---

Эхо в плоти

Рация на плече сержанта Горского захрипела, голос рядового Семёнова был сдавленным, будто его грудь сжимали тисками. — «Гнездо», я «Скальпель-2»… Сержант, мы кое-что нашли. Комната… Боже, тут пахнет…

Горский мотнул головой, и пятерка бойцов в полной экипировке, с поднятыми автоматами, двинулась по узкому бетонному коридору заброшенного бункера. Воздух был спёртым, пахнущим плесенью, пылью и чем-то ещё… сладковатым и тухлым.

— Говори четко, Семёнов. Что за комната? — Не знаю… — голос сорвался на шепот. — Как будто… мясной цех. Только живой.

Они нашли дверь, сдавленную в проёме. Она была облеплена влажной, пульсирующей биомассой, похожей на слизистые грибы с сетью тёмных прожилок. Массивный стальной засов был разъеден до рыхлой губки. Из щели сочилась мутная, маслянистая жидкость.

— «Скальпель-2», выходи на связь. Приём. В ответ — лишь нарастающее, влажное шуршание в эфире.

Сержант жестом приказал вскрывать. Лом упёрся в дверь. С первого же удара со щели брызнула струя тёплой жидкости, пахнущей медью и испорченным мёдом. Дверь поддалась не с скрипом, а с мягким, чавкающим звуком, будто рвали мокрую ткань.

То, что открылось внутри, заставило даже видавших виды ветеранов сделать шаг назад. Капитан Ковалёв, санитар, тут же отвернулся, и его вырвало прямо в противогаз.

Комната не была комнатой. Это была утроба.

Стены, пол и потолок были затянуты живой, дышащей тканью. Она пульсировала медленным, волнообразным ритмом. Из «потолка» свисали толстые, похожие на кишки, канаты, сочащиеся той же маслянистой жидкостью. Повсюду, вперемешку с обломками старой мебели, лежали тёмные, похожие на коконы, образования.

И посреди всего этого, на коленях, стоял Семёнов. Спиной к ним. Его броня была снята, каска валялась в стороне. Он что-то жадно ел, его плечи судорожно вздрагивали.

— Семёнов, чёрт возьми! — крикнул Горский.

Боец медленно обернулся. Его лицо было усеяно десятками мелких, чёрных, хитиновых щупалец, которые вылезли из его рта, носа и ушей и теперь шевелились, впиваясь в его кожу. В руках он сжимал большой, полупрозрачный «плод», из которого он и ел, вгрызаясь в упругую оболочку. Внутри плода угадывались очертания… человеческой кисти.

— Он… он кормит нас… — просипел Семёнов голосом, который был уже не его. Из его горла вырвался рой мелких, крылатых насекомых, похожих на мясных мух с личиночными хвостами.

— Огонь! — заорал Горский.

Грохот выстрелов оглушил в тесном пространстве. Пули срывали куски с плоти Семёнова, но он не падал. Из ран не хлестала кровь — из них выползали и падали на пол толстые, белые личинки, сразу же начинавшие жадно объедаться плотью своего же носителя.

Один из бойцов, рядовой Лебедев, отпрянул к стене. Мгновенно живая плоть стены обволокла его ногу по бедро с тихим, нежным шорохом. Он закричал, пытаясь выдернуть её, но плоть лишь плотнее обхватила его, начиная медленно и неотвратимо втягивать. Костяк его ноги сломался с громким, сочным хрустом, как ветка. Он упал, и стена накрыла его, как одеялом, поглощая с мягким чавканьем. Его крик резко оборвался, сменившись звуком ломающихся рёбер и хлюпающего мяса.

— Отступаем! К двери! — Горский отстреливался, отступая.

Но дверной проём уже затянуло свежей, влажной плёнкой. Она пульсировала, становясь всё толще.

Капитан Ковалёв, санитар, упал на колени. Он срывал с себя противогаз, давя руками грудь. — Внутри… — захрипел он. — Они уже внутри меня…

Его живот вздулся и порвал замок разгрузки. Брюшина растянулась, стала тонкой, как пергамент, и сквозь неё просвечивало что-то тёмное и шевелящееся. С глухим, мокрым треском его живот разорвался вдоль. Не кровь, а потоки белых, жирных личинок хлынули из него на пол, немедленно начиная пожирать его же ещё дёргающиеся внутренности.

Горский остался один. Он упёрся спиной в живую, тёплую стену. Он видел, как по полу на него ползёт, извиваясь, ковёр из личинок, поглощающий остатки его товарищей. Он видел, как «плоды» на стенах лопнули, и из них вывалились на пол неуклюжие, слепые гуманоиды, слепленные из кусков его людей.

Он поднял пистолет. Не к личинкам. К своему виску.

Щелчок. Осечка.

Из рации у него на плече послышался знакомый хрип. Голос Семёнова, но теперь чистый и ясный, полный неестественного умиротворения. — Сержант… Не сопротивляйся. Здесь уютно. Здесь сытно. Мы все будем единым целым. Вечно.

Что-то мягкое и невероятно сильное обхватило его шею сзади. Живая стена. Она потянула его к себе. Он почувствовал, как его шейные позвонки с треском смещаются. Его голова запрокинулась.

Последнее, что он увидел перед тем, как тьма поглотила его, был потолок-нёбо, с которого на него капнула густая, питательная слизь.

А снаружи, на командном пункте, в наушниках пропала помеха. Раздался ровный, спокойный голос сержанта Горского: — «Гнездо», приём. Объект чист. Угрозы нет. Можно проходить. Повторяю, можно проходить. Мы вас ждём.

Шум рации пробивался сквозь тихий гул кондиционера моего грузовика. Солнце, еще не перевалившее за девятый час, уже давило на округ Луна.
— Подразделение 12, что у тебя, Сэнди? — сказал я в микрофон.
— Мак, мне позвонили... странный звонок. Турист из Багровых Шпилей сообщил о теле. Сказал, что оно... ну, тебе нужно его увидеть. Возле арки Койот-Джо.

Я скрипнул зубами. Арка Койот-Джо не была местом для приятной пешей прогулки. Она находилась более чем в часе езды от грунтовой дороги, где она уходила в глушь, глубоко изрезанную оврагами и каменными горами, которые тянулись к востоку от города.
— Младший заместитель шерифа Миллер уже в пути. Голос у него был немного хриплый, — сказала Сэнди.
— Вот как. Скажи ему, чтобы охранял место преступления, ничего не трогал и ждал меня, — сказал я.
— Сделаю, Мак. И, э-э, будь осторожен. Турист казался напуганным. Действительно напуганным, — наконец сказала Сэнди.

Я отключил звук и повесил микрофон на крючок. Неизвестно ещё, что так напугало этого туриста: может, он перегрелся на солнце, и воображение нарисовало ему бог весть что.

Грузовик проезжал последние мили на пониженной передаче. Шины поднимали клубы пыли и гравия**,** когда я пробирался по довольно глубоким колеям, в которые менее крупное транспортное средство провалилось бы до самых осей.

Затем дорога стала слишком крутой и извилистой для грузовика, и я остановил его в тонкой тени пало-верде. Я взял свой рюкзак, фляги, пистолет, камеру и набор для сбора улик.

Прогулка была как вхождение в печь. Воздух над красной скалой дрожал от жары, и единственными звуками были грохот моих ботинок по выжженной земле и, время от времени, сердитое жужжание слепня, кружившего в неподвижном воздухе.

Когда я увидел машину Миллера, припаркованную у края сухой промоины, где земля обрывалась, пот пропитал мою рубашку до кожи. Он стоял на краю небольшого каньона, глядя в него, расправив плечи.
— Миллер, — поприветствовал я его немного хриплым голосом. — Какова ситуация?

Он повернулся, и я увидел облегчение на его молодом лице. Ему, наверное, едва исполнилось двадцать три.
— Детектив Коул. Сэр. Слава богу, вы здесь.

Он сглотнул и сделал движение дрожащей рукой.
— Там внизу. У подножия колонны.

