Серия «Фантастика, фэнтези»

Тем временем кофе остыл, а небо быстро серело. Смотритель хмыкнул и ударил ладонью по колену. Он сделал последний глоток, повернулся, поискал глазами урну, чтобы выбросить пустой стаканчик.

– Дедушка?

Смотритель вздрогнул и поднял голову. Перед ним, прижимая к груди плюшевого зайца с огромными ушами, стояла девочка лет семи.

– Какой я тебе дедушка? – проворчал он.

– Вы же Дедушка Мороз! Я вас узнала.

Смотритель опешил. Перевел взгляд на свое отражение в витрине. Стройный, в сером пальто с высоким воротом. Да, с бородой, но бородой аккуратной, с благородной проседью. И лицо его вовсе не было румяно и приветливо, на губах не играла улыбка. Ничего общего с краснощеким весельчаком, который, по людским легендам, раздает подарки.

– Нет, я не Дед Мороз. А ты почему одна? Где родители?

Девочка показала пальцем на пекарню, откуда тянуло сладковатым ароматом ванили и обжаренными кофейными зернами. Выплеснувшаяся на улицу очередь почти не двигалась.

– Лучше не отходи от мамы, потеряешься.

– Мне ску-у-учно!

– Ничем помочь не могу. Иди-иди, – он помахал рукой с пустым стаканчиком. – А то она, наверное, переживает.

– Дедушка, а расскажите сказку! – Девочка плюхнулась на скамейку рядом со Смотрителем.

Что за напасть?!

– Слушай, девочка, я никакой не Дед, совершенно точно не Мороз, и сказок я не знаю. Хочешь послушать про, – он опустил взгляд на зайца, – говорящих зверят, поищи кого-нибудь другого. Давай, иди отсюда, – он снова помахал, будто отгоняя стаю наглых голубей.

– Злой вы, – насупилась девочка. – Я думала, Дедушка Мороз добрый. А вы вредный. С друзьями вы тоже такой?

Смотритель покрутил головой, не стоит ли кто за спиной. Ему все не верилось, что девочка разговаривает с ним. Сколько он Землю посещал, еще никто из людей не донимал его подобными глупостями… Да и вообще, мало кто заговаривал. Сторонились и глядели косо. Как ни притворяйся, а все же люди чужака инстинктами чуют.

– У меня нет друзей.

– Как так?!

– Вот так. Я из далекого места, один там живу.

Девочка нахмурилась и на мгновение перестала болтать ногами.

– А подарки вам дарят?

– Подарки?

– Ну да. Я вот как подумала: обидно, что Дедушка Мороз подарки приносит всем, а ему – никто.

– Я не… Ай, не важно. Да и ни к чему мне это все.

– Грустно, – девочка снова нахмурилась, глядя в землю прямо перед собой.

– Как есть.

Смотритель приподнялся со скамейки, стараясь заметить в очереди обеспокоенный взгляд, выискивающий его неожиданную собеседницу, но никто даже не поворачивался в их сторону. Что же за родители оставят ребенка без присмотра в центре города?!

– Хотите, я вашим другом буду? – просияла она.

– Ты же говоришь, я злой.

– Ну и что? И вообще, – она шмыгнула носом, – я пошутила. А друг у каждого должен быть. Так что я подарок отправлю, а там, может, и понравится. Где вы живете?

– Спасибо, конечно, но не скажу.

– Почему?! Я отправлю, честно. Я умею писать!.. – она снова шмыгнула и вытерла нос серой шерстяной варежкой. – Почти.

– Тут другой подвох. Я не то чтобы не хочу – хотя и не хочу – но у моего дома нет адреса. Он, скажем так, вне пространства и вне времени.

– Не хотите говорить – и не надо. Зачем путаете?

– Да нет же, я правда не могу объяснить, ни где, ни когда он.

– А зачем он?

Смотритель прикрыл рот кулаком и закашлялся, маскируя вырвавшийся из горла непрошенный смешок.

– Зачем он… Это хороший вопрос, хороший.

– А чего кашляете? Простудились?

– Горло побаливает.

– Ну, это ясно! – с серьезным видом кивнула девочка. – Сегодня холодно, а вы сидите с расстегнутым воротом. А еще…

Смотритель задумался, наблюдая, как девочка продолжает тараторить. Он принял за правило не рассказывать о себе – незачем людям знать, что творится вне их привычного мира. Но иногда так хотелось! Не из пустого тщеславия, а просто поделиться с кем-то. Так же обычные люди делают?

На Маяке был журнал, который Смотритель заполнял каждый день. Чаще всего он ограничивался сухой фразой: «Без происшествий». Но иногда записывал мысли, если им становилось тесно в голове. Записывал переживания и краснел, как мальчишка, хотя и знал, что никто больше журнал не увидит. И все же чего-то не доставало. Журнал – собеседник черствый. И мысли будто уходили в пустоту, и пустоту после себя оставляли.

А вот девочка… Какой от нее вред? Даже если перескажет взрослым, те не поверят. Через какое-то время она и сама позабудет о встрече, и тайна Маяка останется в безопасности.

– Ладно, есть одна сказка. Слушай.

Девочка замолчала, распахнула глаза и уставилась на Смотрителя.

– Ты, наверное, знаешь, что ничего не бывает просто так. Все в мире связано. События, знаки, случайности. И люди связаны. Тонкие нити тянутся в прошлое и будущее, оплетают настоящее. Время течет ровно, и все следует его течению, – Смотритель украдкой усмехнулся в бороду: ишь как плавно заговорил! Так долго носил в голове эту историю, что и правда как сказка звучит. – Но есть особое место, где нет никакого времени и есть все время сразу. Ты видишь его во сне, мечтах, фантазиях.

– А мне говорят, что я там живу.

– В фантазиях? Что ж, это нормально. Мечтательной детской натуре это место открыто. А вот взрослые часто забывают и теряют туда дорогу.

