Я был один среди простора степи, и земля освещалась, казалось, светом далёких звёзд. Я не слышал шума ветра, и зелёные волны травы бесшумно колыхались вокруг меня, пока я, по пояс утопая в них, шёл в неизвестном направлении. С одной стороны купол неба был почти чёрным, а с другой — на горизонте пробивался свет, и прямо надо мной огромная полоса Млечного Пути разрезала тёмно-синее небо пополам.

Вдруг исполинские тёмные фигуры яков обступили меня со всех сторон. Я шёл среди них, трогал их густую шерсть, прикасался к их огромным рогам, устремлённым к звёздному небосводу, чувствовал горячее дыхание из их ноздрей. Их умные глаза смотрели на меня, а я задавал им один и тот же вопрос:
«Где конец космоса? Что там, за краем вселенной? Что было до моего рождения и что будет после того, как меня не станет?»

Но они молчали, и только их чёрные глаза пристально и спокойно смотрели на меня. В них отражались звёзды и Млечный Путь. А я положил голову на косматую шею яка и думал о том, что готов пожертвовать своей жизнью ради того, чтобы знать — мне только нужно указание, что сделать для этого.

Но они молчали и стояли здесь, под этим звёздным небом, казалось, с начала времён — с того момента, когда ни я, ни мои далёкие предки ещё не появились, но уже тогда была задумана та самая загадка, которую мы никак не можем разгадать. Она сформировалась из пыли умерших звёзд, из фона реликтового излучения, из вращения Земли, из Солнца, которое начало остывать миллиарды лет назад, чтобы к тому моменту, когда появимся мы — на короткий миг истории — мы могли бы насладиться безвременьем под неумолимый скрип вращающегося колеса жизни.

Где наши корни? Где наши прародители? Зачем наш предок посмотрел на небо и занялся саморефлексией? Чтобы через миллионы поколений его потомок не мог найти себе места, не ответив на эти бесконечно важные вопросы?

Сделайте шаг назад, сделайте шаг вперёд, пригнитесь, встаньте кучнее, улыбнитесь, расслабьтесь, выровняйте плечи, не сутультесь… смотрите в объектив.

Я выползаю из своего убежища раз в неделю, дабы пополнить иссякающие запасы органической материи — той, что поддерживает тлеющий огонь моего существования. Но мятежный дух, сбросив оковы плоти, каждую ночь ускользает в лабиринты сновидений, бродя по закоулкам снов вместе с тенями минувших дней — попутчиками моей яви. Были ли они вообще, эти мимолетные явления?

В моем микрокосмосе совсем другие существа являются из чужих образов — души, поселившиеся на страницах книг жестоких богов, обрекающие их на вечное существование в чужих умах. Они выходят из сотканного из букв потустороннего бытия и рождают пред моими глазами картины: с тихими огнями усталых глаз, седыми, как патина, лицами и сухими безмолвными голосами, говорящими со мной так, как будто я — единственный свидетель их вечного представления в мертвом театре призраков.

Для их бессмертных душ начинается работа в тот момент, когда кружка горячего чая уже стоит на спинке дивана, а холодный воздух постепенно наполняется теплом от газового калорифера.

— Прочь, — произношу я про себя спустя час или день, чтобы разогнать эту призрачную свиту. Только так я могу заставить их замолчать в болезненном дыму театра одного зрителя, но эхо их голосов всё еще звучит в стенах комнат и бредет за мной по пятам, пока я пытаюсь измерить шагами углы квартиры или собираюсь разогреть позавчерашний ужин.

Я приучаю тело к еженедельному омовению — и без того каждая вылазка за пропитанием отнимает драгоценное время. Меня беспокоит необходимость обменивать деньги на еду — я пытаюсь свести к минимуму этот ритуал, приучая себя к незатейливой пище, чтобы ближайшие полгода не заниматься ничем посторонним, грубым, суетливым, отбирающим душевные силы.

Я избираю односторонний канал связи с внешним миром. Через разорванную паутину электронных алгоритмов интернета я транслирую вовне хаотичный набор смыслов, ограниченных, само собой разумеется, лишь моими талантами. Видит бог, искренность не всегда порождает симпатию — зачастую даже наоборот. Это моя робкая попытка увидеть себя в зеркале чужих глаз.

