P. S. На фотографиях Милла Йовович отвечает на вопросы фанатов в онлайн чате компании AOL. 13 февраля, 1995 год.

По вымощенной тёмным кирпичом дороге медленно брёл похожий на растрёпанную ворону мужчина. Он напоминал странствующего рыцаря, но больше — персонажа недоброй сказки, заброшенного из своей мрачной обители в другую историю, где слишком много красок и света. На первый взгляд, ему было далеко за тридцать, но когда палящее солнце встало в зенит и безжалостно разогнало похожие на грязную вату облака, оно вдохнуло жизнь в уставшего странника. Он снова выглядел на свои двадцать восемь — возраст, в котором умер. Порыв тёплого ветра растрепал длинную, отросшую чёлку, смахнул следы измождённости с лица. Чёрный человек шёл дальше по чёрной дороге, которая ведёт не в Изумрудный город, а в никуда.

Время здесь жило по своим законам. За полуднем мог прийти рассвет, а едва набухшая на востоке заря — утонуть во тьме ночи. Марк почти привык. Если бы кто-то спросил, сколько он здесь, не смог бы ответить. Первое время он пытался оставлять на стене засечки, но они стекали как вода, перемешивались. Обманывали. Исчезали вместе со стенами. Всё в этом мире было ложью. Если бы следующим вопросом стал “Где ты?”, на него Марк тоже не смог бы ответить.

Нигде. В чистилище. Где-то, куда люди попадают после смерти. Сквозь залитый солнечным светом луг пробился уже знакомый замок. Огромный, как из сказок, но внутри он сжимался до одной-единственной комнаты. Марк толкнул тяжёлую дверь. Из полумрака привычно дохнуло запахом сладкой патоки и крови. Его тут же окружили две одинаковые девочки. В обычном мире они были бы близняшками, а здесь могли оказаться чем угодно. Выдумкой, сбоем, кошмаром.

В посмертии не существовало постоянства. Всё непрерывно менялось. Даже эта комната и девочки. Когда Марк попал сюда впервые, долго разглядывал странное убранство. Как будто он оказался в ожившем фильме Тима Бёртона. На стенах тёмные винтажные обои. Повсюду старинная мебель. Высокие шкафы с книгами и сотней разных мелочей. Патефон с огромной трубой-резонатором. На полу шкура оскалилась медвежьей головой. Если пройти слишком близко, она кусала за ногу. В комнате всегда стоял запах сладкого — от огромной, похожей на котёл чаши с зефиром. Близняшки отрезали от него кусочки и раскладывали в тарелки на большом овальном столе. Гостей всегда было только трое: они и Марк, но девочек это никогда не смущало. Однажды Марк заметил в мутном отражении зеркала, что вместо чаши с зефиром — клетка со связанной женщиной. Вживую он видел как к сладости привычно подбежали близняшки и отрезали по кусочку лакомства. А в зеркале их угощением были куски плоти, а по лицу Марка стекала струйка крови.

После этого он никогда не принимал от них никаких угощений. В какой-то момент всё снова поменялось. Пропала чаша, на её месте оказалась клетка. Иногда умирающая женщина горестно кричала, и тогда граммофон заходился шипением, словно пытаясь заглушить её крики.

Ещё одним местом, куда Марк ненавидел попадать, была комната смерти. Там он всегда видел себя — распятого на кресте, умирающего под колёсами автомобиля, сгоревшего. Тот Марк тянул к нему руки и просил добить, закончить страдания. Умолял, плакал, проклинал. Пытался схватить сгнившими или замёрзшими пальцами. Пару раз Марк на самом деле его убивал… Убивал себя… В сознании это отдавалось вспышкой мучительной боли, но потом, наоборот, становилось легче. Можно было посидеть в тишине, пока всё не начиналось заново.

Единственным уголком, куда не просочилось всеобщее безумие, оставался сад. Огромная стеклянная теплица с хаотичным переплетением лоз, усыпанных ярко-красными цветами. Марк нашёл его далеко не сразу. В какой-то особенно отчаянный момент посмертного существования, когда он чувствовал что вот-вот свихнётся, наугад толкнул очередную дверь, желая, чтобы она привела его прямиком в могилу. Вместо забвения он оказался среди цветов. Марк даже не сразу заметил, что кроме него, в саду всегда был ещё один человек — молодой, темноволосый парень лет двадцати с небольшим. Он словно дремал в красноватой дымке и безмолвии, весь оплетённый цветочными лозами как венами или привязью. Сколько Марк ни пробовал с ним поговорить, тот не отвечал, погружённый в глубокий сон. Если бы мог, Марк остался бы в саду. Сидел среди цветов в обществе молчаливого хозяина или пленника этого места. Ловил крохи чужих воспоминаний. Они ощущались как фрагменты давно просмотренного фильма и совершенно точно не принадлежали самому Марку. Из них он узнал, что имя спящего человека — Огнецвет. Странное, больше похожее на прозвище, оно проступило в сознании так же отчётливо, как если бы Марк услышал его, кем-то произнесённое вслух.

