(Перевод поста с Реддита.)

Например, у меня фобия к желтым вещам. Мне не нравится прикасаться к ним, я не ношу одежду такого цвета.

- Моя 15-летняя дочь не может прикасаться к столовому серебру или алюминиевой фольге. Категорически отказывается. Ее тошнит. Это самое странное дерьмо, которое я когда-либо видел.

Silverware - столовое серебро.

Больше подобных постов с переводом и словом для вашего вокабуляра можно найти тут.

Страх - это хорошо. Страх - наш оберег, наш спаситель.  И иногда то, чего действительно стоит бояться, оказывается ужаснее любой фобии.

⠀

Главы: 1 • 2 • 3 • 4 • 5 • 6 • 7

Новые переводы в понедельник, среду и пятницу, заходите на огонек

~

Описывая свою собственную историю жизни со страхом, я с ужасом ожидала вашей реакции. Критики, которой, я искренне верила, достойна. Позвольте просто сказать – теперь я наконец-то смогла свободно выдохнуть впервые с того момента, как начала делиться здесь историями. То, что вы смотрите на меня как на человека, несмотря на то, что я совершила, – величайший дар. От всего моего горького сердца – спасибо вам.

Я начала публиковать эти истории, зная, что в конце концов смогу поделиться с вами миром, который обрела в нашей странной группе поддержки. Я изложила все истории, не раскрывая личности организатора, чтобы каждого участника вы могли принять без предвзятости. Мы вместе прошли семь ступеней. Остался одна.

***

После того, как меня отпустила дрожь от пережитых заново худших моментов жизни, я посмотрела на Алека, сидящего в паре стульев от меня.

Наверное, именно такой типаж вы представляете, вызывая в голове абстрактный образ мужчины. Приятная, почти безликая внешность, лет сорока, с современно подстриженными каштановыми волосами, ухоженной бородкой. Из-за линз очков в толстой оправе за миром наблюдали внимательные бледно-голубые глаза. Бежевая футболка с воротником на пуговицах, верхняя пуговица расстегнута, добротные синие джинсы. Я ничего не смогла понять по его внешности, поэтому заранее была заинтригована.

Заметив внезапное внимание, Алек усмехнулся.

– Да, я… – начал было он, но тут же осекся, увидев, как напряглись плечи Вало. – Я последний.

Мужчина поудобнее устроился на стульчике, не теряя безупречной осанки.

– Меня зовут Алек. Думаю, мой страх универсален. Возможно, большинство людей боятся этого, конечно, не до такой степени, как я. – Алек задумчиво потер подбородок большим пальцем. – У меня аутофобия. Я боюсь оставаться один.

Я кивнула, соглашаясь с его мыслью: большинство и правда боятся одиночества. Часть группы оказалась со мной солидарна.

– У меня было немного… необычное детство, – продолжил он, качая головой. – Отца я никогда не знал, а мать была невероятно, чрезмерно заботлива. Оглядываясь назад, думаю, что она просто отчаянно боялась потерять меня так же, как потеряла его. Но то, что я сейчас понимаю ее мотивы, никак не меняет того факта, что я оказался тогда единственным ребенком, у которого никогда не было шанса на личную жизнь. Я жил в одной комнате с мамой, она настояла на домашнем обучении. И мне никогда не разрешали выходить на улицу одному. Никогда.

Тиген лениво хохотнула, прикрыв глаза, держа у губ наполовину выкуренную сигарету:

– Черт, чувак. Как ты пережил ее?

Алек послал ей ухмылку в ответ.

– Я не понимал, насколько ненормально жил, когда был ребенком. Но, став чуть старше, – лет в десять-одиннадцать – начал догадываться и расстраиваться. Я видел по телевизору детей, играющих на улице. Детей, гуляющих без родителей, – недоверчиво размышлял он, глядя вдаль, будто и сейчас эта концепция была для него так же нова, как и десятилетия назад. – Я попытался раздвинуть границы, но она лишь удвоила усилия, все время не переставая повторять, что хочет меня защитить. Знаю, это звучит странно, но она была моей матерью, и я любил ее. Поэтому повиновался.

Мужчина лукаво улыбнулся в пустоту.

– Но я никогда не оставлял надежды вкусить свободы. Я не оставил мысли об этом, но точно понял, что она никогда не позволит мне быть нормальным ребенком, если постоянно ее тревожить. Поэтому дождался двенадцатого дня рождения и попросил ее позволить мне покататься по окрестностям на велосипеде. Не по подъездной дорожке, под ее неусыпным наблюдением из шезлонга, а по улице. Я умолял, умолял и умолял, заливаясь слезами, пока она наконец не сказала “да”.

– Ты хочешь сказать, что не ездил на велосипеде без мамочки до двенадцати лет? – не смог сдержать удивления Дон.

Алек медленно покачал головой:

– Да. И, честно говоря, я был очень удивлен, что она согласилась. В ночь перед днем рождения я едва мог уснуть, зная, что проснусь в самый волнующий день моей юной жизни. Первым делом утром я отметился у мамы, а потом побежал в гараж за велосипедом. В ужасе она осталась смотреть из окна, как я поехал по подъездной дорожке и дальше на улицу. Впервые в своей жизни я был совершенно и абсолютно одинок. – Он поднял густые брови, подчеркивая последнее слово. – Я чувствовал ветер в волосах, наконец-то смог сосредоточиться на своих мыслях… Почти уверен, что съел жука, но мне было все равно. И примерно на середине пути по запланированному маршруту что-то схватило меня.

– Боже милостивый, – пробормотала Эди, закрывая хрупкими ладошками рот.

