Однажды зимой, незадолго до Нового года, меня отправили в командировку на завод, в один из наших северных городов. Я там был, конечно, не один — на том же заводе почти постоянно сидело целое представительство из коллег, но они предпочитали скорее социальное времяпрепровождение, а я был больше по части хиккования: мультсериалы, имеджборды, рисование и любование природой и архитектурой, — так что много времени проводил в съёмной квартире с совдеповским ремонтом, изредка гулял по заснеженным улицам, выбирался в ближайший «Магнит» за пельмешками, и в целом знакомых лиц вне работы почти не видел. Город хоть и не за полярным кругом, но ночи в этих широтах зимой наступают рано. А зима, стóит заметить, случилась приличная: морозная, снежная, сухая, — я даже нос слегка подморозил. Для ЖКХ, впрочем, это ничего не значило: морозы для городских коммуникаций были, как обычно, полной неожиданностью, и там и тут парили прорывы труб, да угрюмо трудились ремонтники.
Надо сказать, что город сам по себе не очень большой, а завод и кварталы советского жилья для заводчан — и вовсе несколько на отшибе, чуть ли не на острове. Несколько депрессивная местность, подвымершая, опустевшая. Могло показаться, что город не предлагает работягам ничего другого, кроме как курсировать утром от дома до завода, а вечером — через магазин спиртного — обратно в прокуренные родительские квартиры. За ними, только в чуть другое время, следовали бы молчаливые работницы магазинов. Тоска, тишина — и вряд ли встреча с одинокой фигурой, увиденной ночью за конусом фонаря, посулит что-либо лучше, чем просто безразличие и пустой взгляд.
Но у меня ж шило, нужно друзяшкам рассказать, что здесь примечательного! Ну и дёрнуло меня после очередного рабочего дня пойти на местную набережную — морскую, на минуточку. Уже после обеда я успел понаблюдать роскошный закат. В его цветах светлые кварталы эпохи застоя, ДК и поликлиники на минуту ожили, словно перенеслись в ностальгическое лето, расцвели, сделались вдруг тёплыми и приветливыми… но сумерки быстро взяли своё, и город вернулся к обычному для себя полумёртвому виду. Позже, впрочем, включились фонари и несколько разрядили уныние.
Заводчане в конце смены уже толпились у проходной, и я решил пропустить их, подождать, пока растворятся во дворах их тёмные спины — так и так на рабочем месте было что поделать. Ушёл я, когда улицы уже почти опустели. Я перекусил в кабинете — у нас там был очень уютный уголок с микроволновкой, холодильником и чайником, — так что в квартиру заходить мне было не нужно. И направился я к берегу. На улице было уже прилично ниже двадцати, но я был бодр и относительно свеж (ах, молодость), так что грелся быстрым шагом и мыслями о скорой виртуальной встрече с приятелями. Если верить интернету, то здесь был целый пляж, да ещё и памятная стела в честь первого посещения чьим-то там торговым судном.
Набережная, конечно же, была, и была даже стела, вокруг которой снег был аккуратно сгребён мётлами и лопатами. Пляж же представлял собой фантасмагоричное зрелище: на первый взгляд ровная белая пустыня, уходящая вдаль, при ближайшем рассмотрении оказывалась полем вздыбленных торосов. Суровая северная стихия была верна себе даже в скованном льдами состоянии. По этим скалам и каньонам было бы не то что не проехать — я решил, что не рискну даже ходить. Острые края льда доходили почти что до самой набережной и, проследив по ним взглядом, я чуть ли не прыснул со смеху: прямо посреди льда, запорошённые лёгким, сухим снегом, из сугробиков торчали верхушки облезлых синих кабинок для переодевания. Вот и пляж. Аж водичку проверить захотелось.
Примерно с такими мыслями, довольный сочными эпитетами, которыми можно было бы поделиться, я зашагал к жилью. Тем временем уже здорово похолодало. Да и я начинал чувствовать, что опустевий желудок берёт своё — короче говоря, замёрз я. Заскочив в один из ещё открытых магазинчиков, я слегка погрелся и для приличия купил куриных ножек на завтра. Дальше по кварталам магазинов больше не было, и в роли «чекпоинтов» я надеялся на редкие незапертые парадные.
