Иллюстрация Ольги Тамкович
В Караганде вагон присоединили к другому составу, идущему прямиком до нашей станции. Отправление было вечером, и у нас в распоряжении оказалось несколько прогулочных часов. Стали подбивать бабки, планировать. Весь сухой паёк ушёл на закуску — пару дней, пока были деньги, мы обмывали окончание «войны». Вывернули карманы — набралось восемь шестьдесят. Толик Снежков, зубрила и маменькин сынок, слегка прижимистый, но и не халявщик, отлично понимал наш настрой, и всё же предложил в своём духе, правда, без всякой надежды:
— Давайте, если уж так хотите, возьмём бутылку? Это два с копейками, а на остальное пообедаем: первое, второе, третье. А то уже кишка кишке рапорт пишет…
Паша Айзельман, или просто Айзик, так шикнул на него, будто услышал немыслимое богохульство:
— Ты что, совсем уже? — Он покрутил пальцем у виска. — Снежок, за что у тебя пятак по вышке? Тут же простая арифметика, как дважды два: шестьдесят копеек на обед, остальное — на то самое плюс две пачки «Примы». Если не хватит, то и от курева до самой Тюмени отказываемся. — Айзик обернулся ко мне, уверенный в поддержке: — А?..
Конечно, я был полностью с ним согласен, хотя и жалел бедного Снежкова, который даже дар речи потерял: к такой калькуляции Толика не готовили. Он отказался идти с нами, поэтому, когда поезд остановился, мы с Айзиком отправились вдвоём, пообещав Снежкову пару пирожков.
— Не расстраивайся, — успокоил меня Айзик, когда мы вышли из вагона, — есть у него заначка, иначе это не Снежков. Вот он и не пошёл с нами, натрескается сейчас в ближайшей столовой. Лучше давай узнаем, где тут у них винка?
Наше будущее Айзельман расписал ещё пару курсов назад: безупречный, как ни погляди, Снежков будет начальником управления, если, конечно, не ударится в погоню за диссертациями и научными степенями. Айзельману, гражданину с изъяном по пятому пункту, красная цена — главный инженер при Снежкове. Меня, человека без ярких способностей, зато обладателя некоторого количества малоросских генов, они оставят при себе по снабженческой части. Так что, зная всё наперёд, студенческие годы мы проживали легко и спокойно, особо не докучая преподавателям рвением к учёбе.
На солнечной площади вокзала мы сразу оказались перед цветочницами, русскими и казашками. Не успели и рта открыть, как они загалдели:
— Молодые люди!.. Вы кто? Олимпийцы? Вы на Олимпиаду едете?..
— Да!.. — нагло и, как всегда, на всякий случай соврал Айзельман.
Худощавые, загорелые, с короткими стрижками, с выправленной на сборах осанкой, в джинсах и шерстяных спортивных кофтах-«олимпийках», Айзик — в кроссовках, я — в кедах, мы, видимо, и правда смахивали на физкультурников. Цветочницы светились интересом и уважением, некоторые стали предлагать цветы — небольшие букетики:
— Просто так, бесплатно! Выступайте там хорошо, успехов вам!
Айзик поначалу скромно отказывался, но, сжалившись над поклонницами, взял розу с поломанным стеблем, которая перевешивалась через край ведра. После такого спрашивать про винный магазин было стыдно, даже Айзик не решился. С площади мы уходили, купаясь в лучах несправедливой славы. Вслед нам неслось:
— Олимпийцы! Олимпийцы!..
Прохожие оборачивались и — кто шёпотом, кто вполголоса, — подхватывали клич. Айзик оглянулся на цветочниц, помахал руками, изобразил плакатное пожатие, украшенное поникшей розой, и крикнул:
— Дружба!
Пора уходить, что мы и сделали. Свернули в переулок. Навстречу шла юная, видимо, казашка, в умопомрачительной мини и с сумочкой на длиннющем ремне. На смуглом красивом лице с крупными раскосыми, почти до висков, глазами было то же восхищение, от которого мы едва убежали. Айзик решил сразу пресечь любые сантименты, которые, оказывается, порой мешают достижению цели. Он нахмурил брови, ссутулился, выпятил рябую пухлую нижнюю губу и преградил девушке дорогу. Заговорил хрипло и грозно, с кавказским акцентом, нюхая цветок:
— Гавары, гидэ у вас вынный магазэн? А, слущий?!
