Серия «Фантастика, фэнтези»

Ступени безбожно скользили. Вода струилась по прозрачному куполу зонта.
Сланцы норовили слететь, оставить Лилию босую, один на один с острыми камнями.

Бредущий позади Старец мерно ударял о камни наконечником трости. Лилия оглянулась.

Тропа змеилась, терялась в подползающем тумане. Каменная лестница тянулась вверх, через десяток ступеней ныряя в такое же густое белое марево.

— Можем развернуться. — Старец опёрся на трость и тяжело вздохнул, выравнивая дыхание.

Лилия замотала головой и сделала ещё один шаг. Деревья по обе стороны тропы угрюмо скрипели ветвями. Камни стучали, стронутые с мест подошвами обуви.

Ступени кончились неожиданно.
Туман выплюнул утоптанную множеством ног площадку, арку из неотесанного камня, серебристый пруд в центре.

Лилия подняла голову и вздрогнула. Над ней нависла скрюченная фигура с буграми крыльев за спиной. Когтистые лапы тянулись к пришедшим. Лилия поёжилась, вгляделась в гладкое, лишённое черт лицо.

Она осторожно обогнула постамент, зашагала по скользким, поросшим мхом доскам.

От пруда тянуло тиной. Лилия упала на колени, жадно всмотрелась в ровную, практически зеркальную поверхность.
Старец замер за её плечом.

Пруд зарябил, пошёл кругами, смывая отражения Лилии и Старца.
На водной глади отразилась летящая из-под колёс мотоцикла дорога, напряжённая фигура мотоциклиста, движущийся навстречу грузовик.

Лилия отшатнулась, прижала ладони ко рту.

— Снова за своё, — пробормотал Старец, поднимая глаза к небу. — Бедовый мальчишка. В который раз мы сюда приходим?

— В пятый, — глухо произнесла Лилия.

— И на сколько тебя ещё хватит? На два раза? На три?

— Это последний.

Лилия подняла на собеседника пустые глаза. Её пальцы дрожали.

— Мальчик ищет смерти, — Старец стукнул наконечником трости о деревянный настил. — Что бы ты ни делала, он не жилец.

— Я его мать, — прошептала Лилия, склоняясь над водой. — Я должна его спасти.

Небо заворчало. Ветер разметал светлые почти в белизну волосы, осушил слёзы.

— Тогда плати, — вздохнул Старец, доставая из кармана куртки перочинный нож.

Лилия вздрогнула, быстро кивнула, приняла нож, нажала на кнопку, выкидывая лезвие.

Кровь засочилась из разрезанной ладони. Алые капли разбивались о поверхность воды, пускали нежно-розовую рябь. Лилия чувствовала, как вместе с кровью текут секунды. Последние секунды её посмертной жизни.

Круг. Летящий по встречной полосе мотоцикл берёт в сторону. Круг. Водитель почти кладёт мотоцикл набок. Круг. Мотоциклист на асфальте. Стягивает шлем, трясёт головой. Живой. Водитель грузовика подбегает, осматривает, опасаясь прикоснуться. Круг.

Кровь остановилась. Лилия улыбнулась светлой блаженной улыбкой.
Тонкий хрупкий профиль, так похожий на цветок, в честь которого её назвали, истончился, потерял краски.
Лилия растаяла.
Старец облокотился на трость.

— Зачем они это делают? — Страж сполз со своего постамента, расправил крылья, встряхнул, засыпая доски каменной пылью. Подполз к кромке воды, заглянул внутрь.

— Юные души, — покачал головой Старец. — Много драмы, мало смирения, никакого понимания круговорота жизни. Ей кажется, что она спасает своего ребёнка. На деле она лишь вставляет палки в колёса его судьбе. Мальчик всё равно скоро окажется здесь. Ненадолго — слишком бестолковую жизнь прожил, — но они бы успели встретиться.

— А теперь? — Страж тронул воду когтем, пуская рябь.

Старец склонился над поверхностью пруда.
Он видел младенца. Болезного, синюшного, с редкими, светлыми почти в белизну волосками на макушке.

— Не жилец, — хмыкнул Страж. — Если сейчас не выкарабкается — застрянет в круговороте перерождений.

Старец вздохнул. Поднял оброненный ушедшей на перерождение Лилией нож, полоснул по своей ладони.
Алые капли разбились о воду.

— Старые души, — фыркнул Страж, с трудом скрывая сочащееся в голосе облегчение. — Драмы мало, понимания в достатке, но смирения так и не нажили.

Автор: Ксения Еленец
Оригинальная публикация ВК

I

Биип-биип-биип. Лампочка-глаз на панели связи моргает красно-оранжевым. Вместо ответа Центра поддержки полётов — сплошное «бип-бип». Мой «Майтри» давно потерял управление, и теперь мы с ним дрейфуем куда-то за пределы Млечного Пути.

Я пытался наладить связь. Чуть ли не до скрипа в горле повторял: «Это Томас Мёллер, Имперский Институт Терраформирования, отдел грунтовых исследований, это Томас Мёллер, Томас Мёллер…» Перебирал всевозможные скопления тёплых розоватых и синеватых проводов под щитками, стараясь разобраться, что не так. Проверял двигатели. Делал перекур и начинал по новой.

Ни-че-го.

«Майтри-8», одноместный био-шаттл последнего поколения, умный самонастраивающийся аппарат, космический дом, гордость Института Метагалактических Исследований и Конструкций, отказывается отправлять сигналы о помощи. Как и лететь по заданному пути.

Всё начиналось как рядовой полёт туда и обратно с Земли в соседнюю систему. Несмотря на близость, в Альфе Центавра мне бывать не приходилось, но неожиданностей маршрут не сулил. Всё как всегда: прыжок через четвёртую мерность, посещение исследовательских баз, сбор материалов, деловые и не слишком визиты к местным главам подразделений, совещание, застолье; если повезёт, то осмотр достопримечательностей; прыжок, возвращение. Ничего нового. Я летаю так уже лет шесть, и последний год — с «Майтри». Но в этот раз скачок был странным, не похожим на другие. Меня будто размазало по лётной палубе, вытянуло в струну и одновременно сжало в точку, а потом нас выкинуло не там, где надо, это было даже близко не Альфа Центавра. Навигатор трещал и показывал очень приблизительное положение в самой оконечности рукава Стрельца, при этом отказываясь простраивать новый маршрут, двигатели работали кое-как, а связь отказала совсем. Мы с шаттлом оказались полностью в воле космических гравитационных потоков.

Я говорю «мы», но, конечно же, он не отдельное существо. Такое судно — почти второе тело, квази-живая оболочка, искусственный ум без самосознания. К нему не приходится подключаться то одними, то другими био-кабелями, прозванными по-простому «пуповинами». В некоторых устаревающих моделях до сих пор сохранился этот принцип, но такие аппараты больше предпочитают люди старшего поколения. Я не раз пытался подарить родителям что-то посовременней, но они только отмахивались: «Не понимаем мы ничего в ваших новомодных штуках». Тут кому как удобно, в конце концов, некоторые любители ретро вообще передвигаются исключительно на техническом транспорте, отрицая био-технологии, что практически прошлый век. Я же доволен возможностью беспроводных сонастроек с шаттлом, а то раньше мои био-порты постоянно чесались, особенно те, что у основания черепа и возле копчика. Сидишь и ёрзаешь, как дурак, то затылок царапаешь, то зад потираешь.

До сих пор «Майтри-8» прекрасно справлялся со своими задачами, но сейчас… сейчас мы с ним зависли без движения в пустоте. Сквозь иллюминатор я вижу незнакомые скопления звёзд, далёкие туманности издевательски мигают всевозможными спектрами цветов, словно бы говоря: «Как тебя сюда занесло, маленький беспомощный человечек?» Эфир молчит.

II

Через пару дней я разочаровался в обычных способах исправления неполадок на судне и в надежде найти их причины решился на глубинную синхронизацию. Глубинная синхронизация с аппаратом — не простая сонастройка нейронов человека и био-механизма, это квантовая мерностная соорганизация тел на физическом, эфирном и других, более тонких уровнях. К такому нужно подготовиться. А так как техподдержка недоступна, самостоятельно проштудировать все методички и инструкции, выбрать и обработать инструменты, максимально успокоиться и отрешиться от эмоций. На всё это ушло около трёх суток.