– Я вообще-то не маленькая, – девочка утерла нос варежкой и посмотрела на него серьезно. – Мне, знаете, сколько лет? О-о-о!

– Да-да, как скажешь. Так вот, у этого места нет названия, ибо в человеческом языке не может быть подходящих слов, чтобы его описать. Я бы просидел с тобой целый месяц, рассказывая о малой его части!

– А простым языком можете?

– Я пытаюсь. Например, как и в человеческом мире, есть там море. Очень мрачное и холодное. Штормит его почти постоянно, а когда не штормит, такой густой туман ложится, что, если вытянуть руку вперед, собственной ладони не увидишь. А уж те самые нити, которые связывают мир воедино, и подавно теряются.

– Страшно.

– Действительно страшно. Но раз есть море, должен быть и маяк. А раз есть маяк, должен быть смотритель.

– Я знаю. Маяк нужен кораблям, чтобы берег видеть.

– Верно.

– Разве в таком месте есть корабли?

– Есть люди. Души, потерянные в море. Тяжко им приходится, потому как если темные воды затянули, то сам по себе не выплывешь. И не выплывают… Но если и одного человека удается вытащить на берег, значит, уже Маяк существует не напрасно, – голос дрогнул. – Поэтому он должен светить, должен. Без перерыва. Даже если об этом никто никогда не узнает.

Смотритель замолчал. Он сжимал и разжимал кулак, глядя себе под ноги. Девочка, наоборот, посадила плюшевого зайца на скамейку рядом, задрала голову и обдумывала что-то, хмурясь.

– А как он вытаскивает из воды? – наконец спросила она. – Это Маяк, исполняющий пожелания, да?

– Не совсем.

– А если пожелаю подарок, он подарит подарок?

– Это не так работает…

– То есть Смотритель – это Дедушка Мороз.

– Ох, – он ударил ладонью по лбу.

– Да ладно, не переживайте, не проболтаюсь. Я, может, тоже волшебница, – она заговорщицки подмигнула и хихикнула.

– Ну разумеется. Но, в отличие от тебя, Смотритель – не волшебник. Маяк не исполняет желания, не творит чудеса и не спасает. Он подсвечивает связующие нити. Светлые воспоминания прошлого, будущее, которое по-прежнему возможно. И нити, которые тянутся к близким людям в настоящем. Порой этого достаточно.

Смотритель откинулся на спинку скамьи, поднял глаза к небу, с которого крупными хлопьями повалил снег.

– Видишь художницу, которая витрину книжного расписывает?

– Ага. Красиво рисует.

– Действительно красиво. Себя она, правда, художницей называть перестала. Два с половиной месяца сидела без работы. Уже и кисти с красками выставила на продажу, собиралась, стало быть, бросить ремесло. Сомнения изъели сердце, как гусеница лист. Каждая новая трудность подкрепляла мысль, что это пустое занятие, что правы были те, кто смеялись над ее рисунками. Два с половиной месяца без заказов… А сегодня – надо же! – работа нашлась. И посмотри на нее теперь.

Уставшая, но довольная художница как раз закончила роспись. Теперь она собирала кисточки в пенал, пританцовывая, видимо, в такт какой-то звучащей в ее голове песне.

– И снова, снова старая мечта засветилась огоньком в тумане моря тревог, – продолжал Смотритель нараспев с легкой улыбкой. – А значит, Маяк светит не напрасно.

– Хорошая сказка, – кивнула девочка. – Но грустная.

– Грустная? Почему это?

– Смотрителя жалко.

– С чего вдруг?

– Ну, он же волшебник, как Дедушка Мороз. И такая чудесная сила: помогать другим. Хорошая. Но раз он все время внутри Маяка, то, получается, что свет идет ко всем, кроме него.

Снежинка упала на нос Смотрителю, и тот вздрогнул.

– Вот это ты завернула! – откашлявшись, медленно проговорил он. – Но волшебство и чудеса – для тебя. А для него это обычное дело. Работа. Просто он знает, как все устроено.

– Прям все-превсе?!

– Слишком многое.

– Ясно. Тогда еще грустнее. Получается, Смотритель – это волшебник, который сам перестал верить в волшебство.

Он открыл рот, чтобы возразить, но потом закрыл его и пожал плечами. Покрутив пустой стаканчик в руках, он, наконец, выбросил его в урну, повернулся обратно…

Девочка исчезла. Он поискал ее взглядом в толпе взрослых, в очереди, что застыла на входе в пекарню, обернулся посмотреть, не выбежала ли она на дорогу.

Никого.

Девочка исчезла, будто и не было ее. Место, где она сидела, засыпало снегом, а вокруг скамейки не было видно ничьих следов. Смотритель хмыкнул, почесал затылок.

В любом случае, он и так задержался в мире людей.

***

Смотритель вошел в комнатку с невысоким потолком, захлопнул дверь. Он снял пальто, повесил его на крючок и разулся. За окном подрагивала завеса. Он поежился, задернул шторы.

Потянувшись, включил огоньки на маленькой елке, украшенной шариками. Все же люди это хорошо придумали: наряжать елки, праздновать. До того, как он перенял эту привычку, конец года всегда был для него особенно тревожным.

Вдруг странное ощущение, будто кто-то наблюдал за ним со стороны, заставило замереть на месте. На стене тикали часы, показывающие время людей, сквозь зашторенное окно пробивался отсвет маяка, в стеклянных шариках отражались огоньки гирлянды. Казалось бы, все на своих местах. И все же что-то нарушало привычный распорядок вещей.

По спине пробежали мурашки. Смотритель бросился к двери, рывком открыл ее, выглянул наружу. Темная завеса всколыхнулась, волны пошли от Маяка... Тишина. А кого он ожидал увидеть?!

Он вернулся внутрь, оглядел комнатку. И тут понял, что именно выбивалось из привычной картины.

Смотритель опустился на колено у елки, нагнулся, протянул руку под подол колючих ветвей… И вытянул пакет. Небольшой бесформенный сверток, укутанный цветастой бумагой с блестками. К нему была прикреплена простая синяя открытка с белой снежинкой и надписью: «С Новым Годом!» Он покрутил открытку, но не обнаружил прочих пожеланий или подписи.

