отметить получение дипломов распитием дешевого пива. Виталий праздновать с нами отказался, ушел гулять. Пива было выпито очень много, и дипломы мы на следующий день получали не в самом лучшем состоянии. В Ригу я ехал вместе с Алексеем, который был ужасно рад диплому, но работать в прачечной он категорически не хотел. Он говорил, что способен на большее, что он специалист по ремонту и обслуживанию электроники, и не собирается заниматься такой ерундой, как стирка и глажка белья.

Глава сороковая. Снова в школе.


Сначала я приехал в эту школу для инвалидов только на две недели, в течении которых группу инвалидов тестировали, чтобы определить, кого и какой профессии можно учить. Жить можно было в общежитии внутри школы совершенно бесплатно. Бесплатным было и трехразовое питание очень хорошего качества, ни разу не случилось такого, чтобы мне та еда не понравилась, при всей моей привередливости. Наша группа была человек из тридцати, это были женщины и мужчины самых разных возрастов с самыми разными диагнозами. Там были лилипуты, ампутанты, опорники, умственно отсталые, сердечники, эпилептики, глухие, люди у которых были проблемы со зрением и с психическими заболеваниями.

Поначалу тесты были достаточно сложные в которых были задачки по физике, геометрии, алгебре. Потом целый день мы решали различные головоломки. Были тесты на знание латышского языка, проверили и уровень знания иностранных языков, в зависимости от того, кто и какой учил. Иногда кто-то из русскоязычных пытался перейти на свой родной язык в разговоре с персоналом этой школы, но их вежливо просили говорить только на латышском. Из всей группы только два человека совершенно не понимали, о чем им говорят и что написано в выдаваемых им бумагах с заданиями. На курсах сварщиков мне было намного тяжелее, чем на этом тестировании, вероятно там специально выражались проще, дабы даже людям с низким уровнем знания языка все было понятно.

Я подружился со своим соседом по комнате, пареньком восемнадцати лет, который только окончил специальную школу интернат для детей с проблемами со зрением. У него один глаз совсем ничего не видел, а второй видел плохо, со временем он признался, что у него, есть еще и психиатрический диагноз. И тут же он испуганно посмотрел на меня и сказал, что он не псих, чтобы я его не боялся. Я его успокоил, сказал, что я тоже псих. У меня был с собой ноутбук и карта памяти на половину терабайта с отборными фильмами, которые я демонстрировал в нашей комнате после тестов. Хоть этот Серега был и русским, но латышский знал, лучше, чем русский в силу того, что русского языка в их специальной школе не было. Английским он тоже владел на приличном уровне. Видимо учили их там медленно, но на совесть.

После тестов нам надо было пройти обследование у врачей, впрочем, они в основном читали папки с нашими медицинскими документами, задавали разные вопросы. Побывали мы и у психиатра, который возился со мной совсем не долго, десяток четких кратких вопросов, утвердительных или отрицательных ответов и он написал свое заключение. Потом нас пару дней водили на экскурсии по школе, рассказывая о профессиях, которым там обучают. Можно было учиться на повара три года, или на помощника повара один год. Предлагалось за год стать кондитером или мастером швейного дела. Предлагались курсы компьютерных техников и программистов, на которых надо было учиться три года. Можно было даже выучиться на руководителя проектов тоже за три года. Предлагались и курсы товароведов длившиеся два года. На худой конец предлагалось научиться стирать и гладить или печатать различные картинки эти курсы длились меньше года. Те, кто учился три года, получали высшее образование.

И вот настал момент истины, когда нам надо было решить, кем мы хотим стать и нам должны были сказать кого из нас смогут сделать, исходя из результатов тестов, наших желаний и возможностей. Нас вызывали по одному на серьезный разговор в кабинет с штатным психологом этой школы. Я как-то занервничал, когда меня вызвали, я не знал, кем я хочу стать. В курилке большинство рвалось на курсы поваров, приговаривая, что на такой работе голодным не останешься, а мне как-то было трудно решиться на три года учебы. Заметив мою нервозность, психолог перешла на русский, и сказала, что возраст у меня не совсем юный, чтобы учиться три года, инвалидность только на год, уровень знания латышского низкий, предварительное образование средне-специальное, а не среднее или техническое, потому получение высшего образования мне недоступно. Я согласно кивнул, три года жить без денег в моем возрасте. Пенсия по инвалидности была всего сорок лат в месяц, хотя учащимся была положена стипендия в пятьдесят лат в месяц при отсутствии плохих оценок, но все-равно это было слишком мало.

В итоге мне предложили выбрать себе какие-то годичные курсы. С работой кондитера я был знаком по английской фабрике, к тому же кондитеры в основном работали в ночную смену. Быть помощником повара, мне было как-то страшно, это значило быть на побегушках у какого-то мелкого тирана. Сидеть за швейной машинкой весь рабочий день в женском коллективе мне тоже как-то не хотелось. Оставалось пойти учиться стирке и глажке, нас водили в прачечную, где все было новое, чистое и два человека весело пропускали простыни через коландер, а потом лихо их складывали. Курсы длились всего девять месяцев, и нас уверяли, что такие специалисты востребованы на рынке труда. А курсы печатников я как-то не принял во внимание. Вот так, совершенно несерьезно я принял решение учиться не бог весть чему целых девять месяцев, хорошо еще, что на латышском, хоть какая-то практика в государственном языке.

Один месяц я ждал начала обучения, а осенью вернулся в Юрмалу и меня поселили в общежитие на самом берегу моря, в оригинальных домиках, у которых двухскатные крыши доставали до земли. Так как с ногами у меня было все в порядке мне досталась комната на третьем этаже, кухни там не было, но зато там было только четыре койки. На первых этажах комнаты были намного больше по площади и коек там стояло около десяти. Сначала у меня был только один сосед по комнате. Эдуард был глухим, по губам читал не очень хорошо, еще толком не научился, впрочем, его мало интересовало то, что говорят окружающие, он считал себя весьма умным человеком, потому мало слушал и очень много говорил. Выражался он очень простыми словами, говорил о простых вещах, часто вставлял русские слова, так что мне практически было все понятно, и я постоянно узнавал все новые и новые слова. В комнатах курить было строго запрещено, но он тут же начал мне объяснять, как курить, высунувшись из окна, чтобы не спускаться с третьего этажа и не стоять под осенним дождиком.

Мой сосед просил меня написать ему, что-то о себе, я писал одно слово, а он додумывал все остальные, не дожидаясь, пока я напишу второе. Он объяснил мне, каким образом следует незаметно для сторожа ходить в магазин за алкоголем и предложил сходить за пивом. Я посетовал на то, что денег у меня совсем немного, но он сказал, что двух литров для начала хватит. Потом он с удовольствием смотрел со мной скачанные фильмы, хотя и не понимал, о чем там речь. С европейским кинематографом он был совсем не знаком, к моему удивлению, его интересовали российские сериалы про бандитов. Своего компьютера у него не было, читать он не любил, потому он быстро начал меня утомлять. А иногда к нему еще приходили гости, вместе с которыми он напивался до животного состояния и постоянно опаздывал на занятия. Как-то его застукала комендантша общежития за курением в окне и долго допрашивала меня о том, кто именно курил. Я пошел в отказ, сказал, что ничего не знаю и ничего не видел. А он потом прочел мне лекцию о том, что врать не хорошо и предложил вместе с ним помолиться на его походную икону. Хоть его предки и были немцами, по вероисповеданию он был православным и считал себя латышом.

Когда мой сосед напивался, он требовал, чтобы его называли боксером, показывал вырезки из газеты со статьями про своего отца, тренера по боксу. Он говорил, что хоть этим спортом он перестал заниматься еще в юности, но и в своем преклонном возрасте вполне может показать результат достойный мастера, хотя, глядя на его расплывшуюся фигуру в это верилось с трудом. Он учился на помощника повара, и собирался ехать работать на Запад, подробно расспрашивал у меня о том, как устроиться на работу в Англию, но понять, что такое рекрутинговое агентство было выше его сил. Ранее он занимался частным извозом, и по секрету сказал мне, что иногда промышлял и рэкетом. Слушая все это вечерами, мне оставалось только удивляться тому, как можно дожить до сорока с лишним лет, быть мужем и отцом двоих детей и при этом остаться на уровне осознания подростка.

Перед вселением в общежитие комендантша сказала, что при малейшей конфликтной ситуации нам следует обращаться к дежурным охранникам на проходной. В назидание она рассказала нам страшную историю о том, как один совершеннолетний парень порезал ножом двух несовершеннолетних соседей по комнате, правда не на смерть. Дело было в том, что этот совершеннолетний был лилипутом, а два его соседа были здоровенные лбы, страдавшие сердечными заболеваниями. По ночам эти сердечники выпивали и не давали спать лилипуту, даже издевались над ним. Днем эти пьяницы отсыпались, а их сосед шел на занятия, не выспавшись. На третьи сутки он не выдержал и схватился за нож и в результате получил условный срок и не смог получить бесплатное образование.

