В двух часах на автобусе от Ижевска есть деревня Сеп. Небольшая, на 400 жителей, но с коворкингом, звукозаписывающей студией и музеем, которому позавидовали бы многие города. Несколько лет назад о ничем не примечательной удмуртской деревушке заговорили как о «новом культурном феномене» федеральные СМИ, в нее поехали тысячами туристы. Как так получилось? «Феномен» вместе с жителями создала некоммерческая организация «КAMA рекордз». Вот уже более около 20 лет она делает проекты в удмуртских деревнях: проводит выставки и концерты, записывает фольклорные коллективы и создает музейные пространства.

Зачем и как городские продюсеры выстраивают отношения с деревенским сообществом? Почему между традиционной культурой и современном искусством нет противоречий? И что остается территории, когда менеджеры уходят?

«Бабульки делают такое, что многим авангардистам надо поучиться»

— Вы живете в Нижнем Новгороде, до этого жили в Ижевске. Почему вы, городской человек, начали делать проекты в удмуртских деревнях?

— Я не являюсь этническим удмуртом, но всегда был открыт к очень разнообразному музыкальному материалу. Специализировался на электронной музыке, но параллельно меня интересовал фольклор. При этом мне страшно не нравились фольклорные вещи, которые звучали по радио и ТВ, — они казались формальными. Первым, что меня сразило в 1980-х, стала пластинка английской фирмы 4AD «Волшебный болгарский голос». Мне стало ясно — фольклор может быть другим! А когда этот «Волшебный болгарский голос» на одной из вечеринок услышала фольклористка из Ижевска Марина Ходырева, она мне сказала: «Знаешь, Саш, а бабушки в удмуртских деревнях поют не хуже. Давай я тебе кассету принесу, я в экспедиции ездила».

Марина приносит кассету, надо сказать, ужасающего качества, я ее ставлю — и ахаю. Потому что все мои представления об экспериментальной музыке, о гармониях, мелодиях и контрапунктах рушатся — бабульки делают такое, что многим авангардистам надо поучиться. Тогда я предложил Марине позаписывать вместе. Мы совершили несколько поездок и в 1992 году издали первую виниловую пластинку Besermen Krez, что значит «бесермянские напевы». Бесермяне, как и другие жители севера Удмуртии, находились на периферии научного интереса этнографов — и мы стали записывать именно такое неизданное, непредставленное.

Одна из записей на пластинке Besermen Krez в исполнении фольклорного ансамбля деревни Шамардан Юкаменского района Удмуртии. Копирайт: Ижевский клуб https://snowsovgethen.com/journal/besermen-krez-besermen-crez-1992-izhevskii-club

Позже я делал серию кассет «Новая песня древней земли», а в 2001 году мы создали лейбл «КАМА рекордз», а под него — некоммерческую организацию. Занимались в основном продвижением современной музыки, но, как это ни смешно звучит, под номером 1, 2, 3 у нас были издания полевых записей фольклора, которые я собирал с этнографом. Но бизнеса не получилось. Пластинки и диски разошлись по друзьям, часть тиражей до сих пор не распродана.

— А как вы перешли от записей «для своих» к большим проектам?

— Мы подумали, что если нам не удается работать на коммерческом поле, то, может, получится участвовать в грантовых конкурсах. В первый раз нам страшно повезло, мы захватили последние годы работы Фонда Форда. Съездили в серию экспедиций и издали два бокс-сета с компакт-дисками. Потом была большая работа с Институтом языка и литературы — вышли четыре альманаха «Аутентичная география».

И вот когда мы занимались этими проектами, одна из ижевских художниц Зоя Лебедева вернулась  в деревню Бураново. В ту самую. Вернулась из-за старенькой мамы и стала там всех будоражить. Например, придумала провести «фотоперепись» — сфоторафировала все семьи деревни. Даже появление коллектива «Бурановские бабушки» отчасти связано с ней. Зоин огород выходил прямо к местному клубу, она там бывала и в один момент говорит: «А клуб-то для кого? Пусть бабушки приходят, чай пьют, песни разучивают!».

Но потом у Зои случился пожар, и их вместе с мамой направили в дом престарелых, который находился в деревне Бобья-Уча. Тогда мы подумали, что могли бы там сделать что-то клевое и написали один из первых проектов, который подавали на конкурс президентских грантов. Сказали, что поработаем с домом престарелых, сделаем выставку. Бурановская идея с «фотопереписью» была хороша, но она — все-таки про семьи, а в доме престарелых живут люди, которые ее лишены.

И тут Зоя говорит: «А давайте они сделают ковры?». «Но у нас нет бюджета на ковры!». «Это будет недорого». «Как так?». «А мы их нарисуем!». Оказалось, в деревнях в прошлом те, кто не имел возможности купить настоящий ковер, вывешивали в домах рисованные. И вот мы заказали несколько метров брезента, Зоя привезла в деревню краски и кучу книжек про ковры. Стала рассказывать жителям дома престарелых про ковротекст, про орнамент, про то, как читать ковры, и те настолько увлеклись, что реально нарисовали.