Довольно долго пришлось пройти, отчаянно размахивая руками — куртка, пригодная для средней полосы, на севере оказалась так себе греющей. Одну открытую дверь я всё-таки нашёл и слегка оттаял, но идти ещё оказалось на удивление далеко. Людей на улице практически не было — ещё бы, такой мороз, да и делать было в общем нечего в стороне от единственной оживлённой улицы с большим, рассчитанным на командировочных, рестораном. Наверное, если кому пришло бы в голову выглянуть на улицу, то я, перебегающий с пакетиком куриных ножек от одной парадной к другой, выглядел бы одновременно и подозрительно, и нелепо и забавно. Можно было бы ухмыльнуться, скинуть пепел с сигаретки на бетонный подоконник и налить ещё стаканчик чаю.
И так я двигался к своему съёмному жилью. Теперь мне сильно не везло — всё было в новомодных кодовых замках, которые очень киберпанково смотрелись на старых дверях, обшитых во много слоёв покрашенной вагонкой. Я неслабо уже продрог, пальцы в перчатках онемели, нос позудел-позудел, но уже и его я не чувствовал — м-да, по-хорошему, его не стоит морозить второй раз, пока не восстановился от первого. Вдруг, одна из дверей поддалась. Замок на ней был, но почему-то без единой лампочки — видимо, сломан. Я радостно потянул ручку, и… меня обдало тёплым паром. Ёлки-палки, вот ведь дела! И погреться охота, и я отчётливо понимал, что после такой баньки остаток пути будет ещё сложнее. Но замёрзшие руки и нос заставили не делать поспешных выводов и всё же хоть немного погреться. Я проверил по карте на телефоне: до «моего» дома оставалось недалеко, так что я успокоился. В конце концов, на последнем рывке можно даже пробежаться.
Я осмотрелся. Обычная, ничем не примечательная парадная. Бирюзово-белые стены, перила лестницы из гнутых в трогательный узор прутьев, редкие надписи маркером… Плотный пар превратил светильник в мистический белёсый шар, а я в нём чувствовал себя, как будто передвигался в само́м свете! Похоже, этому дому сегодня не повезло, и в подвале прорвало какую-то трубу. Привычные к такому жители уже наверняка угрюмо кипятят кастрюльки и греются у газовых плит. Я даже вспомнил, что видел у дома жёлто-красный грузовичок аварийной службы. Странно, но я не слышал работы и не видел никаких шлангов или проводов, которые, как правило, бывают рядом с местами ремонта труб.
Под первым лестничным маршем, в тени, зияло тёмное пятно открытой двери в подвал — именно оттуда клубами валил пар. Видимо, работники аварийной ушли туда. В школьные годы одной из моих фантазий было залезть в такой подвал и пройти от одной хрущёвки до другой, не поднимаясь на улицу. Тогда мне это казалось чудесным свершением, да ещё и рассказы более лихих одноклассников подстёгивали воображение. К сожалению (а сейчас я думаю, что скорее к счастью), я был пай-мальчиком и ни на что такое не отважился. И сейчас я оставил вход в подвал в покое и вернулся обратно к лестничному маршу, к свету. Только мысли мои блуждали в темноте узких подземных ходов, стеснённых кабельными лотками и перелатанными трубами, с бетонной крошкой под ногами. Я думал: насколько далеко можно уйти по такому лазу? Учитывая, что этот район строили практически вместе с близлежащим оборонным заводом; учитывая, какие дерзкие по сегодняшним меркам и безоглядно дорогостоящие планы находили тогда вполне реальное воплощение, я не удивился бы, если бы оказалось, что где-то там, после многих поворотов и десятков тусклых лампочек, можно было оказаться перед глухой стальной дверью, за сотни метров отсюда — может быть, у са́мого завода, или вообще на другом конце, под неприметной трансформаторной будкой, скрывающей на самом деле вход в бункер или что-нибудь вроде того…
Из размышлений меня вывело странное чувство влаги на лбу. Взмок, что ли? Я провёл рукой и почувствовал прохладную каплю. В свете дешёвой светодиодной лампы было сложно понять, что́ мне капнуло на лоб, но я тогда решил, что это была как будто бы ржавчина — вернее, очень ржавая, тёмная, жирноватая на ощупь вода. Неприятно, но в целом ничего экстраординарного. Ещё одна капля упала прямо передо мной и вскоре растворилась во влажной плёнке конденсата, покрывавшей ещё холодный бетон.