Время покажет, сколь полезны будут мои измышления одинокого сорокапятилетнего, догорающего писателя. Я предлагаю свои искореженные виде́ния и призрачные ви́дения того, что в моём разуме покоится на шатких основах легитимного бытия. Я хочу осмыслить взгляд в бездну духовного рабства читателя, тщетно ищущего отражения себя в героях, сотканных чужим воображением, всего лишь субъективных отголосках чужой реальности.

Но кроме того, я пытаюсь в коротких порывах того, что называют потоком сознания, явить то, что смогу описать сам, — силуэты снов о снах, призраки призраков.

Мой гипотетический читатель — я прошу прощения за то, что пытаюсь проникнуть в твой разум своим беспощадным словом, как древний варвар, нарушая твой покой. Если он тебе не опостылел, и я твой гость лишь случайно — прости меня.

Лондонский автосалон, 1976 год. Публика ожидала очередной Aston Martin - элегантное купе с традиционными линиями, кожаным салоном, механическим шармом. То, за что марку любили полвека.

На подиум выкатили это.

Клинообразный, бритвенно-острый профиль. Бесконечно длинный и уплощённый капот, будто взлётная полоса. Крыша - прижатая к земле, срезанная одним движением.

Ни намёка на классические формы, ни грамма ретро-стилизации. Эта машина не ехала - она будто материализовалась из 2000-х, нарушая все законы аэродинамики и здравого смысла своего времени.

Журналисты молчали. Кто-то восхищённо, кто-то шокированно. А потом открыли дверь.

Салон без единого стрелочного прибора. Вместо них - светодиоды. Красные цифры на чёрном фоне, как на приборной панели космического корабля. Кнопки сенсорные, реагирующие на касание. Рулевое колесо - маленькое, спортивное, обтянутое кожей.

Это была Aston Martin Lagonda. Седан, который не просто нарушал традиции марки. Он взрывал их.

Когда дизайнер получил карт-бланш

Aston Martin в середине семидесятых находился на грани банкротства. Компанию спас бизнесмен Дэвид Браун, но денег всё равно не хватало. Нужна была модель, которая привлечёт внимание, вернёт престиж, оправдает вложения.

Руководство пригласило дизайнера Уильяма Таунса. Дали задачу: спроектировать роскошный седан для арабских шейхов и голливудских звёзд. Что-то эксклюзивное, что-то невозможное.

Таунс не стал оглядываться на историю марки. Он нарисовал машину будущего. Клиновидный профиль, острые грани, минимум хрома. Форма агрессивная, почти космическая. В семидесятых, когда седаны были округлыми и массивными, это выглядело безумием.

Показал эскизы руководству. Те растерялись: "Это Aston Martin?" Таунс ответил: "Это новый Aston Martin".

Зелёный свет дали. Потому что терять было нечего.

Электроника, которая не работала

Но дизайн был только началом. Таунс хотел, чтобы салон соответствовал внешности. Никаких традиционных приборов. Только электроника.

Инженеры разработали цифровую приборную панель на светодиодах. В 1976 году это была фантастика. Цифровые панели использовались в авиации, в военной технике. Но не в серийных автомобилях.

Светодиоды показывали скорость, обороты, температуру, уровень топлива. Всё в цифрах, всё ярко-красное, всё футуристичное. Сенсорные кнопки вместо механических переключателей. Нажимаешь - они светятся.

Проблема: электроника не работала. Светодиоды перегорали. Сенсорные кнопки глючили, не реагировали на касания или срабатывали сами. Система была сырой, ненадёжной, капризной.

Представьте: вы купили новенький автомобиль в 1976 году, а он с первого месяца начинает чудить. Каждую неделю - поездка в сервис. То приборная панель гаснет, то все кнопки разом отказываются слушаться. А иногда машина и вовсе решает "отдохнуть" и глохнет на перекрёстке. Репутация новинки висела на волоске.

Aston Martin остановил производство. Два года дорабатывал электронику. Только к 1979-му Lagonda стала относительно стабильной.

Но репутация пострадала. Журналисты писали: "Красивая, но сломанная". Продажи шли вяло.

Мотор, который был единственным надёжным

Под капотом Lagonda стоял V8 объёмом 5,3 литра. Классический Aston Martin мотор, который ставили на DB и V8 Vantage. Алюминиевый блок, два распредвала, карбюраторы Weber.