Однажды он сумел пробраться сквозь заросли цветов — до самого Огнецвета. Машинально проверил на шее пульс — сердце билось. Хотя здесь всё могло оказаться злой иллюзией — и пульс, и дыхание, и движение глаз за сомкнутыми веками. Огнецвет как будто спал и видел сны. Марк попробовал встряхнуть, разбудить, но тщетно. На такие попытки реагировал только сад — лозы неумолимо разрастались и вытесняли незваного гостя из стеклянной теплицы. Поэтому, приходя, сюда Марк просто тихонько сидел. Разговаривал с Огнецветом, зная, что тот не ответит. Иногда снова видел обрывки его воспоминаний — как тот бежал сквозь лес от чего-то страшного. Видел людей с красными цветами и слышал их голоса. Чувствовал тепло первых лучей солнца. Смерть. Надежду на возвращение. Тоску. Страх.

Самым отвратительным в посмертии оказались зеркала. Не те мутные стекляшки в зале в безумными близняшками, а огромные, парящие в воздухе амальгамные лужи. Они возникали хаотично и так же пропадали. В них Марк видел родной город, свою квартиру, ищущих его родителей. Иногда зеркала показывали прошлое — как он встретился с друзьями, но ему редко хватало духа досмотреть всё до конца. Марк пытался их разбить, но у него не получалось. Зеркала не поддавались. Ни трещины, ни выбоинки. Только мучительная трансляция проходящей мимо жизни.

Ослепительно полыхнуло небо. Над землёй за долю секунды вздулась огромная огненная сфера и замерла в шаге от Марка. Застывшее сосредоточение света и смерти. Когда он впервые увидел вспышку, ослеп до следующей смерти. Уже потом научился делать так, что эпицентр ему не вредил — до тех пор, пока он сам не позволит. В конце концов, это же не настоящий ядерный взрыв. Это его мысли, его боль. Желание разбить проклятые зеркала и вырваться наружу.

Марк зашёл в уничтожающее пламя. Мёртвый, но живой. Живой, но мёртвый. Здесь можно было собрать смерть в ладони как снег на леднике. Сквозь замершее, раскалённое до температуры солнца безмолвие неуловимо дохнуло холодом. Марк улыбнулся, наклонил голову сначала к одному плечу, затем к другому.

— Я — смерть, разрушитель миров, — он нараспев процитировал не то создателя атомной бомбы, не то многорукое божество, не то обычного человека, чьей мыслью заговорил бог.

С последним было вернее всего. Из горла вырвался хриплый и короткий смешок. Вот бы эпицентр оказался рядом с зеркалом. Может, сила его отчаяния, принявшая образ в несколько сотен килотонн ядерного заряда, смогла бы разбить грань между мирами, но так никогда не происходило. Его гнев прорывался на безопасном расстоянии, как будто он вышел в пустой парк и закричал со злости, чтобы никому не навредить и не помешать.

Он пошевелил пальцами, разглядывая ладонь сквозь плазму. Конечно, он знал, что произойдёт дальше, будь этот взрыв в обычном мире. Но здесь были свои правила. Иногда грибовидное облако застывало на горизонте, а потом вдруг сжималось до крупной поганки, словно устыдившись. Как сам Марк в далёком детстве, когда шёл по улице и слишком громко заговорил, а его тут же резко одёрнул отец, чтобы он не привлекал к себе внимание. После таких окриков он тоже всегда сжимался, словно действительно хотел стать незаметным.

Марк вздохнул и покачал головой — сегодня у него были другие планы. Он закрыл глаза. В мыслях настойчиво крутилась пара строк из старенькой песни. “Останусь пеплом на губах, останусь пламенем в глазах”. За прикрытыми веками он увидел снежные вершины Хинтертукса, покрытые инеем высокие ели и альпийские домики. Марк снова улыбнулся и театрально взмахнул ладонью, снимая с паузы ядерный взрыв.