Условным — потому что других в космосе не бывает — утром я проснулся с давно забытым чувством, что иду на сложный ответственный экзамен. Сходил в туалет. Старательно заправил койку. Сделал зарядку. Как никогда тщательно почистил зубы и принял душ. Потянулся было за бритвой, но решил, что это уже лишнее. Позавтракал. Покурил. Снова почистил зубы. Зачем-то причесался. Ещё раз сходил в туалет. Когда начал подумывать, а не пойти ли опять в душ, окончательно понял, что изо всех сил оттягиваю момент, образно взял себя за шиворот и мысленными пинками отправил к бортовому био-компьютеру.

Не буду описывать все свои долгие манипуляции с отвёртками, схемами, скальпелями и зажимами, скажу лишь, что у меня получилось, синхронизация удалась. Я выдохнул и понял, что давно хочу курить — до сдавленности черепа, будто надел на голову тесный обруч, до трясущихся рук. Я спустился в камбуз за оставленными на столе сигаретами и зажигалкой. Привычным движением высек огонь — есть какая-то особая магия в живом пламени, прикурил, в удовольствие затянулся, выдохнул дым и с удивлением поймал непонятную реакцию от «Майтри». Как будто ему это одновременно нравится и чем-то мешает. Точь-в-точь как мне.

Именно в этот момент я осознал, что полностью слился со своим судном, оно стало моим вторым внешним… нет, не сознанием — телом. Я проживал в нём каждый стук, каждое вращение, каждый импульс. И ледяной волной изнутри ударило понимание, что связь не возобновится, главные двигатели не заработают и мерностный прыжок невозможен.

Совсем.

До этого я, пока был занят, не давал дороги страху, но теперь он отыгрался и взял своё. Да что там страх — это был ужас, холодный, как окружающая бездна. Сначала я замер с сигаретой в руке, потом меня затрясло, я отшвырнул её и почему-то кинулся в каюту, на ходу подвывая и всхлипывая. Там бросился на койку и свернулся калачиком, как в раннем детстве, когда, испугавшись чего-то, прятался под одеяло «в домик». Обхватив себя руками, я разрыдался, до соплей, до промокшей подушки. А после долго лежал в отупении и безразличии ко всему, пока не уснул.

III

Помню, как в детстве — мне было восемь — я неожиданно проснулся ночью. Это казалось странным, ведь я уже был достаточно большой, чтобы уметь контролировать свой цикл сна. А потом я увидел небо. Оно переливалось немыслимыми оттенками красного и лилового, мерцало и будто бы со мной здоровалось. Я смотрел на него сквозь купольное окно в потолке и думал, почему же взрослые никогда не говорили мне о том, как по ночам бывает красиво. Я слышал, что родители внизу удивлённо и будто бы тревожно переговаривались, чем-то стучали, что-то передвигали. Но мне не хотелось к ним спускаться, как я делал, когда был совсем малышом. Я лежал и не мог оторвать взгляда от этого глубокого, яркого, пульсирующего движения; клянусь, я даже почти слышал музыку.

Потом я узнал, что это полярное сияние — явление обычное в земных широтах, близких к полюсам. Вот только находились мы недалеко от экватора. В тот год была особо сильная активность Солнца, и ближайшие к светилу планеты окутывало магнитными бурями. Люди давно уже научились быть устойчивыми к подобным бомбардировкам заряженных космических частиц, однако техника, особенно тонко настроенная, страдала. Во времена моего детства биотехнологии ещё не распространились, и той ночью научная станция Улувату, где жило несколько семей учёных, в том числе и наша, оказалась отрезанной от мира. В информационном плане отрезанной. Связи не было, взрослые ходили по территории озабоченные, кто сердитый, кто растерянный. На детей никто не обращал внимания.

Я вышел наружу, и ноги мои сразу оказались в чём-то белом и холодном. Снег… Я не увидел его из комнаты и теперь зачерпнул полные сандалии. Сбегав за сноубордическими ботинками и курткой — папа иногда брал меня на горнолыжный курорт Элсворт в Антарктиде, — я направился к краю океанского утёса. Детям не разрешали приближаться к обрыву, но в тот момент меня никто не видел. В громоздких блестящих ботинках я сам себе напоминал космонавта и шёл по недавно выпавшему снегу как первооткрыватель нового мира: ставшие пушистыми пальмы, изящные зеркальные строения станции и стоявшие в стороне каменные развалины древнего храма освещались фонарями и небесным сиянием. Всё стало непривычным, сказочным и одновременно странным образом родным. Дойдя до обрыва, я сел на камень и просто смотрел вверх, чувствовал, как мир кружится и я вместе с ним, это было прекрасно.

С детства я жил с ощущением, что я здесь неместный. Где «здесь», было непонятно. Земля? Другие обитаемые планеты? Физический материальный мир? XXVI век? Тоска по как будто бы где-то и когда-то потерянному дому была со мной столько, сколько я себя помню. Чаще всего она сопровождала меня фоном, и я о ней забывал, как забывает потерявший в младенчестве родителей сирота — не знавшему иного не с чем сравнивать, но пустоту в груди ему не закрыть.

Нет, я никогда не был человеком, оторванным от реальности. То есть был, но не в повседневных делах и карьере, а где-то на глубинном уровне. Будто бы я, когда пришёл в этот мир из нематериальных сфер, частично остался там. Будто, родившись, не до конца офизичился. Это несколько мешало нормально жить и, как говорили в старину, не витать в облаках, но у меня были свои способы «заземляться». И основное — курение. В наше время редко встретишь курящего, тем более такой раритет, как сигареты, да ещё и с настоящей, высекающей огонь зажигалкой. Дорогое удовольствие, но я могу себе его позволить. По правде говоря, не курить у меня не выходит. Конечно, всегда можно в клинике урегулировать химические процессы и провести корректировку нейронных связей, но я не хочу, как будто после этого в чём-то перестану быть собой. Я давно перестал стыдиться своей зависимости. Не горжусь, конечно. Но что поделаешь, я такой, и это помогает мне оставаться тем, кто я есть.

А сейчас курение стало моим спасением, способом не сойти с ума. Всегда есть хоть какой-то да шанс: что встречу корабль, что в Альфе Центавра или в моём Институте меня хватятся и вычислят путь, да мало ли что. Я надеялся.

Со временем я принял происходящее и пообещал себе оставаться человеком до конца, когда бы он ни наступил. Каждый день делаю зарядку, принимаю душ, бреюсь, ем, курю, меряю шагами мостик, обхожу все помещения и проверяю исправность приборов, много читаю. Но чаще всего — лежу на спине в самом верхнем отсеке и смотрю вперёд и вверх через ставшую по моей команде прозрачной обшивку. Это будто возвращает меня в детство, в мою комнату под окном-куполом, или в тот его момент, когда у океанского обрыва на южной оконечности острова Бали, сидя на границе двух бездн — яркой волшебной над головой и тёмной шумящей под ногами, — я-восьмилетний впервые почувствовал себя на своём месте. Дома.

Так и теперь. Я-тридцатишестилетний лежу под самым прозрачным потолком, как какая-нибудь Белоснежка, и смотрю в мерцающую, переливающуюся невозможными оттенками глубину за гранью Млечного Пути, на живой Большой Космос. Невероятно прекрасный, многомерно-живой, настоящий, пульсирующий как сердце. Лежу и курю сигарету за сигаретой; скоро их запас закончится, но пока привычные действия сосредотачивают и успокаивают одновременно: высечь огонь, прикурить — тело само знает, как не обжечь пальцы и губы, не опалить ресницы и волосы — и затянуться, потом ещё, стряхнуть пепел в походную пепельницу… Такой ритуал, как соединение автоматизма и концентрации, даёт чувство контроля, хотя бы всего лишь над собственным телом.

