Судья Третейский. [Глава 1]
- Это никакое терпение выдержать не может! Вы только посмотрите на этого хама!
“Хаму” от роду было пятнадцать лет, хотя на вид можно было дать все двадцать. И несмотря на отчитывание у доски, держался он весьма достойно. Стоял, прикрыв лунно-серые глаза светлыми ресницами.
Будто дремал.
С учительницей родной речи не сложилось сразу же после перехода в девятый класс. Второгодник, из неполной семьи, подросток “постоянно отсутствующий головой на занятиях”. Хам, одним словом.
- Итоговое сочинение! “Что такое любовь?” Глубочайшая тема для рассуждений! Море сопроводительных материалов! Обсуждения литературного кружка, личные переживания в конце концов! Что написал Зимородок?! - Ирина Петровна, красная от пламенной речи, повернула к классу двойной листочек с печатью, где под датой и темой сочинения, ровным почерком Зимы было начертано одна единственная фраза: “Не знаю”.
Класс вздохнул, набирая в легкие побольше воздуха и зоологически расхохотался на разные голоса. У Юрки не дрогнул ни единый мускул. Учительница строго поправила на носу маленькие очки с квадратными стеклами:
- Да что тут знать-то? Ну ты же любишь хоть что-то!? Папу там! Мороженное! Шляться где попало, вместо уроков! Вот и писал бы об этом! Кол, Зимородок! И отца твоего - к директору.
- Он не может, Ирина Петровна! - поднял руку Соловец:
- На сопках, до ноября.
- Как только приедет, сразу к директору. Так позорить нашу школу перед всем райсоветом! Садись, Зимородок. Глаза б мои тебя не видели.
Зима забрал листок с жирной единицей и вернулся за свою парту. Мишка Соловец пустил его к окну. В печке жарко стрельнуло полено.
- Что до остальных сочинений… - Продолжила разнос Ирина Петровна, но Юрка ее уже не слушал. Положил голову на скрещенные руки, уставившись на заоконную пургу.
- Ну ты даешь... - Мишка толкнул его локтем: Думал, ее удар хватит.
Они сидели за одной партой класса этак с шестого, но друзьями никогда не были. Сложно сказать с кем Зима действительно дружил. Пожалуй, что из школы ни с кем. Вот и сейчас, едва повернул голову для тихого ответа:
- Это было бы печально. Другого учителя пришлось бы ждать полгода. Кто знает, может он был бы хуже нашей Выдры раза в четыре.
Ирина Петровна и правда походила на юркую хищницу, с вечно прилизанной короткой стрижкой.
Диктант случился в вечер пятницы. А пятница в крохотном поселке золотодобытчиков Логово-4, являлась самым тоскливым днем недели зимнего периода.
Когда сельпо уже закрыт и заметен сугробом, телевидение не работает из-за пурги, а передвигаться можно исключительно ползком, горизонтально земле, цепляясь за камни.
В поселке жили в основном женщины и дети. Мужья работали вахтами, выезжая еще дальше в сопки. Инженеры, геологи, шахтеры, водители и строители.
Отец Зимы был не просто геологом, а начальником разведки. Юрка видел его редко. В их просторном доме жил друг отца, врач фельдшерского пункта, Пересмешник.
Вот с ним-то Юрка и жил большую часть своей жизни. Матери у него не было. То есть была, когда-то. В прошлой жизни.
Пересмешник славился как человек умный, образованный и тактичный. Благодаря его обаянию, дома у Зимы собиралось все сливки поселка, благо простор позволял. Руководство Юркиного отца чуть ли не в пятую точку целовало, лишь бы он работал на постоянной основе, не покидая Логова. Даже дом капитальный отгрохало. И дом этот постоянно принимал гостей: журналисты, заезжие артисты, врачи и писатели, приехавшие на край земли за вдохновением.