Девушка остановилась. Критически осмотрела Айзельмана с ног до головы, взглянула на меня с укором, будто я должен быть в ответе за глупости друга, и холодно, преувеличенно чётко, с безупречным литературным произношением, в пику ломаной речи Айзика, сказала:
— Пожалуйста, пойдите прямо, затем налево. На площади, между книжным магазином и диетическим кафе, вы найдёте интересующий вас объект.
Самое унизительное было то, что она не ушла сразу: отвернулась от нас в четверть оборота, расстегнула сумочку, вынула зеркальце и помаду — повеяло забытым за месяц сборов пьянящим ягодным ароматом. Тщательно накрасила губы, провела остреньким и, наверно, шершавым язычком по клубничным губам. Только после этого, презрительно тряхнув вороной чёлкой, в противоположную от двух застывших и онемевших идиотов сторону зацокала прочь.
— Погодите, сладкие! —сказал ей вслед очнувшийся Айзик. — Вот приедем в Тюмень, загорелые-красивые, разберёмся там с вашим братом!
— С сестрой, — уточнил я.
— Да-да… А разве так говорят?
— Если говорят: Гидэ магазэн, то после такого всё можно гаварыт. Кстати, мне показалось, что она тихо сказала: «козёл». Как ты думаешь, о чём это она?
— Ума не приложу, — бесстрастно ответил Айзик. — А на каком языке?..
Мы пошли по её указаниям — и остановились. Площадь с вожделённым магазином так и не появилась.
— Ладно, — заявил Айзик, — если тебе за меня стыдно, спрашивай сам. Буду молчать как рыба.
На скамейке сидел мужчина в костюме и при галстуке, внимательно читал газету. Я обратился к нему:
— Можно у вас спросить?..
Он неожиданно быстро встал и сложил газету. Это был крупный казах, на лацкане пиджака я заметил депутатский значок. Мужчина уважительно снял очки, приготовился слушать, даже наклонил голову к плечу — само внимание.
— Нет-нет, — успокоил его я, — пустяковая проблема, ничего серьёзного. Где-то поблизости должен быть… книжный магазин.
Мужчина, пристально нас разглядывая, тоном, будто перед ним стояли не два разгильдяя, а члены делегации братской республики, которые приехали по обмену каким-нибудь опытом и в данный момент знакомились с местными достопримечательностями, заговорил:
— Вам необходимо выйти на центральный проспект, — он показал в сторону, откуда мы только что пришли. — Там недалеко от кинотеатра — Центральный книжный магазин. Кроме того, у нас имеется хорошая библиотека… Если вас интересует специальная литература, то к вашим услугам Дом политпросвещения или…
— Нет-нет, — я остановил любезного гида, — извините, я не совсем точно выразился. Нас интересует диетическое кафе возле того книжного магазина, который мы разыскиваем!
— О-о-о! — гид приложил руку к сердцу. — С этим у нас вообще никаких проблем! Буквально за углом — ресторан. Но что ресторан! Вам больше подойдёт национальная кухня, это чуть дальше, возле рынка. Бешбармак, кумыс!..
— Отец! — устав притворяться, оборвал его Айзельман. — Нам нужно знаете что? Винно-водочный магазин. Который на площади. Между книжным и кафе. Или любой другой! Вино-водка. Понимаете? В горле пересохло, голова болит…
Мужчина надел очки, развернул газету. Секунду постоял, постелил газету на скамейку, сел. Вскочил, как будто обнаружил, что испачкался свежей краской. Не отрывая от нас гневно-обиженного взгляда за толстыми стёклами, вытянул вперёд мощную руку с развёрнутой ладонью, как вождь мирового пролетариата, на уровне плеча, параллельно земле (я малость сдрейфил), то ли показывая нужное направление, то ли прогоняя нас вон… Мы пошли туда, куда указывала коричневая длань.
Довольно скоро мы оказались на окраине небольшого, почти безлюдного парка. Напротив, через асфальтированную площадь, согласно надписям на двух языках, были продуктовый магазин и столовая.
— А где же книжный магазин? — завертел я головой.
— Дался тебе этот книжный!.. — досадливо проскрипел Айзик. — Тогда уж давай Дом политпросвета поищем? Перегрелся, что ли? Стоп, замри!.. — он выкинул руку, как шлагбаум, поперёк моей груди, оттащил меня в тень плакучей ивы, зашептал: — Нет, ты глянь-ка! Что я говорил?