В каком-то смятении Смотритель прошел к креслу, опустился в него и медленными механическими движениями развернул пакет.

Это был серый шерстяной шарф.

Смотритель замер на мгновение и вдруг рассмеялся. Смеялся долго, пока слезы из глаз не потекли. Он накинул шарф на плечи, обернул пару раз вокруг шеи. Тот немного кололся, но был теплым и уютным. И грел так, будто сам тепло и производил.

Смотритель сел за стол, включил лампу. Перед ним лежал раскрытый журнал с разлинованными под дни недели страницами. В строчках последних дней было выведено убористым почерком: «Без особых происшествий».

Рука зависла над чистым листом с нужной датой. Подумав немного, Смотритель улыбнулся и записал:

«Вернулся домой уставшим. Под елкой нашел подарок».

Автор: Илья Киддин
Оригинальная история ВК

Гëнсем умела многое лучше всякого. её роба была пробита больше других, и руны чернели глубже. бледные брови потемнели от грязи, и серело от сажи лицо, скрывая нежные черты. под шлемом скрывались яркие, как блуждающие огни, глазищи. под платком — сальные серо-чёрные волосы.

она привыкла спать одна, и вторая кровать в узкой келье была успокаивающе гладкой. Гëн знала — никто не увидит ужасного цвета, бестолкового лица и узора рубцов. никто не услышит её уродливого голоса, только свист.

первое, чему учили новичков, это свист. под черепом шлема вечно сжимались плотно губы, и в них лежал плоский маленький инструмент. журавлиные вопли вырывались из тонкой его щели.

в кольце стоя, все подняли посохи над головой. короткий низкий свист. «воля».

пальцами цепляясь, прокрутили посох перед лицом. нота вверх, вниз. трель в пять коротких звуков кончилась длинным. «дай нам знать, Тузмадар».

в упругую землю врезался посох. снова вверх, снова вниз. «дай знать».

длинный выдох описывал будто, как, взрывая землю, чертится линия. «дело».

перед грудью поставили посох и, голову смиренно склонив, промолчали. вздёрнули клювы с визгом похожим. «да будет так».

и в тишине повисшей послышалось хлюпанье конских копыт.

келпи недовольно перебирал ногами. от приплясывания этого, неожиданно живого для нежити, с гривы и хвоста сыпались не то волосы, не по отсыревшие травы. на нём не было никакой узды, только накинута тощая шкура на промятую спину, но рыжий будто прикусывал трензель и капал густой пеной на обугленную землю капища.

под чёрным деревянным черепом виднелась бледная рожа Урюта. несмотря на свою полуэльфийскую природу, он был необычайно нескладный и кривой. некрасивое лицо, правда, хотя и не мешало служению, но как будто бы откликалось в звуке свистка. сейчас раздалась привычная трель из четырёх звуков, будто бы всех ударных, но ни у кого не получалось сделать её настолько пронзительно-мерзкой.

— Аказтуфа! — прикрикнул он на общем. Гëнсем вздрогнула и быстро окинула взглядом других; радостно отметила, что вздрогнул каждый.

— Зачем ты прерываешь священную тишину воплями, Чектобан?

её роба была по плечам расшита петлицами. накидка почти волочилась по земле, словно два подбитых угольно-бурых крыла. во всей фигуре видна была только воинская стать и боевая мягкость, по-настоящему журавлиная.

— Их четверо, — прикрикнул Урют и посохом подтолкнул стоящих рядом.

впереди всех стоял кто-то короткий и тощий, с серой кожей. череп смотрелся на нём смешно, словно к птенцу прикрутили взрослую голову. за ним держались двое вполне обычных людей, отощавших, как часто бывает у начинающих последователей. один крепко держал посох, другой — сжимал нервно в руках соломенную фигурку странного монстра: покрытого пятнами, с длинной шеей и зачем-то рогами. Гëнсем подумала, что этот человек очень глуп.

а дальше всех стоял один.

из-под дерева шлема торчали кончики ушей, слишком длинных, чтобы полностью скрыться. сам череп вырезан был с такой педантичной точностью, что, кажется, даже у самих птиц не бывает таких превосходных черепов.

он стоял и возвышался над ними ещё проще и естественнее, чем Аказтуфа. длинные руки, спокойно сложенные за спиной, действительно походили на крылья.

— Знаете ли вы правила капища и чего требует наш бог?

— Да, — растерянно ответил один из людей. Гëн улыбнулась про себя, что догадка подтвердилась. неодобрительный свист заполнил воздух.

что-то мелькнуло в воздухе, раздался тихий хлопок, и человек повалился на землю. келпи весело заржал, приплясывая, новички испуганно расступились. соломенный уродец смешно встал на ноги поверх своего хозяина, будто бы испуганно смотря на окружающих.

только один отшагнул бесшумно и спокойно, даже не обращая внимания на мёртвое тело перед ногами.

Аказтуфа свистнула резко и радостно. «жертва готова».

он поднял взгляд и улыбнулся. он улыбнулся для неё, вдруг поняла Гëн.

мертвеца подтащили к кольцу жертвенника. Урют подгонял новичков; двое упирались, но один шёл с интересом и первым встал в круг.

— Учитесь, — Аказтуфа отступила назад, — смотрите и повторяйте за всеми.

короткий свист. «готовность».

и вдруг жертвенник наполнился визгами. это служители все наперебой с большим рвением принялись визжать и присвистывать. поднялся танец: они вздёргивали руки и встряхивались, начиная движения откуда-то со спины, широко и нервно; почти не гнув ноги, подскакивали и переминались, врезаясь в мягкую землю, взрывая её пальцами. посохи были рядом, и в какой-то момент их схватили и ринулись в ритмичную бойню, с неоправданным рвением сталкивая истерзанное дерево. новичкам прилетело по головам, но один держался ловко, отражая чистой палкой атаки со всех сторон. он будто вслушивался и вглядывался в странное действо и чувствовал его ритм, жизнь, видел его красоту.