Там было такое… Я помню одного дядечку, который сказал: «Подошла ко мне Зоя, говорит, будем делать ковры. А я ей: „Наша страна отстает от цивилизованных стран по производству биогаза на 40 лет“. — „Рисуй биогаз“». И он нарисовал биогаз. И как он любил смотреть на парашютистов. И какой хороший был председатель Рыков, который и крышу перестелить поможет, и забор из досок поставить. Был еще один удивительный дедушка, который нарисовал меандр с красными и зелеными острыми перцами, а другой вместо орнамента изобразил дорожку, по которой он идет на рыбалку.

Мы сделали выставку, планировали симфонический концерт с французским оркестром. Но получили письмо из Бобьи-Учи, где нам сказали, что не хотят больше участвовать в наших проектах — мол, «после вас в деревне ничего не остается». Как же не остается? А ансамбль «Бубби Гуръёс»? Когда мы собирали местный фольклор, у бобья-учинских тоже спросили: «У вас есть бабульки?». «Есть!». Было девять бабушек, средний возраст 70 лет, часть уже даже не пела. Мы их записали, а когда сделали компакт-диск, ко мне подошла женщина: «Я знаю, что мама там не поет, но я ставлю диск и голос ее слышу».

Одна из записей на диске ансамбля «Бубби Гуръёс». Копирайт: КАМА рекордз https://boomstarter.ru/projects/43707/bubbi_guries_-_pesni_rechki_bubbinki

А мы ведь еще подали заявку на грант, чтобы вместе с московской школой мультипликации деревенские дети визуализировали эти песни. И вдруг получаем письмо с отказом от сотрудничества. Это, конечно, было для нас ударом. Но мы вспомнили про наших старых знакомых, про Сеп — сотрудничали с ними, когда делали альманахи «Аутентичная география».

И вот в 2013 году мы нарисовали с сепскими детьми мультики. А жители деревни были настолько включены в нашу работу, что мы подумали: надо еще. Мы тогда поняли, что от всех наших мероприятий на местах действительно в лучшем случае остается воспоминание. Здорово, конечно, но это нужно пересматривать. Долго обсуждали, каким образом можем применить «соучаствующее проектирование». Часто как бывает: приезжает специалист со стороны, что-то организует, а жители просто оценивают, хорошо их развлекли или нет. Они не считают это своим. А мы захотели сделать так, чтобы жители на 100% считали результаты своими. Это такая показательная динамика, как Сеп из помощников превратился в настоящих партнеров. Мы считаем это большой победой.

Одна абсолютно счастливая деревня

— Поворотной точкой стал один День деревни в Сепе, верно? Расскажите о нем.

— Вокруг Сепа есть семь заброшенных деревень, и каждый год люди, которые в них когда-то жили, приезжали на сепский День деревни. Однажды бывшая директор клуба Татьяна Ксенофонтовна Мосова, главный мотор деревни, подумала: ну, приехали, встретились, пошли к месту этой деревни, выпили, поплакали, повспоминали, но надо же что-то еще сделать. И придумала выдать жителям альбомы — пусть они их оформляют. Они оформили как смогли, примерно одинаково: первый лист — фотографии первого дома, второй лист — фотографии второго дома. И так со всеми семью деревнями.

А нам тема заброшенных деревень не давала покоя из-за уже упомянутой Зои Лебедевой. Она, когда жила в Бураново, рассказала историю. В местный дом престарелых поместили одну бабульку, уже неходячую, и однажды она пропала. Нашли ее грибники. Та проползла несколько километров в сторону деревни, в которой родилась. Ползла туда умирать... История невероятная, но непонятно было, что с ней делать. А тут, увидел эти альбомы, и у нас все сложилось.

Нам стало ясно, что если мы про исчезнувшие деревни расскажем, то сделаем так, чтобы и люди, живущие в Сепе, и люди, приезжающие в Сеп, начинали чувствовать, что это — про них. Так и вышло. Каждый первый человек, который приходил в наш Музей исчезнувших деревень, говорил сначала: «О, у нас была такая же лампа» или «О, у нас была такая же чашка». А потом: «Я вспоминаю, как росли, как хоронили, как свадьбу справляли...». Это было самое главное.

— В чем заключалась ваша роль как продюсера при создании музея?

— У меня большое количество знакомых, друзей, приятелей — это такой бульон, в котором всегда есть кто-то с нужными навыками. Например, над Музеем исчезнувших деревень мы работали со студентами Самарского государственного университета, потому что я познакомился с их преподавателем Леной Шлиенковой. Мы нашли общий язык и смогли сделать то, чего не делал никто и никогда.