Наперерез, не замечая нас, расширив ноздри — вынюхивающий добычу зверь, целеустремлённой походкой двигался… Снежков. Поравнявшись со ступеньками кафе, резко остановился, как споткнулся. Косо задрал голову. Словно любопытный турист, вчитался в надписи. Засунул руку глубоко в карман, пошерудил там. Посмотрел налево, затем направо, как полагается дисциплинированному пешеходу, и, словно скрываясь от погони, юркнул в дверь.
Мы сели на скамейке между столовой и магазином, закурили. Через несколько минут из столовой вышел Снежков. Щёки его привычно рдели, на полных и по-детски розовых губах остались следы жира и влаги. Глаза жмурились от яркого уличного света и, наверное, от сытости.
— Снежок! — окликнул его Айзельман и с неподдельным удивлением повернулся ко мне. — Смотри, Снежок! Вот так встреча. Мир тесен. А мы тут гуляем, присели. Смотрим — ты! Ты откуда вышел-то с такими довольными-довольными глазами? Как у подоенной коровы…
Снежков виновато развёл руками, сел рядом, небрежно кивнул на столовую:
— Да вот… Решил пройтись. Что в вагоне делать! Пить захотел, зашёл, несколько копеек оставалось, компоту взял.
— А-а!.. — протянул Айзик и сочувственно спросил: — А есть-то всё равно хочется?
— Конечно, — ровным голосом произнёс Снежков и потупился.
— Ничего, — успокоил Айзик, — сейчас зайдём, покушаем. Деньги-то у нас. Мы ещё не потратились. Спиртное пока не отпускают, одиннадцати нет — что время зря терять.
Айзик, казалось, забыл о моём существовании и обращался только к Снежкову, который поверил, что его не разоблачили, и поэтому соглашался со всем на свете, покорно кивая головой.
— Да и знаешь, — продолжал задушевно Айзик, — лучше сперва покушать, а то потом на голодный желудок… Развезти может. Помнишь, как с тобой намучились у Светки на дне рождения? — Снежков помнил, поэтому кивал. — А пока, — устало закончил Айзик, совсем понизив голос, — Снежок, будь другом, дыши в другую сторону. — Пояснил: — Компот тебе, видимо, подсунули какой-то некачественный — котлетой отдаёт…
— Да нет, Айзик, такое бывает. Голодная отрыжка!.. — я тоже решил внести свою лепту в воспитательный процесс.
В столовой мы взяли на шестьдесят копеек три тарелки борща, полные порции, хоть Снежков и пытался протестовать — мол, ему хватит половинки. И девять кусочков хлеба. Ели не разговаривая, на свет белый вышли простившие и прощёные.
За спиртным пошёл Снежков. По логике Айзельмана, некоторых опять могли принять за олимпийцев, а Снежков в этом плане выгодно от нас отличался — в обычных штанах, при белой рубашке. К тому же он не был спортивно сложен. И даже не загорел: за жаркий месяц его кожа не подружилась с солнечными лучами и краснела, пузырилась, слой за слоем опадала лохмотьями. Облезлый вид компенсировали манеры отличника и маменькина сынка, как говорил Айзельман.
Снежков, словно какой герой или победитель, держал в руках две ярко блестевшие золотистыми этикетками бутылки.
— Что за херню ты купил, Снежок? — зловеще прошипел Айзик, вращая глазами.
— Это херес, хе-рес, — миролюбиво объяснил Снежков, как ни в чём не бывало проводя пальцем по надписи. Хотя, было заметно, он догадывался, в чём причина Айзикова гнева.
— Хе́р-ес, — передразнил Айзик, по-своему расставив акценты. — Ты думаешь, я читать не умею? — Он взорвался: — На что ты деньги угрохал, интеллигент! Что, водки не было, бормотухи, наконец?! Или опять компоту захотелось?
— Воскресенье сегодня! — смело закричал Снежков, потому что говорил правду. — Только слабые напитки продают! Этот — самый крепкий! Всё равно ведь, думаю, будете в лигрылы переводить — вам же по барабану — что херес, что хе́р-ес!..
Он был прав. В студенческой среде лигрыл зачастую был решающим параметром, особенно при дефиците финансов. Литр умножить на градус и разделить на количество лиц, то бишь рыл — чем больше величина лигрыл на данную денежную сумму, тем ценнее напиток.
