— А у вас тут уютно, - оглядевшись, заявил Олег. – Я думал придется лежать на твердой кушетке в комнате с голубыми стенками. Ну, знаете, как это на картинках показывают.
— Стараюсь уходить от стереотипов – могу даже чаю заварить, если желаете.
— Ого! Вот это сервис! – уважительно крякнул мужчина. – Но, наверное, лучше будет приступить к делу.
— Полностью согласна, - сложив пальцы домиком, ответила я. – Внимательно вас слушаю.
— Я – потомственный моряк в четвертом поколении. Могу с уверенностью заявить, что провел в море гораздо больше времени чем на суше. Перепробовал целую кучу специальностей, начав с самых младших должностей и дожив до главного техника. Дело свое знаю и люблю – так что меня никакие трудности не страшат. Точнее, не страшили, до последнего времени.
— Что случилось?
— Авария в машинном отделении – молодой парнишка грубо нарушил технику безопасности, из-за чего рванула одна из систем. Меня позвали на помощь, и мы втроем с еще одним мужиком кое-как залатали прореху, но, когда показалось что все нормализовалось, произошел взрыв и меня размазало о переборку. Пришел в себя только в финской больнице – там все такое белое и красивое было, что я даже подумал, что умер и попал на небо. Захотел протереть глаза, а левая рука уменьшилась по самый локоть и ребра болели так, будто по ним слон потоптался. В добавок к этому я лишился половины уха, двух пальцев на правой руке и в добавок удалили часть мышцы на бедре, так что я теперь хожу исключительно вразвалочку, как восьмидесятилетний старик.
— С этими увечьями нельзя ничего сделать?
— Врачи постарались сделать все что можно, за что им поклон до земли – да и моим ребятам спасибо, что нашли возможность доставить мое бессознательное тело на берег. Контора оплатила протез, так что я частично восстановил руку, но, сами понимаете, сравнивать до и после - совершенно бессмысленно. С потерей пальцев я как-то смирился, тем более что это всего лишь мизинец, да безымянный. Но вот нога… - от нее у меня самые большие проблемы!
— Постоянные боли?
— Разве что моральные, - горько ответил клиент. – Из-за нее ни одна фирма не хочет брать меня в море. Никому не нужен калека и даже многолетний опыт их не трогает – говорят, что таков регламент и все тут. Но, если честно, поставив себя на их место, я бы тоже не захотел рисковать, беря такого человека: море - это же не шутка, в нем всякое случается…
— И теперь вы не можете найти себе место на берегу?
— Пытался устроится в порт, но не могу целыми днями сидеть в конторе и перекладывать бумажки, да на мужиков орать. Плюс сейчас везде нужны компьютеры, а я в них как младенец. Нужно бы научиться, но все никак не соберусь с силами. Поменял пару мест и в итоге руки опустились. Сел на кухне, посмотрел на жену и впервые за тридцать лет заплакал. Катя, увидев это, всерьез забеспокоилась и пока я не залез в бутылку сразу же спровадила меня сюда – думает, вы сможете мне помочь.
— Я очень постараюсь – но скажите, вы обязательно хотите работать в чем-то связанном с морем?
— Просто это – единственное, что я умею и переучиваться точно не хотелось бы. Хотя на самом деле, мне бы хотелось немного остепениться и чаще видеть семью – мои дети уже давно выросли из пеленок и теперь им особенно нужен отец. Да и за деньгами можно уже особенно не рваться – жена моя теперь главбух и зарабатывает даже больше, чем я, когда ходил в дальние рейсы. Семье сейчас выгоднее, чтобы вместо Кати я помогал детям с домашней работой, да борщ готовил.
— А вы умеете?
— Разумеется - три года корабельным коком! - широко улыбнулся Олег. - Да за моим борщом выстраивалась очередь из индусов, французов и еще кучи других парней, слышавших о России только по телевизору. Но бросать работу я все же не хотел бы – человек должен трудится. У вас есть идеи?
Рано утром 24 июля 2024 года самолёт CRJ200 непальской авиакомпании Saurya Airlines должен был выполнить короткий рейс из Катманду в Покхару. И хотя это был так называемый "перегоночный рейс", в самолёте, помимо трёх членов экипажа, находилось 16 пассажиров.
К тому моменту машина простаивала уже больше месяца и нуждалась в техническом осмотре, который планировалось провести в ангаре аэропорта Покхара. Перед вылетом инженеры провели необходимые процедуры: проверили законсервированный самолёт и подготовили его к возвращению в строй. Первым в кабину зашёл второй пилот - он начал готовить самолёт к вылету. Тем временем сотрудники Saurya Airlines и наземные рабочие загружали багаж. По словам очевидцев, когда грузовой отсек был полностью заполнен, часть багажа и оборудования начали загружать прямо в салон.