Процесс нашего обучения каждый будний день начинался с того, что мы должны были разгрузить машину с постельным бельем из трех общежитий школы и пансионата, поставить его стираться. Пока белье крутилось в машинах, пару часов, у нас были теоретические занятия, а потом мы до вечера гладили простыни, пододеяльники, наволочки, складывали полотенца, упаковывали все это и загружали в машину, которая везла это бельё обратно. Иногда теоретические занятия были больше двух часов, иногда их вообще не было, бывали и такие дни, когда стирать ничего не надо было, и мы целый день сидели на теоретических занятиях. Среди прочих предметов, таких, как социальная коммуникация или лекции по экологии, была даже физкультура, где каждого загружали по мере возможностей. Были лекции о технологии производства различных тканей, даже по химии.

В прачечной был начальник, который как бы руководил производственным процессом и следил за порядком, это было привычным для него делом, ранее он работал охранником в местах лишения свободы. Так же был у нас и руководитель учебным процессом, так сказать, педагог, бывший учитель физкультуры. Лекций он сам не читал, но должен был следить за тем, чтобы мы их внимательно слушали. И к этим двоим прилагался еще и помощник, который занимался стиркой и глажкой, если ученики были на занятиях или на практике. Он был инвалидом и в свое время окончил такие же курсы, как и мы. В Юрмалу он ездил аж из Елгавы, зарплата у него была совсем маленькая, а с третьей группой инвалидности ему приходилось оплачивать проезд на электричках.

Группа у нас была не очень большая, но личности в ней были яркие. Самым шумным в группе был Алексей Петров, улыбка практически не сходила с его лица, хотя за ней скрывалась ужасная трагедия. Родители его сильно пили, но он все-таки освоил на хорошем уровне латышский язык, пока учился в школе, а потом учился в техническом колледже и работал кассиром в супермаркете. После успешного окончания технического колледжа он устроился на предприятие, занимавшееся отоплением в столице, и какое-то время получал приличную зарплату. Но в один день его ударило током на работе, и он вместо того, чтобы обратиться к врачу пошел домой, где родители решили напоить его водкой, надеясь на то, что после этого ему точно станет лучше. Скорую помощь вызвали поздно, в результате ему вскрыли череп, и удалили часть головного мозга. После этого его поведение стало несколько неадекватным, но до того, как он обратился к психиатру, его родители уговорили его набрать кредитов. С работы его, конечно, уволили, диплома лишили, дали ему только вторую группу инвалидности, хотя его поведение говорило о том, что без присмотра его лучше было не оставлять.

Были в нашей группе два мальчика по центнеру весом, у обоих была вторая группа инвалидности, оба они были после школы интерната. Один из них, которого звали Даг был сиротой и после окончания школы-интерната и до поступления в наше учебное заведение жил в пансионате для слепых и получал пенсию в двести пятьдесят лат, а еще где-то брал бесплатно одежду и обувь и продавал её. Порой он вел себя достаточно адекватно, но он был явно не способен работать, да и было видно, что жить самостоятельно он вряд ли сможет. Второй, Виталий был очень нервным и развитие у него было, как у ребенка лет пяти. Стоило кому-то сказать ему, что он будет наказан, и он начинал мычать и биться головой о стену. Он постоянно твердил о том, что хочет работать полицейским и один раз даже пришел с игрушечным пистолетом. Хотя в школе интернате его научили неплохо петь, он часто пел, чтобы успокоиться.

Был в нашей группе и вполне адекватный Арнис, правда после тяжелой аварии у него была нарушена координация движений и говорил он очень медленно и с трудом, ему и ходить-то было трудно, но к работе он относился очень серьезно, делал все, на что было способно его покалеченное тело, особенно он старался на занятиях физкультурой. Был Альберт, совсем молодой парнишка, совсем не знавший русского, работавший быстро и легко, схватывавший все на лету, сумевший за время обучения стирке параллельно сдать на водительские права. У него была, третья группа инвалидности, но выглядел он вполне здоровым человеком. У Раймонда был тот же диагноз, что и у меня, работал он неплохо, хотя иногда просто засыпал и по большей части находился в депрессивном состоянии.

Была среди нас и совсем молодая девушка Виктория, выглядела она вполне адекватной, но стоило мне с ней побольше пообщаться, и я заметил, что она не может понять очевидных вещей. Она рассказала, что училась в специальной школе для детей с умственной отсталостью. Её в этой школе научили играть на фортепьяно, правда в процессе обучения её иногда били и ругали. Работать у неё получалось плохо, но стоило преподавателям начать на неё хоть немного психологически давить, как она начинала рыдать. В итоге преподаватели смирились с её особенностями и перестали требовать от неё больше, чем она могла.

Другая женщина в нашей группе была уже в возрасте. Она на старости лет приехала с родного Урала на родину своих предков. Латышский был для неё родным, но все спрашивали у неё, на каком это странном диалекте латышского она говорит. У неё были проблемы с позвоночником, и мне было не вполне понятно, как она с больной спиной собиралась работать в прачечной, да и жила она в глубинке, в Мадоне, где прачечных не было и переезжать оттуда она не планировала.

После двух недель обучения к нам присоединился Игорь Николаевич из Елгавы. Всю жизнь он проработал на стройке, но вот в пятьдесят лет начались проблемы с позвоночником, и началась у него хроническая депрессия, давно еще у него были проблемы со зрением, один глаз практически ничего не видел. Тем не менее, не смотря на три серьезных диагноза у него была только третья группа инвалидности. Хоть мама у него была латышкой, на её языке он говорил очень плохо, да и желания его изучать у него не было. Изначально он попытался учиться на компьютерного техника, но уже через две недели ему надоело учить физику, алгебру, английский и он с радостью согласился поучиться чему-то попроще. Его ужасно раздражали Даг и Виталий, он постоянно заигрывал с Викторией, вел со мной долгие беседы о жизни, и сочувственно относился к Алексею.

В перерывах между работой и лекциями все кроме женщин и Виталия играли в шахматы или шашки. Я до этого лишь изредка играл в шахматы на низком уровне с компьютером, а тогда мне порой приходилось играть по десять партий на дню, и не все соперники были слабыми. Бывший тюремный охранник один раз строго отчитал нас с Алексеем за то, что мы опоздали с обеда на полчаса, дело было в том, что мы невовремя встали в длинную очередь в столовую. Обычно одного человека из группы отпускали раньше остальных, чтобы он занял для всех место в очереди, а в тот день мы с ним заболтались, и отстали от своей группы.

А потом с Алексеем случилась первая неприятность, в результате которой его выгнали из общежития, и пришлось ему ездить ночевать домой в Ригу. В общежитии у него была отдельная комната с двуспальной кроватью и окно выходило прямо на море. Получив пенсию, он сразу после занятий изрядно выпил в баре, пронес еще бутылку в общежитие, и пил её до ночи. Ночью ему стало скучно, и он решил пойти в игровой зал. Конечно, можно было выйти к морю, и обойти забор, ограждавший несколько корпусов общежития, можно было этот забор перелезть, не такой уж он был и высокий. Но Алексей по прозвищу Пётр Первый, пробежал мимо будки охранников и едва не сломал шлагбаум. В игровом зале он выпил еще, полностью проиграл пенсию и так же дерзко вернулся в общежитие, еще и сделав неприличный жест охранникам, которые побежали за ним, но не поймали. Тут бы ему лечь спать, но он вместо этого полез в комнату к женщинам, всех их перебудил, признался одной из них в любви и потребовал, чтобы она обнажилась, но обнажилась другая, которая ему совсем не нравилась. Только тут его охранники и нашли, и сдали вызванной полиции, а полицейские отвезли его в первое отделение психиатрической больницы, где он пару недель отдохнул и вернулся к учебе.

А один раз сосед по комнате затащил меня на пьянку в соседнем корпусе. Там пили дешевую водку и присоединиться к той компании я не захотел, но меня уговорили немного посидеть, рассказать что-то о Норвегии. Рассказывать что-то, когда рядом несколько пьяных людей говорили каждый о своем, было трудно, но тут одна очень экспрессивная женщина влезла на стол и начла раздеваться, швыряя предметы своей одежды в окружающих. Я бы не сказал, что она была какой-то страшной, но было в ней что-то отталкивающее особенно мужчин. Мужики сначала пребывали в шоке, а когда в них полетело нижнее бельё, как-то дружно стащили её со стола и вытолкали из комнаты. От меня один мужик потребовал, чтобы я нарисовал его портрет, вероятно мой сосед наболтал ему о том, что я когда-то учился рисунку. Когда я отказался, меня попросили уйти, что я с радостью и сделал.

Мне так же рассказали и еще одну историю о пьянстве инвалидов в этих общежитиях, которая произошла в жаркий летний день. Напиваясь, студенты играли в карты на раздевание, причем в этом участвовали, как мужчины, так и женщины. Когда им уже нечего стало снимать, проигравшие начали выбегать голые на улицу, конечно, не в том месте, где их могли заметить охранники. И это продолжалось до тех пор, пока местные жители не вызвали полицию.