— Об чём шумим, народ?
На пороге магазина стоял тщедушный мужичок затрапезного вида. Рубашка навыпуск скрывала то, что топорщилось из кармана брюк, а также то безобразие, которое представлял собой пояс на впалом животе. Впрочем, последнее было трудно утаить — нижние пуговицы на рубахе отсутствовали. Легко догадаться: чтоб не упали портки, мужик затянул пояс на последние, дополнительно проколотые дырки, смяв верхнюю часть брюк в гармошку.
Айзик стоял, засунув руки в узкие карманы джинсов, поникший, и сказал, борясь с раздражением:
— Отец. Дядя. Или дедушка. Не знаю, как вас лучше назвать. Вы местный житель. У нас уже были сегодня короткие встречи, но все они почему-то заканчивались примерно одинаково — мы тут же расходились. У меня предчувствие, что ничего нового нас в этом смысле не ожидает. Извините.
Мужик улыбался щербатым ртом. Маленькое лицо избороздили складки и щёлки:
— Просто не могу, когда люди ругаются по пустякам… Подумаешь! Можа, я чем помочь могу. Вот, — он приподнял край рубахи, обнажив серебристую макушку водочной бутылки, — как раз ищу, — он запнулся, обвёл нас взглядом, еле кивнув на каждого, пересчитывая, — четвёртого. — Он ещё сильнее заулыбался, демонстрируя не только редкие жёлтые зубы, но и дёсны, довольный остроумной, по его мнению, шуткой.
Айзик оживился:
— Дядя, подскажите, где вы это купили?.. — и сразу осёкся. Махнул рукой: — А, всё равно денег больше нет. Послушайте, может, махнёмся? Две наших красивых и дорогих на одну вашу? — предложение прозвучало безнадёжно, это все понимали.
— Кака разница, где купил! Главно — факт. Как ветерану и надёжному клиенту завсегда отпускают. Даже в выходной, даже, быват, в долг. Ладно, — он тронулся в сторону скверика, — чо на жаре-то стоять. Пойдём, скорпи… скопи…
— Скооперируемся! — радостно подсказал Айзик, чуть не подпрыгнув. — Мы вас приглашаем: две наших плюс одна ваша!
— Пойдём, пойдём! Приглашаем! — мужик, не оглядываясь, хмыкнул. — Вашей мочой запивать будем.
В сквере мы расположились на одинокой скамейке, скрытой от внешнего мира большими кустарниками.
— Моё место! — гордо проговорил наш новый знакомый и извлёк из куста большой гранёный стакан. — Этот для портвейну, — объяснил с сожалением, щёлкая по стеклу. — Водочный, аккурат сто грамм, разбили недавно. Ладно, — он протёр ёмкость уголком рубахи, — пойдёт, не баре. Точно, Абрам? — это он Айзельману. — Давай, разливай, — отдал стакан Снежкову, — ты самый путёвый, грамотный, вижу. А вы пока рассказывайте, — его внимание досталось и мне, — откуда и почём!
Айзик выпил первый. Отдышался, поморщился, поморгал, закурил.
— Не Абрам, а Павел, — он кашлянул в кулак, явно борясь с накатывающим приступом гордости: — Вообще-то мы спортсмены… В Москву едем. На Олимпиаду.
Снежков слегка поперхнулся.
Мужик лукаво прищурился, понимающе кивнул:
— Поболеть едете, я вижу? — он указал на Снежкова, который полировал водку хересом, почти вертикально запрокинув бутылку.
— По-всякому, — ответил Айзик, не всегда готовый к чужому остроумию. Постарался перевести разговор: — Вы-то сами откуда и почём? Выговор у вас какой-то неместный — то ли горьковский, то ли уральский…
— Неместный… А ты что, целинный говор знаешь? — мужик отчего-то запечалился. — Я человек — главно. Понял?
— Вы же сами сказали: откуда и почём? Вот я и спрашиваю.
— Да-да, — мужик примиряюще закивал, — точно. Это я так, чтобы разговор начать. Вижу — не здешние. Вообще-то мне всё равно. Ты человек, я человек. Скушно — выпили, будь здоров, пошли дальше. Не люблю делить: я такой — ты сякой, я рядовой — ты кудрявый… Нас так в лагере делили, с тех пор страсть как не люблю!