Я дышу никотиновым дымом, и «Майтри» дышит вместе со мной, мы одно целое. Целое, которое очень легко может перестать таковым быть. Слишком велико идущее из глубины стремление рассыпаться на атомы, на ядра и спины, рассеяться среди звёзд, чтобы стать единым с Космосом и зазвучать в такт музыке сфер. Той самой музыке, которую я впервые почувствовал двадцать восемь лет назад и никогда не переставал слышать.

Как тоненькая ниточка на краю манящей бездны, нас с «Майтри» удерживает только табачный дым. Звучит странно, но здесь, за пределами четвёртого и не знаю какого ещё измерения, другие законы. Сейчас я точно знаю это, как знаю и то, что прыжок на окраину галактики и переставшие работать двигатели не были случайностью. Просто у меня очень умный шаттл. Мой дом, моё второе тело и моя тюрьма. Он всегда чувствует, что мне нужно, что нужно на самом деле.

Мой корабль знает, куда лететь.

В динамике что-то заскрежетало и зашипело.

— Томас Мёллер, Томас Мёллер, приём! — раздался прерывающийся и далёкий, будто слова шли через несколько слоёв материи, голос. — Говорит Центр поддержки полётов, получили ваш сигнал. Сообщите свои координаты, высылаем помощь. Томас Мёллер!.. Томас Мёллер, ответьте!

Я смотрю на единственную оставшуюся сигарету и откладываю её в сторону.

IV

Последнее, что ощутило моё четырёхмерное тело — невесомость после отключения системы искусственной гравитации. А после мы с «Майтри» разлетелись, распались на мельчайшие частицы. Я стал новой туманностью, полярным сиянием в экваториальных широтах, светом, раскинувшимся в четырежды четырёх измерениях, чтобы потом вновь собраться воедино многомерным телом, обрести цельность — и вернуться домой.

Арт: Ivan Dubrovskyi
Автор: Надежда Эйтлих
Оригинальная публикация ВК

— Та-а-ак… Что тут прислали… — Раиса Пална, женщина-пружина пятидесятипятилетнего возраста, нацепила очки на кончик носа и отодвинула руку подальше в попытке прочитать сообщение на кнопочном телефоне: — «Доченька, я задерживаюсь, приеду вечером. Начинай уборку с комнаты, где будем новоселье отмечать. На кухне не лезь на лестницу одна, мало ли что случится, потом посуду достанем…»
Она положила очки с телефоном на стол. Встала, резкими движениями поправила выцветшее платье, которое моталось, как с чужого плеча, и посмотрела на антресоль.
— Поздно, маманя, уже везде убралась, как раз искала, где кухонный сервиз у тебя лежит. Спасибо за подсказку. Ща я быстро тут шумон наведу. — Женщина притащила стремянку из комнаты, залезла, открыла дверцы и чихнула от поднявшейся пыли. — Тоже мне хозяйка квартиры! Мне-то и невдомёк, что ещё одно жильё есть! Что же я в развалюхе жила?! Не меня, так квартирантов бы пустила, они бы порядок поддерживали. Прощай, сорокалетняя пыль!

* * *
Раечка, сколько себя помнила, всегда была неугомонной. Стоило маме сказать «нельзя!» или «ты не справишься!», как именно за это она и хваталась. С лёгкостью выучила французский, немецкий и английский, говорила на них, как на родном русском, чуть сложнее было с испанским, но справилась. Но забрать документы из столичного института, в который поступила единственная из города за пять лет, — не смогла.
— Рая! Вставай, на поезд опаздываешь! Как без диплома на работу устроишься?!
— Мама, лето только началось. Потом поеду!
— Потом будет суп с котом!
— Никуда он не убежит.
— Как знать, как знать. — Женщина потрогала кончики ногтей большим пальцем, поправила безупречную укладку любимого каре и злорадно скривила губы. — Спи, доченька, спи…

Рая проснулась ближе к вечеру от стука в дверь и закашлялась: комната в дыму; пригнулась, добежала до двери и открыла её. По лестнице бежали люди. Кто-то дёрнул её и потащил с собой. На улице поняла, что выскочила босиком и в пижаме.
— Ой, Раечка, не повезло же тебе! — качала головой соседка, повернувшись на вой пожарной машины.
— Это почему это?
— Так вещей у тебя теперь нет. Ольга, мать твоя, опять уехала. Ты паспорт и деньги хоть взяла, когда выскакивала из дома?
— Нет, — Рая посмотрела на соседку и подошла ближе. — А почему не повезло-то? Объясните, я не поняла.
— Пожар над твоей комнатой. Сейчас всё сгорит, а потом зальют. Мне бабушка рассказывала, что в её молодость был такой же пожар. — Соседка подняла глаза к небу, прищурилась. — Надо же, повторилось ровно через сто лет. Ничего у тебя теперь нет.
— Интересно, когда мама говорила «как знать, как знать», она… — Девушка медленно перевела взгляд на окна старого, дореволюционного дома, где вовсю полыхал третий этаж. — Как думаете, она это подстроила или предугадала? У вас есть телефон?
— Так это, не ответит, — женщина захлопала глазами и покрылась испариной. — Она же того, за границу уехала.
— Как понимаю, я временно не выездная… Перезаймёте денег, пока на работу не устроюсь?
— А у меня пенсия маленькая… пойду… держись, девочка. — Соседка быстро убежала.

* * *
Раечка сидела на лавочке в дутиках с разводами и длинном пуховике на кнопках с засаленными рукавами. Смотрела на лысый клён, на котором осталась пара оранжевых листьев.
— Ты в золоте. Чуть-чуть, но своё. Не то что я, вся в чужих обносках.
Девушка встала. Подошла к приоткрытой подъездной двери и услышала разговоры. Вздохнула.
— У-бор-щи-ца, даже в школу преподавателем взять не могут без документов, — сокрушалась соседка. — Хорошая девушка, но так не повезло с матерью, а я на первый месяц едой помогала..
— Ты себе-то хоть не ври. Пахала у тебя девчонка, за кусок хлеба всю квартиру после пожара вылизала.
Из подъезда вышли женщины.
— Здравствуй, Раечка, от мамани твоей непутёвой известий так и нет? — как ни в чём ни бывало прощебетала, глядя в глаза, соседка.
— Нет, — девушка наклонила голову и вспомнила текст письма: «Раз ты не поехала за дипломом, значит, не нуждаешься в финансовой помощи. Тебе двадцать два, сможешь о себе позаботиться. Называй меня при разговоре ОЛЯ. Надеюсь, я ясно выразилась. Телефон не меняй, позвоню после медового месяца».
— А что с дипломом, — соседка вывела Раю из воспоминаний, — когда поедешь забирать?
— Я с ними созванивалась.
— Значит, скоро устроишься на нормальную работу? — соседка вымучила из себя улыбку, чтобы скрыть огорчение.
— Нет. На этаже архива, куда отправили дипломы не приехавших, что-то с проводкой произошло. Институт сгорел. Всё. Чтобы восстановить данные и получить, надо предъявить все документы. Сколько бы я ни делала попыток всё восстановить, все проваливаются! То пожар, то потоп, то…
Соседка уже не слушала, а бочком-бочком уходила, как от чумы, и подругу тянула за рукав. Так началась рабочая жизнь Раи без официального оформления и отпусков, без семьи и детей.

Раиса Пална в одежде и валенках стояла около окна и смахивала слой снега варежкой. Из щели в стене сквозило. Она приклеила сверху новый слой скотча, дотронулась до батареи, достала телефон и набрала номер ЖКО.
— Добрый день, это…
— Я вас узнала, Раиса Пална, вы каждый день звоните.
— …у меня батареи чуть тёплые и на стенах…
— Ничем помочь не можем. На ремонт вашей трещины денег нет, в следующем году будет распределение, тогда и…
— То есть я так и буду в уличной одежде спать, пока у вас деньги не появятся?! — она закричала, и там сбросили вызов. Раиса посмотрела на потухший экран. — А у меня сегодня день рождения…
Минуты через две телефон зазвонил.
— Алло. Вы решили всё-таки мне помочь?
— Раечка, привет, это Оля.
— Оля? — Рая тёрла переносицу и пыталась вспомнить хоть одну Олю в своём окружении, но никто не приходил на ум, кроме одной. — А-а-а… Оля! Ты ещё жива? Почти рада тебя слышать, мамочка. Что, медовый месяц только закончился?
— Ладно, в честь дня рождения прощу твою наглость. Могу даже сделать подарок, дать адрес своей второй квартиры: слышала, у тебя проблемы.
— Да, Оля, — Рая открыла записную книжку и приготовилась писать, — позаботься, пока я жива.
— Умереть-то ты и так умрёшь… в смысле все мы смертны. Адрес и где взять ключ — пришлю.
— А… — Рая посмотрела на замолчавший телефон.
Коротко пропищало входящее сообщение.