У сепских не было видения музея, когда они делали свои альбомы. А задача нашей некоммерческой организации была как раз в том, чтобы эту идею развить. Обратились к моим знакомым дизайнерам из Самарского госуниверситета и к ученым, потому что нам необходимы специалисты, которые бы следили за отсутствием профанации, недопустимой в области традиционной культуры. Мы стали теми, кто выстроил проект как таковой — с его логистикой, механикой, результатами и пониманием, каким образом эти результаты могут быть оценены.

— Есть ли какие-то минусы у такого подхода?

— Главный минус, что все затраты не на себя. Иногда смотришь, например, на Анор Тукаеву. Она с конца нулевых пытается сохранить уникальный храм-маяк на воде в бывшем селе Крохино. Смотришь и думаешь: «За что человек взялся?». Это же ужас, телега, которую ты должен тащить всю жизнь. А с другой стороны, через 10 или 15 лет это по-прежнему будет ее, она будет на это влиять. А мы на этих территориях люди временные: да, нас любят, с нами общаются, но мы уходим и все оставляем.

— Как, на ваш взгляд, музей в Сепе изменил жизнь деревни и ее жителей?

— Когда сделали музей, мы спрашивали у жителей: «Скажите, а мы не космический корабль вам построили, который вы будете стороной обходить?». Они говорили: «Что вы, это же про нас. Вон фотография моя стоит, а вон фотография Сеньки, которого бык задавил». Но вообще то воспоминание про Бобью-Учу, когда женщина слышала голос своей мамы на записи, хотя та не пела, — это как раз то, что мне бы хотелось как ответ на этот вопрос получить. А так допускаю, что кто-нибудь из деревенских жителей скажет: «Я вообще не это хотел». Помню, мы проводили всякие опросы про то, что бы построили сепчане в своей деревне. Знаете, что победило? Аквапарк!

— Это же никакого гранта не хватит… Зато вы отремонтировали сепский клуб. В нем появились коворкинг, студия звукозаписи, лаборатория традиционной культуры. Не много ли для одного Сепа? Как к этому отнеслись жители других деревень?

— Первые люди, которые приезжали в Сеп, хотели, чтобы и у них стало так же — чтобы модернизировали клуб и появилось столько же аппаратуры. А мы отвечали, что построили звуковую студию только потому, что в деревне был человек, который мог ей пользоваться. Концертмейстер клуба, гармонист, он подошел ко мне и показал свой древний ноутбук: «Посмотрите, я сделал аранжировку». И я представил, что будет, когда у него в руках появится оборудование лучшего качества. Мы с ним поговорили, потом пошли к администрации района, спросили: «А студия вообще нужна? Что вы будете с ней делать?». Нам ответили: «У нас театр, у нас 150 коллективов, каждому нужны минусовки для праздников». Решили, будем делать.

Но мы не можем участвовать ни в каком капитальном строительстве, это запрещают грантовые условия — все должна делать районная администрация. А мы с ними оказались в очень хороших отношениях, потому что они были открыты. Нам потом очень многие звонили с запросом: «Сделайте и нам так». Но мы не компания, которая занимается спасением, и не менеджеры по кризисным ситуациям. Мы ищем тему, которая интересна жителям, территории, которая интересна нам. Если вы хотите, чтобы у вас появились лампочки в парке, это не про нас.

— Не так давно вы отпустили Сеп в «свободное плавание». На что переключились дальше?

— За восемь лет работы с Сепом мы его «перегрели». Но нам это было важно, чтобы понять, до какой степени нужно территорию насыщать инструментами. И год с небольшим как мы ограничили взаимоотношения с Сепом. Мы расширили свою деятельность и открыли несколько лабораторий в других районах Удмуртии — то, что мы называем Публичным архивом традиционной культуры. Это песни, обряды, воспоминания, личные истории… Мебель уже не покупали, но вся техническая база для экспедиций и хранения информации у жителей есть. Мы всегда оставляем людям инструменты.

— Можете привести пример работы этих инструментов?

— Все мероприятия в Сепе мы делали на основе их публичного архива. И случилась такая история. Сепские пошли в экспедицию, вернулись с материалом про нечистую силу, показали этнографу. Оказалось, в традиционной культуре есть жанр «былички». Это истории про нечисть практически от первого лица или от лица человека, который точно знает того, с кем это произошло — с сестрой, например, или тетей.

Жители начинают изучать эти былички, а один из сепчан — у него литературный дар — делает на их основе сказку. Когда он ее сочиняет, мы говорим: «О, у нас же есть студия, давайте сделаем радиосказку». Приглашаем известного в удмуртской среде актера, который когда-то снимался у Ролана Быкова. Он приезжает на несколько дней, объясняет, что такое драматургия, что одно дело читать, а другое — произносить, работает с детьми и взрослыми. В результате у нас есть готовый актерский состав из жителей деревни. Тогда мы зовем девушку, которая работает на радио и делает там спектакли. В студии записываем голоса, накладываем интершумы, шерстим наш публичный архив для того, чтобы песни, которые в сказке поются, прямо с кассет ставить.