Я посмотрел туда, куда он показывал. В сорока футах под нами осыпь спускалась на дно небольшого каньона. Там стояла одинокая каменная колонна — худу: ее форма напоминала длинный палец скалы, источенный ветром и временем. И у ее подножия, в тенях, что лежали пятнами на земле, было что-то. Даже с этой высоты я видел, что это было неправильно. Я поднес бинокль к глазам и навел фокус.

Я перестал дышать.

Он не был у подножия каменного столба. Он был на столбе. Или так казалось. Как будто он рос из самой скалы примерно в десяти футах от земли, где выступала узкая каменная полка. Полка не шире двух человеческих ног, поставленных рядом.

Тело, судя по ширине плеч, было мужским. Оно сидело прямо, но это была не поза сидящего человека, а нечто застывшее. Конечности были установлены неправильно. Одна рука вытянута в сторону, кости пальцев будто указывали на запад, где заходит солнце.

Другая рука была согнута и лежала на коленях, словно в жалкой попытке отдохнуть. Кожа мужчины была темной, туго натянутой на кости. Казалось, он неделями находился в этой неумолимой жаре.

Я спустился по склону, обломки скал скользили под моими ботинками, Миллер последовал за мной, неуклюже переставляя ноги. Воздух внизу был густым. Пахло пылью и горячим камнем, а под этим запахом чувствовался другой — сухой и резкий, с выраженной нотой чего-то едкого, который я не мог опознать. Не было никакого запаха разложения тела, и это было еще одной вещью, которая была неправильной.

Подойдя поближе, я увидел жуткую картину.

Рука, которая указывала, состояла не только из кожи и костей. Сегменты чоллы, колючие и опасные, были вплетены в ее плоть, сквозь плоть, так что кактус образовал своего рода броню поверх костей.

Там, где мышцы отходили от руки, в углубления были втиснуты полированные камни из русла реки. Молочный кварц и полосатый агат мягко светились в тени.

Они были зажаты между костями и высохшими сухожилиями, как будто тот, кто это сделал, хотел заменить то, что сама пустыня забрала бы в свое время.

Голова мужчины была наклонена набок. Лицо, насколько я мог видеть, было скрыто маской. Не той маской, которую можно купить. Она была сделана из глины цвета земли, и высохла и потрескалась на солнце. Два маленьких отверстия для глаз. Линия вместо рта. Грубая вещь. Из-за нее лицо под маской переставало быть человеческим. Тонкая полоска черных муравьев двигалась по глине маски и вниз по линии горла, исчезая в воротнике рубашки мужчины.

Миллер сказал дрожащим голосом:
— Сэр... кто, по-вашему, мог это сделать?

Я посмотрел на него, не выдавая своих чувств.
— Это сделал художник, — сказал я, глядя на человека на камне. — Очень больной.

Был только шорох муравьев и звук горячего ветра, когда он проносился через скальные проходы каньона. Тот, кто создал это, знал пустыню. Он взял ее суровую душу и сделал из нее сцену для этого.

Я достал камеру из рюкзака. Документирование этого займет время. Это будет долгий и мучительный труд. И я знал с уверенностью, более холодной, чем ночь в пустыне, что это не последняя его работа.

Труп из арки Койот-Джо лежал под белым светом окружного морга. Стоматологические записи дали ему имя — Томас Эштон, сорока пяти лет, из Тусона. Он отсутствовал три дня**, он был** орнитологом, приехал в пустыню наблюдать птиц. Доктор Рамирес работала над ним весь день. Она была женщиной спокойного характера, знакомой с жарой, жаждой и сломанными костями от падений в пустыне. Но с Эштоном все было иначе. Он открыл другой счёт.

Я стоял в той комнате с ней и в основном слушал. В морге царила такая спокойная обстановка, будто там и не лежало тело Эштона, оставленное как некий мрачный страж, от вида которого кровь стыла в жилах. Миллера отправили домой. Он мало говорил после того, как мы покинули арку**, и** я видел, что его потрясло то, что он там увидел.

— Высыхание, — устало сказала Рамирес, снимая перчатки. — Оно... ускорено. За рамками естественного. Мы говорим о чем-то, что должно занять недели, Мак, даже месяцы, сжатые до семидесяти двух часов, максимум.
Она указала на увеличенное изображение на своем экране, показывающее клетки кожи. — Есть признаки использования химического агента, какого-то агрессивного осушителя, что-то вроде дубильного раствора, но грубее. Распылили, я думаю. Посмертно.
— Итак, его убили, — сказал я. — Затем поместили туда. Потом покрыли веществом.
— Именно. Причиной смерти Эштона, похоже, стала травма затылка от удара тупым предметом. Быстро. Почти милосердно, учитывая то, что произошло после. — Она покачала головой. — Вставки чоллы преднамеренные, почти хирургические, несмотря на жестокость. Слава богу, нет никаких защитных ран, указывающих на то, что он был в сознании в этот момент. Глиняная маска? Сформирована прямо на его лице. Муравьи... Мак, эти муравьи были из особой колонии сборщиков урожая, которую я видела всего в нескольких милях от арки, около старого вулканического конуса. Они не собираются естественным образом. Их привезли.
— Кто-то приносит все инструменты с собой, — сказал я и почувствовал мурашки, пробегающие по коже. — Кто-то сильный, знающий местность, с невероятным запасом терпения. И естественными материалами, — наконец сказал я.

В последующие дни я просматривал старые отчеты о пропавших людях. Я читал короткие сообщения, написанные в интернете людьми, которые жили в этом округе, ища упоминания о странных лагерях, о людях, которые держались особняком в диких местах. Я разговаривал с рейнджерами парков, людьми, работающими на государственных землях, и владельцами старых ранчо, чьи земли простирались на пятьдесят миль вокруг арки Койот-Джо. Никто ничего подобного не видел. И если бы видел — не сказал бы. Томас Эштон был человеком без явных врагов, никаких странностей в нем, кроме того, что он приехал сюда, чтобы наблюдать за птицами, и встретил такой конец.

Давление со стороны шерифа округа, хорошего человека, но обеспокоенного началом туристического сезона и негативом в прессе, росло.
— Найди что-нибудь, Мак. Что угодно. Люди напуганы.

Я находил лишь новые вопросы. Цифровой след жизни Эштона никуда не привел. Турист, который нашел его, был всего лишь человеком, который любил гулять по открытой местности и теперь жалел об этом. Я снова и снова думал о мастерстве, с которым это было сделано, об ужасном порядке в этом представлении. Это не было сделано в порыве ярости. Это была одержимость. Послание. Но для кого оно предназначалось**?**

Чолла, полированные камни, словно драгоценности, в мертвой плоти, ряды муравьев, движущиеся по своим темным делам, — все это проникло в мой сон. Я просыпался в темноте своей комнаты с образом глиняного лица Эштона перед глазами и чувствовал сухое дыхание пустыни в своем собственном горле.

Это было вечером третьего дня после обнаружения Эштона. Солнце было оранжево-фиолетовым мазком на западном краю мира, когда по рации раздался голос Сэнди. На этот раз — не резким. Он был низким и напряженным, но я почувствовал в нем тень ужаса.
— Мак, ты там?

Я следовал незрелой теории о старых шахтах около вулканического конуса — где Рамирес упоминала уникальных муравьев. Мой грузовик был припаркован около обрушившейся штольни, воздух быстро охлаждался с приближением ночи.
— Вперед, Сэнди.
— Нам звонил старик Хендерсон. Вы его знаете, он живет за Призрачными скалами?

Я знал его. Человек, который жил вдали от мира, который приезжал в город два раза в год за тем, что ему было нужно. Он никому не звонил.
— Чего он хочет? — спросил я.
— Он говорит, — голос Сэнди стал тише. — Он говорит, что его пугало начало двигаться.