Кивнув, Алек продолжил:

– Я свалился с велосипеда, расцарапал локти и колени об тротуар, подвернул лодыжку… А на земле у своего лица увидел две большие ступни, грязные и босые. В ужасе я поднял глаза на пожилого мужчину с сальными черными с проседью всклокоченными волосами, смотрящего на меня сверху вниз. На лбу у него был вырезан перевернутый крест – символ зла, так говорила мне мать, – из раны по изможденному лицу струйкой текла кровь. Он наклонился ко мне и сказал: “Привет, парень”. – Алек подражал голосу незнакомца. Серьезный, угрожающий тон. – Я понятия не имел, что делать, забормотал что-то о том, что он может забрать велосипед, если захочет… Но он только фыркнул, смачно харкнул на тротуар и сказал, что не хочет велосипед… он хотел меня.

– Не стоит говорить, что я испугался. Я вскочил на ноги и побежал так быстро, как только мог, но все же двигался медленно из-за подвернутой лодыжки. Мужчина шел за мной, осыпая невнятными проклятиями и угрозами: “Я доберусь до тебя, парень! Я отрежу твой маленький член и высосу кровь!! Я отдам твое тело сатане!”

Томасин вздрогнула, представив эту картину, Алек все повторял бредовые слова незнакомца, с выпученными глазами и покрасневшим лицом, пока, наконец, не остановился ненадолго, чтобы передохнуть, и мы сидели молча, пока он не успокоился.

– Я едва смог обогнать его. Ворвался в дверь, бросился в объятия к матери, рыдая так, что и слова не мог из себя выдавить. Когда я наконец смог объяснить, что произошло, она лишь проворчала, что соседи-сатанисты совсем распоясались. Предложила пойти забрать велосипед и попробовать еще раз в другой день, но… ущерб уже был нанесен, – вздохнул он, торжественно качая головой. – Больше я никогда не хотел кататься на велосипеде. И в принципе все время сидел дома. Пару недель спустя, я смотрел телевизор, пока мама готовила ужин. Позади что-то зашуршало, и, оглянувшись, я увидел все того же мужчину, стоящего в кустах за окном. И он смотрел на меня.

Алек вздрогнул всем телом.

– После этого я больше не мог оставаться один. Никогда. Динамика отношений между матерью и мной изменилась: внезапно я стал нуждаться в ней больше, чем она когда-либо нуждалась во мне. Я тенью ходил за ней по дому. Забирался к ней в постель каждую ночь, не в силах заснуть один даже при том, что мы делили комнату… Никто больше не застал бы меня в одиночестве.

В зале повисла тишина. Выждав немного, Сесилия мягко спросила, настаивая:

– И что случилось дальше, Алек?

Он пожал широкими плечами.

– Так мы и жили долгое, долгое время. Пару лет назад она заболела. Мы пытались бороться, но болезнь прогрессировала агрессивно и быстро. Несколько лет я заботился о ней так же, как она заботилась обо мне всю жизнь. В ее последнюю ночь я сидел у ее кровати, пока она спала. Вдруг она открыла глаза, взяла мою руку в свою, посмотрела мне в лицо и сказала, что должна кое-что мне открыть. Я ответил, что она может доверять мне во всем, в чем угодно… Тогда она сжала мою руку и сказала: “ Что ж, сынок, я сильно тебя поломала, правда?” Я покачал головой, попытался сказать ей, что она всегда видел от нее только доброту, но она прервала меня… и рассказала.

Алек потер ладони, не находя себе места.

– Тем утром, в мой двенадцатый день рождения… это она сделала. Она наняла того ужасного человека, чтобы он напугал меня. И снова заплатила, чтобы он вернулся еще раз.

– Какого хрена? – выпалила я, не веря своим ушам.

Алек только кивнул. И добавил:

– Сказала, что слышала о сатанинских культах. Что боялась потерять меня, не хотела видеть, как мне больно, поэтому специально напугала так, чтобы я забыл про независимость. Она все извинялась и извинялась, настаивая, что сделала это только ради моей безопасности, но меня вдруг охватила ярость. Я схватил одну из подушек и просто… Задушил ее.

Вало уронил голову на руки в очевидном шоке.

Алек оглядел комнату, оценивая нашу реакцию.

– Первые несколько минут после того, как ее сердце перестало биться, я был… воодушевлен. Но это чувство быстро покинуло меня, сменившись знакомым страхом. Я какое-то время так и держал ее в той постели, пытаясь представить живой, пытаясь притвориться, что она все еще со мной, но компании ее трупа было недостаточно, чтобы унять мой страх. А пару недель назад она начала пахнуть. Пришлось от нее избавиться. Но одиночество, и – что более важно – абсолютный ужас только усилились.

У меня в животе внутренности скрутило в узел от его слов.

– Поэтому я пригласил вас всех, – признался Алек, пожимая плечами. – Потому что так я беру под контроль свой страх. Я знаю, что мать обманула меня, но все же она была права… просто от одних ваших историй я больше, чем когда-либо, убедился, что мир полон опасностей, особенно когда ты один. С вами мне больше не придется оставаться одному.

Сесилия усмехнулась, складывая на груди руки в черной кожанке:

– Серьезно? – скептически огрызнулась она.

Мужчина холодно посмотрел ей в глаза:

– Могу с уверенностью заверить вас, что серьезно.

Томасин взвизгнула, вскочила со стула, но Алек схватил ее за предплечье.

– Села. Быстро, – скомандовал он сквозь сжатые зубы, рывком отправляя ее обратно на пластиковую сидушку. – Никто из вас не покинет этой комнаты. Я обезопасил здание. У нас здесь есть все, чтобы выжить.