Я поднял голову. С одного из маршей свисало и слегка покачивалось что-то тёмное. Возможно, ремонтники что-то забыли или специально оставили — подумал я. Да и в тот момент это объяснило бы, почему сверху капало: наверное, какой-нибудь стояк прорвало и выше, и начать решили оттуда. Правда в голову мне в тот момент не пришло сомнение: а почему работа шла так тихо?
Вдруг, с покачивающегося предмета что-то сорвалось и с мягким шлепком упало к моим ногами: тёмная — то ли замасленная, то ли мокрая — рукавица. Я снова глянул вверх, и меня словно ударил паралич: всё было в тумане, но тёмный предмет хорошо выделялся на фоне освещённого «потолка» лестничного марша, и предмет этот заканчивался пальцами. И именно с них непонятная жидкость капала на меня и на пол вокруг.
В ушах начал нарастать звон. Я смотрел на свисающую, еле покачивающуюся руку и не мог пошевелить ничем. Мне кажется, на лице у меня в тот момент была идиотская улыбка, как бывает, когда меня за чем-нибудь застукают — видимо, от нервов. Я забыл уже о том, что влага пропитывает одежду, что на улице всё холодает; что тишина, пустая машина ремонтников и вот это складывается в какую-то извращённо мрачную и болезненную мозаику, в которой я, обычный парень, который избегает любых неприятностей и вообще оказался здесь ненадолго и почти случайно, что я здесь совершенно лишний и — меня внезапно посетила новая мысль — что я здесь лёгкая жертва… Из ступора меня вывело понимание, что глазам стало слишком ярко. Сейчас я смотрел прямо на фонарь одного из следующих этажей. Но почему я сразу этого не заметил?.. Догадка пробежала как электричество по позвоночнику. Адреналин стегнул от загривка до кончиков пальцев…
Я медленно попятился к двери, одновременно обратившись в слух. Под ногами слегка поскрипывал и шуршал песок, нанесённый с улицы; где-то в подвале свистел пар, выше — гудел раньше времени износившийся трансформатор, и — я на несколько секунд совсем замер — размеренные щелчки… или клацанья!
С ритмом медленной, осторожной походки они доносились откуда-то сверху. Я снова, неслышно как только мог, стал двигаться к двери парадной. Вот порожек распахнутой как обычно внутренней двери, вот боковым зрением я увидел трансформаторный шкаф, смежный с выходом, я почти уже у цели… На первой площадке, под лампой, туман странно заклубился. Я снова замер, отчаянно пытаясь понять, шутит ли это со мной воспалённое воображение, или там на самом деле что-то есть? Я напрягал глаза. Лампа отпечаталась красноватыми пляшущими послеобразами… и вдруг пропала.
Было по-прежнему светло, но теперь я оказался в тени. Я больше не видел лампы! Бледная корона окружила тёмный массивный силуэт. Я успел разглядеть только бесформенное, округлое «туловище» и длинные, похожие на ноги, но безобразно, непропорционально длинные два отростка под ним. После этого тень шевельнулась — кажется, от неё отделилась такая же омерзительно длинная рука — но я уже не мог адекватно оценивать увиденное. Мною завладела первобытная воля, словно напрочь снесло крышу, и я стал сам не свой. Незнакомым мне самому голосом я не то заорал, не то завыл что-то нечленораздельное — а скорее даже полностью бессмысленное! Мои ватные ноги стали словно бы не моими, они незнакомыми мне движениями толкнули тело в безумном импульсе — вверх, — и со стороны могло бы показаться, что я подпрыгнул вместо того, чтобы шагнуть к выходу. После этого я буквально врезался в выходную дверь. Я размахивал руками, как будто пытался отгородиться от того, что стояло всего в нескольких метрах. Страх ли мой дорисовывал картину, или то происходило на самом деле, но тень на лестнице тоже дёрнулась прямо ко мне. Единственное, что было в руках — пакетик с курятиной — полетел в сторону тёмной фигуры, да ещё и вместе с перчаткой. Частица оставшегося при мне сознания ожидала услышать влажный шлепок мяса о бетон, но его почему-то не последовало.