Ко мне в гости иногда заходил Сережа, мой бывший сосед по комнате. Он просил показать ему какой-нибудь интересный фильм, рассказывал, как ему и его другу по школе интернату плохо живется в этом общежитии. Он рассказал, что его друга соседи вообще не пустили в комнату ночью и им пришлось вдвоем спать на одной кровати, свернувшись калачиками на разных краях. Ему соседи тоже часто не давали спать по ночам. Они подружились с глухими девушками, пригласили их к себе, а потом им стало интересно, могут ли их подруги издавать какие-то звуки, и чтобы проверить решили одновременно их укусить. Этот эксперимент закончился полуночной потасовкой. Серый спрашивал, возможно ли как-то переселиться в мою комнату, ведь у меня было две свободных койки. Я поговорил с комендантшей, и она сказала, что одна из коек занята студентом, который болеет, а другая должна оставаться в резерве. В итоге этих двоих слабо видящих тихих парней переселили в комнату Игоря Николаевича, которому тоже достались шумные соседи, и он потребовал, чтобы их ему заменили.

Одно время нам читала лекции женщина, работавшая технологом в одной достаточно крупной прачечной. Она решила устроить нам экскурсию на свое производство на целый день, чтобы мы там проработали часов шесть. И нас после завтрака посадили в школьный автобус и повезли в Ригу. Обед нам выдали сухим пайком – хлебом, сыром, колбасой, фруктами. В той прачечной было не так чисто, как в нашей учебной, техника там стояла тоже видавшая виды, а некоторая была в совсем плохом состоянии. Нас ставили работать то на одном, то на другом месте.

Игорь Николаевич во время этой экскурсии задумался о том, продолжать ли ему учиться этой профессии дальше. Как-то его напугало замкнутое пространство и огромные машины, рассчитанные на пол центнера сухого белья, чтобы вытащить мокрое белье из такой машины нужна была немалая физическая сила. Перспектива простоять целый день у коландера, выполняя одно и то же нехитрое движение, ему совсем не понравилась. Я напомнил ему о том, что, начиная учебу, мы подписали договоры, в которых говорилось о том, что если мы захотим бросить обучение без уважительной причины, то нам придется заплатить за это обучение, питание и проживание, а это где-то полторы тысячи лат. Потому придется доучиваться, тем более что это каких-то несколько месяцев.

Остальные одногруппники тоже были напуганы условиями труда в настоящей прачечной и не изъявляли желания устроиться там работать после окончания обучения. А Лариса, у которой были проблемы с позвоночником, после четырех часов работы, почувствовала себя настолько плохо, что ей пришлось вызвать скорую помощь. Неделю спустя она продолжила обучение уже в группе швей. После этого инцидента она узнала, что всем студентам нашей школы положены по программе реабилитационные процедуры. Об этом она рассказала почти всей школе, и некоторые активисты отправили требование сначала директору школы, а потом и в министерство образования. В итоге нас начали иногда пускать на пару часов в тренажерный зал и бассейн по вечерам. Особенно нам понравились занятия аквааэробикой в бассейне, там еще была греческая баня.

В моей комнате в общежитии глухой Эдуард сменился на Эдуарда шизофреника, который собрался выучиться на бухгалтера, еще он был помешан на религии, я толком не понял, к какой конфессии он принадлежал, но точно не к лютеранам и не к католикам. Всю свою жизнь он проработал чиновником, но потом заболел, жена от него ушла, и уже повзрослевшие дети перестали с ним общаться. К психиатрам он не обращался, считал их шарлатанами и отравителями, но вполне признавал факт своей неработоспособности. Жил он в крохотной квартирке в маленьком городке Броцэны, славившимся своим цементным заводом. Ему очень хотелось сделать ремонт в своей квартире, и он просил у меня помочь ему в этом, и в награду предлагал трехразовое питание во время проведения работ. Я пытался объяснить ему, что для ремонта нужны материалы, которые стоят не дешево, но он упрямо повторял, что хороший мастер найдет у себя в загашнике любые материалы. Ему казалось, что сразу после того, как он сделает ремонт, на него начнут обращать внимание женщины и он тут же создаст новую семью.

А потом ко мне еще и подселили Дага, чтобы я за ним приглядывал, а то никто не хотел с ним жить в одной комнате, да и домашние задания он не выполнял. Ко мне Даг относился со всем уважением, на какое был способен, но он просто не мог прожить день и чего-то не натворить. То он уронил тяжелый флакон одеколона в керамическую раковину в ванной, так что она треснула, то раскидал по всей комнате свои вещи, то ложился в постель, не сняв верхней одежды и обуви. За ним нужен был постоянный присмотр, и без руководства он жить просто не умел. Я следил за тем, чтобы он мыл полы, застилал кровать по утрам, убирал свои вещи, которых у него было очень много. Иногда я читал ему короткие лекции о правилах поведения в обществе. После того, как Даг поселился в моей комнате, ненавидевший его Игорь Николаевич перестал приходить ко мне в гости.

Иногда к нам временно подселяли, тех, кто получал высшее образование. Люди это были очень серьезные и к тем, кто учился по году, они относились с подозрением. Особенно мне запомнился Янис из Прейли. Он был достаточно состоятельным фермером, передавшим свое большое хозяйство наследникам. У него даже была своя лавка, торговавшая натуральными продуктами с ферм. В основном он занимался выращиванием коров мясных пород, впрочем, были у него и молочные коровы, но держать их в большом количестве было не так выгодно. Он сказал, что в связи со своей инвалидностью больше не может заниматься фермерской деятельностью, потому учиться на профессионального руководителя.

Порой у нас жили и те, кто проходили проверку знаний и состояния здоровья, перед поступлением на учебу. Особенно колоритным был один старец за семьдесят лет, с нестриженными ногтями, длинными седыми космами в белой рубахе до колен. Он собирался учиться на программиста, толком не понимая, что это за работа и что такое компьютер. Однако он был инвалидом второй группы и имел полное право претендовать на получение высшего образования. Был и какой-то религиозный фанатик, который громко и на коленях молился и пытался меня крестить прямо в общежитии.

(Продолжение в комментарии).

Глава тридцать девятая. Болезнь.


Ревматолог назначила мне генетический дорогой анализ крови, который показал, что ни ревматизма, ни артрита у меня нет и быть не может. Исследования зашли в тупик, я просто не знал, куда мне обратиться дальше. Все врачи говорили мне, что со мной все в порядке и никто не мог объяснить, почему у меня так болят руки и ноги, откуда слабость во всем теле и какая-то подавленность. Осталось мне только пойти к алгологу, то есть специалисту по болям. Я сходил сначала к одному, он заподозрил у меня болезнь лайма, то есть боррелиоз, но анализ показал, что я им не болен, после этого он сказал, что у меня фибромиалгия, но сам он это подтвердить не мог, послал к своей коллеге, и та его подозрения подтвердила.

Наконец у меня появился диагноз, но, как эту болезнь лечить было не понятно. Меня опять направили к невропатологу, и получил я рецепт на таблетки, от которых мне лучше совсем не становилось. Болезнь эта заключалась в том, что мышцы бесконтрольно сокращаются и защемляют нервные окончания в них. От чего это происходит мне толком объяснить не могли. И тут случилась неожиданная удача, алголог предложила мне принять участие в исследованиях молодой специалистки, которая испытывала новую аппаратуру. Денег за это не обещали, но была какая-то надежда на то, что хоть что-то прояснится с моей болезнью, которую недавно только начали диагностировать. Испытание новой аппаратуры закончилось для меня новым диагнозом – полинейропатия. Эта болезнь значила что нервные окончания в моих конечностях уже повреждены и восстановить их не представляется возможным. В силах медиков было только остановить процесс или хотя бы замедлить его.

К тому моменту, когда у меня диагностировали полинейропатию, прошло уже почти шесть месяцев с тех пор, как я вышел на больничный. Каждый месяц, мне надо было носить синий больничный на подпись к заведующей магазина, и каждый раз она на меня кричала, обвиняла в мошенничестве, в том, что я симулянт и тунеядец, грозилась меня убить. Дело было в том, что по внутренним правилам Максимы, она не могла взять на мое место человека, пока не уволила меня. После этого я шел отмечать больничный в главный офис, где на меня никто не кричал и только после этого мог отдать отмеченный больничный в государственное агентство социального страхования и получить через время деньги на свой банковский счет. Больничный я получал совсем не большой, он рассчитывался с минимальной зарплаты, это было порядка ста лат, половину я должен был платить Вере в качестве алиментов.

