Отец всегда злился, что Эстер и Глория проводили с кроликами слишком много времени вместо того, чтобы помогать матери по хозяйству. Он говорил, что скоро все равно продаст половину из них, а половину оставшейся половины они съедят зимой. А если Эстер и Глория продолжат валять дурака, они получат свое. А “получать свое” всегда было очень-очень больно.
Каждый раз, когда он это произносил, Эстер поднимала на Глорию глаза, полные слез, и шмыгала носом, крепче прижимая очередного пушистика к груди. Глория качала головой, морщила нос, а после разворачивала Эстер за плечи и просила идти поиграть в другое место.
Но даже из этого самого «другого места», наблюдая за тем, как очередной крольчонок возится в пожухлой листве между корнями дерева, Эстер слышала, как ругаются отец и Глория. Тогда Эстер просто закрывала глаза и делала вид, что этого всего нет.
Прямо как Глория. Глория тоже делала вид, что этого всего нет. Она повязывала на шею цветные платки, поправляла кулон, чтобы его было видно, а фиолетовые синяки — нет, брала Эстер за руку, и они вместе шли гулять вдоль дороги и вдоль кукурузного поля.
— Привет, Уилл! — Стоило им поравняться со старым пугалом в длинном черном пальто и коричневой шляпе, как Эстер тут же махала ему рукой, широко улыбаясь.
— Привет, Уилл, — хмыкнув, повторяла за ней Глория, пожимая плечами. Эстер всегда казалось, что Глория находила этот обычай с приветствием слишком глупым.
Пугало никогда не отвечало, потому что всего лишь пугалом и было, а девочки шли дальше.
Они часто так гуляли — тогда, когда отец был не в духе или напивался.
А потом, Глория ушла в школу и не вернулась. Не вернулась спустя зиму и лето, спустя осень и весну. Не вернулась даже спустя четыре года, когда Эстер гордо заявила матери, что обязательно вырастет, станет детективом и найдет Глорию. Мать лишь покачала головой и спросила, откуда Эстер слово-то такое знает — «детектив», а та ответила, что прочитала в одной из книг, пылящихся на чердаке. В одной из тех самых книг, что когда-то, четыре зимы назад, принадлежали Глории.
И тогда на кухню вошел отец и спросил, о чем это они тут болтают, а мать вжала голову в плечи и сказала, что ни о чем, и Эстер тоже точно так же вжала голову в плечи, но все же ответила, что она на этот раз дурака не валяет, а планирует очень даже серьезное дело — вырасти и найти Глорию. Кажется, отцу эта ее идея не очень понравилась, потому что он в два шага оказался перед ней, с размаху ударил по лицу и схватил за волосы. Раньше, до пропажи Глории, он никогда так не делал. Эстер обдало запахом спирта и какой-то гнили, но не той, которой пахли осенние листья, а другой. Неприятной.
И Эстер сразу же захотелось уткнуться носом в шерсть одного из кроликов, сесть между корней большого дерева, где ей строго-настрого запрещали играть первый год после пропажи Глории, и смотреть, как этот самый кролик шуршит в желтоватой траве. А потом она услышала вскрик мамы и ощутила, как хватка отца медленно ослабевает. Эстер поднырнула под его руку и бросилась прочь из кухни. Из кухни донесся звук удара и тихие всхлипы матери, но Эстер не оглянулась.
Эстер толкнула дверь, споткнулась об порог и полетела коленями прямо на землю. Ее руки тут же опустились в грязь, она выдохнула, помотала головой и только после этого подняла глаза. Перед ней, в куче сухих листьев, сидел кролик. Очень похожий на того, которого отец убил этим утром. Эстер коснулась горящей щеки.
Она лишь успела подумать о том, как он выбрался из клетки, а кролик уже в несколько прыжков добрался до забора и пролез под ним. Перед глазами у Эстер пару секунд мелькал его подергивающийся хвостик, а затем пропал и он.