— Это интересно. А какого рода был лагерь? Ну…
— Ничего интересного, чай не пионерский, — перебил мужик. — В начале войны, под Брестом, попали в окружение, спасибо Ёське. Стрельнуть ни разу не успел — винтовку в руках не держал. Сразу — плен. Майданек, Бухенвальд, Саласпилс — бросали туда-сюда. Всю войну там, потом — родной, целинный, без названия. Ничего интересного. А вот что интересного — дак Власова видал.
— Это какого, того самого? Генерала армии?
— Того! Кого ещё! Построили нас, почитай, весь лагерь — кроме женщин да детей, одни мужики. Вышел он, значит, из ихней кучи… Хрен знает, в какой форме — не наша и не немецкая. Смесь. «Я, — говорит, — Власов! Воюю не за немцев — за Россию! Против жидов и коммунистов! Кто в моё войско — выходи со строю!» Никто не выходит… В других местах, я знаю, выходили. Мало, но было. А как же! Жить-то хочется. Мне, к примеру, всего девятнадцать. Моложе вас. А как я выйти мог, у меня ведь брат в Красной Армии? Сроду не коммунист. Нет… Никто не вышел. Он, значит, ещё раз повторил — можа, кто не понял. Тишина, никто не зашелохнётся, самого себя, как дышишь, слышно. Да собаки где-то там далёко-далёко тявкают. А ещё, знаешь, чувствую, каждый друг дружку стесняется — потому и не выходят. Это ж надо, а?! Стыд, получается, посильнее страха! Никогда б не поверил. Обычно, говорят, наоборот. А вон на самом-то деле вишь как. И ведь каждый знает — смерть, смерть! Ан вот пока живой — стыдно. Друг на дружку не глядим. А он: «Раз так, — говорит, — ну и подыхайте тогда!» Спасибо, жилы не тянул — быстро: хошь, не хошь… А сам — морда лиловая, злой и какой-то. Вроде как тоже стыдно ему — али перед немцами, али перед нами. То ли за то, что никто не вышел, то ли за другое — русский ведь!
— Как же вы живой-то остались? — спросил захмелевший Айзик.
— А очередь, видно, не дошла, — мужик хохотнул. — Молодой был, для работы сгодный. — Опять запечалился. Кивнул на Айзика: — За первую очередь у них ваш брат шёл.
Айзик понимающе кивнул и добавил рассеянно: «И сестра». Неловко помолчали. Я заговорил:
— А скажите, что по телевизору показывают про то время — правда?
— Правда, сынок. Что про немецкие лагеря — правда. Верь, верь… Так и было. Хотя вот один раз читал — на стекле, значит, битом заставляли танцевать. Дак что не видал — то не видал. Остальное правда. Что про немецкие-то лагеря… Про наши-то молчок, а про те — правда.
— Наши вы имеете в виду какие — уголовные? — уточнил дотошный Снежков.
— Уголовные! — передразнивая, задребезжал мужик. — Вырастешь — узнаешь, каки уголовные! А! — он махнул на Снежкова рукой и как-то резко замолчал.
Я подумал, что пора сменить тему.
— Брат-то ваш как, который воевал, жив-здоров?
— Жив-здоров, — отозвался эхом. — В Свердловске живёт. Квартиру недавно как ветерану дали однокомнатную, когда зубы выпали. Сам-то я здесь остался… А чо, тепло. Никто не попрекает. Мне ничего не надо. — Он повернулся к нам. Его лицо вдруг сильно изменилось. Ноздри вздулись, глаза — две тёмные щёлки. Я пытался поймать в них сентиментальный блеск. Напрасно. Только звериная смелость на всё готового человека. Он тихо продолжил: — Я человек, понимаешь? Человек. Это главно. Никто меня не может заставить: где хочу — там работаю, где хочу — хожу, с кем хочу — с тем разговариваю. Ежели что — не дамся! Всё, хватит! Человеком помру. Всё остальное ерунда, понимаешь?
— Знаем, проходили — согласился Айзик. — Человек звучит гордо!
— Да-да!.. — мужик рассмеялся, хлопнул Айзика по плечу, снова превратившись в затрапезного бродягу, которого мы полчаса назад встретили возле магазина. — Тока вы проходили, а я — живу! Ладно, — он показал на пустые бутылки, — может, по новой сходим, у меня ещё на одну есть?