– Алек, – пораженно начала Эди, – ты не можешь заставить нас остаться здесь.

Он только усмехнулся.

– Не могу? Вы дали мне все, что нужно, чтобы заставить вас остаться. Каждый из вас подробно описал свои фобии, и мне остается только использовать их против вас же.

Дон резко встал, опрокинув стул:

– Пошел ты, Алек. Я не позволю запирать себя, как животное в гребаной клетке. – Он буквально кипел. – Я ухожу и предлагаю всем последовать моему примеру.

Коренастый мужчина повернулся к двери, теннисные туфли заскрипели по вытертому линолеуму. Алек вытащил пистолет из-за пояса сзади, направил его в спину Дону…

– НЕТ! – завопила я, но поздно.

Три выстрела прогремели по комнате, оглушив нас. Дон качнулся вперед, ноги его подкосились, заставив упасть на колени. Пораженный, он повернулся через плечо…

– Да ты, блядь, издеваешься…

И рухнул замертво.

– ДОН! – Сесилия вскочила с места и бросилась к Дону, чтобы помочь ему, но всем было ясно, что мы уже ничего не можем сделать. Мы же сами оставили телефоны за дверьми комнаты, чтобы “обеспечить конфиденциальность”.

Нерешительно я тоже встала и прокралась к Сесилии, не отводя взгляда от пистолета. Ничего не произошло. Остальные присоединились к нам, постепенно образовав круг скорби о человеке, которого практически не знали.

Алек медленно подошел к нам, хихикая, ткнул пистолетом на раны от пуль, испещрившие спину Дона и спросил:

– Эй, Ева… А эти дыры пугают тебя?

***

Несколько месяцев мы провели в том зале под бдительным оком Алека. Он закопал Дона во дворе церкви, рядом со своей матерью. Сесилия несколько раз пыталась убежать, но он не лгал, сказав, что “обезопасил” церковь. В любом случае окрестности были абсолютно пустынны. И каждый раз, когда она пыталась убежать, Алек ловил ее и на несколько часов запирал в шкафу. Совершенно одну… не считая часов. Ее крики разбивали мне сердце.

Сесилия стала только смелее в плену, а вот обо мне такого сказать нельзя. Слабость. молчаливость, покорность – вот что надолго досталось мне. Очевидно, эти черты характера Алек находил привлекательными, потому что я явно ему понравилась. Видя, что я никогда не сопротивляюсь – да и понимая, что одной рукой сложно дать отпор, – он стал понемногу доверять мне больше, чем другим. В награду за послушание он давал мне ручку и бумагу, чтобы  смогла написать книгу, о которой мечтала. Приносил кусок торта, полакомиться после ужина. Или позволял на несколько минут выйти во двор и почувствовать солнце на лице.

В один из дней во дворе созрели яблоки. И, когда ветви дерева отяжелели, Алек взял меня с собой собирать урожай. Он держал корзину, пока я рвала плоды. А как только корзина наполнилась, я вытащила свой складной нож – тот самый, которым когда-то опилила себе руку, тот самый, который всегда ношу в заднем кармане, тот самый, который я надежно спрятала, когда Алек выносил из зала тело Дона, оставляя кровавый след, – и несколько раз вонзила его в шею мужчины. Он попытался сопротивляться, но оказался не готов. А я напротив. Я постепенно готовилась к этому моменту с той секунды, когда Дон упал на землю.

– Шшшш, Алек, – ворковала я лежащему на траве мучителю, захлебывающемуся собственной кровью среди разбросанных алых яблок. – Тебе больше не придется быть одному.

Когда я убила в первый раз, это было случайно. И вина почти захлестнула меня с головой.

Во второй раз я убила намеренно. И ни черта не почувствовала.

***

Я помогла другим членам группы, но нам все еще только предстоит вернуться домой – будто бы нам есть куда возвращаться. Мы пришли сюда в отчаянии, в последней попытке найти способ жить нормальной жизнью. Пришли, потому что фобии отняли у нас все: семьи, друзей, чувство безопасности… И поэтому решили здесь и остаться. В месте, которое адаптируем под наши потребности, с людьми, понимающими нас, как себя.

Томасин с радостью разбила зеркало в ванной комнате, заглушив непрестанный стук.

Я помогла Эди заколотить дверь в подвал, отрезав единственную лестницу в старой церкви.

Сесилия растоптала все чертовы часы в здании.

Тиген устроила себе спальню в чулане для метел. И благодарна нам за то, что мы запираем ее каждую ночь.

Мы прочесали всю церковь в поисках ненавистных восьмерок ради Вало. И уничтожили их. А если он все же где-нибудь наткнется на чертов символ, мы всегда рядом, чтобы похлопать его по плечу и вернуть к реальности.

Мы выкопали тело Дона, освободив его из темноты, которой он так боялся. И сожгли останки самым ярким огнем. А потом собрали пепел и оставили в стеклянной урне под лампой, которую никогда не выключаем. Для Дона свет больше никогда не погаснет.

Алека мы похоронили рядом с его матерью. Так и не решили, было ли это проявлением доброты или наказанием, но это казалось правильным.

С моей фобией оказалось сложнее, но Сесилия обнимает меня каждый раз, пока не закончится приступ, а когда я успокаиваюсь, камни на ее повязке скользят по моему лицу и наши губы встречаются.

Мы живем так уже год, выезжая только чтобы пополнить припасы. Понимаю, возможно, не такого конца вы ждали, но хочу, чтобы вы знали: мы счастливы здесь. Сесилию больше не мучает бесконечное тиканье. Томасин не избегает отражений. Вало не выпадает из жизни. Эди спокойно ходит по земле, не проваливаясь в безумие. Тиген больше не волнуется о том, что творит ночами. А Дон нашел покой в свете.