идол — огромная чёрная птица, изогнутая, нахохлившаяся — хищно склонился над мертвецом. его костяная голова покрылась вдруг искрами, словно пухом. он становился гуще, толще, золотыми перьями складываясь на шее, окрашивая сложенные крылья.

вдруг Аказтуфа согнулась резко и клювом своего шлема пробила кожу на шее. хлынула кровь. её алые пятна разукрасили серую робу. жрица ударила снова и снова и со свистом резким остановила жестом ритуальный шум. служители направили концы посохов к телу. Аказтуфа присвистнула, вскинув окровавленное птичье лицо к небу, и пламя занялось на трупе.

все смотрели, как тело таяло в огненном мареве, как лопалась и обугливалась кожа, сворачивались волосы, таял жир и дёргались, иссыхая, мышцы. запах горелого мяса невольно вызвал аппетит.

но все стояли ровно, держа посохи перед собой, и смотрели, негромко посвистывая каждый свою мелодию. эта молитва длилась так долго, что, когда остался только пепел с жжёными костями, Аказтуфа свистнула кроткое «ужин».

дежурили двое, юноша и девушка. они скоро натаскали из кладовой сухарей и с болотного берега воды.

ели молча. слышался лишь мерный хруст и смятение.

— Нам ужасно повезло, — вдруг звучно начала Аказтуфа, не дождавшись доеденного хлеба, — Тузмадар рад такой жертве и принял её полностью. Скоро он призовёт нас на истинную миссию. Усильте дела свои, и, может, он изберёт вас на путь свой. Идите в кельи свои и молитесь.

все поднялись и молча ушли. мягко и тихо, и не слышно было их шагов.

Гëнсем жила в крайней келье. Сил в ней и так не было, и потому она поставила посох в изножье, села подле постели и сложила на неё руки. она смотрела в бледном свете на мозолистые ладони с проступающими из-под тонкой кожи мышцами и жилами. длинные ровные пальцы, такие необычные здесь. ногти округлые, с длинной красивой пластинкой. округлые костяшки. вбитая в линии угольная пыль и зола. шрамы. множество шрамов. их сложный узор.

Гëн потащила по орнаменту золотистую искру. она красиво ползла от кончиков пальцев к центру ладони и грела уставшие руки.

ей казалось, что всегда они были такими. и что иными и быть никогда не могли бы.

вдруг дверь скрипнула.

Урют тихо свистнул, и в келью вошёл он.

«теперь он будет здесь», — в несколько нот просвистел Урют.

«поняла. имя?» — глухо просвистела Гëн.

«Си», — буркнул Урют и захлопнул дверь.

Гëнсем не обернулась, так и сидела, рассматривая свои руки.

— Моё имя — Сиэль, — раздался тёплый шёпот у уха. Гëн вздрогнула, вдохнув через свисток.

чужие пальцы вырвали его из губ и накрыли их поверх.

Гëн обернулась и посмотрела на Сиэля в упор.

— А твоё? Ты вообще разговаривать умеешь?

— Да, — рассерженно буркнула Гëн, выворачиваясь от Сиэля. она отсела в глубину своей узкой постели и взъерошилась, как маленький надутый воробей.

— Уже неплохо.

он отошёл и скинул робу на пол.

Гëн никогда не видела обнажённого торса. вообще никакого, не то что такого. в келье было мало света, но она напрягла всё своё зрение, чтобы рассмотреть. Сиэль ухмыльнулся.

— Нравится?

«нравится? что это такое?» — задумалась Гëн и смешно надула губы. воздух беззвучно просачивался через них, менял направление, скользил по лицу, но не вызывал никакого сигнала. это вводило в ступор обоих.

— Что ты делаешь?

Гëнсем напряжённо посмотрела на Сиэля, хмуро, исподлобья.

— А ты?

— Я раздеваюсь.

— Что так-кое «нра-вит-ся»?

— Ну… когда тебе что-то приятно или удовлетворяет. Приходится по вкусу.

— «По вку-су»? Это как в…

Гëнсем растерянно подвигала губами, пытаясь просвистеть «ужин», но опять ничего не вышло. Сиэль наблюдал.

— Интересно, — протянул он. сев на постель, вытащил свисток и прокрутил его в пальцах. плоский деревянный гудок, как монетка, прокатился сквозь пальцы и исчез. Гëн вылупила глаза и вскочила, выставив перед собой раскрытую ладонь.

— Нет, не дам, — покачал головой Сиэль, — пока не скажешь как тебя зовут.

Гëнсем вздохнула и резко-метко наотмашь врезала плоской ладонью в основание шеи. голова Сиэля закружилась, он растерянно зашарил руками, и свисток выпал из пальцев. он соскользнул с постели, завалился под неë с приятным звуком; Гëн выхватила его, зажала меж губ и вдруг…

Сиэль лежал на постели сжавшись в комок, как побитый зверёныш, детёныш какой-нибудь болотной кошки, что шныряет около заводи. такой маленький и беспомощный, напуганный. у него даже подрагивали нервно кончики длинных ушей.

от зрелища этого свист в горле застрял и дыхание спёрло.

Гëн села на колени рядом, не понимая, что происходит с ней. мягко провела ладонью по его голове и плечу.

она гладила его лицо и удивлялась, какое оно красивое. Гëн и не знала, что красивое бывает таким, и что-то неизведанное ей тянуло-тащило, волокло к нему. кожа мягкая и упругая, как болотная земля. Брови мшистые, длинные и узорчатые, как древесная кора. острый подбородок, колючая челюсть… Гëнсем никогда не трогала ничего такого приятного.

— Ме-ня зо-вут Гëн-сем, — мягко произнесла она, будто немного извиняясь.

— Говоришь как глухая-немая, — приходя в себя проворчал Сиэль. — Вы здесь совсем не разговариваете?