Как только я вышел на больничный и смог сидеть у компьютера, я неустанно печатал посты в социальных сетях, и искал возможность заработка в интернете. Отец предложил мне как-то раз написать тексты для сайта, торгующего мебелью. С заданием я справился, тексты вроде бы и приняли, но денег я за это не получил. Потом мне предложили печатать посты на форексе, я получил пароль от готового аккаунта и должен был печатать небольшие заметки на форуме трейдеров на заданные темы в основном об экономике и политике. Бессмысленные заметки удалялись модератором, за слишком короткие не платили вовсе, за слишком длинные ничего не доплачивали. С огромным трудом можно было там заработать сто долларов в месяц, а зарплату выплачивали только, если человек зарабатывал больше сотни в течении месяца. В общем я перетрудился, но сто долларов за месяц так и не заработал. Соответственно нанявший меня человек ничего мне не заплатил.

Далее я нашел на сайте, где публиковались объявление о работе странное предложение поработать журналистом на общественных началах. За статью больше десяти тысяч знаков без пробелов мне обещали пять лат. Причем за определенное количество объемных комментариев к другим произведениям, размещенным на том портале его владелец тоже обещал какие-то деньги. Особенно меня радовало то, что принимали и художественные рассказы. Владельцем портала был некий Совин, который зарабатывал на жизнь тем, что преподавал английский на частных курсах. Родом он был из России с Урала, но мама у него была латышкой. Он часто жаловался мне на то, что содержание портала обходится ему достаточно дорого, а тут еще и авторам вроде меня платить надо. Потому принимал и публиковал он почти все, что я ему отправлял, а платил только за то, что ему нравилось. В общем получал я там немного и нерегулярно, но жил надеждой на то, что этот портал станет популярнее, придут рекламодатели и мне начнут платить приличные гонорары.

В качестве авторов на портале работало только четыре человека, включая меня и Совина. Вскоре я понял, что этот Совин просто пишет с двух аккаунтов, вероятно он это делал для того, чтобы его портал выглядел как-то солиднее. И еще одним автором была одна молодая девушка, магистр по истории и философии, работавшая тренером по восточным единоборствам, желающая немного подработать. Была еще пара совсем вялых комментаторов, которые явно писали свои рецензии не за деньги, судя по их производительности.

Владелец портала часто требовал от меня каких-то бизнес-идей, которые могли бы помочь его порталу развиваться. В переписке с ним я пускался в длинные рассуждения, не зная, чем они могут закончится. А заканчивались они почти всегда тем, что тратить деньги на содержание портала не очень-то и рентабельно, проще сделать группу в фейсбуке, и вложить те же деньги в её рекламу и наполнение её контентом. У Совина после таких рассуждений начиналась истерика, он писал, что в таких глупых советах не нуждается. В другой раз я писал ему о том, что многим лень или неудобно читать тексты, о том, что с каждым днем становятся все популярнее аудиокниги. Я советовал ему начать размещать на портале подкасты, которые я мог бы для него записывать. Но он говорил, что добавление такой функции к его порталу будет очень дорого стоить. И тогда я опять рекомендовал ему бесплатно сделать канал на Ю-тюбе, вложиться в его продвижение, и наполнение контентом, и опять это приводило его к истерике. Правда, он добился того, что на его портале можно было разместить ролики с моего Ю-тюб канала, в которых я зачитывал свои произведения. Но вскоре ему стало неприятно, что он раскручивает на своем портале мой канал и денег за размещение моих роликов он мне не заплатил.

С трудом я выкраивал деньги на то, чтобы съездить к Павлику в Прейли. С ужасом я понимал, что если бы не мама, то мне бы просто пришлось покончить с собой, потому что чувствовал я себя слишком плохо для того, чтобы отправиться искать новую работу, да и выглядел я для этого совсем непрезентабельно. Периодически я пытался бросить курить, две недели держался, а потом начинались жуткие головные боли, тошнота, беспокойство, я не выдерживали и снова начинал курить, испытывая стыд за свою слабость. А табак становился все дороже и дороже, и я все больше и больше злился на табачные компании, которые наживались на моей слабости.

Иногда я встречался с Алишером, и мы пили самое дешевое пиво из двухлитровых баллонов в парке, украдкой и смотрели на моем ноутбуке шедевры арт-хауса. Дело было в том, что его мама не разрешала ему пользоваться компьютером, считала, что это негативно влияет на мозг. Тем не менее он ходил в библиотеку в Текаве и мог там сидеть аж четыре часа за общественным компьютером совершенно бесплатно. Правда на то, чтобы найти и посмотреть какой-то нормальный фильм, вроде «Догвиль» или «Заводной апельсин», его не хватало. В основном он переписывался на сайтах знакомств или читал Маркиза де Сада. Дома мама заставляла его смотреть с ней телевизор, и даже подключила пару порнографических каналов, чтобы он не шлялся по женщинам. После просмотра фильмов и выпитого пива, Алишер толкал свои речи перед камерой. В основном это были проклятия в адрес Игорька и Путина, которого обожала его мама, иногда все это выглядело, как некая пародия на сатанистов. И все это я размещал на своем канале в Ю-тюбе и меня забавляли гневные комментарии немногочисленных зрителей.

Вскоре шесть месяцев больничного истекли и мне уже надо было идти на комиссию по инвалидности, которая могла решить присвоить мне группу инвалидности или разрешить врачу продлить мне больничный еще на шесть месяцев. В то время мне надо было присутствовать на этой комиссии лично, сначала меня там осматривал врач, потом читал конспект о всех медицинских документах, которые я подал заранее, и в финале трое врачей совещались и выносили свой вердикт больным людям, стоявшим перед ними навытяжку. Я был поражен тем, что мне могут присвоить группу инвалидности, ранее я никогда не думал о том, что смогу стать инвалидом, да еще и в тридцать два года. С инвалидностью, конечно, тоже можно жить, но возможности у меня уже ограничены. К тому же было совсем непонятно, как эту болезнь лечить, что делать, чтобы она не прогрессировала.

Комиссия из трех врачей постановила продлить мне больничный еще на шесть месяцев и рекомендовала продолжить медицинские обследования. Когда я пришел в главный офис Максимы, чтобы они утвердили мне очередной больничный, работница офиса предложила мне написать заявление об увольнении, сказала, что работать я у них после того, как больничный кончится вряд ли сам захочу, а синий больничный государство мне будет оплачивать даже если я и уволюсь, только тогда мне не надо будет отмечать у них эти больничные. И тут я сказал, что не против увольнения, но я отработал очень много сверхурочных часов и мне за них ничего не заплатили самым наглым образом. Она прямо спросила, устроит ли меня премия в двести лат. Можно было поторговаться, но я согласился, деньги тут же перевели на мой банковский счет, и я подписал заявление об увольнении по собственному желанию.

Я мог быть счастлив, справедливость восторжествовала, и это выражалось в том, что заведующая, проживавшая недалеко от моего дома, видя меня на улице начинала кричать на меня всякими нехорошими словами. Вероятно, пришлось ей из своего фонда зарплаты выкроить для меня эту премию, чтобы получить возможность принять на работу нового человека. А до этого она вероятно брала людей, на это место, заваливала их работой, обвиняла в том, что они не справляются, они исчезали, их незаконно увольняли без расчета, высылая документы по почте. И так она благополучно экономила на зарплате, но тут появился я и все ей испортил. На радостях я напечатал большую статью о том, как в Максиме обращаются с работниками. Эту статью я отправил в газету «МК Латвия», и на портал господина Совина. Газета статью напечатала, правда, ничего мне за статью не заплатила и не указала, в какой именно торговой сети Латвии так дурно обращаются с работниками. Хотя в интернете было много материалов, даже видео репортажей из новостей, о том, как эта торговая сеть не соблюдает трудовое законодательство. В одном репортаже давала интервью женщина, которую заведующая её магазина даже била головой о стол, и в итоге уволила, ничего не заплатив. Но крупная торговая сеть наняла для заведующей хороших адвокатов, и она отделалась каким-то мелким штрафом.

На новогодние каникулы я привез Павлика к себе, на последние деньги покупал ему его любимые конструкторы, и это очень злило мою маму, от которой я для этого утаивал небольшие суммы. Павел сказал, что в новогоднюю ночь хочет смотреть салют на набережной, и мне пришлось преодолеть свою неприязнь к толпе и поехать с ним тусоваться, стоять несколько часов перед сценой в толпе с ним на плечах. На перекрытой для автотранспорта набережной поставили сцену, и устроили праздничный концерт перед салютом. С Павликом на плечах толпа показалась мне даже какой-то милой, как в те времена, когда я ходил на рок концерты. Когда я вез сына обратно, он, как обычно лег мне на колени, и в тот момент я испытывал абсолютное счастье вопреки тому, что жить не работая, на нищенское пособие мне совсем не хотелось. Он был уже большим, но мне все хотелось носить его на руках, наверное, потому что я не видел его, когда он был маленьким.

После нового года я совершенно случайно попал на прием к лучшему невропатологу Латвии, причем всего за три лата, она подменяла свою заболевшую коллегу. Она очень быстро пролистала толстую папку с результатами моих обследований, колола мои конечности иголками в разных местах и спрашивала об ощущениях, и сказала, что полинейропатия у меня либо из-за интоксикации, либо на почве психиатрии, и чтобы это выяснить окончательно, мне следует лечь в больницу на недельку. Так я и оказался в неврологическом отделении больницы Паула Страдыня.

