Подождите, я знаю, что это звучит безумно. Две недели назад я очнулся на больничной койке. Мне сказали, что я попал в аварию. Я не помню аварии, только ослепительную вспышку света. С тех пор как меня выписали, я чувствую себя... странно. Не просто слегка странным - очень странным, словно мир надел маску, и только я вижу ее швы. Поначалу это были мелочи, от которых легко было отмахнуться. Но сегодня кое-что произошло. Что-то, что я не могу объяснить. И теперь я точно знаю: что бы это ни было, оно не просто в моей голове. Это реальность. И это чертовски пугает меня.

Поначалу все казалось довольно обыденным. Я никогда раньше не ночевал в больнице, поэтому, проснувшись в стерильной, освещенной флуоресцентным светом палате, должен был чувствовать себя тревожно. Я отмахнулся от этого. Родители были более заботливы, чем обычно, но для людей, чей сын чуть не умер, они восприняли это на удивление хорошо.

По крайней мере, пока мы не добрались до машины.

Вот тогда забота дала трещину, и разочарование просочилось наружу. Они ругали меня за то, что я разбил свой «Сатурн» 2003 года, называя меня безрассудным. Слова звучали правильно - обеспокоенно, даже сочувственно, - но что-то было не так. Выражение лица мамы постоянно менялось, как будто она не могла определиться с тем, что должна чувствовать. А вот отец? Он почти не двигался.

Он сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, как будто повернуть голову было невозможно. Но я чувствовал, что он наблюдает за мной. Его взгляд задерживался в зеркале заднего вида, тяжелый и холодный. Каждый раз, когда я поднимал глаза, я ловил его взгляд всего на долю секунды, прежде чем он снова переводил его на дорогу. Но я знал. Знал, что он в действительности не сводит глаз. После шестого раза я тоже перестал смотреть по сторонам. Зеркало превратилось в молчаливое одностороннее противостояние, когда я ждал, что он снова отругает меня через него. За всю оставшуюся дорогу он ни разу не взглянул в него. Благо поездка была недолгой.

Все это не было поводом для беспокойства. Все последующее не было таким уж безумным. Но когда мы вернулись домой, я почувствовал изменения.

После резкого флуоресцентного света больницы и золотистой дорожной полосы за окном я не был готов к прохладному полумраку дома. Это не была темнота, в общем-то. Мама всегда держала шторы открытыми - ей нравился естественный свет. Но сейчас они были не то чтобы закрыты... просто недостаточно открыты. Как будто кто-то засомневался на полпути и оставил их на месте. Моя семья не сомневалась.

После нескольких любезностей мама скрылась в спальне, папа вернулся к работе, а я остался один на диване в гостиной. Выпил таблетку тайленола, сделал несколько глотков и устроился поудобнее. Остаток дня прошел в тишине, если не считать редких звуков открывающейся и закрывающейся двери маминой спальни.

Я тратил время на скроллинг в телефоне, почти не замечая меняющегося солнечного света, пока луч не протянулся через всю комнату и не ударил мне в лицо. Я перевернулся с подушки на подлокотник - так я выиграл еще 20 минут. Затем подкрался еще один луч, согревая мои ноги, как некое пассивно-агрессивное предупреждение от солнца. Хорошо, сообщение получено. Я вздохнул, соскочил с дивана и, пробормотав «да ну нафиг, ты победил», потащился в свою комнату. И уснул раньше, чем успел об этом подумать.

Последующая неделя была... необычной, если не сказать больше. Это были летние каникулы, и в обычное время я бы занимался складированием товара на полках в Walmart или тусовался с друзьями, но предписания врача были довольно простыми: у тебя сотрясение мозга, не будь идиотом. Никакого долгого стояния, никакого поднятия тяжестей, никакого ненужного риска. Меня это устроило. Я получил справку от врача, пару недель отпуска и временное избавление от радостей труда за минимальную зарплату. Это был не конец света - работа на полставки приходит и уходит.

На данный момент у меня просто болит голова, и я хочу побыть в тишине. Лучше так, чем столкнуться с чем-то похуже, будь то страх перед работой или намеренное попадание баскетбольного мяча в мой череп одним из моих друзей, потому что мы слишком увлеченные соперничеством дегенераты.

Мне не особо хотелось выходить на улицу. Погода не была такой солнечной, как в первый день моего возвращения - тучи висели низко, плотные и неподвижные, словно наседающие на окрестности. Даже когда солнце пробивалось сквозь них, это был слабый, размытый свет, который, казалось, едва касался земли. Это делало необходимость оставаться дома еще более оправданной. И я так и сделал.

Я перенес Xbox из подвала в свою комнату. В обычном случае это было бы нежелательно, но если бы кто-то спросил, я бы просто сослался на «карту сотрясения мозга» и объявил это победой. Никто даже не прокомментировал это, что показалось мне... странным. Как будто они должны были, но не сделали этого. Я просто сидел в комнате, играл, ел, смотрел видео про Skyrim в гостиной и все такое.

Кроме семейных ужинов, я мало разговаривал с родителями. Разговоры за столом были скучными - то есть мы почти не разговаривали. Отец работал дольше обычного, часто ускользая сразу после ужина. Мама была где-то рядом, я это прекрасно понимал. Я слышал ее. Двери спальни открывались и закрывались. Когда она ходила, скрипели половицы.

Но я почти не видел ее. Ни на кухне, ни в гостиной, ни даже когда перекусывал по вечерам.

Если подумать, я вообще не видел ее дома. Кроме ужина. Некоторые продукты портились, что было странно, потому что мама обычно следила за такими вещами. Когда я обратил на это внимание, она взяла меня с собой за покупками, что было даже приятно. У меня было гораздо больше прав на то, чем мы заполним холодильник, чем обычно. И это было победой.

Но пока мы бродили по магазинам, я кое-что заметил.

Люди смотрели на меня.

Не вскользь, мимоходом, а пристально. Как будто они пытались запомнить мое лицо, или, может быть, они не были уверены, на что смотрят. Каждый раз, когда я ловил чей-то взгляд, он отводил голову, словно ничего не происходит. Но ощущение оставалось. Казалось, что ни один человек не может сохранить нормальное выражение лица. Казалось, что самые обычные действия вызывают у них бурные эмоции.