Тот самый борт
Около 9:23 утра по местному времени, за час до взлёта, второй пилот начал предполётные проверки. Примерно через 15 минут диспетчер передал ему предварительные данные по весу и центровке самолёта, на основе которых пилот рассчитал скорости взлёта. Командир экипажа зашёл в кабину ближе к десяти часам. После этого пилоты какое-то время обсуждали предстоящее техническое обслуживание в Покхаре и другие темы.
В 10:15 экипажу сообщили, что ожидаются пассажиры. Как выяснилось позже, это были сотрудники авиакомпании. Уже через пару минут все они прибыли на борт. Дверь закрыли, и экипаж начал запуск двигателей. Левый двигатель запустился только со второй попытки.
Экипаж приступил к рулению. Около 10:24 утра борт был у полосы. В 10:25:25 самолёт начал разбег. Оба двигателя вышли на нужный режим, 92% мощности, примерно за 13 секунд. Однако перед взлётом экипаж не завершил все необходимые проверки - в частности, не была выполнена проверка руля направления.
В 10:25:55 лайнер начал отрыв. На скорости около 222 км/ч нос самолёта стал подниматься, и всего за четыре секунды тангаж достиг 13 градусов. Спустя ещё две секунды - 15 градусов. Но одновременно с этим начал расти правый крен - за считаные секунды он достиг 26 градусов.
Самолёт набрал скорость примерно 243 км/ч и высоту всего около 3,3 метра, когда началась тряска штурвала, что означало близость сваливания. Одновременно прозвучало аудиосообщение GPWS (система предупреждения о близости земли). Угол атаки на этом этапе составлял почти 7 градусов.
Следующие четыре секунды после отрыва стали роковыми. Самолёт резко накренился влево - крен достиг 55 градусов. При этом нос оставался поднятым примерно на 15 градусов. Скорость почти не менялась, около 270 км/ч, высота увеличилась до 23 метров.
Кадры с камеры видеонаблюдения
В этот момент тряска штурвала на секунду прекратилась, но почти сразу началась снова, вместе с очередным предупреждением от системы GPWS. Теперь сработал ещё и механизм, автоматически опускающий нос самолёта, чтобы предотвратить сваливание. В кабине звучала голосовая команда: Pull up!
В 10:26:05 самолёт снова начал крениться, теперь уже резко вправо. Крен достиг 94 градусов, борт почти завалился набок. Тангаж на мгновение увеличился до 19 градусов, но затем резко снизился до 2 градусов, а позже и до -3. В этот момент самолёт начал падать.
Примерно в 1,8 километрах от торца полосы, возле рулёжной дорожки, правая консоль крыла задела землю, и буквально через мгновение машина рухнула и загорелась.
Момент крушения попал на видео:
Из 19 человек на борту выжил только командир экипажа, получив серьёзные травмы. Самолёт был полностью разрушен, как в результате удара, так и от пожара, вспыхнувшего сразу после катастрофы. Его обломки разбросало по территории восточной части аэропорта.
Расследование установило, что с технической точки зрения самолёт был полностью исправен. У него были действующие свидетельства лётной годности и регистрации, все регламентные проверки перед возвращением в строй были выполнены, техническое обслуживание проводилось вовремя и в полном объёме. Экипаж имел необходимые допуски и сертификаты, и достаточно отдохнул перед полётом. На момент вылета погодные условия были благоприятными: видимость до 8 километров, ветер слабый.
Тем не менее, организация самого полёта оказалась неудовлетворительной. Багаж и оборудование, загруженные на борт, не были взвешены ни в момент отправки со склада, ни перед загрузкой в самолёт. Кроме того, часть багажа и технического оборудования разместили прямо в салоне, не закрепив ни ремнями, ни сетками. Центровка при этом не учитывалась. Сам процесс погрузки прошёл без должного надзора и контроля, что является прямым нарушением операционных инструкций авиакомпании.
На борту также находились посторонние сотрудники авиакомпании, не имевшие отношения к полёту. Это нарушает правила, регламентирующие перегоночные рейсы.
Допущена была и критическая ошибка в расчётах. Скорости взлёта (V1 и VR), которыми пользовался экипаж, были взяты из таблицы для взлётного веса в 18 500 кг. Но эта таблица скоростей содержала ошибочные значения и была почти полной копией таблицы для взлётного веса в 17 500 кг. Эти неточности присутствовали во всех экземплярах, и ни один из членов лётного состава ранее не сообщал о проблеме. Таким образом, экипажи систематически летали, используя неверные данные.