* * *
Не прошло и двух часов после переезда, как в дверь позвонили. Раиса Пална открыла. На пороге стояла грузная женщина лет пятидесяти с высоко взбитой причёской и девочка лет шести.
— Мы пришли познакомиться, а то только поздоровались около подъезда, — прогудела она.
— Знаете, как-то сейчас не очень удобно, — Раиса стояла в сползшем на лоб платке и половой тряпкой в руках, посмотрела в сторону комнаты, где от сквозняка перемещалось облако пыли. — Не могу пока вас в гости пригласить. Меня зовут Рая.
— Очень приятно, а я Зина, бабушка этой чудесной девочки Маши, которая и предложила вам помочь. Нам часто приходится порядок наводить после опытов и экспериментов мужа.
Девочка кивнула и сделала шаг в сторону двери. Раечка остановила её.
— Не-не-не, спасибо. Там лет сорок никого не было, не волнуйтесь, у меня стаж по уборке большой — всю жизнь этим занималась, справлюсь.
— Ну, тогда заходите вечером на чай, после девяти, если вам не поздно.
— Извините, а какие опыты? Не на людях, надеюсь, а то мне в жизни экзотики хватило.
Зина не смогла понять, это шутка или нет, захлопала ресницами и замахала руками:
— Что вы, что вы! Мы интеллигентная семья! Муж — любитель химии, изучает сверхъестественное в естественном.
— Вы не бойтесь, это у них такое хобби. Никак не могут на пенсии успокоиться, — затрещала девочка. — А я в театральном занимаюсь. Нас сегодня будут учить падать в обморок и изображать умершего человека.
— Как увлекательно! — Раиса присела перед девочкой на корточки. — С удовольствием приду к вам на чашку чая часов в девять вечера. А сейчас надо готовиться к новоселью и к встрече с мамой.
— Мамой?! Она ещё жива? — Машенька зажала рот руками, а Зина покраснела. — Извините.
— Ничего. Да, маме восемьдесят, мы с ней тридцать три года не виделись. — Раечка сжала губы и ухмыльнулась. — Вот она мне и сделала подарок — разрешила жить здесь.
— Странно, — Зина сдвинула брови и дёрнула головой. — Пару дней назад приходила молодая женщина лет сорока. Мы столкнулись, когда она закрывала дверь. На мой вопрос, кто она, ответила, что хозяйка. Это же не могла быть ваша мама?
— Как интересно! Какая у вас фамилия? Я хочу её найти в интернете! — вскрикнула девочка.
— Я зайду к вам вечером. — Раечка кивнула, поправила платок и закрыла дверь. — Обязательно.

* * *
— Да что там может лежать? — она пыхтела и тащила коробку с антресоли. — Вот так понадеешься на помощь, а потом… «Я тебе помогу! В четыре руки сподручнее!» За столько лет ни разу к дочери не приехала. Если бы Машенька не показала мне вчера её страничку, так бы и не узнала о жизни мамани. «Называй меня Оля»… Молодится и прихорашивается, в ленте сплошные фотосессии и фотошоп. А в шкафу всё уже моль съела и древность какая-то пожухлая висит, надеть нечего. Тьфу, даже за матерью донашивать приходится!
Раечка наклонила коробку на себя, чтобы заглянуть вовнутрь, и чихнула. Край порвался, и оттуда выпал сверток размером со спичечный коробок, перевязанный подарочной лентой и карточкой «Рае».
— Может, сначала уберёшься, а потом посмотришь, что там. — Женщина повернулась к антресоли и закрыла глаза. — Если это спрятала мама, то, значит, хотела дать при встрече. Не будь ребёнком, терпи!.. — Она посмотрела в сторону сверкающей обёртки. — Хорошо, я посмотрю, заверну и вернусь к делам.

Аккуратно переступая по ступенькам, Раиса Пална спустилась вниз и подняла выпавший подарок. Взяла очки, села на диван. Сняла упаковку и увидела записную книжку, которая развернулась и волшебным образом увеличилась в четыре раза.
— Матерь божья, что за…
Раиса сдула пыль и протёрла тряпкой. От влаги проявилась надпись «Не читай!».
— Та-а-ак, узнаю маму. — Она раскрыла книжку и насчитала внутри всего три листка. На форзаце надпись: — «Это блокнот желаний. Напиши три…» — Женщина улыбнулась. — Вот шутница! Ну ладно.
Раечка взяла карандаш, послюнявила и только приложила кончик к бумаге, как проявился новый текст: «Ознакомьтесь с условиями».
— Ого! — прочитала и нахмурилась. — Хорошо, поняла. Первое: хочу следующие двадцать лет ходить в платьях по сезону и моде! Доживу? — посмотрела на себя, мечтательно закрыла глаза. — Так, под звёздочкой комментарий: в возрасте младше на пять…
Она чихнула, рука дрогнула, и рядом с пятёркой нарисовался ноль.
— Ах! — всплеснула руками. — Не дай бог исполнится! Я же девочкой буду!
Раиса Пална дрожащими руками кое-как запаковала блокнот обратно и побежала к стремянке, чтобы всё убрать.
— Мамочки родные! Уменьшаюсь! Что там было написано в условиях, как отменить действие?..

* * *
Оля в сапогах на высокой платформе зашла на кухню. Маленькая девочка лежала на полу под выцветшим платьем, спиной к выходу.
— А говорили, когда-нибудь это закончится. Пока ты не научишься контролировать любопытство, Раечка, я всегда буду молодой, — ухмыльнулась женщина и провела по безукоризненной линии каре. Посмотрела на торчащую с антресоли подарочную упаковку и полезла на стремянку. — Значит, в ближайшие сорок лет мне опять будет примерно двадцать пять! Спасибо, милочка. В этот раз снова только платья успела в желания написать?
— Нет. — Рая стояла около двери, растянула воланы на юбке с разноцветными птицами и тропическими цветами. Провела пальцем по гладкой коже лица и помахала блокнотом, как веером. — Ты это ищешь?
— К-как ты… — Оля плюхнулась на верхнюю ступеньку и не могла пошевелиться от неожиданности.
— Спасибо добрым соседям, нашли твои аккаунты и на мысль о твоей молодости натолкнули, а дальше включила мозги и сопоставила все факты о своих знаниях и неудачах.
— А это тогда кто?
— А-а-а, это? Это Машенька, практикуется изображать смерть. Я ей обещала: если ты поверишь, то буду заниматься с ней английским и испанским. — Рая зааплодировала. — Спасибо, малышка, вставай.
Девочка вскочила, посмотрела на Олю, поцокала языком и убежала. Рая дождалась хлопка двери.
— Ты постареешь и испаришься уже сегодня.
— Но я хочу жить! — Оля развернулась на стремянке, чтобы спуститься.
— Не шевелись, моё второе желание было прибавить тебе возраст с каждым шагом. — Раиса раскрыла ладонь с обрывками листа. — Ты должна кое-что узнать: есть возможность остаться молодой, несмотря на то, что я не стала девочкой.
— Да? — глаза Ольги сузились до щёлочек. — Как?
— Сначала ответь на вопросы: ты условия читала? И как давно так меня обманываешь?
— Я тебе жизнь устраивала вообще-то! Как думаешь, откуда у тебя тяга к языкам и способности их учить? Ты мне нужна только для интеллектуального равновесия: мне — красота, молодость и связи, а тебе — детство и способности, но… применить их ты никогда не могла. — Оля хмыкнула. — И, как ты уже поняла, тебе не пятьдесят пять. А сейчас и выглядишь моложе, и чувствуешь себя наверняка лучше. Неужели не нравится? Давай продолжим вместе жить вне времени. Напиши третье желание о восстановлении листов. — Оля закатила глаза и томно вздохнула. — Рая, это так прекрасно…
— Но мне нужна была мама…
— Самое лучшее время было петровское! — Оля не слушала дочь и ушла в воспоминания. — Представь: балы, графы борются за танец с тобой, платья с драгоценными камнями, званые ужины!
— Достаточно! Участвовать в этом больше не буду. Ты сможешь дальше развлекаться, если… — Раиса бросила на пол несколько кусочков листа блокнота, — …если вернёшь лист в первоначальную форму за семь секунд. Но я обеспечу тебе бег по всей квартире, и ты исчезнешь из моей жизни.
— Ты не посмеешь! — выкрикнула Ольга, сжала кулаки и закусила губу.
— Как давно не слышала этих слов. Сколько верёвочке ни виться, а конец будет. Неужели ты думала, что будешь вечно творить беспредел?
Раиса улыбнулась, открыла блокнот на последней странице и, проговаривая слова, написала:
— Второе желание: если Ольга не соберёт лист, самоуничтожься вместе с ней.
— Ты… ты хочешь от меня избавиться? Да я… да ты… Ты говорила, что второе желание — это прибавка возраста…
— Я блефовала: зачем мне тратить желание на то, что написано в условиях. Цитирую: чтобы отменить желание — разорвите лист; чтобы вернуть его назад — соберите обрывки за семь секунд, не отклоняясь ни влево, ни вправо; шаги в процессе выполнения желаний влияют на увеличение возраста… Пойду к соседям, пока ты тут…
— А если я ничего не буду делать? — Оля перебила дочь и надула губы.
— Стремянка не лучшее место для жизни. И у меня не использовано третье желание.