Когда все готово, жители деревни записывают их на удмуртском языке. А если есть записанная дорожка, можно что-то снять. Мы делаем резиденцию по изготовлению персонажей быличек — на основе гончарной мастерской, которую тоже создали в рамках проекта. Из глины лепятся фигурки, а в кружке рисования сепские дети делают задники для каждого эпизода. Получается мультик: проскакал конь, пролетела птица, прошла кошка-кровопийца.

Тут понимаешь, что можно устроить и выставку... Мы помещаем глиняные фигурки в светящиеся боксы, добавляем к ним черно-белые фотографии и рисунки. А еще я сепским как-то рассказывал, как познакомился Джон Леннон с Йоко Оно. Он пришел на ее выставку, а там был такой объект, где надо было залезть на лестницу, посмотреть в подзорную трубу и далеко-далеко на потолке была надпись «Yes». И что сделали сепские? Они закрепили подзорную трубу внутри выставочного пространства и через окно ее направили на холм в лесу. А там поставили какое-то чудище.

Вот так придумалась выставка неожиданная, необычно поданная даже для города — по идее, по языку, по пластике. Современное искусство чистой воды. Выставка проработала год, потому что они ее категорически не хотели разбирать, а потом еще придумали новогодний праздник на ее основе.

Не проезжала королева, не стреляли в Пушкина

— Тем временем вы начали новый проект в деревне Кузьмовыр. Как все сложилось?

— Сепская избыточность производила неизгладимое впечатление на соседние территории. С первого момента к нам стали приезжать жители Кузьмовыра. Они говорили про совместные проекты. И нас зацепило, что эти люди очень мотивированы.

Однажды они привезли коллекцию одежды, которую сшили на основе столетнего платья из своей деревни. Это удивительно, когда люди найденное у себя на территории не несут в музейную комнату, а используют как базу для творческих практик. Потом оказалось, что Кузьмовыр вообще был центром севера Удмуртии по ткачеству и в самой деревне этого добра еще много: и станков, и людей, которые ими пользуются, и вышивальщиц, и вязальщиц. Поняли — надо делать Музей тканых историй.

Для нас в этом есть дополнительный важный момент: мы хотим посмотреть, возможно ли создать деревенский музейный кластер — содружество организаций, у которых общее понимание территории, а значит, может быть совместная деятельность по привлечению ресурсов. И аудитории, например. Одновременно это такая наглядная штука: ни в Кузьмовыре, ни в Сепе не было ничего, что можно было бы назвать якорным. Там не проезжала королева. Там не стреляли в Пушкина. Там нет народных промыслов — палехской росписи или дымковских игрушек. В культурном плане деревни «никакие», зацепиться не за что. Но там же жили люди! Если бы не было альбомов и семи деревень, мы бы, конечно, не стали ничего в Сепе делать. Но они были: и альбомы, и деревни, и интерес жителей. Точно так же теперь в Кузьмовыре, мы их остановить не можем.

Через полтора года в этой избушке будет Музей тканых историй. Копирайт: Тканые истории деревни Кузьмовыр / ВК

— На каком вы сейчас этапе?

— На первом. Мы сначала получили грант на образовательную программу. Рассказываем, что такое история, исторический документ, как ходить в экспедицию, как разговаривать с людьми. В общем, формируем архив деревни. Затем уУ нас будет серия мастерских: как реставрировать ткань, как ее хранить, как экспонировать. А с мая мы получили поддержку от фонда Потанина — начали строить уже сам музей.

В нем звучит новая тема, которая нам кажется захватывающей — тема локального. Как чаще всего бывает? Все собирают крынки. И в какой деревенский музей ни приедешь, всюду одинаковые крынки и ничего, связанного с самой территорией, они сказать не могут. Мы приглашаем этнографов и специалистов по тканям для того, чтобы они вместе с жителями нашли эти локальные особенности, которые мы отразим в музее. И он будет для деревенских жителей и про деревенских жителей. Так же, как с Сепом.

— А в чем отличие от сепского музея?

— Может быть, текстиль трогает не так сильно, как исчезнувшие деревни. Да, он обладает телесностью, но от него больше веет краеведением. А перед нами стоит задача — пробудить у людей эмоции. С текстилем это труднее, потому что «такую клетку на юге не носили» или «ой, а у нас были совсем другие фартуки». Нам нужно, чтобы «ой, у нас были» действовало сильнее, чем «совсем другие», чтобы люди не ощущали это экспонатом. К тому же в Музее исчезнувших деревень все предметы крепкие, их можно брать руками, а ткань хрупкая. Как сделать так, чтобы люди могли все трогать, но при этом музей не разрушился через несколько лет? Ведь в первые десять месяцев у музея в Сепе было семь тысяч посещений!