Он выпадет радиоактивным пеплом в несуществующем мире, а потом снова станет мёртвым собой.

Новая жизнь разбудила его пением птиц. Марк проснулся на деревянных мостках над тихой заводью. Сонно потёр глаза, словно лежал в кровати в своей квартире в новостройке на окраине Москвы. Вместо городского шума утреннюю тишину вспарывали пронзительные крики стрижей. Солнце ещё только раскрасило горизонт в алый. Над травой на берегу стелилась лёгкая дымка. Она стекала к озеру и превращалась в образы. Марк подполз поближе к краю мостков и заглянул в воду. Там он увидел отвратительные картины прошлого, застывшие в зеленоватой глубине. Последние моменты жизни навсегда останутся с ним — грязные, страшные и болезненные. Смерть травмировала сознание так, что даже мёртвым Марк до сих пор ощущал ужасные последние минуты своей жизни.

— Зачем… — в сотый или даже тысячный тихо произнёс он. — Зачем всё это?

Марк опустил руку и ударил ладонью по воде. Поверхность озера неохотно пошла рябью, словно вместо воды всё заполнило тягучее желе. И злость внутри Марка ворочалась такая же неохотная, уставшая. У него больше не было сил злиться, кричать или пытаться вырваться. Он хотел закрыть глаза и исчезнуть. Умереть. Перестать существовать. Но смерть его уже забрала, а забвение всё не приходило. В такие минуты особенно горького отчаяния он прятался в самом странном уголке этого несуществующего места. В нём Марку удавалось притвориться, что он не один.

Чтобы добраться до сада, как обычно, надо было пройти безумный мир насквозь. Тот словно понимал, что Марк ищет убежища и покоя, и заставлял его сначала пробраться через страхи и кровь. Стоило подумать про уголок с алыми цветами, перед ним возникла дверь. Из ниоткуда — как в артхаусном фильме. А Марк, как главный герой киноленты без режиссёра, открыл эту дверь и шагнул в проём.

Первой на пути всегда была обитель с безумным чаепитием. Он уже приготовился услышать детский смех, скрип пластинки и стоны умирающей женщины, но вместо уже знакомой комнаты оказался в пустой бетонной коробке недостроенного дома. Кольнуло тоскливым узнаванием — это же его квартира. Чуть больше года назад, когда Марк поверил в себя и рискнул влезть в ипотеку. Детство и юность в однушке с родителями, универская общага, съёмные комнаты вырастили мечту когда-нибудь жить в большой квартире. Обязательно своей. Без тесноты и необходимости с кем-то её делить. Если только с собственной семьёй, когда Марк ей наконец обзаведётся.

В родном городке в области за такие деньги можно было выкупить целый этаж. Он даже родителям зачем-то соврал и сказал, что купил студию. Как будто то ли стыдился, то ли боялся какого-то осуждения. Словно внутри так и сидело подсознательное “не надо выделяться”, от которого он пытался избавиться.

Вспомнились подколы бывших одноклассников, когда те узнали, что у него квартира в ипотеке.

“Студия что ли? А чё, сейчас же модно… как их там… опенспейсы. Сидишь на толчке и присматриваешь, не выкипел ли супчик”.

Марк благоразумно промолчал. А если бы был чуть дальновиднее, заметил бы зависть. Плохо скрытое раздражение к человеку, которому удалось шагнуть чуть дальше и добиться больше, чем смогли остальные. А он увидел всё, только когда крепкий алкоголь снял последние ограничители.

Он прошёл по пустой серой квартире. Пахло цементом и сыростью. Снаружи выл ветер, а вдалеке, скрытый белым покрывалом февральской метели, грохотал проходящий поезд. Марк печально улыбнулся и подошёл к окну. Через пару месяцев он поставит здесь письменный стол, вдохнёт жизнь в новую квартиру и напишет немало историй под приглушённый стук колёс, шум дождя по подоконнику. Едва ли его книги надолго переживут своего создателя. Скорее всего, сразу забудутся. Кто-то его страшные истории вообще не считал литературой. Так, бумагомарание и трата времени. Конечно, ему было далеко до того же Казимира Дементьева, про чей новый роман говорили из каждого утюга. Марк покривил бы душой, сказав, что не завидует более успешному коллеге по цеху. Но это была нормальная зависть, идущая рука об руку с искренней радостью за именитого писателя, который несмотря на долгое затишье и назойливые слухи о смертельной болезни, вернулся к творчеству, живой и здоровый. Да и тупо было гнаться за чужим успехом, если Марк писал редко и совсем другое. Ему нравилось пощекотать читателям нервы ужасной байкой. Разве он мог подумать, что сам станет героем бесконечной крипипасты? Такой же безжалостной, как его истории.