И я… ну я нашла всех их. Каждое утро меня встречает лучезарная улыбка Сесилии. Днем Тиген угощает меня сигареткой за чаем. Я каждый день говорю Томасин, что она прекрасна, а она иногда делает мне макияж. Долгими часами мы беседуем с Вало, чей интеллект поражает меня. Эди наливает мне бурбон вечерами. Наши взаимоотношения заполняют пустоту в моем сердце, которая разверзлась после смерти моей собственной бабушки. Она умерла раньше, чем я перестала употреблять, раньше, чем я успела сказать ей, как много она для меня значила. И каждую ночь перед сном я кладу руку на лампу Дона, чтобы впитать ее тепло.

Так что пожалуйста, не нужно жалеть ни меня, ни кого-либо из нас. Мы не заперты здесь, остаться – наш выбор. Здесь мы в безопасности от мира, а мир в безопасности от нас. Вместе мы построили новый мир, в котором можем постоянно поддерживать друг друга.

Вместе мы построили мир без страха.

~

Оригинал (с) hercreation

⠀

Телеграм-канал, чтобы не пропустить новые посты

Еще больше атмосферного контента в нашей группе ВК

⠀

А еще, если хотите, вы можете поддержать проект и дальнейшее его развитие, за что мы будем вам благодарны

Юмани / Патреон / Boosty / QIWI / PayPal

⠀

Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Мне страшно говорить об этом, но я знаю, что, раз сама пришла в группу и сама решила остаться, нет смысла сейчас пытаться повернуть все вспять. Вот моя фобия. И мой страшный секрет.

⠀

Главы: 1 • 2 • 3 • 4 • 5 • 6

Новые переводы в понедельник, среду и пятницу, заходите на огонек

~

Я знала, что этот момент наступит, но, когда начала рассказывать вам чужие истории, не думала, что меня будет так сильно беспокоить перспектива разоблачения моего собственного позорного прошлого перед толпой незнакомцев. Возможно, потому, что я стала воспринимать вас скорее как друзей… В каком-то смысле вы стали для меня продолжением моей группы поддержки… и сейчас вы нужны мне больше, чем когда-либо. Я с трудом могу печатать это, потому что я следующая.

***

Когда Тиген закончила свой рассказ, в горле у меня встал комок. Беспокойство нарастало, без предупреждения разрушив атмосферу безопасности. Было приятно слушать истории других участников. Приятно понимать, что я не одинока в своем страхе, понимать, что и другие люди так же много потеряли или были доведены до крайности своими фобиями. Тем не менее, впервые с тех пор, как прочла объявление на доске, я осознала, что мне здесь не место, Я не заслуживала быть среди этих людей.

С колотящимся сердцем я вскочила со стула так резко, что хрупкие ножки заскрежетали по линолеуму, разбивая тишину.

– Что случилось, дорогая? – озадаченно спросила Эди, заглядывая мне в глаза. Сострадание и замешательство смешались на ее морщинистом лице.

Я просто покачала головой, не находя слов из-за страха.

– Твоя очередь? – спросил Вало, нахмурив брови.

Я кивнула, вся дрожа, боясь, что вот-вот польются слезы.

– Садись, пожалуйста. Мы хотим услышать твою историю, – мягко сказал Алекс.

– Вы не понимаете, – задохнулась я, смаргивая слезы. – У меня нет никакой трагической предыстории, как у вас. Я не должна быть здесь. Я просто боюсь.

Сесилия наклонилась вперед, камни на ее повязке блеснули, преломляя свет.

– Мы понимаем. Больше, чем кто-либо другой, понимаем. Бояться – нормально. Мы все боимся, – заверила она. Группа кивнула, подтверждая ее слова. – Что-то привело тебя сюда сегодня так же, как и всех нас. Фобия управляет твоей жизнью. Расскажи. Пожалуйста. Мы хотим знать.

Что-то в тоне ее голоса, обеспокоенном взгляде единственного глаза, успокоило меня. Я снова села, кивнула и ответила:

– Хорошо. Я расскажу. Но предупреждаю: эта история показывает меня не с лучшей стороны, но это худшее, что было в моей жизни… Я доверяю вам. Меня зовут Эвина, но предпочитаю Ева. У меня трипофобия… страх перед плотным скоплением отверстий.

– Разве не эту “фобию” придумали вы, миллениалы? – спросил Дон, игриво улыбаясь. Я напомнила себе, что не нужно воспринимать его слова всерьез.

Слегка усмехнувшись , я улыбнулась ему в ответ. Это мне приходится слышать часто.

– Да, ее определили совсем недавно. Но, как уже говорила Эди, у нас не всегда есть названия для вещей, которые и без этого весьма реальны. – Я вытерла потную руку о грубую ткань джинсов. – Кроме того, исследования подтверждают, что у трипофобии может быть эволюционная основа – некоторые ядовитые животные имеют узоры, похожие на скопления отверстий, например, сот, кораллов, семенных коробочек лотоса…

Одно упоминание о моих триггерах тут же спровоцировало их яркие образы. Десятки плотно сгруппированных дыр, таких безобидных и таких необъяснимо ужасающих… Я сразу начала чесаться. Инстинктивно, бессознательно: сначала затылок, затем шея… Моя фобия не просто вызывает страх – она влияет на мою кожу, заставляет меня покрываться мурашками. Я будто чувствую раскрывающиеся дыры на своем теле, пузырящиеся от зудящей инфекции. Раздражение, которое невозможно утолить. Я задрала рукав зеленой фланелевой рубахи, чтобы почесать предплечье, впервые за вечер обнажив культю на месте левой ладони.

