Две тысячи лет одиночества
Может, две.
Или три.
Или двадцать.
Это неважно. Рано или поздно я обязательно что-то придумаю. Сколько бы для этого мне ни понадобилось жизней.
Сверху упала капля. Почти сразу — ещё одна. А потом полил дождь, смывая с террасы кровь, пропитывая всё вокруг ароматом свежести. Унося меня в тот самый день, когда я впервые умер.
1.
Он был одним из многих, тот день, поэтому почти стёрся из памяти. Разработки занимали тогда всё моё время, я не мог ни о чём другом думать: ел что попало, спал по два-три часа в сутки. Очень надеялся, что такая работоспособность поможет мне перейти из младших научных сотрудников в старшие. Наверняка так бы и вышло, если бы не глупая смерть.
…Помню, когда вышел на улицу, пахло дождём. Этот запах стал для меня настоящим триггером и в каждой из последующих жизней вызывал панику, от которой никак не удавалось избавиться…
Наверное, это был автомобиль или автобус — память сохранила яркую вспышку, удар и недолгий полёт. Приземления не было. Следующее, что я увидел — нависшее надо мной ненормально большое лицо. Оно было каким-то размытым. “Наверное, слетели очки”, — мелькнула мысль. Я хотел было озвучить её, но вдруг понял, что не могу говорить. Язык безвольной массой лежал во рту, и было что-то ещё… Комок, набивший рот до отказа так, что даже воздуху не осталось в нём места.
Я попытался вдохнуть, но не вышло. Будто тело забыло, как надо дышать. Я не мог шевелиться, не мог даже моргнуть…
— Виктор Валентинович!
Что… Я не…
Размытый гигант склонился надо мной, полез толстым пальцем мне в рот. Перевернул.
Кожу пониже спины обожгло. Изо рта вылетел сгусток слизи, в лёгкие раскалённым потоком ворвался воздух. Я заорал. Точнее, это мне казалось, что заорал, но слышно было лишь сдавленное кряхтение.
— Смотри-ка, мать, какой богатырь у тебя! — большелицый поднял меня огромными руками и уложил на что-то мерно вздымающееся, тёплое. Я не мог повернуть голову, но мог слышать размеренный стук. И он необъяснимым образом меня успокоил. Кое-как скосив глаза, встретился взглядом с другими — полными нежности и восторга. Это была моя мама, скончавшаяся от рака четыре года назад.
В ту, первую-вторую жизнь я много думал над тем, как это произошло. Почему я вернулся, и только ли я такой? Получил ли я второй шанс или все его получают, раз за разом проживая одни и те же события, но не имея воспоминаний о своих прошлых версиях? Почему тогда я сохранил их? Это было необъяснимо. Это было… настоящее чудо.
Младенчество прошло тягомотно. Запертый в собственном безвольном теле я думал, думал и думал. Тело мучилось, приноравливаясь к новому существованию, — часто болел живот, кости и голова, нервная система вообще оказалась ни к чёрту — эмоции просто зашкаливали. Сожалея о прошлой потерянной жизни, я часто впадал в уныние, переходящее в истерики. Кричал, плакал, а мама таскала меня по врачам, не понимая, что со мной делать.
Потом стало полегче. Тело угомонилось и перестало ежечасно мучить меня, я стал больше спать и в конце концов смирился с происходящим. Снова научился ходить и усиленно работал над мелкой моторикой. Родители умилялись, глядя, как я пытаюсь просунуть детальки в развивающую игрушку. Мои усилия не прошли даром — я справился с пальцами довольно быстро. Жалея о том, что до первого компьютера ждать ещё лет пятнадцать, я складывал в слова кубики — речь мне пока не давалась. Поразившись своему гениальному чаду, родители отдали меня в сад для одарённых детей, но скоро стало понятно, что там мне нечего делать — все “одарённые” оказались чуть более развиты, чем обычные дети, тогда как я был запертым в теле ребёнка взрослым.
Именно там, в этом саду, я впервые понял, что совершенно один, и испытал не сравнимую ни с чем тоску изоляции. В конце концов я устроил дебош, и меня с позором изгнали. Я стал сидеть дома, а чтобы справиться с щемящей тоской, читал всё, до чего мог дотянуться. Родители не понимали, как я уродился таким, и что со мной делать. Когда я всё-таки начал говорить, то осторожно попытался спросить у матери, что ей известно о прошлых жизнях. Но она рассказала банальности про реинкарнацию — всё то, что я и так уже знал.