Марк провёл по шероховатой поверхности бетонной стены. Будут ещё ремонты соседей, назойливый стук и грохот дрели. Будут долгие ночи с Элиной, пока они не разойдутся из-за тупой ссоры и не успеют помириться. В этой квартире он проживёт немало хороших и плохих дней, прежде, чем в последний раз съездит в маленький родной городок.

Двери, через которую он попал в новостройку, уже не было. Марк вышел из квартиры. Долго спускался с пятнадцатого этажа по лестнице, где ещё не успели поставить перила. Вокруг — ни одной живой души. Только пронзительный свист ветра в пустых помещениях. Внизу намело так, что снег саваном стелился внутрь подъезда. Ступая по белому покрову, Марк заметил, что не оставляет следов, словно его не должно существовать даже в посмертии. Когда он вышел на улицу, вместо небольшой парковой зоны, оказался прямо на кладбище. Напротив своей могилы. Возможно, в реальности она выглядела совсем по-другому, но Марк всё равно ощутил неприятный холодок, а к горлу подступил ком.

Памятник поставили простой — из чёрного гранита с выгравированным изображением. Марк вспомнил эту фотографию — кто-то из поклонников сделал её на местечковой встрече. Удачно получилось, он её потом во все профили в соцсетях напихал, а родители оттуда взяли для могильной плиты. Он нахмурился, снова напоминая себе, что и дом, и могила — всего лишь вымысел. Может, в реальности его тело не нашли. Он же не знал, что с ним сделали… потом. От этой мысли пробило таким холодом, словно швырнули в ледяную воду. Марк нехотя подошёл поближе к памятнику и не сдержал горькой усмешки — возле гранитной плиты высилась стопка книг, припорошенная снегом. Их он тоже узнал. Несколько сборников рассказов с им же сделанными иллюстрациями и один-единственный роман.

Налетевший порыв ветра сдул снег с обложки.

Марк Вейнер, “Сквозь меня прорастут деревья”.

Это же имя вместе с годами жизни выбили на памятнике. Мало кто верил, что Вейнер — настоящая фамилия. И уж тем более вряд ли кто-то думал, включая самого Марка, что создатель крипипаст окажется в земле в том же возрасте, что и персонаж его романа. Только из него не прорастут ни деревья, ни трава. Слишком глубоко положили в отличие от героя истории. Да ещё в гробу. Какие уж тут деревья, где каждый метр казённой земли ревностно охранялся. Может, по весне какие-нибудь цветочки проклюнутся, если родители посадят. А потом, когда зарастёт бурьяном, выкопают, выбросят и продадут место кому-то ещё.

Словно в ответ на упаднические мысли порыв ветра открыл книгу. Зашелестели-затрепетали страницы. Замелькали написанные в тёплой квартире слова. Марк невольно задумался, а смог бы он сейчас написать такую же жестокую историю? Прогнать персонажей через ад, лишить последней надежды и жизни. Думал и знал, что нет. Он слишком давно бродил по чистилищу, чтобы обрекать на такое же даже вымышленных созданий.

Снег на могиле просел и растаял. Из земли пробились ростки. Они стремительно превратились в уже знакомые, похожие на вены лозы. Опутали памятник, прикрывая скорбную надпись. Оплели коконом и выпустили ярко-красные, словно огненные цветы. Всё вокруг подёрнулось алой дымкой. Марк недоверчиво хмыкнул. Такого чуда ещё не было. Сад с огнецветами был единственным уголком, жившим по своим правилам и не поддающимся изменению. Марк ощутил укол страха — как будто что-то последнее нерушимое стало разваливаться, а он был не в силах это остановить. Он резко обернулся и застыл от изумления. Там, где к серому зимнему небу тянулась недостроенная многоэтажка, всё заполонили цветочные лозы, а прямо перед ним стоял человек, которого он тщетно пытался растолкать. Человек, которого называл Огнецветом. Его больше не оплетали вены-побеги. Не держали как крепкая привязь. Он был свободен и ощущался не частью затянувшегося кошмара — как пожирающие свою мать девочки или распятая копия Марка. Он словно оказался случайным гостем, который засиделся в чужом мире и, наконец, решил его покинуть. Такая догадка пугала ещё сильнее.

