Нужно до Спиридона дойти. Он мужик умный, всегда знает, что делать. Староста жил на другом конце деревни, и раньше этот путь Ваня бы назвал «никчемейным», но вот сейчас, выйдя на улицу, чуть рот не раскрыл. Некоторые избы вовсю горели, полыхало пламя, в воздухе тянуло гарью и болотом. Вокруг по крышам, заборам, стенам, огородам и сугробам ползали, прыгали, бегали и кувыркались мёртвые дети да девицы. Собравшись с духом, Ваня проверил крест на груди, выудил из кармана бутылку хреновухи и сделал большой глоток. Фыркнув, он тряхнул головой и, покачивая саблей, побежал вперёд.
Неизвестно, сколько длился этот, казалось, бесконечный забег. Парень жутко вымотался и был весь потный и красный, как варёный рак. Всё помнилось Ване какими-то отрывками. Вот он разрубает надвое очередного «мальчонку», прыгнувшего на него с соседского частокола. Затем на него бросается какая-то болотная дрянь, только раздувшаяся ещё больше той, что была в избе. Сабля танцует в воздухе, сверкает в свете пламени и луны. Сначала он отрубил болотной гадости руку по локоть, затем шаг ей за спину - и вот уже колени нежити подкосились и лопаются от удара. Финальный штрих – башка заразы с плеч.
Потом тут же его сбивает с ног нечто, совсем отдалённо напоминающее человека. Ни лица, ни волос не видно, всё заросло мхом, лишь один только совиный глаз злобно пялится и разинутая беззубая пасть надсадно воет. Недолго думая Ваня бьёт образину гардой по морде, та мёртвой хваткой вцепляется ему в плечи, тянет уродливую харю к лицу. Из башки у неё, словно рога у молодого телёнка, торчат два узловатых сучка. Ваня продолжает бить морду чудищу, превращая её в кроваво-мховое месиво. И наконец, когда гарда ломает один из рогов, тварь теряется, буквально на секунду, но и этого солдату хватило. Сбросив замшелые ладони с плеч, Ваня ударил по горлу твари. Сначала один раз, а потом второй. Башка откинулась назад, повиснув на нитях мха и лоскутке кожи. В обрубке шеи заклокотала густая и вязкая, как смола, зелёная кровь. Ваня скинул нечисть с себя и одним пинком оправил голову подальше в сугроб, окончательно разъединив её с телом.
Так и прошла вся дорога. Он рубил, махал, падал, вскакивал, бил, пинал. Но нечисти словно и не убывало. Его тоже драли, били, кусали, тянулись к горлу когтистыми лапами и щелкали над ухом зубастой пастью. Кафтан уже был весь изодран, а сапоги словно отходили сотню вёрст по гадкой болотной жиже. Наконец Ваня распахнул калитку дома Спиридона, пинком выбил дверь, ввалился внутрь, но ничего и никого внутри не было. Крючья, где висели обычно тулупы, сейчас пустовали. Все сундуки были распахнуты, а на полу была рассыпана соль, на которой виднелись птичьи следы.
- Это что за чёрт? - выругался вслух Иван и, выскочив из дома, направился к конюшне. На дворе из темноты выскочила замёрзшая до посинения девчонка лет семи, лицо её сковало холодом так, что, казалось, она даже скалиться не может. Но Ваня уже привычным, усталым движением разрубил нежить наискось от плеча до ребра и заглянул в конюшню. Дверь была распахнута, а внутри пусто. «Уехал, значит, Спиридон, гад такой! Бросил односельчан!» - подумал Ваня. И до всего этого что-то здесь стряслось. Знал он что-то. И батька знает. Ведь, зуб даю, здесь…
Из раздумий его вырвал стрёкот сороки, плавно перетекающий в девичий смех.
- Не меня ль, Ванюша, ищешь? – спрыгнула откуда-то сверху Настенька, стряхивая с плеч перья.
- Настасья… - только и выдохнул он, покрепче саблю сжимая. – Ты чего натворила?