Зиме по-хорошему завидовали, и после занятий нет-нет, а кто-то напрашивался в гости поглядеть на приезжих хоть глазком. Поселок маленький, все друг друга знают. Глаз замылевеется.
Вот и сегодня, против ветра волочилась цепочка одноклассников.
Правила дома знали все: при взрослых держать рот на замке, чай пить в гостиной, в комнату Зимы не заходить.
Прихожая в два ряда уставленная пимами, табачный дым, выплывающий из кухни и рокот голосов были для Юрки совершенно обычным явлением.
Пересмешник высокий и сильный с завязанными в узел пшеничными волосами, чисто выбритый, всегда выглядывал на звук открывающейся двери:
- Юрок, что-то ты припозднился. А! С товарищами! Сейчас самовар поставлю. Проходите ребята, не стесняйтесь.
Никто и не стеснялся.
- Хоромищи… - восхищенно выдохнула Таня Луц, которая посещала Юркин дом впервые.
- Разведке нужно место для оборудования. - важно пояснял Соловец, отец которого уже много лет ходил под начальством старшего Зимородка.
- А там что?
- Лаборатория.
- А там?
- Хранилище образцов.
- А это?
- Кабинет Саввы.
- А...
- На втором этаже гостиная, санузел, спальни и комната Зимы.
- Богато. - процедила Луц, теребя коротко стриженный локон: Мы втроем в однокомнатной избенке ютимся. Все никак не расселят.
- Всему свое время. - Мишка переминался у входа в кухню.
Традиционно первым входил Зима. За ним мышами вкатились ребята, спешно рассаживались на лавке у печи в ожидании горячего самовара. Слушать. Во все глаза.
- И все-таки разработка “Хитрого” - это сущая авантюра, господа. Сколько душ собрал, и все люди в толк не возьмут. “Хитрый” на то и “Хитрый”. Вот помню, в пятьдесят шестом…
- Клара, ну вы помните, прехорошенькая блондиночка из драматического. Ну, Саввушка, уж ты-то должен ее помнить, после скандала с алиментами. Так, вот эта Клара получила разрешение на выезд. Да-да. Мы тут задницы, извините, охлаждаем, а подобные кокотки получают выезд. Никак в толк не пойму, что для этого нужно делать?
- Я тебе потом, на ушко скажу. - Пересмешник кашлянул в ладонь.
- Направо и он направо, я налево и он налево. Бесовщина какая-то. Рация молчит. Силы на исходе. Руки примерзли к животу, не оторвать. Кое-как достал штык и на него. Зверюга колоссальная! Я такую даже в центральном зоологическом не видел. Не медведь , а выставочный экземпляр! Один момент, я вам его лапу покажу, где-то тут в рюкзаке валялась…
- Славный мальчик. Дай-ка я на тебя посмотрю. Ну-ну, спокойнее, я антрополог. Любопытный у вас, юноша, череп. Метис? - пожилой мужчина с окладистой седой бородой потянулся к его голове странным инструментом похожим на штангенциркуль:
Зима кивнул.
- Один из тысячи, значит. Трудно тебе.
Юрка отворачивался, он и сам знал, что смуглая косорылая физиономия совсем не сочетается с континентальными светлыми волосами и серыми глазами. Он скрылся за печью и сел на табурет, вглядываясь в тьму. Неприятно, когда тебя разглядывают с таким же интересом, как и лапу поверженного медведя.
После того как самовар поспел, Пересмешник вынес его в гостиную, нагрузив ребят подносами с едой. Еще один повод проводить пятничные вечера у Зимы. Гости привозили с собой деликатесы, которые не купишь в сельпо. К тому же, в доме у Зимородков часто находили приют охотники, платившие за гостеприимство свежим неконсервированным мясом.
Гостиная сама по себе была диковинкой, с привозной мебелью, часами с барометром, телевизором, спрятанным за стекло книжного шкафа и диваном, обтянутым толстой и вонючей шкурой пегого волка.