Ощущение опасности не покидало меня. И что еще хуже, я начал замечать кое-что еще: когда мы с мамой проходили мимо людей, я мог поклясться, что слышал, как они поворачивались, чтобы посмотреть на меня. Хотя я никогда не видел, как это происходит, но я чувствовал это. Мягкий скрип наступающего ботинка, слабый шелест сдвигаемой ткани.

Я хотел спросить маму, заметила ли она что-нибудь, но слова застревали в горле. Если она не заметила, я покажусь сумасшедшим. А если заметила... Не хочу этого знать. Я попытался отмахнуться от этого. Последнюю неделю я был совсем как гоблин, едва успевал бриться, и да, волосы на моем лице были чертовски грязными. Может, я просто выглядел неважно. А может, мне все привиделось. Неважно.

Вернувшись домой, я включил Xbox, договорился с друзьями о встрече в конце недели и сказал себе, что к тому времени приведу себя в порядок. Все было в порядке. Все было хорошо.

Прошло два дня. Ничего примечательного - только растущее осознание того, что все вокруг не в порядке. Мама стала больше двигаться. По крайней мере, мне так кажется. Я слышал ее шаги, мягкие шаркающие звуки, которые, казалось, всегда останавливались прямо за моей дверью. Первые несколько раз я отмахивался от этого. Может, она просто проходила мимо. Может быть, она прислушивается к признакам того, что я не сплю. Но чем больше я обращал на это внимание, тем больше это казалось... преднамеренным.

В доме, конечно, было тускло, но у меня в комнате - нет. Шторы на окнах были открыты, пропуская достаточно света, чтобы комната казалась нормальной - по крайней мере, не такой, как весь остальной дом. А вот коридор снаружи? Он всегда был в тени. Лишь в одно время суток свет из высоких окон в гостиной хоть немного падал на мою дверь, но не сейчас.

Вот почему я знал, что не должен был ничего видеть. И все же я увидел.

Я услышал ее. То самое мягкое шарканье. Обернувшись на краю кровати, я ожидал, что ничего не произойдет, что это просто очередной фокус моих нервов. Но на долю секунды я увидел их. Ногти на ее ногах. У самого края двери. Как только я их заметил, они стремительно исчезли. Так быстро, как будто их и не было вовсе. Но я знал, что видел. На ковре, где они были, осталась небольшая ложбинка, которая медленно возвращалась на место. В желудке все перевернулось.

Ладно. Хватит. Больше не нужно убеждать себя, что я не тронулся умом, хотя мне и мерещилось всякое дерьмо. Я ждал. Прислушивался. И услышал, как она удаляется. Затем захлопнулась дверь.

Я выдохнул, потер лицо и встал. Хватит с меня этого. Мне нужно было выбраться из дома. Нужно было увидеться с друзьями: Джеймсом, Ники Ди и Тайлером. Цель была проста: отрезвиться, взять себя в руки и, может быть, рассказать о том, что происходит. На Xbox они все говорили совершенно нормально. Я лишь вскользь упомянул о нескольких вещах, но ничего такого, что могло бы их насторожить. В основном мы разговаривали о девушках из нашей школы, мемах и всякой фигне в лобби Rainbow Six Siege. Может быть, я просто слишком много думал.

Может, все в порядке.

Но когда я взял ключи и направился к двери, меня не покидало ощущение, что где-то наверху мама прислушивается.

Очевидно, что ехать на машине было нельзя. Моя машина была разбита. Родители отдали мне 250 долларов за металлолом, из которого она, очевидно, состояла, и на этом все. Поэтому из сарая на заднем дворе я достал свой старый велосипед. Уезжая, я даже не взглянул на дом. Мне не нужно было видеть, как моя жуткая мамаша выглядывает из окна наверху, словно статист из фильма ужасов. Если бы я это увидел, то, скорее всего, свернул бы прямо в машину, лишь бы не иметь с ней дела. Поэтому я отогнал эти мысли и позволил себе поверить, хотя бы ненадолго, что я просто раздуваю из мухи слона. Так было безопаснее. Так было лучше. Кроме того, вероятность глюков была велика. У меня все еще болела голова. Я все еще был немного под кайфом. И я все еще принимал тайленол. Если сложить все это вместе, то, возможно, мой мозг просто работал как лагающий Xbox.

Минут через двадцать я подъехал к футбольному полю школы и перепрыгнул через ограждение. Все уже были там - Джеймс, Ники Ди и Тайлер. А что было дальше? Это было потрясающе. Поначалу приветственные удары в плечо были немного жестковаты, но как только мы это сделали, все встало на свои места. У нас был насос, футбольный мяч (который продержался около десяти минут, прежде чем ему снова понадобилась подкачка) и фрисби. Впервые с тех пор, как я вышел из больницы, ярко светило солнце, и впервые за несколько дней я чувствовал себя прекрасно. Я побрился, меня окружали друзья, и я начал думать - нет, я позволил себе надеяться, что, возможно, мне просто не хватало настоящего, живого общения.

Мне почти удалось купиться на это.

Я почти позволил себе уверовать, что все в порядке.

Мы играли несколько часов. В конце концов обессиленные и уставшие, мы собрались домой. Я был ближе всех к углу поля, где стояла старенькая водяная колонка, так что решил первым им воспользоваться. Потянул за рычаг, позволив воде хлынуть, подставил ладони и попил. Остальные болтали позади меня, их голоса сливались с тихим бульканьем колонки. Освежившись, я вернулся к месту, где мы играли во фрисби, плюхнулся на траву и достал телефон. Солнце нещадно палило, заливая экран. Наклонив его вниз, чтобы отгородиться от бликов, я прищурился, потянувшись к кнопке включения... И тут же замер.

Потому что в черном отражении экрана телефона я увидел их.

Всех троих. Стоящих у колонки. Смотрящих мне в затылок.