– Я боялась с детства, – продолжила я, пытаясь прочистить пересохшее горло. – Родители не могли понять, что со мной не так, я тоже не знала… Просто отчетливо понимала, что не могу вынести вида граната, не могу пробираться по лужам возле дома, почти ничего не могу сделать, постоянно не думая о том, что могу случайно увидеть. В детстве у меня не было друзей, я и с семьей не была близка… Я попала на терапию, когда уже была взрослой. Научилась множеству механизмов преодоления трудностей, которые мне кое в чем помогали, но в основном просто позволяли избавиться от вечного беспокойства. Но даже тогда… если бы меня застали врасплох, ничего было бы уже не поделать.

Я вздохнула, ощущая, как в животе разверзается огромная яма сосущей пустоты.

– В конце концов, я обратилась к наркотикам. Тяжелые, легкие, мне было все равно. Что угодно, только бы переключить мое внимание… но ничего не действовало на меня так, как мет.

Я оглядела группу, пытаясь оценить реакцию на такое признание. Ничего, кроме ненависти и отвращения, я и не могла ожидать, ничего кроме того, с чем столкнулась дома. Моя мать билась в истерике, криком выплескивая на меня стенания о жизни, которую я потеряла. Незнакомцы насмехались надо мной, задрав носы, когда я лежала на пляже под кайфом… Но никто в группе не выказал никакого неодобрения. Они все еще смотрели на меня, легко кивая, приглашая продолжать.

– Когда я принимала метамфетамин, какой-нибудь процесс маниакально забирал все мое внимание, и я могла сосредоточиться на нем, а не на своем беспочвенном страхе. Я часами могла чистить раковину в номере мотеля. Или сесть и писать книгу, которую всегда хотела написать. Или до изнеможения рассуждать о чем-нибудь до тех пор, пока не кончатся последние слова, – объясняла я, вдруг почувствовав себя такой несчастной из-за того, что не поняла, к чему может привести такой эффект, пока не стало слишком поздно. – У меня был всего один друг. Он же был моим дилером.

Воспоминания нахлынули мгновенно: громоподобный гул, острая боль, всплеск внизу… но, каким-то образом, прежде всего дыры.

– Не могу сказать, что много помню из того, чем мы занимались, но я заботилась о нем, и мы были… близки. Настолько близки, насколько могут быть два человека постоянно витающие в облаках и никогда не возвращающиеся на землю.

Боль и вина снова накатили, выбивая слезы. Тоска и отчаяние заполнили мой разум.

– Несколько лет назад меня разбудило его сообщение. Он писал, что только что получил партию от нового дистрибьютора и хочет попробовать вместе со мной. Я, конечно, согласилась. Мы договорились встретиться на нашем обычном месте: скалах с видом на океан. Я села в машину и отправилась туда, как только стемнело. Он уже был на месте. Сидел в кузове своего грузовика и осторожно насыпал белый порошок на фрисби. – Я вздохнула, покачав головой с грустным смешком. – Я села рядом. Он картой разделил порошок на две тонкие дорожки – наш старый ритуал… предложил мне первую, а потом сам прикончил вторую дорожку.

– И… вау, – резко выдохнула я, подчеркивая глубину удовольствия. – Это было совсем не похоже на то, что я когда-либо раньше испытывала. Мгновенный прилив кайфа, я даже на мгновение подумала, что у меня передозировка… Помню, как подумала, что если это смерть, то она чертовски хороша. Но я, конечно, просто улетела, как гребаный воздушный змей, как и сотни раз до того… но очень скоро поняла, что что-то шло не так. Мы перепрыгнули через перила смотровой площадки, к скалам. Высокий, не меньше пары метров обрыв вел к небольшой площадке перед отвесным склоном, идущим до самой воды. Несколько минут все было нормально – по крайней мере в том смысле, который мы вкладывали в слово “норма”. Мы зацепились языками за случайную тему и начали бесконечно раскручивать ее, будто открывая вселенскую истину о чем угодно, от тостеров до того, почему на женских джинсах есть такие маленькие кармашки. – Я мрачно усмехнулась над прошлой версией себя, которая сейчас глубоко смущала меня нынешнюю. – А потом у меня начались галлюцинации.

Слабый вздох сорвался с губ Томасин:

– Что ты видела?

Я пару раз провела короткими ногтями по культе, стараясь унять воображаемое раздражение.

– Галлюцинации от мета – не редкость. Но обычно случаются слуховые. У меня никогда не было визуальных галлюцинаций до… той ночи.

Я вздохнула, оглядывая круг лиц, проникнутых очевидным состраданием. Состраданием,которому скоро было суждено уступить место осуждению.

– Уверена, вы знаете о том, что стабильно употребляющие метамфетамин получают бонусом болячки на коже. У моего друга они были довольно-таки сильно заметны. Никогда до того они не вызывали у меня раздражения, ведь были похожи скорее на плоские струпья, чем на дыры, но в ту ночь я увидела… как язвы начали, кхм, расширяться… углубляться, будто проедая плоть, пока его кожа не оказалась усеяна гигантским скоплением… дыр.

Слезы навернулись мне на глаза. Я стиснула зубы, стараясь справиться с собой. Эди положила руку мне на колено, мягко проговорив:

– Не торопись, дорогая.

И этого было более чем достаточно, чтобы слезы прорвали плотину.