За столом разворачивалось уже свое обсуждение. Под уютный треск печки, озаряемые светом из-под зеленого абажура, ребята совсем забывали, что живут буквально на краю мира. Окруженные только льдами и торосами. Казалось, внешний мир близок, только протяни руку и окажешься в самом его центре.
Зима сидел на своем обычном месте в кресле и баюкал в руках чашку. Сплетни и слухи его не интересовали. Ребятам весело, и норм. В конце концов эти же ребята всего пару лет назад обзывали его косоглазым, чушкой, кидались камнями и отказывались садится рядом во время обеденных перерывов.
Время шло, все привыкли и к смуглой коже, и к удлиненному разрезу глаз. Но осадочек, как говорится, остался.
Девочек в их классе было меньше, чем мальчиков. Наверное по этому, избалованные вниманием, они категорично заняли руководящие роли во всех внеклассных процессах. Танечка Луц добровольно стала секретарем комсомольской дружины. Оксану Миленкович единогласно выбрали старостой класса, а Любушка Красильникова отвечала за литературный кружок.
Из мальчиков Зима помнил только Мишку Соловца и Диму Гвоздя. С Мишкой они сидели за одной партой, а Гвоздь разделял увлечение Зимы охотой и рыбалкой. Иногда они пересекались в сопках. Остальные мальчишки, дети рабочих и обслуживающего персонала поселка, не отложились в памяти. Не зареченские и ладно.
Йор-кала, река-незамерзайка, делила поселок надвое. Правобережные старожилы состояли из политических ссыльных и людей вроде отца Зимы. Тех, которые приехали в край льда и снега, во имя служения партии. Добровольно.
На левом берегу уже второй год в короткие летние месяцы возводили корпуса общежитий, аэропорт, больницу и дом культуры. А еще там селили вахтовиков и этапных. Зареченские в школу не ходили, жили в продуваемых бараках. На правый берег старались не соваться, но добраться в сопки можно было только с левого. И уже раза три Зима попадал в крепкие замесы. В последний раз гопота напала на Гвоздя. Хотела отнять тушу оленя. Зима не прошел мимо, так что влетело обоим, и тушу они не отстояли. Димка после этого совсем перестал здороваться, а сегодня пришел. Наверное голодный.
- Юра, я к тебе обращаюсь! - голос Танечки выдернул Зиму из размышлений.
- Нет, ну серьезно, ты что, не мог как все, написать что любовь, это чувство которое мы все питаем к товарищу Смолец и несравненному вождю Берии? Зачем было выкаблучиваться? Теперь Выдре влетит, паек урежут.
- Жаль. Но иначе, просто не могу. Я правда не знаю, что это такое.
- Совершенно не важно знать все, Юра. Главное понимать, что за нас уже все написано: “Юношество - это магнитофон для воспроизводства партийных кассет”. Не думай, и всем будет проще. Ребята, давайте решим как помочь Выдре. Можно написать извинительную петицию от класса и послать ее с вертолетом в райцентр. Признаем, что Зимородок - плод нашего общего недогляда. Попросим разрешение переписать сочинение.
Зима не сдержал улыбку. Да, действительно, зачем всем думать если есть такая Танечка. Она уже все сама подумала и решила.
- Не улыбайся. Совершенно ничего смешного. Из-за тебя человек на перловке сидеть будет. Мальчики, что молчите?
- Да, что тут сказать. - Мишка почесал затылок:
- Так то оно так. Но ведь любовь, это тебе не алгебра. Про нее учебников не писано, каждый волен ее чувствовать как хочет. Я так думаю.
- Ну вот и не правильно думаешь! В красном уголке полно литературы про любовь: “Я и товарищ Смолец”, “Почему партия тебя любит”, “Вождь и руководитель Лаврентий, послание к взрослеющим”
У Зимы - руки чесались встать, подойти к шкафу, достать анатомический атлас Пересмешника, раскрыть его на главе “тело женщины” и сказать, что любовь понятие растяжимое. Но интуиция подсказывала, что и без того непростые отношения с классом после этого совсем испортятся.