Тогда Эстер поднялась на ноги и, отряхнув колени, быстрым шагом направилась следом. Она часто играла с кроликами, и, подумала она, если бы один из них — а этому числу велся строгий учет — пропал, отец бы не ограничился рукой на ее волосах и простым ударом. Поэтому, да, Эстер перелезла через забор и направилась следом за кроликом, а кролик побежал вдоль дороги, а Эстер побежала за ним — вот и получилось, что очень скоро они вместе оказались у кукурузного поля. Кролик проскользнул под ограду, Эстер пригнулась и нырнула за ним. Ее пальцы коснулись теплого и пушистого животика зверька, она почувствовала, с какой невообразимой скоростью бьется его сердце и как отчаянно он дергает лапками.
А потом Эстер подняла голову и улыбнулась пугалу, возвышавшемуся над ней. Сама она не доставала ему даже до плеча.
— Привет, Уилл, — произнесла она.
— Привет, Эстер, — совершенно спокойно ответило пугало, спрыгнуло с палки, на которой до этого висело, и протянуло соломенные пальцы к кролику, погладив его между ушами.
Эстер растопырила пальцы, чтобы ей было удобнее держать животное.
Сердцебиение кролика замедлилось. А потом и вовсе остановилось. Эстер нахмурилась, перестав смотреть в нарисованные на мешке, заменявшем пугалу лицо, глаза. Она опустила взгляд ниже, на его шею. Туда, где висел кулон с кроликом.
— Привет, Эстер, — повторило пугало.
— Привет, Уилл, — повторила Эстер, крепче прижимая тельце кролика к груди. До этого оживленно двигавшийся, теперь он маленьким теплым мешочком висел в ее руках. — Что ты с ним сделал? Он умер?
— Уснул, — уклончиво ответило пугало, но увернулось, стоило Эстер протянуть руку к кулону у него на шее. — Привет, Эстер.
— Привет, Уилл, — на этот раз Эстер ответила с явным раздражением, покрепче перехватив кролика поперек живота. — Откуда это у тебя?
— О, это? — пугало подцепило соломенным пальцем кулон у себя на шее. — От друга. Хочешь, познакомлю?
Эстер хотела. В тот момент она решила, что она намного умнее жуткого ожившего пугала, которое своим прикосновением способно убивать (или все же усыплять?) животных, которое носит кулон ее сестры и от которого исходит едва ощутимый холодок.
— Хочу, — произнесла Эстер. — Ты говоришь про Глорию, верно?
Пугало рассмеялось, но не ответило. Вместо этого оно протянуло Эстер руку.
Тогда Эстер подумала о том, что, возможно, если она вложит свою ладонь в ладонь пугала, то тоже уснет (или всё же умрет?). Но, в конце концов, всем детективам, о которых она читала в книгах сестры, приходилось рисковать собой в какой-то момент. Правда, обычно это было во второй половине книги, а, по мнению Эстер, ее книга только начиналась, но она все равно наклонилась, чтобы опустить кролика на землю и только после этого протянуть руку пугалу.
Его лицо-мешок забавно изогнулось. Эстер показалось, что оно снова вот-вот улыбнется, но вместо этого подул ветер. Осенние листья зашуршали на земле, и Эстер поёжилась. Она обернулась и поняла, что стоит не на краю кукурузного поля, откуда хорошо видно дорогу, а где-то ближе к середине. Эстер сделала шаг назад, так и не положив уже холодеющего кролика на землю, и уперлась спиной в твёрдые зеленые стебли.
— Ты можешь взять его с собой, — пугало кивнуло на кролика.
Эстер открыла рот, чтобы что-то сказать. Она начала было объяснять, что уже поздно, солнце, заходившее, когда она бежала за кроликом по дороге, скрылось за горизонтом, и, наверное, ее уже ждут дома.
