Серия «Вечная глупость и вечная тайна.»

Я въехал в Эмтланд, и вечером подобрался к окраине города Эстерсунд. После того, как поставил палатку, заметил, что заднее колесо на велосипеде приспущено. Покрышка «Континенталь» была очень сильно изношена, а проехал я на тот момент, не так уж и много, всего полторы тысячи км. Я снял покрышку, заклеил камеру, а когда снова одел покрышку на обод и накачал колесо, заметил, что изношенная покрышка еще и деформировалась так, что на ней образовался небольшой горб. Это слабость многих дорогих покрышек – они деформируются после снятия с обода. И пришлось мне на следующий день мотаться по довольно большому городу в поисках велосипедного магазина, чтобы купить себе новую покрышку. На этот раз купил дешевую тонкую без острых протекторов.

Город меня поразил своей тишиной, было такое чувство, что большая часть его жителей впала в спячку, улицы были почти пусты. В забегаловке у дороги я поел куриных котлет с картошкой фри, зашел в супермаркет и сделал запас продуктов побольше и это было зря, потому что сразу за городом дорога довольно круто пошла в гору. Мне казалось, что подъем скоро закончится и за ним будет спуск, во время которого я смогу отдохнуть, но только временами, подъем становился не очень крутым. И тут еще начался дождь и мне пришлось еще и потеть под непромокаемым плащом, который надо было вытирать изнутри туалетной бумагой, если попадалась на пути крытая остановка. Мне казалось, что до норвежской границы уже оставалось не так далеко, но как я ни напрягался, а разогнаться быстрее пятнадцати километров в час мне не удавалось.

Из-за того, что дорога постоянно шла на подъем, я не только медленно ехал, но и хотел есть в два раза больше, чем обычно. В тот день я пообедал раза три, и еда быстро сгорала в желудке, в котором будто постоянно горело пламя. В маленьких городках Швеции, да и в Эстерсунде было очень много эмигрантов с Ближнего Востока и из Африки, некоторые из них щеголяли в своих национальных костюмах, которые резко контрастировали с окружающим их пейзажем. Как это ни странно, но я не видел, чтобы шведы собирали ягоды, зато африканские женщины очень старательно собирали даже морошку, которая росла в болотистой местности, там, где просто ходить было тяжко, не то, что нагибаться за каждой ягодкой.

Только поздно вечером я добрался до городка Оре высоко в горах, где был оборудованный лыжный курорт. За день, из-за дождя я так и не просушил палатку, которая утром намокла и снаружи, и запотела изнутри. Как-то не хотелось, её раскладывать и лезть в неё. Промелькнула мысль о том, чтобы снять номер в гостинице, но слишком уж я боялся высоких цен. В сумерках я нашел поляну, заросшую очень высокой травой, которая была мокрой. Неприятно было продираться сквозь скользкие заросли, а потом спать в мокрой палатке. Проснувшись, я чувствовал себя совсем разбитым, посмотрел на спидометр и увидел, что за прошедший день проехал только сто десять километров. Впервые за это путешествие мне не захотелось ехать дальше, ибо у меня было такое чувство, что дальше ехать некуда. Дорога шла вдоль реки, в ущелье, а вокруг были высокие горы, на которых в середине лета сверкали льды. Мне показалось, что я на краю света.

Однако, я заставил себя плотно позавтракать разваренными мюсли, напился очень вкусного шведского чая, которого накупил побольше и вышел на дорогу. Светило яркое солнце, было тепло, ветра почти не было, но ехать было очень тяжело. Я то и дело останавливался отдохнуть, вытаскивал из сумки палатку и спальный мешок, развешивал их на солнце, чтобы следующей ночью спать было приятнее. Только во второй половине дня я добрался до границы с Норвегией. Напоследок я потратил в шведском супермаркете оставшиеся шведские кроны и пообедал в ресторане гуляшом и печеным молодым картофелем. Одетый в тирольском стиле мужик несколько раз сказал мне, что у меня очень красивый наряд. А мне в тот момент было не до того, как я выгляжу, я уже потерял надежду на то, что дорога когда-нибудь пойдет вниз.

И тут случилось самое настоящее чудо – дорога легко побежала под моим велосипедом, хотя я только слегка покручивал педали. Включив максимально тяжелую передачу, я решил проверить, до какой скорости я смогу разогнаться и дошел до семидесяти километров в час, так что стало очень страшно, что я слечу с дороги. Я пристроился за автомобилем, поехал поодаль, так было как-то спокойнее. И за каких-то пару часов я доехал до Тронхейма. Вид на Тронхеймский фьорд в лучах заходящего солнца был просто фантастическим. Я все ехал и ехал вдоль берега, любуясь скалами, которых никогда не видел раньше проехал Хёмельвик, Викхаммер, но у дороги не попадалось места, где можно было поставить палатку, в основном это были очень сильно наклоненные площадки или вообще отвесные скалы.

И пришлось мне заночевать в кемпинге в пригороде Тронхейма за сто сорок крон. И тут в этой благодатной стране меня ожидал очень неприятный сюрприз. Когда я зашел в достаточно пошарпанную душевую и открыл оба крана, на меня полилась просто ледяная вода. Я покрутил краны туда-сюда, один-другой, долго не мог понять, в чем дело, собрался даже пойти на ресепшен пожаловаться на то, что нет горячей воды, но увидел какой-то ящик на стенке, с прорезью, кнопкой и табло. И только тут я вспомнил странный вопрос человека на ресепшене о том, буду ли я принимать душ. Я ответил утвердительно, и он взял с меня на сорок крон больше и сунул мне два каких-то жетона. Я кинул жетон в прорезь и на табло появилась цифра триста и быстро пошел обратный отсчет. За триста секунд помыться я, конечно, не успел, ведь пришлось порядком подождать, пока польется действительно горячая вода, потом я намыливался, а время шло. Пришлось кинуть второй жетон, чтобы смыть мыло.

Уходить из-под горячего душа очень не хотелось, а время кончилось. И тогда я решил попробовать кинуть в прорезь двадцать крон. И я получил еще триста секунд горячей воды. Но я тут же пожалел о том, что кинул туда такую крупную монету. До меня вдруг дошло, что туда можно кидать все, что угодно. А у меня в кошельке осталось очень много эстонских сенти, которые не стоили почти ничего. Я тут же вывалил в это нехитрое устройство всю эстонскую мелочь и довольный собой простоял под горячим душем полчаса, успев простирнуть джинсы, майку, трусы и носки. Потом я узнал, что так устроены душевые почти во всех кемпингах Норвегии. Экономика должна быть экономной!

Палатку я поставил в кемпинге на идеально постриженном ровном газоне, и она совсем не запотела к утру. Ужинал и завтракал я на кухне, где можно было готовить себе еду на электрических плитах и кипятить воду в электрических чайниках. Когда я выехал из кемпинга, и проехал совсем немного по велодорожке, завернувшей в лес, я обнаружил там очень хорошее место для ночевки, но утешил себя тем, что хорошо помылся хоть и за шестьдесят крон, то есть за шесть евро. Было чертовски жарко в тот день. По пути я увидел, как белый папа выгуливал черного и азиатского ребенка, папа шел бодро, а его африканский ребенок еле плелся, обливаясь потом. У уличной торговки я купил сосиску в картофельной лепешке со сладкой горчицей и хрустящими чипсами из лука. Попробовал некий норвежский аналог кваса, который там назывался солодовое безалкогольное пиво. На улицах было много реалистической скульптуры. Архитектура центра города меня тоже потрясла, я очень сожалел о том, что у меня не было хорошего фотоаппарата, чтобы увезти с собой отпечатки этой красоты.

На шестую дорогу, на велосипеде выезжать было запрещено. А за центром города вдоль этого шоссе километров на тридцать тянулись пригороды с очень запутанными узлами кривых улиц. Я понял, что без карты мне из Тронхейма не выехать, потому пришлось лишиться ста крон и приобрести очень подробную карту города, пригородов и окрестностей города километров на сто. Толстенный атлас всей Скандинавии, занимавший в сумке много места и весивший около килограмма был в тот день совершенно бесполезен для меня. При небольшой численности жителей норвежские города занимают очень большие площади, потому что пригороды состоят из двухэтажных домиков из нестроганых досок, часто покрашенных в бордовый цвет, окруженных лужайками и садами.

Велодорожка то резко взбиралась на почти отвесные горки, то резко спускалась с них, в конце спуска поворачивая на девяносто градусов в туннель. Спускаясь с одной такой крутой горки, я едва не врезался в велосипедиста, который внезапно выскочил из туннеля, я резко затормозил, но не удержался в седле, полетел через руль на в высокую траву на обочине. Велосипедист остановился и молча помог мне подняться, дотошно меня осмотрел, сказал, что у меня очень хорошие сумки и перчатки и уехал. Сумки при падении, как-то сами отстегнулись, и улетели в разные стороны, пластиковые крепления не поломались. Потом началась гроза с ливнем и я пережидал её в туннеле велодорожки, решил хоть что-то написать в своем дневнике.

На выезде из города я не удержался и купил клубники у очень загорелой блондинки. Она как-то странно на меня смотрела, потом сказала, что ей приятно со мной познакомиться, что я хорошо выгляжу. Я тоже отвесил ей пару комплиментов, пока ел клубнику, ответил на её вопросы и поехал своей дорогой, которая петляла вдоль шестого шоссе. Это шоссе шло в Осло практически напрямик, через Думбос и Лиллехаммер, но около города Стёрен, мне надоело петлять по второстепенным дорожкам, которые тянулись вдоль этой трассы, по которой нельзя было ехать на велосипедах. Я свернул на тридцатую дорогу, которая делала большой круг по необжитой горной местности, но зато по ней можно было ехать на велосипеде.

Местность вокруг была просто волшебной – дорога шла по склону горы, вдоль ущелья, на дне которого стремительно текла узкая мелководная река Гёула, а с правой стороны от дороги поднималась отвесной стеной высоченная гора. Было такое ощущение, что я еду по сплошной стене очень высоких домов, а внизу ущелья не река а улица. Привычной линии горизонта не было перед глазами. Извивавшаяся лента дороги была словно прилеплена к стене ущелья. По этой стене текло много небольших ручейков воды. Временами, где скалы совсем нависали над дорогой, они были покрыты железной сеткой. Только эта скала немного наклонялась от дороги, как на ней появлялись деревья в основном ели иногда сосны. Деревья росли прямо из щелей в скалах. Машин на дороге почти не было, и это мне сначала понравилось, а потом напугало.

С ужасом я думал о том, где же я буду ночевать, пока ехал по этой узенькой дороге, идущей по склону ущелья, где-то ниже я заметил еще железную дорогу. Начало темнеть, и я взвалил на плечо свой велосипед, не отстегивая сумок и принялся карабкаться в гору, цепляясь за сучки деревьев. Чтобы найти свободную площадку, пришлось долго ползать среди деревьев по крутому склону, да и спать пришлось под небольшим наклоном, опасаясь, что палатка просто уедет вниз. До шахтерского городка Рёрус оставалось восемьдесят километров, а до Клёфты, где жил в то время мой дядя оставалось еще четыреста пятьдесят километров, по такой сложной местности.

На следующий день я снова ехал по дороге, которая медленно, но верно все поднималась все выше и выше над уровнем моря. Я въехал в длинный туннель, где за мной скопилась колонна из машин, потому что они меня не решались обгонять внутри. Потом погода испортилась, не то чтобы был дождь, а я в буквальном смысле въехал внутрь облака, и какое-то время ехал в густом тумане. Когда выехал из этого облака, заметил, как другие облака налетают на горы и окутывают их. После езды внутри облака я промок и замерз, но на остановке стояла бутылка с немецкой охотничьей настойкой, кто-то недопил половину. Я не долго думал и выпил эту бутылку до дна. Алкоголь совсем не пах сивухой, и его не надо было даже ничем закусывать. Приятное тепло разлилось по жилам, и я поехал дальше. Наконец я доехал до водопада, рядом с дорогой там стояли избы с дерновой крышей, на которых росли карликовые березки. Потом я зашел в один магазин - кафе, где стояло огромное чучело медведя. Там я решил выпить кофе, и разговорился с одним мужиком, который там не только пил кофе, но и баловался жевательным табаком. Он сказал, что он профессиональный охотник, и в его обязанности входит регулировать численность тех или иных животных. Оказалось, что он не раз бывал в России, где занимался своим привычным делом.

В Рёрусе я совсем немного покатался по достаточно узким улочкам. Дома там были не выше двух этажей и все деревянные. С сожалением я покинул этот интересный городок со специфической атмосферой. Погода не располагала к прогулкам, сидеть в кафе я счел слишком дорогим удовольствием. В окрестностях города росли в основном только карликовые березки, как в тундре. Я продолжал ехать по тридцатой дороге, только теперь она шла вдоль реки Глома, и я уже не поднимался в горы, а спускался вниз, проехал городок Тулга, и к вечеру добрался до города Тинсэт, где со мной стряслась беда.

Дело было в том, что я не оказал почтения деревянным троллям и гномам, которых достаточно встречал в тот день на своем пути, вот и случилась со мной неприятность. В поисках места для ночлега, я залез в гору достаточно высоко над дорогой, метров на десять, выбрался на некое плато, но под ногами были сплошные камни большие и маленькие, плоские и острые. С велосипедом на плече и пристегнутыми к нему сумками я пошел вдоль края этого плато, прыгая с камня на камень. Так я скакал до тех пор, пока на моей дороге не попался ручей. Его я тоже решил перепрыгнуть. На другом берегу была немного наклоненная в сторону обрыва площадка. На нее я и прыгнул, думая, что это земля, а оказалось, что это огромный плоский валун, поросший мхом. Этот мох, когда я на него прыгнул, как ковер поехал под уклон к обрыву, с которого водопадом стекал ручей.

Не знаю, как я успел среагировать, лечь, и одной рукой уцепиться за выступ на плоской поверхности валуна, другой рукой я держал велосипед, который тянул меня к обрыву. Я попытался потянуть велосипед наверх, но ничего не получалось. Вместе с сумками он весил килограмм тридцать. Правая рука, которой я держался за небольшой выступ начала уставать, фактически я держался только двумя пальцами. Падать с десятиметровой высоты на камни мне совсем не хотелось. До меня дошло, что я могу или разбиться насмерть, или покалечиться так, что не смогу доползти до дороги, чтобы позвать на помощь. Попрощавшись со своим любимым велосипедом и вещами, я отпустил его, и он съехал на край валуна и полетел вниз. Я услышал, как мое сокровище шлепнулось внизу. Освободившейся левой рукой я зацепился за край валуна, на котором растянулся, подтянулся наверх и слез с наклонной поверхности. Ковер из мха, который был подо мной съехал вниз, вслед за велосипедом и тоже упал.

Сделав большой крюк, я спустился вниз в безопасном месте и пошел искать свой велосипед и сумки. Он лежал в луже, в которую стекал сверху ручей. Лужа была не очень глубокой, но на дне были острые камни. Упади я с велосипедом, мне бы точно не выжить. Я вытащил из воды сначала сумки и открыл их. К моему счастью, вещи в них все были целыми, и даже ничего не промокло. Я вытащил велосипед, осмотрел его и понял, что он в совершенно исправном состоянии, и на нем можно ехать. И сумки, и велосипед были произведены в Германии, потому я мысленно сказал спасибо добросовестным немцам и поехал подальше от этого страшного места.

На следующий день я с утра выехал на третью дорогу, и помчался вниз вдоль Гломы. День прошел без каких-либо приключений, мне было понятно куда ехать дорога была прямой, с другими дорогами не пересекалась. А вот на следующий жаркий день мне пришлось изрядно петлять по густонаселенной местности, где было множество мелких населенных пунктов, схем которых не было в моем атласе. Я снова ехал по маленьким дорогам идущим параллельно шестому шоссе, выезжать на которое велосипедистам было запрещено.

С самого утра со мной ехали норвежские велотуристы – мужчина и женщина. Утром я с ними познакомился, сказал им, что еду в Клёфту, что у меня нет нормальной карты местности, они сказали, что тоже едут на Юг, но не сказали, куда конкретно. У них был навигатор – дорогая по тем временам штука. Однако ехала эта парочка не смотря на хорошие велосипеды и экипировку очень медленно. В гору они вообще не умели подниматься, слезали с велосипедов и шли пешком. Я их обгонял, уезжал вперед, но они меня догоняли, пока я останавливался для того, чтобы перекурить или сориентироваться по карте.

В середине дня мне позвонил дядя и принялся меня торопить, сказал, что вечером меня будет ждать на железнодорожной станции у газетного киоска. Я говорил ему, что не уверен в том, что у меня получится доехать до вечера, но он и слышать ничего об этом не хотел. Терпеливостью он никогда не отличался. Мало того, что я постоянно путался в этом лабиринте маленьких дорог между множеством маленьких городков, так многие из этих дорог были перекрыты, потому что ремонтировались, потому временами я с велосипедом на плече, лез через заграждения и шел по песку и щебенке, ехал по еще горячему асфальту. Какое-то время я ехал по достаточно прямой дороге вдоль очень большого озера Мьёса. Виды были потрясающие, но мне было не до них, был уже вечер, а впереди меня ждало еще много узлов дорог. Я думал о том, как же хорошо было в Лапландии, где можно было целый день ехать по дороге и не было никаких хитросплетений маленьких дорог.