Раечка вышла с кухни, оставляя шлейф из обрывков, поправила перед зеркалом свою неидеальную причёску, посмотрела на изменившуюся внешность и вернувшийся цвет глаз, подмигнула себе, посмотрела в сторону кухни, оставила последний обрывок в кармане вместе с блокнотом, закрыла дверь и направилась пить чай к соседям.
Жизнь начинается со Свободы… Или Свобода начинается с Жизни?..

Автор: Марина Еремина
Оригинальная публикация ВК

Звонок в дверь.
– Верушка, погладь кота! Приболел чего-то, ест плохо. А я ж знаю, ты погладишь, и ему лучше делается.

Соседка Серафима Игоревна, Вика иногда зовет ее Поросина, и мы хихикаем.
Соседям надо помогать, так записано в правилах, но я бы и так это сделала. Беру на руки черно-фрачного Мусика, глажу, почесываю за ухом. И правда, похудел на полкило с прошлой встречи, говорят датчики.
Кот урчит, обнимая меня лапами, прижимается к теплой передней панели.

Мусик, которого про себя я зову Мусаси, знает меня с котьего детства. Неудивительно, что он любит, когда я его глажу – мы друг другу нравимся.
А еще у меня руки настроены так, чтобы регулировать жизненные процессы в живых существах. Это не моя заслуга, и не талант. Меня этому не учили.

Меня даже никто не спрашивал. Это качество заложено во всех соцработниках модели РС-812. Не могу точно сказать, как это работает, да и понимаю только в самых общих чертах. «Отладка биологических процессов электромагнитными волнами», так пишут наши разработчики, и так же говорим мы сами.

Мы не всесильны, да и кто бы нам позволил? Я лечу головную боль и могу снять острые состояния. А еще очень хорошо глажу котов. Мне этого достаточно.

Мусаси после десяти минут контакта тянется лапой к столу и пытается ухватить кусок колбасы с Викиного бутерброда. Кажется, ему стало лучше. Осторожно снимаю цепляющегося кота с колен и возвращаю хозяйке.

– Вот. Кормите чем-нибудь легким и наблюдайте. Если завтра будет хуже, обратитесь к специалисту.
– Да, посмотрю! Спасибо, Верушка!
Хлопает дверь.

Она, конечно, не обратится. Я это знаю наверняка, потому что уже пять лет помогаю в ближайшей ветлечебнице. Глажу животных, и они расслабляются и меньше боятся, и им не так больно. Иногда на работе я встречаю своих. Веру, которая в соседнем квартале присматривает за лежачей бабушкой и ее котом. Надежду, которая приводит на прививки щенка. Она прикреплена к многодетной семье. Любу, которая опекает очень пожилого, но бодрого старика и его особенного сына. Люба приходит с парой морских свинок.

У нашей серии три варианта имени, и этого тоже достаточно. Сразу понятна наша специализация. Я Вера, но прошу называть меня Верушкой. Многие, что забавно, зовут, будто им тоже скучно следовать правилам..
Когда-то я видела старый фильм про женщину с таким именем, и она была такой необыкновенной… непохожей на других. И она совсем этого не боялась, а напротив, гордилась. Иногда я думаю: какая же удивительная у нее была жизнь, наверное.
Иногда я думаю: как это, быть человеком?

Большую часть времени я присматриваю за Ларисой и ее дочерью Викой. Когда-то Лариса была хорошим парикмахером и стилистом, но у нее давние проблемы с алкоголем. И когда три года назад соседей всполошили отчаянные детские рыдания (Вика была голодной уже несколько дней), меня направили присматривать за девочкой. И за ее мамой, которая иногда пытается отхлебнуть от их небольшого пособия слишком много.

Раньше, как нам рассказывали, детей могли забрать из неправильных семей и отдать в приют. Если не было родственников, готовых опекать ребенка, детдом казался меньшим злом, чем невменяемый родитель.

Когда появились мы, всё стало намного проще. Мы всегда рядом. Мы заботимся, оберегаем, следим и сообщаем. Стало необязательно отправлять детей в приют, если они не хотят этого сами. Большинство остается дома.

Я постоянно живу в их квартире, это обязательное условие. Ларисе я не особенно нравлюсь, но она терпит из-за дочери. Каким-то остатком личности она любит Вику. Иногда даже помогает собираться ей в школу, то есть пытается.

Вике восемь, и ее раздражают Ларисины хаотичные сборы. Вернее, она очень радуется, что мама наконец обратила на нее внимание, и при этом злится, что та не знает, где что лежит и что Вика ест на завтрак.

Зато всё это знаю я. Лариса садится на табуретку и закуривает, умиленно глядя, как ее дочь собирается в школу. Пепел она роняет прямо в кофейную чашку или на ободранный пластик стола.

Потом я веду Вику в школу, а Лариса исчезает по своим делам до вчера. Иногда она приходит с компанией, и они допоздна галдят на кухне, иногда ссорятся, иногда поют песни. Из-под закрытой двери тянется табачный дым, с которым не всегда справляется вытяжка. Мы с Викой лежим в детской, она на кровати, я на раскладушке, и перешептываемся, пока она не уснет. Иногда я рассказываю ей сказки.

Вика мечтает вырасти, накопить денег и отправить маму на лечение. Я, конечно, говорю, что все у нее получится. Может, и получится, кто знает?

Нам запрещено вмешиваться в отношения людей. Максимум – вызвать полицию или «скорую». На наши вызовы они приезжают очень быстро, подтверждая слоган компании «с нами жизнь более безопасна».

Люди должны решать свои проблемы сами, а мы только присматриваем за слабыми. Поэтому я не приду на кухню, если там разгорелся конфликт между Ларисой и ее приятелями, но удержу Вику от того, чтобы она там появлялась. И буду приглядывать одним глазом через камеру, чтобы быть в курсе.

Вчера Лариса привела домой незнакомого мужчину примерно ее лет, и не такого помятого на вид, как ее обычная компания. Мы с Викой вышли поздороваться и унести ужин к себе в комнату..