Лица Джеймса и Тайлера были искажены. Их челюсти были открыты слишком широко, за гранью возможного. Они не просто отвисли, они были перекошены. Нижние губы изогнулись вниз настолько, что стали видны зубы. Их головы наклонились вперед, глаза уставились на меня, плечи ссутулились, руки слишком свободно болтались по бокам. Они выглядели как нечто из кошмара. Как «Крик», только хуже.

С Ники все было не так плохо. Он тоже пялился, но его лицо перекосилось так же, как у мамы, когда она забирала меня из больницы. Как будто он не мог понять, что происходит. И все же... Их разговор не прекращался. Их голоса звучали нормально. Но Джеймс и Тайлер не шевелили ртами. Колонка все еще работала. На секунду я поднял телефон. Но тут меня дернуло, как будто от удара ножом. Пальцы дрогнули, и телефон выскользнул у из рук, упав на траву с тихим стуком.

Ники спросил, все ли у меня хорошо. Голова с трудом соображала. Я едва дышал. На висках выступили бисеринки пота. Я тяжело сглотнул и заставил себя улыбнуться.

Выдавив из себя слова.

– Да, да. Все отлично.

И я повернулся к ним. Нормально. Они выглядели нормально. Все было нормально. Но мой желудок скрутило в узел, потому что я знал, что вижу. И впервые с тех пор, как я вернулся домой, я осознал - мне некуда бежать.

– Ты уверен, что все в порядке?

Я даже не помню, кто меня об этом спросил.

– Да, я в порядке, чувак. Просто голова раскалывается. Думаю, пора двигаться домой.

Это была правда. Она и вправду раскалывалась. Ники нахмурился.

– Тебя подвезти?

В голове пронеслось: “Да ну нахуй.” Но губы сказали иное.

– Не, братан. Тебе что, нравится катать чуваков на своей машине или типа того? Тебе нравятся мальчики-подростки? Все ок, я и сам доберусь.

Остальные засмеялись. Напряжение немного спало. Все уже начали готовиться к расставанию, но я тянул время. Ходил вокруг их машин, шутил, перебрасывал футбольный мяч через капоты - все, что угодно, лишь бы потянуть время. Я продолжал украдкой поглядывать на зеркала и окна, в ожидании возможности еще раз взглянуть на то, что скрывается под вуалью.

Но ничего.

Первые несколько раз, клянусь, я видел, как они отводили глаза от меня, как будто знали, что я делаю. Потом они как будто... перестали смотреть в мою сторону. Неважно, как я наклонялся, как быстро переводил взгляд, мне не удавалось поймать их так, как на поле. И все же.

Оглядываясь назад, я не могу избавиться от ощущения, что они точно знали, куда я смотрю. Как будто они просто нашли способ смотреть на меня исподтишка, чтобы я не мог их поймать.

Я просто рад, что мне позволили уйти домой. Не знаю, какова конечная цель, но кажется, будто из меня выкачивают кровь - играют со мной - прежде чем съесть.

По дороге домой мне удалось успокоить дыхание. Подъехав к дому, я свернул в сторону второго гаража - старого, отдельно стоящего строения, которое почти не используется, разве что для хранения вещей. Я решил оставить велосипед там, чтобы не торчать на улице дольше, чем нужно. Я подкатил к боковой двери и взялся за ржавую ручку. Замок давно был сломан, и от сильного толчка дверь со стоном распахнулась.

Пыль и спертый воздух, запах старого картона и забытого хлама. Помещение было тусклым, слабо освещенным уличными фонарями, проникающими сквозь грязные окна.

Я закатил велосипед внутрь, стараясь не споткнуться о разбросанные инструменты и испорченную мебель, как вдруг...

Я замер.

В центре гаража, прямо там, где ее не должно было быть, стояла моя машина.

Совершенно целая. Не разбита.Даже не поцарапана.

У меня перехватило дыхание. Сделав медленный шаг вперед, я коснулся пальцами капота. Холодный. Настоящий. Осязаемый. В последний раз я слышал об этой машине, когда мне сказали, что она разбита. Сдана на металлолом. Родители дали мне двести пятьдесят баксов и сказали, что это все, чего она стоит.

Так почему же она была здесь?

Я обошел машину со стороны водителя и заглянул внутрь. Ключей в замке зажигания не было, но они свешивались с приборной панели. Что-то было не так. Сиденье, обычно отрегулированное под меня, было отодвинуто назад, как будто там сидел кто-то гораздо выше меня.

По позвоночнику поползла слабая дрожь. Машина, несмотря на то что ее не трогали, была покрыта дорожной пылью.

Как долго я пробыл в больнице? Неважно. Уже темнело. Я быстро проверил жидкости, провел руками по шинам, чтобы убедиться, что машина наготове, если понадобится, и трусцой побежал к дому. Но как только переступил порог, меня снова накрыло.

Быстрота. Агрессивное шарканье. Хлопок двери. Затем голос, слишком обычный, чтобы быть реальным.

– Дорогой, ты пропустил ужин. Хочешь, я тебе разогрею?

Нет.

– Все в порядке, мам. Я справлюсь.

Телевизор в гостиной светился голубым экраном, отбрасывая тошнотворное сияние на открытую планировку. Я не решился вмешиваться в планы родителей. На данный момент они наверняка знали, что я их раскусил. И мне не хотелось нарушать их покой.

Я взял несколько снеков из холодильника, отправился в свою комнату и запер дверь. Откопал свой старый iPod Gen 6, оставшийся со времен средней школы, спрятанный в коробке из-под обуви, и поставил его на зарядку. Некоторое время я просто сидел и слушал. Было слишком тихо.

Я позвонил на iPod по FaceTime с телефона, сомневаясь, стоит ли вообще выходить из комнаты. Планировка наверху была простой. Четыре комнаты. Моя была первой слева от лестницы. Комната родителей была крайней справа. В самом конце - кладовка, где хранились стиральный порошок и полотенца. Моя ванная была последней дверью слева.

План был прост: во время очередного похода в ванную стратегически правильно подбросить iPod. План был выполнен безупречно: я дождался следующего цикла патрулирования, прежде чем выскользнуть наружу. Приоткрыв дверцу шкафа настолько, чтобы дать iPod'у обзор на коридор, я воткнул зарядное устройство в розетку под нижней полкой и оставил его там.

