Леонид сделал несколько глубоких, хриплых вдохов, выпрямляясь у трубы. Он провёл рукой по лицу, смахивая ледяную влагу, и его взгляд снова стал собранным и острым.

— Всё, — он оттолкнулся от опоры, движения чуть скованные, но твёрдые. — Прошляпил момент. Больше не повторится.

Он поднял арбалет из воды, с отвращением стряхнул с него слизь и быстрым, отработанным движением проверил механизм и протянул его Сереге.

Сергей, видя его собранность, сделал и свой вывод. Он с силой выдохнул, сжал и разжал кулаки, сбрасывая с себя остатки нервной дрожи. Лицо его огрубело, в глазах появилась знакомая едкая усмешка.

— Ладно, — буркнул он, забирая оружие. — Развлекательное шоу «Охотники за привидениями» продолжается. Только в следующий раз, старик, давай без этих её воздушных поцелуев. Не комильфо.

Леонид мотнул головой, окончательно придя в себя,

— Это не конец! Она везде! В каждом забытом ребёнке! В каждой тёмной щели! Она ждала долго... Остановить ее нужно здесь и сейчас!

Сергей, проверяя, не отвалилось ли что-нибудь у арбалета, хрипло усмехнулся:

— Ну, отлично. Значит, план такой: найдём её главный офис, устроим там внеплановую проверку санэпидемстанции, а потом выставим ей счёт за моральный ущерб и испорченную обувь. Если уж она решила стать сетью быстрого питания для обиженных детей, пусть готовится к внезапной инспекции Роспотребнадзора.

Леонид, всё ещё бледный, но с собранным взглядом, опёрся о стену и кивнул на Сергея:

— Проверь все. Стрелять, может, и не придётся, но пусть все будет на готове.

— Всё в порядке, — бросил он, перекидывая арбалет на плечо. — Готов к труду и обороне. Только пахнет теперь, как отрава для тараканов.

Он посветил фонарём вглубь туннеля, где терялся зловонный след.

— Ну что, старик, в гости к самой любезной хозяйке города?

Преследование

Они двинулись вглубь. Туннель сужался, свод опускался всё ниже, заставляя их идти в полусогнутом состоянии. Воздух стал густым и тяжёлым, им было трудно дышать. Стенки коллектора здесь были не просто мокрыми — они были облеплены слоем склизкой, пульсирующей биоплёнки, отдалённо напоминающей гниющее медузье тело. Со стен то и дело срывались и падали в воду комья этой живой слизи, с тихим чавканием растворяясь в потоке.

Вода под ногами стала гуще, похожей на жидкую кашу. В ней плавали не просто тряпки, а какие-то бесформенные, волокнистые сгустки, похожие на спутанные волосы, перемешанные с костями мелких животных. Луч фонаря выхватывал из мрака ржавые, полуразрушенные люки, из которых сочилась та же чёрная, маслянистая жижа, и странные, похожие на грибы, наросты на стенах, источавшие тот самый сладковато-гнилостный запах, доведённый здесь до удушающей концентрации.

Преследование превратилось в утомительное, отвратительное бредение по кишкам спящего города. Каждый шаг давался с усилием, отрывая сапоги от липкого дна. Они шли, и только тихое, злое шипение Леонида да хриплое дыхание Сергея нарушали гнетущую, вязкую тишину этого подземного ада. Они были близки. Оба это чувствовали.

Сергей, продираясь через паутину толстых кабелей, хрипло спросил:
— Лёнь, а как ты меня вообще нашёл? Ты же был на чердаке. Рация сдохла.

Леонид, не замедляя шага, отозвался сухо, почти машинально:
— Услышал, как ты люк захлопнул. Грохот на весь подвал. Спустился — куклы твои сидят, по кругу, как на сборе политбюро. Понял, что ты тут копался. Потом твой рюкзак нашёл у стеллажей. Дальше — логика. Раз есть люк, значит, полез вниз. Искал по сладковатому смраду. Вот и нашёл.

Сергей, споткнувшись о что-то мягкое в воде, хмыкнул:
— Ладно с люком. Скажи честно, старик... ты же её раньше видел. Эту... няню. Не в больнице, а раньше. Знаком, да? Откуда такая уверенность, куда бежать и чем стрелять?

Леонид на секунду замедлил шаг, его спина напряглась.
— Таких... явлений... не бывает двух одинаковых. Но у них есть общие черты. Как у болезней. Симптомы.

— Симптомы, — с едкой усмешкой повторил Сергей. — Ну и каковы симптомы у нашей милой дамы? Кроме любви к куклам и говорящим трупам?

— Они находят места силы. Где много боли. Или страха. Старые больницы, тюрьмы, детдома... — Леонид говорил монотонно, глядя вперёд в темноту. — И они всегда следуют шаблону. Находят самого слабого. Обустраивают гнездо. Оставляют метки. Здесь всё совпало.

— Совпало, — не отставал Сергей. — Слишком уж много совпадений, Лёнь. Ты знал, куда идти. Что искать. Как будто... уже проходил этот квест.

Леонид резко остановился и обернулся. Его лицо в отблесках фонаря было жёстким.
— Я знаю, как работает ржавчина. Она всегда начинается с маленькой трещины. Потом проедает металл насквозь. Здесь то же самое. Мы ищем ту самую трещину. Первую точку. Всё остальное — неважно. Понял?

Он не стал ждать ответа, развернулся и снова зашагал вперёд, его фигура растворялась в сыром мраке. Ответ прозвучал, но ровным счётом ничего не объяснил — лишь приоткрыл дверь в ту самую бездну, в которую Сергей боялся заглянуть.

Туннель внезапно оборвался, выведя их в обширное подземное пространство, похожее на затопленный зал старой насосной станции или гигантский коллекторный колодец. Сводчатый потолок терялся в темноте где-то наверху, с него свисали толстые кабели в проржавевшей оплётке и сталактиты из вековой плесени.

Их фонари, слившись воедино, выхватили из мрака картину, от которой у Сергея перехватило дыхание, а рука непроизвольно сжала арбалет.

Посреди зала, на небольшом возвышении, которое чудом оставалось сухим, стоял алтарь.

Не алтарь в привычном смысле, а кошмарное, кощунственное его подобие. Его основой служила груда старых, истрёпанных кукол, тряпичных и фарфоровых, с выколотыми глазами и выдранными волосами. Они были сложены в пирамиду, увенчанную самой большой куклой — той самой, из квартиры «нулевого пациента», в её самодельном траурном платьице. На её фарфоровой груди был нарисован тот самый спиралевидный символ, но теперь он был выведен не мелом, а чем-то тёмным и липким, что отсвечивало багровым в луче фонаря.

Перед этим идолом, на развалившемся ящике, были аккуратно разложены «дары»:

• Пучок седых человеческих волос, перевязанных детским бантом.

• Несколько молочных зубов, выложенных в форме круга.

• Расплющенная алюминиевая кружка, явно из больничной столовой.

• Игрушечная лопатка, вся в бурых подтёках.

От всей этой композиции тянулись «нити». Чёрные, липкие, похожие на паутину, но неестественно толстые и блестящие, они расходились по всему помещению, опутывая ржавые трубы, уходя в вентиляционные шахты и даже спускаясь в воду, словно пульсирующие кровеносные сосуды какой-то гигантской твари. Воздух над ними дрожал, как над раскалённым асфальтом.

Но самое ужасное было на стенах. Они были испещрены детскими рисунками. Десятки, сотни листов бумаги, вырванных из книг и альбомов, прилепленные к сырому бетону какой-то слизью. На одних были те самые каракули: солнце, домик, мама, папа. Но на большинстве — лишь одна и та же повторяющаяся картина: высокая, худая тень с огромными руками, ведущая за руку маленькую фигурку. И подпись, выведенная разными почерками, от неуверенного детского до странно уверенного и зрелого: «Я и моя няня. Мы вместе навсегда».

Тишина в зале была не мёртвой, а звенящей, наполненной низким, едва уловимым гулом, исходящим от самих чёрных нитей. Казалось, само пространство выдохлось, затаившись в ожидании.

Сергей, подавив рвотный позыв, прошептал, крепче сжимая арбалет:
— Боже... Лёнь... Так вот же оно. Центр.

Леонид не ответил. Он стоял, впиваясь взглядом в куклу-идол, его лицо было бледным и абсолютно непроницаемым. Он смотрел на то, откуда всё началось. На источник кошмара, проглотившего целый город. И в его глазах не было страха. Была только холодная, стальная решимость.

Они нашли место, что вскормило древнюю мерзость. И теперь они находились прямо в его пасти.

Сергей, опасливо оглядывая пульсирующие чёрные нити, сглотнул ком в горле. Его взгляд скользнул по кукольному алтарю и детским рисункам, застывшим на стенах. Пальцы сами собой сжали приклад арбалета.

— Ну, старик, поздравляю с находкой, — его голос сорвался на хриплый шёпот. — Аптека «Сказка» в её ассортименте. Что делаем? Просто такую красоту ломать — грех. Может, сначала зажечь свечку? Стрелять будем или устроим шашлык?

Леонид не сводил глаз с идола. Его лицо было каменной маской.
— Всё это — не причина. Это — следствие. Антенна. Она усиливает связь, питает её, но не является источником.
Он медленно провел лучом фонаря по стенам, останавливаясь на спиралевидных символах, нарисованных в углах помещения.
— Источник — там, глубже. В камне, в земле под нами. В самой старой боли этого места. Это... только передатчик.

Сергей мрачно переложил арбалет с руки на руку.
— Отлично. Значит, надо не антенну сломать, а вырвать весь передающий центр с корнем. А у нас, на минуточку, из тяжёлого — этот арбалет, полканистры бензина да наши светлые головы. Планы есть, полковник?

Леонид наконец оторвал взгляд от алтаря и посмотрел на Сергея. В его глазах горел холодный, методичный огонь.
— План есть. Мы не будем ломать антенну. Мы её глушим.
Он ткнул пальцем в ящик с «дарами».
— Сначала сжигаем это. Все её «якоря». Всё, что связывает её с этим местом и с жертвами. Потом — главную куклу. Бензином. Солью. Всё, что есть. Без остатка. Стрелять будешь только в крайнем случае. Этим, — он кивнул на арбалет, — можно лишь разозлить её.

— А если ей это не понравится? — Сергей уже скинул рюкзак, доставая канистру. — Если она решит лично на чаепитие прийти?

— Рассчитываю на это, — Леонид принял у него арбалет, чтобы освободить руки. Его голос прозвучал зловеще спокойно. — Когда её «антенна» начнёт гореть, она почувствует. И придёт. Это будет её последняя ошибка. Пока она здесь, мы найдём ту самую щель в полу и зальём её бензином и солью. Выжжем всё дотла.

Он посмотрел на Сергея, протягивая обратно арбалет.

Вот и все...

Сергей со щелчком открыл канистру. Резкий запах бензина, едкий и грубый, на мгновение перебил сладковатую вонь тлена.
— Ну что, «нянечка», получай гостинец, — прохрипел он, и полил горючим ящик с «дарами».

Леонид в это время обкладывал главную куклу-идол пропитанными солью тряпками, высыпая на нее последние запасы трав из мешочка. Его движения были быстрыми и точными.

— Огонь, Сергей! — скомандовал он, отскакивая от алтаря.

Серёга чиркнул зажигалкой и швырнул её в лужу бензина.

ШУУУМ! Огненный шар рванулся вверх, осветив жуткий зал ослепительно-ярким, пляшущим светом. Пламя жадно лизнуло старые бумаги, кукольные волосы, дерево. Тряпичные куклы вспыхивали, как факелы. Воздух наполнился треском горящего пластика, вони паленой шерсти и… тонким, визгливым скрипом.

Это скрипела от жара фарфоровая кукла на вершине пирамиды. Её улыбка, освещенная снизу адским пламенем, стала по-настоящему дьявольской.

И тогда зазвенели «нити».