Будущие экспонаты музея в Кузьмовыре. Копирайт: Тканые истории деревни Кузьмовыр / ВК

Мы точно знаем, что и в Кузьмовыр будет приезжать много людей. В последний мой приезд начальница управления по культуре сказала: «Вот у нас праздник, два автобуса по 50 человек». При этом избушка, которую мы хотим использовать для музея, очень маленькая, а ткань масштабная. Представляете, полотенца по три метра! Внутрь войдут человек пять, остальные 95 будут чем-то заняты в самой деревне. И мы теперь думаем, что сделать для того, чтобы этим 95 человекам в ожидании своей очереди тоже было интересно.

Проникать в капилляры

— Создание уже второго музея доказывает, что ваш метод можно масштабировать. Как бы вы сформулировали основные принципы, по которым работаете — для тех, кто хочет делать нечто подобное?

— Я могу абсолютно точно сказать, что любая проектная деятельность должна основываться на заинтересованности людей, сообщества. При этом ты должен себя частью этого сообщества чувствовать. Вот мы чувствовали себя частью сообщества Сепа. А теперь чувствуем себя частью Кузьмовыра. Еще мы уверены в том, что для того, чтобы получить реальный результат, надо ставить нереальную задачу. Мем «будьте реалистами, требуйте невозможного», он абсолютно работающий!

Есть также много прикладных вещей. Например, работа с администрацией. Можно сколько угодно партизанить по мелочи, но если вы хотите каких-то значимых изменений на территории, то без государства не обойтись.

— И в Кузьмовыре, и в Сепе вы работаете по грантовой модели. Почему именно так? Это тот самый способ делать большие дела?

— Отчасти потому что мы плохие коммерсанты. Поэтому и создали НКО — это такая форма, которую государство придумало, чтобы поддерживать местные инициативы, чтобы проникать в капилляры, куда оно не может проникнуть в силу своей массы. Оно может придумать большие программы, магистрали, артерии, а в капилляры проникнуть не может. Вот для этого и нужны НКО, нужны мы.

Участие в грантовых конкурсах — это же не просто финансирование, это знак, что твоя интеллектуальная деятельность понятна и видна. Но это позиция уязвимая, потому что это конкурс. Поэтому мы регулярно подаем заявки на все грантовые конкурсыы, какие только можно. И выигрываем. Это та история, которая нам пока удается. Но может не удасться.

— А почему вы продолжаете этим заниматься? Что вам это дает?

— Может быть, я обманываю себя, но работая в деревне, я абсолютно уверен в том, что очень близок к современному искусству. Я чувствую себя художником, который занимается чем-то вроде socially engaged art — искусством социального взаимодействия. Это с одной стороны. А с другой — фольклор ведь никогда не был для меня сторонним. Я был современным человеком, я очень любил современное искусство, я очень любил современную музыку, но при этом я, например, танцевал несколько лет в ансамбле народного танца при кульпросветучилище, куда меня пригласили — у них парней не хватало. Поэтому у меня не было разделения с фольклором, или с традицией, или с деревней.

Ну и удовольствие, конечно. Я получаю удовольствие, потому что вижу, каким образом я лично, один человек, влияю на какие-то важные вещи.

Множество гвай не имеют постоянного облика, и свойств окружающей среды и наблюдателя. Некоторые из них имеют ядро [核 (Hé)] – предмет на котором накопилась энергия Хаоса, приведшая к появлению гвай. Большинство из них – неразумно, инстинктов у них тоже есть, только какой-то отпечаток рожденный из хаоса которому они следуют в поведении и проявлениях. Но даже этого может не быть. Камень принявший форму лица, ручей, текущий вспять – это тоже гвай, но разума и даже поведения там тоже нет. Они просто существуют.

Гвай чувств (感乖, Gǎn guāi)

Первая группа гвай, которую стоило бы описать – это гангвай, гвай искажающие чувственное восприятие. Собственной формы у них нет, это призрачные, бесформенные, чисто энергетические существа, кормящиеся духовной энергии попавших в них людей. Если удобно – можете их представить как здоровые, нематериальные и призрачные амебы, изменяющие восприятие всех людей поблизости и вызывающие этим дезориентацию и ужас, которые приводят к выбросу столь желанной монстру ци. Мозгов у них –ну примерно как у амебы, есть просто инстинкт ползти куда-то, к ближайшей разумной жизни.