Скрытое око.

Способ увидеть, как на самом деле выглядят мои родители, когда они думают, что за ними никто не наблюдает. Я почти жалею об этом решении. Когда я вернулся в свою комнату и запер дверь, все было в порядке. Я тихонько придвинул к ней комод, подставив под ручку кресло так плотно, как только мог.

Слишком много движений.

Послышался звук распахивающейся двери родителей - она врезалась во внутреннюю стену их спальни. К тому времени как я схватил телефон, она уже была там.

Стояла в конце коридора. Лицом к моей двери. Покачиваясь.

У нее уже не было того странного перекошенного лица, которое было у Ники. Что бы это ни было, у него есть стадии. Ее челюсть была не просто выдвинута - она была растянута до предела, кожа натянута так сильно, что дергалась при каждом движении ее тела. Даже отсюда я мог видеть мешки под ее глазами. Не просто темные круги, а рыхлые, обвисшие складки, которые опускались к верхней губе, обнажая излишне сухие, розовые веки.

Ее волосы, тонкие и растрепанные, прилипли к коже головы, покрывшись сальным блеском от сияния телевизора в гостиной и тусклого света, льющегося из спальни. Ее руки были согнуты под жестким, неестественным углом в 90 градусов, плечи сгорблены, запястья как и длинные костлявые пальцы безвольно болтались.

Единственное, почему я понял, что это моя мама - это пижама. Она облегала ее тощий скелетный каркас, натягиваясь на позвоночнике и свободно свисая на хрупких плечах.

Она наклонилась. Прижалась к двери. Голова ее наклонилась - медленно, неторопливо, словно она могла видеть сквозь дерево, отслеживая, где именно я нахожусь. И тут раздался шепот.

– Милый, ты не спишь?

Ее рот не двигался. Губы растянулись, челюсть отвисла и застыла в этом гротескном, безвольном состоянии. Но слова все равно прозвучали совершенно отчетливо, абсолютно по-человечески.

– Я знаю, что ты не спишь, дорогой. Я просто услышала, как ты двигаешься.

– Да. Я просто передвинул мебель. Мне не понравилось, как стоит мой телевизор.

Наступила напряженная пауза.

Затем снова шепот. Совершенно чистый. Совершенно человеческий.

– Могу я посмотреть?

Горло сдавило.

– Давай завтра. Сейчас я голый. И не хочу одеваться, - солгал я.

ПОЖАЛУЙСТА. ПОЖАЛУЙСТА. ПОЖАЛУЙСТА, СРАБОТАЙ.

Я застыл, уткнувшись лицом в экран телефона, не решаясь отвести взгляд от зернистой картинки Facetime. Я едва слышно дышал. Затем, наконец...

– Хорошо. Завтра, значит, завтра.

Пока она говорила, в самом дальнем и темном углу за лестницей что-то зашевелилось.

Сначала я подумал, что это просто тень. Но потом - рука. Тонкая. Хрупкая. Свисающая с потолка, как марионетка на обрезанных ниточках. За ней последовала другая рука, затем тело, медленно и целенаправленно спускающееся по стене. Мой желудок покрылся льдом.

Папа.

Выходил ли он вообще из дома? Был ли он уже в таком состоянии, когда забирал меня из больницы вместе с мамой? Все это не имело значения. Он двигался абсолютно бесшумно, поднимаясь по лестнице, когда мама в последний раз прошептала:

– Спокойной ночи, сынок. Я люблю тебя.

Затем отец прошмыгнул мимо нее. С той же скованной, неестественной походкой, с которой мама двигалась уже несколько недель. Если бы я не смотрел прямо на отца, я бы поклялся, что это все еще голос мамы.

Он прошел в спальню. Закрыл дверь. Затем, не издав ни единого звука, вернулся. Если бы я не наблюдал за ними все это время, я бы точно купился на эту уловку.

Он оказался прямо за тем местом, где стояла мама. И вот я здесь. Вот уже два часа они стоят за дверью моей комнаты. Отслеживают каждое мое движение. Сквозь деревянную дверь. Сквозь тишину.

Сейчас 3:02 утра. Если мне удастся дотянуть до дневного света и не потерять сознание, думаю, я смогу открыть окно и спрыгнуть. После этого - сразу в запасной гараж, забрать машину и свалить из города. Не знаю, насколько далеко распространилось это дерьмо, но я не могу здесь оставаться.

Блять.

Они опускаются. Пригибаются. Заглядывают под дверь. Возможно, мне придется уйти прямо сейчас. Так. черт.

Я сообщу подробности, когда буду в безопасности.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Березин Дмитрий специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Буддизм на время прикрыл прожорливую экзистенциальную дыру, позволив побродить по её поверхности, точно по замершему озеру. Временная потеря Я через медитации поначалу воодушевила, ведь если ничто не ведет Я, так, может, ответ в том, чтобы от этого Я избавиться? Но стоило только отвлечься от собственного дыхания или мысленного повторения коротких мантр, как Я возвращалось, ведя за собой целый выводок уродливых химер: мысли, эмоции, страхи.

Общество тоже предложило ему решение: слепое повиновение авторитету. Сначала школа, затем армия, затем университет. Но это все не то. Все это походило на соревнование по навязыванию собственной воли, зачастую идиотской, приправленной чужими правилами и убеждениями. И его Я никак не желало уступать. Когда он понял, что сопротивление его разума было частью эстафеты по передаче чужой воли сквозь время, он сошёл с социальных рельс. Он искал нечто, что способно покорить разум целиком, без шанса на оглядку, без возможности сделать шаг в сторону. Общество ясно дало понять, что этого здесь не найти.

Он сменил жизнь серого человека на жизнь призрака и стал отшельником. Кочевником без цели и родины. Перебивался он бездумной физической работой, не задерживаясь нигде подолгу. Портовые склады, промзоны, лесопилки, мойки машин, рытье траншей и могил - лишь то немногое, что закалило его спину и руки. Километры дорог же вытесали его ноги до марафонской стойкости. Он весь обратился в тело, что силилось избавиться от духа, паразитом точащего древесину жизни.