Тонкий, леденящий душу звон пронёсся по чёрным, пульсирующим струнам, опутывающим зал. Он нарастал, сливался в пронзительный, невыносимый визг, от которого кровь стыла в жилах. Казалось, воют сами стены, сама тьма.

— Вот и понеслись нервы! — крикнул Сергей, затыкая уши руками. — Работает, Лёнь!

Но Леонид не отвечал. Он смотрел на стену напротив. Тени от огня плясали на детских рисунках, и фигуры на них будто ожили. Тени-няни начинали шевелиться, их огромные руки тянулись к нарисованным детям.

— Она идёт, — глухо сказал Леонид. — Готовься.

Воздух затрепетал. Пламя костра внезапно погасло, будто его захлопнула невидимая дверь. На секунду воцарилась абсолютная, давящая тишина. И тут же из главного коллектора, с рёвом вырвался столб чёрной, зловонной воды. Он не падал обратно, а застыл в воздухе, принимая форму.

Форма высокой, тощей женщины с несоразмерно длинными руками-плетями. Её лицо было слепым пятном, пустотой, всасывающей свет, а из груди, прямо из той самой раны, что оставил болт Леонида, сочились чёрные, как смола, слёзы. Это был не её истинный облик, а проекция, слепленная из грязи, отчаяния и памяти её жертв.

— СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ… — прогремел голос, ударивший их не по ушам, а прямо по сознанию. Он был соткан из шепота детей, скрипа качелей, плача матерей и сухого треска ломающихся кукол. — ВЫ ПРИНЕСЛИ МНЕ НОВЫЕ ИГРУШКИ?

Одна из её рук-плетей молнией рванулась к Сергею. Тот едва успел отпрыгнуть, и чудовищная лапа с грохотом вмяла в пол то место, где он только что стоял.

— Нет, сука, мы принесли тебе увольнение! — заорал Сергей, вскидывая арбалет.

Щёлк-свист! Болт пролетел сквозь туманное тело, не причинив ему вреда, и с глухим стуком вонзился в стену. Тварь издала звук, похожий на скрип разрываемого металла — смех.

— ЖАЛКИЕ ПОПЫТКИ. ТЫ СТРЕЛЯЕШЬ ТАК ЖЕ, КАК И ОН ТОГДА… В ТЕМНОТЕ...

Леонид побледнел. Тварь снова лезла в его голову.

Вторая рука метнулась к Леониду. Он не стал уворачиваться. Вместо этого он рванулся навстречу удару, пригнулся, и рука просвистела над его головой. В следующее мгновение он швырнул в центр чёрного туманного силуэта стеклянную ёмкость с какой-то смесью.

Раздался оглушительный ХЛОПОК, и сущность взревела от боли и ярости. Её форма задрожала, поплыла..

— Она не бестелесная! — крикнул Леонид Сергею. — Она держится на этих нитях! Руби их! — И Леонид швырнул небольшей топор, что висел на поясе все это время.

Сергей уже бросившийся к ближайшей пульсирующей чёрной жиле, соединявшей алтарь с вентиляционной шахтой. С ловкостью поймал спасительный металл.

— На, получай, мразь! — завопил он, со всей силы вгоняя лезвие в блестящую склизкую поверхность.

Из «нити» брызнула густая, чёрная жидкость. Раздался ещё один вопль, на этот раз полный настоящей, животной боли. Тень женщины дёрнулась, стала прозрачнее.

— ХВАТИТ! — взревела тварь, и её форма рухнула, превратившись в ползучий, мгновенный туман. Он накрыл Сергея с головой.

Тот закричал. Но не от боли. Перед его глазами поплыли видения. Одиночка. Решётка. Унижение. Голос в его голове стал сладким и вкрадчивым.

«ОНИ ТЕБЯ БРОСИЛИ. ВСЕГДА БРОСАЛИ. ОН ПРИВЁЛ ТЕБЯ СЮДА, ЧТОБЫ ТЫ УМЕР. СДАЙСЯ. ПЕРЕСТАНЬ ЧУВСТВОВАТЬ. Я ЗАБЕРУ ТВОЮ БОЛЬ. Я СДЕЛАЮ ТЕБЯ СИЛЬНЫМ».

Сергей замер, его рука разжалась, топор со звоном упал на пол. По лицу потекли слёзы. Он медленно стал опускаться на колени.

— Сергей! Держись! Не слушай, а ложь! — закричал Леонид, но его самого отбросило невидимым ударом к стене. Он увидел, как тёмная масса начала обволакивать его напарника, втягивая его в себя.

И тогда Леонид понял. Он не мог убить её. Но он знал, в чем ее слабость. От чего она зависит.

Он вскочил, не обращая внимания на боль, и рванулся не к Сергею, а к тлеющим остаткам алтаря. Он схватил наполовину обгоревшую куклу-идол. Её фарфоровое лицо было раскалённым.

— ЭЙ! — закричал он изо всех сил, и его голос грохнул по подземелью. — СМОТРИ СЮДА!

Туман, пожиравший Сергея, дрогнул. Слепое лицо сущности повернулось к Леониду.

«ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ ВЫБОР, СТАРИК? УМЕРЕТЬ ПЕРВЫМ?»

— Нет, — тихо, но чётко сказал Леонид. — Вернуться.

И он с силой швырнул раскалённую куклу прямо в чёрную, зияющую дыру главного коллектора — туда, откуда явилась тварь, в её истинное логово.

— Возвращайся туда, откуда пришла! — его голос сорвался на рык. — Твоей игре конец! Ты проиграла! ТЫ ОДНА!

Он бил в её самую суть. Он отрицал её связь с миром, её победу, её силу. Он указывал на её вечное, неизменное одиночество в тёмной яме.

Раздался оглушительный, визг — звук абсолютной, безутешной ненависти. Туман мгновенно отринул обессилевшего Сергея, который рухнул на пол, и ринулся к коллектору. Он не просто нырнул в него. Он схлопнулся, всосался в чёрную воду, как в воронку, увлекая за собой все чёрные нити, которые с сухим треском рвались и умирали.

Зал погрузился в тишину. Только потрескивали угольки да журчала вода.

Леонид, тяжело дыша, прислонился к стене. Потом подошёл к Сергею, перевернул его. Тот был бледен, но в его глазах, полных ужаса, уже проглядывало осознание.

— Чёрт… Лёнь… — он с трудом выдохнул. — Она… она мне мамку обещала вернуть… И водки… целое море…

— Врёт она всё, — хрипло сказал Леонид, поднимая его. — Врёт, потому что сама ничего не имеет. Ничего, кроме голода. Держись.

Он помог Сергею встать. Они посмотрели на опустевший, загаженный зал. Пахло гарью и развеивающимся смрадом. Рисунки на стенах почернели и осыпались.

— Ушла? — спросил Сергей, всё ещё не веря.

— Ушла, — подтвердил Леонид. — Не уничтожена. Изгнана. Загнана обратно в свою нору.

— Надолго?

Леонид взглянул на чёрную дыру коллектора.

— Пока здесь есть темнота, а у людей — обиды, она будет ждать. Но теперь мы знаем, как с ней говорить.

Он потушил последние тлеющие угли, закинул рюкзак на плечо.

— Пошли. Выберемся отсюда. Я первый раз в жизни так хочу просто увидеть солнце.

Опираясь друг на друга, два охотника зашагали прочь из подземного ада, оставляя за спиной лишь пепел, ржавчину и звенящую, временную тишину.

Их путь наверх был долгим и мучительно осторожным. Каждый скрип ржавой лестницы, каждый шорох воды в коллекторе заставлял их замирать и вжиматься в тени, сжимая оружие. Леонид шёл первым, его дедов топор был наготове, а взгляд метался по каждому тёмному уголку. Сергей, прикрывая тыл, вёл прицел арбалета по пустым тоннелям за спиной, его палец не сходил со спускового крючка. Они не говорили, экономя силы и прислушиваясь к звенящей тишине, ожидая нового нападения, нового обмана. Но кроме их собственных шагов и учащённого дыхания, ничего не нарушало могильного покоя подземелий.

Они выбрались через тот же люк. Тело полицейского куда-то унесло течением. Подвал больницы был пуст. Осторожно, как диверсанты, они миновали подсобки и вышли в ночь через чёрный ход. «УАЗик» ждал их там, где они его оставили, — мокрый, грязный и бесконечно родной.

Они не уехали сразу.

Следующие несколько дней стали тягучим, напряжённым ожиданием. Они сменили убежище, перебравшись в заброшенный гараж на другом конце города. Дежурили по очереди, спали урывками. Леонид объезжал город, прикидываясь местным алкоголиком, и вслушивался в разговоры у магазинов. Сергей наблюдал за больницей и детской площадкой из-за угла.

Но город медленно, очень медленно начинал оживать. На окнах первых этажей кое-где исчезли криво прибитые листы фанеры. Во дворе того самого «первого дома» на третий день появилась пара малышей под присмотром бледной, но живой матери. Слухи о «чёрной лихорадке» стали потихоньку стихать, замещаясь обычными сплетнями о плохой экологии и некачественных продуктах.

Тварь не вернулась. Во всяком случае, не явила себя открыто. Та тихая, всепроникающая плесень ужаса, что отравляла воздух, начала рассеиваться. Она была изгнана из своего сердца, из своего передатчика, и теперь зализывала раны где-то в самой глубокой тьме.

На пятый день, заправившись и закупившись консервами, они молча погрузились в «УАЗик». Сергей повернул ключ зажигания, и двигатель зарычал привычным, утробным рыком.

— Всё? — хрипло спросил он, глядя на серые улицы в лобовое стекло.

Леонид, глядя в боковое зеркало на удаляющиеся пятиэтажки, произнёс чуть слышно:
— Пока всё.

Машина тронулась с места и покатила по мокрому асфальту прочь из города, оставляя за спиной молчаливые дома и незакрытые до конца двери в иной мир. Они выиграли битву. Но война с тем, что живёт в тёмных углах детских комнат и в глубине одиноких сердец, была бесконечной.

Конец...?

Спустя четыре месяца в одной из квартир, что стояла как раз на пути того самого зловещего полукружия, которое когда-то очертил на карте Леонид, девочка Наташа тихо плакала, уткнувшись лицом в подушку.

Папа вечно на работе, мама вечно у плиты или с тряпкой в руках. Её рассказы о школе встречали отстраненными кивками, а просьба поиграть — усталым «потом, дочка, я очень занята». Мир стал огромным, пустым и очень одиноким. Она чувствовала себя прозрачной, ненужной, мебелью в собственной жизни.

И вот, когда сгустились сумерки, а комната погрузилась в синеватую мглу, из самого тёмного угла, где копилась пыль и тени, послышался тихий шорох. Наташа замерла, затаив дыхание. Из тьмы медленно выплыла… девочка. Примерно её возраста. На ней было нарядное, но странно старомодное платьице, слегка выцветшее и слишком чистое для такого укрытия.

— Я слышала, тебе грустно, — девочка, сделав шаг вперёд. От неё пахло мёдом, густым, приторным, и чем-то ещё — затхлым, плесневелым, будто из давно запертого подвала. — Со мной тоже никто не хочет дружить. Но мы можем дружить вместе. Я буду твоей самой лучшей подругой. Всегда.

Она улыбнулась. Улыбка была неестественно широкой и совсем не детской. В её глазах, казалось, плавали тени целой вечности.

— Меня зовут Няня. Давай поиграем?

В дальнем углу комнаты, на книжной полке, плюшевый мишка, подарок отца, на который тот уже и не смотрел, лежал лицом вниз. А из-под кровати, будто из самой толщи тьмы, на чистый ковёр выползла первая, почти невидимая ниточка чёрной, липкой плесени.

— Дальше — врозь, — Леонид остановился на развилке. Его лицо в свете фонаря было резким. — Я на чердак. Если эта тварь где-то и прячет свою главную «куклу», то там. Ты — вниз. Морг, подвал, технические помещения. Ищешь всё, что пахнет не лекарствами, а тем самым цветочным смрадом, а так же кусается, дерется или странно себя ведет.