Пугало ничего этого не услышало, потому что второй порыв ветра заглушил слова Эстер. А в следующую секунду ей показалось, что она слышит разъяренный голос отца где-то за спиной, зовущий её по имени. Это заставило ее шарахнуться в другую сторону и вжаться в чёрное пальто пугала.
Пугало опустило руку Эстер на макушку, а она по привычке вжала голову в плечи, как это всегда делала мать, когда отец приобнимал ее за талию, как делала Глория, когда отец кричал на нее, и как всегда делала сама Эстер, даже тогда, когда он просто смотрел.
Но пугало не потянуло ее за волосы. И Эстер, на удивление, даже не уснула (или не умерла) от его прикосновения.
— Я отдам тебе этот кулон, если пойдешь со мной, — больше в тоне пугала не было слышно смеха. Оно говорило совершенно серьезно и все подталкивало и подталкивало Эстер в затылок, заставляя шаг за шагом продвигаться вглубь поля.
Спорить Эстер не стала. Она вдруг поняла, что уже не чувствует своих пальцев, сжимающих тельце кролика, но чувствует слабые и редкие толчки его сердца. Пугало погладило Эстер по щеке, и ей почему-то стало спокойно.
По какой-то известной ей одной причине Эстер решила, что Глория, идя в школу мимо поля, должно быть, тоже сказала такое знакомое «Привет, Уилл!», а потом тоже пошла сквозь кукурузу, а потом… Должно быть, потом с ней случилось что-то плохое, раз она не вернулась, но Эстер не успела додумать эту мысль: в одну секунду ей показалось, что в голову точно залили что-то горячее и приятное. Горячее, как шоколад, который они с Глорией пили на ярмарках, и приятное, как шерсть самого пушистого на свете крольчонка.
Глаза Эстер закатились, она сделала еще несколько шагов, одна ее нога зацепилась за другую, и Эстер рухнула в рыжую листву, непонятно откуда взявшуюся на кукурузном поле.
И Эстер снились яблочные пироги, которые Глория готовила с мамой, снились кулончики с крольчатами и снились живые крольчата, снился отец, весь бледный, дрожащий и что-то волочащий за дом. Ей снились мягкая подушка и платья Глории, в которые она так любила зарываться носом.
А потом Эстер проснулась.
Эстер проснулась и поняла, что действительно прижимает к себе темно-бордовое платье сестры, что она в ее, Глории, комнате, что рядом спит тот самый вчерашний кролик, редко дыша, и что на тумбочке, прямо рядом с тарелкой с яблочным пирогом, лежит кулон.
Эстер тут же схватила пирог и откусила большой кусок. На вкус он был точно такой же, как тогда, когда его готовили мама и Глория. После того, как Глория ушла в школу и не вернулась, пирогов мама больше не пекла.
— Привет, Эстер, — раздался голос пугала из-за приоткрытой двери.
Эстер резко сглотнула, и пирог встал у нее поперек горла.
— Привет, Уилл… — хрипло произнесла она, наблюдая за тем, как пугало открывает дверь и приближается к ней.
Эстер снова захотелось вжать голову в плечи, но она пересилила себя. Только стиснула в пальцах край покрывала. И тогда пугало подошло еще ближе и перехватило ее за запястье. Эстер зажмурилась и подумала, что никакой она не великий детектив и, наверное, мама была права, когда просила больше никогда не искать Глорию и даже не думать об этом. Ведь все дети знают, что искать пропавших и уходить куда-то с незнакомцами — это плохая идея.
Эстер подумала, что, видимо, яблочный пирог, все еще застрявший в горле, станет последним, что она съела.
А потом пугало надело ей на безымянный палец соломенное колечко. Отмалчиваться Эстер не стала.
— Что? Нет! — она тут же стянула колечко с пальца, потому что на примере своих родителей знала, что ни к чему хорошему такие вещи не приводят.
Уголки губ пугала опустились. Эстер едва заметно нахмурилась.
— Эй, ну… Ладно, не расстраивайся. — Она вновь — просто на пробу — надела кольцо на палец.