— Нет, не-льзя.

— А эльфов бить, значит, можно?

— Бить — нужно.

— Тогда давай помолчим, — отвернулся к стене Сиэль и затих. Гëн вздохнула и залезла к себе, скоро заснув.

и ей снился Сиэль, и какой-то голос, говорящий на малознакомом языке. он не свистел, а как чужаки двигал как будто губами, так же, как она пыталась. странное это мастерство, забытое практически, медленно выбиралось из памяти, карабкалось. и Гëнсем почему-то только радовалась.

утром муха ползла по её лицу. ковырялась маленькими лапками, жужжала слегка. Гëн хотела движеньем ловким, привычным уже окончить крохотную жизнь, но в последний момент рука застыла.

— У-хо-ди, — прошептала девушка. и муха повиновалась новому слову.

Автор: Вася Сорокина
Оригинальная публикация ВК

Несколько раз птицы прилетали и улетали, несколько раз снег выпадал и таял. Время прошло. Достигла Юлтэк возраста невесты, но все грустит, на женихов не смотрит. Всё, говорит, выросла я, теперь пойду брата искать. Родители поначалу запретить ей хотели, а после подумали — вдруг и правда найдет? Сильная, ловкая да умелая. А им сын бы не помешал, другого-то не родилось. Отпустили дочь: пусть идет.

Долго бродила Юлтэк, и следы росомахи видела, хоть и скрытный то зверь. Но та, кого ищет, огромная была, а тут — следы как следы.

Много разных мест обошла девушка, рыбу ловила, птиц и зверей стреляла, стала еще сильней и крепче, а толку-то? Приуныла.

И вот сидит у ручья, отдыхает. Видит — У-Опо навстречу, дух недоброго слова. Когда-то на этом месте рассорились двое охотников, вот он и получился такой. Руки-ноги длинные, скользкий, на лягушку похож.

Но Юлтэк его просит: помоги брата найти! Ты все тут знаешь, все слухи к тебе стекаются.

С какой стати мне тебе, чужой, помогать? — спрашивает У-Опо. Вот замуж за меня выйди, тогда помогу. Ладно, говорит Юлтэк. Вышла за него замуж. Живут так себе, характер у мужа вздорный, да и толку с него? Юлтэк одна хозяйство ведет, одна за добычу в ответе.

Однажды задумалась — что-то я долго тут задержалась, пора за братом. Ты, говорит У-Опо, обещал — рассказывай! Приперла его к стене, тот и сдался. Отвечает: ладно, мол, расскажу. Унесла твоего близнеца красноглазая росомаха. А живет она за седьмым буреломом, возле третьего болота, где белая коряга торчит.

Юлтэк выслушала его, собрала свои пожитки — и снова в путь. А зима уже совсем близко, неуютно бродить одной. Холодно, голодно, да еще духи недобрые завывают ночами, спать не дают, а по свету сбивают с пути.

Пока шла, стало совсем снежно и ветрено. Но отыскала девушка все приметные знаки, и вот оно — логово под корнями кривого кедра.

Зашла внутрь, а там тепло. Глянула раз — никого вроде, глянула два — у стены спит ее брат; девушка к нему подалась. Проснулся, обрадовались, обнялись. Смотрит Юлтэк, никак не налюбуется, какой стал большой и красивый. А тот на сестру свою смотрит, тоже любуется.

Тут снаружи метелью брызнуло, зашла росомаха — страшенная, зубы острые, глаза словно угли.

Протянул Содани девушке стрелу — вот, держись. Вовремя: все вокруг затряслось, тут трещина, там яма, и настоящая буря разыгралась прямо в логове. А Юлтэк за стрелу держится, висит в воздухе, и ничего ей, только качается вправо-влево. Где брат был, не видела девушка, но как все стихло, поняла, что тоже уцелел.

Встали на ноги, а вокруг всё поломано, всё в снегу. И росомаха глазами сверкает.

Не боимся мы тебя, говорят близнецы, а та стоит и смеется. Говорит: дуреха, думаешь, это твой брат? Твоего я болотному духу подарила в благодарность за давнюю помощь. А это совсем другой мальчик, я его после украла, чтобы одной не жить. А имя дала то же самое.

Посмотрели друг на друга Юлтэк и Содани — нос вроде одинаковый у обоих, и уши похожи, но нет, не близнецы. Если сбоку глянуть, так вовсе разные.

Опечалилась Юлтэк и говорит: да врет она все. Росомаха зверь хитрый. Огорчился и Содани, но подумал и говорит — нет, не врет росомаха. Я мал был, но припоминаю — вовсе не было у меня сестры.

Потом говорит: ты сейчас за настоящим Содани пойти захочешь, но болото опасно. Говорят, кто в болото попал, навек расти перестанет, так что твой братишка совсем маленький там.

Пойду, говорит Юлтэк. Особенно если маленький — одиноко ему без меня.

Хорошо, говорит Содани. Только не бери ничего на болоте, кто бы ни давал, чем бы ни поманил. И стрелу мою при себе держи.

Идет девушка, вот и болото; хоть и зима, не замерзло, только сверху снег и немного льда, а под ногами почва пружинит, и порой вода проступает.

Остановилась Юлтэк на кочке, стала звать — Содани, Содани! Зашевелилось болото, появилась фигурка, на соседнюю кочку выбралась, поползала по ней, а потом пошла прямо по трясине к самой Юлтэк. Вроде мальчик, и что-то в руках держит красное.

Вот близко совсем подошел, а на вороте такой же узор, как мать вышивала. Ну, точно, нашла кого искала!

Смотрит Юлтэк на братишку — а он и вправду маленький, в болоте вовсе не вырос. И кривенький, местами зеленый — то ли мхом порос, то ли в ряске. Не таким запомнила! Но все же родной.

А глаза мутные у него, злые, но улыбается, и полную горсть брусники протягивает.

На, говорит. Есть, наверное, хочешь. Тебе набрал, из-под снега выкопал.