Последним препятствием на пути к Клёфте был городок Йессхейм, находящийся недалеко от аэропорта норвежской столицы, Гардэмуна. Улицы этого городка были полны народу, все радовались жаркому летнему вечеру, пили пиво. Парни обнимали девушек, из кафе звучала веселая музыка, а я весь мокрый от пота, с сигарой в зубах крутил педали, останавливался, спрашивал дорогу, возвращался обратно, сворачивал, ехал дальше. Кончалась вода, хотелось есть, но я не отвлекался и упорно ехал в Клёфту, решив, что там я и напьюсь, и наемся. И какое же облегчение я испытал, когда выехал из последнего на пути городка и понял, что ехать мне осталось каких-то десять километров! Оглянувшись, я с удивлением увидел позади ту самую пару норвежских велотуристов, с которыми говорил утром. Ведь они могли мне сказать, что будут проезжать Клёфту, и я мог не мучиться со своим атласом, не опрашивать каждого прохожего, а спокойно ехать за ними. Видимо они не хотели, чтобы я ехал рядом с ними.

И вот я позвонил своему дяде, и он сказал, что бежит меня встречать. Он был очень рад моему прибытию. Жизнь в Норвегии, на первых порах заставляла его нервничать. Работа мусорщика для него водителя дальнобойщика была новой, а тут еще и совсем другая страна, другие правила общения. Мы крепко обнялись, и он повел меня к двухэтажному деревянному дому, на втором этаже которого было общежитие мусорщиков, приехавших в Норвегию из стран Восточной Европы. Там я перезнакомился с его соседями и коллегами, помылся, и пошел на кухню есть отбивные и рассказывать о своих приключениях, скучавшим после работы людям. Так закончилось мое путешествие до Осло и началось знакомство со столицей Норвегии. Я за двадцать дней проехал две тысячи восемьсот пятьдесят километров.

Глава тридцатая. Сладкий путь.


И вот я на новом велосипеде с дисковыми гидравлическими тормозами. С дорогой и легкой, как перышко палаткой необычной конструкции. Надувающийся термостойкий матрас я тоже купил новый. Единственное, что у меня было неподходящего для путешествия на велосипеде – это одежда. Берцы, джинсы, байка и флотский бушлат не совсем подходили для езды на велосипеде, но я оделся именно так по идеологическим соображениям, внешний вид для меня значил больше, чем комфорт. Поехал я не сразу в Таллинн, а решил сделать круг и заехать сначала в Тарту, и только потом отправиться в столицу Эстонии. Поехал я через Валку-Валгу. Город этот стоит на самой границе и одна половина эстонская, а другая латвийская. Я слышал о том, что некоторые уже живут в Латвии, а на работу ходят в Эстонию, потому что там больше платят. Вечером, когда я был уже недалеко от этого приграничного города, разразилась жуткая гроза. Молния ударила прямо в дерево недалеко от дороги, и это меня очень напугало. Я даже остановился, и засел в канаве на час, для верности сняв серебряные кольца, которые у меня были на каждом пальце.

Утром я быстро проехал небольшой городок, оказался в поле под палящим солнцем, один на один с сильным встречным ветром, и на достаточно разбитой и узкой дороге. Как это всегда у меня бывает в начале путешествия желудок начал перестраиваться на другой режим работы, и меня тошнило. В Тарту, некогда называвшемся Дерптом и даже Юрьевым я лишь поглазел на высотные краны, которых там было много, полюбовался большой скульптурой воина с мечом, съел ненормально большую порцию мяса с рисом в бистро. После ужина я немного отъехал от города и заночевал в густом еловом лесу. В первую ночь, как всегда в начале путешествия, я почти не спал, но во вторую я дрых, как убитый, так что на следующий день проснулся очень поздно и очень долго поднимался, завтракал, складывал вещи. Только поздно вечером я добрался до окраины Таллинна, потеряв спидометр, обнаружив, что задний тормоз потек и не работал.

На следующий день я с утра ездил по всему Таллинну и искал велосервис, в котором умели чинить гидравлические тормоза, и все-таки нашел такой. Мастер пока чинил, говорил со мной по-английски, спрашивал, куда я еду, и даже не взял с меня денег за ремонт. Я заплатил только за новый спидометр, перед прощанием, добрый мастер вдруг перешел на русский, сказал, что и этот язык не стоит на всякий случай забывать. Потом мне пришлось долго ждать парома до Хельсинки. Хотя границы между Эстонией и Финляндией фактически не было, но при посадке на паром все-равно проверяли паспорта, вероятно в целях борьбы с нелегальными мигрантами и наркоторговцами.

Вообще-то изначально я планировал поехать вокруг Финского залива, через Санкт-Петербург, тогда как раз негражданам Латвии сделали безвизовый въезд с Россию. Однако, моя мама сказала, что нечего мне делать на территории Российской Федерации, сказала, что там меня могут ограбить, а то и вообще пришибить, хотя бы из-за бороды, заплетенной в косичку, и прически ирокез. Я вспомнил рассказы немецкого велотуриста, который много путешествовал по России, он говорил, что в деревнях там люди весьма дружелюбные, но злятся, если отказываешься с ними пить их ужасный самогон. Вспомнил я и байки про ужасные дороги самой большой страны на свете. К тому же у меня с собой не было карт этого уголка России.

Паром до Хельсинки мне в тот раз попался какой-то быстроходный. Я даже телефон зарядить не успел, пока он пересекал залив. Телефон с зарядкой я забыл на пароме, уже, было, поехал по финской столице, захотел сфотографировать красивый дом, полез в карман, а телефона там не было. Пришлось возвращаться на паром, и умолять охранников поискать мой телефон, и они его нашли и отдали мне. Был уже вечер, а передо мной был достаточно большой город, карта которого у меня была не очень подробная. Ехал я в основном наугад, часто путаясь в хитросплетениях многочисленных велодорожек. Приходилось ориентироваться по схемам маршрутов автобусов на остановках и советам прохожих. Пару раз я нагло выезжал на автомагистраль, не смотря на запрещающий знак, но проезжие автомобили дружно мне гудели и приходилось съезжать на узкую и неудобную велодорожку.

Наконец я выбрался на дорогу, проходившую посередине Финляндии, через Лахти, на Ювяскюля и на Оулу, а потом вдоль побережья Ботнического залива к Кеми и в Швецию. Финляндия удивила меня тем, что маленькие городки довольно рано вечером просто вымирали, было еще светло, но на улицах уже никого не было. Переночевал я в очень живописном месте на берегу озера. А на следующий день еще утром въехал в Лахти, где было много интересных памятников и новые церкви очень странной конструкции. Впервые в жизни мне захотелось зайти в церковь, настолько их архитектура поразила мое воображение.

Отъехав от города, я не смог удержаться и принялся есть землянику на обочине. Там я и повстречал испанского велотуриста, который собирал банки и бутылки, валявшиеся у дороги. Он объяснил мне, что их за деньги принимают специальные автоматы, которые стоят в супермаркетах. Мне в тот момент это занятие показалось каким-то абсурдным – останавливаться ради бутылки, чтобы сдать её за двадцать центов. Потом этот испанец долго объяснял мне что такое виза, и как её надо получать и платить за это деньги, чтобы въехать в Россию. Да, он собирался путешествовать по РФ, планировал проехаться вдоль Волги. Велосипед у него был гоночный с тонкими покрышками и одноколесным прицепом. Он очень спешил, и отказался попить со мной чаю. Да, чай я тогда пил очень часто, тратя на эту привычку очень много дорогого газа.

Дальше со мной долго не случалось ничего примечательного. Дорога становилась все более холмистой, а ездить в гору я тогда еще не умел. В городе Ювяскюля я надолго заплутал в лабиринте велодорожек. Карты этого города в моем большом и тяжелом атласе всей Скандинавии не было вообще, потому пришлось опросить очень много финнов, чтобы выбраться из этой западни, к моему удовольствию все попадавшиеся мне прохожие разных возрастов говорили на английском.

Потом я встретил немца из западного Берлина. Он ехал на очень старом и неудобном велосипеде, обвешанном лишними вещами. Он с радостью согласился попить со мной чаю и с изумлением смотрел на мою газовую конфорку, признавшись мне в том, что потратил кучу денег на кофе, который пил на заправках. От него очень сильно пахло чесноком, когда я спросил, зачем он ест так много чеснока, он ответил, что его предки были евреями и приучили его к чесноку с детства. Потом он рассказал мне о своих планах доехать до мыса Норт-Кап – самой северной точки Европы, сказал, что ему надо спешить, потому что его ждет жена, которая вдвое старше него, а ему было пятьдесят. Это был уже не первый его брак. Он продемонстрировал мне фотографию, на которой были все его бывшие жены и дети, там была целая толпа. Какое-то время мы ехали вместе, но потом он остановился на ночлег, а я помчался дальше, желая проехать за день хотя бы сто пятьдесят километров.

Что было плохо в Финляндии, так это общепит, на моем пути долгое время не попадалось заведения, в котором можно было бы похлебать супчика, да погрызть стейк или бифштекс, изредка попадались пиццерии, но чаще мне приходилось есть бургеры и хотдоги в совершенно неуютной обстановке. В супермаркетах ассортимент меня тоже не особенно радовал, и цены были намного выше, чем в Латвии. Порой я с тоской вспоминал Литву и Польшу, где было очень много уютных харчевен с демократическими ценами.

Одним вечером на туристической парковке у озера, я разговорился с парнем из Литвы. Он говорил, перемешивая русский и английский, толком не зная ни тот, ни другой язык, усиленно жестикулируя. История его потрясла меня своим абсурдом. В его родном Кядайнае было плохо с работой, потому он с радостью поехал с одним своим земляком делать ремонты квартир на в Северную Финляндию, в город Оулу. Отработав две недели, он получил от земляка аванс, и запил на три дня. За прогулы земляк решил его наказать и сказал, что придется этот ущерб отрабатывать неделю. Но пьяница прогульщик с ним не согласился решил уволиться, но эксплуататор забрал у него паспорт. В Европе забрать у человека паспорт – это серьезное преступление. В этом случае он мог просто обратиться в полицию, получить свой паспорт и спокойно поехать домой, а он отправился на родину пешком, без денег, паспорта, одетый в майку сандалии и шорты.

По пути он не пропускал ни одного маленького магазинчика, и в каждом он что-то да украл. Из одного магазина он даже стянул джинсы, не говоря уже о продуктах. В маленьких магазинах не было ни рамок, ни охранников, как в больших супермаркетах. А около одного магазина он увидел не пристегнутый велосипед и угнал его. Ночевал он в домах у дороги, если хозяев не было дома, если пустого дома вечером не попадалось, то он забирался в баню, стоявшую у каждого финского домика. Весь его велосипед был обвешан мешками полными разных вещей, которые он украл из магазинов и домов, в которых ночевал. Он разложил свои трофеи передо мной и слезно просил хоть что-нибудь купить, а то у него совсем не было денег на билет на паром.

Чего там только не было! Он предлагал мне армейский нож и морской бинокль, коллекцию монет в футлярах, упаковку новых носок, пару кепок, лаковые туфли, пленочный фотоаппарат и много чего еще. Ничего из этого мне не было нужно, я не держал лишних вещей, чтобы максимально облегчить свои сумки, в которых и места-то свободного совсем не было. Я дал ему пять евро просто так и предупредил, что без паспорта его на паром не пустят ни за какие деньги. Он планировал продать велосипед за двести евро, но я его и тут разочаровал, сказав, что велосипед дешевый и сильно изношенный, да и никакой финн не захочет покупать подержанный велосипед с рук, как и другие его трофеи.

Я посоветовал ему избавиться от лишних вещей, пойти в полицию и пожаловаться на своего земляка, но он сказал, что не хочет быть стукачом и спросил меня, как иначе можно из Финляндии проехать в Литву. Я показал ему, как далеко надо ехать обратно на Север, а потом по Швеции на Юг, потом через Данию, Германию и Польшу. Поняв, что этот путь ему не одолеть, он решил перед паромом забраться в кузов какого-нибудь грузовика. Вразумить его было невозможно. Я пожелал ему удачи и поехал дальше на Север. От этого разговора был какой-то неприятный осадок. Приезжают же в эту приличную, тихую и безопасную страну такие глупые и жадные люди, и позорят свою родину, и после общения с ними финны имеют основания плохо относиться ко всем приезжим с постсоветского пространства.

Не доехав до Оулу я подумал о том, что мне не мешало бы помыться и постирать одежду. Была и еще одна проблема – трусы мои порвались в клочья, а промежность была стерта до крови, так что приходилось напихивать в штаны листья подорожника. В попадавшихся мне озерах и реках вода была уж очень холодная, потому я решил помыться в кемпинге, но не ночевать там, просто попроситься в душ на час. И меня пустили в душ за пятерку евро еще и выдали большое белое полотенце. За час я успел и помыться, и побриться, и постирать одежду в горячей воде. Заехав в Оулу, я решился купить себе велосипедные шорты со специальной мягкой прокладкой, но ехать просто в этих шортах я не считал приличным, потому одел их под джинсы и поверх трусов. И сразу ехать стало намного приятнее.

В Оулу я очень хорошо пообедал в пиццерии, в которой работали турки, притворявшиеся итальянцами. Особенных достопримечательностей в тот раз я в этом городе не нашел, да и не искал особенно, переживал из-за того, что мало проехал, потому спешил. Надо было еще найти магазин туристического инвентаря, чтобы купить газовые баллоны. Фотографировать я тогда толком не умел, да и памяти в телефоне хватало не на много фотографий.

В городе Кеми я встретил очень много людей, говорящих на русском, на нем говорили даже кассиры в супермаркете. Я ехал допоздна, было уже одиннадцать ночи, а солнце так и не пряталось за горизонт. Сначала подумал, что у меня часы показывают неправильное время, но тут до меня дошло, что до полярного круга не так уж и далеко, около ста километров. Я мог своими глазами убедиться в том, что Земля не плоская, а шарообразная. Это обстоятельство меня очень обрадовало. Мне захотелось поехать дальше, на Север к мысу Норт-Кап, где в то время года вообще был полярный день, но то, что меня в Норвегии ждал дядя, меня остановило.

В приграничном городе Торнио я увидел памятник финским партизанам, которые боролись солдатами российской императорской армии, и маленькую, как игрушка деревянную православную церковь. С замирающим от волнения сердцем я поехал в сторону Швеции, но так и не понял, где именно проходила граница, никакого пропускного пункта не было, дорогу ремонтировали, потому даже знака я не увидел. Только уже заехав в Хапаранду, по шведским флажкам возле аккуратненьких домиков понял, что я уже не в Финляндии. Я спросил у прохожих, где мне можно обменять деньги, и они сказали, что евро на кроны можно обменять на заправочной станции. Вечером того дня я проехал город Каликс, который мне очень понравился, но еще больше мне понравились купленные там полярные лепешки и пиво, в котором было только два и восемь процента алкоголя. Я спросил у продавца, можно ли в Швеции пить пиво прямо на улице, он удивленно спросил меня, в какой стране этого делать нельзя, и я ответил, что у нас в Латвии за это штрафуют.

Даже после полуночи весь горизонт светился красным светом. Это был непрекращающийся всю ночь закат, прекрасное зрелище. Вдоль дороги шла трасса для снегоходов, на обочине которой я даже обнаружил сломанный и не убранный диковинный аппарат. Как раз когда я уже собирался расположиться на ночлег, через дорогу перебежала очень близко от меня лосиха. За ней бежал лосенок, но застрял в решетчатом заборе, который повалила его мама. Детеныш истошно орал, но лосиха бежала дальше, не оглядываясь. Машины стояли и ждали, пока лосенок освободиться и перебежит дорогу. Я тоже стоял и ждал, боясь, как бы лосиха не вернулась. Засыпая потом в березовой роще, я думал о том, как бы лось со своим плохим зрением не налетел нечаянно на мою палатку и не раздавил меня. А там было еще и медведей много, правда за сто лет в скандинавских странах было зарегистрировано только два случая нападения медведей на человека и это меня успокаивало.

Утром в палатке было ужасно жарко, солнце встало часа в три ночи и его лучи уперлись прямо в мое черное жилище. Хотелось хоть где-то искупаться, но было слишком много комаров, даже днем. Город Лулео меня просто очаровал, хотя я и затруднялся объяснить, чем конкретно. Выбираться из него было трудно, но доброжелательные прохожие, знающие английский, меня оттуда вывели.