Слева - таблица для 17 500 кг, справа - для 18 500 кг
Во время взлёта была зафиксирована чрезмерно высокая скорость подъёма носа - до 8,6 градуса в секунду. Это указывает на ненормальную центровку и перегруз. Анализ данных показал, что в других полётах этой авиакомпании уже наблюдались похожие эпизоды, но ни один из них не стал поводом для внутренней проверки. Это стало возможным из-за отсутствия у авиакомпании полноценной программы анализа полётных данных. К тому же она не внедрила эффективную систему управления безопасностью. Подготовка рейса, включая планирование и оценку рисков, проводилась формально.
После катастрофы выяснилось, что действия экстренных служб также были затруднены. Например, аварийные ворота, находившиеся рядом с местом крушения, были заблокированы строительными материалами. Кроме того, выяснилось, что в день катастрофы часть багажа была вывезена с места происшествия в офис авиакомпании. Комиссия расценила это как вмешательство в расследование и указала на халатность со стороны аэропортовых служб.
На месте катастрофы
Контроль со стороны авиационного регулятора оказался формальным. Ведомство не проводило полноценные инспекции, что позволило систематическим нарушениям в загрузке и креплении груза оставаться незамеченными.
В итоге комиссия пришла к выводу: несмотря на техническую исправность самолёта и квалификацию экипажа, катастрофа стала следствием цепочки организационных ошибок, отсутствия контроля, слабой культуры безопасности и игнорирования базовых норм при планировании и выполнении полёта.
Основной причиной катастрофы было названо сваливание во время взлёта. Это произошло из-за того, что нос самолёта был поднят слишком резко и слишком рано, при скорости, не обеспечивающей достаточной подъёмной силы. В результате машина потеряла устойчивость ещё до набора высоты и рухнула на землю.
Расследование выделило несколько факторов, способствовавших трагедии. Во-первых, экипаж использовал неверные скорости взлёта, рассчитанные по таблице, содержащей ошибки. Во-вторых, в прошлом у этой авиакомпании уже случались взлёты с ненормально высокой скоростью подъёма носа, но ни один из таких случаев не стал поводом для анализа или пересмотра процедур. В-третьих, подготовка перегоночного рейса прошла с грубыми нарушениями. Вся операция, от планирования до выполнения, проводилась в спешке, без должного внимания к нормам и процедурам. Более того, в компании не было чёткого понимания, чем перегоночный рейс должен отличаться от обычного.
Наконец, критическую роль сыграли нарушения при загрузке. Груз не был взвешен, не был надёжно закреплён, его распределение не просчитывалось, а сам процесс погрузки был бесконтрольным. Это привело к нарушению центровки и невозможности стабилизировать самолёт в момент взлёта. Все эти звенья сложились в одну цепочку, итогом которой стала гибель 18 человек.
В начале 1980-х Hot Wheels выпустила необычную серию машинок Crack-Ups, созданную для того, чтобы на глазах имитировать аварийные повреждения. Их фокус заключался в подпружиненных панелях кузова, которые при нажатии или ударе разворачивались и показывали «вмятину», а затем легко возвращались в исходное положение. Каждая модель имела собственную зону «повреждения» — передний или задний бампер, боковую дверь или крышу, что превращало обычные столкновения игрушечных машинок в маленькое шоу. Интереснее всего серию раскрывал игровой набор Crack-Ups Crash Course. Он представлял собой испытательный полигон с трамплинами, конусами и резиновыми катапультами, готовыми запускать машинки в хаотичные траектории. В углу стоял мини-гараж, в котором размещался набор хитроумных устройств для мгновенного «ремонта». Справа находилось стилизованное окно, в которое можно было врезаться и тотчас привести машинку в порядок. Две ремонтные зоны слева были устроены ещё изобретательнее. В крайней левой ячейке восстанавливали передний или задний бампер: стоило заехать или сдать назад и нажать красный рычаг, механизм приводил панель в исходное положение. Средняя секция работала почти автоматически: машинка фиксировалась в пазах, рычаг поднимал её вместе с направляющей, аккуратно переворачивающей повреждённую панель, и когда модель опускалась обратно, она была полностью «починена».
Эта молодая светловолосая девчонка-врач задала слишком хороший вопрос. Она посветила мне фонариком в глаза и, увидев в моем взгляде признаки нистагма, спросила по-русски:
Ты ОСОЗНАЕШЬ себя? Осознаешь где ты? Что произошло?”
У врача за спиной раздался крик на иврите:
Ему нужно в больницу!