— Господа офицера́!.. — Снежков встал, галантно поклонился. Он преображался даже в лёгком хмелю: спина прямая, резкий кивок — подбородок к груди, пауза, бросок чубчика назад. — Смею вам заметить, что нам пора. В том смысле, что нам пора и честь знать.
— Дак вы ещё, кроме олимпийцев, офицеры? — мужик наконец засомневался: верить или нет.
— Да, — сразу же нашёлся Айзик. — Мы из ЦСКА.
— А, понял!.. — мужик обвёл компанию рукой и напыщенно произнёс: — Сборная Совармии на карагандинском привале.
— В самоволке!.. — в тон ему воскликнул Айзик.
Я решил взять командование на себя. В полной уверенности, что друзья, как всегда, поддержат игру. Встал, прокашлялся.
— Господа офицеры! — Айзик встал рядом со Снежком. Поднялся и мужик. — Товарищи лейтенанты! Слушай мою команду! На первый-второй — рассчитайсь!
— Первый!
— Второй!
— Третий!.. — мужик, дурачась, выгнул грудь колесом.
— В шеренгу по двое — стано-вись! — Айзик и Снежок послушно выстроили жиденькую шеренгу. — На вокзал! Обратной дорогой! Шаго-о-ом — марш!
Мы с мужиком пошли рядом, стараясь сохранять солидную походку и не отстать от марширующих. Прошли мимо казаха с газетой — его глаза гневно блеснули за толстыми стёклами очков, и я несколько раз громко выкрикнул: «Левой, левой!» Наш собутыльник гордо помахал казаху рукой — видно, были знакомы. Жаль, что нам не попалась девчонка в мини с глазами инопланетянки…
Лица марширующих раскраснелись от алкоголя и быстрой ходьбы, но сил ещё было много. Мужик еле поспевал за нами. Перед вокзалом меня как командира сменил Снежок.
Цветочные ряды. Снежок тоже ловит ногу на марш и громко подаёт команду:
— Отделение!
Раз! Все трое вытягиваемся струнами, переходим на чеканный печатающий шаг. Ноги на подъёме прямые, почти параллельно земле. Руки по швам — не отлепить.
— Олимпийцы! Равнение на-право!
Раз! И лица торжественно обращены к цветочному ряду, чуть кверху. Цветочницы машут нам букетами, как чепчиками:
— Счастливо! Успехов вам!
— Советский Союз! — гордо кричит наш компаньон. Оглядываюсь: он уже почти бежит за нами. То и дело смотрит на цветочниц и тычет пальцем в наши спины, обозначая этим своё членство в компании, источнике всеобщего восторга.
Мужик, которого, оказалось, звали Иваном, провожал нас долго, до самого отправления поезда — несколько часов, поэтому остался без копейки, и все мы успели протрезветь и устать. Я заходил в вагон последним, когда он уже поплыл. Сказал Ивану, который ещё некоторое время семенил по перрону:
— Дядь Вань! Вы не обижайтесь, неудобно, честное слово… Шутка просто. — Друзья, пошатываясь в тамбурном проёме, придерживали друг друга, согласно кивали, пожимали плечами и виновато улыбались: мол, нехорошо, конечно, но ничего страшного, так само собой вышло. — Подурачились… Мы не олимпийцы! И не офицеры пока! Может, никогда и не будем. Прощайте!
— Да-да! Я знаю, знаю! Чай, не слепой… Какая разница! Познакомились — разбежались, будь здоров! — у него снова расширились ноздри, глаза сузились — на этот раз, мне показалось, в них блеснуло. — Вы люди! Хорошо, что стыдно. Не переживай. Хорошо! Это главно!
Перрон кончился, Иван остановился, коротко махнул нам рукой. Отвернулся. Мы ещё некоторое время видели его: маленькая фигурка, руки в карманах, спиной к уходящему поезду.
Редактор Кристина Цхе
Об авторе
Леонид Нетребо родился в 1957 году в Ташкенте. Детство и юность прошли в Узбекистане. Окончил Тюменский индустриальный институт, работал на Крайнем Севере (Пангоды, Ямал), проживает в Санкт-Петербурге. Публиковался в еженедельниках «Литературная газета», «Литературная Россия», в журналах «Сибирские огни», «Север», «Крещатик», «Подъём», «Венский литератор», «Tygiel Kultury» и других. Автор нескольких книг прозы. Член Союза писателей России.