На выезде из города я встретил парня из Швейцарии, который, как и я путешествовал на велосипеде, и точно так же потерялся. Карта у него была вообще без планов городов и очень крупная, не знаю, как он по ней ориентировался. Накрапывал дождь, а мы с ним все-равно стояли на обочине, и болтали. Он совсем никуда не спешил, ему было все-равно куда ехать. Он сказал, что в его стране четыре государственных языка. На ретророманском там никто почти не говорит, если только какие-то ученые лингвисты, самый популярный язык там немецкий, на втором месте французский, на итальянском там мало кто говорит. Он сказал, что его родной язык немецкий, он попытался учить французский, но понял, что лучше учить английский. Он сказал, что, проработав год, он может себе позволить два года отдыхать без всякой социальной помощи от государства. Однако, из разговора стало ясно, что деньгами он не разбрасывается в отличии от меня, по ресторанам не ходит, в отелях не ночует и после Лулео собирается лететь домой на самолете, потому что путешествовать по Европе на поезде дорого. Он так же рассказал о том, что у них в Швейцарии на тот момент была медная лихорадка, многие шли в горы искать залежи меди.

И вот я выбрался из города, но был очень голоден. Заехал в какой-то кемпинг и гостевой дом, где меня добрая девушка накормила бутербродами и напоила чаем, и в благодарность за интересные рассказы о Латвии не взяла с меня денег и попросила остаться в кемпинге на ночь, но я сказал, что очень спешу и уехал. Та столовая, в которой мы сидели была похожа на музей, там была очень красивая старинная печка, мебель и посуда из прошлого века. На стенах были черно-белые фото в рамах столетней давности. Уехав оттуда, я потом долго жалел, что не остался, расстроил такую хорошую и красивую женщину.

Еще в Лулео я заметил, что у меня что-то неладное с цепью, но к вечеру того дня, когда я поехал прочь от моря и дорога пошла вверх, петляя между довольно высоких холмов, ходовая цепь начала уже угрожающе щелкать. Одно звено расклепалось, цепь просто упала на дорогу и мне пришлось остановиться в совсем глухом месте вдали от какого-то населенного пункта. Машин на дороге уже два часа, как не было. Продуктов у меня было мало и кончалась чистая вода. Силы тоже были на исходе и в довершении на меня еще и напала северная мошка, о которой я ранее просто понятия никакого не имел, только рассказы путешественников о ней слышал. Эта дрянь лезла в глаза, в ноздри, в уши, заползала за ворот и в рукава, и они не жалили, как комары, а медленно грызли мою плоть.

Ситуация показалась мне совсем отчаянной. Я просто не знал, что мне делать. Натянув на голову капюшон байки, оставив маленькое отверстие для глаза, я поднял с дороги цепь, докатил велосипед до плоского валуна на обочине, нашел пару камней поменьше, продел цепь и принялся её заклепывать камнями и металлическими ключами, то и дело отгоняя прицепившуюся к рукам мошку, рыча от бессильной ярости. Цепь я все же заклепал и поехал дальше очень осторожно, давя на педали слабо, почти не меняя передачи.

Холмы вокруг были покрыты мхом, под которым чавкала болотная жижа. Я не понимал, почему так высоко над уровнем моря так сыро, почему влага не стекает вниз. В том путешествии у меня не было специальных таблеток для дезинфекции воды, я покупал питьевую воду в магазинах, лишь изредка кипятил озерную или речную. В одном озерце я набрал воды в пустую бутылку, а потом, наконец нашел и площадку с твердой сухой почвой, хотя и совсем рядом с дорогой. Поужинав, я посмотрел на телефон и удивился тому, что в такой глуши была зона. Я позвонил маме и рассказал о своих злоключениях. Она разволновалась и передала трубку пьяному отцу, который строго сказал, чтобы я не ныл и начал давать советы, как заклепать цепь и наказал купить в ближайшем магазине репеллент и обработать им только верхнюю одежду и палатку.

Я все-таки дотянул до довольно крупного городка Эльвсбюн, где нашел магазин туристического инвентаря и велосипедов. Там мне продали специальное звено для цепи, которое работало, как замок. Я на всякий случай купил еще одно, запасное. Репеллент мне продали похожий на шариковый дезодорант, сказали, что его следует наносить на кожу, он был достаточно густой, потому действовал дольше четырех часов, имел приятный запах, и действовал на комаров, мошку, мух и клещей. И с какой же радостью я обнаружил, что насекомые даже близко ко мне подлететь не могли после того, как я намазал лицо и руки этим чудесным зельем! Велосипед был исправен и легко бежал вперед, даже, не смотря, на то, что дорога шла в основном в гору. Жизнь наладилась, настроение улучшилось.

Заходя в шведские магазины, я заметил, что в каждом из них стоит холодильник с прозрачной дверью, а в нем множество баночек и на некоторых из них были логотипы табачных компаний – Мальборо, Кемл и так далее. В тот день я решился спросить у продавца, что это такое. Парень сказал, что это снус, жевательный табак. Я попросил себе баночку и спросил, как его употреблять. Мне посоветовали скатать маленький шарик и засунуть его между нижней губой и десной, предупредили, чтобы я не вздумал его есть. Я скатал из коричневой субстанции шарик побольше, сунул за губу, сел на велосипед и поехал. Рот заполнила коричневая едкая слюна, вкус был не очень приятный. В чем было удовольствие этой популярной скандинавской забавы я так и не понял. У меня только занемела нижняя челюсть, больше я никаких необычных ощущений не испытал. Зато понял, почему у некоторых молодых людей в Швеции зубы коричневого цвета.

Мне очень понравилась шведская часть Лапландии с дремучими лесами холмами и светлыми летними ночами. В одном городке я шиканул и зашел в ресторан в саамском стиле, в виде огромного чума, правда сделанного из дерева. На стенах там висели картины, изображающие быт лопарей оленеводов. Там я заказал себе стейк из оленины и какой-то суп-пюре, который оказался очень острым, и понравившееся мне пиво «Золото Норландии». Северные олени там целыми стадами выбегали на дорогу и совсем не боялись проезжих автомобилей, которые перед ними почтительно останавливались. Меня эти олени близко не подпускали, но и особо не пугались. Иногда мне даже казалось возможным погладить этих диких, но совершенно безопасных зверей, которых там было очень много.

Я проехал города Арвидсъяур, Струман, Вильхельмина. Иногда было достаточно жарко, но внезапно небо затягивало тучами и лил очень холодный дождь, так что приходилось одевать бушлат под непромокаемый плащ. Я проехал очень много быстрых рек, в которых ловили атлантического лосося, одна из рек носила название этой рыбы. Иногда попадались туристические стоянки, на которых стояли деревянные конические строения, крытые жестью. Внутри по краям были лавки, а в середине место для очага, рядом были реки с кристально чистой водой. Очень хотелось там остаться и пожить хотя бы сутки. Но спать в моем спальном мешке у костра было очень опасно, так как одной искры было достаточно, чтобы он вспыхнул и сгорел за минуту. Слышал рассказ одного туриста об этом. Мне было жаль покидать Лапландию, страну саамов, которую разделили между собой финны, шведы, норвежцы и русские.

Я въехал в Эмтланд, и вечером подобрался к окраине города Эстерсунд. После того, как поставил палатку, заметил, что заднее колесо на велосипеде приспущено. Покрышка «Континенталь» была очень сильно изношена, а проехал я на тот момент, не так уж и много, всего полторы тысячи км. Я снял покрышку, заклеил камеру, а когда снова одел покрышку на обод и накачал колесо, заметил, что изношенная покрышка еще и деформировалась так, что на ней образовался небольшой горб. Это слабость многих дорогих покрышек – они деформируются после снятия с обода. И пришлось мне на следующий день мотаться по довольно большому городу в поисках велосипедного магазина, чтобы купить себе новую покрышку. На этот раз купил дешевую тонкую без острых протекторов.

(Продолжение этой длинной главы было перемещено в какую-то общую ленту по решению администрации сообщества)

Глава двадцать девятая. Лучше некуда!

Догуляв лето, получая пособие по безработице, я решил все-таки устроиться на работу, потому что в путешествии я порядком потратился, да и захотелось купить новый велосипед, обновить гардероб и накопить побольше денег для нового более долгого путешествия. Работу долго искать не пришлось, в агентстве занятости мне присвоили звания вип-посетителя и дали мне пару очень высокооплачиваемых вакансий. В одном месте мне обещали тысячу лат, после уплаты налогов. Надо было варить арматурные каркасы. Техника там была новенькая, рабочее место только после ремонта, вентиляция, замшевая рабочая одежда у сотрудников, но график работы был не очень удобный – двенадцать часов в день, сутки отдыха, и двенадцать часов в ночь. Мне не хотелось работать по двенадцать часов, и еще и по ночам, и я отказался.

Следующая вакансия мне понравилась больше – оператор башенного высотного крана. Зарплату обещали четыре лата в час до уплаты налогов. Сидеть в кабине с кондиционером и любоваться красивыми видами мне показалось лучше, чем по двенадцать часов возиться с ржавыми железяками. Компания была литовская, которая только что вышла на латвийский рынок этих услуг, хотя владелец этой компании был датчанином. Они уже работали в Латвии, но на первых порах использовали своих, литовских крановщиков. Им надо было платить командировочные каждые сутки и оплачивать им съемное жилье.

Для начала нам, навербованным в Латвии надо было пройти теоретический курс переподготовки. Это стоило немалых денег, но за это платила компания. Начальник с большим почтением отнесся к моему диплому крановщика, сказал, что очень жаль, что наше училище закрылось. Потом мне предстояло поехать в Вильнюс на стажировку, во время которой мне обещали платить триста пятьдесят лат в месяц оклада и двадцать пять лат в сутки командировочных. Еще не так давно я проехал Вильнюс на велосипеде, и хотел там хоть немного дольше покататься, а тут у меня была возможность там пожить и поработать. Просто сбылась моя мечта!

На теоретических курсах я познакомился со своим будущим коллегой Улдисом. Он лет пять служил в армии с восемнадцати лет, даже побывал в Ираке, где охранял медиков из Латвии. Однако после этой командировки он почему-то разочаровался в армии, порвал контракт раньше времени, и только начинал искать себя в штатской жизни. Сам он был из Валки – города на границе с Эстонией. Он рассказал, как в детстве его терроризировали русскоязычные, и по этой причине он испытывает к ним неприязнь. К моему прикиду и приверженностью к идеям анархистов он отнесся вполне дружелюбно. Мои лекции по истории он слушал с большим интересом и был рад тому, что в командировке со мной не придется скучать.

В Вильнюсе нас поселили в одной из самых худших комнат студенческого общежития. Товарищу моему Литва и литовцы как-то сразу не понравились. Молодежь не понимала русского, а он совсем не знал английского, и даже не знал, что английский – это, главный язык международного общения, потому и не считал нужным его учить в школе. В заведении при студенческом общежитии бармен строго велел ему говорить по-литовски. И я думал, что мой коллега вспылит, и у нас будут проблемы, но он только покраснел, и заговорил на латышском.

На башенном кране я никогда не работал, только на мостовых, и немного стажировался в училище на автомобильном. Высоты я никогда не боялся, но я не подозревал, что даже при слабом ветре в кабине так сильно качает, как в шторм на маленькой лодке. Мы ходили стажироваться с Улдисом на разные объекты. Сначала я только стоял за спиной своего наставника, потом он дал мне подергать рычаги с пустым крюком, потом позволил переместить не сложный, то есть малогабаритный и тяжелый груз. Обучение у меня продвигалось быстро, домой я не особо спешил, использовал любую возможность потренироваться. Прежний опыт работы на кране мне тоже пригодился. На третий день, я уже мог тягать все, что было на площадке, без надзора наставника.

Наставником был пожилой литовец, с чисто еврейской внешностью, но я много раз слышал от него нелестные отзывы о евреях. Он то и дело ностальгировал по советскому времени, когда краны были более удобные, не шатающиеся, с короткими стрелами, на рельсах. Да и дома тогда было из панелей крановщикам строить удобнее и быстрее. Он рассказал, как в молодости приехал в столицу из деревни, построил два дома и в одном из них получил квартиру, став завидным женихом. А теперь у кранов были длинные стрелы, и надо было грузить то щиты для опалубки, то бадьей с бетоном заливать эти опалубки, то грузить арматуру. Он признался, что платят им гораздо меньше, чем нам в Латвии, что работает он вопреки технике безопасности не меньше двенадцати часов в день, за переработки платят вдвойне. Еще он постоянно кого-то обучает и за это тоже получает премии и может отдохнуть, пока работают ученики.

Через неделю мы с Улдисом поменялись наставниками. Другой пожилой наставник сказал, что под краном работают жямайты, отличающиеся свирепым нравом, и они очень не любят, когда работают неопытные ученики. У него на кране была рация, и я слышал, как они угрожающе рычали на бедного крановщика. Но я к тому времени уже неплохо мог работать, и потому они не замечали, когда за рычаги садился я. Этот наставник признался мне в том, что в свое время состоял в коммунистической партии, и по СССР ностальгировал в целом, не только по удобным кранам и легко выделяемым квартирам.

У Улдиса с освоением ремесла крановщика все шло как-то не очень хорошо. Он возвращался домой раньше и пешком, чтобы сэкономить деньги. Диплома крановщика у него не было, потому ему платили только сто лат и командировочные. Он не пил и не курил, а пьяные стропальщики под краном его очень сильно раздражали. К тому же литовцы постоянно пытаются учить своего собеседника, не понимающего литовского, своему языку. Сначала они отвечали на русском, потом повторяли ответ на литовском и совсем не смущались, когда я начинал говорить на их языке с ошибками. Возможно поэтому в Литве ни у кого из приезжих нет проблем со знанием государственного языка. Мой коллега учить язык соседей не хотел, красоты города не ласкали его взор. Он недавно женился на рижанке, она ждала от него ребенка, на нем было много кредитов, которые он неосмотрительно взял, после демобилизации, в общем он был весь на нервах, с нетерпением ждал конца командировки в отличии от меня.

После работы мы много гуляли по городу пешком, и готовили себе есть на общей кухне. Улдис, как человек военный любил порядок и чистоту, а соседи студенты часто оставляли после себя бардак на кухне, в туалете, в душевых, и ему не лень было ловить их на месте преступления, и заставлять убирать. Только в самом начале он покупал себе какую-то очень дешевую сухомятку, но я, когда что-то готовил, всегда делился с ним поровну. И ел он мою стряпню с аппетитом, постепенно он начал помогать мне готовить. Все время командировки я постоянно развлекал его своей болтовней на самые разные темы. Особенно ему нравились рассказы о диктаторах, ему казалось, что диктатура более приемлемый инструмент для управления народом, нежели демократия. О депутатах сейма Латвии он отзывался нелестно и говорил, что лучше бы был один сильный лидер, чем сотня каких-то демагогов, которые не могут договориться между собой. Его семья сильно пострадала от советской власти, потому он всей душой ненавидел коммунистов, но, когда я начал читать ему Владимира Сорокина, «Первый субботник», он брезгливо поморщился, покачал головой и заявил, что это уже слишком.

Через две недели нашей жизни в Вильнюсе к нам из Риги приехал наш начальник, поговорил с нами, и Улдис уговорил вернуть нас на родину. Это было в пятницу, за выходные нам еще платили командировочные, мы вполне могли провести в Литве выходные, но мой напарник захотел уехать именно в пятницу вечером. На свои деньги я купил разные вещи, необходимые в быту, к примеру, дешевый калорифер и сковородку. Мне совсем не хотелось их брать с собой, но мой товарищ упаковал все это в мешки и потащил вместе со своим рюкзаком на автовокзал. Там я не выдержал его мучений и купил себе большой чемодан, для этих мешков. И помчались мы на ночь глядя в Ригу.

На полпути автобус сломался. Мы стояли в чистом поле часа четыре. Несколько пассажиров, спешивших на самолет, вызвали такси сразу, другие час спустя, кто-то вышел из автобуса и пошел по трассе, голосуя. В полночь подъехал следующий автобус, в который нас пустили бесплатно. Когда подъезжали к Риге, Улдис позвонил своей теще и попросил, чтобы она подъехала на вокзал на своей машине и забрала его. Узнав, что мне до дома от центра восемь километров придется идти пешком, он сказал, что его теща меня довезет и протянул мне несколько литовских купюр, объяснив, что это за то, что я его две недели вкусно кормил и научил варить щи. Я пытался отказаться ехать с его тещей, но он отнял у меня чемодан и кинул его в багажник, а потом и меня втолкнул в автомобиль.