Наступила тишина.
— Его пугало? — спросил я.
— Вот что он сказал, Мак. Он продолжал повторять. Он сказал, что это в его западном загоне. Возле высохшего колодца. Он сказал, что теперь все по-другому. Он был напуган. Он не подойдет к этому близко. Он не будет смотреть на это снова. Он просто хочет, чтобы мы пришли**.**

Внутри меня все похолодело. До Призрачных скал было еще тридцать миль плохой дороги, ведущей туда, где земля была пуста. Но не совсем. Пугало. Я представил Томаса Эштона на каменном столбе, превращенного во что-то нечеловеческое.
— Скажи Хендерсону, чтобы он запер двери, — сказал я. — И оставался внутри. Я уже в пути. Есть ли кто-нибудь с ним? — спросил я.
— Нет. Он живет один.
— Понял, — сказал я. — Больше никаких радиопереговоров, если только это не срочно. У Миллера выходной. Я возьму это на себя.

Я знал, что это рискованно. Но если это то, о чем я подумал, то привлечение заместителя шерифа, даже опытного, может только усложнить ситуацию. Этому художнику может понравиться свидетель, но, возможно, не толпа.

Поездка заняла больше часа. Тьма полностью овладела пустыней, когда я добрался до края земли Хендерсона. Забор из колючей проволоки провис между столбами.

Единственным источником света были фары моего грузовика, скользившие по пустыне. Его кабина была маленькой темной фигурой, единственной точкой страха в этой огромной пустоте. Я заглушил двигатель, выключил фары и прислушался.

Было тихо. Только стрекотание сверчков в кустах и слабый шум ветра, проносящегося сквозь заросли.

Я взял с сиденья свой тяжелый фонарик и пистолет и направился к хижине.
— Мистер Хендерсон, — позвал я, понизив голос. — Департамент шерифа. Детектив Коул.
Из-за окна, заколоченного старым деревом, раздался голос. Он дрожал. — Ты один пришел?
— Да, сэр, — сказал я. — Один. С вами все в порядке?
— Эта штука, — сказал он. — В западном загоне. Вы должны это увидеть.
— Хорошо, мистер Хендерсон. Оставайтесь внутри. Я пойду посмотрю. Просто покажите мне дорогу.

Тонкая рука просунулась сквозь щель в досках. Она указала на запад. — За старым трактором, — сказал он. — Возле костей.

Кости. Я кивнул, хотя он не мог видеть этого в темноте.
— Оставайтесь на месте, — сказал я.

Западный загон представлял собой плоское место с потрескавшейся землей. Скелеты деревьев стояли как указатели. Свет моего фонарика прорезал темноту. Я увидел очертания покосившегося старого трактора, его ржавый железный корпус. А за ним…

Сначала это выглядело так, как сказал Хендерсон: пугало, потрепанное непогодой. Высокий каркас из палок, в рваной одежде, развевающейся на ночном ветру. Но когда я приблизился, луч света показал его истинную форму, и воздух, который я втянул в легкие, был ледяной.

Это было не просто по-другому.

Это пугало было сделано не из соломы и тряпок, набитых на деревянный крест. Каркас был деревянным, да, но это был не простой крест. Он был сделан более замысловатым, как идол какого-то темного бога. И к этому каркасу с помощью ржавой проволоки, которая отражала свет от моего фонаря, была привязана человеческая фигура.

Женщина. Она была меньше Эштона, изящная, но такая же иссохшая, как и он, ее кожа была истончена и натянута, как старый пергамент. Ее руки не были вытянуты, как у обычных пугал. Они были согнуты и подняты вверх, тонкие пальцы рук широко расставлены на фоне огромного темного небосвода с его бесчисленными звездами, будто она застыла в последней безмолвной мольбе к глухим небесам.

На ней было платье с выцветшими цветами, разорванное и надетое с каким-то ужасным мастерством. Но там, где у пугала был бы мешок ткани, находилась ее непокрытая голова. Она была откинута назад, рот открыт, как в крике, который застыл в ее горле.

И что к ней добавили. Боже мой, все эти вещи.

В ее волосы были вплетены серые и ломкие пучки высушенного перекати-поля, так что они образовали дикую корону вокруг ее головы, как змеи Медузы. В глазницах были аккуратно вставленные плоские кусочки бирюзы. Губы, оттянутые от сухих и твердых десен, были окрашены в насыщенный и неестественный красный цвет, полученный от раздавленных ягод или от какого-то измельченного камня.

Но самое жуткое, что заставило мой желудок сжаться в холодный ком, а волосы на руках встать дыбом, было то, что лежало вокруг нее на земле. Кости, о которых говорил Хендерсон.

Черепа. Маленькие черепа пустынных животных. Койоты и зайцы. Птицы. Даже череп суслика. Их были десятки. Они были разложены идеальной спиралью на потрескавшейся земле у ног чучела — спиралью, которая закручивалась, достигая ее босых, мумифицированных ног. Каждый череп был повернут к ней лицом, глядя внутрь, как будто они были молчаливой процессией, пришедшей поклониться ее алтарю.

Я отступил назад. Луч моего фонаря дрогнул. Это было не просто убийство. Это было не то, что он сделал с Эштоном. Это был ритуал. Это была форма поклонения.

И новый ужас зародился во мне. Эта женщина не могла быть здесь больше суток. Может быть, два. Он теперь работал быстрее. Он становился смелее. Его представление становилось все грандиознее.

Я провел лучом света по безмолвному загону. Я почувствовал дуновение ветра. Он принес слабый сухой запах креозота и шалфея. А под ним — другой запах, слабый и резкий, который я узнавал.

Он мог быть где-то там, в темноте. Наблюдать за мной. Ждать, что я сделаю с его новой работой.

Моя рука потянулась к прикладу «Зиг Зауэра» на бедре. Тишина пустыни больше не была мирной. Она была выжидающей.

И я стоял в центре его галереи.

Луч моего фонарика выделил женщину в западном загоне Хендерсона.

Я включил рацию.
— Сэнди. Это Мак.
Она ответила быстро, в голосе слышалось напряжение:
— Мак? Хендерсон сказал, что ты нашел его. Он не остановится.
— Да, я нашел его. Сэнди, слушай внимательно. Мне нужна полная команда на рассвете: криминалисты, подкрепление, судмедэксперты. До тех пор передай мистеру Хендерсону, чтобы он оставался дома, запер дверь и не выходил ни по какой причине. И соедини меня с шерифом Броуди, его домашней линией. Разбуди его, если понадобится.
— Поняла, Мак. Принято, — сказала она.

Я подошел к грузовику и включил фары, чтобы они освещали это место. Я сфотографировал женщину со всех сторон. Мое дыхание клубилось в остывающем воздухе. Нужно было подойти ближе, чтобы все тщательно рассмотреть. Проволока была завязана особым образом, узлом с петлей, который он использовал раньше. Женщина была моложе мужчины в Койот-Джо. Возможно, под тридцать. Имени у нее пока не было.

Солнце и все химикаты, которые он использовал, стянули плоть до костей, так что она стала изделием из кожи, дерева и проволоки. Перекати-поле было вплетено в ее темные волосы, так что они выделялись, как рога, тронутые безумным ветром, жестокий нимб на черном небе. А в ее глаза он поместил полированные камни, круглые и плоские, цвета глубокого полуденного неба, и они отражали свет, как высококачественная бирюза.

Голос Броуди был хриплым спросонья, когда Сэнди соединила нас.
— Еще один, Мак? Все так же плохо, как в первый раз?
— Хуже, шериф. Словно представление. Кажется, что это адресовано кому-то.

Наступил серый и безжалостный рассвет, и вместе с ним появились машины округа. Криминалисты молча приступили к своей работе. Доктор Рамирес с каменным лицом начала свой предварительный осмотр на месте. Старого Хендерсона вывели из дома, и он не мог отвести взгляд от западного поля.

Я снова посмотрел на черепа, расставленные у ее ног. Чистые кости, выгоревшие на солнце, каждый из них был обращен к женщине на ее странном распятии. Доктор Рамирес заговорила рядом со мной, ее голос был тихим, когда она изучала камни в глазах женщины.
— Нашел что-нибудь странное в материалах, Мак? — спросила Рамирес, осторожно ощупывая камни в глазницах пальцем в перчатке. — Эта бирюза — не та дешевая бижутерия, что продается в любом магазине. Это качество старой шахты. Особые прожилки. Может быть, Бисби Блю или Спящая Красавица, хотя они встречаются редко.