Со временем первая жизнь немного поблекла, размылась в памяти, но я никогда не сомневался в том, что она была. Я помнил первое детство, взросление и учёбу, помнил первую версию родителей и своих друзей, и, конечно же, помнил летний дождливый день, когда меня ослепила яркая вспышка смерти… Но сейчас не мог идти по той же дорожке. Друзья были всего лишь детьми, а родители… после того, как я настоял на том, чтобы мама прошла обследование, и болезнь выявили на ранней стадии, родители считали меня едва ли не полубогом, никогда не ругали и обращались ко мне подчёркнуто вежливо.
В тринадцать (сорок восемь по моему собственному летоисчислению) я попытался покончить с собой. Взрыв гормонов, наложенный на беспросветное одиночество, довёл меня до ручки, и я наглотался таблеток, когда родители были в гостях. Словно почувствовав что-то, они пришли домой раньше. Меня откачали. Два месяца я провёл в детской психиатрии, и там, наконец-то, окончательно принял судьбу. Решил, что могу осуществить всё то, о чём мечтал в прошлой жизни. Купил гитару, собрал свою группу, и к двадцати разъезжал по рок-фестивалям, утопая в наркотическом трансе. Гениальный ребёнок, о котором писали газеты, в хлам просадил подаренную ему вторую жизнь и в тридцать два года умер от передоза на квартире у едва знакомого барабанщика. Печальная участь, если не знать, что по сути мне было тогда шестьдесят семь — вполне достойный для обычного человека возраст.
2.
Нее-е-ет!
Я так разозлился, увидев над собой размытое лицо доктора, что прокашлялся сам, без его помощи вытолкнув из себя комок слизи, и заорал — на этот раз по-настоящему заорал, истошно и зло колошматя воздух неуправляемыми конечностями.
— Смотри-ка, мать, какой богатырь у тебя! — восхитился врач и положил меня на грудь к маме. Мне было отвратительно видеть её влюблённый взгляд и, собрав силы в кулак, я зажмурился. Тук-тук, колотилось сердце под ухом. Никуда ты, дорогой мой, не денешься. Иди живи свою третью жизнь.
На этот раз я пустился во все тяжкие с самого детства. “Неуправляемый”, — говорили обо мне родители.“Трудный ребёнок”, — вторили им учителя. “Оторви и выбрось”, — соглашались инспекторы по делам несовершеннолетних. Словно мстя мирозданию за ненужные мне дары, я катился всё дальше, всё глубже погружался в грязь, не чувствуя под ногами никакой твёрдой опоры. “Смотри! — всем своим поведением кричал я неизвестно кому. — Я недостоин твоих подарков! Они не нужны мне! Забери их назад!!!”
В возрасте ста семи лет от первого дня рождения я закончил свою третью жизнь в колонии строгого режима с заточкой в боку.
3.
Четвёртую жизнь я оборвал, едва научившись ходить. Мы жили на десятом этаже, а окно было часто открыто, так что осуществить свой план мне не составило никакого труда.
4.
— Смотри-ка, мать, какой богатырь у тебя!
Мама тяжело дышала, но всё так же ласково глядела на меня. Будто не было всех моих предыдущих загонов, будто не портил я ей жизнь раз за разом. Впрочем, конечно, на её памяти ничего этого не происходило. Всё было только в моей собственной голове.
Ладно, подумал я, пусть поживёт спокойно. Может, за хорошее поведение меня освободят раньше срока.
И в этот раз вырос образцовым гражданином. Закончил институт, стал врачом. Женился и даже завёл двоих сыновей. Я реабилитировался перед самим собой за прожжённые предыдущие жизни, но как ни старался, всё равно не чувствовал, что именно это вот — настоящее. Постоянно ощущал неуловимую искусственность мира. Меня окружали манекены, фальшивые люди. Я никак не мог избавиться от мысли, что всё вокруг совершенно неважно. Родители, жена, дети — просто статисты, NPC в придуманном кем-то для меня одного мире, и только мои решения здесь имели глобальный смысл.