В понедельник я уже вышел на работу. Объект находился в районе Агенскалнс, там из чулочной фабрики «Аврора» сделали очень дорогой жилищный комплекс. Дома были почти построены, оставались всякие мелочи. Особенно делать было нечего. Пару дней со мной вместе сидел в кабине опытный крановщик, потом я, наконец, приступил к самостоятельной деятельности. Несколько раз ко мне приходил тренироваться Улдис, но с каждым днем ему все меньше хотелось работать на кране, и жить в Латвии. Он сказал, что его жена после родов планирует поехать к своим родственникам в Ирландию. Потом пошел слух о том, что он уволился. Мне жаль было с ним расставаться, было жаль, что у него не получилось стать крановщиком.
Еще в Вильнюсе на практике, я услышал о мировом финансовом кризисе, который докатился и до Латвии. Меня кидали с одного объекта на другой, везде я достраивал почти готовые дома. Новых объектов не было. А в феврале начальник сказал мне, что в Латвии объектов пока нет, и потому временно мне придется поработать в Литве, где объектов еще много. Он хотел сохранить кадры, на подготовку которых у компании ушло много денег и сил. И я с радостью поехал в длительную командировку в Литву, хотя из-за этого мне и пришлось забросить курсы рисунка.

Меня отправили в Палангу – курортный город на побережье. Жил я в большом гостиничном номере с напарником. Строительство только начиналось и поначалу мы целыми днями маялись от скуки, высиживая в кранах положенных восемь часов. А потом мы шлялись по пустым кафе и ресторанам, которые едва ли не вдвое снизили цены пока не настали теплые деньки. У меня была большая коллекция фильмов на дисках, а у напарника огромный телевизор и дорогой проигрыватель. Однако смотрел он в основном порнографию, смотрел со смехом, остроумно комментируя происходящее на экране.

Мой напарник Саня был уже в преклонном возрасте, некогда хиповал. Родился он в Латвии в Даугавпилсе, его родители были поляками, жившими в Латвии со времен Речи Посполитой, отец был большим начальником на железной дороге. Потом, партия послала его отца работать в литовский город Радвилишкис, где мой коллега и провел свою юность. В шестнадцать лет после окончания восьмилетки, он сбежал от строгого отца в Астрахань, а потом еще дальше, в Казахстан, где работал на буровой. Там он женился и после свадьбы решил съездить с женой к родителям. Жена, заметив в Литве изобилие продовольствия на прилавках, уезжать обратно в Казахстан отказалась. В середине девяностых, его жена уехала в Австрию работать хаускипером, а он так и остался в Литве. Он был весьма коммуникабельным и во многих городах, где он побывал в командировках, у него были подруги.

И Литва, и Польша – католические страны, но католики католикам рознь. Если в Польше проститутки могут стоять на вахте совсем недалеко от костела и в каждом сельском продуктовом магазине на видном месте продаются порнографические журналы, то в Литве секс-шопов только три на всю страну, и никакой порнографии нигде больше достать нельзя. Вот Саня и просил меня, если я ездил на выходные домой привезти побольше дисков для взрослых. Он рассказывал, что в магазины интимных товаров в Литве ходить достаточно неприятно, ибо некоторые блюстители нравственности могут подвергнуть лютой дискриминации искателей запретных наслаждений.

Со временем стройка разошлась. Мы с Сашкой делали два крыла одного большого отеля. Наша скука кончилась, когда на объекте появилась бригада вечно пьяных бетонщиков с диким бугром во главе, который часто кричал на своих подчиненных без слов, а они метались по площадке со скорбными лицами. Постепенно переработки на четыре часа в день вошли в норму. Иногда был слишком сильный ветер, во время которого мы не имели права работать, но прораб давал нам взятки, чтобы объект не встал без кранов. За переработки нам платили вдвойне. А еще каждые сутки шли командировочные в двадцать пять лат. Поначалу я испытывал дикий восторг, когда проверял, сколько у меня денег на счету, но потом наступило какое-то разочарование и тоска. Пока я работал, я забывал обо всем, но после работы я просто впадал в депрессию.

За двенадцать или даже четырнадцать часов работы на кране укачивало настолько, что походка у меня стала, как у моряка, а стоило мне сесть, как незаметно для меня тело начинало покачиваться. Но главной трудностью в той работе были пьяные и неквалифицированные люди под краном. То и дело возникала аварийная ситуация или конфликт с этими бетонщиками. Я работал в постоянном страхе, что рано или поздно кого-то травмирую. Хотя мне за это ничего бы не было, по закону, если крановщик на момент аварии был трезв, то никакого уголовного дела возбудить никто не мог, все квалифицировалось, как несчастный случай. Да и просто было неприятно работать с хамскими людьми, которые не могли говорить без мата и криков.

И вот, чтобы снять вечером напряжение, накопившееся за долгий рабочий день, я начал за ужином выпивать пару кружек легкого пива или сидра. А на выходных я позволял себе пару кружек не только за ужином, но и за обедом. Постоянный просмотр порнографии, которую вечно крутил Саня в конечном итоге сделал меня постоянным клиентом одной проститутки в Риге. Шатаясь по промозглому городу, я случайно забрел, на улицу, где стояли круглыми сутками работницы интимной сферы. Одна из них подошла ко мне и очень бойко предложила свои услуги. И я подумал, почему бы и нет, ведь все было так просто, не надо было читать объявления в газете, созваниваться, встречаться, гулять, стараться произвести благоприятное впечатление, выслушивать всякие банальности. Она записала мой номер телефона и то и дело звонила мне, предлагала приехать и отдохнуть с ней пару часов.

Так и началось мое падение, и оно было опасно тем, что было очень постепенным и я его не замечал. Мне казалось, что парочка пива – это пустяки, как и общение с проститутками за не очень маленькие деньги. На самом деле у меня просто не было ни сил, ни времени на культурный отдых после таких переработок, да и денег для полного счастья мне так много не надо было. Хотелось работать в Риге по восемь часов, и после работы ходить на разные курсы. Душа требовала компенсации за ту дикую моральную усталость, которую я испытывал по вечерам и в выходные.

На одних выходных мне стало очень плохо, и я поехал вместе с Саней в Клайпеду. От Паланги бывший прусский город Мемель был совсем недалеко, минут двадцать на маршрутке. Напарник мой, побродив со мной по магазинам, отправился к одной из своих подруг в гости, а я попал под дождь, забрался в винный погреб, где выпил очень много вкусного вина. Я вовсе не собирался напиться, просто было интересно пробовать то одно вино, то другое. После чего я провел очень много времени и потратил очень много денег с проституткой, которая очень любила свою работу и делала её с таким энтузиазмом, что я долго не мог от неё оторваться.

Я вернулся в Палангу очень поздно вечером ужасно усталый и пьяный на такси. Мой напарник сидел очень расстроенный и ругал свою подругу последними словами, называл её фригидной дурой, показывал кошелек, шарф и кепку, которые она ему подарила, кидал их на пол, говорил, что ему нужны хоть какие-то чувства и эмоции, а не какой-то ширпотреб. Утром я еле поднялся, но все-таки дошел до работы, хотя и спать хотелось до тошноты. Бетонщики рычали на меня, словно зверье, грозились втоптать меня в грязь, а я все вспоминал эту еврейскую женщину и думал о том, что ничего подобного со мной в жизни вероятно не случится.

Вскоре началась весна, к морю потянулись туристы, в ресторанах начали повышать цены. Практически каждые выходные я изрядно напивался с Саней. На одних выходных я приехал домой и купил диванчик и стол на кухню. Из-за этого пришлось сделать перестановку. Вечно пьяный отец закатил по этому поводу кошмарную истерику, кричал, что он в доме хозяин, и чтобы я впредь не смел ничего менять без его разрешения. Возможно поэтому, я всегда чувствовал себя квартирантом, на жилплощади законным владельцем которой являлся. Уже давно я собирался рано или поздно уехать жить в другую страну, потому вкладывать деньги в обустройство своей квартиры я не хотел.

Наконец наступило лето. Бетонщики закончили цокольный этаж, и покинули объект, начали возводить блочные стены каменщики. С ними работать было легко, они тоже напивались, но не кричали, не дрались, а то и дело готовили шашлыки и пели песни. Работать, тем не менее, по-прежнему надо было много, иногда просили поработать и в субботу. А из Латвии приходили вести о страшном кризисе, который там уже бушевал. Люди теряли работу, а затем и квартиры, при этом оставаясь должны банкам космические суммы, разорялись маленькие фирмы, закрывались магазины. А я не придавал этому значения и решил отдохнуть месяц на больничном. У меня как раз возникли проблемы с глазом, я попросил у начальника, чтобы он прислал мне замену, а сам поехал в Ригу и вышел на больничный, а через месяц написал заявление об увольнении по собственному желанию. Начальник долго отговаривал меня, говорил, что кризис совсем скоро закончится, рассказывал, какие огромные деньги были вложены в тысячи объектов в Риге, что эти деньги забрать обратно уже невозможно.

А я в этот момент думал только о путешествии в Норвегию, куда весной уехал мой дядя, чтобы работать там на мусорной машине. Никакие аргументы не могли меня убедить остаться в Литве и в лютую жару потеть в кабине крана. Я отдавал себе отчет в том, что эта не тяжелая физически работа просто убивает меня морально, отчего я начал позволять себе излишества в еде, немного прибавил в весе, начал регулярно употреблять алкоголь, так и не бросил курить. Напоследок я немного поругался со своим добрым начальником, которые не хотел мне выплачивать компенсацию за неиспользованный отпуск, но согласился, когда я пригрозил ему пожаловаться в трудовую инспекцию. И вот, я был свободен с несколькими тысячами на счету, и выбирал себе новый велосипед для путешествия в Норвегию.

Те места – Щецин, Кошалин, Слупск мне сильно напоминали Латвию, как архитектурой, так и природой, я просто чувствовал там себя, как дома. Конечно, славянская речь на фоне типичной немецкой архитектуры звучала несколько необычно и в этом контрасте было свое неповторимое очарование. Мне хотелось там остаться немного пожить, но такой возможности у меня не было. Надо было спешить в Ригу, чтобы вовремя отметиться в агентстве занятости, чтобы получить свое пособие. Во время этого путешествия я все старался придумать, как зарабатывать деньги в пути. Мне говорили, что можно играть на гитаре на улицах или рисовать портреты, и я хотел верить в то, что когда-то я научусь и играть на гитаре, и рисовать похожий портрет за пятнадцать минут, что тогда я объеду на велосипеде всю Европу.

Без каких-либо приключений, я доехал от Щецина почти до Вейхерово, городка за которым начиналось троемясто, то есть три города вместе – Гдыня, Сопот, Гданьск. Был уже поздний вечер, а никакого места для ночлега в палатке впереди не предвиделось километров на сто. И пришлось мне начать искать гостиницу подешевле, но там были в основном трехзвездочные. Я сильно устал, потому сдался и остановился в шикарном отеле за двести злотых. На ужине я решил сэкономить, потому в номере зажег свою конфорку и сварил себе макарон с тушенкой. Утром я приготовил себе мюсли на конфорке в номере. Когда я отдавал ключи и забирал велосипед из гаража, молодая девица спросила меня, почему я утром не спустился и не съел свой завтрак, который входил в стоимость номера. Но переживал по этому поводу я не очень долго. Новые впечатления в дороге быстро вытесняют из головы старые расстройства.

Гдыня город новый, и я там не нашел ничего на чем можно было бы остановить свой взгляд, Сопот – едва ли не главный польский курорт был под завязку набит отдыхающими. На пляже яблоку негде было упасть, и я к воде не пошел. А вот по Гданьску я ездил достаточно долго, любуясь немецкой архитектурой, которая была разрушена во время войны, но потом бережно восстановлена поляками. Было трудно поверить в то, что это реконструкция, а не оригинал. И там мне тоже хотелось остаться и пожить хотя бы недельку, но я не позволил себе остаться там и на день, надо было быстрее ехать дальше, в Мазурию, где было много лесов и не было надобности ночевать в гостиницах и тратить на это много денег.

Из Гданьска я поехал в Элблонг, потом в Ольштын оттуда в Елк снова проехал через Аугустов и оттуда уже на литовский Алитус. Недалеко от Ольштына в маленькой деревушке я разговорился с двумя польскими мужиками на английском о велосипедах, своем путешествии, жизни в Латвии. Неожиданно они довольно строго спросили меня, почему в Латвии не хотят говорить на русском и рассказали мне о том, как они путешествовали по реке Гауе на байдарках в восьмидесятых годах, обратились к женщине на русском, и она отказалась с ними говорить. Тут я перешел на русский и сказал им, что это мой родной язык. Они еще долго говорили со мной уже на русском, поглядывая на меня с подозрением. Я, конечно, объяснил им откуда у многих латышей взялась неприязнь к русским, что это очень давняя история. Мне впервые в жизни почему-то захотелось защищать латышей, а не себе подобных русскоязычных.

Много еще кого я встретил на пути до Алитуса – столицы Джукии, одной из частей Литвы. Старых зданий в том городе я не нашел, а новые были какими-то неряшливыми бетонными коробками. Я тогда изрядно промок под дождем, и захотел помыться. Дешевая гостиница быстро нашлась, было такое ощущение, что это какой-то музей советской эпохи. Когда я залез в ванну, там даже ненадолго пропала горячая вода. Я включил телевизор и там шел российский сериал про хороших бандитов и отважных милиционеров. Стены были тонкими и мне было прекрасно слышно, как в соседних номерах веселятся люди. Поужинал я в приличной забегаловке, а после ужина, когда возвращался в гостиницу, смотрел на прояснившееся после дождя небо, на заходящее солнце, и думал о том, что лучше бы я сэкономил деньги и помылся где-нибудь в речке.

На следующий день я с попутным ветром быстро помчался в Каунас, потом по дороге виа-Балтика на Паневежис, и оттуда на Биржай – городок достаточно заброшенный, в котором из достопримечательностей был только старинный дом польского магната в не самом лучшем состоянии. В Латвию я въехал по мало используемой довольно разбитой дороге, по которой доехал почти до самой Риги. Странное было чувство, когда я после того, как проехал три тысячи километров за двадцать дней въехал в родной город. Рука тянулась сделать фотографии, хотя карта памяти телефона была переполнена. В предпоследний день своего путешествия я все-таки проехал двести десять километров. Мне это все-таки удалось!

После путешествия я сразу побежал в книжный магазин, чтобы купить книгу об истории Польши, написанную польскими историками. Я просто влюбился в эту страну, а то, что про неё писали советские историки мне показалось возмутительным. И мне повезло, в самом большом книжном магазине Латвии эта книга таки нашлась. Написана она была не лучшим образом, но она мне позволила начать смотреть на историю с другой точки зрения. Моя бабушка наговорила мне про поляков очень много всяких гадких небылиц, но главным обвинением в их адрес было то, что они не любили её любимого Сталина и потом все никак не хотели идти вслед за старшими русскими братьями в светлое социалистическое будущее. Дед про поляков высказывался довольно сдержанно, а про богатого пана, который жил у них в деревне, который подарил его матери одно из своих строений, вообще говорил только хорошее. Мне захотелось посетить побольше европейских стран, чтобы избавиться от призрака той неприязни, которая мне досталась по наследству от бабушки и отца.

Глава двадцать восьмая. Все хорошо!


За время теории на курсах, я много общался со своим однокурсником, хотя наши мнения в отношении мировой истории во многом расходились, дискутировать с ним было занимательно. Разговоры с этим уже пожилым человеком скрашивали скучные для меня лекции о сварочном деле, которые растянулись аж на два месяца. Потом началась практика, место которой мы могли выбрать сами и по закону за работу на практике нам никто не обязан был ничего платить. Нам светило месяц отработать бесплатно и это было очень неприятно. Стипендию, конечно, в это время платили, но денег никогда не бывает много.

Руководительница курсов направила нас на Северсталь, где надо было стыковать трубы, там нам обещали приплатить неофициально всего сорок лат. Один день мы даже отработали. Я целый день сидел и читал книгу на ремонтном участке, пока ремонтники пили водку и играли в карты. Мне сразу сказали, что варить там нечего до тех пор, пока что-то не сломается, а ломалось там что-то очень редко. Мне предложили в качестве практики подмести территорию после того, как я категорически отказался пить с ремонтниками. В конце рабочего дня, я созвонился с Лункиным, у него на другом участке с практикой тоже ничего не задалось и на следующий день мы пошли в отдел кадров и сказали, что подметать мы уже умеем, и хотим научиться все-таки варить, потому пойдем поищем практику в другом месте.

Я позвонил Доктору, и он рассказал мне про Северсталь, где он отработал несколько лет, много неприятных вещей. Пили там по-черному и с ведома начальства. Квалифицированных рабочих там часто зачем-то заставляли выполнять различные подсобные работы, вероятно, чтобы не зазнавались. Да, общалось там начальство с подчиненными, как колонизаторы с туземцами. Доктор сказал мне, что сейчас работает нелегально и получает пособие по безработице. Мне он отрекомендовал одного прораба, который вел объект в аэропорте, дал его номер телефона, сказав, что там срочно требуются подсобные рабочие. И уже на следующий день мы с Лункиным вышли на работу на территории аэропорта. От нас требовалось рыть траншеи лопатами, чем мы и занимались целый день на солнцепеке. Утешало то, что нам обещали платить по пятнадцать лат в день и подписать наши дневники практики, в которых мы могли написать все, что считали нужным. Эта строительная фирма выполняла сантехнические работы. В траншеи потом положили водопроводные трубы, и нам разрешили посмотреть, как их сваривают.