- Я? – притворно удивилась девица, сверкая окончательно потерявшими человечность ледяными глазами. – Я ничего. Просто вместе всех собрала. Хорошо же всей семьёй вечером встретиться.
- Куда Настасью настоящую дела? – крикнул Ваня, грозно покачивая перед собой саблей.
- Я-то? Да и никуда, – рассмеялась девица. – Сами потеряли.
- Сбежал ваш староста. Вроде бы и статный мужичок-то, да только как девицу красную завидел - сразу ножки задрожали, да сани за ворота, – вновь рассмеялась она. – Неужто я такая страшная, Вань, а, скажи? – Настенька выпятила грудь и подмигнула парню.
- А н-ну отзывай свою нечисть, – голос у Вани дрогнул, и девица заметила это.
- Сделанного, Ваня, не воротишь, – вздохнула она, словно объясняла это убогому.
Нервы парня не выдержали, и он рванулся на Настеньку, взметнув верную саблю над головой. Но девушка просто подняла руку - и парень остановился, словно в землю врос, а потом вдруг выронил покрывшуюся инеем рукоять, которая резко обожгла холодом руку. Оружие упало на мерзлый дощатый пол, глухо звякнув. Ваня застыл, чувствуя, как воздух в сарае становится всё холоднее.
- Ты жениться хотел, Ваня? Иди ко мне, я тебя поцелую, – нежно, но с какими-то ледяными нотками в голосе сказала Настасья, протянув к нему белые как снег руки. А из её рта так и не вырвалось ни единого облачка пара. От этого у Вани по спине пробежали мурашки.
Девушка подходила всё ближе и ближе. Всё вокруг вдруг стало таким нечётким, таким неважным. Остались только эти пронзительные, синие как льдинки глаза, и нежные девичьи губы. Ваня почувствовал, как земля словно пропадает из-под ног. А внутри него словно расцветает цветок, выросший из ледяной зимней стужи… Всего один поцелуй – такой долгожданный – и…
Вдруг нечисть завизжала и ринулась к двери. Ваня словно отряхнулся от дремоты и озадаченно посмотрел на вход в конюшню. В дверном проёме стоял молодой священник. В одной руке он держал посох, а в другой зелёную бутыль, содержимым которой и плеснул в девку.
- Что, дьяволица, прервалось твоё венчание? – ухмыльнулся он и, сунув бутыль в карман дорожного плаща, сделал резкий выпад к ведьме, норовя попасть посохом ей в лицо.
Упырица отпрянула назад и, закружившись на месте, подняла вокруг себя столб острой ледяной крупы. В следующий миг сорока вылетела из конюшни, легко увернувшись от посоха.
- Ну что, нехристь, доволен? – спросил священник, подходя к Ване. – Еще бы чуть-чуть, и отправился бы в сугроб со смертью миловаться.
- Это с чего ж я нехристь-то? – обиженно спросил парень. – Вона, и крест на мне!
- Ну а кто ж морозке каждую зиму девиц новых присылал? Уж не я ли? Вам, селянам, впору уж из «Малых угольев» в «Весёлый поселок для нечисти» переименоваться, – священник поднял саблю и посмотрел на Ваню с уважением. – Твоя? Хорошая вещь.
- Моя. – Ваня шагнул вперёд, протягивая руку за оружием, но священник его остановил.
- Погоди. На-ка вот, подержи, – он сунул Ване свой посох и выудил из кармана бутыль. Затем ловко подкинул саблю в руке и, поймав её за клинок, полил рукоять содержимым пузыря. – Бери смело! Теперь не замёрзнет, – протянул он солдату оружие и забрал посох.
- Вода святая. Или не слышал вообще? Только о морозке да крови девственниц думаете?
- О каком морозке? Ты кто вообще? – Ваня абсолютно ничего не понимал. Всё произошедшее за последние пару часов навалилось слишком тяжким грузом на сознание, и сейчас он пребывал в состоянии крайнего отупения.
- Отец Никанор я, священник из соседней деревушки. А ты-то кто, коль ни обо мне, ни о морозке слыхом не слыхивал?