В тот момент я просто хотела замолчать и забыть эту историю. Как и сейчас. С той ужасной ночи я прятала стыд за свой поступок в глубинах сознания, я каждый день страдала под бременем вины и знаю, что заслуживаю этого. Нужно было продолжать, чтобы эта пытка закончилась. Я утерлась рукавом, жалея, что не захватила носовой платок, и снова начала говорить:

– Я… я просто уставилась на него. Скорее даже на д-дыры, и тревога начала перерастать в страх. Стимулятор, который я так охотно приняла, – а ведь я даже не знаю, был ли это мет, – определенно не собирался мне помогать. Впадины на его коже становились все глубже, бездоннее, лишая меня дара речи. И… и я заметила, что что-то, кхм… лезет из них.

Я застонала, стараясь изгнать из памяти жуткие образы.

– Из его щеки вылезла первая личинка. Раздувшаяся, огромная, гребаная личинка! Края раны растянулись и побелели, выдавливая на свет жирное, бледно-желтое тело, покрытое черными пятнами. Дыра сжала влажные воспаленные края, оставив мерзкую тварь извиваться на лице моего друга. А потом наружу прорвалась еще одна, из подбородка. И еще. И еще. Из шеи, из плечей, из предплечий. Они, блять, просто лезли и лезли, сотни жирных мерзких личинок, пока его лицо не скрылось под ними, пока мерзкие твари не покрыли его руки, как пара извивающихся рукавов.

А потом личинки стали лопаться. Мухи, покрытые липкой слизью, выбирались из морщинистых тел, суча лапками, тряся слюдяными крыльями, сбрасывая шелуху пустых шкурок на землю, как снег. Под его ногами вырос целый сугроб… Меня отчаянно вырвало, и тут он спросил, что, черт возьми, происходит… я снова подняла на него глаза, но увидела только кишащий рой мух, – простонала я, снова оглушенная громоподобным жужжанием. – Сотни огромных – невероятно огромных, каждая размером с яйцо, – мух, с покрытыми грубой щетиной жирными сегментированными телами, парили на тонких, как бумага, крыльях прямо ко мне… В тот момент все казалось таким реальным, клянусь своей никчемной жизнью, я была уверена, что сейчас эти мухи-паразиты доберутся до меня и отложат яйца в моем теле, если я… если я не остановлю их.

Несколько участников группы побледнели от осознания. Мне подумалось, что теперь-то некоторых точно стошнит. Алек же спокойно спросил:

– Как ты остановила их, Ева?

Отдавшись своей муке, я больше не стала сдерживать слезы. Хотя в тот момент я вряд ли что-то могла контролировать.

– Я отчаянно отмахивалась от мух и вдруг увидела, что личинки все еще лезут из него, вырываются из его тела, превращаются в чудовищных монструозных насекомых, в бесконечном цикле, который закончится только когда эти твари пробурятся мне под кожу, чтобы все началось заново. Чтобы мое тело покрылось дырами… и я… ну, я… я просто… Я не могла этого допустить. Первобытный инстинкт “бей или беги” работал на полную… Я… толкнула его. Он споткнулся и подошел к краю обрыва, пытаясь восстановить равновесие. Еще толчок… и он полетел вниз. Я осознала это, только когда рухнула на колени, обдирая кожу о шершавый камень, потому что он успел схватить меня за левую руку. Мой друг смотрел на меня, зависнув над пенящимися на скалах камнями, хотя я едва видела его сквозь пелену мух. Едва могла соображать из-за оглушительно жужжания. И он умолял меня о помощи.

– Черт, – протянула Тиген, раздавливая в труху окурок и тут же снова прикуривая. От вони застоявшегося табачного дыма и воспоминаний о той кошмарной ночи у меня поплыла голова. – Что ты сделала?

Я уставилась на истертый пол, не в силах поднять глаза на группу.

– Я… кхм, я все переводила глаза с облака огромных мух на кишащее месиво личинок, извивающихся на руке, которая… которая будто слилась со мной, срослась в одну общую искореженную конечность… пока дыры не поползли и по мне. Я могла бы вытащить его. Должна была. Но ощущение шевеления под кожей лишило меня остатков разума. Я вытащила перочинный нож из заднего кармана джинсов, приставила острие к коже… выдохнула… и начала пилить.

От воспоминания, как нож царапал кость, как вибрация расходилась по всей руке, будто само мое существо раскалывалось, слезы снова полились из глаз, пятная штаны на коленях.

– Понимаю, как нелепо это должно звучать, но я совершенно не соображала. Боль была просто… невообразимой, но еще хуже были его мольбы. С каждым моим ударом ножа он все просил и просил сохранить ему жизнь, пока я не перепилила кости и гравитация не сделала свое дело, разорвав плоть и увлекая часть меня вместе с ним в океан внизу.

Я впилась ногтями в ладонь.

– В больнице мне почистили рану… Я сказала, что сама сделала это с собой. Не совсем ложь, но проявление трусости. Когда стало ясно, что я под метамфетамином, все расспросы сразу кончились. Я сбежала из города. переехала сюда… привела себя в порядок, насколько это было возможно. Тело моего друга нашли через несколько дней после трагедии, но моей кисти нигде не было. Все списали на случайное падение… Копам и правда глубоко наплевать на наркоманов, – с горечью заметила я, прекрасно зная, что я все еще остаюсь единственным человеком, кого можно тут было обвинить.

– Мне нечем оправдать свой страх, и от этого мне еще хуже. Все ваши фобии имеют точку отсчета, все они чем-то вызваны, а моя просто всегда была со мной. Хотя с той ночи, когда я потеряла руку, дела пошли хуже… До того момента я никогда не понимала, что так пугало меня в скоплении дыр.

Я сжала культю, собираясь с духом.