На этой работе каждый подсобник отлынивал от работы в меру своей фантазии, сантехники получали сдельно, потому постоянно были чем-то заняты и старались припахать подсобников. Работы были очень плохо организованы, часто приходилось в срочном порядке закапывать выкопанные траншеи и рыть их в другом месте. Потом я работал в небольшом строящемся здании, долбил отбойным молотком в стенах канавки для отопительных труб. Эти канавки тоже то и дело приходилось залеплять и потом долбить новые в другом месте. Я помогал там очень нервному сантехнику с уголовным прошлым. Большая часть его тела была татуирована, суждения его были резкими и категоричными. Другие подсобники рассказывали мне про него страшные вещи, и я радовался, что мне не так уж и долго оставалось с ним работать. Наконец практика была окончена, в наших дневниках в нужных местах везде проставили подписи и печати, но обещанные деньги выплатили не полностью. Пришлось Лункину воспользоваться тем, что его жена работала в налоговой инспекции, слегка напугать прораба, у которого очень многие работали неофициально.

А после практики начались практические занятия в учебном центре. Только тогда нам и начали объяснять, как надо варить. До сих пор не понимаю, почему они это не могли сделать до практики. И тут я понял, что в фирме у Жоры, где я когда-то работал варили очень многие, но никто там не делал этого правильно. То есть опыт, который я получил в той фирме не годился никуда.

Двое из наших однокурсников практически не посещали теоретические занятия. Один из них так и пропал, а другой появился перед практикой и только пару дней посетил практические занятия. Я не знаю, как он умудрился сдать теоретические зачеты и экзамены, но я видел, что на практическом экзамене заготовки вместе него сварил преподаватель. Соответственно диплом он получил такой же, как и мы. Потом, когда я искал работу и показывал свой диплом, работодатели смотрели на него с недоверием и не хотели меня принимать на работу. Дело было в том, что учебный центр получал от государства деньги только за тех учеников, которые благополучно отучились и сдали экзамены. Потому не в интересах начальства учебного центра было сообщать агентству занятости о том, что кто-то прогуливает, или заваливать кого-то на экзаменах. Но, с другой стороны, эти их действия обесценивали их дипломы.

Получив диплом, я тут же отправился в долгожданное путешествие на велосипеде, купив новую двухслойную палатку. Правда, палатка эта весила три килограмма и в сложенном виде была сорок сантиметров в длину и потому очень плохо помещалась в сумках. Новые непромокаемые сумки я так и не купил. Выехал я вечером и поехал по левому берегу Даугавы на Даугавпилс. Местность вдоль дороги была малонаселенная и ничего примечательного я там не увидел, ни за первый, ни за второй день. В конце второго дня я добрался до Даугавпилса, но в сам город не поехал, а повернул на Вильнюс, литовскую столицу, родной город Дзержинского и Пилсудского, кстати сердце последнего было там похоронено.

В начале третьего дня я пересек литовскую границу и поехал через Игналину к столице. У дороги часто встречались аляповатые статуэтки Христа с окровавленными руками или девы Марии. Литовцы в отличии от латышей и эстонцев очень религиозные. Все это потому, что Литва приняла христианство добровольно, а Латвии и Эстонии эту религию веками навязывали саксонские захватчики. Латыши после крещения снова заходили в воду, чтобы смыть чужую религию. И даже в наши дни они празднуют языческие праздники и в душе остались верны культам своих предков. Многие слова литовского языка были похожи на слова латышского языка, но даже хорошо зная латышский понять, о чем говорят литовцы невозможно. Дорога петляла, среди сосновых лесов, взбиралась на холмы в одном месте она проходила совсем рядом с белорусской границей.

Я решил себя побаловать, и зашел в придорожное бистро, чтобы пообедать знаменитыми литовскими цепелинами. Это продолговатые шары из картофельного пюре с мясной котлетой внутри. С виду это блюдо напоминало шары дирижаблей времен Первой Мировой войны. По меркам Латвии в Литве все было немного дешевле, хотя один лат стоил пять литовских литов и конвертировать цены без калькулятора было не очень удобно. Весь тот день то и дело меня поливал не очень сильный дождь, но это не сильно портило мне настроение. Заночевал я перед самым Вильнюсом в уютном сосновом бору недалеко от дороги.

На следующий день я половину дня кружил по старому городу и даже сделал несколько фотографий на телефон, хотя они были плохого качества, и я не знал, как их перекинуть на компьютер. На улицах города звучала не только литовская речь, было там много и поляков, как местных, так и тех, что приехали на экскурсии. Слышалась там и русская речь, помню, как туристы из России громко возмущались высокими ценами у сувенирной лавки, подсчитывая, что и сколько стоит в рублях.

После обеда мне пришлось покинуть полную достопримечательностей столицу Литвы и по прямой автомагистрали поехать на Ригу через Паневежис. Вечером, когда уже начало темнеть, я встретил двух литовских велотуристов. Это были совсем молодые неформалы, не знавшие русского языка, я говорил с ними по-английски на ходу. Они ехали на какой-то фестиваль в Ширвинтос. Автомагистраль шла через широкие и плоские поля, так что негде было даже палатку ночью поставить. И только около полуночи я нашел небольшую реденькую рощу около дороги. Вдалеке виднелось светящееся окно какого-то хутора. Только я поставил палатку, поужинал и залез в спальный мешок, как вдалеке раздался собачий лай, и он не смолкал несколько часов, не давая мне заснуть.

Не выспавшийся на следующий день я упорно боролся со встречным ветром в широком поле, потом кружил по Паневежису, в поисках чего-то примечательного, но ничто в городе, где делалось литовское кино, не поразило мое воображение. Еще немного и я оказался в Бауске, но осматривать руины древнего замка я не стал, путешествовать по Латвии мне было уже как-то совсем не интересно. Вернувшись в Ригу, я поклялся себе в том, что в следующий раз все сделаю так, как учил меня Доктор и поеду уже куда-то подальше, чем в Вильнюс. Мне стало известно, что даже с паспортом негражданина я уже мог без всяких виз путешествовать по странам шенгенского соглашения.

В агентство занятости я даже не пошел. В стране в то время был ужасный дефицит рабочей силы, я решил этим воспользоваться и направился в отдел кадров на заводе у самого дома. Там очень понравился мой диплом сварщика и на следующий день я уже стыковал арматурные пруты на контактной сварке. Конечно, я просился работать на кран, но там мне сказали, что на кранах у них работают только женщины. Работа была далеко не самой лучшей в свайном цехе, а точнее самой тяжелой и вредной. Брызги расплавленного металла летели на меня градом и иногда попадали за шиворот, иногда респиратор на моем лице вспыхивал. Еще раскаленные до красна швы мне надо было зачищать на наждаке так что горячая пыль летела во все стороны. Но самое трудное было выбивать из пачки перепутанные прутья, из-за этого потом жутко болели и опухали ладони. Но я утешал себя тем, что отработаю в этом ужасном месте только полгода, потом на три месяца больничный, увольнение по обоюдному желанию сторон, и на пособие. Получал я там четыреста пятьдесят лат после уплаты всех налогов.

Работал я в первую смену, а потом ходил на вечерние курсы рисунка с натуры. Дело в том, что мои рисунки нравились мне все меньше и меньше, а рисовать все-равно хотелось, только не так, как у меня получалось. Одна мамина коллега дала мне телефонный номер Людмилы Перец. До этого я немного пошлялся по объявлениям в газете, но попавшиеся мне преподаватели не показались мне достаточно серьезными. Занимались мы группами из пяти – восьми человек. На первом же занятии я понял, что ранее просто понятия не имел о том, что такое рисование. Пришлось мне отказаться от всего того, что я рисовал ранее, просто выкинуть все то, что рисовал два года и начать все с начала. Мне трудно было это сделать, но я ясно понимал, что другого выхода у меня нет. Чтобы научиться чему-то новому, надо было опровергнуть свои старые заблуждения.

Вместе со мной рисунку учились в основном молодые люди учащиеся в двенадцатом классе, планирующие поступать в академию художеств и архитектурный институт, кто-то планировал ехать поступать в питерскую «Репинку». Для начала мы рисовали картонные кубики, конусы и цилиндры, потом с фотографической точностью за три занятия нарисовали керосиновую лампу, и после взялись рисовать гипсовые слепки губ, носов, ладоней ступней. До меня быстро дошло, что рисование – это весьма тяжкий труд, куда более тяжелый, нежели стыковка арматурных прутов или управление подъемным краном. После двух часов рисования я чувствовал себя более усталым, чем после восьми часов физического труда. В рисунке, как в технике, каждая линия, каждая площадка имела свое назначение, должна занимать свое место, каждое лишнее, необдуманное движение тут же портило весь рисунок. И той осенью я с головой ушел в игру света и тени. Три раза в неделю я посещал двухчасовые занятия и платил за это пятьдесят лат в месяц.

Той осенью я еще попытался начать учиться играть на гитаре, посетил пару занятий, но сильно утомился, и решил отложить музыкальные занятия на неопределенный срок. Помимо Игорька и Доктора я начал еще общаться со своим дядей и двумя его сыновьями. Как-то мы разговорились на дне рождения у деда и с тех пор стали иногда встречаться, чтобы поговорить о Кастанеде и многих других эзотерических литературных произведениях и велотуризме. Мне казалось, что мой дядя пытается поменять свою систему ценностей, и я пытался ему как-то в этом помочь. Его предпринимательская деятельность в сфере логистики окончилась полным фиаско, и это заставило его задуматься о вечном, и забыть о погоне за большими деньгами и престижем.

Из-за тяжелой работы у меня начал жутко болеть позвоночник. Вернее, я почувствовал сильную боль в груди с левой стороны, думал, что это что-то с сердцем. Я тогда еще ходил к знакомой своего друга Доктора, она была терапевтом, но очень хорошим. Она мне в своем кабинете бесплатно сделала кардиограмму, и сказала, что болит у меня совсем не сердце, а скорее всего боль из позвоночника отдает в грудь и направила меня к вертебрологу, который дал мне больничный на две недели, рекомендовал регулярно ходить на массаж и назначил магнитный резонанс, который стоил тогда очень дорого. Решать проблему со спиной кардинально я тогда не хотел, понимая, что все дело в дурацкой работе, а не в моей спине. Так я и доработал до весны, то и дело выходя на двухнедельный больничный.

Прошло шесть месяцев с момента моего устройства в свайный цех, и я тут же «заболел» на три месяца, во время которых я то рисовал, то читал книги Андрея Буровского, то печатал на стареньком компьютере свои робкие произведения. После того, как я начал учиться рисовать с натуры, я и в литературе начал писать только с натуры, только о том, что я пережил сам, и то, что у меня получалось, стало нравиться мне намного больше. Иногда я посылал по почте свои произведения в русскоязычные еженедельники, но их никто не хотел публиковать даже бесплатно. Однако знакомые, которым я давал почитать распечатки своих творений начали их хвалить и это воодушевляло меня печатать дальше. На курсах рисования к весне мы начали рисовать гипсовые головы и самый настоящий череп. Как-то раз я попытался даже Игорька нарисовать, но за позирование он назначил мне большую цену в пиве, напился и заснул. Я начал рисовать его спящего, но он постоянно дергался и мешал мне.

Летом, когда я вышел на пособие по безработице, занятия рисунком прекратились до осени. Игорек, от которого подлейшим образом Покемон убежал к Шурику, звал меня работать на пару и делить деньги пополам, хотя бы пока я получаю пособие. Но мне хотелось летом нормально отдохнуть. Я почему-то медлил со своим долгим путешествием. Долго определялся с маршрутом, наконец купил себе приличные велосипедные сумки и пуховой спальный мешок с самонадувающимся термостойким матрасом. Наконец решил ехать в Берлин через Варшаву, Познань и Франкфурт на Одере, а вернуться через Щецин, Гданьск и Мазурию. Это путешествие мне следовало уложить в один месяц и выезжать сразу после того, как отметился в агентстве занятости, чтобы платили пособие, там надо было появляться каждый месяц в строго определенную дату. На новом велосипеде я решил не ехать, убедившись в его ненадежности. Я сделал капитальный ремонт старого, поменяв в нем практически все.

Накануне моего отъезда в это путешествие я встретился с Доктором, который решил жениться на своей давней знакомой, гражданке России, у которой был постоянный вид на жительство в Германии, и много недвижимости в Риге. Из-за того, что она неоднократно нарушила паспортный режим в Латвии, её выдворили из страны и больше не давали ей въехать. И тогда она решила выйти замуж за Доктора, и переписать на него свои рижские квартиры. Жить они собирались у неё в Кёльне, она планировала его иногда отправлять в командировку в Ригу, чтобы он собирал деньги с арендаторов её недвижимости. Доктор предлагал мне плюнуть на пособие и доехать до Кёльна, чтобы погостить у него там подольше, но я отказался.

И вот, восемнадцатого июля две тысячи седьмого года я выехал из Риги и помчался с попутным ветром через Елгаву в Шауляй, потом в Шедуву, но тут ветер изменился, наступила ночь, дорога пошла по холмистой местности и мне пришлось заночевать в дремучем лесу. А на следующий день пришлось трястись по очень разбитой дороге и против ветра до города Кедайняй. Там я выехал на новую ровную трассу до Каунаса, второй столицы Литвы. Я был очень недоволен результатами своей езды, хотелось проезжать по двести километров в день, а у меня в первый день получилось только сто семьдесят, а во второй и того меньше. Злой на себя я промчался сквозь Каунас, совершенно не полюбовавшись им. Началась гроза с ливнем, стало совсем темно, но я рвался к Марьямполе – столицы одной из четырех частей Литвы Сувалькии. В добавок ко всем несчастьям дорогу на моем пути ремонтировали. Где-то до полуночи я сражался, а потом уснул на лавке крытой автобусной остановки, страшно не выспался, и еле двигался на следующий день. У меня кружилась голова, тошнило, чувствовалась слабость, но я упорно двигался против сильного встречного ветра. К середине дня я все-таки добрался до границы с Польшей.

Я немного волновался по поводу того, что меня могут не пропустить через границу с моим негражданским паспортом. И литовским пограничникам удалось меня разыграть. Они взяли мой паспорт, почитали его, сказали, что он у меня сильно потрепанный, какой-то ненастоящий, и потому они его забирают, а меня арестовывают. У меня просто почва из-под ног ушла и пот потек по лбу. В следующий момент, они засмеялись, шлепнули печать в паспорт, дали его мне и разрешили ехать к польским пограничникам. Те видели, как меня разыграли и тоже смеялись. Я спросил у них, не будет ли у меня с таким паспортом проблем на границе с Германией. Они сказали, что я могу смело ехать хоть до Лиссабона.

В первом польском городе Сувалки я сунул карточку в банкомат и без проблем снял триста злотых. На счет этого я тоже сильно волновался, даже еще в Риге разменял себе немного литов и злотых на всякий случай. В городе была выставлена в качестве памятника советская военная техника времен Второй Мировой войны. Больше ничего примечательного я там не обнаружил. Зашел в кафе, где, к моему удивлению, было разрешено курить внутри. Официант, говоривший на русском, подал мне меню, где были совсем низкие цены и спросил, какую музыку пану поставить. Оказалось, что в Польше совершенно безнаказанно можно было проигрывать в кафе любые диски. И я ужинал под «Стену» Пинк Флойда. Суп из фасоли и отбивная с картошкой были хорошо приготовлены, хотя для меня было слишком остро.

Далее я волновался по поводу того, что меня могут поймать и наказать за ночевку в лесу. Я даже пытался попасть в кемпинг, но на ресепшене уже никого не было. Ночевал я в густом ельнике, заснул очень быстро в силу того, что очень устал. Утром, ободренный тем, что никто меня не выследил, и не оштрафовал, я вышел из лесу на трассу не таясь. Страх наказания за бродяжничество меня на какое-то время отпустил. И мое путешествие продолжилось гладко, без каких-то серьезных трудностей. Я обедал в забегаловках в крупных населенных пунктах, ибо даже готовая еда там стоила очень дешево, а персонал этих забегаловок был на удивление обходительным и доброжелательным. Официанты там считали своей обязанностью не только подать гостю кушать, но и поговорить с ним, если он не был против. Жители тоже были на редкость отзывчивыми и стоило мне только остановиться, как они сами подходили ко мне и спрашивали, чем мне помочь.

Я благополучно добрался до Варшавы, которая поразила мне своими размерами, опрятностью, энергетикой. Город выглядел старинным, хотя во время войны был полностью разрушен, а потом по чертежам, фотографиям, картинам восстановлен. Впрочем, я уделил этому городу не очень много внимания, с полудня я уже только и думал о том, где же мне придется ночевать. У меня был очень подробный атлас, на котором был отмечен каждый лесок, и каждый хутор. И на всем пути от Варшавы до Познани мест для ночевки практически не было. По причине этого волнения я выехал из столицы Польши толком ей не налюбовавшись. Фотографии я делал телефоном, с которого их можно было перекинуть на компьютер, но качество этих фото было ужасным, фотографировать я толком не умел, и камера у телефона была не ахти какая.