Пугало вновь улыбнулось и погладило ее по волосам. Тогда Эстер хмыкнула, задумчиво покрутила кольцо на пальце и улыбнулась уже не ему, а себе.
Эстер поняла не все и не сразу. Она поняла, что этот дом — точная копия дома ее родителей, за исключением того, что теперь ей нельзя ходить на задний двор к большому дереву и играть с кроликами среди его корней. Такие же правила царили в их доме первый год после пропажи Глории. Позже Эстер уговорила мать все же пускать ее играть за дом. Уилла уговорить не вышло. Он твердо сказал, что туда ей ходить нельзя.
А еще кролики тут были какие-то странные. И овцы, и коровы, и куры. Они все лежали на земле и еле дышали, но Уилл уверил Эстер в том, что с ними все в порядке.
Но будет еще лучше, когда Эстер ему поможет. И тогда он принес какой-то пахучий травяной отвар в глубокой плошке, и они принялись поить ими животных. И на самом деле у Эстер были смешанные чувства на этот счет. С одной стороны — ей так это понравилось. Она всегда знала, что муж и жена должны все делать вместе, но никогда не понимала, почему ее родители игнорировали это правило. С другой стороны, краем сознания она поняла, что эти существа умирают, что они мучаются от боли, а этот отвар… Уилл сказал, что он лишает их сознания, но оставляет в живых. Уилл сказал, что ему больно лишать их жизни до конца, хоть это и его работа, что он оставляет их в состоянии за секунду до гибели, но избавляет от боли. Он сказал, что так им лучше.
И Эстер ему поверила, несмотря на то, что ей казалось, что они мучаются и страдают. Но ей даже нравилось вновь видеть тех животных, которые раньше жили на их ферме. Она знала их всех и очень по ним скучала. Последним они напоили кролика, что еще утром спал рядом с Эстер, а теперь был заботливо уложен в стог сена.
А потом, после того, как они закончили с этим, они вместе помыли руки и пошли на кухню, чтобы приготовить еще один яблочный пирог, потому что тот, утренний, уже давно остыл, а Уилл не хотел, чтобы Эстер ела что-то холодное.
Эстер как раз посыпала тесто мукой, когда очередной порыв ветра заставил кухонные стекла задребезжать. И он снова принес злые крики отца и плач матери. Эстер поджала губы и задрала голову, чтобы посмотреть пугалу в глаза. На них падала тень от его шляпы, поэтому Эстер так ничего и не увидела.
— Я люблю тебя, — серьезно сказала Эстер, подражая тону отца, чтобы звучать чуть увереннее. — Но у меня есть чертовы дела, которые еще надо сделать в другом месте. И, в конце концов, я делаю то, что хочу.
Отец всегда говорил так перед тем, как уйти на всю ночь, а утром вернуться и завалиться спать. А когда он спал, надо было ходить по дому и разговаривать тихо-тихо, а иначе он мог проснуться, и тогда снова билась бы посуда, и мама бы снова плакала.
Уилл не ответил, просто кивнул, а Эстер стало очень стыдно, ведь она совсем-совсем не хотела грубить ему.
— Я вернусь, — сказала она уже мягче. — И тогда ты все же расскажешь мне, где Глория и когда мы к ней пойдем.
И Уилл снова кивнул, хотя Эстер и сомневалась в том, что он сделает так, как она просит, потому что в течение всего этого дня она уже раз десять спросила про Глорию, а он все кивал и кивал.
По ту сторону кукурузного поля, а Эстер точно знала, что сейчас они находились на какой-то другой стороне, он был более разговорчивым.
— Обещаешь? — с явным нажимом и, опять же, случайно подражая отцу, спросила она.
А потом они вместе, держась за руки, как никогда не ходили ее родители, дошли до поля и стали пролезать сквозь стебли кукурузы. И в какой-то момент Эстер увидела очень-очень много тропинок, ведущих в разные стороны. Она растерялась и уже сделала шаг, чтобы идти налево, но Уилл крепко стиснул ее руку и почти силой потащил направо.