Первым делом в больнице у меня взяли пункцию, причем брали без наркоза, я дернулся, и игла, воткнутая мне в позвоночник, попала куда-то не туда, после чего мне стало ужасно плохо. Только я отрывал голову от подушки, как начиналась тошнота и в желудке начинались спазмы, ко всему этому добавлялись сильные головные боли и вообще болело практически все. В туалет ходить было очень трудно, но мочеприемник мне никто не предлагал. И в таком состоянии меня возили на инвалидной коляске на другие обследования – электомиографию, компьютерную томографию, анализы крови. Как-то ночью я позвал медсестру, когда мне стало совсем плохо, а она вместо того, чтобы вколоть мне обезболивающее сказала, что вызовет полицию, потому что я наркозависимый и вымогаю у неё наркотические вещества. Не знаю, почему ей было жаль этих наркотических веществ, но мне было так плохо, что спорить я с ней не стал, только утром пожаловался на неё врачу.

И только мне стало немного легче, как у меня взяли пункцию еще раз, только уже под местным наркозом. Во второй раз все прошло удачно, но мне все-равно было плохо, не так плохо, как в первый раз, но пришлось задержаться в больнице на пару лишних дней. В палате со мной лежало несколько интересных людей. Самым ярким был бывший теневик, который при советской власти организовывал подпольное производство обуви и прочего ширпотреба, за что два раза отмотал долгие сроки. Однако он еще в те дремучие времена переводил свои капиталы в иностранные валюты, что позволило ему развернуться в девяностые в строительном бизнесе, после чего он отошел от дел и достаточно скромно жил на свои сбережения. Там был и фермер, который выращивал рапс и пшеницу. Было сразу видно, что человек он совсем не бедный. Он сказал, что зимой обычно ехал отдыхать в Испанию, а тут не на шутку прихватило спину.

Там почти у всех были проблемы со спиной, хотя был и старик, у которого отнялись ноги, был мужик после инсульта, который не мог говорить, его выписывали из больницы, но забирать его было не кому, потому что жил он один на маленькую пенсию в муниципальной квартире. В итоге вызвали благотворительную организацию «Мальтийский крест», чтобы они привезли его домой и приглядывали за ним, потому что во времени и пространстве ориентировался он совсем плохо. Лежал там мужик, работавший в фирме, торговавшей зерном, сетовавший на то, что в Латвии много маленьких фермерских хозяйств, а было бы гораздо проще работать, если бы было мало крупных фермеров. Лежал там очень злой сварщик, который никак не мог смириться с тем, что не может двигаться. В общем атмосфера там была не самая веселая.

Домой я сам доехать не мог, потому пришлось вызывать отца, чтобы он помог мне дойти до такси по больнице и  потом довел меня до квартиры. Еще пару дней я пластом лежал дома и пил совершенно не помогающие мне неврологические лекарства. Результаты обследований подтверждали, что у меня полинейропатия и свидетельствовали о том, что она у меня возникла не на почве интоксикации, следовательно мне надо было идти на прием к психиатру. Идти в психиатрическую больницу неподалеку от моего дома мне было как-то страшно. Вспоминались страшные истории о карательной психиатрии при советской власти. И наконец я думал о том, что если меня там поставят на учет, то после этого медицинскую комиссию для работы на кране я уже пройти не смогу. Хотя представить себе, что я работаю на кране в том состоянии, в котором, я был я не смог. Слишком плохо мне тогда было, и потому я пошел и записался на прием к психиатру, которую моей маме порекомендовали её коллеги по работе.

Меня обрадовало то, что психиатрия в Латвии была совершенно бесплатной, а врачом оказалась молодая женщина, подробно расспросившая меня о том, что со мной случилось. Она выписала мне лекарство, и направила на энцефалограмму и тесты у клинического психолога. От психиатрического лекарства мне стало намного легче, хотя я и был каким-то сонным, но на мир и на себя стал смотреть спокойнее и рассудительнее. Про диагноз, который мне был поставлен мне ничего не сказали, мне даже не надо было нести заключение психиатра своему семейному врачу.

Состояние мое нельзя было назвать пригодным для поиска работы, но по крайней мере у меня больше не было проблем со сном, ноги и руки перестали болеть, но я был постоянно усталым и вялым. Не было больше и мыслей о самоубийстве, которые ранее меня иногда посещали, но я отгонял их, вспоминая о своем сыне. Как-то незаметно кончилась зима, и началась весна. Мне заменили психиатрическое лекарство, и я почувствовал прилив сил и энергии, впервые за последние два года я почувствовал себя здоровым и готовым к работе, хотя я и не знал, где мне работать, пройду ли я с моим новым неизвестным диагнозом медкомиссию для крановщиков или сварщиков.

В начале лета я снова оказался на медкомиссии по инвалидности, в начале которой какой-то врач велел мне раздеться и ощупывая спросил меня, о том, какой у меня диагноз. Я сказал, что у меня полиневропатия на почве психического заболевания. Он пожал плечами, велел мне одеваться. А потом я снова стоял на вытяжку перед троицей врачей, листавших копии результатов моих обследований. Почтенная старушка спросила, как у меня с латышским языком. Я не понимал, какое отношение имеет уровень моих познаний в латышском на присвоение мне группы инвалидности, ответил, что средне владею государственным языком. И тогда я узнал, что мне присвоена третья группа инвалидности на двенадцать месяцев. А про знание латышского спрашивали, потому что хотели мне предложить пойти учиться новой профессии в государственное социальное интеграционное агентство.

Я получил проспект этой организации с длинным названием и практически сразу позвонил, и рассказал на латышском, о том, что мне присвоили третью группу инвалидности и я хотел бы получить новую профессию в связи с частичной потерей трудоспособности. Мне сказали, что ждут меня в Юрмале в их школе и перечислили, какие документы я должен при себе иметь.

Глава тридцать восьмая. Волнующая встреча.


В Риге было пасмурно, когда я вылез из каунасского автобуса и поволок свой ужасный чемодан по автовокзалу. Все оставшиеся фунты, литы и евро я поменял там на латы и вышло как-то мало. Остальные свои сбережения я менять не стал, но только тогда до меня дошло, что фунт ниже по курсу, чем лат, и латов у меня будет гораздо меньше, чем фунтов, и это меня сильно расстроило. Вместо того, чтобы купить электронный талон и пойти на трамвай, я поехал до дома на такси, не желая больше тащить огромный и тяжеленный чемодан, весивший больше пятидесяти килограмм. У меня в бумажнике долгое время хранился ключ от дома, потому вошел я самостоятельно. Меня встретил отец и предложил поесть омлета с капустой, который он каждый день готовил. Съел я это совсем без аппетита, говорить особенно ничего не хотелось. Я сходил в ближайший магазин и купил себе новую сим-карту, а английскую выбросил, после чего позвонил маме, которая была на работе.

Пока я жил в Англии, умер мой дед, бабушка после этого стала совсем беспомощной, жить одна она уже не могла, даже боялась выходить на улицу. Мама забрала её к нам, а в её квартиру пустила жить своего двоюродного брата, который до этого мыкался по съемным квартирам. Бабушка узнала меня с трудом, ей было за восемьдесят, но деменция сильно прогрессировала. Да и сидение дома у телевизора совсем не шло ей на пользу. Мой отец иногда бывал груб со своей тещей, которая в свое время кричала на него целыми днями, пытаясь заставить его работать. Мне было как-то совсем неприятно слышать от своей бабушки положительные отзывы о Сталине и антисемитские лозунги. Я раздраженно напомнил ей о том, что её отчим и её отец были евреями. У неё началась небольшая истерика, и потом она нажаловалась на меня моей маме, сказала, что она меня плохо воспитала, если я не почитаю генералиссимуса, не согласен с тем, что евреев надо истребить, и не мечтаю уехать в Россию.

Потом я долго говорил с мамой, пытался рассказать ей о том, что пережил в Норвегии и Англии, те детали, о которых я не смог ей написать, чтобы не волновать её зря. Отец плохо скрывал свое недовольство моим возвращением. Он сидел дома, пока мама работала на износ, готовил есть и одним глазом смотрел в телевизор, а другим в компьютер. Часто он еще предъявлял маме претензии относительно того, что она купила не совсем те продукты, которые он просил. Первым делом я пошел искать место, где самый выгодный курс для обмена фунтов на латы, а потом отправился покупать себе новый велосипед. Мне почему-то казалось, что, когда я окажусь в седле, мне сразу станет лучше.