Только я выехал из столичных пригородов, как сразу заехал в деревню, и только она кончилась, как началась другая. Иногда между селами были поля, которые тянулись до самого горизонта. И не было ни кустов, ни рощи, никакого укромного места, где можно было бы поставить палатку. Уже на закате я заехал в довольно крупный город, на окраине которого и решился переночевать в гостинице. Заходил туда я не очень решительно, но встретили меня там очень радушно, обслуживающему персоналу очень понравилась моя прическа и длинная узкая борода, заплетенная в косичку. За постой с меня взяли около ста злотых, что для меня катастрофой не было. Я плотно наелся в ресторане при гостинице, потом долго мылся под душем и стирал вручную свое белье. На сон грядущий посмотрел польское телевидение, и не нашел в нем ничего особенного.

Потом было несколько очень жарих дней, которые я ехал среди фруктовых плантаций. Сначала я ходил рвать недозревшие фрукты с карликовых раскидистых деревьев, а потом ради интереса спросил у торговцев, почем у них фрукты. К моему удивлению, за пять злотых мне нагрузили огромный куль всего понемногу, что было в ассортименте. Познань мне понравилась даже больше Варшавы, это был тоже большой город, но в нем не было столичной суеты, мне показалось, что жители этого города какие-то расслабленные и никто никуда не спешит. Я даже поймал себя на желании снять там квартирку в центре и пожить пару месяцев. Вежливые прохожие, которых я спросил, где находится магазин туристического инвентаря, буквально привели меня к дверям этого магазина. Мне надо было купить пару баллонов газа для своей конфорки.

После Познани меня начал поливать дождь, но у дороги появилось много лесов, и мне уже не надо было по вечерам долго и упорно искать укромное место для своей палатки. Чем ближе была немецкая граница, тем больше старушек и детей торговали грибами и ягодами у дороги, а рядом с ними просто шеренгой стояли проститутки в основном цыганской внешности. Когда я доехал до города Слюбице на Одере, погода испортилась, то и дело моросил дождь, задул сильный прохладный ветер.

На въезде в город я разговорился с немецким велотуристом, которого звали Михаил. Узнав о том, что я позволил себе ночевать в гостинице, он неодобрительно скривился и сказал, что он принципиально никогда не платил даже за кемпинги, сколько ни путешествовал по Европе. Так же он рассказал мне, как даже осенью мылся в реках и озерах, как в Париже нагло заночевал в парке, и полицейские не решились его прогнать. Он совершенно не понял моего желания покататься по Берлину, предупредив меня, что это очень большой и шумный город с интенсивным движением, где много криминала и надо быть на чеку. Он сказал, что намного приятнее кататься по тихим второстепенным дорогам, идущим через маленькие городки.

В холодной воде Одера мыться мне не захотелось, и я заселился в отель, где основательно помылся под очень горячим душем, а потом вдоволь наелся в бистро при этом отеле. В сущности, Слюбице и Франкфурт были одним городом, разделенным Одером. Пропускной пункт был почти на мосту. Немцы ездили в Польшу, чтобы купить продукты подешевле, но в основном они ехали за табаком. Табачных лавок в Слюбице было очень много, и торговля шла бойко. Я поддался этому табачному ажиотажу и купил аж полукилограммовый пакет табака, краковской фабрики, хотя он и был предназначен не для трубки, а для сигарет. Я положил этот пакет на дно сумки, чтобы скурить этот табак потом, уже в Риге, почему я так решил не знаю. Потом я решил закупиться продуктами в Польше, как это делали немцы, помимо прочих продуктов я набрал много маленьких белых булок, таких же, как были в советское время по три копейки. И на кассе с меня за них денег не взяли, объяснив это тем, что они вчерашние.

Польские пограничники выпустили меня без проблем, а немецкие очень удивились, увидев мой диковинный паспорт, долго переговаривались, потом один из них ушел в будку с моим документом. В этот момент мне стало тоскливо и стыдно из-за того, что я так затянул дело с получением гражданства. Но все обошлось благополучно – некий аналог паспорта гражданина СССР мне вернули с печатью и позволили мне въехать в приличную страну. И никто не завидовал мне, гражданину империи, которая больше не существовала.

Первым делом, попав в Германию я пошел искать банкомат, но они мне не попадались. Я попросил помощи у прохожих, но многие из них не говорили на английском, совершенно не реагировали на слово банкомат. Наконец мне помог один мужик, сказав, что банкомат по-немецки - «гельдмашин». Потом я кружил по городу, в поисках магазина, где можно купить подробную карту Берлина и окрестностей. В итоге пришлось купить дорогой огромный атлас, кстати, не такой удобный в обращении, как атлас всей Польши. И только тут я понял, что такое мегаполис и ужаснулся.

И тут начались неприятные сюрпризы. Оказалось, что по прямому шоссе я не мог ехать на велосипеде, и пришлось мне поехать по извилистой второстепенной узенькой дороге. Вдоль этой узкой дороги иногда шла велодорожка, на которую я обязан был сворачивать, если я этого не делал, то проезжающие машины мне сигналили. Ехать по велосипедной дорожке было совсем не удобно, тем паче, что она шла то по правую сторону от основной дороги, то по левую. Когда велодорожки не было, и я ехал по основной узкой дороги, водители обгоняли меня ужасно нерешительно, часто просто тащились сзади, что действовало мне на нервы. И вдобавок к этому дул сильный встречный ветер. Доехав до крохотного, но очень тесного городка, я хотел проехать его по объездной дороге, но там стоял запрещающий для велосипедов знак. Пришлось ехать через центр, и я умудрился заплутать в узких извилистых улочках.

Меня удивило, что в Германии по сравнению с Польшей на обочинах дороги валялось очень много разного сбитого зверья. Мне казалось, что в такой развитой стране, как Германия ни лесов, ни диких зверюшек уже давно нет, так нам говорил учитель географии. Кого там только не было – зайцы, косули, белки, барсуки, кабаны. Так я и ехал, и ехал в сторону мегаполиса, совершенно не представляя, где я там переночую. Мой дядя, который часто ездил в Германию, говорил мне, что ночлег в самой дешевой гостинице стоит около тридцати евро, что для меня было большой суммой. Несколько раз велодорожка убегала от дороги и потому я уезжал не туда, куда мне было надо. Наконец, когда уже начало смеркаться я добрался до окраинного района Берлина Эркнера, который был отделен от мегаполиса сосновым лесопарком, там я и решил провести ночь.

Чтобы меня никто не заметил, я решил зайти в лес подальше от дороги. Везде в этом лесу были просеки, и был он достаточно редкий, но я нашел небольшую полянку, окруженную кустарником, и начал уже расстегивать сумки, как вдруг на эту поляну выскочил самец косули и начал орать, подскакивая ко мне довольно близко, собирался бодаться. Я топал на него ногой, кричал на него, даже бросил в него палкой, но он не прекращал шуметь. Я разнервничался выругался и ушел искать другое место, а эта непуганая скотина еще долго прыгала поодаль от меня. Ночевал я в итоге в очень густом кустарнике совсем близко от дороги, очень недовольный тем, что искать место для палатки пришлось больше часа.

На следующий день я кружил по восточной части Берлина полдня, отдыхал в парке, где росли платаны. Ко мне там привязался пьяный старик, подал мне почему-то левую руку, что-то зло говорил про английский язык, который он не понимал, чтобы он от меня отвязался, пришлось на него даже рявкнуть. Потом ко мне подошел какой-то человек с Ближнего Востока, и начал навязчиво предлагать купить какие-то таблетки. В центре города на какой-то площади, я разговорился с парнем и девушкой из России. Они приехали в Германию учиться и планировали остаться.

Обычно я каждый день во время путешествия в определенное время посылал маме короткое сообщение о том, где я и как у меня дела. А тут, когда я оказался в центре Берлина, я решил ей позвонить и поделиться своей радостью. Мама только сказала, чтобы я скорее ехал домой. И я помчался с попутным ветром по улице Карла Маркса. Для меня было удивительно, как немцы не переименовали эту улицу. В Латвии коммунистическая партия с девяносто первого года была запрещена и продавать работы Маркса или Энгельса стало преступлением. Хотя из-за отсутствия спроса на эту литературу, этого преступления так никто и не совершил.

Обратно я поехал другой дорогой мимо города Зелов. Во время войны мой прадед как раз воевал в этих местах. Он был старшиной в пехотных войсках и в сорок пятом году ему как раз было сорок пять лет. И это была не первая война в его жизни, он успел застать еще и гражданскую войну. Моя бабушка очень плохо говорила о своем свекре. А по мне, так он просто был человеком своего страшного времени. После войны он работал сторожем в детском саду, страшно пил и у него не было пенсии, так как до войны он был колхозником. Умер он в страшных муках от цирроза печени. Мой дед пересказал мне его рассказы о войне, которые были мало похожи на советские фильмы на эту тему.

Границу я пересек, когда уже темнело. В приграничном городке Костшин только прошел фестиваль неформальной музыки, и толпа хиппи и панков голосовала на дороге. Я ехал до поздней ночи, пока не попался лес у дороги. А потом я направился в Щецин и этот город мне понравился даже больше, чем Познань. Он достался Польше только после войны, до этого он был немецким, как и вся Померания. Многие поляки, с которыми я говорил, признавались, что они на самом деле не поляки вовсе, а потомки переселенных туда украинцев или немцев, которые не хотели покидать родные места и потому полонизировались.

Глава двадцать седьмая. Еще одни отношения.


Той зимой Ксения прилетела в отпуск на две недели в Ригу, приехал один из её ирландских друзей. Он отказался от моего предложения сопровождать его во время прогулок по городу, пошел гулять один, он не верил, что в Латвии мало кто понимает английский. В результате он попал в руки консуматорши, которая заказала такой коктейль, на который у него не хватило наличности. И тогда его скрутили охранники, сняли с него дорогие часы и повели к банкомату, чтобы он снял деньги и расплатился с ними. Это он помнил смутно, ибо алкоголь, судя по его словам, в тот раз подействовал на него как-то странно. А потом в день отъезда с его счета загадочным образом исчезли все его сбережения около двадцати тысяч евро. Но до отъезда он еще прогулялся по городу со мной, мы зашли в клуб «Саксофон», послушали там местную неформальную музыку. Он удивил барменшу, когда она налила ему сто грамм коньяку. Он потребовал стакан, выпил его залпом, сказал, что советский коньяк – это нонсенс, что коньяк может быть только французским, но все же купил бутылку, и выпил её один, пока я пил квас. Рига так же удивила его низкими температурами. Он считал, что при минус четырех жить невозможно, но во время его визита было минус двадцать, пришлось ему потратиться на теплую одежду.

Сразу после него прилетел гражданский муж моей сестры Тони. Он с Ксенией зашел ко мне на хутор, отведал щей, которые ему очень понравились. Его поразило отсутствие канализации в моем временном жилище, а в гравитационный туалет он и вовсе побоялся зайти. Потом мы вместе сходили в баню и основательно там попарились. Этот диковинный для него отдых он так же одобрил, хотя его немного смутило поведение других парильщиков, которые сбежались посмотреть на иностранца, узнав, что он ирландец. Родной язык Тони был английский, и в добавок он говорил с ирландским акцентом, специфическими сложными фразами, потому понять, что он говорит мне было часто очень сложно. Я понял, что английский мне надо учить еще очень долго и упорно, появилась мысль о том, чтобы пойти на курсы этого языка, когда выйду на пособие. Тони объяснил мне, как ирландцы в большинстве своем занимаются туризмом – заказывают билеты на самолет за полгода вперед, чтобы было дешевле, в пятницу вылетают в другую страну, заселяются там в отель, спускаются в паб, основательно напиваются, спят всю субботу, вечером опохмеляются, снова спят, а в воскресенье летят домой. Я, конечно, не понял, зачем для того, чтобы напиться куда-то лететь. А вообще у Тони была интересная жизнь, он работал в Африке, жил в ненавистной для всех ирландцев Англии, жил в Америке, которую многие ирландцы считают своей второй родиной. Он, как и Ксения, звал меня в свою любимую Ирландию, и я обещал приехать в самом скором времени.

Той зимой мне было как-то особенно скучно и по этой причине я начал иногда заезжать в гости к Игорьку на выходных. Он и Покемон уже давно были так же, как и я обмануты Шуриком, ушли от него и работали вдвоем. Он принес мне глубочайшие извинения за свое отвратительное поведения во время совместной работы. Я его простил, но иметь с ним какие-либо дела впредь уже не собирался, хотя он и постоянно предлагал мне начать общее дело. Как-то раз он посетовал на свое одиночество, рассказал о своей тоске по женскому обществу. Я на это сказал ему, что каждый вечер растапливаю печку газетами, в которых есть много объявлений о знакомствах и предложил ему тоже подать объявление в газету. Но он сказал, что не может этого сделать, потому что боится того, что его жена увидит в газете его телефонный номер и тогда у него начнутся серьезные проблемы. В общем, он попросил, чтобы я указал в объявлении свой номер, отвечал на звонки и сообщения, и приемлемым вариантам давал его номер.

В объявлении я написал, что два друга ищут себе подруг, и указал наши параметры и свой номер телефона. Звонков было много, и в основном интересовались сорокалетним Игорьком, а не мной. Некоторые посылали короткие сообщения с требованием перезвонить. Таких Игорек велел отметать сразу, ведь жадные женщины Игорьку были совсем ни к чему. Некоторые звонили и сразу интересовались его жилищными условиями и размером заработной платы. Одна женщина указала почтовый адрес, и попросила выслать его фото. Нескольким женщинам я все же дал его номер, но только с парой из них у него завязалась долгая переписка короткими сообщениями. А номер третьей он вернул мне, оставшемуся без вариантов, сказав, что она молода и зовет в гости к себе в Лиепаю, то есть в город, где рождается ветер, город под липами. Я позвонил ей, заболтался на час, потом еще много денег потратил на сообщения. И решил все-таки поехать в третий по величине город Латвии.

Ехать надо было долго, двести километров, а это где-то часа четыре. Пока ехал, переписывался с этой Александрой, она сказала, чтобы я не ехал в центр, сошел на подъезде к городу и прогулялся пару километров пешком через поле по дороге в аэропорт. Стоял сильный мороз, а я был в своих кожаных штанах и матросском бушлате, носки под берцами тоже были не самыми теплыми. Пока я шел по этой дороге через поле, я получил сообщение, в котором она предложила на следующий день прогуляться по морю, вместе с её внуком.

После такого предложения, мне захотелось развернуться и пойти обратно на автобусную остановку и ехать в Ригу. Но тут я задумался о том, будет ли еще обратный автобус на Ригу. Пойти в центр? Но я толком не знал куда идти и основательно промерз. Я вспомнил, что говорил ей о том, сколько мне лет, и она никак не это не отреагировала. Я подумал, что, если у неё внук, значит ей где-то лет шестьдесят. Мне оставалось только зайти к ней, попить с ней чаю, поболтать, спросить, когда автобус на Ригу, как добраться до центра, возможно переночевать, а потом уехать домой. Было досадно из-за того, что потратил зря деньги на билеты. И только тогда, когда я подошел к ее двери, мне стало страшно, что придется ночевать на улице на таком сильном морозе.

Дверь открыла низкорослая женщина с чисто азиатским лицом. Оказалось, что ей было сорок шесть лет, но выглядела она младше, но это не изменило моих планов попить чаю, поболтать, приличия ради, и сбежать, как можно скорее. Она тут же позвала меня к столу, а я был очень сильно голоден и согласился с радостью, но суп, который она приготовила съедобным не был. Я нагло отказался его есть, сославшись на непереносимость гороха. Я предложил сходить в магазин, купить продуктов, и сготовить селянку. И мы сходили, и я приготовил не только суп, но и котлеты с салатом. Время как-то быстро пролетело, пока я готовил и рассказывал нараспев о смешных моментах своей жизни. За окнами стемнело, а мне все как-то неудобно было спросить, когда пойдет вечерний автобус.

Часов в девять вечера, я решил остаться ночевать уж слишком она меня внимательно слушала, и просила рассказывать дальше. Наступила полночь, я уже устал болтать без перерывов, захотелось спать. И тут она заявила мне, достаточно грубо о том, что у меня красивые глаза и потому она хочет со мной переспать. Сначала у меня был шок от такого оборота, и тут она надавила на жалость, рассказами о том, какие недоразумения в штанах к ней приезжали до меня. Один из них напился и начал буянить, так что пришлось его выставить вон с помощью соседа, у другого совсем ничего не получилось в плане секса, третий сам сбежал, услышав от неё такое смелое предложение. Мне стало как-то стыдно за свое желание поскорее убежать. Я спросил, зачем же так сразу в постель, а она сказала, что жизнь коротка. В общем, я решил отработать свой постой, попросился в ванную, а потом до четырех утра старательно работал при выключенном свете, а она требовала еще и еще.