— Ты всё-таки… живой! — в изумлении выдохнул Марк, сознавая всю неуместность последнего слова. — Кто ты? Я думал, что ты просто часть…

Он неопределённо повёл рукой, показывая на сплетения лоз и яркие цветы. Но подразумевал весь мир, поэтому быстро продолжил.

— …этого странного места. Как ты сюда попал? Что это вообще? Ты тоже умер?

Чем больше он говорил, тем отчётливее сознавал, что несёт бессвязную ерунду. Марк издал нервный смешок, дёрнул плечом. Он панически боялся снова остаться в одиночестве.

— Ты же настоящий? — тихо спросил он и дрожащей рукой дотронулся до плеча Огнецвета.

Тот ощущался как обычный человек из плоти и крови. Марк по-прежнему чувствовал исходящую от него спокойную уверенность. Только сейчас к ней прибавилось что-то похожее на понимание и сочувствие. Он видел их в глазах Огнецвета, слышал эхо чужих эмоций в своём сознании. Как будто он продрог на морозе, а его завернули в тёплый плед и сунули в руки чашку с горячим чаем.

— Не совсем живой, но настоящий, — ответил Огнецвет.

Марк горько и понимающе улыбнулся одним уголком рта. Кто ещё мог быть в той же обители, где застрял он, настоящий мертвец?

— Что мы такое? Почему мы здесь? Как ты ожил? И… куда ты теперь?

Вопросы срывались один за другим. Страх вцепился мёртвой хваткой и бушевал в сознании как разрушительный ураган. Марк никогда бы не подумал, что снова почувствует себя настолько живым.

— Ты задаёшь слишком много вопросов покойнику, которого призывают раз в пятилетку, — усмехнулся Огнецвет. — И я не уверен насчёт ожил. Просто воплотился, как и ты.

На его лице промелькнула тень. Он нахмурился, пристально рассматривая Марка.

— Ты слишком долго здесь. Не знаю почему, но я как будто ощущаю твоё состояние. Не всё. Скорее всего, не всё… Но того, что долетает, достаточно…

Огнецвет запнулся, словно подбирая слова. Пока тот молчал, Марк понял, что эта штука с перемешиванием сознания, мыслей, работала в обе стороны. Только если он чувствовал что-то, что давало ему сил, то от него шло одно лишь безумие и отчаяние.

— Останешься здесь — сойдёшь с ума и застрянешь навсегда, — озвучивая его мысли, продолжил Огнецвет.

— А разве я ещё не свихнулся? — невесело рассмеялся Марк. — Я думал, что давно уже того. И разве у меня есть выбор, оставаться или уйти? Я бы рад выбраться отсюда или хотя бы сдохнуть окончательно, но не могу.

Огнецвет молча шагнул вперёд и дотронулся основанием ладони до его лба. Угрозы Марк не чувствовал, только желание помочь. Он бессознательно зажмурился и сжал руки в кулаки. Может, теперь, наконец, всё? Вырвется из опостылевшего посмертия и просто исчезнет. Навсегда. Снова стало страшно, но Марк заставил себя не шевелиться.

— Не бойся, — в ответ на его мысли отозвался Огнецвет и убрал руку. — Я не могу тебя освободить. Ты сам привязал себя к этому месту.

— Как?.. — ошеломлённо спросил Марк и затряс головой. — Я ничего же не делал. Очнулся здесь…

Он оборвал фразу и растерянно посмотрел по сторонам, словно где-то там мог быть ответ, который он до сих пор не разглядел. Под его взглядом дымка схлынула, лозы с красными цветами рассыпались белёсой пылью и смешались со снегом. Во все стороны до самого горизонта уходила ровная, снежная белизна. Ни кладбища, ни новостройки — ничего не осталось. Только бесконечное поле, и Марк посреди него как чужеродный элемент или тот самый орган из поговорки. Он попятился. Мысль, что теперь он застрянет в посмертии, пока не свихнётся, не давала стоять на месте. Иррационально хотелось куда-то бежать, что-то делать. Даже встряхнуть как следует Огнецвета, чтобы тот ещё раз включил всеведающего кудесника и нашёл способ выбраться.