- Юра не хулиган. Оступиться может каждый. - тихо подала голос Люба:
- Он много читает и помогает в фельдшерском пункте. В конце концов пишут “нет того, кто не был бы виноват перед партией”.
Люба замолчала и пристально посмотрела на Таню. Все захихикали. Несколько лет назад, когда лесовоз не мог прилететь из-за плохой погоды, Луц топила печь книгами из красного уголка за что чуть не вылетела из комсомола, но была оправдана коллективом.
Девушка свекольно покраснела, села на свое место и буркнула из-за самовара:
- Он курит. Значит хулиган и будущий антисоциальный элемент.
Ветер бросил в окно пригоршню снега. По лестнице поднялся Савва и, оглядев собравшихся, потянулся:
- Ребятня, десять часов. Мишка, твоя бабушка звонила. Давайте по домам, пока всерьез не замело.
Зима спустился в коридор. Взрослые гости и не думали расходится. Многие из них останутся до утра. Завтра суббота, на дворе метель, а места в доме-хоть отбавляй.
Юра закрыл за ребятами дверь в тамбур, с трудом опустив засов на скобы. В такую пургу медведи часто переплывали Незамерзайку и терлись о крыльцо. Дверь должна быть закрыта на совесть.
Как только он вернулся из тамбура, тот немедленно распрямился, убрал с лица челку, подколов ее костяной, вырезанной вручную невидимкой и прошел на кухню.
Пересмешник сидел, положив руки на красивую темного дерева гитару.
- Ушли?
- Ушли.
С этого момента на кухне Зимородков начинались совсем другие разговоры. О репрессиях, несправедливостях, казнях и пропавших без вести. Зима сидел за общим столом, курил и слушал.
- Напрасно вы, мои хорошие, думали что со смертью Лаврушки наступит потепление. За эти тридцать лет тотального давления и хождения по струнке воспиталось поколение идеальных, стерильных умов, физически не способных на инакомыслие. - это антрополог.
На лбу клеймо “мП”. Многократно политический. Красивое лицо Пересмешника также обезображено татуировкой с изображением буквы “Т” на правой щеке. Охотник чист, но на его правой руке отсутствует несколько пальцев. Поймали на браконьерстве.
А у задремавшего у печи геодезиста вся одежда пестрит синими нашивками. Это нарушитель семейных ценностей. Наверно, сослан на полгода или чуть больше. Охладится от столичных соблазнов. Будет продолжать - кастрируют и сошлют на поселение в Логово-12. Там все такие.
- Валерий Степанович! Но так же нельзя. У меня в начале года на психиатрическом учете стояло шесть человек. Два совершили суицид, один потерялся без вести в сопках. Еще трое в стационаре. Для них нет отдельного помещения, нет антидепрессантов, потому что советский человек ненормальным быть не может! Так же как и рожденным с полидактилией, с витилиго, слепым, немым… - у Пересмешника задрожал голос.
Крупный кусок снега сорвался с крыши и с шумом упал у кухонного окна. Все вздрогнули.
- Саввушка, остыньте. Вы, конечно, думаете что хуже уже быть не может, но поверьте мне, может. Есть места о которых лучше не вспоминать на ночь глядя. А вы, молодой человек, из йокуменов?
- Нет. Моя мать из рода Льва. Толишен. Расчистка территорий. Отказ следовать в резервацию.
- Дразнят?
Зима пожал плечами:
- Бывает. Сейчас уже меньше.
Валерий Степанович достал из сумки распечатки и карту:
- Я работаю над книгой об исчезнувших народах крайнего севера. Не покажешь зону миграции и, если помнишь, знак рода? Когда Саввушка сказал, что ты потомок истребленного племени, я ушам не поверил. Такая удача.