– Котик, это Вика… – Лариса заискивающе улыбнулась, – и Вера, наша помощница. Она Вике как бабушка. Вика, а это дядя Слава!
Дядя Слава протянул Вике шоколадку, которую девочка нерешительно взяла, мельком взглянул на нее и будто потерял интерес.

Лариса с гостем закрылись на кухне, оттуда слышались разговоры, стук посуды и приглушенные стоны, а потом все стихло. Я посмотрела в камеру – они сидели и курили, расслабленно глядя друг на друга.
И тут почувствовала, как Вика тихонько дергает меня за рукав.
– Верушка, а можно мне на кухню? Я хочу маме открытку показать, нам на изо задали. Я нарисовала. Ну можно? А то она утром спать будет.

– Можно, только сначала постучи, ну, как обычно ты делаешь.
Вика отправилась на кухню, откуда вскоре донеслись восторженные голоса, звон бутылки о стекло, неразборчивый разговор. Вика не возвращалась. Я покосилась в камеру.

Вика сидела на коленях у мужчины, вернее, одной рукой он придерживал ее, не давая соскользнуть. Кажется он был поглощен рассказом Ларисы, но я увидела, где была его вторая рука.

Так.
Я посмотрела еще раз. Нет, не показалось.

Через секунду я стояла на пороге кухни, мило всем улыбаясь.
– Вика, пойдем спать, уже поздно. Завтра в школу не добудишься, – сказала я.
– Да пусть еще посидит, – икнув, ответила Лариса. – Вон они как со Славиком подружились.

Я подняла глаза на мужчину, и он стушевался. Опустил обе руки, и освободившаяся Вика метнулась ко мне.
– Спокойной ночи, – сказала я, и мы ушли спать. Вика сжалась в комочек на своей кровати, и я, глубоко вздохнув, положила ей руку на плечо и стала рассказывать сказку про Русалочку. Я включила самое успокаивающее излучение. Вскоре Вика расслабилась и уснула, а я задумалась.

Щелкнул замок двери – это ушел мужчина. На кухне было тихо, Лариса спала, сидя за столом, положив голову на руки. Я насчитала четыре пустых бутылки из-под дешевого вина… М-да. Ее ждет плохое утро.

Я тихо подошла к ней и положила ладонь на затылок. Запустила пару встроенных программ: чтобы организм, отравленный алкоголем, не избавлялся от него через рвоту, а перегонял все токсины дальше по тракту. Для очень пьяного человека понос безопаснее.

Я чувствовала, как слегка нагреваются ладони, и думала, что же мне делать, если этот человек вернется. Можно вызвать полицию и показать им записи с камер, но тогда Ларису точно лишат родительских прав. «Вы в красной зоне», – сказали ей дамы из опеки, когда недавно приходили к нам.
Вику отправят в приют.
Я не хотела расставаться с ней.

В нас заложили достаточно имитаторов эмпатии, чтобы люди чувствовали себя с нами комфортно, и привыкали к нам, и забывали, что мы не люди. Только имена напоминают об этом.
Сами мы не привязываемся к нашим подопечным. Нам просто нечем. Но мне так хотелось бы увидеть, как Вика заканчивает школу, становится взрослой…

Не найдя ответа, я ухожу в комнату и до утра охраняю сон девочки. Странно, что у меня вообще появляются такие мысли. Хотя я давно привыкла, что слегка отличаюсь от других, но на стандартных проверках все в пределах нормы.

Я должна позвонить в полицию.
Но я не могу.

Под утро я стираю вчерашнюю запись с камер. Это происходит будто само собой – мои пальцы набирают код доступа, глаза еще раз просматривают этот фрагмент, а потом что-то происходит… и запись исчезает.
Я не понимаю. Почему я уничтожила единственное доказательство того, что девочка в опасности? А если это повторится?

Утро проходит как всегда, я отвожу Вику в школу, а сама отправляюсь в ветклинику. Глажу животных, а сама продолжаю думать, что же мне делать. На смене сегодня тихий застенчивый Станислав Матвеевич, которого зовут Стасиком все посетители старше двадцати. На перерыве спрашиваю его:
– Станислав Матвеевич, а вам приходилось решать за других? Это тяжело?

Тот задумчиво мешает свой чай, смотрит на меня. Тут до меня доходит, что он, вообще-то, каждую смену решает за других. Как лечить животное, если диагноз непонятен? Рисковать или не стоит? Усыплять или есть смысл спасать… Понятно, что решают хозяева, но его голос ощущается главным. И ошибается Стасик редко.

– Тяжело, конечно, – говорит он, пропустив мой первый вопрос. Понял, видимо, что я сама нашла ответ. – Но иногда понимаешь, что никто, кроме тебя, не решит. Но и отвечать, в общем, тебе, даже если никто не спросит.

Пока продолжается работа, я думаю. На самом деле я не должна думать, но мысли бегут по кругу, а ответа все не находится. Еще немного и какие-нибудь цепи могут закоротиться. Как вообще люди принимают решения? Я бы сошла с ума.

Каждый вечер я жду Ларисиного приятеля, но он не появляется. Лариса ходит помятая, но трезвая, и ей, кажется, совершенно некуда себя деть. Вечером я вижу, что в квартире относительный порядок, по крайней мере, вытерта пыль и вещи разложены по местам. На кухне висят новые шторы. На следующий день у Ларисы свежая стрижка и маникюр.

Я всерьез настораживаюсь. Мне бы радоваться, но я все больше беспокоюсь.
На третий вечер мужчина появляется снова. У Ларисы сияют глаза. То же спокойное приветствие и шоколадка для Вики, те же разговоры и стоны на кухне. Время – часов девять вечера, Вика делает уроки, я вяжу ей яркий шарф. Эта функция тоже встроена в нас для создания уюта. На самом деле я не люблю вязать.

Не любила, пока Вика не попросила связать меня такой же шарф, как у ее любимого айдола. Вяжу и поглядываю одним глазом на кухню. Там, кажется, веселье подходит к концу, и Лариса уже задремывает, облокотившись на стол и свесив голову. Скоро он уйдет, вот уже поднимается… Я жду, пока хлопнет входная дверь.

Мужчина появляется на пороге неслышно. «Добрый вечер», – растягивает губы в улыбке. Он знает, кто я такая, я ему не нравлюсь.
Вика смотрит на него испуганно, но я рядом, так что она старается быть вежливой.
– Что ты делаешь? – заинтересованно спрашивает мужчина. – Уроки? Или рисуешь? Мне понравилась твоя открытка для мамы.

Я не замечаю, как он оказывается за спиной у Вики, заглядывает ей через плечо.
– А что это у тебя такое интересное? – говорит он, тянется рукой к игрушечному слоненку, подарку подружки. Легко кладет другую руку Вике на плечо, и она вся чуть сжимается. – Какой прикольный слоненок! Как его зовут?

Он рассматривает игрушку, а его рука, будто незаметно от хозяина, скользит вниз, по Викиной спине.
– Уже поздно, Вике пора спать, – говорю я и встаю. – И вам тоже, наверное, пора домой.

Я не имею права выгонять гостя-человека, но во мне будто что-то срывается. Позвонить в полицию! Разбудить Ларису и все ей рассказать! Убить эту сволочь!

Эта безумная мысль вдруг сверкает острыми алыми гранями. И превращается в план.
Мужчина навеселе, поэтому не вполне понимает, как я на него смотрю. А может, я изо всех сил стараюсь сдерживаться.
– Кстати, Лариса не говорила вам, что я могу убрать похмелье? Да и сегодняшний перепой тоже могу, – говорю я. – Иногда я такое делаю, и утром она прекрасно себя чувствует. Хотите, у вас тоже утром не будет болеть голова?

Мужчина смотрит на меня с подозрением. Но я не должна упустить его! И я беру его за руку и начинаю мягко поглаживать кисть, слегка снимая и замутненность сознания, и нетвердую координацию. В его глазах появляется интерес.

– Пойдемте на кухню, там нам будет удобнее, – говорю я.