Он не ответил. Тогда она спросила еще два раза, и оба он проигнорировал. Когда Эстер спросила в четвертый, он лишь повернул к ней голову и произнес:
Тем не менее, когда они дошли до края поля, Уилл поцеловал Эстер в макушку и на пару секунд задержал ее руку в своей, а она в свою очередь улыбнулась ему и сказала:
И Эстер ушла. Ушла не так, как Глория. Глория ушла в школу и больше не вернулась, но Эстер-то вернуться собиралась. И сейчас она шла по дороге к дому, а на шее у нее звенели два кулона с кроликами, ударяясь друг о друга.
А потом они так же громко звенели на кухне в их доме, когда Эстер плакала, а отец сжимал ее шею и орал, допытываясь, где ее носило всю ночь и весь день.
В этот раз Эстер не снились ни яблочные пироги, ни кролики, ни платья Глории. Ей снился отец, который за ногу тащит ее за дом, снилось, как ее тянут за волосы, и снилось, как она задыхается и хватает ртом воздух. Эстер проснулась и поняла, что вся подушка мокрая от слёз и свежим бельём совершенно не пахнет. Рядом нет яблочного пирога на тарелке.
Безумно болело горло. Эстер попыталась что-то произнести, но не смогла. Из открытого рта вырвался лишь хрип.
Она поднялась, подошла к окну и посмотрела вниз, ничуть не удивившись, когда увидела там Уилла.
— Привет, Уилл, — прохрипела она.
Их дом был двухэтажным, но Эстер всё равно было страшно прыгать. Но высоты она боялась меньше, чем отца, поэтому всё же прыгнула. Уилл поймал её и тут же поставил на землю. Он осторожно взял Эстер за плечи и подтолкнул в сторону дороги, рядом с которой лежало кукурузное поле.
Но Эстер не пошла, потому что вспомнила, что люди в браке всё делают вместе.
Эстер только сделала вид, что уходит. На самом же деле она обернулась и посмотрела на Уилла, в соломенных пальцах которого мелькнула зажигалка. Эстер подумала, что, должно быть, ему тяжело ориентироваться в темноте, но, когда он поднёс зажигалку к сухой траве около дома, она всё поняла.
— Ты хочешь поджечь мой дом? — Эстер произнесла это с трудом. — Нет. Там же мама.
Уилл пожал плечами и щелкнул зажигалкой. И тогда Эстер сняла с пальца соломенное колечко. В темноте ей показалось, что плечи Уилла поникли. Он снова щелкнул зажигалкой, и пламя потухло.
— Отдай ее мне, — произнесла Эстер.
Уилл не ответил, лишь посмотрел на неё долгим взглядом, а после кивнул.
Эстер вздохнула, подошла ближе и протянула руку. Зажигалка медленно опустилась на ладонь, и Эстер тут же отбросила ее в сторону.
Уилл медлил пару секунд, а после взял ее руку в свою и снова кивнул.
Когда они шли через поле, Эстер снова спросила:
— Так мы пойдем к Глории?
И тон у неё уже был не как у отца. Эстер подумала, что к Уиллу, пришедшему за ней, она должна относиться лучше, чем отец относится к ее матери.
Уилл ничего не ответил, а только крепче сжал её руку, а после уверенно потянул ее за дом. Эстер шла, прижимаясь к его чёрному пальто, и внутренне дрожала, боясь того, что может увидеть. Уилл запрещал ей ходить туда, когда она была тут в прошлый раз, а Эстер была не из тех глупых девочек из сказок, которые нарушают запреты. Хотя, с какой-то стороны, она же хотела стать детективом. Она могла бы проявить настойчивость и любопытство. Но... Она почему-то не проявила. Не проявила по той же причине, по которой мать угрожала отцу разводом, но они никогда не расходились.
Потому что им обеим, и Эстер, и маме, просто было страшно.