- Миграцию не помню, но там было много деревьев.
- Значит толишены владели землей там, где сейчас стоит Снежерадск. Может, если я уйду дальше по тайге, то получится найти стоянки или капища. Не так много лет прошло, что-то должно было остаться.
- Все равно отговаривал и отговаривать буду. - Пересмешник хлопнул по гитаре и геодезист встрепенулся.
- Опасное предприятие. И в вашем возрасте…
- И не уговаривай. Половину возраста я был слишком юн, чтобы делать что хочу. Сейчас, стало быть, слишком стар. После йокуменов запрошу транспорт и на юг. Дальше. Люди должны знать что их улыбки и благосостояние по колено в крови. Может не сейчас, а десятилетием позже, книга увидит свет.
Савва поднял рюмку:
- Выпьем за это.
Зима перебирал бумаги. Все это было интересным и смутно знакомым. Вот этот рельеф льва, схематичный, уже точно где-то видел. Но когтя, родового знака толишенов, здесь не было. Подумав, Юра снял свитер, водолазку, шерстяное нательное белье и повернулся спиной:
Вот, родовой знак Льва. У вас его нет.
- Саввушка, дай мне чернила. Я зарисую. И фотоаппарат, он у Кирюши в боковом кармане рюкзака.
Охотник, который молчал весь разговор, внимательно вглядывался в орнамент татуировки.
- Тебе ее сделали в детстве?
- Наверно. Не помню. Она всегда была.
- Прямо как у нас. Только не понятно по какой статье.
- Нет никакой статьи, Кирюшенька. - антрополог убирал бороду под вязаный жилет:
- У аборигенов это что-то вроде паспорта и вида на жительство. Никакого позора. Наоборот, повод для гордости. Многие народы мира... Ах, да что там. Буди Антошу и идите в постели. Я скоро присоединюсь.
- Юра, иди к себе. Мы еще немножко посидим. - Пересмешник, потянулся к трубке и кисету.
Утром Мишка вышел во двор за дровами и увидел, как от дома Зимородков отъезжает снегоход. Юрка поехал на охоту.
Завидки кудрявые...
Мишку отец никогда не брал, а когда он начинал бузить что "вот Юрка-то!" получал решительный ответ:
- Мне не все равно. Задерет тебя медведь или носорог, затопчет буйвол или олень, провалишься ты в пройму или будешь разорван волками! Я хочу живого сына. Чтоб, ни шагу из поселка! Гляди за бабкой и учись.
Годы шли, а Юрку что-то ни одна напасть не брала. Хоть и пониже ростом чем Гвоздь, да и чутка послабей, но охотился успешно. Видимо, не по зубам был носорогам и медведям.
Часам к трем снегоход Зимородков остановился около дома Золовчихи у которой квартировала Выдра. Зима выволок из него тушу завернутую в испачканную кровью мешковину и постучался в дверь.
Выдра выглядела не важно. Кажется, много плакала. Увидев Юрку, испугалась.
- Простите. - Зима осторожно положил мясо на пол, отогнув половичек носком пима:
- Переписывать и извиняться я не буду. Дайте пленку, я его разделаю.
Выдра снова расплакалась:
- Да ты же только что извинился. Сейчас. Разденься пока, перепачкаешься весь.
К тому времени когда овцебык был разобран на все составляющие, и на сковородке пыша жаром плевалась печень, в дверь снова постучали. На пороге стоял Гвоздь, а плечо ему оттягивала вязанка толстобрюхов:
- Доброго здоровьичка, баб Зоя. Здравствуйте, Ирина Петровна. Вот, рыбки вам.
Выдра рассмеялась сквозь слезы:
- Ребята, мне же этого на полсезона хватит. Ем как птичка, зря вы волновались.
Димка ждал его у снегохода:
- Где взял?