Я плохо помню, как оказался на морозной улице. Кажется, я всё так же голосил дурным голосом. Возможно, у меня размотался шарф, и упала на один глаз шапка. Я длинными прыжками, не жалея ни ног, ни лёгких, бросился что есть мочи куда глаза глядят. Только пару раз я оглянулся, но ничего не увидел, и оттого бросился ещё отчаяннее…
Пришёл в себя я только под знакомым фонарём неподалёку от дома, где снимал квартиру. Чудом я побежал туда, а не к безлюдному побережью. В глотке, в груди — всё горело! Рука без перчатки совсем закоченела, и я только сейчас заметил пропажу. Последним усилием, похрипывая, я спешно доковылял до своей парадной и быстро закрыл дверь изнутри, дождался заветного щелчка магнитного замка. Эх, узнать бы, следует ли за мной кто-нибудь, но вновь открыть дверь и выглянуть туда было выше моих сил. На подгибающихся ногах я взлетел на этаж. Руки плохо слушались, и дверь я открыл далеко не сразу. Кто знает, сколько на самом деле я провёл времени на площадке, царапая замочную скважину…
Тепло квартиры было почти успокаивающим. Тепло и скрежет запираемой изнутри тяжёлой двери. Кажется, я закрыл оба замка, на одном опустил «собачку», а другой закрыл так, чтобы в него невозможно было вставить ключ снаружи. Я даже закрыл внутреннюю дверь — пусть и деревянную, — чего прежде никогда здесь не делал.
Не помню, как я разделся, мылся ли я, съел ли чего-нибудь, но проснулся я, не помня сна, уже засветло. С улицы било яркое, но холодное зимнее солнце. В постели же было влажно и одновременно жарко и зябко. Отвратительное ощущение, как при начале болезни. Я проспал все будильники и не услышал ни одного звонка от начальства. Чувствовал я себя паршиво.
Тяжёлая голова и неприятности от опоздания оказались сильнее беспокойного сна в плане прочистки мыслей. Приключения минувшего вечера вдруг показались как будто несущественными. Как будто это случилось не со мной. Как будто это был сон незрелого или просто приболевшего ума, а теперь-то началась реальность. Реальность, в которой рутина, порядки и распорядки ощущались более надёжным барьером от неправильного, чем бетонные стены и стальная дверь.
Кое-как одевшись — всё было влажное и отвратительное на ощупь — и закинув в себя по мелочи съестного, я приготовился выходить. В голове даже созрел небольшой план, что наврать шефу: в тот момент мне показалось, что прикинуться похмельным — это даже надёжнее, чем жаловаться на простуду. За пьянку, скорее всего, пожурят, но потом похлопают по спине и предложат что-нибудь выпить: горяченького или даже горячительного. А может, и вовсе потом будут охотно делиться уже своими историями, звать на посиделки… За этими мыслями я открыл внутреннюю дверь и остановился.
Обрывки вчерашнего страха липкими лоскутами облепили спину и затылок. Я глянул в глазок и внимательно посмотрел. Долго и внимательно. Необычно долго. На лестнице никого не было. Никого и ничего. С помрачневшим предчувствием я отпирал замки. Пальцы плохо слушались и подолгу замирали на рукоятках. В конце концов я стоял перед прикрытой дверью. Замки были отперты, но дверь пока стояла на месте. И я не спешил её открыть. Сейчас я отворю стальное полотно, и мне придётся встретиться со вчерашним мною. Что я увижу? Следы ужаса, что чуть не вывернул наизнанку моё сознание? Или свидетельства безумия? Может быть, я и правда выпил вчера с ребятами после тяжёлого дня, а непривычный к алкоголю мозг выдумал этот мертвенный, заснеженный бред? Это многое бы объяснило.
Я пальцем толкнул металл.
Дверь нехотя, но совершенно бесшумно начала отворяться. В квартиру проникли ненавязчивые звуки зимы: приглушённый расстоянием шум котельной, ветер на проводах, щелчки кровли на солнце… Лестница была пуста. Приступ страха перед дверью выжал из меня ещё немного сил, и мне захотелось ссутулиться, как под рюкзаком. Ноги и руки потяжелели. Я вяло вышел из квартиры.
За окнами лестничной клетки сиял яркий день. В такой день невозможно представить ничего из того, что, как казалось мне тогда, произошло накануне. При настолько ярком и радостном свете невозможны подобные тени. Я улыбнулся своим мыслям и захлопнул дверь. Сейчас только запру, как обычно, один замок и поскачу вприпрыжку к заводской проходной…
Что-то в двери изменилось. Я отступил на шаг и напряг измученный мозг; всё ещё слезящиеся глаза отказывались нормально сфокусироваться. Вроде всё в порядке. Я провёл пальцами по листу стали.