– Эй, дружище! Подвезти?

– Спасибо, не стоит.

– Ты куда идешь-то?

– Туда. – Он вытянул подбородок в строну бесконечной сосновой дали.

Водитель поглядел. Прищурился, будто ожидал увидеть вдалеке сияющую золотом цель странного путешественника.

– Там же нихера нет.

– Меня это устраивает.

Машина еще какое-то время ехала рядом, затем припала на задние колеса и, разбрасывая гальку, точно насравшая собака землю, рванула прочь.

Ближе к вечеру, когда он устроил привал в стороне от дороги, мимо пронеслось несколько машин. Раньше он таких не видел. Озлобленно угловатые, с усиленными бамперами. Фары их злобно сияли, расталкивая сизый сумрак. Они шли нос к хвосту, точно связанные цепью. Промчались дальше и скрылись за каменным изгибом лесного локтя. Еще несколько секунд он прислушивался к рёву моторов, но вот и они пропали, дав место угрюмой тишине, тихо спадающей с сосновых ветвей на голову путника.

Ночью его разбудил грохот. Он подумал, что это гром, но звук был слишком систематичен. Затем показалась вспышка. Затем еще одна, будто огромная искра от сварки.

Тра-та-та! Тра-та-та-та-та!

Так клокотало вдалеке около минуты. Звук осел на холодную землю, но путник больше не верил этой тишине ночного леса. Он просидел под деревом до рассвета, а затем осторожно двинулся дальше – в ту сторону, куда двигалась колонна машин.

Примерно через час он нашел следы, что сходили с дороги. Группа машин двинулась вглубь леса по широкой полосе, свободной от деревьев. Среди мятой травы путник видел остатки мелкой розовой гальки. Он шел по следам, пока вдалеке не показалась полуразрушенная арка. В стороны от неё тянулись остатки стен, беззубо торчащие кривыми пеньками. И арка, и развалины вокруг были желтыми, покрытыми наростами ползучих трав и трещинами от касания времени.

Он подождал несколько минут, затем двинулся к арке. Ворота были выломаны. Следы машин вели дальше – в туман, что синеватой дымкой застилал глаза. Путник шел, прислушиваясь к миру вокруг, что резко сократился до нескольких метров – дальше непрозрачная мгла. Воздух изменил текстуру. Стало чуть тяжелее дышать, запахло сыростью и чем-то еще, чем-то незнакомым.

Из тумана навстречу ему выплывали останки человеческих деяний: утопшая в сорняках скамейка, обломки ржавых труб, куски бетонных плит со ржавыми прутьями, торчащими точно ребра.

В десятке шагов в стороне показался свет. Будто там готовилось представление среди тумана. Он подошел и обнаружил те самые автомобили. Двери открыты. Внутри никого. В одной из машин тихо трещала сверчком рация. Он осмотрел салон. Изнутри салон подпирала железная рама. Пуленепробиваемые окна. Интерьер сдержанный и лаконичный, точно пистолетная кобура. И никаких следов людей.

Он двинулся дальше. Галька под ногами сменилась на плитку, а та привела к ступеням, обломанным и разбитым. Перила вывернуло наизнанку, точно лапы огромного членистоногого. Ржавчина же казалась кровью этой гигантской твари, чье тело, должно быть, утащили в туман местные падальщики.

Он поднялся по ступеням, точно на горную вершину, захваченную облаками, и наткнулся на стену. Пройдя вдоль неё, обнаружил, что набрел на одноэтажное здание. Зайдя внутрь, он огляделся по сторонам. Помещение походило на сторожку. Осевший под своим грузом стол, поломанный стул, большое окно и врезанное в него окно поменьше. Он подошёл и потянул за створку, затем высунул голову.

Что-то схватило его за шиворот. Дернуло с такой силой, что он вылетел через окно, разбив плечами стекло, и рухнул во влажную от тумана траву, осыпанный стеклянной крошкой.

– Ты кто?

Его прижимал к земле старик. Длинная борода связана клочьями. Глаза прикрыты, как в полудреме. Голос стальной и бесстрастный. Хватка железная. На нем серый камуфляж, ступни босые и черные. От старика пахло кисловатой сладостью, как от забродивших яблок.

– Мы спрашиваем, ты кто такой? – Повторил старик, тряхнув путника.

– Сергей. – Ответил тот, когда лёгкие отпустил спазм от удара. – Я слышал что-то случилось ночью, и вот пришел.

– Ты с ними?

Старик спросил, глядя Сергею в глаза, совершенно не меняя выражение, а потому тот не сразу сообразил, о ком речь.

Сергей отвел взгляд, затем снова посмотрел на старика.

– Люди в машинах? Нет. Я сам по себе.

Старик отпустил Сергея и поднялся. Сделал полшага назад, и Сергей увидел, как из-под куртки старика тянется черный с синим оттенком трос, сплетенный неизвестно из чего. Трос вился по ноге и уходил назад – в туман. Петлял в траве упругой змеёй.

– Он сам по себе.

Старик сказал это громко, точно декларировал для всех зрителей, что заняли места вокруг них.

Старик выставил руку. Сергей протянул в ответ. Старик помог путнику встать.

– Ай! – Сергей отстранился. На пальце выступила кровь.

Старик облизал свой палец, все также глядя на Сергея из-за дремлющих глаз.

– Ты заблудился. – Скорее объявил нежели спросил этот леший в камуфляже. – Мы поможем найти выход. Следуй за нами.

Старик развернулся и побрёл в клубы осязаемой синевы. Сергей поднялся, поглядел на рубиновую каплю, проступившую на пальце, и последовал за стариком.

– А ты кто? – Спросил он, глядя на косматый загривок, присыпанный листьями и пеплом. – Егерь?

– Нет. Мы не егерь.

– Странно ты говоришь, дед.

– Мы не привыкли говорить. Общение на языке тяжело. Неудобно.

– Кто вы?