Юлтэк потянулась было за ягодами, да опомнилась — велено не брать ничего!

Нет, говорит, не возьму. Тебе расти надо, сам ешь.

А он ягоды бросил и заплакал так горько. Потянулась Юлтэк обнять, утешить, а он за нее ухватился и тянет в трясину. Юлтэк нашарила стрелу за поясом, вцепилась в древко, та поднялась вверх; так обоих и вытащила на сухое, надежное место.

Вернулись в дом росомахи.

Снова смотрит Юлтэк на братишку — маленький, кривенький, местами зеленый. Видно, не очень ему в болоте жилось. И косится исподлобья, недобро. Как его к людям-то брать? Плохо получится.

Юлтэк вздохнула, на росомаху взгляд перевела и говорит: вот тебе вместо другого Содани — чтоб не одиноко было. Воспитывай, и уж никому на сей раз не отдавай! А мы уходим.

И пошли. Долго шли, не торопились, уже и весна подоспела. Содани говорит Юлтэк — выходи за меня замуж? Юлтэк подумала — а и правда, почему нет. Все равно от У-Опо ушла, какого из него муж! Согласилась.

Вернулись домой, стали жить. Нормально живут. Содани охотится, но неважно у него получается, рыбу он лучше ловит. Даже обидно, способным был! А у Юлтэк все получается, и это тоже обидно. Ну ее совсем, да? Нам и так хорошо.

Эй! Не вертись, а то за хвост укушу. Хороший у тебя хвост вырос, мохнатый, очень тебе идет. Завтра сами на охоту пойдем, а пока спи.

Автор: Светлана Дильдина
Оригинальная публикация ВК

Отодвинув табуретку, старушка села за стол у окна и сложила ладони на ажурную скатерть.

– У подруги моей школьной. Дуньки. Царствие ей небесное. По молодости любовь сильная случилась. А паренька того на войну забрали. Так вот. Миной его там и убило. Дунька страдала шибко. Вся деревня её успокаивала. Но потом и утихла вроде, покамест ей Пелагея, гадалка наша местная, не сказала, что Ванька увидаться с ней хочет. Ну и про Дождевого-то наплела…

– А с собакой тоже можно увидеться? – мальчик сделал умоляющий взгляд.

– Чего? Какой собакой?

– С Мухой. Мухой нашим.

Мать Павлика  всплеснула руками и сердито посмотрела на бабушку:

– Господи, ма, ну ты зачем это Пашке-то рассказываешь? Ещё и на ночь глядя.

Старушка фыркнула, недовольно поджала тонкие губы и отвернулась к самовару. Маленькая стрелка настенных часов двинулась. Павлик вскочил с кровати и, семеня по скрипучему деревянному полу, подошёл к столу. Заглянул старушке в глаза.

–  А дальше чего, ба? Дальше?

– А ничего, Пашка. Вон мать твоя опять взъерепенилась, пускай она и досказывает!

Сложив руки под объёмной грудью, бабушка обиженно хмыкнула, а мать Павлика покачала головой.

– Ничего хорошего, Паша.  Ложись спать!

Уголки губ Павлика опустились. Он поплёлся к кровати, забрался под одеяло и закрыл глаза. По крыше громко стучал дождь.

***

Вероника появилась в жизни Паши, когда ему было четырнадцать. Она пролетела мимо него на велосипеде по пыльной улице и крикнула:

– Погнали на стро-ойку-у! – звонкий голос запрыгал на камнях, а тёмно-медовые кудри рассыпались по плечам.

За рыжей ехал бритоголовый парень — Саня по кличке Ганс.

– Давай. Только через “Хлебный” срежем…

Паша уже пересекался с ним раньше в компании знакомых, а вот Веронику видел впервые.

Послышался громкий треск. Велосипед Ганса затормозил.

– Блин! … Долбанная цепь!

Ганс слез и, ругаясь, начал поправлять слетевшую ржавую цепочку. Вероника тоже остановилась. Спрыгнула. Прикатила свой велосипед, прислонила к дереву.

– Тебе ж новый обещали купить? – она кивнула бурчащему под нос парню, смахнула волнистую прядь с лица.

– Слышь, пацан, можешь воды вынести? – обратилась к Паше.

Он замер на месте. Уставился на Веронику и не сводил глаз, будто впервые с ним заговорила девчонка.

– Ты чё, немой? – Вероника пожала плечами в карамельных веснушках и перевела взгляд на Ганса:

– Долго ты ещё, Сань? Жарко.

Паша вышел из оцепенения и направился в дом, наспех налил стакан воды, быстрым шагом выскочил на улицу, но ребята уже уехали.

Через неделю они встретились на костре у речки. Вероника была с Гансом и двумя подругами. Паша в тот вечер был с гитарой, и песни Цоя то громко и дерзко, то тихо и печально звучали в прохладном воздухе. Вероника  не сводила с Паши задумчивого взгляда. Вслушивалась в каждое слово. Не взатяг курила сигарету, которую протягивал Ганс, кашляла и отдавала обратно. Глаза Вероники блестели, то ли от песни про восьмиклассницу, то ли от дыма костра.

Когда засобирались домой, она взглянула на Пашу, обронила тихое “пока” и поплелась вслед за Гансом. Только дома, лёжа в постели, уже глубокой ночью и прислушиваясь к шороху летнего дождя, Паша понял, что не может выбросить из головы её голос.

Встречаться начали случайно. Паша и сам не помнил, с чего всё началось. Помнил, как за рёбрами застучало, когда она взяла его за руку, а когда коснулась губ своими, он и вовсе  перестал дышать. Она смеялась. Видела, как его колбасит. И ей это нравилось. И она это ценила. Потому что чувствовала то же самое.

Так пролетел год. Оба окончили девятый класс. Мать отчитывала Пашу. Твердила, что о поступлении надо думать, а не на гитаре целыми днями бренчать да обниматься, но Паша только молча улыбался, надевал кроссовки и вновь уходил.