- Ванька я…Солдат… На побывку домой вернулся. А тут это... - даже не нашёлся больше, что сказать Ваня.
- На побывку, значит, – задумчиво пробурчал Никанор. – Ладно, Ванька-солдат. Валить тебе отсюда надо, деревню-то, похоже, и не спасти уже.
- А морозко здесь причём?
- А при том, Ванюша, что соплеменники твои девок каждую зиму ему отсылали. В невесты, видишь ли, по обычаю древнему, чтоб зимы потеплее были. Да только подозреваю я, что кто-то их не довозил до морозки. А эта, - он кивнул в сторону выхода, – дошла, как видишь. Вышла замуж, курва. Вот и тебя чуть не женила, – невесело усмехнулся священник, почесав бороду. – Согреться-то есть чем?
- Согреться? – не понял Ваня, но тут же ощутил, как его всего колотит от холода. – Есть, отче, как не быть! – солдат достал бутыль хреновухи и сделал несколько больших глотков.
- И мне оставь, а то озяб, пока до вас скакал, – священник выхватил из рук парня бутылку и тоже замахнул пару приличных глотков. – Ух! Добрая-добрая! – фыркнул он, протирая глаза от слёз, выступивших в уголках глаз. – Ну, Ванька, теперь беги.
- В армию обратно. К царю-батюшке. На побывку-то теперь ходить, считай, некуда.
- Не, я без мамки с папкой отсюда никуда не пойду! – замотал головой Ваня.
- А живы ли они у тебя? – сощурился Никанор.
- Живы. Они дома, в кругу из соли. Заберу их и пойду.
- В кругу из соли, говоришь? – нахмурился священник. – Ну пойдём, заберём, коли так, -задумчиво сказал он и первым вышел из конюшни.
Вдвоем до Ванькиной избы добираться было не в пример сподручнее. Ловко орудовал отец Никанор посохом – только в стороны разлеталась, визжа и хлюпая, болотная нечисть от слаженного танца валашского самопляса да доброй солдатской сабли.
Неладное случилось лишь перед самым двором. Собака выросла словно из-под земли. Тускло-желтые глаза поблескивали на клочковатой морде. Шкура топорщилась серой свалявшейся шерстью, как-то ненормально взлохмаченной клочьями на спине и впалых боках. Мужчины настороженно замерли, не зная, чего ждать от мрачной зверюги.
Псина минуту-другую пристально смотрела на незнакомцев ничего не выражающим взглядом, точно что-то обдумывала про себя. Медленно ощерилась, продемонстрировав ослепительно-зубастую пасть. А затем вдруг повернулась и исчезла в темноте так же бесшумно, как и появилась.
- А шут ее знает, Ванька. Не бросилась – и ладно, может, со двора чьего сбежала, как чертовщина началась.
- Страшная больно что-то… Ни у кого вроде такой страхолюдины не водилось отродясь.
- Да ну ее! Не до этого сейчас. А коль близко подойдет – огреем поленом, - хохотнул священник. – Куда тут дальше-то?
Ураганом ворвался Ванька в родную избу, с саблею наперевес. - Матушка! Батя!
В избе было пусто. Воняло болотиной, лавки и стол были перевернуты. В углу, где рассыпал Ванькин отец соляной охранный круг, разлита какая-то болотная жижа.
- Не успели! - ахнул Иван. Перед глазами всё поплыло. Без сил привалился он к дверному косяку. Отчаяние поднялось в груди ледяной волной.
- Погоди-ка! - остановил его священник. Может, еще не утащили их, а сами ушли... Есть где еще в доме спрятаться?
Надежда, покинувшая было Ванькино сердце, вновь затеплилась робким огоньком...
- Погреб, чердак... Сарайка?
- Тэк-с... Ну, в погребе от могильной нежити вряд ли кому придет в голову прятаться. Она ж в темноте видит получше, чем мы в ясный полдень. А отец твой, видать, понимал чего, - священник кивнул на растерзанный оберег, валявшийся в углу. - Ох, грехи наши тяжкие. Пошли, сын мой, поищем твоих родителей.