Тем не менее, доведя эксперимент до конца, я прожил полную жизнь и умер от старости в окружении внуков в преклонные девяносто семь лет. Не дожив до двухсот пяти каких-то несчастных два месяца.
5.
— Смотри-ка, мать, какой богатырь у тебя!
6.
— Смотри-ка, мать, какой богатырь…
7.
— Смотри-ка…
8… 9… 10… — 28.
На исходе своего второго тысячелетия я всё уже понял: никакой это не подарок, это — мой личный ад, моё наказание. Я только не знал, за что так страдаю, — не помнил, чтобы как-то особенно провинился в своё первое воплощение. Вот за последующие меня, пожалуй, и правда следовало отправить в чистилище, если бы не одно НО: я и так давно уже был здесь.
Я выбрал для жизни простую стратегию — биржа, лотерея, акции. Инвестировал в новые технологии и в медицину. Мечтал об одном — вдруг однажды найдётся умник, что откроет секрет вечной молодости, и я вырвусь из этого кукольного мира, двинусь наконец-то вперёд. Проблема была одна — на замкнутом этапе развития от одних и тех же статистов-людей невозможно добиться чего-то другого. Любому прогрессу требуется время, а я застыл на его коротком отрезке, раз за разом упираясь в непроходимую стену.
Но однажды всё изменилось.
29.
Розовый песок Харбор-Айленда матово светился в лучах заходящего солнца. Я привёз сюда очередную куклу — типичную барби. До пандемии оставалось несколько месяцев, и я присматривал подходящее место, чтобы с комфортом пересидеть карантин.
В оракула я наигрался жизней десять назад. Сначала это было весело — разнообразить текучую рутину одних и тех же событий. Я был отцом-основателем секты, “поцелованным богом”, “ангелом” и “пророком” — веселился, как мог, пока мной не заинтересовались спецслужбы. Но и так было тоже неплохо — что угодно, лишь бы не резиновые однотипные будни. Я рассказал им о будущем всё, что знал, но им было мало, и, думая, что я что-то скрываю, они рьяно принялись вытягивать из меня остальное. Тут стало уже не смешно, а в один момент очень больно. Пришлось экстренно перерождаться и опять начинать с нуля. С тех пор я уже не пытался изменить текущий отрезок истории, предупреждая статистов о будущем. В конце концов, это не имело никакого значения.
Я увидел парня лишь когда он поравнялся с моим шезлонгом. Темноволосый, в белой льняной рубашке, с какими-то нелепыми фенечками на запястьях и щиколотках. Он повернул голову и, чуть задержавшись, кивнул. Смерил меня хитрым взглядом, подмигнул и пошёл дальше. Мне вдруг показалось, что он что-то хотел сказать, но он уже отдалился, а бежать следом было бы как-то глупо.
Весь день странный взгляд парня не давал мне покоя. Возможно, я встречал его в одной из каких-то жизней — ничего необычного, всё всегда повторялось… Но почему он смотрел так, будто тоже со мной знаком?
Промучившись до самого вечера, я отправил барби на местную вечеринку, а сам остался сидеть на террасе, разглядывая затянутое тучами небо. Стоял август — до сезона осадков оставался ещё целый месяц, но сейчас запах дождя был таким плотным, что я засобирался обратно в номер.
Подхватив из ведёрка со льдом бутылку и бокал, я поднялся из кресла, как вдруг в голове что-то щёлкнуло. Я вспомнил, где видел это вытянутое худое лицо, смеющийся взгляд и улыбку с чуть выпирающим правым клыком. Это был мой друг оттуда, из настоящей… из первой жизни.
Бокал выпал из руки и разбился, но я не обратил на это внимания. В голове была только одна мысль: почему, почему он смотрел так, будто узнал меня?! Он помнил меня? Он что, тоже?!.
Я сбежал вниз с террасы, желая сию минуту найти его, спросить, сделать хоть что-то… Впервые за сотни лет я задыхался от волнения, мысли сумбурно плясали, наскакивая одна на другую, а я не успевал за ними.
…мы вместе работали… над чем же… какие-то исследования… отчеты… это я… я был статистом… а он — старшим научным сотрудником… молодой, амбициозный, настоящий ребёнок-гений… но если мы оба… значит…
— Привет.