Сергей мрачно кивнул.
— Яснопонятно. Только если встречу мента?

— Не встретишь. Они все на показуху у входа толпятся. Связь каждые пятнадцать минут. — Леонид бросил ему один из двух раций. — Не молчи. И если что... — он сделал паузу, — стреляй сначала, потом разбирайся. Здесь не до церемоний.

— Ага, — Сергей уже поворачивался к тёмному пролёту лестницы, ведущей вниз. — Только если я начну орать в рацию, что на меня напал говорящий труп, не бросай меня, психа, на растерзание санитарам.

— Договорились, — тень ухмылки мелькнула на лице Леонида. — Удачи.

— И тебе не сдохнуть, старик.

Они растворились в темноте разных коридоров, оставив за спиной призрачный свет мигалок и тихий гул голосов, не подозревающих, что настоящая охота только началась.

ЧЕРДАК. ЛЕОНИД.

Лестница на чердак скрипела от пыли и опавшей с потолка штукатурки под ногами Леонида, каждый шаг отдавался гулким эхом в бетонной шахте. Дверь наверху была заперта на тяжелый амбарный замок, но ржавые петли поддались после двух сильных ударов могучего плеча.

Пространство чердака оказалось огромным, как ангар. Воздух был сухим, густым и горьким от пыли десятилетий. Луч фонаря выхватывал из мрака горы старого хлама: сломанные койки, спиленные кресты от могил (видимо, из старого морга), груды пожелтевших бумаг. Десятки сквозных вентиляционных шахт, словно чёрные дыры, уходили вглубь здания, разнося тишину.

«На месте, — тихо доложил Леонид в рацию. — Ничего, кроме старого барахла и пыли. Иду глубже».

Он двигался медленно, методично просвечивая завалы. Фонарь выхватил странный узор на бетонной стене — не граффити, а аккуратно выведенная сажей или углем спираль, похожая на те, что они видели в квартирах. Но и только. Ни следов, ни звуков, лишь давящее ощущение, что за ним наблюдают из сотен тёмных углов.

ПОДВАЛ. СЕРГЕЙ.

Спуск в подвал оказался путешествием в ад. Воздух становился всё гуще, влажнее и пропитался тем самым сладковато-трупным запахом, который сводил с ума. Фонарь выхватывал ржавые трубы, капающие конденсатом, щиты с оборванными проводами.

«Ну и дыра, — прошипел Сергей в рацию. — Тут даже грибы-мутанты сдохнут со скуки. Только плесень да паутина. И вонь... как в гробу у кондитера».

Он наткнулся на дверь с табличкой «МЕД. ОТХОДЫ». Замок был сорван. Внутри — стеллажи с пакетами желтого биомусора. Но в углу, за стеллажом, его луч выхватил нечто иное: аккуратную горку из кукол. Старых, потрёпанных, с вытертыми лицами. Они сидели в идеально ровном кругу, словно участвуя в чаепитии. А в центре круга лежал распоротый мешок с отходами, из которого сочилась тёмная, липкая масса, пахнущая мёдом и гнилью.

«Лёнь, — Сергей присел на корточки. — Кажется, я нашёл их клуб по интересам. Кукольный кружок «Юный патологоанатом». Жутковатое зрелище».

ЧЕРДАК. ЛЕОНИД.

Леонид, обходя громадный вентиляционный блок, получил сообщение. Он нахмурился.
«Опиши точнее. Есть ли символы? Надрезы? Нити?»

«Ничего такого. Просто куклы сидят и молча осуждают мое вторжение. Жду указаний, о великий следопыт».

Леонид с досадой пнул старую коробку с картотекой. Пыль столбом взметнулась в воздух. Он осмотрел все воздуховоды, все углы. Ничего. Чердак был мёртвым местом. Ловушкой для пыли и призраков прошлого, но не логовом существа, которое они искали.

«Чисто. Спускаюсь. Держись там, не шуми».

ПОДВАЛ. СЕРГЕЙ.

«Да я тут тише воды...» — начал было Сергей, но его фразу перебил резкий, металлический скрежет снаружи.

Дверь в подсобку, ведущую в его коридор, с визгом открылась. В проёме, ослеплённый лучом своего фонаря, стоял рослый сотрудник в полицейской форме. Его лицо было изумлённым и мгновенно напряжённым.

— Эй! Кто тут?! — его голос громыхнул в низких потолках подвала, заставляя Сергея вздрогнуть. Рука полицейского потянулась к кобуре.

«Лёнь! — Сергей вырубил фонарь и шарахнулся вглубь помещения, за стеллажи, прижимаясь к рации. — У меня гости! Очень официальные!»

Из рации послышался лишь треск — помехи или сдавленное ругательство Леонида. А в тишине подвала уже раздавались тяжёлые, уверенные шаги, приближающиеся к его укрытию.

— Выходи с поднятыми руками! — прогремел голос. — Тебя всё равно найдут!

Сергей, прижавшись к холодной стене, сжал в руке фонарь. Диалог явно не предвиделся.

[Вторая часть]

— Лёнь! Чёрт! — Сергей яростно потряс рацией, но в ответ был лишь треск помех, заглушаемый тяжёлыми, уверенными шагами полицейского за стеллажами. Луч фонаря метался по проходам, выхватывая ржавые трубы и груды хлама.

«Выходи! Последнее предупреждение!» — голос был уже ближе, всего в паре метров.

Мысли пронеслись вихрем. Схватка? Нет. Шума будет на всю больницу. Бежать? Куда? Взгляд Сергея упал на массивную чугунную решётку в полу, почти скрытую под сдвинутым в сторону старым матрасом. Люк. Старый, ржавый, но с видимой ручкой.

Решение пришло мгновенно. Сергей рванулся вглубь подсобки, к груде пустых картонных коробок, и с силой столкнул её на пол. Грохот раздался по подвалу.

— Стой! — раздался возглас за спиной, и шаги устремились к источнику шума.

Пользуясь моментом и прикрываясь шумом, Сергей отбросил матрас в сторону, ухватился за холодную, шершавую ручку люка и изо всех сил потянул на себя. Металл со скрежетом поддался. Пахнуло затхлым, спёртым воздухом и чем-то ещё — сладким и гнилостным, гораздо более сильным, чем наверху. Бездонная чёрная дыра зияла под ним.

Луч фонаря выхватил из темноты верхние ступени узкой, почти вертикальной металлической лестницы.

Шаги уже были рядом. Сергей, не раздумывая, прыгнул в проём, успевая захватить крышку люка и с силой дёрнуть её на себя. Тяжёлая чугунная плита с оглушительным лязгом захлопнулась, едва не прищемив ему пальцы, и погрузила всё в абсолютную темноту. Сверху донёсся приглушённый, яростный крик и несколько глухих ударов по металлу. Звуки быстро стихли — либо полицейский пошёл за подмогой, либо решил, что дверь заперта изнутри.

Сергей стоял на узкой ступеньке, прислонившись лбом к холодному металлу лестницы, пытаясь отдышаться. Сердце колотилось как бешеное. Вокруг царила кромешная тьма, нарушаемая лишь лучом его фонаря, который он теперь включил. Он светил вниз. Лестница уходила в непроглядную черноту. Тот самый сладковато-трупный запах был отсюда гораздо сильнее.

— Лёнь... — снова прошипел он в рацию, уже без особой надежды. — Я в какую-то дыру провалился. Пахнет, будто тут весь сахарный завод сдох. Если не отвечаешь... я пошёл вниз. Надеюсь, там не очередной коп с фонарём.

В ответ — лишь мертвая тишина и треск. Сунув рацию в карман, Сергей начал медленно спускаться по шаткой, скрипящей лестнице в самое нутро больничного комплекса.

[ЧЕРДАК. ЛЕОНИД.]

Леонид, спускаясь по скрипучей лестнице с чердака, яростно стучал по рации.
— Сергей! Приём! Чёрт! — В динамике раздавались лишь помехи и отдалённые, искажённые обрывки фраз. «...гости!..» «...официальные!..»

Он замер, прислушиваясь. Снизу, из глубины здания, донёсся приглушённый, но отчётливый лязг тяжелого металла. Как будто захлопнулся массивный люк. Затем — настороженная тишина.

Лицо Леонида исказилось от досады и тревоги. Он двинулся вниз, перескакивая через ступеньки, его сапоги гулко стучали по бетонным пролетам. Он шел на звук, на смутную догадку, что его напарник нашёл нечто важное и оказался в ловушке. И теперь он был один в этом проклятом месте, а связь прервана. Охота внезапно превратилась в спасательную операцию.[СЛИВНОЙ ТУННЕЛЬ. СЕРГЕЙ.]

Металлическая лестница закончилась, упёршись в скользкий, покрытый чем-то чёрным бетонный пол. Сергей спрыгнул вниз, и ботинок с противным чавканием ушёл по щиколотку в нечто тёплое и вязкое. Он вздрогнул от отвращения.
— Фу, бля.

Воздух был другим. Не больничным — густым, спёртым, смердящим. Запах был сложным, многослойным: химическая острота хлорки и щелочей, тяжёлое дыхание ржавых труб, сладковатая нота разложения и под всем этим — постоянный, тошнотворный фоновый аромат человеческих отходов, въевшийся в самые стены. Дышать хотелось через рукав.

Туннель был низким, принуждая его слегка сгорбиться. Сводчатый потолок, сложенный из пористого, мокрого бетона, местами был опутан паутиной толстых труб и кабелей в проржавевшей оплётке. Со стен сочилась влага, стекая в жёлоба, которые вели в чёрную, бездонную дыру в центре пола — основной коллектор. Вода с тихим, гипнотизирующим журчанием струилась туда, унося с собой бог весть что.

Свет фонаря, его единственный друг в этом аду, выхватывал из мрака ошмётки чего-то неопределённого, плывущие по воде, ржавые решётки, забитые гниющим тряпьём. Тишина была абсолютной, давящей, нарушаемой лишь его собственным дыханием, усиленным эхом, и вечным, монотонным плеском воды.

«Лёнь... Приём...» — его шёпот, сорвавшийся с губ, был поглощен сырой мглой, не долетев даже до стен. Он достал рацию. — Леонид! Я в каком-то дерьмовом коллекторе под больницей. Слышишь?

В ответ — лишь мощный, оглушительный треск помех, в котором на секунду прорезался искажённый голос, явно не принадлежавший Леониду: «...иди... иди...» — и снова треск.

Сергей дёрнул рукой, едва не уронив рацию в поток. Ледяная полоса пробежала по его спине. Он судорожно выключил рацию, засовывая её в карман. Тишина, нарушаемая лишь плеском воды, стала ещё невыносимее.

Он сделал шаг вперёд, потом другой, принуждая себя двигаться. Ботинки с каждым шагом издавали противный, отрывистый звук, отрываясь от липкого пола. Он был совершенно один в этом кишке из бетона и ржавчины, и единственным доказательством, что снаружи всё ещё существует мир, был тот самый сладковато-гнилостный запах, что стал здесь лишь сильнее, словно его источник был где-то здесь, впереди, в этой непроглядной тьме.

Туннель сделал резкий поворот, и луч фонаря выхватил из мрака нечто, от чего кровь застыла в жилах Сергея.

На небольшом бетонном выступе, прямо над чёрной струящейся водой, сидела девочка. Лет семи-восьми. В грязном, но нарядном платьице. Она была абсолютно чистой, будто только что вышла из дома, а не из канализационного ада вокруг. В её руках была тряпичная кукла с безликим лицом, и она медленно, ритмично покачивала её, напевая под нос ту самую зловещую считалочку:

Кумоха, Кумоха, не спит никто...
Папа с мамой ушли далеко-далеко...

Сергей замер, парализованный этим зрелищем. Его мозг отказывался верить. Он сделал шаг назад, и его ботинок с громким чавком вышел из воды.