Первый тип таких гвай – это шигвай (视乖, Shì guāi), гвай зрения. Все они плетут какие-то иллюзии, порой очень сложные. Например, есть шигвай, дающие ложную надежду, отражение того, о чем мечтает оказавшийся в беде человек – но это ложная надежда, которой не суждено сбыться, и ложность надежды породит отчаяние, которым и покормится гвай. Бредущий по пустыне путник, ставший жертвой шигвай, увидит оазис, который окажется краем обрыва. Ужас падения даст корм гвай. Рулевой тонущего корабля увидит остров и гавань – вот только вместо гавани там окажутся скалы или рифы – и ужас гибнущих моряков даст корм этому монстру. Твари попроще будут запугивать просто иллюзиями: человек, боящийся пламени, увидит, что он оказался в середине лесного пожара; человек боящийся змей или пауков обнаружит, что он окружен ими. Они, да и другие гангвай чувствуют и усиливают страхи человека сделав его лёгкой добычей других существ – или просто будут кормиться его непониманием, ужасом и страданием. Другие гвай этого типа искажают восприятие конкретных предметов: они могут заставить человека увидеть на месте безобидного зайца – покрытого кровью монстра, или же превратить ядовитую змею пригревшуюся на камне в дивный цветок, который любопытный пожелает сорвать – и осознает, что в него впились клыки. И то и другое даст корм монстру. Шок от увиденного или ужас и страдание подкормят гвай. Подобные шигвай могут «прилипать» к человку и следовать за ним целыми неделями, заставляя сходить его с ума от недоверия собственным глазам, и кормясь, кормясь, кормясь.  Третьи из шигвай, могут внезапно украсть у человека зрение или восприятие каких-то (а то и всех) цветов, оставив ему лишь черно-белое зрение, или же окрасить всё в один свет. Дискомфорт, страх и растерянность покормят этих гвай.

Второй широкий тип гонгвай – это гвай слуха  [听乖 (Tīng guāi)], тинггвай. Эти паразитируют на искажении звука. Какие-то из них мастерски подражают голосам.Кто-то из таких могут звать голосом ребенка, просить о помощи, заманивая  в ловушку. Другие могут нашептывать тихие, навязчивые, безумные мысли, тихо шепча в ухо – целыми днями и ночами, пока жертва не сойдет с ума. Третьи искажают смысл произносимых и слышимых слов – и вот уже человек слышит оскорбления вместо слов любви или угрозы убить вместо просьбы о помощи. Такие сеют раздор и непонимание между близкими людьми, кормясь с этого. Самые сильные тинггвай управляют всеми звуками вокруг, создавая зоны полной тишины в шумном городе, там где нет звука вообще, и никто никого не слышит –или же заполняют какие-то места – от комнаты до площади, невыносимой какофонией или грохотом, сводящим с ума.

В принципе все органы чувств могут стать объектом воздействия подобных гвай. Гвай запаха могут заставить прекрасный сад или цветы пахнуть гниющим мясом, а болото – запахом свежего хлеба, сбивая путников с пути, ну или наслать на человека присутствие невыносимой вони, сводящей его с ума. Гвай осязания могут наслать на человека самое неприятное на его памяти тактильное восприятие, усилив его до всего тела – и человек почувствует, будто бы по нему ползают насекомые, или его обливают кипятком, или образ того, что он тонет в болоте – и кормиться, пока человек в ужасе и страдании катается по земле или пытается стряхнуть с себя несуществующих насекомых. Гвай вкуса может заставить всю еду и воду казаться омерзительной на вкус, словно бы уксус или помои. Такие гвай тоже «прилипчивы» и могут подолгу изводить одного челоека.

Гвай забвения  [忘乖 (Wàng guāi)] - вангвай

Они рождаются там, где что-то было утрачено, забыто или уничтожено. Это может быть что угодно – человек, место, событие, сгоревший дом, заброшенная деревня, высохшее русло реки, забытая традиция или ремесло. Тоска тех, кто утратил, накладывается на случайные колебания хаоса, порождая странное. Воспоминания тех, кто помнит то, что исчезло, помаленьку кормят этого монстра, спящего в своей колыбели, там где было то, что исчезло. А потом люди забывают – или умирают, и существо потерявшее корм пробуждается…

Вангвай подобны гангвай, у них нет ни тела, ни облика, они чисто энергетические существа, влияющие на тех, кто попал в их объем. В отличии от ганнвай они редко кочуют, оставаясь в основном на месте рождения. На тех, кто зашел в них накатывает тоска по чему-то неузнаваемому, какая-то пустота в памяти, чувство того, что ты забыл что-то важное, но что это было – уже не вспомнить (ведь жертва чаще всего и не знала этого), незнакомые места начинают казаться знакомыми, а знакомые – чужими. А дальше – уже с зависимости от того, каково событие, породившее этого гвай. Вангвай родившийся в заброшенной деревне, брошенном доме, забытом и рухнувшем храме может вызвать чувство потерянности, потерю ориентации, и вынудить путников долгие часы бродить вокруг этого места, порой – пока они не выбьются из сил.  Вангвай родившийся из забытых воспоминаний и невыполненных обещаний умершего не там человека, полного сожалений, может начать похищать память прохожих, кормясь ею. Те могут забыть лица близких,свое имя, важные события. А если кто-то попадет под долгое влияние этого существа – к примеру путник, из-за болезни оставшийся поправляться у его обиталища, может забыть вообще всё, вплоть до уничтожения личности.  След-отпечаток умершего в тоске, не в то время и не в том месте, человека, его признания, которые не были сделаны или он не услышал, извинения, которые не прозвучали или не были услышаны, правда, которую утаили может породить другого монстра. Такой вангвай может принимать облик или создавать иллюзии теней, шепчущих чужими голосами то, что не было сказано, или вызывать чувство вины или сожаления у тех, кто что-то не сказал – или всю жизнь ждал, что это скажут. Главная проблема этих гвай – они и сами не помнят точно, что их породило, и их цель – узнать это. Если кто-то узнает, поставит памятник, узнает правду и расскажет легенду, проведет праздник в честь забытой традиции, отыскав его в старой книге, и люди осознают, что в этом месте было или происходило нечто важное – гвай рассеется, счастливый и удовлетворенный. Правда у таких гвай может быть ядро – предмет, связанный с событием, уничтожение которого уничтожит и монстра.