Крышка погреба заперта оказалась снаружи – так что туда не стали и спускаться. На чердаке тоже не нашли ничего, кроме паутины и пыли… Осторожно спустившись, вышли во двор. Дверь сарая распахнута была настежь.
- Батя! Мамка! – Ваня рванулся было вперед, но отец Никанор придержал его за плечо сильной рукой.
- Не спеши. Я первый пойду.
Сперва в темноте было ничего не разобрать. Затем из угла раздался шорох и недовольное бульканье. Миг – и лягушачьим прыжком из тьмы перед мужчинами шлепнулось нечто: жабий рот, полный кривых и острых, точно у хищной рыбины, зубов, перепончатые лапы и маленькие, слепые, точно вываренные, белки глаз в складках бородавчатой морды. Иван поймал себя на мысли, что вообще не уверен, была ли эта мерзость когда-нибудь человеком. Тварь квакнула, припала к земле, изготовившись к прыжку. Ванька полоснул чудище саблей по морде – хлынула из раны бурая жижа, уродина замотала башкой, взвыла. Хотела метнуться в темноту, но тут посох священника с размаху пригвоздил перепончатую лапу к полу. Ванька изготовился, примерившись как следует – и удар сабли рассек гадину надвое. Завоняло болотом и мертвечиной. Ноги забрызгала какая-то мерзкая жижа.
Когда с болотной тварью было покончено, Ванька огляделся наконец и похолодел. Недалеко от входа – а впотьмах сразу и не заметили - к стене вилами был пригвождён промёрзший труп Евпатия, Наськиного папки. В голове у него торчал батин железный топор, с вылитыми на лезвии и высеченными на рукояти рунами. Евпатий, судя по всему, в сарае оказался в рубахе и босиком. «Сапоги в снегу потерял», - невпопад подумалось Ваньке.
Сапоги… Простые, но добротные, с квадратными носами и присаженной на гвоздь подошвой. Обутые на ноги, торчавшие из неразборчивого месива в том, темном углу сарая, откуда прыгнула отвратительная тварь. Нежить спугнули, когда она трапезничала. Ванька и приметил не сразу. А как приметил – рванулся туда, завопил сдавленно – крик комом встал в горле:
Но железной хваткой вновь поймала его за плечо сильная рука.
- Не смотри туда. Уже слишком поздно.
- Бааатяяяя… - Ванька рухнул на колени прямо посреди сарая, обхватил голову руками и глухо завыл. Священник понимающе молчал. Через какое-то время парень совладал с собой, поднялся нетвердо на ноги.
Вдруг откуда-то сверху раздался весёлый сорочий стрёкот, и с потолочной балки спрыгнула сорока. Приземлившись, она подняла вихрь снега, а когда тот улёгся - посреди сарая уже стояла Настенька.
- Что, Ванюша, папку жалко? - хихикнула она, состроив грустную гримасу.
- Заткнись, сука! - прорычал Ваня, поднимая на неё красные от слёз и мутные от злобы глаза.
- Не ведись, Ваня! - крикнул Никанор, доставая свой бутылёк из кармана.
- Умолкни, поп! - рявкнула на него девица. И лицо её на миг стало таким нечеловеческим, таким ледяным, что священник отшатнулся.
- Эва какая сварливая. Да тебе освежиться надо, бабонька!
Никанор кинул бутыль в ведьму, но та, взмахнув рукой, подняла в воздух стог промерзшего сена. Бутылка разбилась об него с жалобным звоном, точно о камень, и всё содержимое впустую пропитало сухую траву. Девушка меж тем вновь махнула рукой, и сено полетело в священника, припечатав его к стене. Тот свалился на пол, выронив посох, принялся подниматься.
- Давай, Ванечка, поплачь. Солдатская слеза и мёртвого подымет, - рассмеялась Настенька. - Попробуй, полей, - кивнула она на груду мяса.