Девочка замолкла. Её голова повернулась к нему. Движение было слишком плавным, слишком неестественным, будто не кости поворачивали шею, а невидимая рука. Её глаза были огромными, тёмными и абсолютно пустыми. В них не было ни страха, ни любопытства — лишь глубокая, бездонная пустота.

— Ты пришёл поиграть? — её голосок был тонким, безжизненным, без единой эмоциональной ноты. Он звучал как запись.

Сергей сглотнул ком в горле. Рука сама потянулась к рации, но он вспомнил помехи и застыл.
— Малыш... ты... как ты тут оказалась? — его собственный голос прозвучал хрипло и неестественно громко в давящей тишине.

Девочка продолжила качать куклу.
— Со мной никто не играет. Все спят. А я не могу уснуть. Моя няня говорит, что нужно ждать гостей.

— К...какая... няня? — Сергей почувствовал, как по спине бегут ледяные мурашки. Он понял.

— Ты же её видел, — сказала девочка, и в её голосе впервые появилась какая-то интонация. Сладкая, ядовитая. — Он везде. Он в стенах. Он в трубах. Он во мне.

Девочка подняла на него свой пустой взгляд, и её губы растянулись в широкой, неестественной улыбке, доходящей почти до ушей. Улыбке, которую он видел на лицах детей в палатах.

— Кто она? — с трудом выдавил из себя Сергей.

На лице девочки на мгновение дрогнула тень чего-то человеческого, будто сквозь кукольную маску прорвалась искра настоящего воспоминания. — Она дарила дружбу. А они... они её боялись. Гнали. Говорили, что больная. А потом пришли другие... с огнём и железом. Сделали ей больно. Теперь она не дарит. Теперь она... берет.

На мгновение Сереге показалось, что это сон и он вот вот проснется... Но монотонный голов вернул его в зловонную реальность.

— Она говорит, ты одинокий. Как я. Ты злишься на всех. Как я. Ты идеально подходишь.

Сергей отшатнулся, натыкаясь на холодную, мокрую стену. Его сердце колотилось где-то в горле.
— Подходишь для чего? — он почти выдохнул.

Улыбка на лице девочки стала ещё шире, становясь совершенно нечеловеческой.
— Чтобы остаться. Навсегда. Мы будем играть вечно. Няня очень хочет с тобой познакомиться.

Она медленно подняла руку и указала пальцем куда-то за спину Сергея, в непроглядную темноту туннеля.

— Она уже здесь.

Сергей медленно, со скрипом повернул голову, следуя за указательным пальцем девочки. В темноте туннеля не было ничего, кроме сгущающейся тьмы, которая, казалось, стала плотнее, тяжелее.

— Здесь никого нет, — его голос сорвался на шёпот, полный отчаянной надежды, которую он сам не ощущал.

Пустые глаза девочки не моргнули.
— Она всегда здесь. Она ждала тебя. Она знает тебя. Знает, как ты кричал в одиночной камере. Знает, как ты ненавидишь. Эта ненависть... она такая... вкусная.

Сергей почувствовал, как по спине пробежал ледяной пот. Его прошлое, его самые тёмные уголки, были выставлены перед ним, как на ладони.
— Отстань от меня, — прохрипел он, сжимая кулаки. — Отпусти девочку.

— Девочка? — голосок изменился, стал старше, скрипучим, полным ядовитой нежности. Это говорила уже не девочка. — Она уже давно не девочка. Она сосуд. Ты тоже можешь стать сосудом. Перестать чувствовать боль. Одиночество. Только покой. Только тишина.

Сергей сделал шаг назад, но его пятка упёрлась в что-то мягкое и скользкое. Он едва не поскользнулся.
— Я... я не хочу твоего покоя.

— Все хотят, — просипел голос из уст ребёнка. — В конце концов, все хотят. Ты просто ещё не понял этого. Ты будешь бороться. Это тоже... интересно.

Девочка медленно двинулась. Её движения были плавными, кукольными. Она сделала шаг к нему, затем другой. Бурая жижа, что покрывала весь пол, у её ног не плескалась, будто её и не было.

— Она предлагает тебе выбор, — голос стал громче, настойчивее, заполняя собой всё пространство туннеля. — Присоединиться добровольно... или быть выскобленным изнутри и использованным. Как они. МАМЫ и ПАПЫ.

Сергей отчаянно оглянулся, ища путь к отступлению, оружие, любое спасение, ведь рюкзак со всем имуществом остался наверху. Его взгляд упал на тяжёлый гаечный ключ, валявшийся в воде неподалёку. Последний аргумент отчаяния.

— Не подходи, — его голос дрожал, но в нём зазвучала знакомая злость. — Я тебя предупредил.

Девочка лишь улыбнулась своей жуткой, неестественной улыбкой и сделала ещё шаг.
— Предупреждение... Это мило.

— Руки за голову! Немедленно! — внезапный, оглушительный рык эхом ударил по сводам туннеля, заставив Сергея вздрогнуть и резко обернуться.

Позади него, перекрывая путь к отступлению, стоял тот самый рослый полицейский. Его лицо было багровым от напряжения и гнева, форменная куртка промокла на плечах. В его руках был пистолет, ствол смотрел прямо на Сергея. Фонарь, прикрепленный к оружию, слепил, вырывая из мрака лишь их двоих.

— Я сказал, руки за голову! — он сделал шаг вперёд, его ботинок с громким чавком ушёл в воду. — Кто ты такой? И что ты тут, чёрт возьми, делаешь?

Сергей, парализованный между двумя угрозами, медленно, очень медленно начал поднимать руки. Его мозг лихорадочно соображал.

— Я... я... — его голос сорвался. Как объяснить это? «Извините, товарищ мент, я тут с древним злом борюсь, а вон та девочка на самом деле не девочка»?

— Я сантехник, — вдруг выпалил он первое, что пришло в голову. — Авария... тут... — он мотнул головой в сторону темноты.

— Молчи! — полицейский был неумолим. Его взгляд скользнул по Сергею, оценивая его потрёпанную одежду, отсутствие какой-либо униформы или инструментов. — Сантехник? Сейчас проверим твои документы. Шаг вперёд! Медленно!

В этот момент луч фонаря на пистолете дрогнул, скользнул мимо Сергея и выхватил из темноты фигуру за его спиной.

Девочку.

Она стояла совершенно неподвижно, всё так же улыбаясь своей леденящей душу улыбкой. Её платьице, аккуратные косички — всё это выглядело абсолютно нереалистично на фоне канализационного ада.

Лицо полицейского исказилось от изумления и нарастающего недопонимания. Пистолет в его руке дрогнул.
— Что... что это? — его голос потерял всю свою уверенность, став выше и тоньше. — Девочка? Как ты сюда попала? Ты одна?

Он сделал шаг в сторону, на мгновение забыв о Сергее, его внимание полностью переключилось на ребёнка.
— Иди ко мне, малышка. Всё в порядке, я полицейский...

Девочка не двинулась с места. Её пустой взгляд скользнул с Сергея на полицейского. Улыбка на её лице стала ещё шире, почти карикатурной.

— Он тоже одинокий, — прозвучал её тонкий, безжизненный голосок, обращённый в пустоту. — Он боится. Он злится. Он тоже подходит.

Полицейский замер, его лицо побелело. Он смотрел на девочку, на её нечеловеческую улыбку, на жуткую обстановку вокруг.

— Что... что это значит? — он прошептал, и его пистолет начал медленно опускаться.

Это был момент. Момент шока и непонимания, который длился всего секунду. Но этого было достаточно.

— Я... я не понимаю... — пробормотал полицейский, его взгляд метался между Сергеем и девочкой, пытаясь осмыслить невозможное. Протоколы и инструкции трещали по швам, не находя категорий для происходящего. В его глазах боролись страх, долг и полнейшая растерянность.

Внезапно его лицо снова окаменело. Годы службы взяли верх. Он рванул себя за шиворот, пытаясь вернуть контроль.
— Всё равно! — его голос снова стал жёстким, но в нём уже слышалась трещина. Он резко повернулся к Сергею, полностью отворачиваясь от девочки, и снова поднял пистолет. — Руки за голову! Сейчас же! Я не буду повтор...

Он не договорил.

Тихий, едва слышный шорох — и девочка оказалась прямо за его спиной. Её движение было не просто быстрым. Оно было мгновенным, словно её перенесла сама тень. Её маленькая, идеально чистая ручка с не по-детски длинными пальцами взметнулась вверх.

И вонзилась ему в спину.

Раздался негромкий, влажный, чёткий звук — чпок — похожий на хлопок ладони по воде, но гораздо более жуткий. Полицейский замер на полуслове. Его глаза округлились, полные не столько боли, сколько абсолютного, всепоглощающего непонимания. Пистолет выпал из его ослабевшей руки и с плеском ушёл под воду.

Он попытался посмотреть через плечо, но не смог. Его взгляд упал на Сергея, и в нём читался немой вопрос: «Что это?»

Из его полуоткрытого рта хлынула алая струйка крови, окрашивая воду у его ног в розовый цвет. Затем его могучие ноги подкосились, и он начал медленно, почти величественно, оседать в грязный поток. Его куртка на спине быстро темнела, пропитываясь кровью, вытекающей вокруг маленькой, торчащей из неё ручки.

Девочка стояла над ним, не двигаясь. Её лицо оставалось абсолютно спокойным, с той же безжизненной улыбкой. Она не выглядела сильной. Она выглядела как нечто, для чего плоть и кость — не преграда, а просто материал.

Сергей стоял в ступоре, парализованный ужасом. Его мозг отказывался обрабатывать увиденное. Это было не нападение. Это было... Как норма. Как ребёнок ломает игрушку.

Медсестра в больнице, распылитель... Дети в палатах... Теперь это. Оно не просто вселялось. Оно убивало. Физически. И делало это с ужасающей, безразличной лёгкостью.

Пустой взгляд девочки медленно поднялся с тела полицейского и уставился на Сергея. Её рука, вся в крови до локтя, всё ещё была занесена. Кровь с кончиков её пальцев капала в воду, растворяясь в ней тёмными облачками.

— Ты видишь? — её голосок снова зазвучал безмятежно, как будто она показывала ему новую игрушку. — Не нужно бороться. Нужно просто... принять.

Сергей отшатнулся, спина с силой ударилась о сырую стену туннеля. Ледяной ужас сковал его конечности. Он смотрел на маленькую, хрупкую фигурку, стоящую над телом взрослого мужчины, и впервые за долгие годы почувствовал себя абсолютно, окончательно беспомощным. Это была не драка. Это было начало забоя. Он проиграл. Они проиграли, даже не поняв правил игры.

Сергей отшатнулся, спина с силой ударилась о сырую стену туннеля. Ледяной ужас сковал его конечности. Он смотрел на маленькую, хрупкую фигурку, стоящую над телом взрослого мужчины, и впервые за долгие годы почувствовал себя абсолютно, окончательно беспомощным.

— Отстань от меня, — его голос был хриплым, лишённым всей привычной бравады. Это был голос загнанного зверя.

— Но мы же только начали играть, — голос из уст ребёнка снова стал старше, скрипучим, полным ложной ласки. Девочка сделала шаг вперёд. Вода, казалось, расступалась перед ней, не желая пачкать её нарядные туфельки. — Ты же сильный. Я чувствую. В тебе так много гнева... Он такой... питательный. Дай мне его. Стань частью чего-то большего. Забудь.

— Забудь одиночку. Забудь решётку на окне в детской. Забудь, как мать плакала в подушку, пока отец...

— Заткнись! — рёв Сергея оглушительно грохнул по сводам туннеля. Он рванулся вперёд, забыв про всё, кроме животной потребности заставить этот голос замолчать. Его огромная ладонь схватила девочку за плечо.

И тут же он закричал — не от боли, а от чудовищного, леденящего ощущения. Под пальцами он чувствовал не детскую хрупкую косточку, а нечто твёрдое, одеревеневшее, как сухая ветка, обёрнутая в холодный шёлк кожи. И из этого места в его ладонь хлынула волна чужого, вывернутого наизнанку отчаяния. Он увидел тёмную комнату, запах дешёвого вина, тень в дверном проёме... Свою собственную, самую старую боль.