Задняя дверь скорой с лязгом распахнулась и это мгновенно вернуло меня в реальность. С момента аварии прошло не более трех минут, но амбуланс уже был тут. Как такое вообще возможно в на пустынной улице в 05:30 утра.
Мне хватило времени для осознания полученных травм и принятия решения о том, что в больницу сейчас ехать не надо.
Я успел обдумать, что до начала рабочего дня осталось всего ничего, и я получу гораздо больше выплат по больничному, если через два часа позвоню шефу со словами, что шваркулся со своего аппарата по дороге на работу.
Одно дело, если я побился как студент, возвращаясь сильно нетрезвый на мотоцикле в 5:30 утра после ночного приключения, другое если все представить и оформить как аварию по дороге на работу. Тогда это подпадает под закон о “производственных травмах”, и это совсем другие деньги в моем случае.
Все это я сообразил до приезда амбуланса, но я всё ещё не мог подняться на ноги, одну из которых видимо сломал и боялся не отбиться от тренированной команды реанимобиля.
Мой сорокалетний опыт падений и травм подсказывал, что прежде чем я смогу встать хотя бы на четвереньки и ползти к мотоциклу, мне нужно поваляться на асфальте еще минут пятнадцать. И чтобы меня никто не трогал. Но в Израиле так, чтобы никто не трогал не бывает. Я приподнял голову, и громко сказал на русском:
Стоп! Никуда я с вами не поеду! И в больницу мне с вами не надо!
Расстегнул защелку и стянул одной рукой мокрый от крови шлем. Попытался присесть, но это оказалось сложно. Сотрясение мозга тут же дало о себе знать тошнотой и помутнением сознания.
Чуть приподнявшись, я полулежа показал правой ладонью запретительный жест команде с тележкой, а затем уверенно повторил на иврите:
Никуда я с вами не поеду! Я отказываюсь от помощи и запрещаю до меня дотрагиваться! Понятно?
Произнес это громко. Меня поняли.
Вторую часть я произнес тише. Также уверенно, но по русски:
Я лучше всех в этом мире осознаю кто я, где нахожусь, что случилось, кто виноват и что делать дальше. Давай на подпись бланк отказа от медпомощи и уф ми по/עוף מפו*. [ивр: лети отсюда / свали отсюда (грубо)]
Эта белобрысая девчонка-врач с очень красивым, чувственным лицом и богатой мимикой вытаращила глаза в изумлении. Она посмотрела сначала на мои слипшиеся от крови волосы, а потом на мою левую руку. Ладонь выглядела так, будто угодила в промышленную мясорубку.
С изменившимся лицом она начала возражать:
Ты не осознаешь, что с тобой! Не понимаешь произошедшего! У тебя шок! Тебе срочно нужно в больницу!
На это, я волевым усилием приподнял голову и, установив прямой контакт глаз, постарался звучать предельно ясно:
У меня множественные гемотомы по всему телу, но синяки мы считать не будем, какие бы они ни были. В остальном, у меня лёгкая черепно-мозговая травма, раздроблены кости левой ладони и, вероятно, сломана левая лодыжка. Если я поеду с тобой, то в госпитале первым делом мне сделают МРТ головы, однако взглянув на монитор, посоветуют покой и пить водичку. Потом отправят на рентген. Но посмотрев на снимок левой кисти, дежурный травматолог скажет, что лангетом тут не обойтись и отправит собирать руку на титановых штифтах к хирургам в Бейлинсон или Тель-АШомер. Не вижу смысла бросать мотоцикл на дороге, а саму ехать с вами куда-то, откуда я потом хрен выберусь. Через пять минут я встану на ногу. Ту что не сломана. Потом подниму правой рукой, свой аппарат и уеду отсюда нахуй без вашей помощи. МРТ головы я сделаю утром в клинике Маккаби Рамат-АШарона, попрошу ортопеда наложить гипс на ногу, а также возьму у него направление на операцию в ортопедию Бейлинсон. Давай бумагу на подпись.
Мне удалось поколебать уверенность юной докторки и заморочить ей голову своей болтовней. Но потом она снова навела взгляд на моё залитое кровью ебало и оказалась чертовски настойчивой.
Она начала всерьез выяснять, врач ли я, как все это у себя определил, откуда знаю, что нет внутренних кровотечений и принялась стращать меня, рассказывая ужасы про мою шокированную голову.
Я понял, что нужно еще одно небольшое усилие, чтобы пройти этот квест. Господи, как же она была красива! Светловолосая, на вид слишком юная девчонка, с огромными голубыми глазами и может быть четвертинкой еврейской крови, предавшей её носику остроты.