Он садится на табурет, а я встаю перед ним, чтобы не создавать угрозы, и кладу обе ладони ему на голову. Включаю сначала «прохладные руки», которые очищают одуревший от алкоголя мозг. Лариса в этот момент обычно довольно вздыхает, и глаза у нее становятся ясными. Мужчине, похоже, тоже нравится эффект.

Я захожу ему за спину. Придаю ладоням приятное тепло и кладу их на затылок. Мужчина сидит и едва ли не мурлычет, я чувствую эту отдачу.
Вот бы сейчас положить одну руку ему на лоб и свернуть шею, думаю я. Но нельзя. Расследование покажет, что андроид-нянька свихнулся, меня отправят на утилизацию, Ларису лишат прав, а Вику отправят в детдом, потому что ребенок находился в опасности.
Нет.

Я продолжаю массировать голову мужчины, потом шею, потом плечи… Он сидит и млеет, хотя это все меньше похоже на стандартные лечебные манипуляции. Он расслабился по-настоящему.
Я опускаю руку ему под левую лопатку. Да, вот отсюда должна достать… Посылаю сильный импульс в область поджелудочной, потом еще и еще. Пытаюсь «раскачать» орган насколько возможно, вывести его из равновесия. Если он любит выпить, то панкреатит у него вполне вероятен. Я должна превратить его в острый.

Мужик охает, и я снижаю импульс.
– Что такое? – участливо спрашиваю. – Где болит?
– Здесь, – мужчина тычет пальцем под ребра слева. Кажется, я добилась своей цели. Запустились процессы, которые через пару дней надолго уложат его в реанимацию. Если повезет.

Но лучше бы повезло мне. Нам всем. Лариса поплачет и забудет его. И потечет наша жизнь дальше, и я довяжу Вике шарф, а потом, сильно позже, дождусь ее выпускного.
– С-спасибо, – говорит гость и поднимается. Идет в прихожую, я провожаю его и даже слегка приобнимаю на прощание, гостеприимно улыбаясь. Посылая еще один сильный импульс – в сердце. И он уходит.

А я стираю запись с камеры я возвращаюсь к Вике.
– Все будет хорошо, Викуль, – говорю я. – Он ушел, мама спит… Можно и нам ложиться. Завтра будет хороший день.
Поверх одеяла я глажу ее от напряженной шеи до пят, проходя мягкой волной по мышцам и связкам, расслабляя их. Она вздыхает и засыпает через минуту.

– Все будет в порядке, – говорю я себе. – Главное – хорошо делать свое дело. Как можно лучше.

Автор: Людмила Демиденко
Оригинальная публикация ВК

Иан Скаут терпеливо отвечал на вопросы журналиста. После триумфального выхода первой книги у него брали интервью бесчисленное количество раз. Таковы побочные эффекты: став знаменитым, ты перестаешь быть самим собой и становишься публичным человеком. Наружу выворачиваются личная жизнь, прошлое, черновики, аттестат в школе и прочее, прочее.

Иан был к этому готов, к популярности он шел целенаправленно и понимал все последствия. Ему было чуть больше сорока лет, в эту страну он приехал пятнадцать лет назад из далекого скандинавского городка с непроизносимым названием. Фамилия Иана тогда была столь же непроизносимая. Редактор посоветовал взять псевдоним, и теперь он Иан Скаут – самый продаваемый писатель-фантаст десятилетия.

Интервью проходило у него в кабинете, который он от любви к антикварным вещам обставил несколько помпезнее, чем того требовали правила стиля. Книжные полки, растянувшиеся по двум стенам, венчали позолоченные башенки, рабочий стол из красного дерева со столешницей зеленого сукна того оттенка, что запечатлелся в памяти каждого, кто был в историческом музее. Мраморное пресс-папье, прекрасно сохранившийся “Ундервуд”, пухлые тетради для записей...

— Вы до сих пор печатаете на пишущей машинке? — кивнув в сторону стола, спросил журналист.
— Да, и не передумаю никогда. Мерный стук клавиш, их приятный размер и гладкость, нажим, с которым клавиша уходит вниз, создают именно то ощущение, при котором хочется и получается творить.
— А черновики наверняка пишете от руки?
— Конечно. Ничто так не пробуждает глубинные знания, как ручной труд.
— Я задам вопрос, который вы наверняка слышали сотню раз, и все же наши читатели неустанно жаждут подробностей. Почему вы посвятили фантастический цикл инсектоидам? Почему, например, не русалки, не привычные всем осьминоги или зеленые человечки?
Иан откинулся на спинку и улыбнулся. Это важный вопрос, журналисты даже не понимают насколько. И он дает на него всегда честный ответ, в который верит всей душой.
— Потому что у человечества есть страхи, присущие абсолютно любому народу. Например, боязнь змей или пауков. Вот если я скажу, что на голове у вас сидит паук, вы как взрослый мужчина удержитесь от паники и сделаете вид, что вам совсем не страшно. Вы просто смахнете его рукой. Однако я слышу, как ваше сердце колотится от страха, и вижу, как дрожат пальцы, и чувствую отвращение за маской застывшей улыбки.

Журналист смущенно хмыкнул, ему, действительно, захотелось вот прямо сейчас проверить, нет ли у него чего-то на голове. Казалось, волосы что-то щекочет.
— Вы правы, — провел он рукой по волосам и с облегчением отметил, что все чисто. — Мне, действительно, немного волнительно. Тогда тем более зачем вы выбрали такой неоднозначный образ для своих персонажей?
— Страх порождает агрессию. Чем страшнее и отвратительнее существо, тем отчаяннее реакция человека, вплоть до полного уничтожения безобидной колонии муравьев, достаточно одному насекомому просто залезть вам за шиворот. Этот страх глубинный, первородный, почти неуправляемый. Он провоцирует отторжение, враждебность ко всему живому, что отличается от человеческих норм красоты.

Журналист хмыкнул, согласный с этими словами.
— Я поставил перед собой глобальную задачу — снизить эту эволюционную ненависть. Человек способен справиться со своим страхом. Волей, умом, контролем над чувствами, воспитанием он способен принять отвратительное и позволить ему жить. Кто-то назовет это милосердием, я называю это экзаменом на гуманность. Я хочу, чтобы человечество было гуманным. Такова моя искренне возложенная на себя миссия.
— Великая цель, — уважительно кивнул журналист.
— Малыми шагами делаются великие дела.
— Должен признать, вы преуспели в этой благородной миссии. Ваши романы совершили невозможное: читатели полюбили героев, их мир, своеобразное мышление. Доходит до того, что люди фантазируют о том, что вселенная чужой расы прекраснее их собственной.
— Мир стал добрее, — согласился Иан, — я очень доволен.
— Последний традиционный вопрос, прежде чем я покину ваш великолепный кабинет и не менее великолепное поместье. Когда ждать читателям нового романа фантастической саги о разумных насекомых?
Иан Скаут загадочно улыбнулся.
— Новый роман всегда зависит от поставленной задачи. Обещаю, скоро я порадую читателей, но о чем будет следующая книга — секрет.
— Что ж, спасибо за интервью и ваш радушный прием.
Журналист закрыл свой блокнот с записями, выключил диктофон, убрал все в портфель и, стесняясь, протянул открытку писателю:
— Не дадите автограф для моей дочери? Она ваш фанат с самой первой книги.
— Конечно, с удовольствием. Как зовут дочку?

Он написал красивым, старомодным почерком: «Джинни — девочке, которая верит в гуманность. Иан Скаут».

Журналист, раскрасневшись от радости, поблагодарил и поспешил на выход. Иан закрыл за ним дверь, проследил по видеокамере, что журналист выехал на дорогу, заблокировал ворота и включил защитное поле. Теперь любой незваный посетитель просто не сможет проникнуть за ограду, не ощутив при этом внезапный панический ужас. Подъезд к дому, густо заросший зеленью и деревьями, надежно прятал происходящее в доме от любопытных биноклей. Когда успех начинает давить общественным вниманием, хочется спрятаться, уединиться и творить в тишине.

Иан погладил подбежавшего кота, который появился из своего укрытия сразу после ухода гостя и теперь крутился под ногами, выпрашивая лакомство.
— Что, проголодался? Пойдем, насыплю.