Девочка даже не дрогнула. Её улыбка стала блаженной.
— Да... вот он. Твой страх. Он самый вкусный.

...Она потянулась к нему своей чистой, сухой рукой. Палец с длинным, неестественным ногтем нацелился ему в глаз. Сергей попытался отклониться, но ноги не слушались, утопая в вязкой жиже. Он проигрывал. Проигрывал начисто.

Внезапно из темноты позади Сергея, со стороны, откуда он пришёл, рассекая мрак, брызнул ослепительно-белый свет. Луч фонаря упёрся прямо в лицо девочки, заставив её замереть на мгновение.

— Сергей! К земле! — прогремел знакомый хриплый голос, и в нём была сталь, которой Леонид не позволял себе раньше.

Не думая, Сергей рухнул в смердящую воду, едва не захлебнувшись.

Над ним что-то просвистело в воздухе. Короткое, блестящее железо с резким запахом. Толстый арбалетный болт, обмотанный какими-то травинками и пропитанный резко пахнущей жидкостью. Он пролетел в сантиметре от руки девочки и с глухим стуком вонзился в деревянную балку позади неё.

Раздался резкий, шипящий звук, будто на раскалённую сковороду плеснули водой. Из места, где болт вонзилась в дерево, повалил едкий дымок, пахнущий полынью, можжевельником и жжёной костью. И следом — нечеловеческий, визгливый вопль, вырвавшийся из глотки девочки. В нём было нечто такое, от чего кровь стыла в жилах — визг разорванного металла, плач ребёнка и яростный шёпот тысячи голосов одновременно.

Сергей, отплевываясь от вони, поднял голову. Девочка отшатнулась, не от боли, а от яростного, брезгливого отвращения, как от вида падали. Она скорчила гримасу, словно воздух вокруг стал для неё ядовитым.

Из темноты вышел Леонид. В одной руке — мощный фонарь, в другой — арбалет, на ползунке которого была уже взведена вторая порция железа. Его лицо было каменной маской ярости и концентрации.

— Специальное угощение для тебя, — сипло прорычал он, целясь сущности в грудь. — Не ожидала? Думала, мы с пустыми руками пришли? Ты же любишь дары принимать. Дак, принимай, сука!

Девочка выпрямилась. Её лицо исказила гримаса чистейшей, безумной ненависти. Пустота в глазах сменилась древним, холодным злом. — Старый друг... — просипела она уже своим, истинным голосом, многоголосым и чуждым. — Ты опять пришел поиграть! Как тогда... Помнишь?

— Ты не в лесной избушке, Тварь, и мне не 7 лет — отрезал Леонид, делая шаг вперёд. Здесь тебя не ждали. Здесь тебе не рады. Убирайся в свою яму.

Он не стал читать молитв или заклинаний. Он просто пошёл на неё. Твёрдо, неотвратимо, как бульдозер. И это было страшнее любых ритуалов.

Сущность в облике девочки отступила на шаг, затем на другой. Её уверенность исчезла, сменившись животной злобой и... гневом осквернённого идола. Она зашипела, как кошка, спина её выгнулась неестественной дугой, но при видя арбалета она отступала.

— Старый друг... — её голос снова зазвучал, но теперь это был не детский шепот, а наложение десятков шёпотов, старых и молодых, мужских и женских. — Мы же знакомы так давно. Разве ты забыл нашу первую игру?

Леонид не дрогнул, ствол арбалета неподвижно смотрел в центр её груди.
— Заткнись и убирайся. Твои сказки мне не интересны.

— А запах хвои после дождя? — вдруг сладко прошептала она, и её голос на мгновении стал удивительно мягким и тёплым. — И скрип половиц в дедовой избушке? Ты тогда спрятался в чулане, за старыми шкурами. Думал, я не найду?

Мышцы на лице Леонида напряглись, челюсть сжалась так, что выступили жилы. Он молчал.

— Я стучала в дверь... тихонько-тихонько. Предлагала поиграть в прятки. Всего на один час. Всего один час веселья... в обмен на то, что тебе всё равно было не нужно. На сон того старого, больного человека на печи. Он всё равно мучился. Я предложила обмен... милостивый обмен.

— Я сказал, заткнись! — рык Леонида был низким и опасным, но сущность уловила в нём едва слышную трещину.

— А ты испугался, — её голосок снова стал детским, насмешливым. — Так испугался, что даже не заплакал. Просто сидел и дрожал, обняв колени. А потом взял дедов нож... не для меня. Для себя. Чтобы не поддаться. Чтобы не открыть дверь. Помнишь этот холод стали у горла?

На лбу Леонида выступила испарина. На одно мгновение — всего на долю секунды — его взгляд стал отсутствующим, унесённым в те давние времена. Он снова видел ту щель в дверях, ту тьму за ней, чувствовал леденящий ужас и холод заточки в потеющей ладони.

Этого мгновения хватило.

Сущность рванулась вперёд. Не на него. Её движение было ослепительно быстрым. Она вцепилась пальцами-крючьями в ржавую трубу над головой и, словно паук, переметнулась через головы охотников, приземлившись позади них, отрезая путь к отступлению.

— Я тогда ушла с пустыми руками, — её многоголосый шёпот теперь доносился со спины. — Но я запомнила вкус твоего страха, мальчик. Он был... изысканным. И с тех пор я ждала, новой встречи. Ты стал сильным. Твой страх стал ещё слаще. Спасибо, что не разочаровал.

Леонид резко развернулся, арбалет снова наведён на цель. Но теперь она стояла между ними и выходом, и её улыбка была бесконечно довольной.

— Всё, старик, — прохрипел Сергей, она нас в ловушку загнала.

— Молчи, — отрезал Леонид, но его голос снова обрёл стальную твёрдость. Прошлое было заперто и отброшено обратно в дальний угол памяти. Сейчас была только цель. — Она не загнала. Она просто выбрала новое место. И очень ошиблась.

Раздался резкий, сухой щёлк тетивы.

Вторая порция металла обмотанного травами и пропитанный едкой смесью — не полетела наугад.

Леонид, поймав мгновение, когда сущность замерла в самодовольстве, отыгрывая свой триумф, совершил едва заметное движение стволом. Он целился не в сердце и не в голову — в мишень, видимую лишь ему. В то место, где сгущалась та самая «нить», связывающая призрачную няню с её сосудом-девочкой, в точку под левой ключицей, где пульсировал сгусток искажённой, тёмной энергии.

Болт впился точно в цель с глухим, влажным звуком, больше подходящим для удара по гнилой тыкве, чем по живому телу.

Эффект был мгновенным.

Визг, вырвавшийся из глотки девочки, сорвался на многоголосый, оглушительный рёв ярости и боли. Из раны хлынула не кровь, а густая, чёрная, как нефть, субстанция. Она немедленно закипела, шипя и испуская клубы едкого, удушливого дыма, пахнущего палёной шерстью и озоном. Тело девочки затрепетало, забилось в мучительных конвульсиях. Её черты поплыли, исказились. На миг сквозь милое личико проступило нечто древнее, костлявое и бесконечно злое, сотканное из теней и отчаяния.

Она была повержена. Ошеломлена, отравлена, выбита из своей игры. Но не побеждена.

Словно раненый зверь, она, издавая хриплое, клокочущее шипение, попятилась. Её движения были резкими, дёргаными, лишёнными прежней кукольной грации. Она шарахнулась от них, в сторону главного коллектора, к чёрной, бездонной дыре, куда стекали все стоки.

Воздух сгустился от её ненависти. Влажные стены, казалось, плакали чёрными слезами. Свет фонарей подрагивал, искажаясь в клубах дыма, поднимавшихся от её раны. В тишине, нарушаемой лишь её шипением и вечным журчанием воды, слышалось обещание — древнее, как сама гниль, и неизбежное, как смерть.

Она уже была на краю, у самого жерла коллектора, готовая рухнуть в чёрную воду и исчезнуть в подземных лабиринтах. Леонид сделал шаг вперёд, арбалет снова наведён, лицо — каменная маска решимости.

И в этот последний миг, когда казалось, что всё кончено, девочка совершила последнее движение.

Не разворот для бегства, НЕТ. Резкий, хлёсткий взмах рукой — будто отряхивая с пальцев невидимую грязь.

Повисла тяжёлая пауза, нарушаемая лишь ровным гумором мотора.
— Ладно, — Леонид сдавленно выдохнул, смирившись с неизбежным. — Одна попытка. Но одно неверное слово, один странный взгляд медсестры — и мы уходим. Мгновенно. Понял?

— Понял, понял, — Сергей уже включил передачу. — Будем тише воды, ниже травы. Поехали, а то моя решимость тает быстрее, чем моё терпение ко всей этой чертовщине.

Больница встретила их ярким, ядовито-зелёным светом люминесцентных ламп и запахом хлорки, за которым угадывалось что-то сладковато-приторное, как увядшие цветы. Леонид, сгорбившись, мгновенно вошел в роль уставшего деда, а Сергей, нахмурившись, изобразил озабоченного старшего брата. Медсестра, женщина с усталым, осунувшимся лицом и тёмными кругами под глазами, отнеслась к ним с равнодушием выгоревшего человека.

— По коридору налево, палаты 307 и 309, — буркнула она, даже не подняв головы от бумаг. — Только тихо. Они... плохо спят.

Коридор казался бесконечным. Они шли, и их шаги глухо отдавались в гулкой, мертвой тишине. Казалось, что двери в палаты приоткрываются на сантиметр вслед за ними, и из щелей на них смотрят десятки невидимых глаз.

Двери и в правду были приоткрыты, оттуда доносилось ровное, механическое гудение медицинской аппаратуры. Но не это было странным.

Была тишина. В обычном детском отделении ночью слышны вздохи, плач, шёпот. Здесь же стояла гнетущая, абсолютная тишина. Как в склепе.

Сергей краем глаза заглянул в одну из палат. В свете ночника он увидел девочку лет семи. Она сидела на кровати, абсолютно неподвижная, и смотрела в стену. Её руки лежали на одеяле, пальцы медленно, с интервалом в несколько секунд, почесывали ткань абсолютно синхронно. Как заводная кукла. Её глаза были широко открыты, но в них не было ни сна, ни бодрствования — только пустота.

Леонид тихо тронул его за локоть, и они двинулись дальше. Из другой палаты доносилось тихое, монотонное бормотание. Мальчик, его лицо было скрыто в тенях, ритмично, без пауз, повторял один и тот же набор слов, похожий на считалку или заклинание: «Кукла спит, я сплю, кукла смотрит, я вижу, кукла хочет, я делаю...»

Воздух на этом этаже был холоднее, чем в остальной больнице. Холоднее, чем того требовали нормы.

Они нашли нужные палаты. В 307-й лежал мальчик, тот самый, из первого дома. Петя. Он был привязан к кровати мягкими ремнями. Не потому, что был буйным. Наоборот. Он лежал так прямо и неподвижно, что это выглядело неестественно. Его голова была повёрнута к ним, глаза открыты. Он улыбался. Широкая, неестественная, десневая улыбка и пустые глаза. В его взгляде не было осознания — только стеклянная, довольная пустота. На тумбочке рядом, под стеклянным колпаком, лежала фарфоровая игрушка. Казалось, её глаза следят за каждым движением в комнате.

В 309-й палате была девочка, Маша. Она не была привязана. Она сидела на кровати и... играла. Её пальцы перебирали кукольные волосы, но сама кукла лежала на полу. Девочка играла с пустотой, совершая точные, выверенные движения: причесывала, поправляла несуществующее платье, подносила ко рту несуществующую ложку. Её лицо было сосредоточено и абсолютно спокойно. Она напевала ту самую считалочку, но шёпотом, на одном выдохе.

Сергей сделал шаг вперёд, решив проверить свою теорию.
— Маш? — тихо позвал он.