Гвай-последствия [果乖 (Guǒ guāi)] – гуогвай.

Гуогвай рождаются в момент, когда энергия какого-то эмоционально значимого события, например глупой и трагической гибели человека, произошедшая не в том месте, не в то время. Примером такого гвая является мост-гуогвай из легенд провинции Юньань. Мост строил мастер, решивший сэкономить на материалах. Сколько то времени мост простоял – а потом рухнул, в процессе погиб ребенок. Мастер был в горе, его грызла совесть и он решил восстановить мост. Но духовная энергия ужаса и мучений ребенка, потрясенных зрителей, ужас чудом спасшихся людей, шедших по мосту, и муки совести мастера отразились на мосту. Мастер начал восстанавливать мост, но мост «плыл» - камни смещались в сторону искривляя его в уродливую форму, тень отбрасывалась не туда. И, когда мост был готов, стало ясно,что это гуогвай: да, по нему можно было перейти на другую сторону реки, но прошедший терял что-то важное – важное воспоминание о любимом человеке, удачу, талант, еще что-то. Мастер осознал, что это уже не исправить, и разобрал мост, чтобы по нему не ходили, после чего провел остаток жизни помогая людям, чтобы искупить вину. Со временем гвай исчез.

Такие гвай возникают по разным причинам. Во первых -- из-за важного действия, не доведенного до конца: например попытки убийства важного человека, которую остановили или невыполненного обещания огромной важности – запасенное на действие духовная энергия оставит отпечаток из которого может сформироваться гвай. Во вторых – из-за непредусмотренных последствий, как в случае с  мостом, или в случае, когда скажем поставленная дамба приводит к затоплению священного леса и гибели живущего там духа. Могут быть и другие причины – например нарушение природного или духовного закона или грубого вмешательства в порядок вещей – к примеру воскрешения умершего, попытки украсть бессмертие.

В этой группе можно выделить несколько категорий помельче. Во первых это жуогвай (作乖 [Zuò guāi]) – гвай действия, совершенных или несовершенных поступков. Гвай действия связаны с каким-то действием, последствия которого были недооценены или игнорировались осознанно. Могут проявляться по разному, как тот самый искаженный мост из примера –или скажем как призрачная форма предмета связанного с ошибкой – например, как призрачный топор, рубящий место, где стояло священное дерево, уничтоженное глупым лесорубом. Их сила в том, что они кормятся, воспроизводя последствия или заставляя их происходить снова и снова. К примеру, призрачный топор дровосека будет пугать – и горе тому кто попадется под удар, да и лес вокруг будет медленно умирать. Если же причина в том, что кто-то столкнул кого-то с обрыва – гвай будет на том же обрыве толкать всех, кто подходит к нему близко. Не все такие люди будут падать, но ужас будет у всех. Жуовай рожденные из бездействия, как правило, бесформенны и невидимы, однако каждый, кто окажется рядом, будет испытывать чувство пустоты, ощущение вины, тоску, чувство упущенной возможности. Эти чувства будут преследовать  жертв подолгу и возможно доведут их до самоубийства. Второй тип – бьянгвай (变乖 [Biàn guāi]), гвай непредвиденных событий, когда из-за непредвиденных обстоятельств действие приносит неправильные последствия. К примеру кто-то решит построить больницу на месте, где было кладбище или место массовых казней. Обилие духовной энергии, крови, духовных отпечатков смерти и общей нечистоты, послужит основой для зарождения бьянгвай – и готово: в какой-то момент в этой больнице появится призрачный «врач», возможно даже призрак в виде скелета в одежде врача, который будет залечивать пациентов до смерти. Лекарство приготовленное рядом с ним будет превращаться в яд, а молитвы превращаться в проклятие.

Так что гвай - это не только огромная тварь с зубами, это еще и всякие бесплотные создания, которые самозародились из духовной энергии, то, чего не может быть.

Бесплотные яо – порождения эмоций

Иногда очень сильная концентрация человеческих эмоций в каком-то месте может породить бесплотного яо, призрак являющийся квинтессенцией каких-то эмоций. Сильные чувства, не находившие выхода, неосознанные желания, подавленные эмоции человека долго живгего жившего на месте пересечения жил дракона, могут привести к их появлению. Каждый такой яо уникален, питаются они породившими их чувствами и усиливают чтобы кормиться. Как правило они невидимы, но могут выглядеть как тени или туман. Нередко они вселяются в предметы, например зеркала.