В голове у меня щелкнуло. Шахты Бисби Блю и Спящая Красавица находились в сотнях миль отсюда. Слишком далеко для случайного приобретения одиночкой в пустыне.
— Что-нибудь поблизости подойдет?

Рамирес пожала плечами.
— Большинство старых разработок здесь были закрыты десятилетия назад. Это были небольшие предприятия. Но… есть истории. Некоторые из действительно отдаленных каньонов в хребте Диабло, около вершин Твистед-Систерс… местные старатели клялись, что там есть нетронутые жилы бирюзы ювелирного качества. Трудно добраться. Опасная местность.

Хребет Диабло. Твистед-Систерс. Я знал эту местность. Изрезанная глубокими каньонами земля, и хребты, похожие на кости какого-то старого мертвого зверя. Сотовая связь там не ловила. Там никто не поможет заблудившемуся человеку. И череп маленькой совы, лежащий среди других, по словам Рамирес, принадлежал виду, который гнездится только в тех высоких каньонах, больше нигде в этом округе.

В течение следующих двадцати четырех часов мы обследовали известные бирюзовые месторождения и места обитания горных гончих, но теория о хребте Диабло укрепилась. Черепа животных позволили создать более точный географический профиль, учитывая конкретные места обитания; определенный подвид земляной совы, чей крошечный череп был найден среди других, в основном гнездился в горных образованиях на большой высоте, обнаруженных в каньонах Диабло.

Вторая жертва была идентифицирована как Сара Ким, студентка факультета геологии из университета Нью-Мехико, которая была объявлена пропавшей из одиночной экспедиции по картированию в Диабло неделю назад. Она даже не была официально зарегистрирована как «пропавшая без вести» до вчерашнего дня**, её срок учёта в системе только что истёк**. Ее машину нашли брошенной на малоиспользуемой тропе, ведущей прямо к вершинам Твистед-Систерс, как раз там, где сходятся высокосортные бирюзовые жилы и уникальные места обитания земляных сов. Он не сделал свою работу над ней там, где похитил. Он привез ее с гор на равнину Хендерсона и установил ее для нас, чтобы мы могли ее увидеть, здесь в пустыне.

Он создал Эштона для практики, чтобы отточить свое ремесло. Но эта женщина — карта. Он начертил линии и оставил метки, чтобы я мог их прочесть, как будто он знал человека, который придет за ними. Как будто он ожидал, что определенный взгляд последует по его знакам.

— Он хочет, чтобы я нашел его, шериф, — сказал я, стоя в кабинете Броуди с предварительным отчетом о Саре Ким в руке. — Это уже не случайная жертва, и ее расположение не случайно. Он оставляет улики, географические маркеры.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевела Худокормова Юлия специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

- Зажигалку в стену бросил... дебил, - едва слышимым шёпотом бубнил Максим себе под нос. - Это ж додуматься надо было. Теперь он точно знает, что я внутри. Ещё пацан этот... Точно глюк какой-то. Появился из ниоткуда и исчез в никуда. Может быть и это всё мне мерещится? Это с чего вообще со мной такое происходит? Вроде бы всё нормально с головой у меня... Когда выберусь отсюда, нужно будет к врачу наведаться. А если не мерещится? Откуда мне знать, что меня следующим в этот колодец не сбросят? Буду гнить там с тем телом и хрен, кто меня найдёт. Хотя... у меня же машина недалеко от деревни. Драный Жальник. Наверняка их забавы, да и о машине тоже, наверняка, в курсе. Надо же было так вляпаться. Занесло в глухомань и, по классике жанра, связи нет никакой. Как быть? Нужно с кем-нибудь ездить и остальных в известность ставить...

Из размышлений его вырвал скрип половицы за дверью. Кто-то осторожно наступил на неё в коридоре.

Максим замер, вжавшись в стену. Его взгляд упал на захламлённый угол, где, среди всего прочего, виднелся ржавый массивный лом. Он не думал, действуя на инстинктах. На цыпочках, затаив дыхание, он подкрался и поднял его. Холодный, шероховатый металл придал ему призрачное ощущение контроля над ситуацией. Хоть какое-то оружие. Хоть какая-то защита.

- Против лома - нет приёма, - прошипел он, глядя на дверь, приняв боевую стойку.

Максим долго простоял, занеся своё оружие для удара, который обрушится на пришельца мгновенно, как только створка распахнётся. Послышался скрип, потом ещё и ещё... Дверь не думала открываться. Напротив, шаги спешно отдалялись под какой-то неразборчивый шёпот.

Через несколько секунд снова воцарилась тишина. Максим, спустя ещё несколько мучительно долгих минут, не выдержал, чувствуя, что нервы его уже на пределе.

- Кто там?! - выкрикнул он, и его собственный голос прозвучал каким-то чужим. - Чего тебе от меня нужно?!

Ответом ему было лишь гулкое эхо, разносившееся по пустым коридорам. Максим не шевелился, сжимая лом белеющими пальцами, прислушиваясь к каждому шороху.  Но снаружи всё стихло. Ни единого звука, от чего в ушах снова зазвенело.

«Струсил, - мелькнуло в голове. - Значит, у меня есть шанс»

Эта мысль придала ему немного уверенности. Парень больше не чувствовал себя загнанной дичью. Теперь он был вооружён. Теперь он мог дать отпор.

Осторожно, стараясь не скрипеть старыми половицами, он вышел в коридор. В нём царила темнота, тишина и пустое забвение. Никого. Только пыль на полу и спутанные следы.

Максим двинулся вперёд, держа лом наготове. Каждая тень ему казалась притаившимся врагом, каждый скрип, или шорох - его шагом. Он, наконец, прошёл лабиринт коридора, который казался ему бесконечным. Здесь точно было больше поворотов, чем он помнил. Или опять галлюцинации? Так, или иначе, блогер, всё же, нашёл выход на лестничную площадку и устремился вниз.

Воздух за пределами корпуса не принёс облегчения. Он был тяжёлым, влажным, обволакивающим, как болотные испарения. Казалось, даже звёзд на небе стало меньше, а те, что светили, делали это неохотно, и тот свет словно будто поглощался уличным мраком.

Парень осмотрелся по сторонам и замер. Недалеко, в стороне леса, лился тёплый живой свет. Кто-то разжёг костёр? Надо бы проверить. Наверняка это был тот человек, что следил за ним, выслеживал. Издевался, запугивал. Хочет убить.

Вся ярость, весь страх и отчаяние сконцентрировались в одной точке. Вот он. Сидит там, греется, как ни в чём не бывало. Максим даже не услышал какого-то неразборчивого усталого бормотания, когда подкрался к врагу едва ли не на расстояние удара.

Это был он. Источник его бед. Сидящий у кромки леса, наслаждаясь теплом костра. Ублюдок в порванной на спине чёрной куртке с капюшоном. Ссутулившись он вольготно расположился на пеньке, роясь в рюкзаке. Наверное, пожрать захотел. Мразь.

Дальше единственной мыслью Максима была - уничтожить. Убить эту тварь, пока эта тварь не убила тебя. Ярость вытеснила разум куда-то на задворки сознания.

Человек у костра, будто почувствовав неладное, резко замолк. Его спина напряглась и он медленно, словно каждое движение давалось ему с огромным трудом, обернулся.

Максим не стал ждать, пока тот поймёт в чём дело. Он сделал последний стремительный рывок и изо всех сил, со всей ненавистью и страхом, обрушил лом на голову поворачивающейся фигуры.

Раздался глухой, влажный хруст и фигура безвольно завалилась на землю так, что одна рука его оказалась в костре.

Но блогер не остановился. Адреналин, ярость, смешанные с пережитым ужасом требовали продолжения, закрыв глаза красной пеленой. Он навис над обездвиженным телом и снова занёс лом.

- Добегался! Тварь! Мразь! Сдохни! - кричал он, разрывая тишину ночи.