На новом велосипеде я поехал в Текаву, созвонившись с Алишером, прихватив с собой камеру. На природе мы пили пиво, и я записывал его сумасшедшие выступления, чтобы разместить их на своем новом канале в Ю-тюбе. Мой старый канал заблокировали из-за того, что я на нем с целью повышения рейтинга разместил скачанные популярные фильмы. Я рассказал поэту о своем намерении поехать в Прейли и познакомиться там со своим сыном. Он сказал, что Вера воспитала его так, что он может убить меня, и лучше мне туда вообще не ездить. Я промолчал, но мне очень не понравились его параноидальные предположения. Однако и с Верой мне видеться совсем не хотелось, но я понимал, что этого мне не избежать и без скандала тут не обойдется. В тот вечер я сильно перебрал и еле доехал на новом велосипеде до дома.

Потом я съездил в гости к Доктору, уже на трамвае, и мы пили всю ночь. У его сожительницы с опухшим от пьянства лицом, что-то было с ногой, она не могла ходить, так же он ей нечаянно дверью отрубил одну фалангу на среднем пальце, но сам тут же все и зашил. Он одобрил мое возвращение в Латвию, сказал, что в и в Риге можно прекрасно жить и не работать и принялся рассказывать мне о том, как он забирает просроченные продукты из всех магазинов в округе, как поздней весной можно собирать и продавать ландыши, а потом ягоды и грибы до поздней осени. Впрочем, деньги ему нужны были в основном на выпивку и табак, за квартиру платила его мама, и основные продукты питания покупала тоже она. Компьютер у него давно сломался, и он не печалился по этому поводу, зато не надо было платить за интернет. В квартире был кошмарный бардак, там давно никто не убирался и валялось много всяких вещей, которые были явно найдены на свалке.

После этого визита я впал в какое-то оцепенение, я был поражен тем, насколько опустился Доктор, уехавший из Германии от состоятельной жены, не принявший немецкое гражданство со всеми его социальными гарантиями. Он говорил только о том пиве, от которого желудок болит не так сильно, с дотошностью медика, он рассказывал о том, как бороться с похмельем. Его не интересовало ничего, кроме алкоголя и табака, на нем было одето черт знает что и его это совершенно не волновало. Мне стало страшно, что я от тоски по Норвегии тоже сопьюсь, что тоже не смогу уже работать в Латвии.

После визита к Доктору я очень долго лежал завернутый в свой любимый спальный мешок на своем любимом матрасе в углу комнаты. Вставать и куда-то идти совсем не хотелось, и неизвестно, сколько бы я так провалялся, если бы не случилось самое настоящее чудо. В дверь кто-то постучался, открывать пошел отец, какая-то женщина ему что-то говорила, я не мог разобрать что. А потом он дал мне номер телефона инспектора органов опеки и передал мне, что Вера находится на принудительном лечении в психиатрической больнице, а её дети в кризисном центре. Я не вполне себе представлял, что такое кризисный центр, и сколько у неё детей, кроме Павлика.

Я сразу позвонил инспектору и спросил, когда я могу приехать и забрать сына из кризисного центра. Но все оказалось не так просто, мне сказали, что ребенка надо подготовить к встрече со мной, сказали и о том, что Веру скоро выпишут, а Павлика и его сестру уже забрал из кризисного центра её гражданский муж, который вернулся из командировки. Инспектор сказала, что с Верой у неё проблемы уже не в первый раз, что всему виной её шизофрения, и любовь к алкоголю. Я спросил, почему её мама не помогла ей в трудной ситуации, и она мне сказала, что не её маму тоже положиться невозможно, что за порядком в доме более или менее следит её гражданский муж, но и тот иногда злоупотребляет алкоголем и часто в командировках. В конце разговора она меня попросила перезвонить ей через три дня.

Во время второго звонка инспектор назначила мне встречу с Павликом у себя в кабинете, сказала, что Вера уже здорова. Я был огорчен тем, что сына передавать мне пока никто не собирается, что её называют выздоровевшей, и свидание с сыном будет происходить в её присутствии. То, на что я не мог пойти много лет само пошло на меня. Первое свидание, конечно, будет при инспекторе, но как потом, сохранить свое лицо при ребенке, фактически общаясь с алкоголичкой, больной шизофренией? Мне вспомнилась та инспекторша, которая на суде утверждала, что в доме у Веры идеальные условия для жизни ребенка и достаток. Когда я позвонил в первый раз инспекторша долго жаловалась мне на Веру и на её маму, а теперь, она уже была ей как бы довольна.

И снова, после десятилетнего перерыва я сел на автобус Рига – Прейли. Латвия совсем не изменилась за время моего отсутствия, мне даже не интересно было смотреть в окно на хорошо знакомую дорогу. Однако на окраине Прейли все-таки выстроили огромный торговый центр. Покупать заранее подарки для сына я не хотел, но мама положила мне в рюкзак фонарик и большую дорогую шоколадку. Автобус прибыл раньше времени, полчаса надо было где-то болтаться, и я пошел гулять по городу. Руины дворца так и стояли загаженными, никому не хотелось их реставрировать. Правда в речке, в том месте, где она широко разлилась перед плотиной бил фонтан. Парк был такой же дикий, как и прежде. Я вернулся в центр, и принялся искать здание за костелом.

- Сюда иди! – раздался крик где-то у здания за костелом.

Кричал это мужчина, но я сразу понял, что этот приказ относится ко мне, хотя я и был на почтительном расстоянии. Боковым зрением я увидел, что у дверей того здания стоял мужчина с пацаном. Сразу, такое хамское обращение! А что будет дальше? Я просто не смог себя заставить пойти на этот зов. Время до начала встречи еще было, потому я, не поворачивая головы в ту сторону, где стоял мой сын со своим отчимом, направился в магазин, где купил бутылку минеральной воды. А потом уже подошел к зданию так, чтобы они не видели моего приближения, но их уже не было у входа. Я поднялся на второй этаж, постучался в кабинет и вошел внутрь.

Инспектор представила меня Павлику, который смотрел на меня как-то испугано, отчим строго сказал ему, что при знакомстве надо подавать руку. И тут мне как-то стало неприятно, что мальчику этот невоспитанный человек навязывает свои правила. Руку не подать при знакомстве – это не прилично, а кричать незнакомому человеку чтобы он шел к ноге, как собаке, это прилично? Я спокойно сказал, что если он не хочет, то пусть лучше не подает мне руку, это вполне нормально. Павел все-таки встал и подал мне руку, и тут только я заметил, насколько он похож на свою мать внешне, только глаза были совсем другие. В отличии от неё он смотрел на мир доброжелательно и спокойно. И тут инспектор начала расспрашивать Виталия, где же его Вера, и он сказал, что их дочка приболела, и она с ней осталась дома. После переброски несколькими ничего не значащими фразами, инспектор попросила Виталия и Павлика выйти и подождать меня снаружи.

Наедине она спросила меня, собираюсь ли я уезжать обратно в Англию. Я ответил, что намерен далее жить в Риге и еще раз сказал о своей готовности забрать сына себе. Она признала, что в столице, конечно, у ребенка будет больше возможностей, но перед тем, как взять его себе, я должен установить с ним контакт, чтобы в первую очередь Павел захотел переселиться ко мне. И снова она начала говорить о том, как с Верой тяжело работать, а потом пожелала мне удачи в установлении контакта с ребенком.

У входа Виталий подал мне руку, сказал, что общаться с сыном мне будет лучше в парке на скамейке, а он пока побудет на почтительном расстоянии, чтобы Павлик не боялся. И пошли мы в парк, мне был трудно говорить о погоде и всякой ерунде, пока мы дошли до скамейки. Я нервничал так же, как перед прямым эфиром на радио, лихорадочно думал, о чем мне говорить с сыном, чтобы ему не стало скучно, о чем его спрашивать стоит, а о чем нет, как ответить на его возможные вопросы корректнее. Нервозность прошла, когда мы остались наедине, и я запел, словно тетерев на току о своих приключениях и путешествиях, стараясь говорить с юмором о своих неудачах.

Потом я подарил ему фонарик и шоколадку, но он не очень обрадовался подаркам. И тут я принялся осторожно расспрашивать его о том, какие игрушки ему больше нравятся. Оказалось, что он, как и я любил конструкторы, только в отличии от меня он играет только в конструкторы от Лего. Мне осталось только похвалить его за принципиальность и дать денег на новый конструктор. Оказалось, что у него есть свой телефон, и мы обменялись номерами. Я сказал, что примчусь сразу, как только он меня позовет и сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему.

О том, что с ним произошло ранее я его спрашивать не стал, но он сам начал рассказывать о том, что в кризисном центре, когда он там был, было много детей и жить там ему вполне понравилось. Из-за этих его слов мне стало очень больно, насколько же ему дома было плохо, если в кризисном центре стало хорошо! А потом еще он начал рассказывать о различной социальной помощи для малоимущих. Он знал, даже сколько киловатт полагается малоимущим бесплатно. Потом он сказал, что бывал в Риге у своей тёти, конечно, я тут же пригласил его к себе в гости, упомянул, что живу я не очень далеко от моря. Он сказал, что не очень любит море, я признался ему, что тоже не люблю купаться в море из-за песка, который всюду липнет, и еще там мелко и ветрено. Когда я достал свою трубку и попытался её закурить, Павел попросил меня этого не делать, потому что он очень не любит, табачный дым. Я, конечно, сразу спрятал трубку в карман и обещал никогда не курить в его присутствии.

