Античность: вино против пива

В Древней Греции и Риме, конечно, доминировало вино. Ах, эти патриции! «Пиво? — говорили они. — Да это варварский напиток. Ставьте ещё амфору вина». А потом легионеры римские двинулись куда-то в неприветливые северные земли, и внезапно выяснилось, что там растут странные усатые злаки, а виноград растёт гораздо хуже и вино из него невкусное. Пришлось устраивать обмен культовыми подарками: римляне привезли цивилизацию, а германцы угостили их настоящим вспененным добром и тумаками, без которых настоящее добро – не добро. Так началось великое переселение хмельных традиций.

Средние века: монашество и Великая Пивная Сеть

Монахи, эти доблестные блюстители пенной морали, занялись пивоварением с таким же энтузиазмом, с каким гномы ищут золото под землёй. В их скрипториях появились первые «инструкции по улучшению настроения» — рецепты добавления хмеля, трав и прочих благих ингредиентов. Сварил пиво — помог ближнему, потому что вода тогда была сомнительного качества, а пиво — всегда надёжно обеззараженное кипятком и доброй порцией молитвы.

В результате монастыри, как это часто бывало, стали центрами культуры. А где культура, там и пиво (или наоборот). Так, потихоньку, через тракты, рынки и роскошные замки, пиво распространилось по всей Европе. И, разумеется, подхватило те самые черты, которыми мы гордимся и поныне: хлебные нотки, золотую пену и слегка философские разговоры при второй кружке.

Новое время: наука, Пастер и прочий прогресс

В XIX веке люди перестали довольствоваться принципом «пускай само бродит» и начали понимать, что внутри бродильных чанах живут весьма деятельные (и слегка своенравные) существа — дрожжи. Луи Пастер, видимо, устав гоняться за бактериями в молоке, поймал и эти волшебные грибки, объяснил принципы их обитания и поставил всё дело на научную основу. Отсюда пошла пастеризация — способ не дать вашему пиву убежать в соседний параллельный мир (где оно может быть и будет чувствовать себя счастливее, но нам-то что пить?).

Промышленная революция подарила миру паровые машины, которыми можно было приводить в движение что угодно, кроме, пожалуй, ленивых котов. И люди, конечно же, изобрели холодильные установки. «Если можно охладить воду, почему бы не охладить пиво?» — подумали они, и всё пошло как по маслу: в мире появился лагер, пенный, холодный, доступный круглый год.

Современность: Крафтовая революция и всеобщее веселие

К XX веку крупные компании настойчиво вырабатывали «универсальный» вкус: «Хотите белый хлеб без корки? Вот вам светлый лагер. Хотите ещё? Вот вам такой же». Но крафтовая революция в 70–80-х (особенно в США) подняла флаг «Каждому сорту — свои дрожжи, свой хмель, свою буйную фантазию». И тут началось бурное экспериментирование: стауты с молоком, IPA с ананасом, тройные эли, сдобренные сухим охмелением и драконьими слезами (возможно, преувеличение).

Теперь у нас есть великое множество сортов пива, от традиционных ламбиков и элей до странных гибридов — вроде пива с капсулой карамели и страстью к гостевому брожению. Все это доказывает, что люди не могут удержаться, если видят возможность поиграть со вкусом: «Как насчёт корицы и имбиря?» — «Бросай в чан, почему нет?»

Эмпатия, как способность к сопереживанию, возникает на уровне тела, в непосредственном взаимодействии между людьми. Но социум, как машина, оперирует не телами, а знаками. Знаки — это абстракции, заменяющие реальные переживания. Деньги, язык, мода, ритуалы — все это знаки, функционирующие как коды, регулирующие поведение и взаимодействие. Однако эти знаки не способны на эмпатию, поскольку они всегда оторваны от аффектов, от тел, от непосредственного опыта.

Социум, как знаковая система, функционирует подобно психопату, манипулирующему знаками для достижения своих целей. Он не чувствует вины, поскольку вина — это аффект, а у социума возможен только жест вины. Он не испытывает угрызений совести, ибо совесть — это внутренний голос, а социум — это внешняя машина, производящая нормы и правила. Он не боится наказания, поскольку наказание — это лишь еще один знак в его бесконечной цепи симулякров.

Социальные институты — государство, право, образование, религия — это машины, производящие и воспроизводящие знаковые системы. Они устанавливают правила, нормы, ценности, регулирующие поведение людей. Однако эти институты не способны на эмпатию, потому что функционируют на уровне абстракций. Закон, например, применяет общие правила ко всем, не учитывая индивидуальные обстоятельства. Образование стандартизирует знания, игнорируя индивидуальные способности и интересы. Религия предписывает догмы, не принимая во внимание личные моральные принципы.

Социум, как машина, подавляет индивидуальность и унифицирует аффекты. Он требует от людей соответствия определенным стандартам и нормам, не оставляя места для индивидуального выражения. Он создает иллюзию эмпатии, чтобы скрыть свою психопатическую природу. Эта иллюзия проявляется в различных социальных практиках — благотворительности, политике, медиа, индустрии развлечений.

Благотворительность, например, — это симулякр эмпатии. Богатые жертвуют деньги на благотворительные цели, чтобы создать видимость заботы о бедных. Но такая благотворительность часто служит способом уклонения от налогов или укрепления социального статуса. Политики используют риторику эмпатии, чтобы привлечь голоса избирателей. Они обещают улучшить жизнь людей, демонстрируют понимание их нужд, но их обещания остаются лишь словами. Медиа манипулируют эмоциями людей, чтобы увеличить свою аудиторию. Они используют истории о трагедиях и страданиях, чтобы вызвать сочувствие, но эта манипуляция лишь усиливает цинизм и десенсибилизацию.