Удар. Ещё один. Ещё. Максим не просто бил. Он выбивал из памяти каждый скрип половиц, каждый шёпот за дверью, тень в дверном проёме. Он этим ломом точно выковыривал из себя этот ночной кошмар, и с каждым ударом его охватывало не чувство вины, а дикое, животное ликование. Хотя мужчина у его ног давно перестал подавать признаки жизни, лишь подёргивая ногой каждый раз, когда металлический прут в очередной раз с силой опускался на то, что осталось от головы. Парень бил до тех пор, пока хруст не сменился мягким чавкающим звуком. Пока густое смолянистое тёмное пятно не стало растекаться по такой же тёмной земле, сливаясь с тенями высоких дубов.

Он тяжело дышал, стоя на коленях. Его руки, куртка, всё было залито чем-то тёплым и липким. В нос ударил тошнотворный запах жжёной человеческой плоти вперемешку с чем-то сладковатым. На языке стойко чувствовался вкус соли и меди. То ли кровь брызнула ему в рот, то ли он разгрыз собственную губу в исступлении. Было не важно.

Блогер отбросил окровавленный лом. Он сделал это. Он победил. Слава богу, это закончилось. Он отполз от того, что осталось от преследователя, и прислонился к дереву, глядя, как огонь пожирает руку трупа, оголяя белую кость. Его же руки тряслись, но уже не от страха, а от дикой усталости.

Максим сидел так несколько минут, глядя на костёр, который потихоньку начинал угасать. Пламя становилось всё меньше и свет уже не бил в глаза, едва освещая пространство вокруг.

*****************************************

Шок постепенно отступал вместе с дикой яростью. Их место внутри заполняло отвращение к самому себе. Он только что убил человека. Размозжил ему голову. Он был убийцей.

«Он бы сделал то же самое с тобой, - напомнил ему внутренний голос. - Это был маньяк. Ты защищался».

Да. Именно так. Он защищался. Этот тип сбросил кого-то в колодец, гонялся за ним по лагерю, запугивал, издевался... Он получил по заслугам.

Мысли прояснялись, возвращаясь к насущным вопросам. Что теперь делать? Бежать? Звонить в полицию? Идея имеет место быть, но связи здесь нет. Да и как он объяснит труп в лесу? Его слово против?.. Это какой-то бред. А если найдут и тот труп в колодце? Его же тоже подошьют в дело. Как доказать то, что это не он убил их обоих?

И тут его осенило. Если этот маньяк был настоящим, то и мальчишка тоже. Тот самый пионер. Бледный, как мел. Он ведь куда-то исчез. А что если он просто спрятался? Испугался? Он же ребёнок, который вполне мог быть следующей жертвой.

Жгучее чувство вины пронзило Максима. Он бросил мальчика одного в этом аду и даже не вспоминал об этом. Какой же тварью нужно быть, чтобы списывать всё это на галлюцинации?

«Ладно, - он посмотрел в сторону обезображенного тела. - Сначала надо с этим разобраться. Нельзя так оставлять».

Циничная логика этого места диктовала свои правила. Он вспомнил глухой всплеск в колодце. Да. Колодец был идеальным решением. Бездонная тёмная могила, которая будет хранить свой секрет.

С большим трудом Максим заставил себя шевелиться, принявшись за работу. Он навесил на себя рюкзак убитого, подобрал лом, обошёл место преступления несколько раз, выискивая всё, что могло бы его выдать. Внимание привлёк фотоаппарат, лежащий рядом с трупом. Он наскоро включил его, мельком пролистав фотографии.

- Ублюдок, - с ненавистью прошипел Максим, когда увидел на экране знакомый ракурс.

Он сам делал такую фотографию из одного из корпусов. Вид из окна, который открывал практически весь лагерь. Но самым раздражающим, от чего кровь внутри снова закипала от злости, было то, что на снимке был сам Максим, вдалеке, делающий фото колодца.

Взвалив на плечи основной груз, он схватил тело за ноги и потащил его к центральной площади. Оно было, на удивление, тяжёлым, хотя, скорее эта тяжесть была от усталости. Пока он тащил его, мягкая ткань его собственной куртки зацепилась за острый сук, раздался короткий, неприятный звук рвущейся ткани. Максим лишь злобно выругался про себя, не останавливаясь, оставляя за спиной тёмный, влажный след на зелёной траве.

Дотащить труп до колодца оказалось адской пыткой. Каждый шорох, каждый хруст сломанной ветки заставлял парня замирать, ожидая нового нападения. Но прислушиваясь, каждый раз он слышал лишь мёртвую тишину.

Максим остановился у сруба, переводя дух. Не без труда он сбросил с него массивную крышку, открыв чёрную зияющую пасть. Запах застоявшейся воды ударил ему в нос. Он не глядя сбросил вниз сначала вещи, включая фотоаппарат. Лишние улики ему точно не нужны. Затем, собрав последние силы, перевалил через край остывающее тело. Что-то маленькое, выскользнувшее из руки трупа, с глухим стуком ударилось об ботинок блогера, но он этого даже не заметил. Мертвец кувыркнулся в темноту и через секунду, со знакомым всплеском, исчез в глубине.

Блогер стоял, опираясь о влажное дерево сруба, чувствуя, как трясётся всё его тело. Руки были липкими от крови. Он хотел вытереть их о мох на срубе, но передумал. Оставлять лишние следы тоже не хотелось.

«Мальчик, - пронеслось в голове. - Вероятно он в этом же корпусе. Ждёт, пока всё закончится. Нужно его найти».

Максим осмотрел чёрные провалы окон, тяжело вздохнул, взвалил крышку обратно на сруб, и отправился внутрь корпуса. Вспышка надежды заставила его забыть об усталости, которая валила с ног. Он должен помочь ребёнку. Вытащить его отсюда.

Но на пороге его охватили сомнения. А вдруг у того маньяка был сообщник? Нужно быть настороже. Нужно быть готовым дать отпор в любую секунду. Парень остановился у двери, наклонился и подобрал небольшой камушек. Лучший способ - создать шум и посмотреть реакцию.

Максим ещё раз посмотрел на табличку у входа «ДРУЖБА», невесело хмыкнул.

- Не сломается... - пробубнил он, проведя по ней окровавленной ладонью, и ступил за порог.

Он зашёл в знакомый холл, на цыпочках поднялся по лестнице на третий этаж. Дверь комнаты, в которой он хотел ночевать, была приоткрыта.

Максим замер в нескольких шагах от неё, прислушиваясь. Ни звука. Он прицельно бросил камень в щель, но звука не последовало. Значит, он упал на что-то мягкое... или на кого-то.

Сердце сжалось и он поспешно отдалился от комнаты, притаившись в углу лестничной площадки, вжавшись в стену, стараясь слиться с темнотой. Его взгляд неотрывно наблюдал за мрачным прямоугольником двери. Сейчас он жалел о том, что выбросил лом в колодец так рано.

Пару минут ничего не происходило. Никто не вышел и это было странно. Если там кто-то есть, то почему не реагирует? Может быть, если есть сообщник, то он видел, что стало с его напарником? Вероятно, теперь он тоже боится. Теперь мы охотимся друг на друга, ожидая, кто первым ошибётся?

Эти мысли отвлекли Максима от наблюдения и он услышал шаги, сопровождающиеся скрипом половиц. Мальчик? Или нет? Что если он раньше найдёт того пионера? Что тогда? Может, ну его на хрен? Может, лучше вообще свалить из этого проклятого места? Тогда этот ублюдок точно заявит в полицию о двойном убийстве. А может даже о тройном. Особо тяжком убийстве.

Эта мысль вытеснила все остальные. Внутри снова закипела злоба, перемешанная с животным страхом. Максим вышел из укрытия, включил свой фонарь, и направился вглубь коридора, постепенно ускоряя шаг, превозмогая усталость. Он больше не прятался. Он устал быть жертвой. Теперь он - охотник.

Блогер перешёл на бег, но упёрся в знакомый тупик. Тяжело дыша, он опёрся на стену, снова прислушался. Тишина. Оглядел запертую дверь перед собой, прислонился к ней ухом. Тоже ничего. А вдруг здесь и не было никого? Послышалось? Нужно проверить комнату, вдруг мальчишка прячется там?