— Нет, так не может быть… — пробормотал Марк и впился в него взглядом. — Не может! Я не просил, чтобы меня здесь заперли! И уж тем более, чтобы убивали, как собаку! Я…

Его злость напоминала бумагу. Ярко вспыхнула и быстро прогорела. Оставила горечь бессилия. Марк снова шагнул назад. Запнулся обо что-то под снегом и с размаха грохнулся на спину. Подниматься сил уже не было. В сознании громче всего звучала мысль, что надо здесь остаться. В снегу. Ждать, пока безумие окончательно не смоет остатки разума. Пока не станет всё равно. Шквалистый ледяной ветер налетел с такой силой, что Марк невольно прикрылся рукой. И тут же её убрал из страха даже на мгновение потерять из виду Огнецвета. Тот никуда не делся. По-прежнему стоял напротив и смотрел на землю. Марк проследил его взгляд и вздрогнул. Он увидел, обо что запнулся. Ветер разметал снег, и из белой каши проступило заледеневшее лицо. Его собственное. Застывшее. Мёртвое. Словно этот чёртов мир считывал все мысли и старательно воплощал их наяву.

— Ладно, — процедил сквозь зубы Марк. — Раз отсюда нет выхода, буду валяться рядом со своим трупом. Ну а что, прекрасная компания… Разве нет?

Он в упор посмотрел на Огнецвета. Тот невесело улыбнулся, подошёл ближе и протянул ему руку.

— Нет. Поднимайся. Я расскажу, почему ты здесь оказался, если готов слушать.

— Ну давай, удиви меня, — ответил Марк, ухватился за протянутую ладонь и встал на ноги.

Труп исчез, как будто его и не было. Белое небо сливалось со снегом, словно они оказались внутри игрушки-шарика, где милый зимний пейзажик заменила удручающая и пустая белизна.

— Пойдём, — позвал Огнецвет и побрёл по рыхлому снегу. — На самом деле всё довольно просто… Ты же хотел отомстить тем, кто тебя убил. Это и задержало тебя на границе живых и мёртвых.

— Откуда ты знаешь, чего я хотел? — огрызнулся Марк, шагая рядом. — Да и чтобы отомстить, надо быть посвободнее, а не сидеть в клетке из всякой чертовщины.

— Знаю, — коротко ответил Огнецвет. — Я видел, как тебя убили. Не наяву, конечно. Это было как… сон во сне. Может, и тебе что-то прилетало от меня. Я не знаю, почему мы так… перемешались. Но так уж получилось, поэтому просто поверь мне на слово. Раз уж сам признать не можешь.

— Признать что? — спросил Марк, догадываясь, что ответ ему не понравится.

— Что ты сначала хотел им всем отомстить, а потом зассал.

Марк резко остановился.

— Что? — зло переспросил он. — Я зассал?

— Ага, — кивнул Огнецвет. — Ты не кипятись. Я не говорю, что это плохо. Хотел отомстить, потом передумал. Это нормально, ты обычный человек. Не убийца. Только вместо того, чтобы уложить в голове мысль о смерти и смириться, что тебя больше нет, ты продолжал проживать каждый долбаный день здесь, в несуществующем мире. Ты же до сих пор не смирился, что умер.

Слова прозвучали болезненной и хлёсткой правдой. Как пощёчину отвесил. Крыть Марку было нечем, но он всё равно разозлился.

— А ты прям всё лучше меня знаешь, да? — почти выкрикнул он. — А, может, это всё-таки никак не связанная со мной ошибка? Я тоже кое-что про тебя видел. Ты сам хотел поубивать всех, кто тебя угробил. Но только что-то ты до сих пор здесь. Что, тоже что ли зассал? Или не можешь осознать, что такой же мертвец?

Огнецвет не ответил. Смотрел молча, и под его спокойным, понимающим взглядом становилось ещё хуже. Злость распалялась сильнее. Стиснув зубы, Марк шагнул к нему и с силой ухватил за грудки.

— Так что, а? Или гениальные мысли закончились?

— Отпусти, — ровно произнёс Огнецвет. — Пока не упал ненароком.

— Это ты сейчас упадёшь, — прошипел Марк.

Он хотел ударить, но Огнецвет его опередил — крепко перехватил за запястья.

— Отпусти, — медленно повторил он.

Земля вдруг содрогнулась. Над заснеженной равниной пронёсся звук, похожий на тяжёлый вздох, а следом за ним прозвучал до боли знакомый женский голос.

“Ма-а-арк! Ма-а-ари-ик!”

Пока его где-то искали, он потерял сам себя.

Продолжение здесь