Девочка замолкла. Её пальцы застыли в воздухе. Медленно, с едва слышным скрипом шейных позвонков, она повернула голову к нему. В её глазах не было ни страха, ни удивления. Только холодное, отстранённое любопытство, словно она смотрела на насекомое.

— Маша, мы... мы от тёти Люды, — соврал Сергей, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Губы девочки растянулись в точной копии той улыбки, что была у мальчика в соседней палате. Слишком широкой, слишком десневой.
— Тётя Люда спит, — её голосок был без интонации, ровным, шелестящим потоком, как запись на плёнке. — Она крепко спит в земле. А я играю. Мы все тут играем. Когда вы присоединитесь к нашей игре?»

Сергей отшатнулся. Леонид схватил его за рукав.
— Всё. Пошли. Сейчас же.

Они почти бегом вышли из палаты. По коридору, направляясь к ним, шла та самая медсестра. Но теперь её лицо было искажено не усталостью, а странной, напряжённой маской. В руках она несла не медицинский инструмент, а небольшой распылитель, похожий на тот, что используют для цветов.

— Вы тут ещё? — её голос прозвучал неестественно громко в тихом коридоре. — Время приёма давно закончилось.

Леонид, не сбавляя шага, прошёл мимо неё, таща за собой ошалевшего Сергея.
— Всё, сестричка, уже уходим. Просто навестили.

Они шли по коридору, чувствуя её взгляд у себя в спине. Сергей обернулся. Медсестра стояла на том же месте и смотрела им вслед. А из палат, мимо которых они проходили, в дверные проёмы теперь смотрели другие дети. Молча. Неподвижно. С одинаковыми, стеклянно-пустыми улыбками на бледных лицах.

Дверь лифта закрылась, скрыв жутковатую картину. Только тогда Сергей выдохнул.
— Твою мать... Лёнь... Они же все...

— Молчи, — резко оборвал его Леонид. Его лицо было белым как полотно. — До машины. Молчи и иди.

Они вышли на улицу, под холодное ночное небо. Воздух больницы, казалось, навсегда въелся в их одежду — сладкий запах болезни и пустых, смотрящих глаз.

Машина рванула с места, увозя их от больницы, словно от чумного барака. Сергей давил на газ так, будто за ними гналась сама тень того места. Он с одержимостью смотрел в зеркало заднего вида, ожидая увидеть в темноте преследующие их огоньки или силуэты. Ему повсюду чудились эти стеклянные, пустые улыбки. В отсветах фонарей на мокром асфальте, в тени деревца у дороги. Его собственное отражение в боковом стекле на миг исказилось и застыло с неестественно широкой улыбкой. Он дёрнул рулем, оторвав взгляд. Просто дождь. Просто усталость. Только свернув за угол и оставив за спиной освещённые окна больничного корпуса, он сбросил скорость, и по салону пополз тяжёлый, спёртый воздух, пахнущий потом и страхом.

Молчание длилось несколько минут. Прервал его Сергей, его голос сорвался на хрип:
— Твою ж мать... Они же... Они все там... куклы. Не дети. Манекены какие-то с моторчиками внутри.

Леонид, прислонившись головой к холодному стеклу, не поворачивался. Он смотрел в ночь, но видел не улицы, а эти пустые, улыбающиеся лица.
— Не куклы. Сосуды. Пустые сосуды, которые оно заполнило собой. Или... наоборот. Выкачало всё, что было внутри, и оставило только оболочку.

«УАЗик» подпрыгнул на колдобине, выбив у Сергея тихий мат. Он свернул к их временному убежищу — заброшенному детсаду. Подвальные ворота со скрежетом завалились за ними, отсекая внешний мир. В темноте они не стали включать свет, плюхнулись кто куда: Сергей — на ящик, Леонид прислонился спиной к холодной бетонной стене, сполз по ней на пол.

Тишину нарушало только тяжёлое, немного хриплое дыхание Сергея.
— И что? — он спросил уже тише, без прежней истеричной ноты. — Что мы можем сделать? Сжечь и эту больницу? Там дети... или то, что от них осталось...

Леонид провёл рукой по лицу, словно стирая с него ту самую больничную липкость.
— Сжечь — не вариант. Нужно понять... откуда оно управляет этим... кукольным театром. — Он с силой сжал переносицу, пытаясь выдавить из себя усталость и навязчивую мысль: а что, если его методы неверны? Он всегда шел напролом, искал логово, источник. Но эта штука была как дым. Чем сильнее бил по ней, тем больше она растекалась. Может, нужно было не лезть в больницу? Может, именно их визит и подписал тем детям приговор? — Дети в палатах — это конечное звено. Куклы. Нужно найти кукловода.

Сергей дико зевнул, челюсть хрустнула.
— Ага. Щас, сил нет. Я себя чувствую, будто меня через мясорубку прокрутили, а потом собрали обратно кое-как.

— У всех так, — Леонид закрыл глаза. Его веки казались каменными. — Оно высасывает силы. Просто находясь рядом. Завтра... с утра... будем думать. А ночью... — он сделал паузу, — ночью вернёмся туда. Не в палаты. Пройдёмся по подвалам. По чердаку. Посмотрим, нет ли там чего... что не должно там быть.

Сергей ничего не ответил. Он уже почти спал сидя, кивая головой. Последнее, что он услышал перед тем, как провалиться в тяжёлый, бессознательный сон, был тихий, усталый голос Леонида:

— Спорим, их медицинские отходы... пахнут мёдом...

Наступила тишина. Двое взрослых, крепких мужиков, спали в холодном подвале, как убитые. Их сны были беспокойными, полными безликих улыбок и тихого скрипа несмазанных механизмов. Но решение было принято. Завтра — снова в ад.

[Утро следующего дня]

Следующее утро началось с тяжёлого пробуждения. Тело ломило, будто их действительно переехал грузовик. Молча, на автомате, они развели примус, вскипятили воду на чай и гречку. Завтрак прошёл в гнетущем молчании.

Леонид, отставив миску, принялся за оружие. Методично, с щелчками, проверял затворы, чистил стволы, перебирал патроны с крупной солью. Его движения были точными, выверенными — ритуал, возвращающий хоть какой-то контроль над ситуацией. Сергей тем временем рылся в рюкзаках, раскладывая на брезенте всё, что могло пригодиться: мощные фонари, свечные огарки, моток прочного шпагата, бензин в аварийной канистре.
— На случай, если придётся не изучать, а выжигать, — хрипло пояснил он, ловя вопросительный взгляд напарника.

Леонид лишь кивнул, не отрываясь от работы. Весь день прошёл в этой мрачной, сосредоточенной подготовке. Они почти не разговаривали, экономя силы. Оба понимали — ночь будет долгой.

Под вечер Леонид, чтобы пополнить запасы воды, выбрался в ближайший продуктовый. Пока кассирша отсчитывала сдачу, его внимание привлекли тревожные заголовки на экране маленького телевизора за её спиной.

«...загадочная смерть трёх пациентов детского отделения...» — вещал бодрый голос диктора. — «Дети скончались прошлой ночью при невыясненных обстоятельствах. Предварительные версии — массовое отравление некачественными продуктами или аллергическая реакция на препараты в ходе лечения...»

На экране мелькнули фотографии. Стеклянные глаза и неестественные улыбки. Петя. Маша. Ещё одна девочка из другой палаты.

Леонид застыл, ледяная волна прокатилась по его спине. Он механически взял сдачу, не глядя сунул её в карман и вышел на улицу, где уже сгущались сумерки.

Сергей, увидев его лицо, перестал натачивать топор.
— Что опять?

— Тех детей... с кем мы говорили...и... и еще один из другой палаты — Леонид сглотнул ком в горле. — Нет в живых. По телевизору сказали — отравление или аллергия. Нет. Мы их убили, Серёг. Наше любопытство, наш налёт... Это был сигнал для него. Оно уничтожила доказательства... Не аллергия. Мы.

Сергей выругался тихо и смачно. В его глазах вспыхнуло нечто звериное, но не только ярость — впервые за долгое время там мелькнуло и настоящее, неподдельное отчаяние.
— Оно знало. Оно знало, что мы были там. И ликвидировало свидетелей. Наших... кукол. И мы сами привели его к ним.

Больше ничего говорить не требовалось. Молча, в полной боевой готовности, они погрузились в «УАЗик». Двигатель рыкнул в наступающей темноте. Они выдвинулись. Теперь это была не разведка. Это был набег на логово зверя, которое уже знало об их присутствии и готовилось к встрече.

Продолжение следует...

Сначала пропала собака лесника. Не ушла, а именно пропала. От неё нашли лишь клок шерсти и лужу странной, вязкой слизи, пахнущей, по словам хозяина, «больницей и сероводородом». Потом пошли слухи. Будто бы браконьеры видели в тех болотах «медведя-урода». Потом перестали возвращаться домой те самые браконьеры. Двоих нашли. Вернее, то, что от них осталось. Будто их пропустили под пресс — плоские, обезвоженные останки, завернутые в собственную кожу. И тот же химический смрад. Ну и в подлеске пропали какие-то мутные типы; местные говорят, варили они чего-то вонючее в доме заброшенном. И в какой-то момент пропали, а вонь осталась.

— Не фольклор, — голос Леонида был спокоен, но в нём слышалась сталь. — Биология, но очень, очень грязная. Дух гнили. Собирается из того, что плохо сгнило. Поедает всё и вбирает в себя. Здесь, оказывается, ещё до войны пытались торф добывать. Копали глубже, наткнулись на какое-то старое русло. Вода пошла ржавая, вонючая. Говорили, будто из скважины ночью что-то выползало. Слизкое. Видимо, плохо засыпали тогда. Теперь проснулось.

Он нажал на тормоз, и «УАЗик» остановился на окраине давно забытого хутора.

Место это с неблагозвучным названием Чёрный Борок давно уже не значился на картах. О нём помнили лишь старики да редкие охотники, да и те предпочитали обходить его стороной. Место было нехорошее — глухое, заболоченное, будто сама земля здесь не желала плодоносить, а лишь тлить изнутри. Тишина была оглушительной. Ни мелких животных, ни птиц, одни лишь смрадные мухи.

— Значит, это оно, твоё «чтиво», сейчас скотину режет? — уточнил Сергей, уже без сарказма.
— Не режет. Вбирает. Поглощает. У нас не так много времени. Разобьём тут лагерь, а как стемнеет — пойдём тварь эту давить. Разведи костёр, а я за палаткой.

Ночь

Солнце сползло за горизонт, как раскалённая монета, брошенная в мутные воды болота. С его уходом холод не наступил — он вылез. Выполз из-под коряг, поднялся из трясины, пополз по земле сырыми, цепкими щупальцами. Он впивался в одежду, в кожу, в самые кости, принося не свежесть, а липкую, пронизывающую ознобу.

Тьма пришла не одна. Она принесла с собой звуки. Тихое, мерзкое чавканье где-то в трясине, будто что-то большое и мягкое пережёвывало свою добычу. Ветер, которого днём почти не было, теперь заныл в разбитых стёклах хуторских изб, и этот вой был полон тоски и зловещих намёков. Сухие стебли бурьяна, похожие на кости, поскрипывали, трусь друг о друга, а из чащи леса временами доносился короткий, обрывистый хруст — будто ломали хворост. Или кости.

Воздух густел, превращаясь в холодный, тяжёлый бульон. Запах гниения, днём приглушённый, теперь расцвёл пышным, омерзительным цветом. Он смешивался с запахом ржавой воды, влажной плесени и той самой химической слащавости, что шла от Глинника, создавая невыносимую, тошнотворную смесь. Каждый вдох обжигал лёгкие и оставлял на языке привкус разложения и страха.

Сама ночь была слепой и беспощадной. Луны и звёзд не было — низкие, рваные тучи затянули небо грязным саваном. Тьма была не просто отсутствием света; она была живой, плотной субстанцией, враждебной и давящей. Она прятала в себе очертания покосившихся построек, превращая их в угрожающие, неясные силуэты. Каждая тень клубилась и шевелилась, обещая породить из себя нечто ужасное.