- Тва-арь! - заорал Ваня и кинулся вперед, занося над головой саблю. Сбоку подбегал успевший подняться Никанор, целясь посохом точно в висок под кокошником. Но девица быстро закружилась и, подняв в воздух сотни ледяных осколков, метнула их в нападавших. Порыв ледяного воздуха отбросил мужчин в загон, забор которого оба проломили спинами. Сабля и посох отлетели в стороны.
Ваня попытался встать, но, не удержавшись на ногах, сел. Священник даже не старался, а сразу же привалился к мёртвой корове. Оба были, словно два ежа, истыканы мелкими ледяными осколками, острыми, точно бритвы.
- Ну что, мужички, и ратный дух весь вышел? - улыбнулась Настасья, медленно плывя к ним. Кровь заливала Ване глаза, голова кружилась. “А и чёрт с ним, за папкой с мамкой пойду!”, - подумал он.
- Ладно, погань ты морозная, - поднял руки Никанор, - твоя взяла. Дай хоть умереть по-человечески, выпить да помолиться.
- Что ж... - девица сделала вид, что задумалась. - Уговорил, святоша, но ты у меня за это век будешь снега топтать, пока на куски не развалишься.
- Будь по-твоему, - пожал плечами Никанор. - Один ляд помру. Ванька! Дай-ка хреновухи своей!
Ваня вынул из-за пазухи чудом уцелевшую, хоть и изрядно поцарапанную бутылку, и протянул священнику не глядя. Тот закрыл глаза, перекрестился, начал быстро шептать про себя молитву. Затем перекрестил бутылку и, откупорив пробку, сделал большой глоток.
- Ух! Добрая! И ты, солдатик, хлебни, - протянул он Ване откупоренную бутылку. Ваня протянул было руку, но тут священник резко плеснул содержимым в противоположную сторону - в Настеньку. Та истошно завопила и отскочила, начав поднимать вокруг себя столб снега. Никанор быстро выбросил вперёд правую руку, и вихрь вокруг нечисти сразу же затих. Настенька лежала на полу, а из левой её ноги, точнее птичьей лапы, торчал маленький, но искусно выточенный хрустальный ножичек.
- Что, крылышки меж собой плетутся? А я предупреждал - крепкая, - ухмыльнулся священник, поднимаясь на ноги. В руке у него уже был исчерченный сложными узорами нож, выточенный из клыка горного барса. Тварь злобно оскалилась, лицо её снова превратилось в нечеловечески злобную ледяную гримасу. Вытащив из лапы хрусталь, она отбросила его в сторону. Никанор рванулся к ней, она тут же взметнулась к потолку снежным вихрем и вылетела в открытую дверь. Священник метнул ей вслед нож, но костяное лезвие прошло мимо, лишь воткнувшись рядом с раздвоенной головой Евпатия.
Ванька, к тому времени уже оклемавшийся, подскочил на ноги и выбежал на улицу, на ходу выдернув из башки старика отцовский топор. Но всё, что он обнаружил - это цепочку следов, уходящую через огород в лес. Правый след был от миниатюрного сапожка, а левый от птичьей лапы.
- Не догоним, - цокнул языком вышедший следом Никанор. - Ну хоть потрепали образину. На-ка вот, хлебни, - протянул он Ване бутылку хреновухи, оной там осталось ровно на одного. - Освящённая.
Ваня взял бутылку, одним глотком допил остатки и спросил:
- Лапти теперь отсюда вяжем, не спасти деревню, - мрачно ответил Никанор.
- Пойду хоть иконы из избы заберу… Они родителей… Венчальные, – развернулся и, не оглядываясь, зашагал к дому.
В избе было все так же пусто и тихо. Ванька поднял перевернутую лавку, после секундного замешательства не стал таки разуваться, чтобы встать на нее ногами. Потянулся за темными, закопченными ликами, глядевшими скорбно из красного угла… Из печки раздался шорох. Одним движением соскочил солдат с лавки, метнулся к печке, одной рукой взметнув саблю над головой, а другой отшвыривая неплотно прислоненную заслонку… Из ниши в печи на него смотрели огромные испуганные глаза.
- Мама! Живая! – Ванька торопливо, неловко стал помогать матери выбраться. Прижал к себе, обхватил руками. - Слава Богу!