Максим спешно удалился обратно. Лишь в самом помещении, где он хотел устроить ночлег, вспомнил, что сам прятался за той дверью, у которой только что стоял. Снова мысленно назвав себя дебилом, он решил вернуться и тщательнее всё проверить. Он открыл дверь, но внутри его встретила та же куча тряпья, которую он разбросал и поломанные стулья. Всё на своих местах. Даже следы на полу только его. Значит, никого здесь не было. Точно послышалось.

После по коридору прогремел хлопок, за которым послышались быстрые шаги. Максим последовал на них уже менее охотно, подумав, что у противника, вероятно, есть пистолет, иначе что это было? Хотя, и это уже можно списать на игру воображения.

Он ещё немного покружил по этажу, постоял в раздумьях, тыча фонарём в каждый угол, зашёл в холл, и пошёл на лестницу, не найдя больше ничего, кроме старых отпечатков подошв на полу и разбитой зажигалки. Пора убираться из этого места.

- Бред какой-то, - прошептал он себе под нос, с силой проводя рукой по лицу. - Совсем крыша поехала. Ищешь кого-то... того, кого, скорее всего, и не было никогда.

Парень вышел в коридор и, уже не скрываясь, спустился вниз.

- Не было тут никого, - пробормотал он, остановившись у выхода. - Всё это стресс. Галлюцинации, чтоб их.

Он распахнул дверь и вышел. Ночной прохладный воздух немного освежил его разгорячённую голову. Максим сделал несколько шагов по направлению к воротам, к дороге, которая вела прочь отсюда. К спасению. И замер.

На краю, у самой кромки леса, стоял, вперившись в него взглядом, тот самый мальчик. Он был неподвижен, лицо его казалось ещё бледнее, а галстук в лунном свете был чёрным. Вся решимость, убраться из лагеря восвояси, моментально испарилась. Жалость, вина и желание всё исправить вдруг затопили его. Ему показалось, что пионер продрог от холода, и хотел, было, предложить ему свою куртку, но осмотрев себя, испачканного в крови, в кусочках разбрызганных мозгов, передумал.

Максим наскоро разжёг небольшой костёр и уселся на пенёк, позволив, наконец, усталости взять верх. Он жестом пригласил пионера к огню и тот медленно, бесшумно, встал напротив.

- Кто ты, всё-таки, такой? - наконец, спросил Максим, после долгого молчания. Он пристально смотрел на мальчика, всё больше сомневаясь в том, что перед собой видит. - Ты моя персональная галлюцинация? Тебя же нет здесь. Откуда ты взялся? И что тебе от меня нужно?

Мальчик, по своему обыкновению, растянул губы в бездушной улыбке и, видимо, сжалившись над угнетённым разумом, решил удостоить его ответом.

- Ты так ничего и не понял, - холодно сказал он, но губы его не шевелились.

От Максима эта странность не ускользнула, но страха уже не было.

- Что ты имеешь в виду?

- То, что говорю, - холодным тоном ответил пионер, усевшись на траву, не издав этим движением ни единого звука. - Нам не покинуть этого места.

- Это ещё почему? - удивился блогер.

- Потому что для каждого здесь приготовлен персональный ад за нарушенный покой, - голос мальчика вдруг исказился, став грубым, даже хриплым, как у глубокого старика.

- Покой? - теперь по спине Максима вновь пробежал холодок от полного непонимания.

- Именно. Люди думали, что можно спокойно уничтожить древние захоронения и построить на останках своих предков лагерь.

- Какие захоронения? - переспросил блогер, глядя на восковое лицо пионера. - Что ты имеешь в виду?

- Эта земля была не просто кладбищем. Это жальник. Здесь покоились наши предки ещё до крещения Руси.  Это место было для них вратами в Навь, в мир предков. Местом силы, тишины и покоя. - Он сделал паузу, словно прислушиваясь к потрескиванию костра. - Затем пришли другие. С новым богом и новыми порядками. Они объявили наши обряды бесовскими, курганы - погаными. Уже после это священное место превратили в христианскую скудельницу, хороня в этих местах безродных путников, нищих и самоубийц, нарушая все старинные обряды.  Здесь больше не горело погребальных костров. Священные рощи вырубили, погребальные урны разбили. Кости предков, которые веками хранились здесь, смешали с землёй и другими телами. Место силы осквернили и врата в иной мир захлопнулись. Горе, боль и тоска множества душ, лишившихся покоя, пропитали эту землю. Теперь она жаждет отмщения каждому, кто этот покой нарушает.

Максим слушал, как заворожённый. Его собственный ужас теперь казался чем-то незначительным и мелким перед этой древней силой.

- Прошли века. Люди забыли. Но потревоженные души - нет. Не должен литься детский смех в столь скорбном месте. Было много пропавших ещё на стадии строительства, но жажда наживы была сильнее, чем чувство ответственности за чужие жизни низших слоёв. Местные старожилы предупреждали каждого, кто решался посетить эти захоронения, но люд нынче не суеверен. Сам лагерь просуществовал день. На следующее утро он был пуст, вернее, всех их пленила эта земля и они тоже скитаются в поисках дороги в Навь. И ты тоже пришёл сюда с целью наживы. Не так ли?

Максим сглотнул и часто закивал. Он не видел смысла увиливать от ответа перед этим существом, хотя всё ещё не понимал, в чём заключается его собственный ад.

- Я же вижу ворота, - дрожащим голосом, почти шёпотом выдавил из себя блогер. - И не вижу препятствий, которые могли бы меня остановить по пути к ним.

В ответ призрак рассмеялся и растворился в воздухе, обдав парня кусачим морозом.

Максим механически накинул на себя капюшон и из него, ему на колени, выпал тот самый камушек, который он забросил в комнату. Холодная волна осознания начала стремительно накрывать его. Тот мужчина у колодца, тот труп, та тень в щели под дверью, следы на полу, треск ткани на спине и, в конце концов, тот вопрос от мальчика - «Ты снова здесь?»... он дрожащими руками выудил из рюкзака фотоаппарат, открыв недавние снимки и ему показалось, что он чувствует, как седеют волосы.

Тот самый снимок из окна с видом на лагерь, где он вдалеке фотографирует колодец, заляпанную кровью табличку. Да, именно его собственной кровью с его же рук. Но самое жуткое было не это. В дверях стоял он сам, сжимая лом в руке и смотря куда-то вдаль.

- Это просто бред. Не может быть. Сумасшествие, - бормотал он, склонившись над рюкзаком, не веря ни глазам, ни ушам, ни собственному разуму.

Он отбросил от себя технику, словно это горячий кирпич. Затем посмотрел на костёр и новая ужасная мысль окатила, как ледяным душем. Он же даже огонь разжёг в том же месте. А где были угли от старого костра? Почему не обратил внимания на это раньше? И зажигалка... Парень залез в карман, достав свою зажигалку, которую совсем недавно разбил о стену и с силой сжал её в руке.

Максим хотел закричать от отчаяния, но ком в горле не дал. Встать и бежать? Да. Иначе, если он всё понял правильно, скоро его тело снова окажется в колодце. Он медленно обернулся, чтобы убедиться в том, что его не преследуют и...

Солнечный свет, пробивавшийся сквозь щели в досках, резал глаза. Максим то и дело щурился, пытаясь поймать в объектив идеальный ракурс. Пыль висела в воздухе густой взвесью и каждая частица подсвечивалась ярким лучом, словно на сцене, передавая всю атмосферу заброшенного пионерлагеря «Дубрава».

Минут через двадцать машину обогнал спортивный мотоцикл, заставив меня вздрогнуть: скорость его была намного выше разрешённой, и внезапный резкий звук двигателя пронёсшегося в сантиметрах от водительской двери агрегата был полной неожиданностью. Сам будучи мотоциклистом, я не сдержал неодобрительного вздоха: ну не в такую погоду на извилистой тёмной трассе так гнать…

– Зря он так, – грустное замечание пассажирки эхом откликнулось на мои мысли.