– Мы покажем тебе. Ты увидишь путь. Следуй за нами.

Они шли по утопленным в траве плитками, пока не добрались до поваленного дерева. К нему железными прутьями были прибиты два человека. Голова одно безжизненно повисла, опершись лбом в тот самый прут по лицу и рукам его ползали жирные мухи. Второй же был еще жив. Он что-то бормотал, вяло двигая конечностями, точно приколотая к листу картона бабочка. По телу его струились тонкие полосы черного цвета, точно слизневые следы улиток. Они вели к ране в груди. Лицо умирающего напоминало блаженно бредящего. Вокруг него также летали мухи, но все не решались сесть, будто опасаясь безумства. Рядом лежали, помятые шлемы, совмещенные с противогазами, поломанные автоматы и россыпь стреляных гильз.

Сергей отошёл на шаг назад. Старик же бросил короткий взгляд на несчастного.

– Они слишком слабы. Они уже больны другим. Такие не годятся.

– Кто это и чем они больны?

Старик молча пошел дальше. Сергей последовал за ним, не желая оставаться наедине с обезумевшим полуживым.

– Что тут творится? Откуда тут люди с оружием? И кто эти вы?

– Ты давно идешь. Это слышно в твоем теле. И ты давно зовешь к единству. Это мы тоже услышали. Услышали в твоей крови.

Сергей вспомнил, как старик лизнул палец, когда чем-то уколол Сергея. Он посмотрел на багровую корку на подушечке указательного.

– Вы меня чем-то заразили?

– Нет. Ты болен с рождения, мы можем исцелить.

Старик обернулся и замер, глядя на Сергея.

– Что случ...

Тра-та-та - что-то треснуло рядом с ухом Сергея, прорвавшись сквозь вязкую дымку. Волна воздуха вонзилась в лицо. Старика же резко толкнуло в правое плечо, он крутанулся и рухнул лицом в землю. В воздухе осталась алая дымка на том месте, где он стоял.

Из тумана выбежало двое. Голодные дула автоматов скользили по воздуху носами гончих псов.

– Лечь, сука! На землю, на землю! – Дуэтом выпалили они.

Сергей только начал поднимать руки, как получил удар прикладом в затылок и каблуком берца под коленку.

Пока он падал, успел заметить, как подскочил подбитый дед. Этот леший вздрогнул подхваченной марионеткой и метнулся в сторону нападавших. Дико и безумно. Снова гаркнули автоматы. Послышался крик, сдавленный противогазом. Затем снова свинцово-пороховой лай. Земля возле Сергея бодро разлетелась на дробленые клочья. Раздался новый треск автоматной очереди, и старика повалило рядом с Сергеем.

Они оказались лицом к лицу.

– Иди за пуповиной, – сказал тот, затем неестественно выгнул шею и совершенно чудовищным движением, чуждым любому человеку, метнулся обратно на людей с оружием. Будто его туда бросила рука невидимого великана.

Раздалась последняя очередь. В воздухе кисло пахло серой. Сергей накрыл голову руками и ждал. Ничего не происходило. Издалека донесся вороний грай.

Сергей перевернулся и сел. Комочки земли свалились с него и слились с первородной сыростью. Перед ним лежало трое. Все неподвижные. Старик лежал, вывернув плечи назад, точно поломанная кукла. Лицо его тонуло в траве. Двое разоруженных подле друг друга. У одного голова указывала в сторону, обратную направлению тела. Второй же, казалось, просто уснул - так безмятежно расположились его конечности, однако вдавленная маска и глазные стекла, покрытые кровью и чем-то серым, говорили о тех муках, что забрали его прочь из туманного леса.

Идти за пуповиной? Сергей перевернул старика. Единственное, что ему пришло в голову, – это проверить тот черно-синий трос.

Сергей еще раз посмотрел на безмятежное лицо с полузакрытыми глазами. Кажется, что в старике ничего особо не изменилось. Будто бы жизнь в нем просто поставили на паузу, и он вот-вот снова очнется и заговорит, зашевелится ярмарочной куклой, но старик не шевелился. Его ярмарка прошла, все призы он уже получил.

Сергей потянул за трос и тот выпал из тела старика, вытягивая за собой пучок извитых сосудов, вперемешку с белыми сухожильными тяжами.

Сергей отвернулся перевести дух. Затем потянул дальше, пока трос с хрустом не отделился от тела. Как ни странно, крови не было. Вместо этого по камуфляжной куртки поползло пятно темной слизи. В воздухе запахло чем-то резким, подземным.

Сергей поднялся, намотал пуповину на руку и двинулся, подбирая черные петли с земли. От них шло тепло, чувствовалось движение тонких волокон.

Путеводная нить привела его к еще одному зданию. Из тумана выплывали два этажа, сколько же их было наверху – неизвестно. Над крыльцом висели табличка. "НИИ Экспериментальной микологии им. А. И. Венгера". Сергей прошел внутрь. На стенах висели фотографии в рамках. Люди в белых халатах, люди за микроскопами, люди в камуфляже в лесу. Один из них мог быть тем стариком. Кругом лежали желтые, местами сгнившие бумаги и картонные папки. На некоторых удалось прочитать названия: "Ophiocordyceps unilateralis. Опыт направленной мутации", "Перспективы миколингвистики", "Морфогенез гигантоклеточного материнского мицелия", "Об эпистемической ценности электрических сигналов Omphalotus nidiformis». Так, глядя на остатки чужого времени и труда, он забрёл в отдаленный конец здания, где обнаружил раскрытый рот бывшей лифтовой шахты, куда свисал конец троса. Лифта в этой искусственной глотке не было, однако в стене он нащупал железную лестницу. Спуститься в недра, куда тянется нечто, сплетённое с человеческой плотью? Туда, где его ждет исцеление? Откуда бы ему там взяться, в глубине? С другой стороны, разве похоже, что оно было где-то снаружи?

Сергей дернул пару раз лестницу, проверяя на прочность. Вниз сорвалось несколько ржавых чешуек. Те, что покрупнее хрустом обозначили далекое дно. Сергей проводил эхо и направился вниз.