– Теперь я знаю, что боюсь не дыр, а того, что скрывается внутри них.

~

Оригинал (с) hercreation

⠀

Телеграм-канал, чтобы не пропустить новые посты

Еще больше атмосферного контента в нашей группе ВК

⠀

А еще, если хотите, вы можете поддержать проект и дальнейшее его развитие, за что мы будем вам благодарны

Юмани / Патреон / Boosty / QIWI / PayPal

⠀

Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Фобия управляет нами. Фобия диктует, как реагировать на даже самые безобидные вещи. Фобия уничтожает нас. И может обернуться чем угодно, если мы попробуем контролировать ее.

⠀

Главы: 1 • 2 • 3 • 4 • 5

Новые переводы в понедельник, среду и пятницу, заходите на огонек

~

Должна признать, что по мере того, как мы приближаемся к моей очереди делиться, я чувствую, как внутри растет такое знакомое беспокойство. Фобия привела меня к нескольким ужасным поступкам, и мне будет не просто рассказать вам об этих событиях, вам, проявившим такую доброту и участие. Я поделилась некоторыми комментариями с Эди и она была так тронута потоком сострадания..

Остается только надеяться, что и мне достанется хотя бы толика, хотя я знаю, что совершенно не заслуживаю этого.

***

Теперь настала очередь Тиген, молодой женщины, истощенной и изможденной. Я дала бы ей около двадцати лет. Женщины, не выпускавшей из рук сигарету. Женщины с впалыми щеками, запавшими серыми глазами. Она выглядела так, будто за последний год ни разу нормально не поела. Вьющиеся светлые волосы, тусклые, блеклые и пожелтевшие от сигаретного дыма ногти только подкрепляли это предположение. Безразмерный свитер сидел на ней как мешок, спадал с костлявого плеча, леггинсы, заправленные в пару угг, плотно облегали узловатые колени.

– Я Тиген, – пробормотала она, прикуривая очередную сигарету в пламени дешевой зажигалки. – Прежде чем начну, я бы хотела кое-что прояснить. Уверена, вы все думаете, что поняли, что со мной: “Гляньте на эту костлявую задницу, у нее точно расстройство пищевого поведения, она, наверное, боится еды, бла-бла-бла…”

Она насмешливо протянула каждое слово, которое сейчас блуждало в моей голове, заставив мои щеки виновато вспыхнуть. А меня задаться вопросом: что думали остальные обо мне и моей обрубленной руке.

Вся группа смущенно молчала. Тиген цинично усмехнулась:

– Так и думала. Технически, эти предположения верны, в некой степени, по крайней мере, но я здесь не поэтому. У меня ангинофобия – боязнь задохнуться, – пояснила она, выпрямляясь на стуле.

Не могу себе представить, как ей удавалось так долго сидеть на практически голых костях.

– У меня и правда расстройство пищевого поведения, но с анорексией оно не связано. А связано со сном. – Тиген затянулась, прежде чем продолжить. – Я ем во сне. Навязчиво. Я не осознаю себя в этот момент, не знаю, что делаю, не знаю даже, что снова ела, просто на следующее утро просыпаюсь с хрипотой и ощущением застрявшего в горле куска. Учитывая, как стремительно проходят эти эпизоды – иногда даже меньше десяти минут – не удивлюсь, если я правда активно давлюсь в это время. Я вспоминаю, что произошло, только когда обнаруживаю кухню полностью разгромленной. Везде разбросаны кастрюли и сковородки, пустые коробки из-под закусок и сладостей. На полу лужи чего-то липкого, вперемешку с крошками. Остатки моего безумного пиршества, – выдохнула она, завитки дыма запутались между потрескавшимися бледными губами. – И я могу съесть самые странные вещи: проглотить бутылку сиропа, зачерпывать пригоршнями арахисовое масло и поглощать его в огромных количествах. Ем даже то, что никогда не подумала бы положить в рот в сознательном состоянии. Я веганка, но во сне съедала все запасы сливочного масла моей соседки, а однажды целую банку майонеза, – рассказывала она, давясь от одной мысли.

От ее слов даже у меня болезненно скрутило живот. Тиген снова затянулась, гипнотизируя нас тлеющим угольком на конце сигареты.

– Закончилось все тем, что мне пришлось съехать. Слишком сильно на меня давило отвращение из-за поедания продуктов животного происхождения и стыд, неизбежно накрывавший каждый раз, когда я пыталась как-то объяснить свою проблему… Я собрала вещи, мою любимую крысу Рекса…

Резкий выдох Томасин прервал рассказ. Вся группа обернулась в ее сторону, и девушка зарделась от смущения.

– Простите, – пискнула она. – Я просто не люблю крыс… эти хвосты… они выводят меня из себя.

Тиген свирепо зыркнула на нее:

– Крысы очень умные, добрые и социальные существа. Из них выходят отличные питомцы, – заметила она с ноткой разочарования. – Я слушала о твоем странном дерьме, а теперь ты послушай о моем.

Томасин застенчиво кивнула, вся пунцово-красная:

– Прости.

Тиген снова крепко затянулась, стараясь успокоиться.

– Продолжай, когда будешь готова, дорогая. Мы все внимание, – мягко проговорила Эди.