Беседа шла легко и непринужденно, и доставляла мне большое удовольствие, в тот момент я был счастлив и мог смеяться над всем тем, плохим, что я пережил ранее. В будущее тогда я тоже смотрел с оптимизмом, мне казалось, что для того, чтобы увидеть на лице сына радостную улыбку, я многое смогу перенести с легкостью. Я сказал ему, что уезжать из Латвии больше никуда не буду, чтобы быть рядом с ним, что найду какую-нибудь работу и буду приезжать в Прейли каждые выходные, если он, конечно, этого захочет, и к моей радости, он сказал, что будет меня ждать на следующих выходных. Как-то незаметно пролетели четыре часа моего пребывания в Прейли, надо было идти на вечерний автобус до Риги.

Обратно я ехал счастливый, каким давно не был. То, что так долго мучило меня, наконец начало постепенно уходить. Мне повезло в том плане, что я ничего от сына не ждал, не требовал, не хотел, я просто с легкостью принимал его таким, какой он есть. Конечно, мне очень захотелось купить ему какую-нибудь приличную одежду, а то одет он был явно в магазине ношеной одежды и не по размеру, хотелось накормить его деликатесами, но я понимал, что все это может ему просто не понравится и мне следует в первую очередь учитывать его вкусы и желания.

Надо было срочно куда-то устроиться на работу, но к решению этой задачи я подошел очень легкомысленно. Подруга моей мамы дала ей номер телефона заведующей небольшого супермаркета «Максима» у нас, на Красной Двине, где требовался грузчик, причем срочно. Мама сказала, что у этой подруги знакомые работают в Максиме и каждый день носят домой бесплатные продукты, питаются на работе бесплатно, неплохо получают и особо не напрягаются. Я даже не просматривал никаких объявлений о работе в интернете, не ходил в государственное агентство занятости, а срочно позвонил этой заведующей и через полчаса уже беседовал с ней в её кабинете.

Работать меня взяли не совсем грузчиком, я должен был помогать грузчику, а сам работал в отделе пива, напитков, чипсов орехов с сухофруктами и сушеной рыбы. Был май месяц, становилось тепло, и людей часто мучила жажда, потому товары в моем отделе исчезали с полок гораздо быстрее, чем в других отделах. Работать я должен был по восемь часов в день пять дней в неделю. Выходные у меня были в четверг и в воскресенье. Заведующая сказала, что рабочий день у меня считается законченным только тогда, когда старшая смены убедится, что полки в моем отделе максимально заполнены. Товары надо было не просто ставить на полки, надо было, чтобы сначала стояли более старые товары, чтобы в первую очередь покупатели брали то, у чего был наименьший срок годности. Разумеется, надо было следить, чтобы не полке не было товаров, у которых срок годности кончился. А потом, когда я начал более или менее справляться, мне велели еще и мыть полки, на которых особенно от напитков в металлических банках оставались серые следы.

Наконец настало воскресенье, и я, как на крыльях, помчался в Прейли, где уже встретился с Павликом один на один, и мы целый день гуляли по городу, и рассказывали друг другу о своей жизни. Я завел его в магазин и купил ему конструктор, который он выбрал. Я боялся, что он попросит какой-то дорогой, но он выбрал один из самых дешевых. В выборе напитков он был так же скромен, но привередлив, не хотел пить что попало. За обедом в кафе он заказал сосиски с макаронами и совсем не притронулся к салату, который тоже лежал в тарелке, он вообще не любил фрукты и овощи.

Прозвучал и тот вопрос, которого я ждал со страхом, вопрос о том, почему я не приехал к нему раньше. Я не мог не ответить, не мог что-то соврать, перевести разговор на другую тему. Я ответил, что мы с его мамой часто ссорились и дрались, и потому я не мог больше с ней видеться. Он молча это выслушал и рассказал мне о том, что обо мне думает его бабушка. Она ему сказала, что отец, который только пятьдесят лат в месяц платит, это никакой не отец. Тут я тоже признался ему в том, что были моменты, когда у меня и этих пятидесяти лат в месяц не находилось, и тогда их выплачивала моя мама.

И снова началась трудная рабочая неделя, мимо меня на работе мелькали знакомые лица, некоторые из них узнавали меня, здоровались, удивлялись тому, как я докатился до работы грузчика в магазине. Мой одноклассник Лёха предложил мне выпить пива вечерком. Он собирался уехать к сестре в Ирландию, которая работает там супервайзером на пищевой фабрике и обещала устроить и его, и его жену. Правда, у Лёхи был паспорт негражданина, и латышский он учить, чтобы сдать экзамен на гражданство, он не собирался. Я, как мог, рассказал ему о трудностях жизни в Англии, с которыми я столкнулся, рассказал ему и о том, как сам съездил в Ирландию к сестре. Я признался ему в том, что, вероятно, до конца жизни буду тосковать по Норвегии, и в ближайшие лет десять точно не смогу туда вернуться. Он не особенно понял, что значит десть лет не видеть сына, а потом познакомиться с ним и постепенно начать узнавать о его нелегкой жизни. Он вообще не понял, зачем я вернулся в Латвию. Мне как-то стало скучно с ним, и я, сославшись на то, что мне завтра рано на работу, я пошел домой.

А на работе я начал задерживаться все дольше и дольше. Дело было в том, что товаров для моего отдела заведующая стала заказывать все больше и больше. Из машины контейнеры с товарами надо было закатывать прямо в торговый зал, потому что складских помещений в магазине было очень мало, и они были переполнены. Товар надо было разгружать сразу на полки, и лишь то, что на них не влезало, я должен был складывать где-то в подсобке или проходах. Заведующая придумала еще и увеличить ассортимент, это значило, что на тех же полках надо было разместить по планограмме больше видов товаров, следовательно товаров каждого вида меньше помещалось на полке. В связи с этим мне приходилось чаще выставлять на полки товары, больше беготни, больше возни, больше нервотрепки.

Времени, чтобы выйти покурить у меня практически не было, как и практически некогда было съесть бесплатный обед, который почему-то готовили уборщицы. А после того, как я увидел из чего готовится этот обед, есть его я больше не хотел, туда шли просроченные продукты, подгнившие овощи и фрукты и много-много всяких приправ. Охранники умудрялись съедать по две порции этой адской баланды. Некоторые молодые продавщицы спрашивали у меня, неужели я собираюсь долго работать в этом магазине. Грузчик в одной смене, как-то после работы предложил выпить по пиву в забегаловке неподалеку, расспрашивал про Англию, предупредил, что больших денег заведующая мне не заплатит, что перерабатываю я бесплатно и получу где-то сто восемьдесят лат на руки. Мужик он был зловредный, иногда мог загулять, но отчаянно подлизывался к заведующей, и она ему все это прощала. Я тогда совершенно не понял, зачем ему было предупреждать меня о том, что меня кинут на деньги.

Когда у меня был выходной в четверг, заведующая позвонила мне после обеда и попросила зайти на работу. Когда я пришел, она молча указала мне на пустые полки, и я, как какой-то раб пошел переодеваться и работать. В то воскресенье я не поехал в Прейли, а провалялся целый день дома, только позвонил Павлику и обещал приехать на следующей неделе. А в понедельник мне сказали, что я обязан помочь грузчику в других отделах. Грузчик помогал продавцам во всех отделах, кроме моего, самого трудного, а тут еще выяснилось, что я должен помогать ему. Меня даже заперли в морозильнике и не выпускали, пока я не разложил там все по полкам. Замерз я тогда основательно, но в отместку объелся творожных сырков.

Вскоре на меня очень сильно публично наорала начальница склада. В воскресенье куда-то исчез ящик чипсов из подсобки, мне велели его срочно найти. Я потратил около часа драгоценного времени на поиск, но найти эти чипсы я не смог. После того, как эта полная женщина поорала на меня матом минут десять, я отправился работать, а чипсы были благополучно списаны и на этом инцидент был исчерпан. А через неделю, когда я помогал грузчику на складе, где лежали товары из других отделов, я нашел этот ящик чипсов. Кто его туда унес и зачем задвинул другими ящиками я понятия не имел. И снова на меня минут десять вопила заслуженная работница торговли, поработавшая еще при советской власти. В итоге чипсы эти разобрали по домам те, кто был на хорошем счету у заведующей.