- Меня отец твой схоронил в печи, наказал не высовываться… Ванечка, тятька-то наш… - не могла дальше говорить Дарина, всхлипнула.
- Знаю, мама, знаю… - женщина зарыдала, уткнувшись в широкую грудь сына.
- Не время мертвых оплакивать, - раздался суровый голос от двери. Отец Никанор качал головой. – Уходить надо. Рассветет скоро. И чем дальше от вашей бывшей деревни мы будем на закате – тем лучше.
Ваня послушно кивнул и, бережно поддерживая мать, постаревшую точно лет на десять, направился к выходу. Спохватился, вернулся – забрал со стола иконы. Осторожно завернул их в полотенце – нарядное, с вышитыми умелой матушкиной рукой красными петухами. Всё, что осталось от их прежней жизни, вчера еще казавшейся такой простой и понятной, такой незыблемой…
Пепельные сумерки понемногу светлели. Над деревней занимался неяркий зимний рассвет. Иван глядел на становящиеся всё более четкими контуры домов. Окна в них были маленькие, темные. Догорали две особо пострадавшие избы, запах гари, казалось, уже въелся во все вокруг. Людей видно не было. Не слыхать было и нечисти. Деревня словно вымерла.
Иван огляделся напоследок, втайне надеясь, что кто-то из местных сейчас выйдет к нему на улицу, чтобы поинтересоваться сонно, в чем дело, будто всё случившееся было кошмаром, бредом. Но вокруг не было ни души.
- Полно, парень, - сочувственно хлопнул его по плечу Никанор, поняв без слов невеселые Ванины мысли. – Нет тут больше никого.
Тихонько всхлипывала мать на телеге, кутаясь в батин тулуп. Серый жеребец отца Никанора покорно позволил запрячь себя в сани – сама Дарина вряд ли в силах была б дойти и до околицы, не то что до соседней деревни.
- Тут, верст за триста, монастырь есть, женский. Отвезем туда твою матушку, - авторитетно сказал священник. – Там и не одной ей тосковать, и в случае чего безопасно.
- На государеву службу возвращаться, чего ж еще… Хотя погоди-ка… - отец Никанор задумался. – А послушай, Ванька. Воин ты добрый, страху не подвластный, хоть и натерпелся его нынче ночью на триста лет вперед. Пойдешь ко мне в ученики? Дело это доброе, хоть и опасное. Не хуже службы государевой. Должен же кто-то очищать землю от такой вот пакости, что люди по скудоумию да недомыслию будят. Подумай. Неволить не стану, на нет и суда нет, а ежели лежит к тому твое сердце – так я только рад буду.
- Ты чего, святый отче! Я б с радостью… Да кто ж меня из рекрутчины отпустит.
- Ну… Наше дело маленькое – да отец игумен подсобит, чем может. За это не беспокойся – дезертиром не станешь. Про орден наш, - священник прикоснулся к серебряному кресту на груди, - царь ведает.
- Ну коли так… После того, чего я тут сегодня насмотрелся, не будет мне уж прежней жизни. Принимай, отче, в ученики! – решительно, точно в прорубь нырнув, выдохнул Ванька.
- Вот и добро. Едем тогда до монастыря, а оттуда и пошлем весточку отцу игумену. Он всё уладит, - кивнул Никанор. – Хреновухи-то не осталось ли у тебя?
- Есть ещё, - выудил солдат из-за пазухи непочатый, прихваченный в погребе, бутылек. Хлопнули по глоточку. Отерли выступившие слезы, переглянулись – и расхохотались оба невесть чему. Над горизонтом вставало красное зимнее солнце.
Конь неторопливо шагал по дороге, увозя выживших из опустевшей деревни. Уже на ее окраине из-под покосившегося крыльца вспыхнули два тускло-желтых, будто волчьих, глаза. Тяпа не спеша выбралась из темноты под крыльцом, облизнулась и осторожно потрусила вдоль канавы вслед за удаляющимися санями. Где-то там, куда уезжали люди, наверняка были новые деревни, а в них – новые косточки.