Весь ужас минувшего вечера разом вылился на меня подобно ледяному душу. Тёмные дворы, светящийся туман, тёмная пасть подвала, бурая капля на лбу, безвольно висящая рука, осторожное клацанье по лестнице, вопящая неправильность фигуры, заслонившей свет лампы, — всё это разом обрушилось, придавило к полу, оглушило все чувства, насело на сознание. Я пошатнулся.
На двери вокруг замка, вокруг петель, около глазка, поперёк полотна, сверху вниз, по диагонали, на стенах рядом с косяком, слева направо, длинными линиями, короткими росчерками… — всё было расцарапано, словно промышленными зубилами. Мне сделалось тяжело дышать. Я захрипел и, кажется, застонал. В ужасе оглядываясь по сторонам, я силился увидеть движение, услышать тот звук. Чувство опасности заставило организм превозмочь недомогание. Я не ощущал больше ничего, я был лёгок и стремителен. И только холодная испарина давала понять, что эта бодрость даётся не вполне легко и не совсем здоро́во.
Все мысли вылетели из головы. Я теперь думал только об одном.
Вещи быстро утрамбовались в чемодане. На кухне я оставил всё как было: все продукты, кружку, даже зарядку от телефона. Ноутбук грубо захлопнул и запихнул в рюкзак, рюкзак — за спину, телефон — в карман, чемодан — рывком за дверь. Я кое-как запер дверь, с грохотом сбежал по лестнице, волоча чемодан. Видимо, на задворках разума ещё оставались отголоски правильного меня, так что я, сам того не запомнив, бросил ключи в нужный почтовый ящик. Пулей выскочил на улицу и, подтаскивая чемодан, рванул из дворов на проспект. По пути я набрал номер таксиста. Кажется, мой дурной голос сказал ему больше, чем собственно слова, и он, не задав ни одного вопроса (кроме того, где я), через несколько минут молча увозил меня прочь из города.
Поездка прошла как в тумане. На площади перед аэропортом он серьёзно посмотрел на меня, как будто собираясь спросить, что случилось, и нужно ли что-нибудь от него. Позже, меня посетила мысль, что я смотрел на него и понимал, что ему предстоит вернуться туда. И, возможно, что-то в моём взгляде — взгляде бессильного ужаса и одновременно жалости — подсказало таксисту, что это ему может понадобиться что-то, если я произнесу сейчас хоть слово. Он решил промолчать. Я заплатил наличными, с неприличными для любой другой ситуации чаевыми.
«На ленту чемоданчик поставим!» — голос сотрудницы аэропорта вывел меня из забытья. — «Через рамочку проходим теперь».
На этом тот случай, можно сказать, и закончился. Обычная сонная суета провинциального аэропорта убаюкала меня и отгородила ото всего, что было накануне, словно и не было этого, а если и было, то точно не со мной.
Были непредвиденные расходы на билеты, были объяснения перед начальством, бумажки, отчёты, пересуды. Были неловкие разговоры с коллегами, но потом непонимание растворялось во времени, рассеивалось, и словно бы все решили, что дело то житейское, обычное, и с кем не бывает…
Некоторое время я следил за вестями из того северного города. Любое упоминание нелогичных, бессмысленных преступлений будоражило меня и заставляло задаваться вопросом: не стал ли кто-то ещё жертвой встречи с молчаливым гостем? Если он вообще существовал… Но через несколько лет подобные происшествия прекратились — а может быть, о них просто перестали писать.
Иногда я прокручивал в голове цепь событий того вечера в попытке отыскать доказательства их правдивости или, наоборот, бредовости. Что не давало мне покоя — это ка́к чужеродный посетитель с севера добрался до моей квартиры, ка́к выследил меня? Я не был конспиратором, но и просто так незаметно наблюдать за мной было непросто — в свете фонарей я точно заметил бы преследователя. Что указало ему, за какой именно дверью я беспокойно мечусь в скомканной постели? И насколько далеко это может позволить ему выследить меня?..
В том городе я больше не бывал. И надеюсь, что он никогда не побывает у меня.
Первая и, возможно, разовая моя проба на этом поприще. Образ описанного города собирателен из разных городов, в которых я бывал, и, конечно же, приукрашен — а вернее, приобезображен — в угоду повествованию : )