За домом Эстер действительно увидела Глорию. Глория лежала у самых корней большого дерева, прямо в грязи и с широко распахнутыми глазами. Эстер вырвала руку из хватки Уилла и бросилась вперёд. Кулоны на ее шее зазвенели, когда она упала на колени рядом с сестрой и прижалась ухом к ее груди. Сердце билось, но очень тихо и очень редко.
На пальце у Глории тоже было хлипкое соломенное колечко. Эстер посмотрела сначала на сестру, а после на Уилла, стоявшего рядом и прижимавшего шляпу к груди.
Эстер поняла, что, наверное, Глория тоже какое-то время была его женой в этой игре. А потом с ней что-то случилось. Хотя, нет, не что-то. Эстер точно знала, что случилось с Глорией, потому что сейчас видела синяки на ее свернутой шее. Слышала ее тихие хрипы.
Эстер нахмурилась. Уилл развернулся и молча пошел в сторону дома, чтобы через пять минут вернуться с плошкой отвара. Эстер все это время лишь хлопала ресницами и смотрела на Глорию, а после сняла с шеи один из кулонов и, приподняв голову сестры из грязи, надела ей на шею.
Должно быть, первый год после пропажи Глории ей нельзя было играть там, потому что отец с матерью волновались, что она найдет свежую могилу. А может, волновался только отец? Знала ли об этом мать?
Уилл наклонился, чтобы влить отвар Глории в приоткрытый рот. Глория захрипела громче. И Эстер поняла, что она тоже, как и животные, мучается и страдает, а еще вспомнила, как мама всегда говорила, что иногда надо дать шанс случиться смерти. А потом поняла и другое — Уилл не хочет прощаться с Глорией.
— Это… моей сестре… не поможет, — прохрипела Эстер.
И тогда Уилл неуверенно отдал ей плошку, и Эстер сжала её со всей силы, что была в ее маленьких руках. Сжала и прикусила нижнюю губу, чтобы не показывать ему свои слезы. Мать часто показывала отцу свои.
А потом она всхлипнула, пролив отвар себе на колени. Затем всхлипнула ещё и ещё и слёзы все же потекли у нее по щекам, а Уилл просто стоял в стороне и смотрел, как стоял отец, когда мать копала яму на заднем дворе. И теперь Эстер это вспомнила и разозлилась еще сильнее, потому что Уилл никогда не напоминал ей отца, а сейчас внезапно взял и напомнил.
— Что мы можем сделать, чтобы… дать… ей уйти?.. — с трудом произнесла она.
Она сидела среди корней и грязи еще несколько минут и, наверное, просидела бы ещё дольше, если бы не порыв ветра, после которого Уилл накинул ей на плечи свое черное пальто. И остался простым соломенным пугалом в шляпе и с мешком вместо лица.
— Где носит эту чертовку?! — прорычал ветер голосом отца.
И Эстер вспомнила, как завывал ветер в саду в ночь перед тем, как Глория ушла в школу и не вернулась. А может, и не ушла вовсе, потому что, когда Глория уходила, Эстер обычно спала. От той ночи Эстер помнила лишь ветер и шорохи за домом, помнила, как подошла к окну и увидела, как отец, бледный и дрожащий, тащит Глорию, подхватив под руки, а после сбрасывает в яму у корней дерева. Эстер вспомнила, как юркнула под одеяло с головой и закрыла глаза. Она вжала голову в плечи и закрыла глаза на все.
— Ты должна дать ей уйти, Эстер, — Уилл протянул ей руку, а она на этот раз не зажмурилась. — Позволь себе увидеть.
Она сдалась и оставила глаза распахнутыми.
И, пока они шли до поля, крепко держась за руки, Эстер поняла, что именно ей, а не Уиллу было жалко всех тех животных. И Глорию. В особенности Глорию. Перед тем, как войти в кукурузные стебли, Эстер крепко обняла Уилла, зарывшись носом в солому, прямо как в мех крольчонка.