Я резко обернулся.
— Слежу за тобой уже лет триста и всё никак не соберусь подойти.
Он стоял на песке — руки в карманах — и улыбался. Как будто это была обычная встреча старых друзей.
Я схватился за голову. Сел прямо там, где стоял. Пальцы дрожали. Я выдавил:
— Значит ты… Как?!
И умолк. Не знал, что тут ещё говорить.
Он подошёл, сел рядом со мной. И разнёс в пух и прах всё то, что я насочинял за сотни прожитых лет.
То самое лето, что подарило мне бесконечность, оборвал не автобус и не автомобиль, а взрыв в лаборатории. Мы разрабатывали сверхмощный двигатель для сжигания материи — ставили эксперименты по созданию кротовой норы. Пузырь, так мы его называли, теперь я вспомнил. Скачок энергии, взрыв — и вот он, пузырь. Отрезок времени длиной в одну жизнь, зацикленный от рождения до смерти облучённого индивида.
“Была ошибка в расчётах, — сказал он, — но я не могу её выявить. Всё это время пытаюсь — и ничего”.
“Я всё придумал, — сказал, — мы устроим глобальный взрыв, мы с тобой. Поместим в наш пузырь весь этот мир, целиком. Всем, кто тут есть, мы подарим бессмертие, а взамен они помогут нам разорвать стены пузыря, выйти за его пределы”.
Он говорил, говорил, долго и убедительно, теперь я вспомнил, как он владеет словом — будто оружием — виртуозно, непобедимо. Но за десятки прожитых жизней я выслушал множество разных слов и теперь у меня был иммунитет к его красноречию. Я вдруг отчётливо понял: он обезумел. От бесконечных кругов — карусели жизней — он окончательно и бесповоротно сошёл с ума. Чем ещё можно объяснить эту идею — погрузить весь мир в хаос? Да, я хотел сдвинуть время, оживить заколдованный мир, но сделать это, не причиняя страданий живущим здесь людям.
Я покачал головой, и он осёкся. Удивлённо спросил:
— Ты что, не поможешь мне?
— Нет.
Он нахмурился. Я добавил:
— И даже наоборот — помешаю. — Поднял руку, останавливая возражения. — Ты только подумай, что ты собираешься сделать. Наступит настоящий апокалипсис — без границ и без правил. Каждый начнёт тянуть одеяло на себя, а смерть уже не будет той гранью, за которой всем страшно оказаться. Мы с тобой очутимся в центре этого бардака без надежды вырваться оттуда.
Он упрямо сдвинул брови.
— Ты не понимаешь, — сказал он, поднимаясь. — Если всё человечество станет таким, как мы, это подтолкнёт эволюцию! Мы сдвинемся с мёртвой точки! Ты разве этого не хотел?!
— Не такой ценой.
Он кивнул. Хмыкнул. Сказал:
— Ладно.
И вдруг одним резким движением наклонился и толкнул меня. Падая, сначала я ничего не понял. Потом горячая волна разлилась в груди, я опустил взгляд и увидел нож для колки льда.
Когда он успел его взять, удивлённо подумал я, а он так и стоял, склонившись надо мной.
— Мне жаль, — сказал, — что так вышло, но зря ты решил помешать мне. Ничего, мы обязательно встретимся в следующей жизни. А для моих планов хватит и этой.
Я почувствовал, как что-то впилось в мою ладонь, и вдруг ясно понял, что нужно сделать.
— Всё-таки, — прошептал я, чтобы заставить его наклониться поближе, — ты очень хреново считаешь. — Осколка бокала хватило, чтобы проткнуть ему яремную вену. Он схватился за горло, а я добавил: — Я старше тебя, и каждый раз, когда ты будешь рождаться, я буду уже тебя ждать.
Он дико глядел на меня, зажимая пальцами шею. Что-то попытался сказать, но смог выдавить только хрип. Затем упал рядом со мной и затих. Где-то высоко зашумели деревья, громыхнул гром. Всё расплывалось, сменяясь знакомым забвением. И последней мыслью в голове отдалось:
— Сколько ещё бесконечных лет я проведу в одиночестве?..
Автор: Ирина Невская