Индустрия развлечений предлагает людям возможность испытать эмоции, не связанные с реальной жизнью. Фильмы, книги, игры позволяют нам переживать страх, радость, грусть, но эти эмоции искусственны, они не имеют реальных последствий. Эта искусственная эмоциональность лишь усиливает нашу неспособность к эмпатии в реальной жизни.

Социум, как психопатическая машина, относится к людям как к объектам, как к ресурсам, которые необходимо использовать для воспроизводства системы. Он создает иллюзию эмпатии, чтобы скрыть свою истинную природу. Он использует риторику сочувствия, заботы, солидарности, чтобы обмануть людей и заставить их поверить в свою доброжелательность. Но эта риторика не соответствует действительности. Социум, как психопат, умело манипулирует эмоциями людей, чтобы добиться своего. Он использует лесть, комплименты, обещания, чтобы завоевать доверие и заставить людей подчиниться своей воле. Но эти проявления внимания и заботы — лишь маска, скрывающая его истинные намерения.

Осознание психопатической природы социума — это важный шаг к освобождению от его власти. Мы должны научиться видеть за маской эмпатии истинное лицо социума. Мы должны перестать верить в его обещания и начать действовать в соответствии со своими собственными ценностями и принципами. Мы должны создать новые формы взаимодействия, которые будут основаны не на абстракциях и знаках, но на аффектах, на непосредственном переживании, на эмпатии.

Социум всегда уже психопатичен, но это не значит, что мы должны смириться с его властью. Мы можем создать новые линии бегства, новые способы существования, которые будут сопротивляться психопатической логике социума. Мы можем стать номадами, которые движутся по линиям желания, а не по линиям кода. Мы можем создать новые формы коллективности, которые будут основаны не на знаках и абстракциях, но на аффектах и эмпатии.

"Наш завод — это Россия в миниатюре: громко, нелепо и чертовски живуче. Главное — мы не тонем, а это уже победа!"

Большой заказ

И тут случилось страшное — завод получил настоящий заказ. Крупная партия машин для экспорта в какую-то далёкую страну, где, видимо, не знают, что русские автомобили — это скорее лотерея, чем транспорт. Заказчик потребовал "аутентичные русские машины" с "современными улучшениями". На заводе наступила тишина: как совместить ржавчину с прогрессом? 

Директор собрал совет. Витька, не отрываясь от телефона, выдал: 

— Покрасим в камуфляж — скажем, что это секретная военная разработка! 

Миша добавил: 

— И неон под днище прицепим — для XXI века же! 

Антон, вечно верящий в светлое будущее, робко предложил: 

— Может, двигатели починим? 

Его, как обычно, проигнорировали. 

"Заказ — это наш шанс доказать, что мы не только клоуны, но и… ну, хотя бы клоуны с гаечными ключами."

Комедия на конвейере

Производство стартовало, но конвейер, привыкший к роли декорации, взбунтовался. Через пять минут он задымился, а через десять — загорелся. Рабочие, разученные собирать машины без камер, ставили колёса на крышу и гордо называли это "авторским дизайном". Витька снимал всё это под заголовком "Будущее автопрома уже здесь!" 

Приехал эксперт по качеству — немец Ганс, человек, для которого юмор был таким же чуждым понятием, как русская пунктуальность. Увидев машину с перевёрнутыми дверями, он схватился за голову. Геннадий Петрович, сохраняя лицо, выдал: 

— Ганс, это не брак, это эксклюзив! Каждая машина — как снежинка, только тяжёлая и с запахом бензина. 

Ганс молча записывал что-то в блокнот, явно готовясь к нервному срыву. 

"У нас всё под контролем. Ну, почти. Если не считать дым и крики."

День сдачи

Настал день презентации. Директор устроил шоу: фейерверки, оркестр из соседнего ДК и машины, выезжающие на платформу под звуки "Калинки". Всё шло гладко, пока одна из машин не рванула — Миша, в порыве вдохновения, подключил фейерверк прямо к двигателю. Ганс рухнул в обморок, туристы орали от восторга, а Геннадий Петрович, не моргнув глазом, заявил: 

— Это наша фишка — машины с характером! 

Витька тут же запустил хештег #ВзрывнойАвтопром, и видео собрало миллионы просмотров за час. 

"Наши машины не просто ездят — они оставляют след в истории и на асфальте!"

Неожиданный успех

Заказчик, к всеобщему шоку, принял партию. "Это не машины, это искусство!" — заявил он, решив продавать их как арт-объекты. Завод получил деньги, рабочие — премии в виде сувенирных гаек с гравировкой "Гордость Прогресса". Антон, смирившись с судьбой, начал проектировать "арт-машины" с предустановленными взрывами — для пущего эффекта. 

Завод обрёл новый девиз: "Мы не делаем машины — мы творим истории." И продолжил жить в своём ритме: поломки, шоу и редкие моменты тишины, когда рабочие вспоминали, как чинить что-то по-настоящему. 

"Может, мы и не автозавод, а театр на ржавых колёсах. Но мир нас любит — хотя бы за то, что мы такие одни."

Витька: "Наши машины — как русская душа: шумные, слегка поддатые и с сюрпризами под капотом." 

Ганс: "В Германии это назвали бы катастрофой." 

Директор: "А у нас — это просто утро вторника." 

"Завод сиял в лучах заката, как ржавый исполин, готовый либо покорить мир, либо развалиться прямо на глазах. И то, и другое — в традициях русского автопрома."