Мощность на 280 лошадиных сил. Для машины весом почти две тонны вполне достаточно. Разгон до сотни - 8 секунд. Максимальная скорость порядка 230 км/ч.

Мотор был единственной надёжной частью Lagonda. Он работал, не ломался, служил сотни тысяч километров. Пока электроника глючила, мотор тянул машину вперёд без жалоб.

Я разговаривал с владельцем Lagonda 1982 года. Он сказал: "В моторе я уверен - он просто работает. За двадцать лет ни разу не вскрывал. Только масло, свечи, фильтры. А вот по электронике грандиозные ремонты аж трижды. Дорого, муторно. Но когда она работает - это магия".

Салон, где правил минимализм

Внутри Lagonda было пусто. Никаких лишних кнопок, никаких ручек, никакого декора. Чёрная приборная панель, красные светодиоды, кожаные сиденья.

Рулевое колесо маленькое, с тонким ободом. Рычаг коробки короткий, как на спорткаре. Центральная консоль - гладкая, с сенсорными кнопками.

Задний диван - огромный. Место для ног как в лимузине. Обивка из кожи Connolly, ковры толстые, шумоизоляция плотная. Сидеть сзади было роскошью.

Но передняя панель оставалась минималистичной. Aston Martin не пытался сделать интерьер классическим. Он оставался футуристичным, холодным, технологичным.

Это отпугивало консервативных покупателей. Но привлекало тех, кто хотел выделиться.

Почему Lagonda стала символом дерзости

Lagonda продавалась плохо. За семнадцать лет (1976–1993) собрали 645 машин. Для массового рынка - провал. Для штучного производства - прилично.

Но Lagonda стала легендой. Не благодаря продажам, а благодаря дерзости.

Она доказала: можно нарушать традиции и не бояться. Aston Martin - марка консервативная, британская, классическая. Lagonda была противоположностью всему этому. И марка не побоялась выпустить её.

Дизайн Lagonda повлиял на автопром. Клиновидные формы, низкие крыши, агрессивные линии - всё это стало трендом в восьмидесятых. Ferrari Testarossa, Lamborghini Countach, Lotus Esprit - все несли следы влияния Lagonda.

Цифровые приборы тоже стали модой. Corvette, Ferrari, Nissan - многие попробовали светодиодные панели. Но Lagonda была первой в серийном производстве.

Она прокладывала путь. Спотыкаясь, ломаясь, но идя вперёд.

Цена амбиций

Lagonda стоила дорого. В начале восьмидесятых - 50 тысяч фунтов. Это было дороже Rolls-Royce Silver Shadow, дороже Mercedes 450 SEL. За эти деньги покупатель получал эксперимент.

Эксперимент красивый, эксклюзивный, но капризный. Электроника ломалась, запчасти были редкими, сервис знал машину плохо.

Владельцы Lagonda должны были быть готовы платить. Не только за покупку, но и за обслуживание, за терпение, за право владеть чем-то уникальным.

Многие не выдерживали. Продавали через год-два. Покупали что-то надёжное, понятное, немецкое.

Но те, кто оставался, любили Lagonda несмотря ни на что. Потому что она была не просто машиной. Она была заявлением.

Урок, который забыли

Aston Martin больше никогда не делал ничего подобного. После Lagonda вернулись к классике: купе с V12, родстеры с ретро-дизайном, спорткары с механическим шармом.

Lagonda осталась исключением. Попыткой быть другими, которая не удалась коммерчески, но удалась культурно.

Сегодня редкие Lagonda продаются на аукционах за сотни тысяч фунтов. Коллекционеры охотятся за ними. Не за надёжностью, за дерзостью.

Встречаю иногда Lagonda на классических встречах. Владельцы заводят моторы - V8 рычит ровно, мощно. Светодиоды загораются красными цифрами. Люди фотографируют, восхищаются.

Кто-то спрашивает: "Ломается часто?" Владелец усмехается: "Конечно. Но оно того стоит".

Lagonda была машиной, которую никто не ожидал. Которую Aston Martin не должен был делать. Но сделал.

И это, пожалуй, лучший символ дерзкой инженерии. Не идеальной, не безупречной. Но смелой.

Друзья, подписывайтесь на мой дзен канал - dzen.ru/gladkov. Буду рад Вас видеть!