Вероника любила дождь. Любила смотреть, как он растекается по стеклу длинными прозрачными дорожками. Водила тонким пальцем от сверкающей капли до кривой линии и до другой капли, создавала загадочные рисунки и мурлыкала себе под нос Цоя.

– А ты веришь в Дождевых? – спросил Паша однажды, когда они сидели на берегу речки под огромным дубом. Он накинул на Веронику свою джинсовку. Моросило.

– Помню, бабушка в детстве рассказывала, если взять осколок стекла, зажать в кулаке и сказать… “Вода с неба льёт…”

– “...Дождевой к живым придёт”, – Вероника прислонилась головой к его плечу.

– Ты тоже слышала эту историю?

– Ага, – она встала и подошла ближе к реке. – Её тут все знают.

– Мне так её конец и не рассказали, кстати, – ухмыльнулся Паша.

Вероника подцепила носком кроссовка небольшой камень, наступила на него, вдавила в песок.

– Ну там конец не смешной совсем. Дождевой девушку на тот свет забрал…

– Да ладно?

– Ага. Говорят, она весь ритуал сделала и  тут же свалилась замертво. А кто-то вообще сказал, что она исчезла. Типа впиталась в землю вместе с дождём, только одежда и осталась на траве лежать. Пустой гроб похоронили.

Вероника поёжилась и опять присела к Паше.  Прижалась. Коснулась губами его шеи.

– Сказки это всё … – улыбнулся он.

– Возможно. Странные сказки.

Паша уткнулся носом в её горячую макушку и вдохнул тонкий малиновый запах. В глазах помутнело. Луна, утопленная в реке, закачалась. И Паша подумал, что слишком часто в последнее время у него кружится голова.

***

Паша проснулся ночью. Тошнота подходила к горлу, и кончики пальцев немели. Он сел на кровать. Комната поплыла перед глазами. Разбудил мать.  Она вызвала скорую, фельдшер сделала укол и настояла обратиться в поликлинику. Когда проснулся утром, Паша обнаружил на подушке ярко-красное пятно.

Мать повела к врачу. Сдали анализы, а за диагнозом отправились уже спустя две недели.

– Садись, в ногах правды нет. – Усатый доктор с заспанными глазами почесал длинную шею, потёр переносицу и уткнулся в медицинскую карту.

Мать нервно затеребила пакет со справками, протянула его врачу, тот отмахнулся:

– Эти не нужны.

Паша сел, огляделся. На зелёных стенах, покрытых мелкой паутинкой трещин, висели плакаты. Один с анатомическим разрезом головного мозга. Другой с правилами здорового образа жизни. Третий – реклама питьевой воды и десять причин, почему она так важна. На маленьком постере у окна бирюзовое море и  горы, покрытые густым лесом.

Врач заворочался на скрипучем стуле:

– Скажу как есть, Павел Константинович. Смир-нов. Ситуация не очень хорошая.

Мать Паши охнула. Закрыла ладонью рот. Пакет со справками упал на пол. Подняла.

– Но поработать с этим можно. Руки опускать не будем. Я вам выпишу пока это… – Врач пошевелил седыми усами и записал что-то на бумажном квадратике. Потом набрал номер на телефоне, заляпанном жирными пятнами, попросил кого-то принять Пашу в сто четырнадцатом кабинете через неделю.

Мать благодарила доктора, нервно хлопая глазами, уточняла про лекарства. Паша разглядывал постер у окна, мысленно сидя на горе. В ушах его громко шумело море. Мать вытащила Пашу из постера, тронув его за плечо.  Потянула за влажную холодную ладонь, и они покинули кабинет.

Вышли из больницы молча. Поток прохладного ветра мазнул Паше по лицу и зашуршал листьями тополя, что рос у самого входа здания. Мать сунула себе под язык таблетку.  Тёмно-зелёный автобус противно заскрипел и остановился. Пассажиров в нём не было.

–  Мам… Только Веронике не говори пока. Ладно?

Паша посмотрел на заплаканную мать и шагнул в салон. Она промолчала, вытерла платком нос, крепко прижимая к груди пакет, зашла следом. В автобусе пахло бензином и чем-то кислым. Сели на обшарпанные сиденья.

– Ну ты хорош, ма. Нормально всё будет.

За окном расцветало лето. Паша достал наушники, включил плеер, и “красно-жёлтые дни” нарисовали на его лице сдержанную улыбку.

***

Сыпал дождь. Паша стоял на крыльце. Вдыхая тяжёлый водянистый воздух, он смотрел на разбитую бутылку на земле, у деревянной ступени. Медленно поднял голову. Вероника, раскинув руки к небу, перебирала  босыми ногами по тёплым лужам. Красивая. Шифоновое платье голубого цвета на тонких бретелях нагло липло к её телу, и Паше хорошо было видно каждую линию её худой, угловатой фигуры. В бору за домом ухала растревоженная неясыть, и жалобно скрипели старые деревья. Дождь неторопливо шуршал, впитываясь в пожелтевшие листы альбома, который Вероника оставила на скамейке. Ровные буквы расползались чёрными разводами на бумаге.

– А он при-дёт и при-ве-дёт за со-бой ве-есну… – пела Вероника,  подняв лицо к небу, раскрашенному небрежными серыми мазками. Прозрачные капли воды смешивались со слезами, стекали тонкими струйками по её коже и исчезали, – А когда мы все пос-мот-рим в гла-за е-му…

– На нас из глаз его посмотрит тоска… – закончил Паша.

Вероника вздрогнула.

Замерла.

Паша разглядывал её худенькую спину, выступающие лопатки, веснушчатые плечи.

Вероника обернулась:

– Я слышу тебя…

Глаза её, заплаканные, красные, уставились сквозь него, и голова Паши вновь закружилась. Взгляд  остановился на её кулаке, с которого в траву капала кровь. Вероника выставила дрожащую руку перед собой, раскрыла пальцы, выронила осколок от бутылки и зарыдала.