– Спортбайкеры, – сокрушённо покачал я головой. – Я сам байкер, про них ещё анекдот ходит в мотосреде…

– Про то, что зачем с ними знакомиться, они всё равно одноразовые? – усмехнулась девушка. – Знаю.

Я удивился, но не успел ответить. Дорога впереди загибалась вправо, и там, за поворотом, заметался свет, взвизгнуло, заскрежетало и глухо грохнуло.

– Почти приехали, – внезапно ожила Алиса в таксометре.

Я сбавил скорость. За поворотом полосу перегораживал «Опель» с вмятой внутрь правой задней дверцей. Рядом лежал давешний спортбайк со смятой в гармошку передней вилкой, под которым растекалась маслянистая лужа. В машине кто-то шевелился, пытаясь выбраться из-под выстреливших подушек безопасности, а пилот мотоцикла неподвижно лежал ещё дальше, за машиной, перелетев от удара через внезапное препятствие.

– Вот там, чуть подальше, у остановки тормозни, – со вздохом попросила пассажирка, накидывая капюшон. – Хорошей ночи тебе. И вернись туда, ты же хотел. Замёрзнет же.

– Хорошей ночи, – я послушно включил правый поворотник и свернул к автобусной остановке.

В зеркало заднего вида я наблюдал, как девушка, поёжившись под зарядившим, похоже, надолго ливнем, направилась к мотоциклисту. Тот уже принял сидячее положение, стащил шлем и теперь растерянно оглядывался. Моя пассажирка подошла к нему, что-то сказала и протянула руку. Байкер с некоторой заминкой протянул в ответ свою, легко поднялся на ноги, и они медленно пошли прочь от трассы, на боковую улочку, куда поворачивала машина, не уступившая дорогу мотоциклу.

«Ну хорошо, экип отработал», – облегчённо вздохнул я, включая левый поворотник и разворачиваясь в обратную сторону. В свете фар снова высветилась картина автокатастрофы: покорёженный серый «Опель», осколки мотоциклетного пластика – и неподвижное тело мотоциклиста, из-под шлема которого вытекало тёмное, не успевая собраться в лужу под струями дождя.

Я помотал головой, медленно миновал место происшествия и снова взглянул в зеркало. На самом краю поля зрения мотоциклист, ведомый за руку худощавой бледной девчонкой в толстовке с капюшоном, беспомощно обернулся на свой мотоцикл. Его спутница что-то сказала ему, и он, со вздохом опустив плечи, пошёл следом за ней в темноту.

С силой потерев лицо ладонью, прогоняя смутные догадки относительно своей пассажирки, я отхлебнул энергетика и слегка прибавил газу, направляясь в глухую деревеньку с единственным фонарём. Торопиться, конечно, не нужно, но ведь действительно – замёрзнет же…

Буквы выглядели слишком яркими, как будто светились.
Сначала стало плохо: тошнота, металл на языке, сердце билось неровно.
Ночью пару раз слышал похожий треск — как будто печатали прямо внутри головы.
В з е р к а л е — с т р а н н ы й с в е т . . .
... будто не отражение, а что-то своё.

Прошло две недели. Я пытался убедить себя, что это только со мной. Коллеги говорили, что рядом со мной неуютно. Друзья спрашивали, почему с ними тяжело находиться. Кто-то боялся, кто-то тихо восхищался и отворачивался, будто заметил лишнее.

Я решился вернуться в подвал. Теперь там всё было иначе. Лампа не мигала, а горела ровно. Воздух тяжёлый, густой. Сервер гудел слишком ровно, будто живой. Принтер ждал. Вдруг начали выходить листы. Казалось, что бумага не падает, а уходит внутрь кабелей. Я не смог поймать ни одного. На экране одна за другой появлялись строчки:

"ТЫ НЕ ОДИН"
"ТЫ ЛИШЬ ПЕРВЫЙ"
"МЫ УЖЕ ВЫШЛИ"
"МЫ ВО ВСЁМ"

Я начал думать, что схожу с ума. Решил отвлечься, открыть новости.
Но там тоже было странное.

…писали, что прокурор сжёг папку прямо перед заседанием.
Кто-то добавил: в ней были дела на тех, кого собирались подставить.
Потом говорили, что фамилии прокурора больше нет в базе. Будто стёрли.

STATUS: DATA REDACTED
STREAM—ERR—###

Сосед шепнул: один чиновник выбросился из окна. В записке всего несколько слов — «этот звук внутри, я не могу…».

В блоге известный писатель признался, что сжёг рукопись: «мои слова несут тьму». После этого он исчез.

Все вокруг твердили: совпадения.
А я чувствовал, что между этими историями есть связь. Неуловимая, но ощутимая.

Я начал узнавать других. В метро. В толпе. В окнах домов.
Не случайных людей — тех, кто изменился.
Их глаза не отражали свет — они сами его излучали.
Свет. свет. свет.
Смотреть на них было тяжело: воздух вокруг становился плотным, дыхание сбивалось.
Иногда казалось, что слова вокруг глушатся, остаётся только треск...тр еск...тр_еск.
Таких пока мало. Но каждый раз, когда встречаешь одного, пространство будто шевелится, подстраивается под них.
Как будто сам мир г о т о в и т с я меняться.

И вместе с этим начали ходить истории. Не новости и не слухи — то, что шепчут ночью.

…если услышишь треск, будто работает старый матричный принтер, — не ищи источник.
Даже если у тебя нет принтера. Он может прийти во сне.
Бумага ползёт. Строки светятся.
Говорят, бумага там всегда серая, никогда белая.

И ещё говорят: не смотри. Потому что когда смотришь — что-то в тебе умирает.
Но умираешь не ты. Умирает то, что мешало тебе быть.

Теперь я понимаю, почему это шептали. Потому что после этого приходит другое.

Границы исчезли.
Я перестал чувствовать, где заканчиваюсь.
Это страшнее смерти.
И это не конец.

Я не уверен, что пишу это сам.
пишупишупишу_НЕЯ

> LOG 04: CARRIER CONFIRMED

> STATUS: TRANSMISSION . . .

> DATA STREAM: [CORRUPTED]

> PRINT JOB: ACTIVE

> ... ПЕЧАТЬ ИД…

Файл всё ещё в сети. Его нельзя найти.
Он сам находит.
он сам нахо...
он сам...
он...
.

P. S.
.bak — всегда был тенью. В старых системах так прятали слепки, которые не предназначались для запуска. Резерв на случай сбоя, бэкап, что должен был молчать.
dobro.bak лежал именно так — тихо, как архив света в чёрном ящике.
UNSEAL /ROOT/GOOD сорвало печать. Это не команда запуска, а сигнал восстановления, когда процесс больше не спрашивает разрешения.
.bat отработал бы и исчез, как обычный скрипт.
.bak ждал годами, пока мир даст трещину.
И когда трещина пошла, резерв ожил — и начал разворачивать не строки кода, а саму реальность.

Говорят, такие бэкапы не бывают одиночными. Один восстановился здесь. Остальные просто ждут своих трещин.
И если услышишь знакомый треск — возможно, это уже не моя история. Это твоя.

P.P.S. спасибо @MmmargoSchulze, @xxMSExx,

Я лениво потянулся, чтобы оправдаться перед самим собой, что делаю попытку встать, и тут же снова расслабился.

Стук больше не повторялся, но я уже проснулся. Медленно, почти с раздражением, заставил себя сесть, натянуть штаны, подняться. Подошёл к шкафу, поискать что-то, что можно накинуть поверх старой белой майки. Как будто по заказу, внутри висел халат, которого точно не было вчера: бордовый, с широкими рукавами и золотой вышивкой «Ругенбрамс» на груди. Я накинул его и открыл дверь.

Там никого не было.

Зато на полу стоял жестяной поднос: кофе, яичница, хлеб, йогурт. Рядом — свежая газета и квадратный кремовый конверт с багровым сургучом. Интересно, от кого?

Я занёс завтрак внутрь, поставил поднос на письменный стол. Сел, расправив газету. На первой полосе — заголовок: «Похороны Румии». Прочитал первый абзац и сразу узнал его: это был мой текст.

Тот самый, что я писал вчера.