К глубокой ночи всё покрылось ледяной, колючей изморозью. Она оседала на одежде, хрустела под ногами, и казалось, что это сама ночь пытается законсервировать это проклятое место, скрыть его ужасы под хрупким, белым покровом. Но под ним всё так же пульсировала, жила и ждала своего часа древняя, неумолимая скверна.

— Слышь, Лёня, — сказал как-то у костра Сергей, — а чего это птицы над тем бором не летают? Вообще. Тишина, как в гробу.
Леонид, не поднимая глаз от чистки ствола, хмыкнул:
— Умные птицы. Чуют, что мясо протухшим пахнет. Даже черви его есть не станут. Хватит трепаться. Нам пора.

Леонид взял рюкзак, повесил на плече старое, но надежное ружье, потянул носом воздух и поморщился.
— Чуешь?
Сергей принюхался. Среди запахов сырости и гнили явственно читался тот самый больнично-химический шлейф.
— Ну вот. Оно здесь.

Свинцовое небо давило на потрескавшиеся кровли, когда Леонид и Сергей переступили незримую границу Чёрного Борка. Воздух здесь был другим — густым, спёртым, словно его не вдыхали, а разжёвывали. Он пах влажной землёй, столетиями гнившей под полами, и едкой, лекарственной слащавостью, от которой першило в горле.

Они шли по центральной, давно поросшей бурьяном улице, и с каждым шагом тишина становилась всё более зловещей. Не было ни писка птиц, ни стрекотания кузнечиков — лишь навязчивый, едва уловимый шелест, будто что-то ползло по сухой траве прямо за спиной, обгоняя и скрываясь в зарослях.

Первым заметил неладное Сергей.
— Лёнь, погляди, — он ткнул пальцем в стену ближайшего сарая.
Дерево было испещрено глубокими, хаотичными царапинами. Не от когтей животного — они были слишком длинными и частыми, будто по стене били пучком острых прутьев. Из некоторых щелей сочилась та самая знакомая по следу маслянистая слизь, медленно стекающая к земле.

Леонид молча кивнул, сжимая ружьё крепче.

Они двинулись дальше. Следы присутствия «чего-то» множились с пугающей скоростью. Вот у колодца валялась разорванная туша барсука — не съеденная, а будто выпотрошенная; из неё аккуратно, с хирургической точностью были извлечены внутренности и сложены в кучку рядом. Мухи, обычно слетающиеся на падаль, облетали это место стороной.

Вот на заборе висел клок овчины — шерсть внутрь, а кожа наружу, будто её сняли чулком и набросили на гвоздь для просушки. От неё тоже исходил тот химический смрад.

— Веселенькое местечко, — хрипло пробормотал Сергей, нервно проводя рукой по холодному металлу арбалета. — Прямо курорт. И что, оно всё это... на память оставляет?

— Нет, — без эмоций ответил Леонид. — Это не память. Это процесс. Оно метит территорию. Осваивается. И готовится к следующей трапезе.

Они подошли к покосившимся воротам самого большого на хуторе дома. Здесь следов было больше всего. Земля перед входом была утоптана в липкую, чёрную кашу, испещрённую теми самыми двойными следами. Стена вокруг двери была покрыта толстым слоем засохшей слизи, в которой застыли щепки, клочья шерсти и что-то мелкое и костлявое, похожее на птичьи лапки. Дверь в дом была приоткрыта, и из щели лился тусклый свет и доносился тот самый влажный, чавкающий звук, от которого кровь стыла в жилах.

Леонид остановился, жестом приказав Сергею замереть. Он медленно, почти беззвучно, повернул голову, окидывая взглядом мёртвый хутор. Из каждого окна, из каждой тени, казалось, на них смотрели. Здесь не просто что-то было. Здесь всё было им. Каждый сгнивший брус, каждый клочок земли был пропитан его присутствием. Они не пришли охотиться на тварь. Они вошли к ней в желудок.

Старый охотник перевёл взгляд на Сергея. В его глазах не было страха. Была холодная, тяжёлая уверенность человека, который понимает, что точка невозврата уже пройдена. Он молча взвёл курки своего двуствольного ружья и дулом указал на землю. След был огромным, размытым, словно от копыта, но странно двойным, от него исходил тот самый химический смрад.

Сергей ответил ему кивком. Его собственный цинизм сгорел без остатка, оставив лишь голое, животное желание выжить. Он поднял арбалет.

Впереди была только дверь. И то, что ждало за ней.

Встреча

Внутри дома вонь ударила в нос, заставляя давиться. Стены были покрыты пульсирующим, склизким налётом. И посреди этого ада, в луче света от провала в крыше, копошилось Оно. Существо напоминало гигантского, раздувшегося паука, слепленного из склеенных друг с другом тел. В центре этой кошмарной скульптуры пульсировало бледное, бесформенное лицо без глаз.

Тварь замерла. Её «лицо» повернулось к ним. Из щелей между телами хлынул поток едкой, желтой слизи.

— Господи... — выдохнул Сергей, бледнея. — Это же... люди...

Леонид не колеблясь выстрелил. Громыхнул выстрел. Картечь впилась в плоть чудища. Тварь взревела — звук, похожий на скрип несмазанных телег, и рванулась на них, двигаясь с неестественной скоростью.

Сергей отпрыгнул, болт из его арбалета вонзился в одну из человеческих рук, торчащих из туловища, но не остановил монстра. Щупальце из сплетённых кишок и мышечной ткани хлестнуло Леонида по руке, вышибая ружьё. Старый охотник глухо ахнул от боли.

Новый выстрел Сергея из арбалета. Болт с глухим стуком вонзился в грудную клетку существа. Тварь лишь вздрогнула, будто от назойливой мухи. Из раны брызнула не кровь, а та самая едкая слизь. Леонид, привстав, громыхнул из второго ствола. Картечь вырвала клок плоти, но рана тут же начала затягиваться, будто жидкая грязь.

— Да это же бессмертный мутант! — крикнул Сергей, перезаряжая арбалет с дрожащими руками.

Глинник ответил. Из его массы выстрелило щупальце, сплетённое из кишок и жил. Оно с треском обвило ногу Леонида и рвануло на себя. Старый охотник рухнул, с трудом удерживаясь от того, чтобы не быть втянутым в эту кошмарную массу. Раздался неприятный хруст — не сломана, но вывихнута ключица. Леонид заглушил стон, бешено работая топором, отсекая упругую, живущую плоть.

— Держись, дед! — Сергей попытался прикрыть его, но второе щупальце хлестнуло его по спине, сорвав с плеча рюкзак и часть телогрейки. Хлопок был похож на удар бича. На спине проступил кровавый волдырь. Сергей с матерной руганью откатился, чувствуя, как по спине растекается адское жжение.

Они отступали под натиском твари, которая, казалось, только набирала силу от их атак. Дробь и болты не наносили ей вреда, лишь раздражали. Леонид, бледный от боли, прижал руку к груди, где торчал осколок кости, отлетевший от твари при очередном выстреле. Он впился в плечо, и рука начала неметь.

— Керосин! — хрипел Леонид. — В рюкзаке должен быть!

Сергей, сплевывая кровь от рассечённой губы, пополз к своему сорванному рюкзаку. Вместо канистры с керосином его взгляд упал на толстую стеклянную бутыль с тряпичной пробкой и жёлтым предупреждающим знаком черепа — «Крепкая водка. Не пить». Она валялась тут же, рядом с остатками чьего-то старого, разгромленного лабораторного уголка — видимо, самогонщик-умелец или бравый химик-мародер пытались тут чего-то наварить.

— Керосина нет! — закричал Сергей. — Но есть «огонь вода» местного разлива! На, тварь, выпей! — он швырнул бутыль.

Стекло разбилось о тварь, облив её мутной, пахнущей спиртом жидкостью. Глинник взревел, отступая. Но это был не керосин. Пламя от брошенной спички вспыхнуло и погасло, лишь на секунду опалив слизь.

— Хреновый самогон! — прокричал Сергей. — Даже не горит!

Его взгляд упал на второй сосуд, валявшийся в углу рядом с ржавой воронкой и обугленными ретортами — похожий на первый, но с красной полосой по стеклу. «Нашлось чем закусить!» — подумал он и швырнул ее следом.

На этот раз при ударе раздалось не глухое «бульк», а яростное шипение. Плоть Глинника задымилась, пузырилась и расползалась на глазах. Тварь взвыла уже не от ярости, а от настоящей боли.

— О, а вот это уже интереснее! — заметил Сергей. — Видимо, «водка» у них тут покрепче!

Но торжество было коротким. Из облака едкого дыма вылетело оторванное щупальце и угодило Сергею прямо в грудь. Удар был оглушающим. Он рухнул, слыша, как треснуло ребро.

Глинник, израненный кислотой, но всё ещё сильный, пополз к беспомощному Сергею. Леонид, истекая кровью, с вывихнутой ключицей, понял: обычное оружию бессильно. И тут в памяти всплыли слова деда: «Всякая нечисть — это грязь, Лёнька. А против грязи есть сила — воля мужика. Она в крови его. Особенно если её... с силой выпустить».

Без раздумий, с рыком ярости, Леонид отшвырнул топор. Он засунул пальцы в рану на плече, где торчал осколок, и, стиснув зубы, рванул его наружу. Хлынула кровь. Он впился зубами в собственное предплечье, чувствуя, как плоть рвётся, и плюнул окровавленным куском себя в самую сердцевину чудища.

— На, погань! Нашей плоти попробуй!

Эффект был мгновенным. Там, куда попали кровь и плоть, тело Глинника стало таять. Плоть расползалась, обнажая кости. Тварь завизжала, её структура потеряла целостность. Она более не была неуязвимой.

— Теперь! — закричал Леонид, падая на колени. — Жги её! В рюкзаке, на дне, должен быть аварийный запас! Малая канистра!

Сергей, превозмогая дикую боль, нашел в себе силы доползти. Он судорожно расстегнул рюкзак и действительно нашел на дне маленькую, литровую армейскую канистру с горючим. Он швырнул её в трепещущую массу. Леонид, собрав последние силы, чиркнул зажигалкой о шину и швырнул её следом.

Вспышка ослепила. Огонь с жадностью охватил Глинника, который теперь горел, как сухой трут. Он визжал, корчась и рассыпаясь на отдельные, горящие фрагменты. Воздух наполнился невыносимой вонью палёной плоти, химии и греха.

Они выползли на улицу, падая в грязь, и лежали, задыхаясь, глядя, как огонь пожирает кошмар.

— Ч... что это было? — хрипел Сергей, зажимая сломанное ребро. — Своей кровью и плотью? Ты чего, дед, Ван Хельсинг, блядь? Мог бы и предупредить, я бы тоже может кусочек себя ей кинул, для компании.

Леонид, с перекошенным от боли лицом, сочился кровью из двух ран.
— Не у всякой крови... сила есть, пацан, — с усилием выговорил он. — Твоя... ещё не дозрела для такого. И слава богу.

Они лежали под холодным небом, слушая, как трещат последние угли их первого общего кошмара. Победа была одержана. Ценой крови и плоти.

Я живу в этом доме уже 23 года.

Как и в прошлые восемь тысяч ночей, ложась спать, я потянулась, чтобы выключить выключатель на лестничной клетке. Тот, что находится на самом верху лестницы, с левой стороны, когда я поднимаюсь.

Но его там не было.

Я остановилась и посмотрела вниз. Рука была прижата к пустой стене. Повернувшись, я обнаружила выключатель на другой стороне лестничной площадки.

Что?

Неужели выключатель всегда был на той стороне? Прошло столько времени, что я никогда не обращала внимания на то, где именно находится выключатель. Это была чистая мышечная память. Протяни руку... выключи свет... иди в спальню.

Я посмотрела вниз.