Паша опустился на землю, внутри что-то булькнуло, потянулся к стеклу и тут увидел свою руку. Прозрачная. Вторая – тоже. Посмотрел на ноги – и они. Начал трогать своё лицо, но не чувствовал. Только тяжесть внутри, казалось, он до краёв наполнен водой. Крупные капли дождя врезались в его тело, оставляя радужные пузыри и круги, которые быстро расширялись, а потом внезапно исчезали.

Паша закричал, а Вероника зажмурилась и бессильно опустилась в мокрую траву.

– Я тебя слышу! – зарыдала она, – Слышу! Слышу! Паша!

Вероника уткнулась лицом в колени, и обхватив плечи тонкими пальцами, задрожала. Потом осторожно подняла голову, откинула с лица мокрую прядь, округлила глаза и прошептала:

– А теперь и вижу…

– Зачем? – испуганно произнёс Паша. – Зачем ты это сделала?

***

Вероника наклонила голову вправо, внимательно разглядывая неподвижную фигуру из воды, капель и пузырей. Аккуратно коснулась рукой груди Дождевого, потом проникла пальцами вовнутрь. Кожу обожгло  холодом.

– Трогаешь моё сердце, – сказал Паша.

Она резко отдёрнула руку:

– Ой, прости.

– Да я шучу, – вода в Дождевом задрожала. – Я ж не чувствую ничего.

Они замолчали. А дождь тихо шуршал по лужам, траве, крыше дома, оставлял рисунки на теле Дождевого.

– Господи, два года, Паш. Два года я пыталась сделать это… и вот ты здесь. Говоришь со мной, – Вероника сжала губы. Выдохнула. – Я так долго искала нужные слова…

– В смысле?

– В смысле, что байка, которую нам в детстве пересказывали, была не совсем верной. Чтобы вызвать Дождевого, нужны были другие слова.  Другие…

Она протянула ладонь к лицу Паши, пытаясь погладить его по щеке, но кончики пальцев вновь провалились в ледяную воду.

– Нужно забинтовать, – сказал он тихо, и она уставилась на свою порезанную ладонь. Ранка всё ещё кровила.

– Я так скучаю… Паш.

Паша молчал. Вода будто застыла в нём, тоже слушала.

– Ненавидела тебя сначала. За то, что раньше мне не сказал. Я бы ни на секунду тебя не отпускала… Понимаешь? А потом. Потом пусто всё стало. Цой только и остался.

– Цой жив, а я нет, – прошептал Паша, развёл водянистые руки в сторону.

– Дурак.

– Странно. Я ж не помню ничего. Из последних воспоминаний только: лето, веранда, и ты мороженое ешь. А потом темнота…

Вероника опустила голову.

– Так ты на веранде и упал. Я тогда запаниковала жутко. Номер скорой даже забыла. Потом уже в больнице тётя Лена мне рассказала про опухоль твою. И что ты ей молчать велел. Я так злилась на тебя. На всех…  А через неделю ты умер.

– Кофту надень. Дрожишь вся, – Паша попытался взять вязаный свитер с крыльца, но не получилось. Пальцы скользнули сквозь кашемировые нити, оставив на них капли воды.

– Я ж сразу про Дождевого вспомнила. Мать у виска покрутила, но отступилась. Я ж все стёкла, Паш, перепробовала.  И присказку эту задом наперёд даже читала. И днём пробовала и ночью. У меня крыша тогда чуть не съехала. Потом успокоилась немного…

Вероника нервно теребила кольцо на пальце, которое подарил Паша. Старое. Маме оно ещё от прабабушки досталось. Потом скользнула по шраму на запястье и спрятала руки за спину.

– Я случайно узнала, что в деревню тётя Люда приехала, племянница Дуни.  Дом собралась продавать. Я, естественно, к ней, с вопросами. Говорит, байку эту в семье не любят обсуждать. Умерла, говорит, и всё. Больше ничего не знает. Правда, старые альбомы с рисунками и тетради этой Дуни отдала с чердака, всё равно сжигать собиралась вещи. В одном альбоме я и нашла стих про дождь…

Паша молча слушал и смотрел на осколок стекла на траве.

– Первая буква каждой строки стиха была выделена красным цветом. Мы с девчонками тоже так делали в школьных анкетах. Ну это что-то вроде шифра-послания, понимаешь?

Вероника не сводила глаз с Дождевого, будто пыталась ухватить в его прозрачном лице реакцию. Говорила быстро, боялась опоздать недосказать всё что хотела.

– Сложила буквы по порядку, и получилось. Но это были совсем другие слова…

Она замолчала. Потом закрыла лицо ладонями и прошептала:

– Блин, я же тебе не это хотела сказать. Паш. Я просто стою сейчас и думаю, может, я свихнулась? И мне это всё кажется? Или я сплю. Я… Знаешь. Я просто не успела тебе тогда тысячу раз сказать, что люблю тебя… И вот сейчас говорю. Говорю всё не о том…

– Ник… – Дождевой приблизился, аккуратно положил ей руки на плечи, – Ты же не думаешь что я тебя заберу с собой, да?

Под слоем воды показалось лицо, которое Вероника хотела увидеть все два года. Пятнадцатилетний Пашка посмотрел прямо в глаза и тепло улыбнулся. И ей стало страшно. И она поняла. Между ними пропасть времени и стена воды. Всё. Сердце бешено заколотилось. Вероника опустила голову.

– Эй, Ник… Всё будет хорошо. Обещаю, – прошептал Паша.

Она зажмурилась и осторожно обняла водяную фигуру, провалившись в неё грудью и животом. Холода уже не чувствовала. В голове пронеслась их первая встреча. Долгие разговоры на веранде вечерами. Поцелуи. Его прикосновения. Голос.

Паша сделал два шага назад, поднял ладонь в знак прощания. Вероника ответила тем же. Тело Дождевого рухнуло потоком воды на траву и медленно впиталось в землю.

Автор: Наташа Лебедевская
Оригинальная публикация ВК