– Спасибо. – Томасин благодарно повернулась к ней, выпуская дым из уголка рта в противоположную от пожилой леди сторону. – Я переехала в собственную квартиру вскоре после начала “эпизодов”. Подобное расстройство довольно часто развивается в зрелом возрасте. Я пыталась как-то его контролировать… Делала все как надо: изучала тему сна, принимала лекарства, терапию, даже пробовала гребаный гипноз, – описала она с мрачным смешком, постукивая сигаретой по пепельнице. – Ничего не помогло. В конце концов я сдалась и просто решила, что, раз не могу контролировать себя, изменю то, что контролировать могу. Чтобы максимально смягчить урон. Я полностью расчистила кухню и проход к ней, заперла все ножи, чтобы как минимум быть в безопасности. И начала запирать любую еду, чтобы добраться до нее было сложнее… и знаете что? – решительно спросила Томасин, слегка округляя серые глаза с темными кругами под ними. – Это сработало. Больше никаких пробуждений среди руин кухни, никакого стыда, смущения или потери контроля. Больше вообще никаких эпизодов.

Она затушила окурок в пепельнице, бросила его внутрь и достала следующую сигарету. Нескончаемый цикл.

– Но я забыла самое главное, – пробормотала она еле внятно, сжимая губами сигарету.

Щелкнула зажигалка, выпуская хилое пламя. Пауза обострила наше любопытство.

– Что ты имеешь в виду? – не выдержал Вало.

Тиген несколько раз быстро затянулась, раскуривая сигарету, прежде чем ответить:

– Проблема была не в еде, а во мне. Однажды утром я проснулась со знакомым ощущением першения в горле, но кухня была чиста. Я сразу почувствовала облегчение. Отперла все ящики, чтобы приготовить завтрак и в кои-то веки почти наслаждалась ощущением утреннего голода. А потом пошла в свободную комнату, чтобы выпустить Рекса, но обнаружила, что клетка открыта, а он… пропал. Я забеспокоилась, и тут запах рвоты, кислый и едкий, ударил мне в ноздри. Я последовала за ним в угол комнаты и, ну… и нашла его.

Тиген оглядела комнату и серьезно предупредила:

– Если вам сложно слышать о страданиях животный, я все пойму… быть может, вам стоит выйти из комнаты на пару минут. – Она смотрела на нас в поисках любого движения или реакции, в подтверждение своих слов стряхивая столбик пепла.

Никто не подал ни звука. И она продолжила.

– Я нашла свою крысу мертвой в луже рвоты. Тельцо было целым на вид, но внутри… все крохотные косточки… они были раздавлены. – Тиген едва выдавила последние слова, задыхаясь.

– О, Тиген… – ласково проговорила Сесилия, стараясь утешить безудержно рыдающую теперь женщину. – Мне так жаль.

Тиген медленно покачала головой, стараясь собраться с силами и продолжить свой рассказ. Несколько дрожащих долгих затяжек успокоили ее.

– И тогда воспоминание о событиях ночи поразило меня так же как и раньше, с любым другим эпизодом. Сразу, как только доказательство безумия оказалось у меня перед глазами… Я вспомнила, как открыла клетку и вытащила визжащего зверька за хвост… Вспомнила, как он в ужасе царапал мне щеки и язык, пока его драгоценная маленькая головка не хрустнула под моими зубами… – Она снова плакала, быстро дыша. – Я глотала его целиком, как птица, пока дергающийся хвост не вызвал рвотный рефлекс, проскользнув мне в горло, – всхлипнула она, ненадолго остановившись, чтобы утереть глаза и снова прикурить.

– Вспомнила, как я начала задыхаться… слезы жгли глаза, я упала на колени, хрипя и паникуя, внезапная нехватка кислорода душила меня и лишала разума. Я запустила пальцы в горло, стараясь ухватиться за кончик хвоста… и потянула его из себя несколькими рывками… его мех щекотал мне горло, сломанные ребра, проткнувшие шкурку царапали гортань, пока наконец… пока наконец я не вытащила его. Я бросила тельце на пол, меня вырвало, а потом… Потом я просто вернулась в постель, даже не осознавая, что сотворила со своим драгоценным любимцем, – простонала Тиген в агонии. Нам всем было очевидно, как она любила его. – Проблема была не в еде, а во мне. Меня нужно было запирать.

Алек громко вздохнул, выказывая общее настроение группы. У меня к горлу подкатила тошнота, но я старалась сохранять самообладание из уважения. Одно дело, если бы Тиген сотворила такое сознательно, добровольно… но вид моего завтрака на полу явно не помог бы ей сейчас исцелиться.

Тиген раздавила окурок в пепельнице. И сразу начала говорить, не прикуривая, прервав свой печальный ритуал.

– С тех пор любая твердая пища вызывает у меня такую реакцию. Стоит ей попасть ко мне в рот, я начинаю задыхаться, подступает рвота… а вместе с ней и воспоминание о том, что я сделала. И страх перед тем, что могла бы сделать. – Она прерывисто вздохнула, сдерживая новый приступ слез. – Я полностью изолировалась. От друзей, от семьи. Не хочу, чтобы они видели, во что я превращаюсь, не хочу объяснять им, что сделало меня такой. Я курю, чтобы заглушить голод… Знаю, что все это скорее всего убьет меня, но… я заслуживаю смерти.

Каждую ночь я сплю в крохотной запертой комнате. Питаюсь только жидким. И настолько боюсь подавиться, что даже это питание пропускаю через сито. Потому что, если съем хоть что-то твердое, я не только подавлюсь в тот же момент… Я будто снова проснусь в ту ночь.

Чтобы снова вытащить раздавленное тельце Рекса из глотки.

~

Оригинал (с) hercreation

⠀

Телеграм-канал, чтобы не пропустить новые посты

Еще больше атмосферного контента в нашей группе ВК

⠀

А еще, если хотите, вы можете поддержать проект и дальнейшее его развитие, за что мы будем вам благодарны

Юмани / Патреон / Boosty / QIWI / PayPal

⠀

Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.