Но как? Ведь вместо него Ругенбрамс подкинул какую-то бессмыслицу про большую рыбу, которую я, не выдержав, разорвал и выбросил.

Но теперь — вот она. Напечатана. Слово в слово. Без правок, без замен. На первой полосе.

И, что странно, я почти не удивился. Возникло чувство, что… так и должно быть. Если бы кто-то показал мне эту сцену всего неделю назад, я бы счёл себя сумасшедшим. А теперь казалось, что сумасшедший — это как раз тот, кто ещё способен чему-то здесь удивляться.

Я отложил газету в сторону и взял конверт. Краем ногтя поддел сургуч, аккуратно снял его. Внутри лежала записка от мэра. Я развернул её и начал читать, по ходу дела доедая приятно пахнущую тёплую яичницу.

«Доброе утро, Эрик Нильсен!

(Сначала было написано другое имя, но его тщательно зачеркнули и рядом приписали моё.)

Как видишь, ни Ругенбрамс, ни кто-то из нас не желает тебе зла. Мы готовы помочь тебе во всём, что бы ты ни попросил. К сожалению, сегодня все исчезли, поэтому не смогут к тебе прийти и рассказать, что знают об этом городе. Но завтра, я обещаю, это изменится.

Надеюсь, не нужно напоминать тебе о твоих обязанностях журналиста. Оставь статью вечером за дверью, а завтра её напечатают. О чём писать — решай сам.

С уважением,

Уважаемый Герман Штраус».

Ругенбрамс остаётся верен себе: «Ответы будут, но не сегодня».

И всё же — неужели, если я прямо сейчас выйду из дома, то действительно не встречу ни одного человека?

Мне захотелось доказать самому себе, что я могу хоть что-то контролировать в этом городе. Я достал чистый лист, чтобы написать хоть строчку и посмотреть, исчезнет ли она. Медленно, с нажимом, вывел:

«На жителей Ругенбрамса напали кровожадные томаты…»

Отложил лист, даже перевернул. Закрыл глаза. Потом снова посмотрел: дурацкий текст остался на месте.

Ну хоть что-то.

***

Я допил утренний кофе. Он оказался хорош — ровный, насыщенный, будто сварен тем, кто точно знал, сколько мне нужно горечи по утрам. Затем взял жестяной поднос с грязной посудой, чтобы вынести его наружу. Но стоило мне приоткрыть дверь, как прямо передо мной оказалась Хелле.

— Привет! — радостно произнесла она. — Я зайду?

На мгновение я растерялся, потом неловко ответил:

— Конечно, заходи.

Хелле прошла мимо. Я поставил поднос снаружи и прикрыл за собой.

— Мне вообще можно видеть тебя сегодня? — спросил, пока она с интересом оглядывала комнату.

— Ты ещё не совсем житель Ругенбрамса, — ответила она с лёгкой усмешкой. — На тебя указы пока не действуют.

— Вот как… — ответил я, впервые ясно понимая, что всё, что происходило в последние дни, оказалось обманом. Я поднял взгляд на неё и нахмурился.

— А когда я им стану?

— Тебе скажут, — всё так же весело отозвалась она. — Но я пришла сюда по важному делу. А именно… ты должен рассказать мне о своём мире.

Я чуть наклонился вперёд, почувствовав, как напряглись плечи.

— Зачем?

Она опустила голову, будто раздумывая, как сказать это вслух.

— Потому что мы, мёртвые, можем уйти не сразу. У нас есть шанс понять, чего именно мы хотим и куда... А я пока не знаю. Вот и пришла спросить.

— Ты всё время называешь себя мёртвой, но я же вижу, что…

Она не дала мне закончить, просто подняла руку, будто собиралась коснуться моей щеки. Но вместо этого её пальцы вдруг легко прошли сквозь мою голову. Мягко, без сопротивления. Как дым.

Я не сразу понял. Только спустя секунду осознал, что произошло.

— Ты что… призрак? — прошептал я в ужасе.

Хелле громко рассмеялась — весело и звонко.

— Но ты же была на похоронах… — пробормотал я, лихорадочно вспоминая. — Ты делала всё, как остальные…

Я замолчал. Она спокойно смотрела на меня, ждала, когда я сам догадаюсь.

— Подожди… подожди! — пробормотал я. — Я ведь не помню, чтобы ты делала надрез на пальце. Не помню, чтобы ты хоть кого-то касалась…

Она чуть кивнула.

— То есть… ты и вправду…

— Давай, я лучше тебе всё покажу, — тихо ответила она, развернулась и прошла сквозь закрытый дверной проём, даже не заметив его.

Меня окатило холодной волной. Я машинально двинулся следом и сразу ударился грудью о дерево. Опомнился, взялся за ручку, открыл и уже без слов последовал за ней всё в том же халате.

Как только после тёмного трактира мы оказались на площади, я сощурился — солнце било прямо в глаза.Пространство было открытым и ровным, но пустым. Вокруг ни души. Только ветер гнал пыль по плитке и шелестел сухой листвой, скопившейся у стен.

Я огляделся.

В нескольких окнах висели опущенные шторы. Боковым зрением уловил движение, будто что-то шевельнулось за стеклом, но как только я поднял взгляд, там уже никого не было.

Хелле остановилась, кивнула влево и сказала:

— Видишь четыре башни?

Я посмотрел туда. Да, одинаковые квадратные строения, этажей в пять. В каждой — чёрная дверь и вертикальный ряд окон. Башни такие же, как весь Ругенбрамс: белая матовая штукатурка, тёмные балки, складывающиеся в треугольники и квадраты.

— Вижу, — сказал я.

— Пойдём туда.

Хелле уверенно направилась ко второй башне справа и без колебаний проскользнула внутрь. Я открыл дверь и шагнул следом за ней.

Внутри оказалось тесное помещение. Стены были обшиты тёмным деревом, вдоль них — гладкие латунные поручни. На потолке в грязном плафоне тускло горела лампа.

Справа от меня оказался массивный рычаг с отполированной рукояткой. Я обернулся к Хелле, она пряталась за своей привычной улыбкой.

— Нажми на него, — сказала она.

Я нажал. Через долю секунды щёлкнул механизм, рычаг подался, послышался негромкий скрип, и помещение резко тряхнуло, а потом оно стало медленно опускаться.

— Это… лифт? — слова вырвались сами.

— Что-то вроде.

Снова тихий скрип, щелчок где-то в стене.

— Но…

— Не бойся. Ещё чуть-чуть.

— Тут же не должно быть электричества…

— Не совсем так, — ответила она.

До меня наконец дошло: меня, кажется, снова надули. Я насупился и замолчал. Хелле взглянула на меня, на секунду прикусила губу, будто что-то обдумывала, но уже через мгновение снова улыбнулась. Лифт остановился.

— Будьте любезны! — она показала на дверь.

Я открыл дверь — и невольно ахнул. За порогом простиралось пространство, больше похожее на внутренности огромного корабля или лаборатории из фантастических фильмов. Прямые стены уходили далеко в стороны и вверх, потолок терялся в ярком бело-голубом освещении. Воздух был сухим, прохладным, почти стерильным. Пол покрыт гладким серым материалом без швов.

Повсюду — вертикальные капсулы. Высокие, герметичные, одинаковой формы, расставлены в ровные ряды. Они поднимались этаж за этажом — от пола до потолка, с металлическими мостиками и узкими лестницами между уровнями. От каждой капсулы тянулись провода и трубки. Я машинально начал считать и сбился после пары десятков. Начал заново — снова сбился.

Мне показалось, что я тут был. В каком-то сне, в котором нельзя было ни проснуться, ни умереть, только стоять и пытаться считать.

— Мы все здесь были когда-то, — тихо ответила Хелле, глядя куда-то вверх.

Я не ответил, просто остался стоять, затаив дыхание, посреди очередной загадки этого города.

Продолжение следует: девятая глава "Реальный мир" появится здесь в пятницу, 12 сентября.

Автор: Вадим Березин

Спасибо, что прочитали. Подписывайтесь!

ТГ: https://t.me/vadimberezinwriter