Темнота быстро стала непроницаемой, а из-за нарастающего запаха, какой шел и от пуповины, почти осязаемой. Воздух сгустился настолько, что, казалось, при дыхании в носу оставались капли слизи. Однако Сергей не боялся. Страх будто бы остался где-то там, на земле, подле трех мертвых тел. Утонул во влажной траве.

Какой бы бесконечной не казалась лестница во тьме подземелья, точно колодец, ведущий к началу безвременья, но вот явилось дно. Сергей ступил на мягкую и топкую землю. Хотел опереться рукой о стену, но вместо сурового бетона, прижал ладонью нечто мягкое и податливое. Самое странное, что стена была теплой.

Он двинулся вглубь, расставив руки, наподобие цепкого клеща. Прошел по узкому ходу, ощущая затхлый дух земной глубины. Почти задыхаясь, едко кашляя, он выбрался из хода и оказался в широкой пещере, выстланной все тем же теплым и пахучим материалом.

– Мы здесь. – Раздался хор голосов. – Прямо.

Сергей двинулся точно на звук. Земля под ногами омерзительно чавкала, но в призыве из тьмы было что-то затмевающее ужас окружающего мира.

– Сюда, ты почти здесь. Мы рядом.

Он сделал еще несколько шагов и замер. Впереди показалось что-то похожее на еретический тотем, будто собранный язычниками в мухоморном бреду. Откуда-то сверху проникал широкий пучок света, забирая из тьмы что-то похожее на уменьшенную вышку ЛЭП. Вся она была покрыта гроздьями синеватой слизи, сплетенной черными волокнами. Тут и там между пучками неизвестного организма выглядывали фрагменты человеческих тел. Руки, ноги, головы, груди, животы. Целые и вспоротые, выдавленные и высушенные. Конструкция возвышалась над Сергеем, а от неё во все стороны тянулись черные дрожащие тяжи – пуповины.

– Ты пришел. Ты нашел нас. – Объявил десяток ртов.

– Что это? Что вы такое?

– Мы едины, мы и есть я, мы есть ты. Ты ищешь этого. Мы это ощутили. И ты готов войти в нас. Возьми и ощути.

Один из тяжей завибрировал и лопнул, упав разорванным концом точно к ногам Сергея.

– Как мне?

– Коснись пальцем. Тем, что дал кровь. И ощутишь.

Сергей потянулся указательным пальцем к лежащему на полу органу неизвестного существа. Волокна тут же выступили ему навстречу, точно чуя запах крови.

В миг контакта - краткий и яркий, точно вспышка горной молнии, - он ощутил все. Абсолютное единение со всем вокруг. Жизнь, сплетенную в бесконечно моногенную величину. Чистую и ясную. Он ощутил всех тех людей, что обитали в этом месте и тратили силы разума на воплощение общей идеи, что затем их пожрала. Ощутил каждую клетку каждой дышащей твари под туманными ветвями на десятки километров вокруг. Все они слились в единое существо, немо следующее за одной целью, что была не объектом вдалеке, а направлением: дальше, дальше, дальше! И каждая живая клетка тянулась вовне, тянулась вглубь и ввысь, силясь распространить себя вовне.

Краткий миг, переполненный бытием, оборвался. Сергей рухнул на колени под тяжестью собственной ничтожности в сравнении с ощутимым.

– Теперь приди сам. – Прогремели голоса. – Приди к нам.

Сергей потянулся к дрожащему концу пуповины. Не зная, что делать, он припомнил, откуда тянулся трос у старика. Он поднял одежду и приблизил отросток к животу. Миг острой боли, лишь миллисекунда огня – и все прошло. Боль разлетелась по необозримым внутренним просторам.

– Теперь ты дома. Теперь только мы. – Сказал он собственным голосом, вторя гулу вокруг. Мир его сплелся с мирами других людей и существ попроще. Все они обратились в единое знание. Он знал все, что знали они. Они знали все, что знал он, и все ради одной цели.

Дальше, дальше, дальше!

Но он ощущал еще нескольких чужаков. Они бродили в тумане слепыми детьми. Бродили, выставив огнестрельные конечности с единственным сияющим глазом. Говорили друг с другом сдавленными голосами. Он видел их глазами птиц, слышал их заячьими ушами, чувствовал стромой земли, как собственным языком. У этих чужаков есть два пути: стать единым, стать сущим, либо стать пищей, как стали те четверо, что уже отдавали соки земле, пронизанной голодными канальцами. Но они больны чужой волей. Такие годятся только на корм.

Тело Сергея двинулось наружу и исчезло в скользкой и холодной синеве. Спустя какое-то время по лесу разлетелся треск. Еще миг и тишина легла к стройным сосновым кольям. Еще несколько тел опустилось в прохладную землю, готовые быть переваренными.

Воробей на окраине леса встрепенулся, ловя перьями последние лучи солнца. Прыгнул подальше от черно-синей ползучей штуки и полетел прочь. Будто и не было, будто он только привиделся.

Все как у всех людей моего типажа. Работа — дом, пиво по пятницам.

Родителей нет. Давно умерли. Семьи тоже. Тишина — мой лучший друг.

Так было до той ночи.

До того момента, как ко мне пришла ОНА.

Была пятница. Я вернулся с работы поздно, сильно устал. Включил фоном сериал, открыл бутылочку пивка. Хотел просто выдохнуть и отключиться.

Было уже около часа ночи, когда услышал стук в дверь. Не настойчивый. А легкий такой, глухой стук костяшками пальцев по железу. Как будто кто-то проверял: спит ли уже хозяин этого жилища или ещё нет.

Я подошёл к двери и посмотрел в глазок. В темноте ничего не было видно.

Стою, не двигаясь, затаив дыхание. Внутри все сжалось. Уже хотел было вернуться обратно в комнату, как стук вновь повторился. Теперь он был немного тише, как будто тот, кто были снаружи, не хотел тревожить соседей. А только разбутить только меня.

— Кто там? — спросил я неуверенным голосом.

Никто не ответил. Но я чувствовал – по ту сторону кто-то есть. Стоит в темноте и ждёт.