- У Низкого Бормоталы. Неделю назад выследил.
- Добро. Еще видел?
- Стадо. От Камнереза, километров восемь. Второе ушло к Ключам, но это безнадежно, пегие. Задрали уже, наверно.
- Ага.
Помолчали. Мимо прошли работники пекарни. Гвоздь постучал ногой по гусенице:
- Табак есть?
- Держи.
Закурили. Из дома, громыхая ведрами вышла Выдра и кутаясь в шаль поспешила к колодцу. Дом еще не включили в программу “Горячее сердце.” Ни водички тебе, ни парового отопления.
Докурив, Зима надел рукавицы. Мороз крепчал. Близился обед, но узнали они об этом только после сигнала репродуктора, тьма накрыла Логово-4 еще два месяца назад.
- Ну, бывай.
Да-а... - Гвоздь, похлопал себя по коленям и взял острогу, к которой был привязан еще один кукан:
- Я тебе там, гостинец на заднее сиденье положил.
И достав из сугроба лыжи, заскользил к своему дому.
В коридоре стояла нетипичная обувь. Сапоги. Красивые, красненькие, на каблучке. Обувь смертника. Такие носила “самая глупая баба поселка” по словам Юркиного отца. Любовница Пересмешника, Дуся Корягина.
Значит, обедать Зима будет один. Дуся - это надолго.
Девушек Пересмешника, Зима окрестил красивым словом "сераль". Провожая очередную даму сердца, которая наивно прятала свое лицо под платком, Пересмешник оправдывался перед не одобрявшим такое блядство Юркой:
- Малыш, а что тут еще делать? Лечить наложением рук я еще не научился, телевизор показывает балет и любовь к партии, а новые книги я получаю только раз в месяц. Да и как откажешь женщине?
- Но ведь она же замужем.
- Так, где тот муж? А тут холод, тьма и медведи под окнами. Всем хочется заботы и тепла. Вырастешь, поймешь.
Зима, через негатив, восхищался султанскими замашками Саввушки, потому что мужики прекрасно знали, что к нему ходят бабы. Бабы знали, что все к нему ходят, но благодаря мастерски составленному графику посещений ни одного скандала не было. Хотя, казалось бы “Мадонны” в поселке не водились. Та же Корягина была кривой на правый глаз.
После обеда Юрка чистил и солил рыбу, хороший гостинчик. Кормил собак. Когда ходики пробили семь вечера, сел за уроки.
Он любил свою размеренную жизнь. Сытую и спокойную, не в пример некоторых. Наверное по этому, по пятницам, спокойно реагировал на толпу нахлебников. Наоборот, он хотел чтобы все шестнадцать человек десятого класса приходили поесть и напиться горячего чаю, вместо взвара. Хотя бы раз в неделю.
Пересмешник с малолетства приучил его к охоте и рыбалке. Гонял по снегам и камням. Заставлял оставаться ночевать в сопках. Ох, как он его тогда ненавидел! Пуще уксуса.
Вся мудрость подобного воспитания пришла со временем. И Пересмешник был единственным в Юркином пантеоне авторитетов. Его он слушался беспрекословно.
А отец... Даже странно, но Юрка мог с легкостью сказать, что так или иначе он знаком со всеми жителями поселка. И с правым, и с левым берегом. Знал их распорядок дня. Привычки. Кто кого любит или ненавидит. Но свой собственный отец всегда был загадкой. Как будто с той страшной ночи, когда на стойбище напали люди с муравьиными головами, и толишены падали в корчах от облаков желтого тумана не прошло и суток. И хоть по версии рассказанной отцом, он пришел спасать Юрку, парень все помнил. У отца тоже была муравьиная голова. И прилетел он с остальными солдатами.
Потому, как он вошел в ярангу. Сделал то что сделал, перешагнул через труп матери, пнул собаку и забрал его, Юрку, из постели. Все это снилось через ночь уже много-много лет.