В левой руке я держала свежевыстиранную простыню и наволочку. И это помешало мне выключить свет. Вместо того чтобы поменять руки, моя мышечная память просто сказала мозгу: «Эй! Иди вперед и выключи свет другой рукой!»

Глупый мозг.

Все было в порядке.

Я открыла дверь в спальню и начала натягивать простыню на матрас. Расправляя складки, я тянула ткань, аккуратно подворачивая уголки. Повторив это четыре раза, я со вздохом поднялась и пошла в ванную. Потянулась, чтобы включить свет...

Пустая стена.

Что за...

Протянула другую руку. После секундного колебания мои пальцы нащупали выключатель и включили его. Нахмурившись, я посмотрела на себя в зеркало. На отражение своей костлявой руки, застывшей на выключателе.

Уверена, что выключатель находился с другой стороны. Рядом с вешалкой для полотенец.

Но не... здесь.

Подойдя к стойке, я вытащила шпильки из волос. Затем собрала волосы в хвост, закрепив его неоново-зеленой заколкой. Затем я потянулась к ящику, чтобы достать зубную пасту.

Но мои пальцы схватили пустой воздух.

Посмотрев вниз, я обнаружила, что выдвижной ящик находится на несколько дюймов ниже, чем я ожидала.

– Боже, что это со мной сегодня? - пробормотала я себе под нос. Достала из ящика зубную пасту, намазала ее на щетку и принялась яростно чистить зубы.

Наклонившись над раковиной, я набрала в ладони воды. Затем втянула воду, поперхнулась и выплюнула ее. Выпрямилась...

Что?

В зеркале виднелась скомканная простыня, лежащая на матрасе.

Сердце замерло. Определенно, я натянула эту простыню. Затем я нахмурилась. Неужели? Или я только... думала... об этом? Повернувшись, я уставилась на скомканную ткань. Милый зеленый горошек исказился от складок.

Покачав головой, я подошла к кровати. Взмахнула простыней в воздухе, выравнивая углы.

Натянула ее, заправляя каждый уголок.

– Прекрасно смотрится.

Подойдя к окнам, я закрыла их. Потом заперла. Опустила жалюзи, затем задернула шторы. Без света луны в комнате было совершенно темно, если не считать золотистого света, пробивающегося из-за двери ванной.

Оставив свет в ванной, чтобы не споткнуться, я села на кровать и включила настольную лампу. Взяла с тумбочки свой Kindle и открыла роман, который читала. Какая-то драма о двух очень разных женщинах, поменявшихся телами. Я читала несколько минут, но потом что-то привлекло мое внимание.

Зеркало.

В зеркале в полный рост, стоящем напротив кровати, я видела свое отражение: уютно укутанная в одеяло, стакан воды на тумбочке, Kindle в руках. Вот только что-то было ужасно, ужасно неправильно.

Мои волосы были распущены.

Нет. Я собирала волосы в хвост. В ванной. В этом я была уверена - в противном случае я бы намочила волосы в раковине, пока чистила зубы.

Разве что... может, я по рассеянности уложила их обратно, пока читала?

Неоново-зеленая резинка лежала на тумбочке. Я взяла ее и быстро заплела волосы. Затем уставилась в зеркало. Мое отражение смотрело в ответ, широко раскрыв глаза.

Ты просто устала.

У тебя был чертовски трудный день. Адская неделя. Презентация на работе, починка треснувшего окна в подвале в одиночку. Тебе просто нужно хорошо выспаться.

Я потянулась и выключила лампу.

Темнота окутала меня. И было как-то... слишком темно. Обычно в темноте был какой-то свет, даже если это был просто мигающий белый свет ноутбука, указывающий на спящий режим. Но это была чистая тьма. Густая, тяжелая тьма, словно туман, заполняла всю комнату.

Засыпай. Тебе нужно поспать.

Я прижалась к подушке, закрыла глаза и начала засыпать...

Но тут мои глаза распахнулись.

Свет.

Я оставила свет включенным в ванной.

А теперь он был выключен.

Я поднялась с кровати.

– Привет? Здесь кто-нибудь есть?

Отличная идея, Ханна. Объявить о себе, как все жертвы в слэшерах.

В темноте я пыталась нащупать свой телефон. Он лежал на тумбочке, которая должна была находиться в футе или двух справа от меня.

Но когда я продолжила искать, моя рука нащупала лишь пустой воздух.

Где, черт возьми, тумбочка?!

Медленными, замирающими шагами я пошла вперед. И тут палец ноги обо что-то ударился. Я зашипела от боли, но потянувшись вниз и наконец-то нащупала гладкий металл телефона.

И включила фонарик.

Кровь застыла в жилах.

Кровать. Тумбочка. Все это находилось в левой части комнаты, а не в правой. С замиранием сердца я уставилась на это. Белый свет заиграл на стене, так как рука моя задрожала.

Я повернулась к ванной.

Но взгляд уперся в окна. Шторы были плотно закрыты. Обернувшись, я увидел дверь в ванную на другом конце комнаты.

Какого хрена?!

Тогда я метнулась к двери в спальню. Повернула ручку. Распахнула дверь и помчалась по коридору...

По ступенькам.

Они не вели вниз.

Они вели наверх.

Я посветила фонариком на деревянные ступеньки, которые поднимались вверх, поворачивали на девяносто градусов на площадке, а затем продолжали подниматься. На самом верху была закрытая дверь. Дверь, которую я видела миллион раз.

Дверь в подвал.

Сон. Это должен быть сон. Я ущипнула себя, вскрикнула, пытаясь заставить себя проснуться. Но я все еще стояла в коридоре. В коридоре, который вел к двери в подвал.

Взбежав по лестнице, я распахнула дверь. Или попыталась - она открылась лишь на несколько дюймов, прежде чем звякнула цепочка замка. Я навалилась на дверь всем своим весом, натягивая цепь. Но дверь больше не поддавалась.

– Выпустите меня!

Замигал свет. По ту сторону двери.

И сквозь щель... я увидел что-то. Что-то знакомое. Коридор с часами с кукушкой. Стены кремового цвета. Проем, ведущий в маленькую, оклеенную обоями кухню.

Это был мой дом.

А на кухне стояла женщина. Женщина с темными волосами, затянутыми в неоново-зеленый хвост.

Это была я.

В руках она держала ящик с инструментами и мешок для мусора. При каждом ее шаге раздавался звон чего-то похожего на стекло. Затем она исчезла за поворотом, в направлении гаража.

– Помогите! - закричал я. - Выпустите меня!

Но никто не пришел.

Я пыталась позвонить в полицию. Пыталась звонить маме, друзьям, кому угодно. Но ничего не вышло. Кажется, у меня есть какое-то подключение к Интернету, но я даже не уверена, увидят ли это.

Но я надеюсь, что кто-нибудь все-таки прочитает.

И я надеюсь, что вы сможете мне помочь.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Березин Дмитрий специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Чат «Ваня — Дима»

Голосовое сообщение 1 - (09:28)
(Слышен звук закипающего кофе, спокойный, слегка удивлённый голос)
«Дима, привет. Ты не поверишь, какая дичь тут творится. Только встал, кофе сварил, как вдруг в дверь зазвонили. Не как обычно, а один раз, коротко. Я к двери, посмотрел в глазок, а там никого.
(Послышался звонок в дверь.)
Только что, вот, опять! Ты слышал? Пойду посмотрю, опять дети со двора балуются что ли?»

---

Голосовое сообщение 2 - (09:30)
(Лёгкое недоумение в голосе)
«Прикинь, вышел в коридор — а там никого. Но под дверью лежала какая-то старая кукла, страшная, с вывернутой рукой. Я её, конечно, выбросил. Но ощущение мерзкое. Как думаешь, это соседские дети дурачатся? Ты занят что ли? Ответь!»

---

Голосовое сообщение 3 – (09:41)
(Голос напряжённый, дыхание учащённое. Говорит тише, почти шёпотом)
«Дим... Тут что-то не так. После той куклы... Я на балконе был, сигарету хотел закурить, как вдруг по стеклу постучали. Ты понял? По стеклу. Я на девятом, блять, этаже, сюда даже ветки деревьев не достают. Никого, естественно, нет. Но на стекле... следы, будто кто-то мокрыми перчатками упёрся... Я балкон закрыл и свалил оттуда... Потом покурю. Сердце сейчас из груди выскочит... Чёрт. Что это такое? На шутку уже не похоже.»

---

Голосовое сообщение 4 – (09:48)
(Шёпот, полный сдерживаемой паники, прерывистое дыхание)
«Дима, ответь мне! В квартире кто-то есть... Я слышал, как кто-то пробежал в гостиную...

(Послышалось тихое шуршание, похожее на волочение чего-то по полу)
Что за... Под дверью гостиной какой-то листок торчит...»

---

Голосовое сообщение 5 – (09:50)
(Сдавленный, прерывающийся шёпот, голос дрожит)
«Они здесь. Я не знаю кто, но они в гостиной! Из-под двери... мне подсунули бумажку. Дим, я щас скину фото. Там план моей квартиры. И нарисовано... Что-то, блять, нарисовано. Дим, я тут один. Кто это мог нарисовать?»

---

[Вложение: Photo_001.jpg]
На снимке: смятый лист бумаги с кривым планом квартиры, следами и крестом в спальне.

---

Голосовое сообщение 6 – (09:51)
(Голос срывается, на грани истерики. На фоне — приглушённые, шаркающие шаги за дверью)
«Они в спальне. Я слышу шорох... Я, короче, заперся в ванной, тут единственный нормальный замок. Дим, позвони мне, срочно! Я боюсь звонить куда-либо ещё...

Я... Я сейчас выгляну... Вроде звуки прекратились...»

(Скрип двери, резкий, леденящий душу вдох)
«Она там... Эта чёртова кукла... Сидит на кровати и смотрит на меня... её голова, блять, крутится!..»

(Громкий звук падения, крик Вани, неразборчивая возня, тяжёлые шаги)
«Там... Там кто-то ещё, мать твою... Я не успел разглядеть, но оно огромное и... худое!»

(Резкая, давящая тишина, слышно лишь тяжёлое, хриплое дыхание)
«Они шепчут... Дим, они шепчут моё имя...»

(На фоне едва слышен многоголосый, накладывающийся друг на друга шёпот: «Ва-ня... Ва-ня...»)

---

Голосовое сообщение 7 – (09:53)
(Запись из-за двери ванной. Голос дико дрожит, сквозь слёзы)
«Я закрылся... они снаружи... скребутся по двери, будто когтями... Дим, мне пришло СМС с незнакомого номера! "Не бойся. Мы просто хотим поиграть." Ну ответь же ты мне, быстрее!»

(Оглушительный, деревянный удар по двери. Треск расходящейся древесины)
Иван: (истеричный крик) ОТСТАНЬТЕ ОТ МЕНЯ, БЛЯТЬ!

---

*Пропущенный вызов от Ивана - (09:54)*
*Пропущенный вызов от Ивана - (09:54)*
*Пропущенный вызов от Ивана - (09:55)*

---

Голосовое сообщение 8 – (09:57)
(Дрожащий, охрипший от крика голос, говорит быстро, почти не выдыхая)
«Да где тебя черти, сука, носят! Ответь мне! Срочно вызывай полицию, я не могу до них дозвониться!
(Ещё один сокрушающий удар, звук ломающегося замка. Детский смех, переходящий в низкий, старческий, мокрый хрип)
Иван: (шёпот, полный обречённого ужаса) Дима... помоги...

(Последний, сокрушающий удар. Дверь с грохотом распахивается. Раздаётся пронзительный, обрывающийся на полуслове крик Ивана, который тонет в нарастающем, немыслимом гуле — смехе, шёпоте и скрежете. Воцаряется абсолютная, мёртвая тишина. Через несколько секунд в ней раздаётся тихий, влажный, безжизненный шёпот прямо в микрофон:)
- Ты... следующий...

(Звук падающего телефона, звон разбитого стекла. Затем — мерное, навязчивое тиканье каплей воды. Запись обрывается.)

---

*Сообщение прочитано: 10:17*