Работа была не особенно физически тяжелой, но постоянные покрикивания и ощущение постоянного опоздания жутко нервировали меня и выматывали. По утрам у меня жутко болели ноги, а ладони вообще опухли и пальцы стали плохо действовать, но я и не думал сдаваться и писать заявление об увольнении. Я надеялся на то, что со временем меня перестанут прессовать, но заведующая придумывала для меня все новые и новые задания и обязанности, и постоянно упрекала в нерасторопности. Одна молодая продавщица, работавшая с овощами и фруктами, как-то между прочим сказала мне, что на моем месте большинство дольше недели не держится, просто исчезают и все. Она иногда заговаривала со мной и угощала каким-то фруктом. Только после этого я как-то начал сомневаться в том, что у меня получится зацепиться в том магазине.

А потом случился еще один скандал. Я вовремя заметил, что у нескольких упаковок с орехами закончился срок годности и принес их заведующей, а она поздравила меня с удачной покупкой этих орехов по розничной стоимости без всяких скидок. Я твердо сказал, что не намерен платить за эти орехи потому, что сделал все правильно, как она мне сказала. И тут она прочла мне лекцию о том, что надо делать, если видишь, что срок годности у товара скоро кончится, а вероятности его покупки нет. Оказалось, что нужно было такие товары вносить в список и с этим списком ходить к ней или начальнице склада и просить, чтобы они их уценили и они были вовремя проданы. Я спокойно сказал, что слышу об этом впервые, и потому если у меня из зарплаты вычтут за это деньги, то я напишу заявление об увольнении и пожалуюсь в трудовую инспекцию. Это её как-то успокоило, дело было замято, орехи несколько дней валялись у неё на столе, а потом были отданы поставщику.

Во время очередного визита в Прейли, Павел долго приглашал меня зайти к нему домой, я спокойно и твердо отказывался. Мы сидели на скамейке в его дворе, и он опять спросил меня, почему я так долго не приезжал к нему, и снова я сказал, что не в состоянии общаться с его мамой, и долгое время думал, что он меня ненавидит так же, как и она. И тут он сказал, что это совсем не так, что он совсем не такой, как его мама. После этого мы очень крепко обнялись и долго не хотели отпускать друг друга. Мне надо было бежать на автобус, я надвинул пониже козырек кепки на лицо, по котором лились слезы. Павел тоже сидел и плакал на скамейке, потом мне позвонила Вера и сказала, что я чем-то испортил ему настроение, что он весь вечер после общения со мной был какой-то грустный, а иногда у него на глазах были слезы.

После этого разговора я понял, что контакт с сыном мне установить удалось, но что делать дальше я не знал, захочет ли он переезжать ко мне, да и куда он мог переехать, когда в квартире и так совсем не было свободного места. Как-то раз, когда я с Павликом переписывался по Скайпу, и я его начал приглашать к себе в гости, вдруг на меня посыпались разные оскорбления и ругать, через пару минут я понял, что со мной от имени сына переписывается Вера и она или сильно не в себе, или очень пьяна. Как я и предполагал, знать, что сын меня любит и жить с ним на расстоянии было очень болезненно. Я жил в постоянном страхе, что Вера с ним сделает что-то плохое, а я ничем не смогу ему помочь. В то же время злость на Веру прошла после того, как я услышал о том, что ей официально диагностировали шизофрению, я не знал тогда, толком что это такое, но понимал, что эта болезнь, что из-за этой болезни она ведет себя неадекватно и винить её в этом бесполезно, как бесполезно винить безногого в том, что у него нет ног.

А на работе меня загружали все больше и больше, я почти каждый день работал с раннего утра и до закрытия магазина, и от меня требовали, чтобы я выходил не только в четверг, но и в воскресенье. За месяц я наработал больше двухсот пятидесяти часов и наивно полагал, что все переработки мне оплатят. Приближался праздник Лиго, люди покупали все больше пива, и работы у меня было невпроворот. Мама была недовольна тем, как я выгляжу, её подруга сказала, что я должен как-то подлизаться к заведующей и тогда все наладится и начну я приносить домой каждый день сумки с бесплатными продуктами и работать, не напрягаясь. Вскоре я нашел на стенде просроченную сушеную рыбу, но решил ничего никому об этом не говорить, а просто съел её в туалете. С тех пор, как я начал оставаться, я много чего начал есть в туалете, зная, как легко и без проблем списываются недостающие товары и где расположены камеры наблюдения, так же, когда охранников нет на месте.

Когда до Лиго оставалась неделя, я просто не смог подняться рано поутру. Мне позвонила заведующая, и я сказал, что очень плохо себя чувствую, и скорее всего пойду к врачу и открою больничный. Она начала вопить какие-то оскорбления в мой адрес, сказала, что больничный мне оплачивать ни в коем случае не будет и я буду уволен за прогул, без выплаты зарплаты, если немедленно не явлюсь на работу. Мне показалось, что это она не в серьез, что это пустые угрозы, что она так сделать просто не может, потому что это не по закону. Однако, решил немедленно пойти к врачу и открыть больничный, хоть и встать мне было и очень тяжело, хоть руки были занемевшими и опухшими, а ноги болели и подкашивались. Мне удалось пробиться семейному врачу без предварительной записи, прождав в коридоре около часа. Особенно долго она меня не расспрашивала, просто посмотрела на распухшие ладони, выглядел я совсем не очень хорошо. Я получил несколько направлений на разные обследования, диагноз мне тогда еще не поставили.

Пару дней я просто валялся, не поднимаясь, потом пошел делать назначенные мне обследования. Рентгенолог с видом знатока, сказала мне, что у меня очень серьезные проблемы с ладонями и ступнями, когда отдавала мне снимки. Я сильно перепугался, пошел со снимками к хирургу, но тот был очень старым, еле дышал, смотрел на снимки сквозь две пары очков, и ничего не мог разглядеть, судя по его невнятным возгласам. В итоге он порекомендовал мне где-то найти мазь, которой мажут суставы лошадям, где её найти он сам не знал. Пришлось идти в другую поликлинику к другому хирургу, который отправил меня к невропатологу и ревматологу. К врачам этим надо было записываться заранее и долго ждать, да и стоили эти приемы не дешево, а сказать, что со мной толком никто не мог. Ладони и ступни были уже не такими опухшими через две недели спустя, но боли и онемение никуда не ушли.

Через четырнадцать дней после того, как я открыл больничный, мне надо было отнести его работодателю, чтобы он мне его оплатил, и далее я переходил уже на больничный, который мне оплачивало государство. Я принес желтый бланк своего больничного в магазин, заведующей на месте не оказалось и мне пришлось его отдать начальнице склада, как самой старшей по званию после заведующей. Она выразила мне свое недовольство моим поведением, но я слушать её не стал, сказал, что плохо себя чувствую и ушел.

Через пару дней после того, как я занес свой желтый больничный в магазин, я получил странный конверт с логотипом Максимы, в котором лежала моя налоговая книжка и мое заявление об увольнении без моей подписи. Уже давно мне должны были перечислить зарплату, но её не было. Для меня это было просто шоком, идти в магазин и говорить с этой склочной бабой обличенной властью я не хотел. Первым делом я пошел к семейному врачу, чтобы взять справку о том, что она выдавала мне желтый больничный, заодно я взял и синий не закрытый больничный и с этими документами пошел к юристу. Мама порекомендовала мне неплохую юридическую контору, услугами которой она уже пользовалась.

В юридической конторе не оказалось того юриста, который занимался трудовыми вопросами. Однако, лучший адвокат в этой конторе спросила у меня, что случилось, увидев вероятно мой потерянный вид. Я вкратце рассказал ей о том, что произошло. Она сказала, что дело совсем простое, посмотрела, какой номер телефона у Максимы и позвонила в главный офис. Говорила она буквально несколько минут, после чего сказала, что вопрос решен, что меня завтра восстановят на работе, а если этого не произойдет, то мне нужно зайти к ней еще раз. С меня она ничего не взяла, сказала, что в Максиме слишком мало платят для того, чтобы её работники могли обращаться к юристам. И уже на следующий день на телефон пришло сообщение о том, что на мой счет перечислена сначала зарплата за прошедший месяц, а потом и больничный. А потом пришло и письмо о том, что на работе я восстановлен.

Наконец настал тот день, когда я поехал в Прейли за Павликом, чтобы привезти его погостить в Ригу. У него были летние каникулы, а у меня много свободного времени и самочувствие у меня стало более или менее удовлетворительным. Когда я приезжал к нему, он один раз выехал кататься на велосипеде, который был явно маловат для него. Я тогда сказал, что, когда он приедет в Ригу, мы пойдем искать новый велосипед для него. И нам повезло, на Латгальском рынке или барахолке, как это место называли в народе, продавался серьезный агрегат в хорошем состоянии и всего за сто лат. И мы катались по Риге, катались по лесопарку у озера, съездили на Восточное взморье. Пока я был с сыном, я забывал о своем плохом самочувствии, особенно, когда он был всем доволен. Меня поражало то, что он никогда даже не пытался проказничать, и мне совсем не в чем было его упрекнуть. Хотя огорчало то, что Павел совсем не хотел читать книжки и ходить в музеи, но это мне было легко пережить. Зато уже тогда в компьютере сын разбирался лучше, чем я.

(Продолжение в комментарии)