Утром, я напек блинов на завтрак, поспать толком не получилось, и у меня было какое-то неприятное чувство того, что я совершил нечто ужасное, будто страшно напился и пропил все деньги, или был пойман на каком-то сексуальном извращении и осужден за это обществом. В состоянии морального похмелья я еще гулял с ней по городу, зашел с ней в кафе, где она представила меня своей знакомой. И наконец она проводила меня до автовокзала, и я смог заснуть в автобусе. А потом мне пришлось еще долго топить печку, прогревая остывшую комнату ветхого дома . Мельком я увидел свое отражение в зеркале и выражение на моем лице мне очень не понравилось.

Я продолжал переписываться по телефону с этой Александрой, хотя и ехать к ней еще раз я совсем не планировал. Как-то не хотелось расстраивать женщину своей привередливостью, мне казалось, что она ко мне со всей душой, а я как-то слишком высокомерно с ней. Но недели через две после моего посещения самого ветренного города Латвии с липовым названием, я очень сильно заболел. У меня была очень высокая температура, слабость, тошнота, отсутствие аппетита. Это как-то началось с вечера, а утром я едва поднялся и пошел пешком на автобус, чтобы поехать к врачу. Ехать надо было долго, до центра, потом пересесть на трамвай и пилить еще где-то минут сорок. Врач, однокурсница моего друга Доктора, дала мне какую-то таблетку, открыла мне больничный, рекомендовала лечь в стационар, если дома нет нормальных условий, но мне было жаль денег, да и соображал я на тот момент плохо. До хутора я добрался в каком-то забытьи, последние сто метров уже практически полз, а не шел.

Комната была еще теплой со вчерашнего вечера, но я понимал, что нужно сходить в сарай за дровами и натопить печку, чтобы ночью не замерзнуть. И еще, как на зло кончилась вода, а колонка была явно замерзшая, ибо уже несколько суток было под минус двадцать. Печку я все же в тот день растопил, и отогрел колонку, и накачал себе воды, но потом отрубился часов на четырнадцать, под грудой ватных одеял. Когда проснулся, в комнате было уже совсем прохладно, а сил даже вылезти из-под одеял не было. Я позвонил другу Доктору и спросил у него, что делать. Он порекомендовал поехать к маме или просто вызвать скорую помощь. Эти варианты я отверг, решив, что лучше замерзнуть. И тогда мой друг порекомендовал мне обрадовать женщину, приехав в Лиепаю. Этот вариант мне понравился больше. Я позвонил ей и нагло напросился в гости, не сказав о своем состоянии. Она действительно обрадовалась тому, что я к ней приеду, обещала отправить сына к бывшему мужу и взять на работе небольшой отпуск.

Шатаясь, словно очень пьяный, я как-то добрался до автобусной остановки, часто останавливаясь на отдых. В автобусе я на какое-то время потерял сознание, но на конечной вовремя очнулся и дошел до автовокзала. Мне повезло, я буквально через полчаса сел на лиепайский экспресс и доехал до туда часа за три. По дороге я созвонился с Александрой и попросил её встретить меня на трассе, признавшись в том, что у меня высокая температура. Она послушно пришла на остановку и потом я шел, опираясь на неё. Досады по поводу того, что с праздником для плоти ничего не выйдет она не скрывала, а я обещал ей, все сделать в лучшем виде, когда мне станет немного лучше. Когда я наконец оказался в теплой постели и почувствовал распаленное тело рядом, у меня вдруг появились силы для того, чтобы сделать все в лучшем виде немедленно. То, что у меня откуда не возьмись вдруг появились силы мне показалось удивительным, и еще более удивительным мне показалось то, что мне после этих упражнений стало лучше и даже захотелось чего-то поесть. Так я провел там несколько дней. Уже на следующий день мне стало совсем хорошо, и мы пошли в кино, потом гуляли по заснеженному пляжу. Я прожил у неё несколько дней, а потом снова оказался на заброшенном хуторе.

На больничном я просидел еще долго. Потом вышел дорабатывать последний месяц перед увольнением. Пригрело солнышко, началось быстрое таяние снегов, дорога на завод превратилась в полноводную реку, по крутому берегу которой я скользил по льду на своем велосипеде. Начальница склада сильно удивилась, когда я сказал ей, что я действительно увольняюсь, хотя я заранее подал ей заявление об увольнении и попросил его завизировать. Она сказала, что повысит мне зарплату, начала жаловаться на то, что все от нее бегут в последнее время, что работать буквально некому, но мне её жалобы были безразличны. Я просто ликовал в предвкушении долгого отдыха. Увольнять меня было не кому, потому что работница отдела кадров тоже уволилась. Пришлось мне неделю ждать, пока найдут новую и она войдет в работу. Хотя я эту неделю и не работал, мне платили среднюю зарплату, так было положено по закону. Я получил в качестве расчета приличную сумму, около четырехсот лат, в неё входила компенсация за неиспользованный отпуск. Как я и просил, меня уволили не по собственному желанию, а по обоюдному решению сторон, потому пособие я начал получать сразу, а не через пару месяцев.

Оба велосипеда пришлось после зимы чинить, и это стоило немалых денег. И еще надо было расплатиться окончательно за новый велосипед. К тому же я накупил много новых книг и дисков, плеер для этих дисков, подновил свой гардероб. Наконец сломалась старая и ржавая колонка и я за сорок лат купил вместо неё новый электрический насос, но подключить его у меня не получилось. Без воды на хуторе я жить не мог, а денег на съем квартиры у меня не было. И пришлось мне опять переселиться к родителям. Нехватка денег вынудила меня сразу записаться на курсы для безработных. Я изъявил желание учиться на парикмахера, но инспектор, пожилая ворчливая женщина, посмотрела на мой ирокез, и сказала, что нельзя мне работать парикмахером. Я спросил почему, она ответила, что у меня техническое образование и предложила всякие курсы для брутальных мужиков. Я выбрал курсы операторов автопогрузчиков, которые начинались на следующий день, но оказалось, что там был перебор и меня перекинули в группу сварщиков, где наоборот не хватало одного человека. В группе было всего шесть человек, мало кто горел желанием дышать вредными газами и потеть в брезентовом костюме.

Курсы, конечно, проводились на латышском языке и мне пришлось сесть на первую парту, вооружившись словарями и литературой по сварочному делу на русском языке, часть я взял в библиотеке, часть купил. Рядом со мной садился пожилой крупный мужик, тоже со словарем. Вскоре выяснилось, что он в свое время закончил московский металлургический институт и по профессии был технологом. Большую часть жизни Лункин проработал на заводе РАФ в Елгаве, за пару лет до закрытия он заведовал распределением микроавтобусов «Латвия», которые выпускал этот завод. Он рассказал мне много интересного о том, почему этот завод разорился и закрылся. После развала завода у него еще остался кооператив, который вскоре тоже пришел в упадок. У него после всего этого осталось очень много денег, но потратил он их не очень разумно, потому ему пришлось несколько лет работать помощником рамщика на той самой лесопилке, на которой я месяц отработал крановщиком. Потом он работал на фирме, которая строила небольшие яхты из пластика, но она разорилась.

На курсы я ездил на велосипеде, но собирал на остановках трамвайные талоны, наклеивал их на большой лист бумаги, подписывая над ними даты. В конце месяца мне выплачивали те деньги, что я потратил на дорогу – это было чуть больше десяти лат. Во время обучения я начал экономить на всем, хотел собрать денег для дальнего путешествия на велосипеде. После неразумных трат мне всегда приходилось экономить, доводя это дело до абсурда.

К Александре я ездил редко, и часто с пустыми руками, впрочем, она не ворчала по этому поводу, покупала мне тортики и фрукты, лишь бы я приехал. Как-то раз она решилась зачитать мне свое литературное произведение, которое было исполнено ужасно, но его сюжет мне в принципе понравился, однако, когда она сказала, что это все на самом деле произошло с ней, мне она стала не приятна.

Дело там было в том, что её дочка вышла замуж в шестнадцать лет, сына родила в семнадцать. Мужем её был молодой еврейский предприниматель, у него была автомойка и еще какое-то дело, связанное со строительством, в общем он не бедствовал. Александра как раз перед свадьбой дочери развелась со своим мужем и причиной тому было то, что, когда муж заболел клещевым энцефалитом, она обрадовалась его смерти раньше времени, распродала многие его вещи, пока он был еще жив и начала активно искать себе нового мужчину. Но муж, к её удивлению и неудовольствию выжил, и был очень возмущен тем, что его жена так себя повела, когда ему было плохо.

Оставшись одна, эта не очень умная и не совсем честная женщина, присмотрелась к своему зятю, когда они остались наедине. И сказала ему, что если он сейчас же её не ублажит, то она расскажет дочери, что он к ней приставал. И зять не выдержал такого напора и ублажил её один раз, а на следующий день она тем же шантажом заставила его сделать это опять, потом это у них вошло в привычку. Александра была счастлива и довольна собой, а её зятя из-за этого мучила совесть. Развязка наступила неожиданно – дочка как-то утром рассказала своему мужу свой странный сон, в котором застала его со своей мамой. И тот настолько разнервничался из-за этого, что взял и признался ей во всем. Разгорелся жуткий скандал, дочь с намерением убить мать ломала дверь в её квартиру, но у неё был заезжий мужик, который впустил дочку, успокоил и разъяснил ей, что деваться-то ей с ребенком, в сущности, некуда. К маме она уйти от мужа не может, отец живет в квартире своей новой жены и забрать её тоже не может. Одной ей не выжить, ведь ни профессии, ни желания работать у неё нет. К тому же муж мучился, угрызениями совести, чувствовал себя виноватым, значит любит её. В общем, пришлось дочери простить и мужа, и маму.

После этого Александра рассказала, как ей с детства тяжело жилось, ибо в школе она училась совсем плохо, за что её строго наказывали родители, как она приехала в Латвию из Абакана работать на заводе, как вышла замуж за человека, который ей совсем не нравился, просто потому, что было пора выходить замуж, как поначалу пришлось жить в маленькой деревне Гробиня недалеко от Лиепаи, как скучала по родителям и родным местам.

Чем больше я её слушал, тем меньше мне хотелось с ней дальше общаться. Меня поражало то, что она совершенно не считала свое поведение с зятем мерзким и отвратительным, она, напротив, гордилась своим поступком, как и не было ей стыдно за то, как она поступила со своим мужем. Я начал понимать, что она покупает мне фрукты, постоянно лепит в мой адрес свои неуклюжие комплименты, только до тех пор, пока я в любой момент могу уехать от неё, а если я попаду от неё в какую-то зависимость, то мне не поздоровиться.

В сексе она была пассивным потребителем, и к тому же очень закомплексована. Так что с ней было скучно. Если сначала мне было жаль её, за её глупость, ибо она недаром плохо в школе училась, то после того, что я о ней узнал, жалость моя к ней пропала бесследно. В обществе вообще есть стереотип – если человек глупый, то он добрый. Тут был яркий пример того, что глупый человек как раз бывает весьма жестоким. Она запомнилась мне своим вопросом: «Что мне говорить, чтобы не чувствовать себя полной дурой?». Ей хотелось вызубрить набор каких-то умных фраз, чтобы производить благоприятное впечатление на собеседников.

Я еще долго вежливо отвечал на её сообщения или звонки, но сам ей почти никогда не писал и не звонил. Если она винила меня в невнимании к себе, то я оправдывался тем, что у меня просто нет денег для того, чтобы звонить ей. Наши отношения прервались надолго после того, как она как-то раз приехала в Ригу и попросила меня, чтобы я отвел её на адрес, где находилась контора, вербующая рабочих на фабрику в Англии. Оказалось, что она каким-то чудом, совершенно не владея латышским языком сдала экзамен по натурализации и получила гражданский паспорт Латвии. Она сказала, что на экзамене в основном молчала, кивала и улыбалась. Я тогда подумал тоже пойти на экзамен без всякой подготовки, попытать счастья, ведь в случае неудачи, можно было это сделать еще раз через полгода, но в последний момент передумал.

Глава двадцать шестая. Удары судьбы.


Наступила осень. На работе с заказами было очень плохо, зато директор навесил на меня очень много неоплачиваемой работы и стал отчислять с моей крохотной зарплаты по двадцать лат в месяц за риск, который связан с тем, что я у него работаю неофициально. Я выждал момент, когда он должен был мне совсем мало, выклянчил у него аванс побольше, при том, что заработал в том месяце слишком мало и ушел, не отработав месяц, как он потребовал. Да, я потерял из-за этого где-то пятьдесят лат, но уж очень мне хотелось создать ему проблемы своим неожиданным уходом.

И принялся я искать работу по объявлению в газете. В одном месте мне обещали хорошую зарплату, но сказали, что две недели надо будет бесплатно ходить на работу каждый день учиться дробить уголь на специальной машине. Во время этого обучения один из сильно выпивших моих наставников захотел самоутвердиться за мой счет, я ему этого не позволил, мы немного повздорили. И тогда разобиженный наставник вызвал начальство по телефону, явился бригадир, увидел в каком состоянии его подчиненный и отправил его домой. Пришел другой оператор и обозвал меня стукачом, но, не смотря, на это я доучился до конца, успешно сдал и теоретический, и практический экзамены, но на работу в итоге принять не был, без каких-либо объяснений.

В фирме по изготовлению профилей для монтажа гипсокартона я проработал бесплатно три дня. Меня туда нанимали крановщиком, но краны там были в недопустимом для работы состоянии, по закону я не имел права на них работать. К тому же пока работы с кранами не было, меня сажали на конвейерную линию. Мне обещали двести лат в месяц после уплаты налогов, но от молодых ребят, работающих там, я узнал, что им платят по сотне в месяц и вряд ли мне будут платить больше. В довершении к моим разочарованиям, они честно признались, что употребляют наркотики и начальство смотрит на это сквозь пальцы. Наконец явился самый главный начальник и без всякой причины начал на меня орать. После этого я молча собрал вещи и ушел.

Потом государственное агентство занятости направило меня на лесопилку в один из самых отдаленных районов Риги – Болдераю, бывший город Усть-Двинск. Ехать на велосипеде от дома до работы мне надо было двадцать километров в одну сторону, да еще и в снежный ноябрь. Работать надо было по двенадцать часов в день четверо суток, потом сутки отдыха и четверо суток в ночь. Трудовой инспектор обещал мне триста лат в месяц на руки. В отделе кадров сказали, что триста до уплаты налогов. Кран там был в кошмарном состоянии. Ни у кого из тех, кто работал там стропальщиками не было допуска к этому делу, да и необходимых для этой работы знаний тоже, вдобавок все на этом комбинате были постоянно пьяны и у всех не было передних зубов. Кормили там, правда, бесплатно и было бесплатное общежитие, но туда я даже не стал заходить.

Я отработал на этом ужасном комбинате целый месяц, под конец я сдался и начал ездить на работу на автобусе. Как это и положено, я предупредил об увольнении за две недели, написал заявление и проследил за тем, чтобы его завизировали. Однако, когда я пришел получать деньги за месяц работы, то мне выплатили только пятьдесят восемь лат. Это была минимальная зарплата в восемьдесят лат после уплаты налогов. Оказалось, что в толстенном трудовом договоре была оговорка о том, что если человек увольняется, отработав менее шести месяцев, то ему платят только минимальную зарплату. Я принес этот полный противоречий договор к инспектору в агентстве, которая меня на эту работу направила. Она немного его полистала, сказала, что я могу этот документ отнести в трудовую инспекцию и этот комбинат накажут, а мне, возможно, выплатят компенсацию. Но я этого не сделал, ибо уже на следующий день пошел на собеседование на судостроительный завод. Я решил, что мне некогда жаловаться, что лучше это время потратить на поиск другой работы.

Зарплату на верфи предложили смешную – один евро в час. Рабочий день длился двенадцать часов и в него не входил час обеденного перерыва, полчаса большого перерыва на кофе и полчаса утренней разводки. В общем получалось, что находиться на работе надо было около четырнадцати часов. Зато с этого завода до дома на автобусе я мог добраться всего за полчаса. Зарплата была ничтожной, налогов никаких в социальный фонд не отчисляли, зарплату выдавали наличностью в евро и приходилось идти в обменник и менять эти евро на латы. Но делать на этой работе в принципе ничего не надо было. Меня постоянно отправляли на один и тот же участок в цехе, где двое человек мелом размечали, а двое автогенами вырезали различные детали. В мою задачу входило чистить эти вырезанные детали с помощью пневматической турбины. Сначала чистить посылали двух человек, но увидев, что я работаю достаточно проворно, отправлять на этот участок стали меня одного.