Спросить что же там произошло было некого. Пересмешник об этих событиях ничего не знал. Он сам обалдел, когда давний приятель появился на пороге дома в сопровождении комиссаров с едва живым ребенком. В полчаса всучил ему мальчика, и был таков. По важному партийному поручению. Остальные знали о зачистках немногое, поэтому вопросов к жизни у Зимы было явно больше, чем ответов. И хоть отец практически моментально удовлетворял все его мыслимые и немыслимые требования, Юре хотелось только одного: чтобы тот пришел и объяснил, что тут происходит.
Когда спустился в кухню выпить чаю, то обнаружил за столом охотника, который лузгал кедровую шишку, игриво предлагая Дусе угостится. Дуся жеманилась, надувая красные от румян щеки. Уставший Пересмешник жарил рыбу:
- Салют, Юрок. Карточки в понедельник получишь? Я на дежурстве.
- Добро. А где остальные?
- Остались на другом берегу. У них еще дела перед экспедицией.
- Понял.
Зима отсел от Дуси. От нее неприятно пахло чем то сладким и тошнотворно кислым. Пьяна.
- Что, брезгуешь? А он тот, не брезгует. Красавчик. Эх, и почто земля таких мужиков красивых родит? Не знаешь? Нет? И я не знаю. Уйди ты, - Дуся оттолкнула охотника который пытался вывести ее из-за стола:
- Не хозяйничай! Когда захочу, сама уйду. Хотя, ты тож ничего. Женат?
- Нет.
- А я вот замужем. Только сослали мово мужа в Логово-6, а меня тут оставили. За примерное поведение. Ой, дура я, дура! На кого оставила! Кто-то ему теперь рубахи стирать!
Юрка быстро налил чай, собрал бутерброд и вышел из кухни. Слушать причитания стареющей, пьяной Дуси ему не хотелось.
Савва заглянул к нему часа через два. Юрка уже лежал в постели, читал.
- Не спи с форточкой. - Пересмешник закрыл окно:
- Кирилл пошел проводить. Жалко бабу.
- Не ты ли учил меня, что жалость есть чувство низкое и благородных людей недостойное? - Зима отложил книгу, натянув одеяло по шею. Если Пересмешник пришел, значит пора гасить свет. Так было заведено.
- Это не я, а адмирал Нахимов. У Дуси мужа перевели куда-то. А куда не говорят. Вот и мается.
- Что ж она к тебе ”мается” приходит, хотя замужняя?
Пересмешник выключил верхний свет и присел на край кровати:
- Это сложный вопрос, Юрок. Каждый человек жаждет тепла. Особенно когда на душе черно, как у нас в октябре. Вот и летит он, как мотылек на керосинку.
- А что тогда руководит тобой? Ладно Дуся, наивная, необразованная, запуганная, но ты-то...
Пересмешник молчал. Во мраке, его фигура едва угадывалась.
- Может, это потому, что я не так хорош, как тебе хочется про меня думать.- наконец сказал черный Савва.
Юрку этот ответ вполне устроил.
- Что у тебя со школой? Опять звонили.
- Не прогнулся под систему. Но, Савва! - вся сдержанность Зимы полетела к чертям. Рывком, сел, до хруста сжав кулаки:
- Тема не корректна. Это настолько нечто тайное, личное. Кощунственно препарировать чувство перед всеми!
И снова упал на подушку укрывшись с головой.
- Вот как. - Пересмешник улыбался:
- Ну, добро. Улажу.
Он встал, и бережно положил книгу на Юркин рабочий стол:
- Как Монтень?
- Ртутно. Концентрированно пишет: голова работает, аж больно.
- Это хорошо. Болит с непривычки, потом пройдет. И уже от тебя у всех голова болеть будет.
Юрка засмеялся.
- Все, спи. Завтра на колгача пойдем.
- А не рано?
- Нет. Самый раз.