Такие яо, в отличии от амбивалентных яо-животных как правило – сравнительно примитивные паразиты, живущие сугубо мелким вампиризмом духовной энергии, но самые сильные из них реально опасны. Вместе с тем они не демоничны – все яо нуждаются в подпитке духовной энергией, которую могут прнимать из подношений или энергетического вампиризма, но следуют этому по своей природе, а не по стремлению осознанно причинять страдания.

Таковы, например цинью яо [情欲妖 (Qíngyù yāo)] – яо страсти. Они могут быть разными – упоминаются подобные яо, питающиеся мечтами о невозможном, несбыточными грезами, навевающие сны о том, как всё это сбывается, и помаленьку заманивающие жертву в бесконечный сон. Другим примером является подобный яо, вселявшийся в музыкальный инструмент, звук которого влюблял в себя  слушателей-меломанов и делал зависимыми и медленно чахнувшими, при этом уничтожение инструмента, как правило, приводила к смерти покоренных им людей – они умирали от тоски. Третий пример – такой яо вселявшийся в зеркало, в котором отражался предмет страсти, живущий в той же комнате, что и страдающий человек – это вызывало страдания и сводило жертву с ума.

Другой широкой группой этих яо являются Бейяо [Bēi yāo (悲妖)] – яо горя. Частенько они принимают призрачный облик умерших, чтобы мучить живых воспоминаниями и кормиться их страданием. Впрочем, большая концентрация страданий, может породить и что-то более опасное: лэй-яо [泪妖 (lèi yāo)], дух слёз, рождающийся из выплаканных слёз, невысказанных страданий и душевных терзаний. Чаще всего они появляются там где страдал человек – в заброшенном доме, у могилы, или где-то еще, где в одиночестве страдал человек. Иногда они рождаются из последней слезы казненного невинного. Они призрачны, но в ночи их можно увидеть как призрачных существ из воды и света, или как призраки девушек с пустыми глазами, из которых текут слезы. Там где прошел лэй-яо дождь пахнет солью, а в лужах отражаются чужие воспоминания. Человек, встретившей такого, тоскует и чахнет 7 дней, у него могут течь кровавые слезы.  Но страшнее всего они для тех, кто в тоске – они видят их как утраченных любимых, и такихлэйяо нередко завлекают к водоемам и топят в них.

Негативных эмоции и их проявлений множество, но разберем еще пару типов, самых опасных. Первый из них - нуяо [nù yāo (怒妖)] - яо гнева. Они рождаются из разных форм гнева: неконтролируемой ярости, подавленной злобы или коллективного гнева – например на поле боя или массовой казни.  Чаще всего – там где люди умерли в ярости, но иногда – из длительной подавленной ненависти человека. Облик их может быть различен, в зависимости от того, что их породило – когда-то это искаженные призрачные фигуры,  когда-то – тени с горящими отметинами – или вполне видимые ходячие факелы, сжигающие всё на пути. Влияние на людей различно – кто-то из них просто жжет людей заживо, вызывая их самовозгорание, кто-то – внушает бешенство перехолящее в ярость берсерка – одержимец начинает убивать всех, кто вызывал у него злобу и ярость. Второй тип – ай-яо [Ài yāo (爱妖)] , яо любви, рождающийся из мучительных проявлений любви, например ревности, навязчивой страсти, неразделенной страсти, клятв верности данных под принуждением или токсичной зависимости.  Предмет страсти будет видеть его как предмет своей страсти или ревности, простые люди – как прекрасных молодых людей, но хи истинный облик – серая пустота с шипами. Склонности и способности зависят от того, какое извращенное чувство их породило: одни заманивают жертву в иллюзорный мир, где она живет в иллюзии идеальных отношений. В реальном мире жертва впадает в кому, а яо помаленьку сосет ее жизненные силы – пока жертва не умрет от голода. Другие разогревают ревность превращая её в готовность убить – и доводя жертву до убийства того кого ревнуют – или того, к кому ревнуют. Нередко жертва, даже если освободилась от влияния яо, теряет способность любить навсегда.

Любое чувство может породить своего яо.

В целом же описать всё гигантское разнообразие упоминаемых в китайском фольклоре яо почти невозможно, буквально – тысячи их, так что закончим экскурсию в мир волшебных существ и предметов, то есть яо и перейдем к следующей группе – монстры или гвай. Впрочем с яо, мы прощаемся не окончательно – многие монстры и нежить имеют и какие-то свойства яо, например широко представленные в “Black myth: wukong” яогваи.

Народная песня про Петропервовский овощ, заголовок на трёх братских языках, так как верю, что не все на Украине промытые ебланы. По-любому там дохуя нормальных братских нам славян.