Я уже было хотел махнуть на это всё рукой и вернуться к пиву... Как в тот же момент раздался скрежет. Будто чьи-то ногти медленно скользнули по двери сверху вниз. От этого звука у меня на затылке зашевелились волосы.

Животный страх ударил в голову. Ноги сами понесли на кухню, рукой нашарил в ящике самый длинный нож. Ощущение холодной стали немного успокоило дрожь в пальцах. Так, на всякий случай. Идиотизм, конечно, но…

Я вернулся в коридор. Было тихо. Может, ушли? - мелкнула в голове обнадёживающая мысль.

Третий стук. На этот раз – совсем рядом с глазком. Короткий.

Терпение лопнуло. Или это был страх, достигший наивысшей точки кипения, когда хочется броситься навстречу опасности, лишь бы прекратить это мучительное ожидание.

Я рванул замок, дернул ручку и распахнул дверь.

На пороге стояла ОНА. Девушка. Лет двадцати пяти на вид, не больше. Тонкое черное пальтишко, совершенно мокрое, хотя ночная погода сегодня была сухой и морозной. Длинные темные волосы, мокрые, слипшиеся, падали на мертвенно-бледное лицо. Вода с них стекала на бетонный пол площадки, образуя маленькую темную лужицу.

Она подняла на меня глаза. Огромные, темные, бездонные. В них не было ни страха, ни просьбы, ни любопытства. Только пустота. Холодная, всепоглощающая пустота.

— Можно войти? — голос тихий, ровный, лишённый любых интонаций.

Я стоял как истукан, не в силах пошевелиться, сжимая в руке бесполезный нож.

— Что… что вам нужно? — выдавил я наконец, чувствуя, как невидимые пальцы страха сжимают моё горло.

— Я замёрзла. И устала. Пусти погреться. Немного.

Она смотрела прямо мне в глаза, не моргая. Этот взгляд словно подавлял волю, затормаживал мысли. Я чувствовал себя марионеткой, дергающейся на невидимых ниточках. Против своего желания, против инстинкта самосохранения, который в эту секунду должен был вопить об опасности, я медленно отступил вглубь квартиры, освобождая проход.

Она вошла. Плавно, беззвучно, словно тень, скользнувшая через порог. За ней в квартиру потянуло холодом и едва уловимым запахом увядающих цветов. Мокрые следы от ее ботинок оставались темными пятнами на старом замызганном линолеуме.

Не спрашивая разрешения, она прошла в комнату и опустилась на краешек дивана. Движения незнакомки были какими-то… чуть дергаными и неестественными. Словно ей с трудом удалось согнуть коленные суставы.

Она медленно стянула с рук чёрные перчатки. Я увидел её пальцы. Длинные, тонкие, с синюшным оттенком, будто у покойника. Неестественно белые, почти прозрачные ногти.

Но страшнее всего выглядела её кожа – гладкая, натянутая, с восковым отливом. Словно мёртвая.

— Вы… Вы откуда в такой час? — мой голос дрожал, язык еле ворочался. Нож в руке казался нелепой игрушкой.

Она медленно повернула голову, и её темные глаза снова впились в меня.

— С кладбища, — ответила она всё тем же ровным, монотонным голосом. — Там тихо. Спокойно. Но слишком холодно.

Мои ноги внезапно подкосились. Звон упавшего на пол ножа показался оглушительным в повисшей тишине.

Кладбища?!

Эта мысль пульсировала в голове. Она не шутит! В ее глазах не было и тени лжи или банального безумия. Только ледяное, нечеловеческое спокойствие.

Она едва заметно улыбнулась, увидев застывший ужас на моём лице. Улыбка скривила бледные губы, обнажив ряд ровных, белых зубов.

— Ты боишься? — спросила она, наклонив голову набок, словно изучала диковинное животное. — А зря. Мёртвые не причиняют вреда. Обычно не причиняют.

Она поднялась. Её движения стали плавнее. Она подошла ко мне. Почти вплотную. Настолько близко, что я ощутил её запах. Запах склепа и сырой земли. Холод, исходивший от неё, был физически ощутим. Настолько ощутим, что пробивался сквозь мою одежду.

— У тебя здесь… хорошо, — прошептала она, обводя взглядом мою убогую однушку. — Тепло. Живое тепло. Мне здесь нравится. Можно я останусь?

Этот вопрос не был просьбой. Это было утверждение. Констатация факта.

Я попятился, упираясь спиной в стену у окна. Рука судорожно нащупала холодную ручку. Одним рывком я распахнул створку. Морозный ноябрьский воздух ворвался в комнату, но в тот момент он казался тёплым летним ветерком по сравнению с ледяным дыханием этой… сущности.

Она снова улыбнулась своей жуткой, мёртвой улыбкой.

— Окно здесь не поможет, Андрей, — сказала она, впервые назвав меня по имени. Откуда она его знала?

— Я же не через него вошла. Я вошла через дверь, потому что ты сам добровольно мне её открыл. Ты впустил меня. И теперь я внутри. И уже никуда не уйду.

Последние слова эхом отразились у меня в ушах. Паника, до этого сжимавшая горло ледяными тисками, прорвалась наружу диким, первобытным криком.

Я орал, как никогда в жизни, вкладывая в этот крик весь свой ужас, всё накопившееся отчаяние. Комната задрожала, свет единственной лампочки замигал, угрожая вскоре погаснуть.

А она… она просто стояла и смотрела на меня. А потом начала таять. Её контуры стали расплываться, как акварель под струей воды. Фигура истончилась, стала прозрачной, на мгновение превратившись в тёмный силуэт на фоне стены, а затем… растворилась в воздухе. Просто исчезла...

С тех пор моя квартира стала совсем другим местом. В ней поселился вечный страх и холод. Даже в летний зной здесь стынут руки и изо рта идёт пар. Я заклеил все окна, включал обогреватели – всё бесполезно. Холод словно живёт внутри.

Как и обещала, она не ушла.

Я часто вижу её в зеркале.

Стоит за моей спиной. Бледная, всё с теми же мокрыми волосами. Стоит и улыбается.