Дрожь пробила Эстер в тот самый момент, когда они дошли до развилки. Все то же множество дорог, но на этот раз Эстер поняла, что, пойди она по самой правой, то непременно окажется дома, где ей придется ежедневно смотреть в окно на то самое дерево с большими корнями, под которыми была закопана Глория. Но перед этим ей придется увидеть, как Глорию убивает отец. А Эстер… Эстер так не могла. Поэтому она снова заплакала. Потому что она с радостью осталась бы с Уиллом. Она сделала бы что угодно, лишь бы быть с ним и Глорией.
И поэтому… Эстер вырвала руку из его хватки и побежала по самой левой дороге.
Побежала так же, как Глория бежала каждое утро в школу. Побежала, чтобы не вернуться.
— Только не влезай! Только не влезай! Смерть должна случ… — донес до нее ветер крик Уилла.
Пробежав поле насквозь, Эстер остановилась у самого его края... Не поля. Она остановилась у подоконника своей комнаты. И она увидела. Она увидела отца, стоявшего у стены сарая и сжимающего горло Глории.
С какого-то угла дома это можно было принять за теплые семейные объятия, если бы лицо отца не искажала гримаса ярости. И Эстер должна была прислушаться к тем словам Уилла. Она должна была остановиться и не влезать, но она, как самый настоящий детектив, этого, конечно же, не сделала. Она поняла, что в случае чего Уилл ее на этот раз не поймает, но она все равно спрыгнула вниз и подвернула ногу. И вскрикнула от боли, хотя черное пальто и смягчило падение. И этот вскрик заставил отца обернуться.
И Эстер снова почувствовала запах спирта и гнили.
Отец схватил ее за руку и отшвырнул в сторону, точно маленького крольчонка. Эстер показалось, что ее сердце бьется так же быстро, как и у крольчат.
А ещё Эстер показалось, что она слышит, как кашляет Глория. Да, Эстер совершенно точно слышала этот кашель, а еще чувствовала во рту вкус яблочного пирога. Того самого, который готовили мама и Глория, который готовил Уилл. И... В принципе, Эстер смирилась со своей судьбой в тот момент, когда пальцы отца вновь, уже в который раз, сомкнулись на ее шее. Эстер смирилась с тем, что теперь и её уложат среди корней и грязи по ту сторону поля и будут поить отваром. Ей даже захотелось этого.
Но Уилл решил все за нее. Уилл появился из ниоткуда и дотронулся до плеча ее отца в тот момент, когда Эстер уже теряла сознание. К сожалению, отец не был кроликом. Он, несомненно, как потом думала Эстер, ощутил слабость, но перед этим успел обернуться и вонзить свои ужасные пальцы в соломенную грудь Уилла. Если бы на Уилле было пальто, то, возможно, отец не смог бы одним рывком подхватить пугало и разорвать надвое. Посыпалась солома. И отец упал в эту самую солому лицом вниз, и, если бы Эстер приблизилась, она бы поняла, что он еще тихо и слабо дышит. Но она не приблизилась.
Она стояла и слушала, как Глория, когда-то ушедшая в школу и не вернувшаяся, кашляет и хватает воздух ртом. И как ветер завывает здесь, за их домом. Завывает словами:
— Пока, Уилл, — прошептала Эстер.
А потом опустила взгляд на отца, отошла к стене дома и взяла лопату. Уилл просил не влезать, а она влезла. Что он там говорил? Смерть должна случиться, так ведь? Она наклонилась, подняла его шляпу и напялила ее себе на голову.
Эстер крепче сжала черенок тяжеленной лопаты и вновь ощутила себя пятилетней девочкой, которой была в тот день, когда Глория ушла в школу и не вернулась. Эстер передала Глории лопату и подошла к корням большого дерева, топнув по земле ногой.
И Глория, коротко кивнув, начала копать.
Начала копать яму среди корней и грязи.