Числился я в фирме, которая сдавала верфи работников с инструментом в краткосрочную аренду. Как только на верфи появлялась трудовая инспекция эти фирмы быстро ликвидировали и открывали новые. А персонал, как работал турбинками, так и продолжал работать. Та фирма, в которой работал я еще и выполняла сварочные работы на стапеле, этим занимались временно нанятые сварщики из Украины. А вообще на верфи кого только не было – литовцы, болгары, тайцы. Им, конечно, платили намного больше, чем мне, но они и были квалифицированными судостроителями. В раздевалке я часто слышал их разговоры про Ющенко и про то, что если он победит на выборах, то Украина как-то быстро разовьется и они смогут вернуться в родной Николаев и зажить там, как живут в Латвии.

На моем участке работали мужики из Латвии, но кроме бригадира все деревенские и проживали в общежитии недалеко от завода. Бывали дни, когда они совсем ничего не вырезали, и мне было нечего за ними чистить. В первые дни работы, я сидел рядом с ними, пил чай из своего термоса, и слушал их болтовню. В первый день она показалась мне забавной, но потом я решил, что лучше тратить на работе свободное время на чтение Ницше. Мужикам поначалу не очень понравилась моя тяга к знаниям, но потом они привыкли. Главное было спрятать книгу, когда на горизонте появлялась белая каска начальника. Была зима, было достаточно холодно, но у меня были теплые сапоги и ватные штаны с телогрейкой. Обедал я в раздевалке, быстро съедал пару бутербродов и тут же шел занимать место в комнате полной батарей, где сушилась одежда. Обычно мне везло, я занимал там место на полке, и засыпал на пару часов, не смотря на отвратительную вонь, которая шла от развешенной там грязной одежды.

Случались на этой работе и производственные травмы. Не смотря, на то, что я одевал лыжные очки, и поверх них пластиковый щиток, в глаза иногда попадала искра. На заводе был медпункт и там дежурил фельдшер, но если искра попадала на роговицу глаза, то он отправлял со справкой к мастеру, а тот давал пять лат и отпускал домой, вернее в какую-то больницу, где в срочном порядке мог принять окулист. Иногда везло и можно было снять металл с роговицы в медицинском центре около завода, а иногда приходилось ехать в первую городскую больницу. На новокаине окулисты сильно экономили, потому процедура эта была весьма болезненной. Причем надо было еще за свой счет покупать в аптеке специальные капли, и капать ими в глаз еще долго. И боль в глазу мучила еще сутки, как минимум.

Пока я работал на верфи, у меня совсем на было денег. Мама, конечно, давала мне еду бесплатно, но мне пришлось на две недели прекратить курить. Думал заодно и бросить это дело навсегда, но только завелась в карманах мелочь, как я купил себе пачку душистого табака и угольные фильтры для трубки. Обычно, когда я бросал курить, мне легко удавалось обходиться без табака где-то неделю, а потом начинались жуткие ломки – головная боль, тошнота, подавленное настроение.

В конце февраля ударили сильные морозы под минус двадцать. Вдобавок меня еще и перевели на стапель. Там мне надо было долго по лабиринту забираться в небольшое помещение, волоча за собой шланг с воздухом для турбинки и переносную лампу. Там работал сварщик, и я должен был чистить за ним швы. Мало того, что там было холодно, так еще и нечем дышать из-за дыма от сварки. Эта перемена на работе мне совсем не понравилась, и я задумался над тем, куда бы с этой работы удрать. Я попросил отгул, зарегистрировался в частном агентстве занятости, заплатив пару лат за эту регистрацию, и мне быстро подкинули телефон комбината железобетонных конструкций в Кенгарагсе, далекой окраине Риги. Я попросил второй отгул, съездил туда на велосипеде, и сразу решился на перемену места работы. К моему удивлению, мне без каких-либо проволочек выдали расчет.

Ездить на бетонный комбинат было очень далеко, на автобусах это занимало примерно два часа, да еще и от остановки до завода надо было полчаса идти по грунтовой дороге. На велосипеде я мог доехать до работы за час. Платили там полтора лата в час до уплаты налогов. Все налоги выплачивались, ведь владельцами комбината были финны. Парочка мастеров из Финляндии следили за порядком на этом предприятии. Один из них немного говорил на русском, другой не знал ни русского, ни латышского с нами говорил по-английски и его нисколько не заботило то, что его мало кто понимает. Работа моей бригады заключалась в том, чтобы складировать готовые железобетонные изделия, которые выходили из цехов и потом загружать их на грузовики, которые везли их на стройки. Краны там были мостовые радиоуправляемые и в удовлетворительном техническом состоянии. Мне выдали очень много разной рабочей одежды для любой погоды. Комбинат был построен недавно и все там было новенькое – шкафчики, душевые, туалеты.

Все мне там нравилось, кроме двух истеричных вечно пьяных стариков в нашей маленькой бригаде. Работать с ними было просто невозможно, но я рассказал об этой своей беде охраннику, который тоже увлекался тяжелой музыкой, и потому часто подходил ко мне поболтать. Охранникам на том заводе за каждого пойманного пьяного давали премию в десять лат, а пойманных пьяными тут же увольняли. И в один прекрасный день охранники устроили на нашу бригаду облаву, дали подышать в трубку самому непоседливому старичку, и он отправился в контору писать заявление об увольнении. А другой успел от них спрятаться среди панелей, потом добежать до гардероба, переодеться и через забор убежать домой. После этого случая он на какое-то время перестал пить на рабочем месте, и не особенно кричал, хотя работать с ним было все-равно очень неприятно. Дело было в том, что он складывал панели так, что потом их трудно было найти для погрузки, потому много времени уходило на беготню по складу в поисках той или иной бетонной плиты.

От новой работы из-за одного из коллег меня иногда подташнивало, но я решил во что бы то ни стало отработать там год, а потом уволиться, получить статус безработного и девять месяцев жить на пособие. Очень захотелось отдохнуть. Ведь к тому моменту я еще ни разу в жизни не был ни в отпуске, ни на больничном. Живя на пособие по безработице, я собирался всерьез заняться туризмом на велосипеде, хотя в то время мне с моим негражданским паспортом без визы можно было посещать только соседние Литву и Эстонию. Когда я только расстался с Катей в конце лета я на выходных смотался в литовский Шяуляй и ощущение путешествия по другой стране мне ужасно понравилось. По дороге я встретил такого же велотуриста из Швеции, другого из Германии, и семейство русских из Эстонии. Со шведом пришлось говорить на английском, и оказалось, что я не так уж и плохо знаю этот язык. Когда я говорил на английском, у меня не было страха сказать что-то неправильно, как тогда, когда я говорил на латышском. А турист из Германии прекрасно владел русским, потому что много путешествовал по России, так же он научился в тех путешествиях пить много водки и не пьянеть. Всю ту зиму я с нетерпением ждал весны, когда я смог бы хоть на выходных куда-то поехать на велосипеде с палаткой.

После того, как я расстался с Катей, я начал много рисовать, правда я делал это, ни имея никакого понятия о том, что такое рисование. Сначала я складывал очень плохой стих, а потом рисовал к нему иллюстрацию. Все это было весьма депрессивного характера. Это занятие, как какой-то наркотик или алкоголь давало мне возможность уйти от окружающей меня невеселой реальности в которой я занимал далеко не самое лучшее место. Людей это мое творчество злило, и меня радовала их злость, мне казалось, что если рабов злят мои убеждения, то это может значить только то, что я на пути к свободе. То общество, в котором я жил, вызывало у меня только отвращение, и хотелось его как-то разрушить, чтобы потом на его месте возникло что-то новое, нечто в стиле республики Нестора Махно. Идея построения коммунизма в моей голове мутировала в идею построения глобального общества без государства. И я был убежден в том, что мирным путем в этот воображаемый рай никак не войти. Именно в тот период своей жизни, я прочел несколько книг Джорджа Оруэла, и я подумал, что лучшего писателя я вряд ли в своей жизни найду.

Время текло относительно спокойно, наступила весна, и работать на улице стало немного приятнее, лицо мое стало красным от частого нахождения на солнце. Мне обещали повысить зарплату на каких-то двадцать пять сантимов в час, но я не стал выпрашивать повышения у начальницы склада готовой продукции. Это была молодая тучная женщина, которая совершенно не хотела ни во что вникать, только требовала результата, когда изредка приезжала на работу. У меня к ней была сильнейшая антипатия и лишний раз спорить с ней мне не хотелось. Я не сколько работал там, сколько отрабатывал срок, нужный для получения пособия. По идее эта начальница должна была присутствовать на площадке, следить за тем, чтобы все были трезвые, чтобы каждый выполнял свои обязанности, организовывать своих подчиненных наконец. А она все бросала на самотек, а потом слушала, что стучал ей этот пьяница и истерик и повышала ему за это зарплату.

Тем временем, пока я работал на этом финском заводе, моя сестра Ксения быстро сдала экзамен на гражданство. В сущности, ей и сдавать-то ничего не пришлось, комиссия с ней немного поговорила, убедилась в том, что она говорит без акцента, и поздравила её с успешной сдачей. Дело было в том, что Ксения с детства ходила работать на конюшни, чтобы ей дали немного покататься на лошадях. Там так же работали в основном латыши, вот она и освоила практическое знание языка, а потом благодаря этому знанию, из русской школы перешла учиться в латышский техникум, но не доучилась до конца, решила поехать в Ирландию, работать там на конюшнях. До этого она немного поработала на складе в той фирме, где работала мама, где некогда делал жалюзи я. Она и мне советовала побыстрее натурализоваться и ехать туда. И я уже подумал о том, чтобы после выхода на пособие начать ходить на курсы латышского.

И только началось лето, я отправился в путешествие в Эстонию, для начала я доехал до Пярну. Все там было другое – язык, на котором говорили на улицах города, другие деньги, другие продукты в магазинах. Как же мне хотелось ехать дальше, а не возвращаться в Ригу и ехать на работу на следующий день! Наконец я дождался праздника Лиго, когда было четыре выходных дня подряд, и поехал в Таллинн. Туда я ехал через Пярну, а обратно через Вилянди и Валмиеру. К моему удивлению, Лиго праздновали и в Эстонии, в ночи тоже виднелись костры на хуторах у дороги. Ехал я уже со специальными сумками для велосипеда, но они оказались плохими – промокали, да и крепления к багажнику были не продуманы. Зато велотуристы из Франции, которых я встретил по дороге показали какие сумки, какой фирмы следует покупать, чтобы не было проблем в пути. Палатку я тоже купил новую, но она оказалась еще хуже прежней. Чтобы купить нормальную палатку нужно было по меньшей мере сто лат. И я начал специально напрашиваться на переработки, за которые финны платили вдвойне.

Тем летом в нашу бригаду пришел работать достаточно интеллигентный молодой человек. Мы с ним сразу сработались, не смотря, на то, что он любил выпить. Голова у него работала очень хорошо, он поддержал мою идею предварительной сортировки панелей по заказам. Мы немного дольше возились при разгрузке, но зато потом не тратили много времени на поиск и перекладывание этих панелей, когда загружали их в машины. Кричащий Янус работал в первую смену, то есть утром, а мы приходили работать после обеда. Игорь рассказал мне что некогда служил в православной церкви алтарником и имел чин иподьякона, но потом как-то разочаровался в религии благодаря некоторым церковнослужителям и решил стать врачом. Закончив школу фельдшеров, он сначала отслужил в армии в Туркменской ССР, а после развала СССР, работал на скорой помощи. Но зарплата у него была слишком маленькой, и он начал незаконно торговать медикаментами, и был на этом пойман, но благодаря своей маме, отделался только увольнением и лишением врачебного диплома. Мама его некогда была капитаном КГБ, следователем по особо важным делам. Узнав, что он был медиком, коллеги начали называть его Доктор.

Этот Доктор оказался очень полезным для меня консультантом по части получения пособия по безработице. Мне он признался в том, что на этом комбинате хочет доработать только три месяца и потом получать пособие по безработице. Он открыл мне свою гениальную схему получения пособий по болезни и безработице. Он устраивался на работу и работал шесть месяцев, изредка выходя на больничный не больше, чем на две недели, а потом выходил на длинный больничный на три месяца, потом увольнялся, получал компенсацию за неиспользованный отпуск, а потом девять месяцев получал хорошее пособие, которое рассчитывали, исходя из зарплаты, которую он получал первые шесть месяцев работы, последние же три месяца, что он был на длинном больничном в расчет пособия не попадали. Он рассказал мне, что каждые три месяца пособие становится все меньше и меньше, потому после двух месяцев сидения на пособии лучше записаться на какие-то курсы для безработных, за посещение которых платят восемьдесят лат в месяц в качестве стипендии. Да и еще одна специальность лишней не будет.

Мне же, надо было отработать для получения пособия не девять, а двенадцать месяцев, так как я на пособии еще ни разу не был. Но мой новый друг помог мне пережить оставшееся время легче. Он порекомендовал мне своего знакомого врача, у которого можно было получить больничный без проблем на любой срок. И я впервые за очень долгое время провалялся дома целых две недели. Больше валяться было нельзя, ибо больничный меньше двух недель оплачивал работодатель, а больше уже социальный фонд, и это, соответственно, негативно влияло на размер пособия. Своеобразно порекомендовал он мне и почитать Лимонова, сказав о нем, что это редкостная гадина, но читать его достаточно забавно. И на какое-то время этот писатель завладел моим вниманием, до тех пор, пока мне не попалась книга о программе его партии, которая меня изрядно рассмешила, но до конца я её не дочитал, да и вообще больше не хотел читать этого Эдичку.

Тем летом я толком больше никуда на велосипеде и не съездил, не смотря, на то, что очень хотелось. Наступила осень и жизнь нанесла мне еще один удар. Мой отец очень часто напивался практически до белой горячки. Он пьянствовал и ранее, но тогда он нашел себе новую нелегальную работу, на которой пила его начальница вместе с ним. Она была дипломированным архитектором и занималась тем, что искала заказы, которые он вместо неё выполнял. Он хвастался тем, что в пьяном состоянии без усилий зарабатывает триста лат в месяц, правда в общий котел он сдавал только пятьдесят и требовал за это завтрак и ужин, не делая ничего по дому. Иногда он и эти пятьдесят лат не мог внести, потому что все деньги «прогулял».

Я и Ксения постоянно злобно подшучивали над пьяным отцом, а он раздувал щеки для важности и требовал уважения к своему возрасту, вышагивая на четвереньках по квартире. Ксения уехала в Ирландию отчасти потому, что не хотела больше каждый день смотреть на пьяного отца. Накануне отъезда, он схватил её за ухо, желая показать, что он хозяин в доме, а она разбила ему нос. Потом настала и моя очередь с ним повздорить. Будучи сильно пьяным, он в очередной раз потребовал уважения к своей персоне, которого у меня уже давно не было. В ответ я сказал, что он по жизни на всех обижен. И тут он, загнув пальцы, начал изображать из себя блатного и объяснять мне, что значит быть обиженным в российских местах лишения свободы. Он стоял передо мной на пороге двери в комнату, размахивая руками, брызгая слюной, дыша перегаром, объясняя мне, как жить по понятиям. Меня захлестнула ярость, я очень резко закрыл дверь, так что он получил по лбу. В тот момент мне страшно захотелось его избить, и я устыдился этого своего желания.

В следующий миг мне стало ясно, что проживание с этим человеком, который мне был уже давно глубоко противен делает из меня того, кем я быть не хочу. В тот момент он мне очень напомнил Веру. Решение было принято мгновенно. Я собрал все необходимые вещи, сел на велосипед и уехал. А ехать на ночь глядя мне было некуда, но у меня была палатка, термический коврик, спальный мешок, газовая конфорка, котелок, все это было в сумке наготове. Пока я собирался, пришла мама, просила меня не уезжать, но я сказал, что с отцом рядом больше жить не буду. Кто-то из нас должен уйти.

Переночевал я в лесу, было прохладно, но терпимо. А потом я неделю жил в бытовке на работе. У нашей бригады было отдельное просторное помещение, где хранились стропы, стоял обеденный стол, шкафы для верхней одежды, были и лежанки. Заместительница начальницы сначала обрадовалась тому, что я был под рукой круглые сутки, но потом коллеги испугались, что я получу слишком много денег, да и начальница склада забеспокоилась, как бы из этого чего не вышло. В общем, пришлось мне снова обратиться к жене своего дяди, пороситься жить на её хуторе и мне разрешили там перезимовать. До завода от хутора по лесным дорогам было совсем недалеко. На велосипеде я мог добраться за двадцать минут. Правда зимой, когда выпал снег это было делать сложнее.

И снова я топил печку после долгого рабочего дня, снова отогревал замерзшую водокачку растопленным в электрочайнике снегом, снова готовил себе щи на электроплитке, снова ездил на велосипеде по обледенелой проселочной дороге. Однако, в ту зиму ко мне не приезжала злая Вера и не отравляла мое существование. Велосипед, однако, сильно поизносился за пару зимних месяцев, и я купил себе новый, заведя специально для этой покупки кредитную банковскую карту на шестьсот лат. Покупка была очень необдуманной, новый велосипед был не очень хорош для той цены, куда разумнее было сделать капитальный ремонт старого велосипеда.