Сказать что она была симпатична и успела мне понравиться - не сказать ничего. Но сейчас я грубо ее оборвал:
Врач здесь ты, но все что ты можешь сделать для меня, это дать анальгетик и подержать за мизинчик. Полагаю, что анальгетик ты мне не дашь, раз я отказываюсь от помощи, а держать меня за пальчик не надо, я же не маленькая девочка. Нет у меня никого шока. Я немного злюсь, потому что левая рука была мне нужна и меня раздражает твоя настойчивость. В моей голове дюжина болевых сигналов играет с моим вниманием в “перетягивание каната”, а теперь ещё и ты, вцепившись, тянешь его на себя. Моя агрессивность не симптом травматического шока, а естественная реакция на раздражитель. Голова выглядит так стремно, потому что очки рассекли мне бровь, когда я влетел касдой в асфальт. [ивр: קסדה {касда} - шлем, каска] Потеря стакана крови из рассечения не опасна. Давай ручку и чертов бланк, на нашу удачу я правша.
Она растерянно протянула мне бланк, но получив обратно так и осталось сидеть возле меня в растерянности. Просто продолжала молча смотреть почти не моргая. Боже как она была красива. Я мог бы залипать на этот взгляд вечно.
Но ехать с ней и бросать мотоцикл на дороге было нельзя. Во-первых, этот электрический ебалёт был не моим, а, во-вторых, он был набит моей шмалью и его не должна была забрать полиция.
Наконец меня оставили в покое и медики и добрые люди, которые вызвали амбуланс. Я повторил про себя смешные вопросы докторки: Как все это у себя определил? Определил по вкусу боли на языке! Откуда знаю, что нет внутренних кровотечений? Я этого не знаю. Но если внутри меня затаились такие твари, то долго прятаться от моего внимания они не смогут.
Я обязательно их обнаружу! В неведении не умру!
Я повалялся бы на асфальте еще, но Израиль встаёт очень рано. Понимание того, что минут через 15 пустынная улица начнет заполняться машинами, поторапливало меня и побуждало освободить проезжую часть.
Когда хорошее знание теории накладывается на колоссальный практический опыт, это обычно ведет к качественной экспертизе. Но, по правде говоря, с моим прогнозом была проблема. За свою жизнь я тысячи и тысячи раз колотил обо что-то свою голову. И десятки раз бил ее так, что после этого над ней должен был поколдовать хирург. Однако, все всегда ограничивалось лишь наложением швов. Каким-то чудесным и невероятным образом, у меня никогда в сознательной жизни не случалось сотрясений. В тот день я впервые “наслаждался” этими новым для себя ощущениям.
О том, что это оно, мне стало очевидно через тридцать секунд после аварии. Как только я попытался поднять голову, дабы осмотреть конечности, то еле сдержал приступ тошноты и рвоту.
Все ощущения были как по учебнику. Я не мог сфокусировать взгляд и дело явно было не в разбитых очках. Голова была тяжёлой и ватной. Не болела, но отчётливо ощущалась то ли жаром, то ли давлением и странными мурашками внутри черепной коробки. Необычное и странное ощущение, не похожее ни на головную боль с перекура, ни на тяжесть с перепоя.
Правая рука также получила несколько хороших гематом, но в сравнении с левой, которая была вся в крови и лежала плетью, можно сказать, почти не пострадала. Я попытался провести неврологическую проверку, дотронувшись вслепую до кончика носа, но сделать это мне не удалось. Некоторые мышцы плеча и предплечья ещё не отошли от травматического паралича. До приезда амбуланса моторика правой руки была слишком неуклюжей. По окончанию квеста с врачом скорой, я легко подписал бланк и также легко попал пальцем в нос.
Я не терял сознание. Разговор с доктором показал, что речь не пострадала и никак не изменилась. Исходя из этого я посчитал, что получил черепно мозговую травму скорее легкой, чем средней степени тяжести и сделал смелое предположение, что сам, без посторонней помощи смогу покинуть место аварии.
Это был охуенный день, оставалось уже три квартала до дома, когда у меня возникла гипотеза, что я войду на узкой улице в слепой поворот по мокрой дороге, сделав день еще лучше… Моя гипотеза не подтвердилась. Но это был такой хороший день, что даже моя смерть не испортила бы его. Тем более раздробленная левая рука.
А ещё эта девчонка, неожиданно рассмешила меня до истерики своим вопросом:
Как ты уедешь отсюда сам, если ты разбил очки?
Ее богу, я и бы двух рук не пожалел тем днем ради этой шутки. Но по волшебству, заплатил вдвое дешевле.