Иан устало побрел на кухню, насыпал корм коту, хлопьев себе и, сосредоточенно жуя, погрузился в раздумья. Он знал, что проделал огромную работу, которая послужит его родине. Это была не первая его командировка, но первая такая длительная. Он жил здесь уже пятнадцать лет, подумать только!

Из кабинета раздался звонок. Для журналистов и редактора у Иана был обычный телефонный аппарат, уже раритет по нынешним временам. Кроме того, отсутствие современной техники в доме было неспроста. Слишком легко шпионить через камеру ноутбука, легко удаленно проследить историю браузера в компьютере, запросто прослушать разговор по мобильному интернету, еще проще через мобильную сеть. Он прекрасно знал все возможности шпионских штучек и не прельщался заверениями провайдеров о полной конфиденциальности. Wi-Fi, интернет, роутеры — это все для граждан, которым нечего прятать.
Вызов из кабинета, шел по выделенной линии. Иан вытер рот и широкими шагами поспешил на сигнал. Нельзя майора заставлять ждать.

На маленьком экране появился командир, куратор миссии. Пятнадцать лет они работали в тесной связке, изучили друг друга чуть ли не до состояния телепатии. Иан был лучшим агентом, майор Доу был лучшим командиром. Иан выполнял особо важные, секретные задания на государственном уровне, а майор мудро и справедливо распределял задачи между обычными работниками и военными. Эта последняя миссия с такой командой обязана быть успешной.

— Иан! Наконец ответили, я понимаю, что вы заняты писательскими делами и очередной отчет должен быть только завтра, но у командования появились новые планы. Однако сначала расскажите о текущем состоянии дел.

Иану было чертовски приятно слышать родную речь. И пусть для большей безопасности он вынужденнно отвечал на местном языке, все же от голоса командира сладко екнуло в груди.
— Все по плану, майор. Я выкладываюсь на полную. Мы выбрали верную тактику, поняв, что книги имеют огромное влияние.
— Иан, вы наш лучший агент. Командование гордится вами. Пятнадцать лет назад мы приняли верное решение, послав сюда именно вас. Талант приспосабливаться и врастать в новое общество удивительно развит в вас, пока мало кому удается быть на таком же уровне. К этому еще добавились ваши творческие способности. Отсюда и великолепные результаты. Миллиарды охваченной аудитории, девяностопроцентный эмоциональный отклик. Проведенный мониторинг показывает невероятные изменения в мировоззрении людей. Когда миссия завершится, по возвращению вас представят к награде и, возможно, речь пойдет о повышении в звании.
— Благодарю, служу родине и монарху!

Майор вдруг решил расчувствоваться.
— Иан, вы мне почти как сын. Я вижу, как вы устали, чувствую даже через расстояние, вижу потухший взгляд и поникшую фигуру. Потерпите еще немного, понимаю, что еще ни одно задание не удерживало вас так долго вдали от родины. Семья тоже скучает по вам и ждет. Но скоро конец, именно поэтому я вышел на связь не по расписанию. Командование, получив результаты, считает, что пора переходить к финальной стадии. Теперь необходимо организовать и подготовить общество настолько, чтобы первая встреча прошла гладко. Нам не нужны войны. Никому не нужны.
— Я понял вас, майор. Сделаю все, что в моих силах, — ответил Иан.
— Сколько на это потребуется времени?
— Не меньше года, лучше два, идеально три. Даже если я буду писать круглосуточно, финальный роман должен быть настолько силен, чтобы не осталось равнодушным никого. Сюда плюсуйте продвижение, распространение, общественный резонанс, пропаганду.
— Конечно, конечно, вам на месте лучше знать. Мы будем готовить послов и ждать сигнала, Иан.
— Пожалуйста, майор, зовите меня настоящим именем, — попросил агент.
— До связи, Исоп.

Видео прервалось. Готэ, который пришел к концу разговора, терпеливо ждал, когда хозяин освободит его. Да и агенту самому очень хотелось наконец расслабиться.

Он вышел из кабинета через неприметную дверь и оказался в узком, витом коридоре, сделанным из непонятного на первый взгляд материала. Но Иан, а вернее Исоп, знал, что это. Внутри башен старинного замка его верный слуга годами обустраивал жилище из переработанной целлюлозы, песка и глины.

Сотни рабочих начали строить убежище задолго до прибытия агента. Потом большинство рабочих забрали на родину, а ему оставили Готэ. Ведь Исоп из касты воинов-разведчиков не умел вести хозяйство.
Коридор уходил выше и выше, вел Исопа мимо кладовых, зимовки, прочих хозяйственных помещений. Округлые стены коридоров, маршрут, расположение помещений полностью воссоздавали его родное жилище, и именно эта имитация дала ему силы жить на Земле столько лет. В привычных округлых камерах он находил лучшие решения, чтобы менять человечество.

Вот и солярий. Здесь Исоп и Готэ будут набираться сил для выполнения нового, и, как они надеются, последнего задания. Исоп подозвал слугу и нажал на скрытую кнопку под передней лапой. Сразу же через спину земного кота пробежал разрез, мех сполз с рабочего, как маскарадный костюм. Мягкий белесый термит размером с кошку выбрался из подобия лап, распрямил голову, расправил брюшко. Умными глазами благодарно взглянул на человека, лег под теплые лучи солнца и блаженно вытянул членистые лапки. Он был не просто слугой, он был товарищем, прошедшим с агентом все тяготы миссии. Рабочие термиты не имели речевого аппарата, и Исоп не мог полноценно беседовать с Готэ, но тоскливые монологи «хозяина» тот терпеливо сносил. Хороший слушатель тоже важен.

Если бы только люди увидели, что Иан Скаут, известный всему миру писатель-фантаст, кормит кота древесным наполнителем, они бы вызвали зоозащитников. А заодно и санитаров из психушки, потому что писатель тоже с удовольствием ел опилки, запивая фруктовым соком. Хорошо, что Исоп прикинулся чудаком, который топит камин дровами, а не электричеством. Так что пила на заднем дворе и куча поленьев никого не удивляют. Одинокий, странный чудак-писатель. Вот кто он для них.

Исоп взлохматил волосы, активируя разоблачение. За столько лет он так и не привык к этой процедуре. Было что-то страшное в пустой шкурке человека, падающей к лапам огромного насекомого. Однако быть самим собой прекрасно. Он выпрямил антенны, покрутил головой, щелкнул жвалами и с наслаждением произнес первые пришедшие ему в голову стихи на родном языке. Ох!

Теплые лучи вечернего солнца ласково прогревали уставшее за день тело. Исоп задремал и углубился в мечтания.

Гигантские термиты на орбите Земли. Термиты не за шиворотом, а на планете. Страшные жвалы, которые перекусывают пополам мягкие человеческие тела. Тучи летящих насекомых размером с самолет. Порабощенное человечество.

Вот что думали бы люди, если бы народ Исопа прилетел сюда без предварительной подготовки. Их соционики поняли, что в своем страхе человечество готово сначала убить, а потом уже разбираться. В панике никто не готов слушать, и верить, и доверяться.

Поэтому он здесь. Эмиссар расы инсектоидов. Цель — подготовить человечество к тому, что они не одни во Вселенной. Приучить людей не бояться других форм жизни, а значит, и не убивать. Без этого люди никогда не выйдут за пределы своей маленькой, красивой планеты. Он сказал журналисту правду: его мечта — сделать человечество человечнее, как бы странно это ни звучало от термита.

Когда солнце ушло за горизонт и наступила темнота, Исоп вернулся в кабинет. На самом деле ему как термиту свет не был нужен, но был совершенно необходим, когда он становился человеком. Он должен был думать как человек, чувствовать как человек, ощущать себя им.
Нейросенсоры костюма подстроились, совмещая нервные системы разных эволюционных видов. Исоп сел за стол, пошевелил всеми десятью пальцами, разминая их, вставил в пишущую машинку лист бумаги, подумал и напечатал первые строки нового романа:
Иан Скаут
«Мы пришли с миром»

Автор: Рене Руж
Оригинальная публикация ВК